огромными ладонями, как лопатой. До крови изодранные пальцы жжет, будто
разгребаешь не песок, а горячие угли. Теперь надо посмотреть, что делается
перед блиндажом. Мои глаза уперлись в широкую спину коричневого мундира.
Офицер! Нет, ефрейтор с ручным пулеметом. Его плечи тряслись от коротких
очередей.
Схватив автомат, я нажал на спусковой крючок, но забитый песком затвор
отказал. От злости я готов был разбить автомат. Плечи пулеметчика снова
затряслись. Я зубами выдернул чеку гранаты и швырнул ее под ноги
пулеметчика. Петр Иванович уперся плечом в опорную стойку и ногами раздвинул
выход. Я выскочил к убитому пулеметчику, схватил его пулемет. Тут же заметил
еще одного мертвого гитлеровца с автоматом. Но куда стрелять? Кругом, густая
мгла от пыли и дыма. Лишь по пальбе можно определить, что бой идет в глубине
нашей обороны. Значит, надо нанести удар с .тыла!
Я возился с пулеметом, но открыть огонь не мог: не знал .оружия врага.
Тюрин рядом со мною бил из немецкого автомата. Заметив фашистского офицера,
я бросил пулемет, схватил свою снайперку, выстрелил. Гитлеровец упал.
Передернув затвор, я отыскивал новую цель. У Тюрина вышли патроны. Он
отложил а сторону трофейный автомат, подполз к пулемету, повер-.нул направо,
налево, попробовал устойчивость, приложился, отвел рычаг назад, собачку
опустил вниз и нажал спусковой крючок. Пулемет заработал как.часы.
Прорвавшиеся гитлеровцы оказались между двух огней. Они заметались,
побежали в разные стороны. "Кровавый блиндаж" теперь сеял смерть в их рядах.
Тюрин вел огонь, изредка поправляя свои усы и приговаривая:
- А, басурманы! Попались!
Вражеские минометчики засекли нас. Они обрушили на блиндаж залп целой
батареи. Я оглох и тут же будто провалился сквозь землю...
Сколько прошло времени - не знаю. Когда я открыл глаза, то увидел возле
себя сначала Тюрина, а затем несколько автоматчиков из роты Шетилова: атака
противника была отбита, положение восстановлено.
В голове гудело, шумело на разные голоса, перед глазами п^ыли
разноцветные круги, траншея вставала на дыбы, от рваной земли несло жаром,
словно от глинобитной печки.
Тюрин застегивал на моей груди пуговицы. Руки у него тряслись, левый
глаз слезился. Кроме всего прочего, в разгаре боя у него оторвало подошвы
сапог, и он сейчас только это заметил.
Кто-то шутливо подбодрил его:
- Ну дядька и орел, на ходу подметки рвет!
Вскоре на ногах Тюрина уже были тупоносые трофейные сапоги с широкими
короткими голенищами.
За ночь "кровавый блиндаж" оборудовали для жилья. Амбразуру закрыли
мешками с песком, выход утеплили плащ-палаткой. Внутри полный солдатский
уют, а снаружи ничего не тронули: пусть противник думает, что блиндаж
разбит, две бомбы в одну воронку не падают!
Ранним утром доставили завтрак. Его принес Атай Хабибу-лин - скромный
труженик, доставлявший пищу на передний край. Поставив передо мной термос с
горячим борщом, он обра-дованно обнял меня за плечи и, похлопывая по спине
огромными ладонями, сказал:
- Хорошо, табариш главный, будем кушай, крепко будем кушай, потом
чай...
Сию же минуту проснулся Тюрин, вскочил как ошпаренный, глаза злые. Мне
показалось, что он сейчас бросится с кулаками на Хабибулина, поэтому я
поспешил представить своего "старого знакомого:
- Это мой фронтовой друг, Атай Хабибулин.
- Фронтовой... - передразнил меня Тюрин. - Начпродов-ский хомяк,
фронтовой!
- Пошто так говоришь: комяк? Неправда!- обиделся'Хабибулин. И стал
рассказывать о севе Тюрину то, что мне было уже известно.
Башкир из аула Чишма, он попал в действующую армию
случайно. Провожая сына Сакайку на фронт. Приехал на станцию верхом на
своей лошади. Народу было много. В стороне от вокзала стоял конный обоз.
Лошади были выпряжены, привязаны к повозкам и лениво жевали сено.
- Моя гнедой всю ночь бежал, дорога шибко большой, устал, - рассказывал
Хабибулин.
Привязал он своего гнедого к военной повозке, чтоб казенного сенца
пожевал, а сам пошел искать сына. Долго ходил вдоль эшелона, подходил к
каждому вагону ("ящика железный", - говорил Хабибулин), каждую дверь
открывал, звал сына, но тот ие отзывался.
Когда же вернулся к обозу, где оставил свою лошадь, увидел, что лошади
уже нет - обоз погрузился в эшелон.
- Карабчил солдат моя гнедой!
Следы знакомого копыта с треугольными шипами подков привели его к
одному из "ящиков". В вагон его не пускали, и он начал звать лошадь. Сложил
свои тонкие губы трубочкой и засвистел в ладони. Гнедой отозвался, забил
копытами. Эшелон уже тронулся. Хабибулин успел вскочить на подножку. Да так
и остался коноводом хозвзвода вместе со своей лошадью.
Уже перед самым Сталинградом нашел сына Сакайку. Решили отец и сын
воевать вместе, в одном полку, и лошадь свою официально зачислили на
фуражное довольствие полка.
"Карош человек Баба Федя", - так называл Хабибулин командира хозвзвода
старшину Федора Бабкина, который закрепил за ним еще одну лошадь и
пароконную повозку.
Полк вступил в бой за Сталинград. В первые же дни роты понесли большие
потери. Хабибулин нашел своего сына на переправе среди раненых, отвез его на
своей повозке в армейский госпиталь и вернулся в роту вместо сына, оставив
лошадей и повозку в тылу дивизии.
- Мой Сакайка шибко кровь терял. Лошадь бомба убил. Я патрон таскай. А
ты меня комяк обзывал... - закончил свой рассказ Хабибулин.
Тюрин смягчился:
- Ладно, извиняй...
С этой минуты между ними вроде установилось взаимопонимание, однако
Тюрин нет-нет да и готов был чем-то уязвить Ха-бибулина. А тот между тем все
чаще и чаще стал наведываться в наш блиндаж. Доставлял обеды, ящики с
патронами или гранатами. Был он какой-то двужильный. Вез груза не ходил:
если в одну сторону нес патроны, то обратно тащил на себе раненого. Он плохо
владел русским языком, но хорошо знал, что нужно солдату в окопах.
