Страница:
Чем человек не является в действительности, но чем он хочет быть, тем он делает своего бога или - это его бог. Христианин желает быть существом совершенным, безгрешным, нечувственным, не подчиненным телесным потребностям, блаженным, бессмертным, божественным, но он им не является; он поэтому представляет себе то, чем он сам хочет быть и чем он когда-нибудь надеется стать, как существо, от него отличное, которое он называет богом, которое, однако, в своем основании есть не что иное, как существо его собственных сверхъестественных желаний, как его собственное существо, выходящее за пределы природы. Вера в происхождение мира от свободного, внемирового, сверхъестественного существа теснейшим образом связана поэтому с верой в вечное небесное существо. Ведь порукой, что сверхъестественные желания христиан будут исполнены, является как раз то, что сама природа зависит от сверхъестественного существа, что она обязана своим существованием произволу этого существа. Если природа не от бога, если она от самой себя, если она необходима, то необходима и смерть, то неизменны, непреодолимы и вообще все законы, или естественная необходимость, которой подвержено человеческое существование. Где природа не имеет начала, там не имеет она и конца. Христианин же верит в конец природы, или мира, и желает его; он верит, что все жизненные отправления и естественная необходимость прекратятся, и желает этого, он должен поэтому верить и в начало и притом в духовное, произвольное начало природы, телесного существа и жизни. Необходимой предпосылкой конца является начало, необходимой предпосылкой веры в бессмертие является вера в божественное всемогущество, которое даже мертвых пробуждает, для которого нет ничего невозможного, для которого не существует естественного закона, не существует необходимости. При посредстве догмата сотворения из ничего, являющегося величайшим шедевром божественного всемогущества, человек внушает себе уверенность, говорю я в "Сущности христианства" в том, что мир есть ничто и бессилен против человека, а, выражаясь точнее, человек посредством этого догмата обретает утешительную веру. "Мы имеем господа, - говорит Лютер, - который более велик, чем весь мир; мы имеем такого могущественного господа, что когда он говорит, то рождаются все вещи. Зачем же нам бояться, когда он к нам благосклонен". "Кто верит, - говорит он же в своем толковании Моисея, - что бог есть творец, который из ничего делает все, тот по необходимости должен так умозаключать и говорить: "поэтому бог может и мертвых пробуждать". Вера в чудеса тождественна с верой в бога - по крайней мере, в христианском смысле этого слова - стало быть, и с верой в христианского бога.
ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ ЛЕКЦИЯ.
Понятие чуда - одно из важнейших для познания сущности религии, в особенности христианской. Мы должны поэтому немного на нем остановиться. Прежде всего мы должны поостеречься смешать чудеса религии с так называемыми чудесами природы, например с "чудесами неба", как озаглавил один астроном свою астрономию, с "чудесами геологии", или истории земли, - как один англичанин окрестил свою геологию. Чудеса природы суть вещи, возбуждающие наши удивление и изумление, потому что они выходят из круга наших ограниченных понятий, наших ближайших, обыкновенных представлений и опыта. Так, мы дивимся, например, окаменелым скелетам животных пород, когда-то хозяйничавших на земле, динозавров, мегатериев, ихтиозавров и плезиозавров, этих чудовищных разновидностей ящеров, потому что величина их далеко превосходит те размеры, которые мы знаем у ныне живущих пород животных. Но религиозные чудеса не имеют ничего общего с мегатериями, с динозаврами, ихтиозаврами и плезиозаврами геологии. Так называемые чудеса природы чудеса для нас, но не чудеса сами по себе или для природы; они имеют свое основание в существе природы, все равно, откроем и поймем мы его или нет. Только теистические, религиозные чудеса превосходят силы природы; они не только не имеют своего основания в существе природы, но они ему противоречат; они суть доказательства, произведения существа, от природы отличного и сверхъестественного. "Хотя, - говорит, например, ученый Фоссий в своем сочинении о происхождении и развитии язычества, - бог и предписал небесам их порядок, он тем не менее не отказался от своего права менять его, ибо он даже солнцу приказал остановиться. Так, вопреки естественному порядку, который называется необходимым, вопреки естественной необходимости, по его повелению родила дева, слепые стали зрячими, мертвые неоднократно воскрешались". Чтобы сделать религиозное чудо правдоподобным, постоянно ссылались, правда, на естественные чудеса, которые, однако, совсем не чудеса. Этот прием принадлежит к числу тех многочисленных благочестивых обманов, которые во все времена и во всех религиях допускались с целью одурачить людей и удержать их в религиозном рабстве. Однако различие между обоими видами чудес становится очевидным уже из одного того, что естественное чудо есть нечто для человека безразличное, в религиозном же чуде человек заинтересован, в нем участвует его эгоизм.
