шли, словно не замечая нас, а мы все ждали: может, кто подойдет. И вдруг
из-за кустов показался матрос. Он остановился, осмотрелся - и увидел нас.
Подошел. Оказалось - старшина. Голова перевязана. Левая рука, странно
короткая, забинтована. На изодранной тельняшке - бурые пятна крови. Правая
штанина клеша от самого низа до колена разодрана. Якорь на толстой морской
бляхе вдавлен в середину. Старшина присел рядом с нами, попросил закурить.
Завязался разговор.
- Постойте, - сказал вдруг старшина, услышав, что мы тихоокеанцы. - А
Сашу Лебедева вы не встречали? Братишка мой. Нет такого среди вас?
- Та е у нас такой, - ответил украинец Охрим Василь-ченко.
- Какой?! - вскинулся старшина. - Может, однофамилец?
- На баяне хорошо играет, поет. Словом, веселый хлопец, скучать не
даст.
- Он, Сашка!
- Только нема его зараз у роте.
- Как так? Где же он?!
Трое бойцов тут же бросились разыскивать Сашу.
До сталинградских боев старшина Иван Лебедев служил на Северном флоте,
а брат его Александр - на Тихоокеанском. Родом они из Сталинграда. Когда к
родному городу подошли фашисты, братья попросились на Сталинградский фронт.
И вот...
- Товарищ старшина, - обрадованно воскликнул матроо Миша Масаев, -
глядите!
К нам бежал Лебедев-младший.
- Ваня!
- Саша!
Братья расцеловались. Дрогнувшим голосом Иван сказал"
- И обнять-то тебя по-настоящему не могу. Александр посмотрел на
укороченную руку брата.
- Где это тебя?
- Там, - Иван показал в сторону Сталинграда.
- Как там?
- Тяжело. Но держимся. - Иван Лебедев окинул взглядом сгрудившихся
вокруг матросов. - И выдержим, братцы, выстоим, честное слово! А на мою руку
не смотрите. За нее фрицы дорого заплатили.
Из рассказа Ивана Лебедева перед нами вставал бой в районе поселка
Красный Октябрь.
...Бьются за каждую улицу, за каждый дом. Все охвачено огнем. Тяжко
дышать. Искры сыплются на плечи, попадают за воротник, загорается одежда.
Старшина Лебедев увидел, как фашистский офицер выхватил пистолет,
нацелился в командира. Лебедев метнулся вперед, загородил собою командира и
бросился на фашиста с ножом. Пуля ударила Лебедеву в левую руку, но правая в
тот же миг достала фашистскую грудь. Потеряв офицера, гитлеровцы на
мгновение растерялись. Но неизвестно, что было бы дальше, если бы в эту
минуту не прогремело "ура": наши пошли в атаку.
Лебедев замолчал, а нам казалось, будто мы сами побывали на правом
берегу, участвовали в рукопашных схватках, отбивали атаки фашистов, ходили в
контратаки.
Я не заметил, когда к нашей группе подошел бригадный комиссар Зубков.
Он стоял, опершись о дерево, и вместе со всеми слушал. А потом подошел
к Лебедеву, пожал ему руку:
- Спасибо, товарищ старшина. Вы для нашей молодежи! можно сказать,
настоящий доклад о мужестве прочли. - По-
.mi "iiiiin n ii тиши inn и т mill II 'И! Ш II! II!11 III! I'"'"
том посмотрел на нас: - Вижу, не привилась вам солдатская форма, - в
голосе мягкость.
- До самой темноты, товарищ бригадный комиссар, были солдатами, а
сейчас вот снова в моряков превратились, - оправдывался командир роты.
- В старину русские солдаты перед боем надевали чистое белье, -
задумчиво сказал комиссар.
В темноте подошли к самому берегу Волги. Легли на теплый песок у самой
воды. Волга перебирала мелкие камешки на берегу. Они шелестели, словно
шептались между собой: тиш-ш, ти-ше, тиш-ш.
С Мамаева кургана веером во все стороны разлетались трассы очередей
крупнокалиберного пулемета.
- До нас не достае, дывись, Василь, як у воду хлюпается, - сказал
лежавший рядом Охрим Васильченко, комментируя полет пуль. С правой стороны
ог переправы шла пулеметная перестрелка. В овраге Долгом, между бензобаками,
работали автоматчики, отбивали равномерную дробь, а в самом низу оврага, за
дорогой, ухали разрывы гранат. Над головой тарахтели моторы ночных
бомбардировщиков. Каждый новый разрыв мины или снаряда окатывал горячим
воздухом, швырял в сторону. Самое неприятное на войне - лежать без действия
под огнем противника.