Снайпера Абзалова он называл "мой Сакай", говорил с ним на родном
языке. Абзалов платил ему добрым вниманием, называл атаем - отцом.
Хабибулина наградили медалью "За боевые заслуги". Радовался он этой
награде, наверное, больше, чем я, получивший орден Красного Знамени.
За два месяца боев в Сталинграде Хабибулин стал опытным, смелым воином.
И вдруг оплошал. Как-то появился бледный, губы посинели, шатается...
- Ранен?
Хабибулин рухнул лицом вниз. На спине два темных пятна. Тюрин снял с
него шинель, гимнастерку, наложил на раны пластырь, забинтовал перебитый
локоть. Ни одного звука, ни одного стона не издал Хабибулин. Я подставил к
его рту фляжку. Хабибулин улыбнулся и отрицательно покачал головой.
- Твоя запас моя не берет.
- Ну хоть глоток, легче станет, - уговаривал его Тюрин. - Хоть каплю,
это ведь из твоих рук было взято, ты принес...
- Хорошо, Урал-человек, огонь нельзя глатай, грешно. Только сейчас мы
узнали, что он не пьет и терпеть не может спиртного.
- Вроде вера у него такая, - пояснил Тюрин. -- А зря, тяжело ему будет
боль переносить без спиртного. В медсанбат его надо.
- Не пойдем, - возразил Хабибулин, - там мой Сакайка умирай...
Мне хотелось сию же минуту схватить онайперку и отомстить за Хабибулина
тому пулеметчику, который хлестнул ему в спину, но после контузии у меня еще
тряслись руки. Это сделал за меня Абзалов.
Вечером, когда стемнело, Тюрин и Хабибулин, обняв друг друга за плечи,
направились к выходу из блиндажа. Тут их встретил начальник политотдела
дивизии Василий Захарович Ткаченко, он пришел сюда с группой моих
друзей-снайперов.
- Посторонись, - сказал Тюрин снайперам. - Уважать надо, Урал с
Башкирией идут. Тюрин с Хабибулиным!
Ночью наши разведчики приволокли в мешке "языка". На допросе он
сообщил, что фашистское командование серьезно
обеспокоено действиями ваших снайперов. Из Берлина доставлен на
самолете руководитель школы немецких снайперов майор Ко-нингс, который
получил задание убить прежде всего, как выразился пленный, "главного зайца".
Командир дивизии полковник Батюк был в хорошем настроении.
- Майор для наших хлопцев - это пустяк, - пошутил он. - Надо было
самому фюреру прилететь. За этой птицей поохотиться было бы интересней.
Верно, Зайцев?
- Верно, товарищ полковник, - говорю. А про себя думаю; "Легко оказать,
все-таки ' руководитель школы, видимо, зверь матерый..."
- Что ж, надо этого сверхснайпера уничтожить, - уже строгим тоном
сказал комдив. - Только действуйте осторожно, умно.
Я уже научился быстро разгадывать "почерк" фашистских
снайперов, по характеру огня и маскировки без особого труда
отличал более опытных стрелков от новичков, трусов - от упря
мых и решительных. Но характер руководителя их школы дол
гое время оставался для меня загадкой. Ежедневные наши на
блюдения ничего определенного не давали. Трудно было даже
сказать, на каком участке фашист. Наверно, он часто менял по
зиции и так же осторожно искал меня, как я его. . .
Не прекращая поиск берлинского суперснайпера, я старался
проанализировать личный опыт и опыт своих товарищей, чтобы найти самое
верное решение.
Опыт подсказывал, что без помощи своих окопных друзей - стрелков,
пулеметчиков, саперов и связистов - нельзя рассчитывать на успех.
Обычно после того, как фашистский снайпер обнаружен, определено его
местонахождение, я подзывал, скажем, пулеметчика, давал ему трубу, сам брал
окопный перископ, указывал самый заметный предмет и начинал вести зрение
пулеметчика по ориентирам. И вот когда пулеметчик увидят фашистского
снайпера, убедится, как хитро он маскируется, тогда этот пулеметчик
становится твоим грамотным помощником.
На такую демонстрацию уходит час, иногда два. Некоторые снайперы
упрекали меня.
- Эта показуха солдатам совершенно не нужна. Если нужен тебе помощник,
так командир роты прикажет, в любой солдат пойдет к тебе за милую душу.
Все это правильно, но я обращался к сердцу солдата, к его сознанию, к
его совести. И когда мы хорошо понимаем друг друга, тогда приходят
душевная радость и успех.
Кроме того, ход подготовки ложных позиций, установка мв-кета, его
маскировка давали мне возможность изучать каждог" солдата, кто на что
способен. Другой солдат, смотришь, инициативный, смелый, а в помощники не
годится: слишком горяч, вспыхнет и погаснет. На такого нельзя полагаться в
длительной борьбе: после первой же опасной встряски он найдет причину уйти
от тебя под предлогом более важного дела. А по существу, у него
просто-напросто кончился запас смелости.
Такие характеры встречаются нередко и среди начинающих снайперов.
Сложнее разгадываются характеры вражеских снайперов. Мне только ясно -
все они упорные. И для них я нашел свой метод: хорошо подготовишь куклу,
поставишь ее незаметно и начинаешь передвигать - кукла, как человек, должна
менять свои позы. Рядом с куклой твоя хорошо замаскированная позиция.
Снайпер врага дал выстрел по кукле, но она осталась "живой", и тогда
начинается демонстрация упорного характера. Делает второй выстрел, затем
готовится к третьему, но, как правило, перед третьим выстрелом сам попадает
на мушку.
Опытные снайперы противника выходят на свои позиции под прикрытием огня
и в сопровождении двух-трех ассистентов. Перед таким "волком" я прикидывался
обычно новичком, вернее простым солдатом, и тем усыплял его бдительность или
просто начинал шутить с ним: после каждого выстрела показывал ему результат
стрельбы условными знаками, как это принято на полигоне во время
тренировочной стрельбы. К такой мишени фашистский снайпер быстро привыкал и
переставал замечать ее. И как только он отвлекался на другие цели, я
моментально занимал место мишени. Для этого нужно несколько секунд.
Отшвыривал в сторону мишень и ловил голову фашиста на перекрестке прицела
своей снайперки.
Обнаружение цели в стане врага я подразделял на два этапа. Первый
начинался с изучения обороны противника. Затем узнавал, где, когда и при
каких условиях были ранены наши бойцы. В этом случае мне хорошо помогали
санитары. Они говорили, где подобран раненый, и я шел туда, разыскивал
очевидцев, от них узнавал все подробности истории ранения и за счет этого
разгадывал схему огня противника. Это я отношу к первому этапу определения,
где нужно отыскивать цель. Второй этап я называю поиском цели. Для того
чтобы не попасть на мушку фашистского снайпера, разведку наблюдением
местности вел при помощи окопного перископа или артиллерийской трубы.