Религиозное чудо имеет свое основание не во внешней природе, но в человеке. Религиозное чудо имеет своей предпосылкой какое-либо человеческое желание, человеческую потребность. Религиозные чудеса происходят тогда, когда есть нужда, когда человек хочет быть избавленным от какого-либо зла, от которого он, однако, пока дело идет естественным порядком, не может быть избавлен. В чудесах дает себя чувственно знать сущность религии. Как и религия, чудо есть дело не только чувства и фантазии, но и воли, стремления к счастью. Поэтому я в "Сущности христианства" определяю чудо как реализованное супранатуралистическое, то есть как осуществленное в действительности или как представленное осуществленным сверхъестественное желание. Я говорю сверхъестественное, потому что желания христианина по своему предмету и содержанию выходят за пределы природы и мира. Впрочем, желания вообще, по крайней мере по форме, по тому, как они хотят быть исполнены, супранатуралистичны. Я желаю, например, быть дома тогда, когда я нахожусь далеко от дома, на чужбине. Предмет этого желания не есть что-либо сверхъестественное; ибо я могу, ведь, достигнуть его естественным путем, стоит мне только отправиться домой. Но сущность желания такова, что я хотел бы сейчас же, не тратя времени, быть дома, что я хотел бы тотчас же оказаться в действительности там, где я нахожусь в мыслях. Если мы рассмотрим чудеса, то мы найдем, что в них опредмечивается, принимает чувственную форму, становится действительным не что иное, как сущность желания. Христос исцеляет больных; исцеление больных не чудо; сколько больных выздоровело естественным путем! Но он исцелял их так, как больной желал бы быть исцеленным: мгновенно, а не скучным, трудным и дорогим путем естественных целебных средств. "Он говорит, - замечает Лютер, - будь здоров! и больные делаются здоровыми. Следовательно, ему не нужно никакого лекарства, он делает их здоровыми своим словом". Христос исцеляет больных даже на расстоянии; ему совсем не нужно телесно передвигаться с места на место, чтобы исцелять; больной ведь не может дождаться своего врача; это именно желание является чем-то таким, что хочет иметь человека около себя, перенести его волшебным образом; желание не связывает себя рамками пространства и времени; желание не ограничено, не связано, свободно, как бог. Христос исцеляет, однако, не только болезни, которые могли бы быть преодолены естественным путем; он исцеляет и неисцелимые болезни; он делает слепорожденных зрячими. Искусство излечивает и слепорожденных, но лишь в том случае, когда слепота излечима, когда, стало быть, исцеление не есть чудо. "С тех пор, как мир стоит, ни разу не случилось, чтобы кто-нибудь слепорожденному раскрыл глаза. Если бы исцеливший не был от бога, он не мог бы этого совершить".
Но и эта божественная чудотворная сила делает лишь чувственно доступным, наличным силу человеческих желаний. Для человеческого желания нет ничего невозможного, недостижимого. Христос пробуждает мертвецов, как, например, Лазаря, "который уже четыре дня находился в гробу", "который уже смердел". Но мы каждый день в наших желаниях, в нашей фантазии пробуждаем дорогих нам мертвецов. Правда, мы остаемся при одних лишь желаниях, при одной лишь фантазии. Но бог может выполнить то, что человек лишь желает, то есть религиозная фантазия воплощает в своих богах желания человека. Вера в бога и вера в чудеса поэтому - одно и то же; чудо и бог отличаются друг от друга лишь так, как действие - от действующего существа. Чудеса - это доказательства того, что существо, творящее чудеса, есть существо всемогущее, то есть существо, которое может исполнить все желания человека и именно поэтому и характеризуется человеком и почитается им как существо божественное. Бог, который не творит больше чудес, а стало быть, и не внемлет молитвам, не исполняет желаний, - за исключением тех желаний, удовлетворение которых уже заложено в естественном ходе вещей, естественно, возможно, которые, следовательно, и без него и без молитвы были бы исполнены, - есть негодный, бесполезный бог. Нет ничего более поверхностного, произвольного, чем то, как современные христиане, так называемые рационалисты, обходятся с чудесами, как они их упраздняют и тем не менее все же хотят сохранить христианство, христианского бога, как они хотят естественным образом объяснить чудеса и, стало быть, уничтожить тот смысл, который имеет или должно иметь чудо, или как-нибудь иначе самым легкомысленным образом от них отделаться. Один современный, уже ранее упоминавшийся рационалист приводит даже в защиту своего поверхностного и легкомысленного толкования чуда следующее место из Лютера:
"Так как гораздо большее значение принадлежит слову, чем поступкам и делам Христа, то если бы нужно было выбирать, то лучше было бы лишиться дел и происшествий, чем слова и учения; поэтому надлежит превыше всего воздать хвалу тем книгам, которые больше всего трактуют об учении и слове господа Христа. Ибо если бы чудесных деяний Христа и не было, и мы бы о них ничего не знали, то нам все же достаточно было бы слова, без которого у нас не было бы жизни". Если Лютер порой и равнодушен к чуду, то он имеет в виду чудо, рассматриваемое без религиозного отношения, без веры, как некоторое историческое, то есть прошедшее, мертвое событие. Что толку другим людям от того, что тот или другой еврей был чудесно исцелен, тот или другой был чудесно накормлен? Чудо, как исторический факт, простирает свое влияние лишь на то время и на то место, когда и где оно произошло; око, правда, в этом смысле имеет, как говорят рационалисты, лишь относительную ценность, только для современников, у которых эти чудеса произошли на глазах и которым они пошли на пользу. Но это отнюдь не есть истинный религиозный смысл чуда.