Охриму не лежалось. Он ворочался с боку на бок и ворчал:
- Ну кажи, чого мы тут ждем? Перемахнуть бы, пока темень, а мы лежим,
соньця дожидаемся.
Старший лейтенант Большешапов громко цыкнул на Охрима:
- Еще подходят части. Не ты один, можешь полежать. И все умолкли,
поняли. Только слышен стал тихий разговор на переправе.
Город горел. На фоне зарева были видны тени пробегающих солдат. Наши
или немцы? Никто не знал.
К переправе подходил обоз второго батальона. Перегруженные повозки до
самых ступиц зарываются в песок. Лошади выбились из сил и не могли сорвать
их с мест. Подошла рота автоматчиков, и обоз тронулся к переправе.
Появился катер, к нему была причалена баржа. Ее высокие борта изрядно
побиты осколками.
Погрузка прошла быстро, в полной тишине. Изготовили к бою станковые
пулеметы. На середине баржи штабелями сложили ящики с боеприпасами. Старшина
Бабаев грузил в трюмы, прямо в воду, ящики с американской тушенкой - "второй
фронт".
Матросы смеялись вполголоса; 20
- Старшина, что ты делаешь, захлебнется "второй фронт"!
На носу и корме дырявой баржи стояли насосы. Матросы откачивали воду,
просочившуюся через пробоины. Внутри баржи стучали молотки: щели конопатили,
а пробоины забивали пробками, замотанными паклей.
Глухо заработала машина. Катер содрогнулся, натянулся буксир, дрогнув,
заскрипела баржа и, как усталая кляча, поплелась следом. Маленькая волна
набегала на катер, ударяла о железный борт и с шумом рассыпалась где-то в
темноте. Густая ночная темь давила на глаза, как повязка, но все напряженно
вглядывались в черную кипящую ширь реки, стараясь рассмотреть, что там
впереди. Слышно было, как слева и справа тихо плескали веслами плывущие на
лодках моряки. За лодками на веревках тащились доски, бревна, за них
держались матросы из роты автоматчиков.
Переправа обошлась без потерь. Все, как один, тихоокеанцы перемахнули
через Волгу в огнедышащий Сталинград.
Это было в ночь на 22 сентября 1942 года.
Катер врезался носом в прибрежный песок. Мотор вздрогнул в последний
раз и умолк, лишь вода за кормой продолжала хлюпать. Вот он, долгожданный
правый берег!
В небе вспыхнула ракета. Ее яркий свет скользнул по стальным каскам
бойцов, все замерли. Ракета погасла, и берег снова ожил.
К пяти часам утра через Волгу переправилась вся наша 284-я стрелковая
дивизия. Я до сих пор не могу понять, почему фашистские артиллеристы и
минометчики ни одним выстрелом не потревожили нас на открытой глади реки.
Может быть, потому, что мы ни одним звуком или движением не выдали себя? А
может, гитлеровцы потеряли бдительность, считая, что русская армия под
Сталинградом разбита, рассеяна; артиллерия ушла за Волгу, на левый берег; в
развалинах города остались лишь отдельные группы "коммунистов-смертников", а
переправа новых частей невозможна? Что они думали - неизвестно, но факт, что
нашей дивизии удалось переправиться без потерь.
Теперь уже нет никакого сомнения - мы скоро вступим В бой. Первое
боевое крещение моряков на суше в горящем городе. Как оно начнется и чем
закончится? Лично я roTOJI
ко всему, буду драться, как подсказывает совесть. Какая она у меня -
дырявая или чистая, - пусть оценят товарищи в ходе боя, но про себя я уже
который раз повторяю: не подведу, не отступлю, даже перед самой смертью.
Вероятно, таи же думают о себе мои друзья-тихоокеанцы.
Переправа дивизии закончилась, ждем приказа о вступлении в бой.
До получения боевой задачи оставались на месте, у причалов. Как сейчас
вижу молодого белобрысого, курносого капитана, который размещал моряков
нашей части на круче берега. Лежим один к одному. Прошел час, второй. Ночь
на исходе. Моряки хорошо ориентируются по небесным светилам, но небо
задымлено, и трудно определить, близко ли рассвет.
Заметно волнуются офицеры, а мы по-прежнему лежим абсолютно без
действия и сами волнуемся все больше.