Оптический прицел снайперской винтовки или бинокль в этом деле не годятся.
Опыт показал, что там, где раньше было оживленив противника, а сейчас не
заметишь ни одного лишнего движения, значит, там засел матерый хищник. Вот
почему я своим друзьям-снайперам говорил: не изучил обстановку, не
побеседовал с людьми - не лезь на рожон. В снайперском деле надо
придерживаться принципа по народной пословице: "семь раз отмерь, один
отрежь". И действительно, для подготовки точного выстрела нужно много
трудиться, изобретать, изучать характер, силу противника, нащупывать его
слабые места и только после этого приступить к решению задачи одним
выстрелом.
Успех наблюдения достигается' только практическими занятиями
непосредственно на местности. В боевой обстановке эти навыки приобрести не
так просто. Каждый выход на позицию должен обеспечиваться строгой
маскировкой. Снайпер, не умеющий наблюдать замаскированно, уже не снайпер, а
просто-напросто мишень для врага.
Вышел на передний край, замаскируйся, камнем лежи к наблюдай, изучай
местность, составляй карточку, наноси на карточку особые приметы. Если в
процессе наблюдения себя проявил каким-то неосторожным движением головы,
открылся противнику и не успел вовремя скрыться, помни, ты допустил
оплошность, за свой промах получишь пулю только в свою голову. Такова жизнь
снайпера.
Коатому при подготовке снайперов я лично придавал скрытности и
маскировке главнее внимание.
У каждого снайпера своя тактика, свои приемы, собственные выдумки,
изобретательность. Но всем начинающим и опытным снайперам необходимо всегда
помнить, что перед ними тактически зрелый, инициативный, находчивый и очень
меткий стрелок. Его надо перехитрить, втянуть в сложную борьбу и тем самым
привязать к облюбованной позиции. Как этого достигнуть? Придумывай ложные
ходы, рассеивай его внимание, запутывай свои следы, раздражай замысловатыми
движениями, утомляй его зрительную сосредоточенность. Я против организации
фундаментального снайперского поста даже в долговременной системе обороны.
Снайпер - это кочевник, появляется внезапно там, где противник его не ждет.
За огневую инициативу нужно бороться. Одни разгадки ребусов противника
ничего не дадут, если у тебя нет уверенности расплатиться за эти хитрости
метким огнем быстро и решительно.
Однажды в районе льдохранилища, в расположении обороны шестой роты,
снайперы Николай Куликов и Галифан Абзалов в течение дня не проявили на
своем участке никаких признаков жизни: сидели в траншее под железнодорожным
полотном. И лишь на второй день прикрепили к веревке консервные банки
и вынесли их до наступления рассвета на нейтральную зону. Один конец
веревки остался в траншее. Взошло солнце, и консервные банки загремели под
самым носом немцев. Те стали выглядывать. Появилась одна голова, вторая.
Снайперы сделали по выстрелу. Через час повторилось то же самое. Таким
образом к вечеру Куликов и Абзалов вывели из строя целое отделение
противника.
Как-то в период некоторого затишья на переднем крае я встретил среди
развалин переднего края двух солдат-снайперов - Афиногенова и Щербину. Они
вяло шагали навстречу мне. Мы поздоровались, с тропинки отошли в сторону,
селя на камни, закурили.
- Куда направились? - спросил я их.
- В расположение роты. Фашисты притаились, носа не показывают,
отдохнуть можно, - ответил Щербина.
- Зря уходите, "- ответил я, - момент удобный для пристрелки цели.
Ребята согласились, и мы пошли в район тиров.
По дороге выяснилось, что оба они ни разу не делали пристрелку
возможных целей. Считали это ненужным. Просто ходили среди развалин по всему
переднему краю и, заметив противника, открывали огонь. Это частенько
приводило к промахам. Иначе и не могло быть: расстояние до цели сразу не
определишь, заранее подготовленных данных для стрельбы нет, а цель
появляется на несколько секунд - вот причина промахов. Надо .заранее
готовить несколько пострв, хорошо изучить впереди лежащую местность,
наметить ориентиры и определить расстояние до них, тогда и в часы затишья
будет успех.
Мы дошли до поселка завода, зашли в один разрушенный дом. Здесь был мой
запасной пост. Я показал товарищам, где у противника расположены дзоты,
пулеметные точки, орудия прямой наводки, наблюдательные пункты, боевое
охранение, и сказал:
- Как видите, снайперу не так много нужно знать про обо
рону противника. Пришел на позицию, отыскал нужный листок
в блокноте - внес в стрелковую карточку нужные поправки и
жди удобного момента. Для хорошо подготовленного снайпера
достаточно того, чтобы цель показалась на короткое время.
За это время нужно поймать ее на мушку, прицелиться и произ
вести выстрел без промаха. ч
Было часа четыре дня.
- Сейчас у фашистов обеденное время, - сказал я, обращаясь к товарищам,
- они пунктуальные.
И вынул из стенки окопчика кусок фанеры. На нем была начерчена
стрелковая карточка. От времени некоторые цифры стерлись. Я достал огрызок
карандаша, обновил цифры, потом поставил нужный прицел, изготовился к
стрельбе, стал ждать. Мои товарищи через окопные перископы наблюдали за
позицией противника. Сидели тихо. Следили за поведением противника
внимательно. Прошел час. Пыл и охотничий азарт у моих молодых друзей начали
пропадать. Надоедает однообразие, хочется перебраться на другую позицию,
поговорить с солдатами.
- Подождите! - одергиваю я их. - В засаде разговаривать нельзя.
Мои друзья замолчали. После того прошло еще несколько минут. В
немецкой*' траншее появилась голова. Я тотчас же выстрелил. Немецкая каска
вылетела на бруствер. Все снова стихло. Каска лежит на самом верху
бруствера. Из траншеи, где показывалась голова, стала мотаться совковая
лопата: оставшийся там в живых второй фашист углубляет свой окоп.
Мне не однажды приходилось фашистов бить на выбор. Бывали такие случаи,
когда через оптический прицел я встречал своих старых знакомых. Наблюдать за
поведением противника - моя страсть. Вот увидишь - из блиндажа выходит такой
напыженный фашистский офицер, важничает, повелительными жестами разгоняет
солдат в разные стороны. Они точно выполняют его волю, его желания, его
каприз. Но он не знает, что жить ему осталось считанные секунды.
Я вижу его тонкие губы, ровные зубы, широкий тяжелый подбородок и
мясистый нос. Порой создавалось такое ощущение, словно змею захватил под
самую голову, она извивается, а моя рука сжимается - и раздается выстрел...