Чудо должно служить на деле доказательством того, что чудотворец есть всемогущее, сверхъестественное, божественное существо. Мы должны удивляться не чуду, а причине его, тому существу, которое это чудо совершает и подобные чудеса совершать может, если это потребует человеческая надобность. Слово, учение, разумеется, постольку больше значит, чем дело, поскольку дело идет на пользу только отдельным лицам, поскольку оно прикреплено к определенным времени и месту, тогда как слово проникает всюду, не теряет своего смысла и в наше время. И, однако, чудо говорит то же самое, если я его верно понимаю, что и слово, что и учение, с той лишь разницей, что учение говорит отвлеченно, словами то, что чудо выражает в чувственных примерах. Слово говорит: "Я есмь воскресение и жизнь. Кто верит в меня, тот будет жить, хотя бы умер. И кто живет и верит в меня, тот никогда не умрет". Но что говорит воскрешение Лазаря из мертвых? Что говорит собственное воскресение Христа из гроба? Оно говорит то же, но примерами, и подтверждает чувственными, отдельными действиями то, что слово говорит в общей форме. Поэтому чудо есть также учение, слово - только драматическое слово, спектакль. Чудо, говорю я в "Сущности христианства", имеет всеобщее значение, значение примера. "Эти чудеса написаны в присутствии нас, избранных", -говорит Лютер. "Такое дело, как прохождение через Красное море, произошло для наглядности, для примера, чтобы нам возвестить, что и с нами так же случится", то есть что в подобных же случаях необходимости бог будет совершать подобные же чудеса. Если, стало быть, Лютер дает невысокую оценку чудесам, то это относится к чудесам постольку, поскольку они рассматриваются как мертвые, исторические, нас нисколько не касающиеся происшествия. Но с такой же низкой оценкой Лютер подходит и к другим предметам и даже ко всем учениям, ко всем догматам веры, если они рассматриваются только исторически, если они не поставлены в связь с настоящим временем, с живым человеком, и даже к самому богу, если он рассматривается как существо само по себе, а не как существо для человека. Достаточно для этого сравнить в особенности места, приведенные в "Сущности веры в понимании Лютера". Если, стало быть, Лютер низко расценивает чудеса, то смысл его низкой оценки таков: что тебе от того, что ты веришь в воскрешение Лазаря Христом, если ты не веришь, что он и тебя, и твоего брата, и твоего ребенка может воскресить, если захочет? Что толку верить, что Христос насытил 5000 человек пятью ячменными хлебами, если ты не веришь, что он может и тебя и вообще всех голодных насытить при помощи таких же малых средств или даже без всяких средств, раз он этого только захочет? Силу творить чудеса Лютер приписывал поэтому также отнюдь не одним только первым временам христианства, когда, как обычно принималось, она якобы только и была необходима для того, чтобы распространить христианскую веру. Кстати сказать, смешное различие! Чудеса либо всегда необходимы, либо никогда. Так, например, никогда чудеса не были бы более необходимы, чем в наше время, когда так много и столь основательно неверующих, как, быть может, ни в какое другое время. Лютер, таким образом, приписывал чудотворчество отнюдь не одним только первым временам христианства: "Мы еще обладаем,-говорит он, силой творить эти знамения", разумеется лишь тогда, когда, как он это замечает в другом месте, они нужны.
Нет поэтому ничего более произвольного, беззаконного, не соответствующего истине, чем желание отделять веру в бога от веры в чудеса, христианское учение - от христианского чуда. Это все равно, что захотеть отделить основание от ее следствий, правило - от его применения, учение - от тех примеров, в которых оно только и находит свое подтверждение, - захотеть отделить и сохранить особо. Если вы не хотите никакого чуда, так вы не хотите и бога. Но если вы, выходя из рамок мира, из рамок природы, приходите к признанию бога, то выходите же и из рамок действий природы. Если бог, то есть существо, от природы, от мира отличное, есть причина природы или мира, то по необходимости должны существовать и действия, отличные от действий природы, действия, которые и являются доказательствами, поступками этого отличного от природы существа. Эти действия и представляют собой чудеса. Нет других доказательств бытия бога, чем чудо. Бог есть не только от природы отличное, но и природе противоположное существо. Мир есть существо чувственное, телесное, плотское, бог же, согласно вере даже наших рационалистов, существо не чувственное, не телесное; но если есть такое существо, то должны быть по необходимости и действия этого существа, следовательно действия, которые противоположны действиям природы и им противоречат. Но этими противоречиями существу природы и являются чудеса. Если я отрицаю чудеса, то я должен остаться при одной природе, при одном мире, и хотя бы я мыслил себе тела, попадающие в сферу наших чувств, - эти звезды, эту землю, эти растения, этих животных - происшедшими, произведенными некоей причиной, я все же должен принять только причину, не отличающуюся по своему существу от природы, причину, к которой поэтому я, лишь злоупотребляя, могу прилагать имя бога; потому что бог всегда обозначает произвольное, духовное, фантастическое, от природы отличное существо. Чтобы выйти из рамок природы, то есть придти к богу, я должен скакнуть, сделать прыжок. Этот прыжок и есть чудо.
Однако рационалист в области религии верит в бога; он верит, как указанный рационалист выражается, что "то, что мы называем законом, мировым порядком, без всякого основания приписывается природе вещей, тогда как она не может дать закона, а может лишь получить его". Природа, правда, не издает законов, но она их и не получает. Законы издают лишь властители людей, и получают законы лишь люди - подданные; но оба понятия не приложимы к природе по той простой причине, что солнце, луна, звезды и составляющие их вещества - не люди. Законодатель не повелевал кислороду соединиться с другими веществами в данной определенной весовой пропорции, и кислород этого закона не принимал, но это заложено в его свойствах, которые составляют нечто единое с его природой и существованием. Рационализм же принимает существование бога, который, как король своим подданным, дает миру законы, не заложенные в природе мира, вещей; он должен, стало быть, если желает быть последовательным, принимать также и то, что имеются и доказательства существования такого законодателя, доказательства того, что то, что мы называем законом, мировым порядком, не лежит в природе вещей; но этими доказательствами и являются чудеса. Доказательство, например, того, что не существует необходимого закона, основанного на природе женщины, но что исключительно от воли бога зависит, чтобы женщина сделалась матерью только через посредство мужчины, - это доказательство дается лишь тем, что женщина и без мужа стала беременной. Но в чудеса рационалист не верит, он их отрицает, то есть он отрицает попадающие в сферу чувств очевидные несообразные действия и следствия веры в бога; но причины этих несообразностей, так как они не бросаются в глаза, так как они выясняются лишь при помощи основательного мышления и исследования, - а он для этого слишком ленив, слишком ограничен, слишком поверхностен, - их он оставляет нетронутыми. И, однако, я должен, если хочу быть последовательным, вместе со следствиями устранить и причину, или же вместе с причиной признавать и следствия. Делать природу зависимой от бога - значит мировой порядок, необходимость природы делать зависимыми от воли; значит во главе природы поставить князя, короля, властителя. Но точно так же, как князь лишь тем доказывает, что он действительный властитель, что он может издавать и отменять законы, точно так же и бог доказывает свою божественность лишь тем, что он может законы упразднить или приостановить, по крайней мере, когда этого требует данный момент. Доказательством, что он их дал, является лишь то, что он их отменяет. Но это доказательство доставляет "чудо". "Бог, говорит епископ Немезий в своем сочинении о природе человека, - не только стоит вне всякой необходимости, но он также и господин этой необходимости; ибо так как он существо, которое все может, чего хочет, то он ничего не делает ни в силу необходимости природы, ни в силу веления закона; для него все возможно (случайно), даже необходимое. И дабы это было показано, он однажды задержал движение солнца и луны, которые в силу необходимости движутся и постоянно совершают это единообразно, задержал, чтобы показать, что для него нет ничего необходимого, но все по произволу возможно".