Ясно: скоро мы должны вступить в бой. Но где противник, где его
передний край? Никто тогда не догадался проявить инициативу - разведать. Не
додумался до эгого и наш 'комбат Василий Котов. Он лежал на животе рядом со
мной. По другую сторону, сидел старший лейтенант Василий Вольше-шапов.
Раннее утро. Яснее стали вырисовываться дальние предметы. Слева от нас
хорошо видны бензобаки. Что за ними, кто там? Выше баков - железнодорожное
полотно, стоят пустые вагоны. Кто за ними притаился?
Наконец наблюдатели немецких минометных батарей засекли нас. На берег
Волги, в самое наше скопление, полетели мины. В воздухе показались самолеты
противника, стали бросать зажигательные бомбы. Матросы заметались по берегу,
не зная, что делать.
Лейтенант Николай Логвиненко, командир батальона Василий Котов и я
успели прыгнуть в глубокую воронку от бомбы.
Прижались к земле, лежим. А фашистская авиация молотит, только камни
летят. Справа и слева послышались стоны раненых.
Через несколько минут донеслось:
- Убит заместитель командира дивизии.
Нет, дальше так оставаться нельзя. И тут из-за Волги ударила "катюша".
Молодцы артиллеристы, в самый раз!
С разрывом последнего снаряда старший лейтенант Болыпе-шапов выскочил
на пригорок, крикнул:
- За Родину!
Вскинув над головой пистолет, он бросился к бензобакам, где засели
фашистские автоматчики. Словно пружина подброси-22
ла меня на ноги, не помню, как оказался рядом с Большеша-новым.
Вслед за нами справа и слева поднялись матросы. Страх и нерешительность
как рукой сняло: дружная атака и робкого делает отважным.
Слева застрочил фашистский пулемет, укрывшийся где-то в развалинах
возле оврага Долгого. Цепи моряков прижались к земле. Атака захлебнулась.
Болыпешапов приказал мне пробраться к развалинам и забросать пулеметное
гнездо гранатами.
Когда фашистский пулемет замолчал, моряки, наступавшие на левом фланге,
снова поднялись в атаку.
Заметив скопление нашей пехоты у бензобазы, фашисты открыли
массированный минометно-артиллерййский огонь. Потом полетели бомбы с
пикировщиков. Над базой взметнулось пламя, начали рваться бензобаки,
загорелась земля. Над цепями атакующих моряков с оглушительным ревом
метались гигантские языки пламени. Все охвачено огнем. Еще минута - и мы
превратимся в угли, в головешки...
- Вперед! Вперед!
Охваченные огнем солдаты и матросы на ходу срывали с себя горящую
одежду, но не бросали оружия. Атака голых горящих людей... Что подумали о
нас в этот момент фашисты - не знаю. Быть может, они приняли нас за чертей
или за святых, коих и огонь не берет, и потому бежали без оглядки. Мы
вышибли их из поселка, прилегающего к бензобазе, и остановились на крайней
западной улице, залегли среди маленьких индивидуальных домиков, из которых
состояла эта улица. Здесь кто-то подкинул мне плащ-палатку, и я кое-как
прикрылся.
Тотчас же командир полка майор Метелев направил основной удар своих
батальонов по оврагу Долгому на метизный завод, в район льдохранилища и на
высоту 102 - Мамаев курган. В овраге Долгом наша рота установила локтевую
связь с пулеметной ротой 13-й гвардейской дивизии, которая вела жестокие бои
за центр города.
В воздухе по-прежнему кружили фашистские самолеты. Шел воздушный бой.
Фашистские пикировщики штурмовали завод "Красный Октябрь" и северные скаты
Мамаева кургана. Там тоже горела земля.
От раскаленного воздуха у солдат потрескались губы, пересохло во рту,
слиплись опаленные волосы - зубья расчески гнулись.
Но командир батальона капитан Котов радовался: приказ выполнен!
Бензобаки отбили, овладели недостроенным красным
зданием, захватили контору метизного завода, бои идут в цехах и
проломах асфальтового и метизного заводов!
Наступила часовая передышка. Принесли обмундирование. Нашлась зарытая в
песке чуть обгоревшая моя тельняшка.
Город в огне. Пламя бушует над каждым домом, над заводскими корпусами,
что-то горит на тракторном заводе.
Сижу и не глядя ощупываю себя - грудь под тельняшкой, ноги. Надо мной
густой черный дым столбом поднимается высоко в небо. Потом он потихоньку
двинулся вдоль берега на запад. Как черным покрывалом затянуло Мамаев
курган, совсем не видно кустов в районе тиров. Дымовые тучи спускаются все
ниже и ниже. Дым вползает в развалины домов, в подвалы, заполняет траншеи и
по оврагу тянется к воде.