В нашей дивизии среди снайперов вошло в быт правило: собираться в одном
блиндаже и подводить итоги дня, высказывать свои предложения, сообщать о
новинках в тактике противника.
Мы делали подсчеты: для того чтобы произвести прицельный выстрел,
снайперу нужно всего десять секунд. Таким образом, за одну минуту снайпер
может произвести пять выстрелов. Для зарядки патронов в винтовку необходимо
двадцать-тридцать секунд. Как видите, за одну минуту десять снайперов могут
убить пятьдесят солдат противника. Среди нас, снайперов, считался высшим
специалистом Саша Колентьев. Мы относились к нему с уважением, знали, что он
окончил московскую школу снайперов и хорошо знал правила ведения огня из
винтовки со снайперским прицелом. И вот однажды он открыл свою противогазную
сумку, выбросил из нее патроны, гранату, грязную тряпку, которая называлась
полотенцем, потом вынул маленькую папочку в кожаном переплете, развернул ее
и зачи-
тал нам слова, которые я тут же переписал в свой блокнот: "Путь к
меткому выстрелу - это маленькая тропинка, проложенная по краю обрывистого
берега бездонной пропасти. Выходя на дуэль, каждый снайпер волнуется, как
будто одной ногой встает на острие камня.
Чтобы выстоять над обрывом на остром камне, нужны, безусловно,
смелость, тренировка, спокойствие и хладнокровие. Такое чувство охватило
меня. Победителем из поединка выходит тот, кто сумел первым побороть сам
себя".
Так, переосмысливая и обдумывая свой опыт, я вместе со своими
товарищами искал путь к решающему поединку с берлинским сверхснайпером,
который ловко и умело пока переигрывал нас.
Но вот в один из дней моему другу-уральцу Морозову снайпер разбил
оптический прицел, а Шайкина ранил. Морозов и Шайкин были опытными
снайперами, они часто выходили победителями в самых сложных и трудных
схватках. Сомнений теперь не было - они натолкнулись на фашистского
сверхснайпера, которого я искал.
На рассвете я ушел с Николаем Куликовым на те самые позиции, где вчера
были наши товарищи.
Знакомый, многими днями изученный передний край противника. Ничего
нового. Кончается день... Но вот над фашистским окопом неожиданно
приподнимается каска и медленно двигается вдоль траншеи. Стрелять? Нет. Это
уловка: каска раскачивается неестественно, ее, видимо, несет помощник
снайпера, сам же снайпер ждет, чтобы я выдал себя выстрелом.
Просидели без толку до темноты.
- Где он, проклятый, может маскироваться? - спрашивает Куликов, когда
мы под покровом наступившей ночи покидали засаду.
- В этом все дело, - говорю.
- А если нет его здесь? Может, ушел давно? - высказал сомнение Куликов.
Но по терпению, которое проявил наш противник, ничем не обнаружив себя
за весь день, я как раз догадывался, что берлинский снайпер здесь.
Требовалась особая бдительность.
Прошел и второй день. У кого нервы окажутся крепче? Кто кого
перехитрит?
Николай Куликов, мой верный фронтовой друг, тоже был увлечен этим
поединком. Он уже не сомневался, что противник перед нами, и твердо надеялся
на успех.
Вечером в землянке меня ожидало письмо из Владивостока. Сослуживцы
писали:
"Узнали мы о ваших героических подвигах на берегах Волги. Гордимся вами
- нашим воспитанником..."
Неловко мне стало. Хотелось нарушить фронтовой обычай и прочитать
письмо наедине: товарищи пишут о "подвигах", а тут который день за одним
фашистом без толку охотишься... Но Куликов' и Медведев заворчали:
- Коль с Тихого океана - читай вслух!
Пришлось читать.
Казалось, не письмо, а тихоокеанская волна ворвалась в землянку, вызвав
дорогие воспоминания. Потом Виктор Медведев сказал:
- Надо сразу же ответить. Напиши, Вася, от всех нас! мол, морской чести
не опозорим...
На третий день с нами в засаду отправился политрук Данилов.
Утро начиналось обычно: рассеивался ночной мрак, о каждой минутой все
отчетливее обозначались позиции противника.
Рядом закипел бой, в воздухе шипели снаряды, но мы, припав к оптическим
приборам, неотрывно следили за тем, что делалось впереди.
- Да вот он, я тебе пальцем покажу! - вдруг воскликнул политрук. Ои
чуть-чуть, буквально на секунду, приподнялся над бруствером, но втого
оказалось достаточно. К счастью, пуля только ранила политрука.
Так мог стрелять, конечно, лишь опытный снайпер. Я долго всматривался
во вражеские позиции, но найти его засаду не мог. За многие дни я уже так
изучил передний край противника, что сразу замечал каждую новую воронку,
каждый вновь появившийся бруствер. Сейчас же ничего нового и подозрительного
не было.
Но по быстроте выстрела я заключил, что снайпер где-то перед нами.
Продолжаю наблюдать. Слева - подбитый танк, справа - дзот. Фашист в
танке? Нет. Опытный снайпер там не засядет. В дзоте? Тоже нет - амбразура
закрыта плотно.
Между танком и дзотом, на ровном месте перед самой линией обороны
фашистов, лежит железный лист с небольшим бугорком битого кирпича. Давно
лежит, примелькался. Ставлю себя в положение противника: где лучше занять
снайперский пост? Не отрыть ли ячейку под тем листом? Ночью сделать к нему
скрытые ходы...
Да, наверное, он там, под железным листом, на нейтральной полосе.
Решил проверить. На дощечку надел варежку, поднял ее. Фа-134
шист клюнул! Ага, отлично. Осторожно опускаю дощечку в траншею в таком
же положении, в каком приподнимал. Смотрю на пробоину. Никакого скоса,
прямое попадание! Значит, точно фашист под листом.
- Там, гадюка... - доносится из засады рядом тихий голос Николая
Куликова.
Теперь надо его выманить. Хотя бы краешек головы.
Бесполезно Добиваться этого сейчас. Но с этой удачной позиции он вряд
ли уйдет, характер его теперь достаточно известен.
Оборудовали пост ночью. Засели до рассвета. Гитлеровцы вели
беспорядочный огонь. По переправе через Волгу били вражеские минометы. В
небо взлетели ракеты. Затем ударила наша артиллерия, и фашистские минометы
замолчали. Появились немецкие бомбардировщики.