Рационалист пытается избегнуть необходимости чуда отговоркой, заявляя: "божественная воля есть самая совершенная; как таковая, она не может меняться, но должна неизменно действовать в направлении одной цели; божественная воля должна быть, поэтому, наиболее постоянной, она должна нам представляться в виде неизменного закона, постоянного правила, не допускающего никогда исключения". Как смешно! В том-то и дело, что воля, которая представляется не волей, которая представляется в виде неизменного закона, не есть воля, есть лишь пустая фраза и описательный оборот для естественной необходимости, есть лишь выражение рационалистической половинчатости и неосновательности, которые находятся слишком во власти теологии, чтобы признать природу в ее полной истинности, и слишком во власти познания природы, чтобы признавать все выводы теологии, которая поэтому ставит во главу мира портрет своей собственной нерешительности, волю, которая не есть воля, и необходимость, которая не есть необходимость. Воля, которая делает постоянно одно и то же, но есть воля. Мы потому только не признаем за природой воли, свободы, что она всегда и неизменно делает одно и то же. Мы говорим, что яблоня в силу необходимости, а не в силу свободной воли приносит яблоки, что она приносит одни только яблоки и притом яблоки одного и того же вида и качества; мы лишь потому не признаем за птицей свободы пения, что она постоянно поет одни и те же песни и, следовательно, других петь не может. Человек, однако, приносит не всегда, как дерево, одни и те же плоды; он не всегда, как птица, поет одни и те же песни; он поет то одну песню, то другую, то грустную, то веселую. Разнообразие, многогранность, изменчивость, непостоянство, незакономерность одни только представляют собой те явления, те действия, причиной которых мы мыслим себе свободное, обладающее волей существо. Так, христиане из неизменности и закономерности движения светил умозаключили, что они не божественные, свободные существа, как верили язычники, ибо если бы их движение было свободно, то они двигались бы то туда, то сюда. Они были правы: свободное существо дает себя знать свободными, непостоянными проявлениями. Река, источник, которые с шумом проносятся перед нашими зрением и слухом, производят на меня то более слабое, то более сильное впечатление, соответственно тому, увеличивается или уменьшается масса воды, но по существу это будет одно и то же впечатление. А пение человека! То оно меня настраивает на один лад, то на другой; то вызывает во мне одно ощущение, то совершенно другое, противоположное; то оно в одном тоне звучит, то в другом. Монотонное существо, существо, которое всегда одинаково себя проявляет, всегда однообразно действует, так же мало, поэтому, является свободным, как мало всегда себе равная в своей деятельности, неизменная вода является свободным человеческим существом.
Когда верующий рационалист отрицает за богом чудотворную деятельность потому, что она является слишком человеческим представлением, то это свидетельствует лишь о его недомыслии. Если уничтожить человечность или человекоподобие бога, то тем самым уничтожается и само божество. Что бога отличает от людей, так это - природа, заимствованные у природы свойства или силы, как, например, та сила, благодаря которой растет трава и формируется дитя во чреве матери. Если хотят поэтому иметь существо, ничего общего с человеком не представляющее, то пусть на место бога поставят природу; но если хотят иметь существо, у которого, как у человека, есть воля, разум, сознание, личность, то это значит, что хотят иметь совершенное, целое, человеческое существо, и пусть не отрицают тогда, что бог творит чудеса, что он в разное время и при различных обстоятельствах различное делает и имеет в виду, короче говоря, - что его воля столь же переменчива, как и воля монарха, человека вообще, потому что только переменчивая воля и есть воля. Voluntashominis, говорят юристы, esfc ambu-latoria usque ad mortem, то есть воля человека переменчива до самой его смерти. Чего я постоянно, неизменно хочу, того мне не нужно желать; постоянство, неизменность есть уничтожение, смерть воли. Я хочу идти, потому что я до сих пор сидел или стоял; работать - потому что я до сих пор отдыхал или ленился; отдыхать - потому что я до сих пор работал. Воля имеется лишь там, где имеются противоположности, непостоянства, разрывы и перерывы. Но эта смена, этот разрыв вечного безразличия природы в сфере религиозного верования, ставящего во главе мира существо, обладающее волей, есть чудо. Поэтому чудо нельзя, не прибегая к величайшему произволу, отрывать от веры в бога.