Фашистские самолеты продолжают бомбить город.
Мы прячемся среди развалин, в ямах, под фундаментом стен, потом
перебегаем в крайний цех завода и укрываемся под станинами станков.
Обстрел и бомбежка утихли. Мы опять в атаке. Ведем неравный бой.
Начинается рукопашная схватка, жестокая, скоротечная. Вот где пригодилась
наука, преподанная нам на том берегу!
Снова передышка. Разглядываем развалины завода: груды кирпича,
скрученные металлические балки.
И вдруг вижу - девочка. Маленькая, худенькая, лет двенадцати.- Ее
тонкие ножки до крови исцарапаны, синее платье, явно с чужого плеча,
разорвано, красные ботинки, тоже рваные, надеты на босу ногу.
Девочка идет впереди раненых солдат, ведет их куда-то. В развалинах мы
до этого видели много тропок и гадали, куда они тянутся. С треском
разорвалась мина, веером разлетелись осколки и мелкие крошки кирпича. Тут же
защелкали разрывные пули. Но девочка продолжала шагать так, будто ничего не
замечала. Я падаю за пулемет, нажимаю гашетку, открываю ответный огонь в
сторону фашистов.
Девочка эта запомнилась мне навсегда.
Старший лейтенант Болыпешапов заинтересовался, где спрятались от
бомбежки раненые солдаты, какой тропинкой пробралась к ним девочка? А если
эту тропинку обнаружат фашисты и так же тихо просочатся в наш тыл?
Командир роты приказал:
- Реутов и Зайцев, разведайте, куда выходят подвалы и как их можно
использовать.
Вскинули автоматы, к поясам прицепили по три гранаты и нырнули в
развалины. Я шел первым, а Реутов сзади освещал путь фонариком. Пробирались
среди развалин, ныряли под согнутые фермы. Подошли к массивной железной
двери, открыли ее -i в нос ударили запахи керосина, машинного масла и еще
какой-то тяжелый запах. Реутов остановился.
- Ого, ничего себе, хоть топор вешай.
Немного постояли, включили фонарик, осмотрелись. Узкий длинный коридор.
С правой стороны еще одна дверь. За нею слышны разговоры, стон. Кто там,
свои или чужие? Надавили на дверь - не поддается, закрыта изнутри. Реутов
припал ухом к замочной скважине, долго слушал. Громкий стук эхом разнесся по
подвалу. Откуда-то со стороны раздался грубый прокуренный бас:
- Кто идет?
По голосу я узнал своего флотского товарища. Николай Куропий из первого
батальона! Радостно крикнул:
- Коля, открой, это мы с Реутовым!
- Сейчас откроем, - ответил Коля.
Однако дверь по-прежнему оставалась запертой. Саша Реутов опять стал
стучать, но никто не отвечал. Кругом было тихо, только время от времени
содрогалась земля, как бы напоминая нам, что наверху идет бомбежка, бьет
тяжелая артиллерия.
Наконец заскрипел железный засов, и дверь распахнулась. Передо мной
стоял полураздетый человек. На лице и на груди пузыри от ожогов. Правая рука
висит на косынке, подвязанной Иг шее. Так выглядел мой флотский друг Коля
Куропий, в прошлом бухгалтер колхоза на Полтавщине, шутник и балагур...
Таких было тут человек двадцать. Все они уже получили первую помощь: за
ранеными ухаживала медсестра Клава Свянцова с двумя санитарками. Но,
конечно, ребят надо было срочно отправлять за Волгу, в медсанбат.
Оказалось, что из этого подвала можно пробраться к Волге еще одним
путем - сначала по лабиринтам развалин к индивидуальным домикам, потом
спуститься в овраг Долгий, а там до переправы - рукой подать. Этим путем и
пришли сюда санитары, когда фашисты занимали цехи завода.
Наверху - фашисты, а в подвале - наши раненые...
- Хорошее соседство - змеи с пташками, - нашел в себе силы повеселить
нас Коля Куропий.
Найти бы сюда проход для батальона, вышибить сверху фашистов и выручить
раненых...
- Глядите-ка, - позвал меня Реутов.
Смотрю - какая-то квадратная труба. Ширина - метра два с лишним. Высота
примерно метр пятьдесят. Да, не меньше. Мой рост - метр шестьдесят пять, и я
прохожу, немного только пригнув голову. Воздух чистый, дышать легко, Д|
чувствуется небольшой сквозняк. Идем в темноте. Левой рукой держусь за
толстый кабель в свинцовой оплетке, подвешенный на скобы под дамый потолок.