Взошло солнце. Куликов сделал "слепой" выстрел: снайпера следовало
заинтриговать. Решили первую половину дня переждать: блеск оптики мог нас
выдать. После обеда наши винтовки были уже в тени, а на позиции фашиста
разгребаешь не песок, а горячие угли. Теперь надо посмотреть, что делается
перед блиндажом. Мои глаза уперлись в широкую спину коричневого мундира.
Офицер! Нет, ефрейтор с ручным пулеметом. Его плечи тряслись от коротких
очередей.
Схватив автомат, я нажал на спусковой крючок, но забитый песком затвор
отказал. От злости я готов был разбить автомат. Плечи пулеметчика снова
затряслись. Я зубами выдернул чеку гранаты и швырнул ее под ноги
пулеметчика. Петр Иванович уперся плечом в опорную стойку и ногами раздвинул
выход. Я выскочил к убитому пулеметчику, схватил его пулемет. Тут же заметил
еще одного мертвого гитлеровца с автоматом. Но куда стрелять? Кругом, густая
мгла от пыли и дыма. Лишь по пальбе можно определить, что бой идет в глубине
нашей обороны. Значит, надо нанести удар с .тыла!
Я возился с пулеметом, но открыть огонь не мог: не знал .оружия врага.
Тюрин рядом со мною бил из немецкого автомата. Заметив фашистского офицера,
я бросил пулемет, схватил свою снайперку, выстрелил. Гитлеровец упал.
Передернув затвор, я отыскивал новую цель. У Тюрина вышли патроны. Он
отложил а сторону трофейный автомат, подполз к пулемету, повер-.нул направо,
налево, попробовал устойчивость, приложился, отвел рычаг назад, собачку
опустил вниз и нажал спусковой крючок. Пулемет заработал как.часы.
Прорвавшиеся гитлеровцы оказались между двух огней. Они заметались,
побежали в разные стороны. "Кровавый блиндаж" теперь сеял смерть в их рядах.
Тюрин вел огонь, изредка поправляя свои усы и приговаривая:
- А, басурманы! Попались!
Вражеские минометчики засекли нас. Они обрушили на блиндаж залп целой
батареи. Я оглох и тут же будто провалился сквозь землю...
Сколько прошло времени - не знаю. Когда я открыл глаза, то увидел возле
себя сначала Тюрина, а затем несколько автоматчиков из роты Шетилова: атака
противника была отбита, положение восстановлено.
В голове гудело, шумело на разные голоса, перед глазами п^ыли
разноцветные круги, траншея вставала на дыбы, от рваной земли несло жаром,
словно от глинобитной печки.
Тюрин застегивал на моей груди пуговицы. Руки у него тряслись, левый
глаз слезился. Кроме всего прочего, в разгаре боя у него оторвало подошвы
сапог, и он сейчас только это заметил.
Кто-то шутливо подбодрил его:
- Ну дядька и орел, на ходу подметки рвет!
Вскоре на ногах Тюрина уже были тупоносые трофейные сапоги с широкими
короткими голенищами.
За ночь "кровавый блиндаж" оборудовали для жилья. Амбразуру закрыли
мешками с песком, выход утеплили плащ-палаткой. Внутри полный солдатский
уют, а снаружи ничего не тронули: пусть противник думает, что блиндаж
разбит, две бомбы в одну воронку не падают!
Ранним утром доставили завтрак. Его принес Атай Хабибу-лин - скромный
труженик, доставлявший пищу на передний край. Поставив передо мной термос с
горячим борщом, он обра-дованно обнял меня за плечи и, похлопывая по спине
огромными ладонями, сказал:
- Хорошо, табариш главный, будем кушай, крепко будем кушай, потом
чай...
Сию же минуту проснулся Тюрин, вскочил как ошпаренный, глаза злые. Мне
показалось, что он сейчас бросится с кулаками на Хабибулина, поэтому я
поспешил представить своего "старого знакомого:
- Это мой фронтовой друг, Атай Хабибулин.
- Фронтовой... - передразнил меня Тюрин. - Начпродов-ский хомяк,
фронтовой!
- Пошто так говоришь: комяк? Неправда!- обиделся'Хабибулин. И стал
рассказывать о севе Тюрину то, что мне было уже известно.
Башкир из аула Чишма, он попал в действующую армию
случайно. Провожая сына Сакайку на фронт. Приехал на станцию верхом на
своей лошади. Народу было много. В стороне от вокзала стоял конный обоз.
Лошади были выпряжены, привязаны к повозкам и лениво жевали сено.
- Моя гнедой всю ночь бежал, дорога шибко большой, устал, - рассказывал
Хабибулин.
Привязал он своего гнедого к военной повозке, чтоб казенного сенца
пожевал, а сам пошел искать сына. Долго ходил вдоль эшелона, подходил к
каждому вагону ("ящика железный", - говорил Хабибулин), каждую дверь
открывал, звал сына, но тот ие отзывался.
Когда же вернулся к обозу, где оставил свою лошадь, увидел, что лошади
уже нет - обоз погрузился в эшелон.
- Карабчил солдат моя гнедой!
Следы знакомого копыта с треугольными шипами подков привели его к
одному из "ящиков". В вагон его не пускали, и он начал звать лошадь. Сложил
свои тонкие губы трубочкой и засвистел в ладони. Гнедой отозвался, забил
копытами. Эшелон уже тронулся. Хабибулин успел вскочить на подножку. Да так
и остался коноводом хозвзвода вместе со своей лошадью.
Уже перед самым Сталинградом нашел сына Сакайку. Решили отец и сын
воевать вместе, в одном полку, и лошадь свою официально зачислили на
фуражное довольствие полка.
"Карош человек Баба Федя", - так называл Хабибулин командира хозвзвода
старшину Федора Бабкина, который закрепил за ним еще одну лошадь и
пароконную повозку.
Полк вступил в бой за Сталинград. В первые же дни роты понесли большие
потери. Хабибулин нашел своего сына на переправе среди раненых, отвез его на
своей повозке в армейский госпиталь и вернулся в роту вместо сына, оставив
лошадей и повозку в тылу дивизии.
- Мой Сакайка шибко кровь терял. Лошадь бомба убил. Я патрон таскай. А
ты меня комяк обзывал... - закончил свой рассказ Хабибулин.
Тюрин смягчился:
- Ладно, извиняй...
С этой минуты между ними вроде установилось взаимопонимание, однако
Тюрин нет-нет да и готов был чем-то уязвить Ха-бибулина. А тот между тем все
чаще и чаще стал наведываться в наш блиндаж. Доставлял обеды, ящики с
патронами или гранатами. Был он какой-то двужильный. Вез груза не ходил:
если в одну сторону нес патроны, то обратно тащил на себе раненого. Он плохо
владел русским языком, но хорошо знал, что нужно солдату в окопах.