Но именно этот произвол, эта половинчатость, этот недостаток основательности есть сущность наших рационалистов в области веры, наших современных христиан вообще. Еще один пример, чтобы подтвердить это мое утверждение. Тот же самый, уже указанный рационалист- впрочем, в противоречии с некоторыми другими рационалистами, объясняющими воскресение таким образом, что Христос на кресте на самом деле не умер, - принимает, наоборот, воскресение и допускает его как исторический факт, но не только без тех необходимых выводов, которые с воскресением связаны, но и без тех ближайших обстоятельств, согласно священному писанию, якобы сопровождают этот факт. То, что, как единогласно рассказывают Марк, Матфей и Лука, в момент смерти Иисуса завеса в храме перед святая святых разорвалась сверху донизу на две части, что, как рассказывает Матфей, скалы треснули, гробы вскрылись, сама земля заколебалась - и это было в момент смерти и в момент воскресения Христа, - все это объясняет он прикрасами устной передачи. Однако если Христос в самом деле воскрес из мертвых, а не просто проснулся к жизни из мнимомертвого состояния, то это воскресение из мертвых было чудом, и притом чудовищно большим и важным чудом, ибо это, ведь, была победа над смертью, победа над естественной необходимостью, и притом над самой жестокой, над самой неумолимой, уничтожить которую не могли даже сами языческие боги. Как возможно поэтому, чтобы такое великое чудо было одиноко? Не должны ли были с этим чудом быть связаны еще и другие чудеса? Не естественно ли, не необходимо ли, признав это чудо, поверить тому, что вся природа была потрясена в тот момент, когда была насильственно разорвана цепь естественной необходимости, цепь, которая приковывает мертвых к смерти, к гробу? Поистине, наши верующие предшественники были гораздо более рационалистами, чем наши нынешние рационалисты; ибо их вера была связанным целым; они полагали, что если я верю в это, то я должен верить и в другое, хотя бы это другое мне и было не по душе; если я принимаю основание, то я должен принять и следствие, - короче, если я говорю А, то я должен сказать и Б.
ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ ЛЕКЦИЯ.
Понятие чуда - одно из важнейших для познания сущности религии, в особенности христианской. Мы должны поэтому немного на нем остановиться. Прежде всего мы должны поостеречься смешать чудеса религии с так называемыми чудесами природы, например с "чудесами неба", как озаглавил один астроном свою астрономию, с "чудесами геологии", или истории земли, - как один англичанин окрестил свою геологию. Чудеса природы суть вещи, возбуждающие наши удивление и изумление, потому что они выходят из круга наших ограниченных понятий, наших ближайших, обыкновенных представлений и опыта. Так, мы дивимся, например, окаменелым скелетам животных пород, когда-то хозяйничавших на земле, динозавров, мегатериев, ихтиозавров и плезиозавров, этих чудовищных разновидностей ящеров, потому что величина их далеко превосходит те размеры, которые мы знаем у ныне живущих пород животных. Но религиозные чудеса не имеют ничего общего с мегатериями, с динозаврами, ихтиозаврами и плезиозаврами геологии. Так называемые чудеса природы чудеса для нас, но не чудеса сами по себе или для природы; они имеют свое основание в существе природы, все равно, откроем и поймем мы его или нет. Только теистические, религиозные чудеса превосходят силы природы; они не только не имеют своего основания в существе природы, но они ему противоречат; они суть доказательства, произведения существа, от природы отличного и сверхъестественного. "Хотя, - говорит, например, ученый Фоссий в своем сочинении о происхождении и развитии язычества, - бог и предписал небесам их порядок, он тем не менее не отказался от своего права менять его, ибо он даже солнцу приказал остановиться. Так, вопреки естественному порядку, который называется необходимым, вопреки естественной необходимости, по его повелению родила дева, слепые стали зрячими, мертвые неоднократно воскрешались". Чтобы сделать религиозное чудо правдоподобным, постоянно ссылались, правда, на естественные чудеса, которые, однако, совсем не чудеса. Этот прием принадлежит к числу тех многочисленных благочестивых обманов, которые во все времена и во всех религиях допускались с целью одурачить людей и удержать их в религиозном рабстве. Однако различие между обоими видами чудес становится очевидным уже из одного того, что естественное чудо есть нечто для человека безразличное, в религиозном же чуде человек заинтересован, в нем участвует его эгоизм.
Религиозное чудо имеет свое основание не во внешней природе, но в человеке. Религиозное чудо имеет своей предпосылкой какое-либо человеческое желание, человеческую потребность. Религиозные чудеса происходят тогда, когда есть нужда, когда человек хочет быть избавленным от какого-либо зла, от которого он, однако, пока дело идет естественным порядком, не может быть избавлен. В чудесах дает себя чувственно знать сущность религии. Как и религия, чудо есть дело не только чувства и фантазии, но и воли, стремления к счастью. Поэтому я в "Сущности христианства" определяю чудо как реализованное супранатуралистическое, то есть как осуществленное в действительности или как представленное осуществленным сверхъестественное желание. Я говорю сверхъестественное, потому что желания христианина по своему предмету и содержанию выходят за пределы природы и мира. Впрочем, желания вообще, по крайней мере по форме, по тому, как они хотят быть исполнены, супранатуралистичны. Я желаю, например, быть дома тогда, когда я нахожусь далеко от дома, на чужбине. Предмет этого желания не есть что-либо сверхъестественное; ибо я могу, ведь, достигнуть его естественным путем, стоит мне только отправиться домой. Но сущность желания такова, что я хотел бы сейчас же, не тратя времени, быть дома, что я хотел бы тотчас же оказаться в действительности там, где я нахожусь в мыслях. Если мы рассмотрим чудеса, то мы найдем, что в них опредмечивается, принимает чувственную форму, становится действительным не что иное, как сущность желания. Христос исцеляет больных; исцеление больных не чудо; сколько больных выздоровело естественным путем! Но он исцелял их так, как больной желал бы быть исцеленным: мгновенно, а не скучным, трудным и дорогим путем естественных целебных средств. "Он говорит, - замечает Лютер, - будь здоров! и больные делаются здоровыми. Следовательно, ему не нужно никакого лекарства, он делает их здоровыми своим словом". Христос исцеляет больных даже на расстоянии; ему совсем не нужно телесно передвигаться с места на место, чтобы исцелять; больной ведь не может дождаться своего врача; это именно желание является чем-то таким, что хочет иметь человека около себя, перенести его волшебным образом; желание не связывает себя рамками пространства и времени; желание не ограничено, не связано, свободно, как бог. Христос исцеляет, однако, не только болезни, которые могли бы быть преодолены естественным путем; он исцеляет и неисцелимые болезни; он делает слепорожденных зрячими. Искусство излечивает и слепорожденных, но лишь в том случае, когда слепота излечима, когда, стало быть, исцеление не есть чудо. "С тех пор, как мир стоит, ни разу не случилось, чтобы кто-нибудь слепорожденному раскрыл глаза. Если бы исцеливший не был от бога, он не мог бы этого совершить".