Снайпера Абзалова он называл "мой Сакай", говорил с ним на родном
языке. Абзалов платил ему добрым вниманием, называл атаем - отцом.
Хабибулина наградили медалью "За боевые заслуги". Радовался он этой
награде, наверное, больше, чем я, получивший орден Красного Знамени.
За два месяца боев в Сталинграде Хабибулин стал опытным, смелым воином.
И вдруг оплошал. Как-то появился бледный, губы посинели, шатается...
- Ранен?
Хабибулин рухнул лицом вниз. На спине два темных пятна. Тюрин снял с
него шинель, гимнастерку, наложил на раны пластырь, забинтовал перебитый
локоть. Ни одного звука, ни одного стона не издал Хабибулин. Я подставил к
его рту фляжку. Хабибулин улыбнулся и отрицательно покачал головой.
- Твоя запас моя не берет.
- Ну хоть глоток, легче станет, - уговаривал его Тюрин. - Хоть каплю,
это ведь из твоих рук было взято, ты принес...
- Хорошо, Урал-человек, огонь нельзя глатай, грешно. Только сейчас мы
узнали, что он не пьет и терпеть не может спиртного.
- Вроде вера у него такая, - пояснил Тюрин. -- А зря, тяжело ему будет
боль переносить без спиртного. В медсанбат его надо.
- Не пойдем, - возразил Хабибулин, - там мой Сакайка умирай...
Мне хотелось сию же минуту схватить онайперку и отомстить за Хабибулина
тому пулеметчику, который хлестнул ему в спину, но после контузии у меня еще
тряслись руки. Это сделал за меня Абзалов.
Вечером, когда стемнело, Тюрин и Хабибулин, обняв друг друга за плечи,
направились к выходу из блиндажа. Тут их встретил начальник политотдела
дивизии Василий Захарович Ткаченко, он пришел сюда с группой моих
друзей-снайперов.
- Посторонись, - сказал Тюрин снайперам. - Уважать надо, Урал с
Башкирией идут. Тюрин с Хабибулиным!
Ночью наши разведчики приволокли в мешке "языка". На допросе он
сообщил, что фашистское командование серьезно
обеспокоено действиями ваших снайперов. Из Берлина доставлен на
самолете руководитель школы немецких снайперов майор Ко-нингс, который
получил задание убить прежде всего, как выразился пленный, "главного зайца".
Командир дивизии полковник Батюк был в хорошем настроении.
- Майор для наших хлопцев - это пустяк, - пошутил он. - Надо было
самому фюреру прилететь. За этой птицей поохотиться было бы интересней.
Верно, Зайцев?
- Верно, товарищ полковник, - говорю. А про себя думаю; "Легко оказать,
все-таки ' руководитель школы, видимо, зверь матерый..."
- Что ж, надо этого сверхснайпера уничтожить, - уже строгим тоном
сказал комдив. - Только действуйте осторожно, умно.
Я уже научился быстро разгадывать "почерк" фашистских
снайперов, по характеру огня и маскировки без особого труда
отличал более опытных стрелков от новичков, трусов - от упря
мых и решительных. Но характер руководителя их школы дол
гое время оставался для меня загадкой. Ежедневные наши на
блюдения ничего определенного не давали. Трудно было даже
сказать, на каком участке фашист. Наверно, он часто менял по
зиции и так же осторожно искал меня, как я его. . .
Не прекращая поиск берлинского суперснайпера, я старался
проанализировать личный опыт и опыт своих товарищей, чтобы найти самое
верное решение.
Опыт подсказывал, что без помощи своих окопных друзей - стрелков,
пулеметчиков, саперов и связистов - нельзя рассчитывать на успех.
Обычно после того, как фашистский снайпер обнаружен, определено его
местонахождение, я подзывал, скажем, пулеметчика, давал ему трубу, сам брал
окопный перископ, указывал самый заметный предмет и начинал вести зрение
пулеметчика по ориентирам. И вот когда пулеметчик увидят фашистского
снайпера, убедится, как хитро он маскируется, тогда этот пулеметчик
становится твоим грамотным помощником.
На такую демонстрацию уходит час, иногда два. Некоторые снайперы
упрекали меня.
- Эта показуха солдатам совершенно не нужна. Если нужен тебе помощник,
так командир роты прикажет, в любой солдат пойдет к тебе за милую душу.
Все это правильно, но я обращался к сердцу солдата, к его сознанию, к
его совести. И когда мы хорошо понимаем друг друга, тогда приходят
душевная радость и успех.
Кроме того, ход подготовки ложных позиций, установка мв-кета, его
маскировка давали мне возможность изучать каждог" солдата, кто на что
способен. Другой солдат, смотришь, инициативный, смелый, а в помощники не
годится: слишком горяч, вспыхнет и погаснет. На такого нельзя полагаться в
длительной борьбе: после первой же опасной встряски он найдет причину уйти
от тебя под предлогом более важного дела. А по существу, у него
просто-напросто кончился запас смелости.
Такие характеры встречаются нередко и среди начинающих снайперов.
Сложнее разгадываются характеры вражеских снайперов. Мне только ясно -
все они упорные. И для них я нашел свой метод: хорошо подготовишь куклу,
поставишь ее незаметно и начинаешь передвигать - кукла, как человек, должна
менять свои позы. Рядом с куклой твоя хорошо замаскированная позиция.
Снайпер врага дал выстрел по кукле, но она осталась "живой", и тогда
начинается демонстрация упорного характера. Делает второй выстрел, затем
готовится к третьему, но, как правило, перед третьим выстрелом сам попадает
на мушку.
Опытные снайперы противника выходят на свои позиции под прикрытием огня
и в сопровождении двух-трех ассистентов. Перед таким "волком" я прикидывался
обычно новичком, вернее простым солдатом, и тем усыплял его бдительность или
просто начинал шутить с ним: после каждого выстрела показывал ему результат
стрельбы условными знаками, как это принято на полигоне во время
тренировочной стрельбы. К такой мишени фашистский снайпер быстро привыкал и
переставал замечать ее. И как только он отвлекался на другие цели, я
моментально занимал место мишени. Для этого нужно несколько секунд.
Отшвыривал в сторону мишень и ловил голову фашиста на перекрестке прицела
своей снайперки.
Обнаружение цели в стане врага я подразделял на два этапа. Первый
начинался с изучения обороны противника. Затем узнавал, где, когда и при
каких условиях были ранены наши бойцы. В этом случае мне хорошо помогали
санитары. Они говорили, где подобран раненый, и я шел туда, разыскивал
очевидцев, от них узнавал все подробности истории ранения и за счет этого
разгадывал схему огня противника. Это я отношу к первому этапу определения,
где нужно отыскивать цель. Второй этап я называю поиском цели. Для того
чтобы не попасть на мушку фашистского снайпера, разведку наблюдением
местности вел при помощи окопного перископа или артиллерийской трубы.