Но и эта божественная чудотворная сила делает лишь чувственно доступным, наличным силу человеческих желаний. Для человеческого желания нет ничего невозможного, недостижимого. Христос пробуждает мертвецов, как, например, Лазаря, "который уже четыре дня находился в гробу", "который уже смердел". Но мы каждый день в наших желаниях, в нашей фантазии пробуждаем дорогих нам мертвецов. Правда, мы остаемся при одних лишь желаниях, при одной лишь фантазии. Но бог может выполнить то, что человек лишь желает, то есть религиозная фантазия воплощает в своих богах желания человека. Вера в бога и вера в чудеса поэтому - одно и то же; чудо и бог отличаются друг от друга лишь так, как действие - от действующего существа. Чудеса - это доказательства того, что существо, творящее чудеса, есть существо всемогущее, то есть существо, которое может исполнить все желания человека и именно поэтому и характеризуется человеком и почитается им как существо божественное. Бог, который не творит больше чудес, а стало быть, и не внемлет молитвам, не исполняет желаний, - за исключением тех желаний, удовлетворение которых уже заложено в естественном ходе вещей, естественно, возможно, которые, следовательно, и без него и без молитвы были бы исполнены, - есть негодный, бесполезный бог. Нет ничего более поверхностного, произвольного, чем то, как современные христиане, так называемые рационалисты, обходятся с чудесами, как они их упраздняют и тем не менее все же хотят сохранить христианство, христианского бога, как они хотят естественным образом объяснить чудеса и, стало быть, уничтожить тот смысл, который имеет или должно иметь чудо, или как-нибудь иначе самым легкомысленным образом от них отделаться. Один современный, уже ранее упоминавшийся рационалист приводит даже в защиту своего поверхностного и легкомысленного толкования чуда следующее место из Лютера:
"Так как гораздо большее значение принадлежит слову, чем поступкам и делам Христа, то если бы нужно было выбирать, то лучше было бы лишиться дел и происшествий, чем слова и учения; поэтому надлежит превыше всего воздать хвалу тем книгам, которые больше всего трактуют об учении и слове господа Христа. Ибо если бы чудесных деяний Христа и не было, и мы бы о них ничего не знали, то нам все же достаточно было бы слова, без которого у нас не было бы жизни". Если Лютер порой и равнодушен к чуду, то он имеет в виду чудо, рассматриваемое без религиозного отношения, без веры, как некоторое историческое, то есть прошедшее, мертвое событие. Что толку другим людям от того, что тот или другой еврей был чудесно исцелен, тот или другой был чудесно накормлен? Чудо, как исторический факт, простирает свое влияние лишь на то время и на то место, когда и где оно произошло; око, правда, в этом смысле имеет, как говорят рационалисты, лишь относительную ценность, только для современников, у которых эти чудеса произошли на глазах и которым они пошли на пользу. Но это отнюдь не есть истинный религиозный смысл чуда.
Чудо должно служить на деле доказательством того, что чудотворец есть всемогущее, сверхъестественное, божественное существо. Мы должны удивляться не чуду, а причине его, тому существу, которое это чудо совершает и подобные чудеса совершать может, если это потребует человеческая надобность. Слово, учение, разумеется, постольку больше значит, чем дело, поскольку дело идет на пользу только отдельным лицам, поскольку оно прикреплено к определенным времени и месту, тогда как слово проникает всюду, не теряет своего смысла и в наше время. И, однако, чудо говорит то же самое, если я его верно понимаю, что и слово, что и учение, с той лишь разницей, что учение говорит отвлеченно, словами то, что чудо выражает в чувственных примерах. Слово говорит: "Я есмь воскресение и жизнь. Кто верит в меня, тот будет жить, хотя бы умер. И кто живет и верит в меня, тот никогда не умрет". Но что говорит воскрешение Лазаря из мертвых? Что говорит собственное воскресение Христа из гроба? Оно говорит то же, но примерами, и подтверждает чувственными, отдельными действиями то, что слово говорит в общей форме. Поэтому чудо есть также учение, слово - только драматическое слово, спектакль. Чудо, говорю я в "Сущности христианства", имеет всеобщее значение, значение примера. "Эти чудеса написаны в присутствии нас, избранных", -говорит Лютер. "Такое дело, как прохождение через Красное море, произошло для наглядности, для примера, чтобы нам возвестить, что и с нами так же случится", то есть что в подобных же случаях необходимости бог будет совершать подобные же чудеса. Если, стало быть, Лютер дает невысокую оценку чудесам, то это относится к чудесам постольку, поскольку они рассматриваются как мертвые, исторические, нас нисколько не касающиеся происшествия. Но с такой же низкой оценкой Лютер подходит и к другим предметам и даже ко всем учениям, ко всем догматам веры, если они рассматриваются только исторически, если они не поставлены в связь с настоящим временем, с живым человеком, и даже к самому богу, если он рассматривается как существо само по себе, а не как существо для человека. Достаточно для этого сравнить в особенности места, приведенные в "Сущности веры в понимании Лютера". Если, стало быть, Лютер низко расценивает чудеса, то смысл его низкой оценки таков: что тебе от того, что ты веришь в воскрешение Лазаря Христом, если ты не веришь, что он и тебя, и твоего брата, и твоего ребенка может воскресить, если захочет? Что толку верить, что Христос насытил 5000 человек пятью ячменными хлебами, если ты не веришь, что он может и тебя и вообще всех голодных насытить при помощи таких же малых средств или даже без всяких средств, раз он этого только захочет? Силу творить чудеса Лютер приписывал поэтому также отнюдь не одним только первым временам христианства, когда, как обычно принималось, она якобы только и была необходима для того, чтобы распространить христианскую веру. Кстати сказать, смешное различие! Чудеса либо всегда необходимы, либо никогда. Так, например, никогда чудеса не были бы более необходимы, чем в наше время, когда так много и столь основательно неверующих, как, быть может, ни в какое другое время. Лютер, таким образом, приписывал чудотворчество отнюдь не одним только первым временам христианства: "Мы еще обладаем,-говорит он, силой творить эти знамения", разумеется лишь тогда, когда, как он это замечает в другом месте, они нужны.
Нет поэтому ничего более произвольного, беззаконного, не соответствующего истине, чем желание отделять веру в бога от веры в чудеса, христианское учение - от христианского чуда. Это все равно, что захотеть отделить основание от ее следствий, правило - от его применения, учение - от тех примеров, в которых оно только и находит свое подтверждение, - захотеть отделить и сохранить особо. Если вы не хотите никакого чуда, так вы не хотите и бога. Но если вы, выходя из рамок мира, из рамок природы, приходите к признанию бога, то выходите же и из рамок действий природы. Если бог, то есть существо, от природы, от мира отличное, есть причина природы или мира, то по необходимости должны существовать и действия, отличные от действий природы, действия, которые и являются доказательствами, поступками этого отличного от природы существа. Эти действия и представляют собой чудеса. Нет других доказательств бытия бога, чем чудо. Бог есть не только от природы отличное, но и природе противоположное существо. Мир есть существо чувственное, телесное, плотское, бог же, согласно вере даже наших рационалистов, существо не чувственное, не телесное; но если есть такое существо, то должны быть по необходимости и действия этого существа, следовательно действия, которые противоположны действиям природы и им противоречат. Но этими противоречиями существу природы и являются чудеса. Если я отрицаю чудеса, то я должен остаться при одной природе, при одном мире, и хотя бы я мыслил себе тела, попадающие в сферу наших чувств, - эти звезды, эту землю, эти растения, этих животных - происшедшими, произведенными некоей причиной, я все же должен принять только причину, не отличающуюся по своему существу от природы, причину, к которой поэтому я, лишь злоупотребляя, могу прилагать имя бога; потому что бог всегда обозначает произвольное, духовное, фантастическое, от природы отличное существо. Чтобы выйти из рамок природы, то есть придти к богу, я должен скакнуть, сделать прыжок. Этот прыжок и есть чудо.
Однако рационалист в области религии верит в бога; он верит, как указанный рационалист выражается, что "то, что мы называем законом, мировым порядком, без всякого основания приписывается природе вещей, тогда как она не может дать закона, а может лишь получить его". Природа, правда, не издает законов, но она их и не получает. Законы издают лишь властители людей, и получают законы лишь люди - подданные; но оба понятия не приложимы к природе по той простой причине, что солнце, луна, звезды и составляющие их вещества - не люди. Законодатель не повелевал кислороду соединиться с другими веществами в данной определенной весовой пропорции, и кислород этого закона не принимал, но это заложено в его свойствах, которые составляют нечто единое с его природой и существованием. Рационализм же принимает существование бога, который, как король своим подданным, дает миру законы, не заложенные в природе мира, вещей; он должен, стало быть, если желает быть последовательным, принимать также и то, что имеются и доказательства существования такого законодателя, доказательства того, что то, что мы называем законом, мировым порядком, не лежит в природе вещей; но этими доказательствами и являются чудеса. Доказательство, например, того, что не существует необходимого закона, основанного на природе женщины, но что исключительно от воли бога зависит, чтобы женщина сделалась матерью только через посредство мужчины, - это доказательство дается лишь тем, что женщина и без мужа стала беременной. Но в чудеса рационалист не верит, он их отрицает, то есть он отрицает попадающие в сферу чувств очевидные несообразные действия и следствия веры в бога; но причины этих несообразностей, так как они не бросаются в глаза, так как они выясняются лишь при помощи основательного мышления и исследования, - а он для этого слишком ленив, слишком ограничен, слишком поверхностен, - их он оставляет нетронутыми. И, однако, я должен, если хочу быть последовательным, вместе со следствиями устранить и причину, или же вместе с причиной признавать и следствия. Делать природу зависимой от бога - значит мировой порядок, необходимость природы делать зависимыми от воли; значит во главе природы поставить князя, короля, властителя. Но точно так же, как князь лишь тем доказывает, что он действительный властитель, что он может издавать и отменять законы, точно так же и бог доказывает свою божественность лишь тем, что он может законы упразднить или приостановить, по крайней мере, когда этого требует данный момент. Доказательством, что он их дал, является лишь то, что он их отменяет. Но это доказательство доставляет "чудо". "Бог, говорит епископ Немезий в своем сочинении о природе человека, - не только стоит вне всякой необходимости, но он также и господин этой необходимости; ибо так как он существо, которое все может, чего хочет, то он ничего не делает ни в силу необходимости природы, ни в силу веления закона; для него все возможно (случайно), даже необходимое. И дабы это было показано, он однажды задержал движение солнца и луны, которые в силу необходимости движутся и постоянно совершают это единообразно, задержал, чтобы показать, что для него нет ничего необходимого, но все по произволу возможно".