Оптический прицел снайперской винтовки или бинокль в этом деле не годятся.
Опыт показал, что там, где раньше было оживленив противника, а сейчас не
заметишь ни одного лишнего движения, значит, там засел матерый хищник. Вот
почему я своим друзьям-снайперам говорил: не изучил обстановку, не
побеседовал с людьми - не лезь на рожон. В снайперском деле надо
придерживаться принципа по народной пословице: "семь раз отмерь, один
отрежь". И действительно, для подготовки точного выстрела нужно много
трудиться, изобретать, изучать характер, силу противника, нащупывать его
слабые места и только после этого приступить к решению задачи одним
выстрелом.
Успех наблюдения достигается' только практическими занятиями
непосредственно на местности. В боевой обстановке эти навыки приобрести не
так просто. Каждый выход на позицию должен обеспечиваться строгой
маскировкой. Снайпер, не умеющий наблюдать замаскированно, уже не снайпер, а
просто-напросто мишень для врага.
Вышел на передний край, замаскируйся, камнем лежи к наблюдай, изучай
местность, составляй карточку, наноси на карточку особые приметы. Если в
процессе наблюдения себя проявил каким-то неосторожным движением головы,
открылся противнику и не успел вовремя скрыться, помни, ты допустил
оплошность, за свой промах получишь пулю только в свою голову. Такова жизнь
снайпера.
Коатому при подготовке снайперов я лично придавал скрытности и
маскировке главнее внимание.
У каждого снайпера своя тактика, свои приемы, собственные выдумки,
изобретательность. Но всем начинающим и опытным снайперам необходимо всегда
помнить, что перед ними тактически зрелый, инициативный, находчивый и очень
меткий стрелок. Его надо перехитрить, втянуть в сложную борьбу и тем самым
привязать к облюбованной позиции. Как этого достигнуть? Придумывай ложные
ходы, рассеивай его внимание, запутывай свои следы, раздражай замысловатыми
движениями, утомляй его зрительную сосредоточенность. Я против организации
фундаментального снайперского поста даже в долговременной системе обороны.
Снайпер - это кочевник, появляется внезапно там, где противник его не ждет.
За огневую инициативу нужно бороться. Одни разгадки ребусов противника
ничего не дадут, если у тебя нет уверенности расплатиться за эти хитрости
метким огнем быстро и решительно.
Однажды в районе льдохранилища, в расположении обороны шестой роты,
снайперы Николай Куликов и Галифан Абзалов в течение дня не проявили на
своем участке никаких признаков жизни: сидели в траншее под железнодорожным
полотном. И лишь на второй день прикрепили к веревке консервные банки
и вынесли их до наступления рассвета на нейтральную зону. Один конец
веревки остался в траншее. Взошло солнце, и консервные банки загремели под
самым носом немцев. Те стали выглядывать. Появилась одна голова, вторая.
Снайперы сделали по выстрелу. Через час повторилось то же самое. Таким
образом к вечеру Куликов и Абзалов вывели из строя целое отделение
противника.
Как-то в период некоторого затишья на переднем крае я встретил среди
развалин переднего края двух солдат-снайперов - Афиногенова и Щербину. Они
вяло шагали навстречу мне. Мы поздоровались, с тропинки отошли в сторону,
селя на камни, закурили.
- Куда направились? - спросил я их.
- В расположение роты. Фашисты притаились, носа не показывают,
отдохнуть можно, - ответил Щербина.
- Зря уходите, "- ответил я, - момент удобный для пристрелки цели.
Ребята согласились, и мы пошли в район тиров.
По дороге выяснилось, что оба они ни разу не делали пристрелку
возможных целей. Считали это ненужным. Просто ходили среди развалин по всему
переднему краю и, заметив противника, открывали огонь. Это частенько
приводило к промахам. Иначе и не могло быть: расстояние до цели сразу не
определишь, заранее подготовленных данных для стрельбы нет, а цель
появляется на несколько секунд - вот причина промахов. Надо .заранее
готовить несколько пострв, хорошо изучить впереди лежащую местность,
наметить ориентиры и определить расстояние до них, тогда и в часы затишья
будет успех.
Мы дошли до поселка завода, зашли в один разрушенный дом. Здесь был мой
запасной пост. Я показал товарищам, где у противника расположены дзоты,
пулеметные точки, орудия прямой наводки, наблюдательные пункты, боевое
охранение, и сказал:
- Как видите, снайперу не так много нужно знать про обо
рону противника. Пришел на позицию, отыскал нужный листок
в блокноте - внес в стрелковую карточку нужные поправки и
жди удобного момента. Для хорошо подготовленного снайпера
достаточно того, чтобы цель показалась на короткое время.
За это время нужно поймать ее на мушку, прицелиться и произ
вести выстрел без промаха. ч
Было часа четыре дня.
- Сейчас у фашистов обеденное время, - сказал я, обращаясь к товарищам,
- они пунктуальные.
И вынул из стенки окопчика кусок фанеры. На нем была начерчена
стрелковая карточка. От времени некоторые цифры стерлись. Я достал огрызок
карандаша, обновил цифры, потом поставил нужный прицел, изготовился к
стрельбе, стал ждать. Мои товарищи через окопные перископы наблюдали за
позицией противника. Сидели тихо. Следили за поведением противника
внимательно. Прошел час. Пыл и охотничий азарт у моих молодых друзей начали
пропадать. Надоедает однообразие, хочется перебраться на другую позицию,
поговорить с солдатами.
- Подождите! - одергиваю я их. - В засаде разговаривать нельзя.
Мои друзья замолчали. После того прошло еще несколько минут. В
немецкой*' траншее появилась голова. Я тотчас же выстрелил. Немецкая каска
вылетела на бруствер. Все снова стихло. Каска лежит на самом верху
бруствера. Из траншеи, где показывалась голова, стала мотаться совковая
лопата: оставшийся там в живых второй фашист углубляет свой окоп.
Мне не однажды приходилось фашистов бить на выбор. Бывали такие случаи,
когда через оптический прицел я встречал своих старых знакомых. Наблюдать за
поведением противника - моя страсть. Вот увидишь - из блиндажа выходит такой
напыженный фашистский офицер, важничает, повелительными жестами разгоняет
солдат в разные стороны. Они точно выполняют его волю, его желания, его
каприз. Но он не знает, что жить ему осталось считанные секунды.
Я вижу его тонкие губы, ровные зубы, широкий тяжелый подбородок и
мясистый нос. Порой создавалось такое ощущение, словно змею захватил под
самую голову, она извивается, а моя рука сжимается - и раздается выстрел...
В нашей дивизии среди снайперов вошло в быт правило: собираться в одном
блиндаже и подводить итоги дня, высказывать свои предложения, сообщать о
новинках в тактике противника.
Мы делали подсчеты: для того чтобы произвести прицельный выстрел,
снайперу нужно всего десять секунд. Таким образом, за одну минуту снайпер
может произвести пять выстрелов. Для зарядки патронов в винтовку необходимо
двадцать-тридцать секунд. Как видите, за одну минуту десять снайперов могут
убить пятьдесят солдат противника. Среди нас, снайперов, считался высшим
специалистом Саша Колентьев. Мы относились к нему с уважением, знали, что он
окончил московскую школу снайперов и хорошо знал правила ведения огня из
винтовки со снайперским прицелом. И вот однажды он открыл свою противогазную
сумку, выбросил из нее патроны, гранату, грязную тряпку, которая называлась
полотенцем, потом вынул маленькую папочку в кожаном переплете, развернул ее
и зачи-
тал нам слова, которые я тут же переписал в свой блокнот: "Путь к
меткому выстрелу - это маленькая тропинка, проложенная по краю обрывистого
берега бездонной пропасти. Выходя на дуэль, каждый снайпер волнуется, как
будто одной ногой встает на острие камня.
Чтобы выстоять над обрывом на остром камне, нужны, безусловно,
смелость, тренировка, спокойствие и хладнокровие. Такое чувство охватило
меня. Победителем из поединка выходит тот, кто сумел первым побороть сам
себя".
Так, переосмысливая и обдумывая свой опыт, я вместе со своими
товарищами искал путь к решающему поединку с берлинским сверхснайпером,
который ловко и умело пока переигрывал нас.
Но вот в один из дней моему другу-уральцу Морозову снайпер разбил
оптический прицел, а Шайкина ранил. Морозов и Шайкин были опытными
снайперами, они часто выходили победителями в самых сложных и трудных
схватках. Сомнений теперь не было - они натолкнулись на фашистского
сверхснайпера, которого я искал.
На рассвете я ушел с Николаем Куликовым на те самые позиции, где вчера
были наши товарищи.
Знакомый, многими днями изученный передний край противника. Ничего
нового. Кончается день... Но вот над фашистским окопом неожиданно
приподнимается каска и медленно двигается вдоль траншеи. Стрелять? Нет. Это
уловка: каска раскачивается неестественно, ее, видимо, несет помощник
снайпера, сам же снайпер ждет, чтобы я выдал себя выстрелом.
Просидели без толку до темноты.
- Где он, проклятый, может маскироваться? - спрашивает Куликов, когда
мы под покровом наступившей ночи покидали засаду.
- В этом все дело, - говорю.
- А если нет его здесь? Может, ушел давно? - высказал сомнение Куликов.
Но по терпению, которое проявил наш противник, ничем не обнаружив себя
за весь день, я как раз догадывался, что берлинский снайпер здесь.
Требовалась особая бдительность.
Прошел и второй день. У кого нервы окажутся крепче? Кто кого
перехитрит?
Николай Куликов, мой верный фронтовой друг, тоже был увлечен этим
поединком. Он уже не сомневался, что противник перед нами, и твердо надеялся
на успех.
Вечером в землянке меня ожидало письмо из Владивостока. Сослуживцы
писали:
"Узнали мы о ваших героических подвигах на берегах Волги. Гордимся вами
- нашим воспитанником..."
Неловко мне стало. Хотелось нарушить фронтовой обычай и прочитать
письмо наедине: товарищи пишут о "подвигах", а тут который день за одним
фашистом без толку охотишься... Но Куликов' и Медведев заворчали:
- Коль с Тихого океана - читай вслух!
Пришлось читать.
Казалось, не письмо, а тихоокеанская волна ворвалась в землянку, вызвав
дорогие воспоминания. Потом Виктор Медведев сказал:
- Надо сразу же ответить. Напиши, Вася, от всех нас! мол, морской чести
не опозорим...
На третий день с нами в засаду отправился политрук Данилов.
Утро начиналось обычно: рассеивался ночной мрак, о каждой минутой все
отчетливее обозначались позиции противника.
Рядом закипел бой, в воздухе шипели снаряды, но мы, припав к оптическим
приборам, неотрывно следили за тем, что делалось впереди.
- Да вот он, я тебе пальцем покажу! - вдруг воскликнул политрук. Ои
чуть-чуть, буквально на секунду, приподнялся над бруствером, но втого
оказалось достаточно. К счастью, пуля только ранила политрука.
Так мог стрелять, конечно, лишь опытный снайпер. Я долго всматривался
во вражеские позиции, но найти его засаду не мог. За многие дни я уже так
изучил передний край противника, что сразу замечал каждую новую воронку,
каждый вновь появившийся бруствер. Сейчас же ничего нового и подозрительного
не было.
Но по быстроте выстрела я заключил, что снайпер где-то перед нами.
Продолжаю наблюдать. Слева - подбитый танк, справа - дзот. Фашист в
танке? Нет. Опытный снайпер там не засядет. В дзоте? Тоже нет - амбразура
закрыта плотно.
Между танком и дзотом, на ровном месте перед самой линией обороны
фашистов, лежит железный лист с небольшим бугорком битого кирпича. Давно
лежит, примелькался. Ставлю себя в положение противника: где лучше занять
снайперский пост? Не отрыть ли ячейку под тем листом? Ночью сделать к нему
скрытые ходы...
Да, наверное, он там, под железным листом, на нейтральной полосе.
Решил проверить. На дощечку надел варежку, поднял ее. Фа-134
шист клюнул! Ага, отлично. Осторожно опускаю дощечку в траншею в таком
же положении, в каком приподнимал. Смотрю на пробоину. Никакого скоса,
прямое попадание! Значит, точно фашист под листом.
- Там, гадюка... - доносится из засады рядом тихий голос Николая
Куликова.
Теперь надо его выманить. Хотя бы краешек головы.
Бесполезно Добиваться этого сейчас. Но с этой удачной позиции он вряд
ли уйдет, характер его теперь достаточно известен.
Оборудовали пост ночью. Засели до рассвета. Гитлеровцы вели
беспорядочный огонь. По переправе через Волгу били вражеские минометы. В
небо взлетели ракеты. Затем ударила наша артиллерия, и фашистские минометы
замолчали. Появились немецкие бомбардировщики.
Взошло солнце. Куликов сделал "слепой" выстрел: снайпера следовало
заинтриговать. Решили первую половину дня переждать: блеск оптики мог нас
выдать. После обеда наши винтовки были уже в тени, а на позиции фашиста