Рационалист пытается избегнуть необходимости чуда отговоркой, заявляя: "божественная воля есть самая совершенная; как таковая, она не может меняться, но должна неизменно действовать в направлении одной цели; божественная воля должна быть, поэтому, наиболее постоянной, она должна нам представляться в виде неизменного закона, постоянного правила, не допускающего никогда исключения". Как смешно! В том-то и дело, что воля, которая представляется не волей, которая представляется в виде неизменного закона, не есть воля, есть лишь пустая фраза и описательный оборот для естественной необходимости, есть лишь выражение рационалистической половинчатости и неосновательности, которые находятся слишком во власти теологии, чтобы признать природу в ее полной истинности, и слишком во власти познания природы, чтобы признавать все выводы теологии, которая поэтому ставит во главу мира портрет своей собственной нерешительности, волю, которая не есть воля, и необходимость, которая не есть необходимость. Воля, которая делает постоянно одно и то же, но есть воля. Мы потому только не признаем за природой воли, свободы, что она всегда и неизменно делает одно и то же. Мы говорим, что яблоня в силу необходимости, а не в силу свободной воли приносит яблоки, что она приносит одни только яблоки и притом яблоки одного и того же вида и качества; мы лишь потому не признаем за птицей свободы пения, что она постоянно поет одни и те же песни и, следовательно, других петь не может. Человек, однако, приносит не всегда, как дерево, одни и те же плоды; он не всегда, как птица, поет одни и те же песни; он поет то одну песню, то другую, то грустную, то веселую. Разнообразие, многогранность, изменчивость, непостоянство, незакономерность одни только представляют собой те явления, те действия, причиной которых мы мыслим себе свободное, обладающее волей существо. Так, христиане из неизменности и закономерности движения светил умозаключили, что они не божественные, свободные существа, как верили язычники, ибо если бы их движение было свободно, то они двигались бы то туда, то сюда. Они были правы: свободное существо дает себя знать свободными, непостоянными проявлениями. Река, источник, которые с шумом проносятся перед нашими зрением и слухом, производят на меня то более слабое, то более сильное впечатление, соответственно тому, увеличивается или уменьшается масса воды, но по существу это будет одно и то же впечатление. А пение человека! То оно меня настраивает на один лад, то на другой; то вызывает во мне одно ощущение, то совершенно другое, противоположное; то оно в одном тоне звучит, то в другом. Монотонное существо, существо, которое всегда одинаково себя проявляет, всегда однообразно действует, так же мало, поэтому, является свободным, как мало всегда себе равная в своей деятельности, неизменная вода является свободным человеческим существом.
Когда верующий рационалист отрицает за богом чудотворную деятельность потому, что она является слишком человеческим представлением, то это свидетельствует лишь о его недомыслии. Если уничтожить человечность или человекоподобие бога, то тем самым уничтожается и само божество. Что бога отличает от людей, так это - природа, заимствованные у природы свойства или силы, как, например, та сила, благодаря которой растет трава и формируется дитя во чреве матери. Если хотят поэтому иметь существо, ничего общего с человеком не представляющее, то пусть на место бога поставят природу; но если хотят иметь существо, у которого, как у человека, есть воля, разум, сознание, личность, то это значит, что хотят иметь совершенное, целое, человеческое существо, и пусть не отрицают тогда, что бог творит чудеса, что он в разное время и при различных обстоятельствах различное делает и имеет в виду, короче говоря, - что его воля столь же переменчива, как и воля монарха, человека вообще, потому что только переменчивая воля и есть воля. Voluntashominis, говорят юристы, esfc ambu-latoria usque ad mortem, то есть воля человека переменчива до самой его смерти. Чего я постоянно, неизменно хочу, того мне не нужно желать; постоянство, неизменность есть уничтожение, смерть воли. Я хочу идти, потому что я до сих пор сидел или стоял; работать - потому что я до сих пор отдыхал или ленился; отдыхать - потому что я до сих пор работал. Воля имеется лишь там, где имеются противоположности, непостоянства, разрывы и перерывы. Но эта смена, этот разрыв вечного безразличия природы в сфере религиозного верования, ставящего во главе мира существо, обладающее волей, есть чудо. Поэтому чудо нельзя, не прибегая к величайшему произволу, отрывать от веры в бога.
Но именно этот произвол, эта половинчатость, этот недостаток основательности есть сущность наших рационалистов в области веры, наших современных христиан вообще. Еще один пример, чтобы подтвердить это мое утверждение. Тот же самый, уже указанный рационалист- впрочем, в противоречии с некоторыми другими рационалистами, объясняющими воскресение таким образом, что Христос на кресте на самом деле не умер, - принимает, наоборот, воскресение и допускает его как исторический факт, но не только без тех необходимых выводов, которые с воскресением связаны, но и без тех ближайших обстоятельств, согласно священному писанию, якобы сопровождают этот факт. То, что, как единогласно рассказывают Марк, Матфей и Лука, в момент смерти Иисуса завеса в храме перед святая святых разорвалась сверху донизу на две части, что, как рассказывает Матфей, скалы треснули, гробы вскрылись, сама земля заколебалась - и это было в момент смерти и в момент воскресения Христа, - все это объясняет он прикрасами устной передачи. Однако если Христос в самом деле воскрес из мертвых, а не просто проснулся к жизни из мнимомертвого состояния, то это воскресение из мертвых было чудом, и притом чудовищно большим и важным чудом, ибо это, ведь, была победа над смертью, победа над естественной необходимостью, и притом над самой жестокой, над самой неумолимой, уничтожить которую не могли даже сами языческие боги. Как возможно поэтому, чтобы такое великое чудо было одиноко? Не должны ли были с этим чудом быть связаны еще и другие чудеса? Не естественно ли, не необходимо ли, признав это чудо, поверить тому, что вся природа была потрясена в тот момент, когда была насильственно разорвана цепь естественной необходимости, цепь, которая приковывает мертвых к смерти, к гробу? Поистине, наши верующие предшественники были гораздо более рационалистами, чем наши нынешние рационалисты; ибо их вера была связанным целым; они полагали, что если я верю в это, то я должен верить и в другое, хотя бы это другое мне и было не по душе; если я принимаю основание, то я должен принять и следствие, - короче, если я говорю А, то я должен сказать и Б.