Правая сжимает шейку приклада автомата. Кабель круто поднялся вверх, и
метров через пять я натолкнулся на кирпичную стену. Пошарил рукой, нащупал
деревянную лестницу. Четыре ступеньки подвели меня к выходу из коллектора:
квадратное отверстие прикрыто толстым листом железа, в щели пробивается
свет. Отсюда хорошо слышно перестрелку наверху - трещат пулеметные и
автоматные очереди, рвутся гранаты. Где мы? Я решил выглянуть, осмотреться.
Попробовал сдвинуть лист плечом - не тут-то было, лист как прирос.
Подошел Саша Реутов. Приспособились вдвоем, ждем момента- Вот один за
другим два сильных взрыва. Мы дружно нажали. Лист немного отодвинулся - с
предательским громом. К счастью, гитлеровские солдаты не обратили внимания.
Образовалась щель, но такая узкая, что мог пролезть только я. Грузный Саша
не проходил.
Я высунул голову, осмотрелся. Оказывается, мы пробрались в кладовую
инструментального цеха: кругом шкафы, стеллажи с инструментами и разными
деталями.
Отсюда можно видеть, что делается в токарном и сборочном цехах. В
токарном - немцы. Много, кажется целая рота. Собрались вроде на обед: в
руках котелки и фляжки. Укрываясь за станками, ждут подносчиков пищи и не
замечают, что русский матрос считает их по головам, как баранов.
Наспех набросал план расположения противника, его огневых точек, пути
прохода. С этой бумажкой Реутов отправился назад, докладывать командиру
роты, а я остался наблюдать.
Под руку попался листок. Читаю: "Пропуск". Отпечатали специальные
пропуска для защитников Сталинграда. По этим пропускам русские солдаты могли
в любое время на льготных условиях сложить оружие и сдаться в плен. "Льготы"
были такие: если защитник Сталинграда случайно попадет в плен, его
расстреляют на месте, а придет с пропуском "- отправят в тыл. На другой
стороне был текст на немецком языке.
Уже потом мне перевели его. Там было написано: "Всем солдатам фюрера:
русских солдат и офицеров, предъявивших пропуск для сдачи в плен, разоружать
без всяких условий и отправлять в лагерь для военнопленных".
Прошло минут двадцать. Гитлеровцы начали обед. Я насчитал шестьдесят
пять голов. Пообедали, защелкали зажигалками, задымили сигаретами.
Где же Реутов? Неужели не успеют наши застать их в такой подходящий
момент?
Вдруг гитлеровцы закричали, заметались. Их внимание привлек шум в
противоположной от меня стороне. Кто там поднял шум и для чего?
Оказывается, этот шум нужен был Большешапову. Моряки уже успели
накопиться в инструментальной кладовой и в соседнем подвале. Они ждали,
когда немцы отвлекутся на ложный шум, повернутся спинами.
По команде старшего лейтенанта одновременно полетело более тридцати
гранат, застрочили автоматы. Через несколько минут ни одного живого фрица в
токарном цехе не осталось.
Но еще до самого вечера очищали мы этот участок завода и укрепляли свои
позиции.
Теперь в руках немцев оставались асфальто-бетонный завод,
северо-западнее метизного, трансформаторная и часть котельной. Еще они
удерживали пока мост и насыпь железной дороги, что огибает Мамаев курган с
севера.
Мы стали приводить себя в порядок, отправлять раненых из подвала
метизного завода и готовить там лазарет для Клавы Свинцовой.
Так закончился для меня первый бой, точнее первый боевой день в
Сталинграде.
Целую неделю, по пять-шесть раз в день гитлеровцы бешено атаковали
метизный завод. Отдельные участки заводской территории по нескольку раз
переходили из рук в руки. Днем их занимали немцы, ночью - мы.
Особенно плохо было нам в те дни, когда противнику удавалось
закрепиться на вершине Мамаева кургана и установить там наблюдательные
пункты. Оттуда фашисты видели переправу, наши позиции и могли вести
прицельный огонь артиллерией.
С высоты кургана просматривались все подходы к конторе метизного
завода. А еще в ста метрах от нашего блиндажа маячила вышка. На ней тоже
иногда появлялись гитлеровские дальномерщики. Засекли они и вход в наш
блиндаж...
Часов в восемь утра начался артиллерийский я минометный обстрел. Мины и
снаряды рвались возле самого блиндажа, крошили все, что было наверху.
Деревья, посаженные когда-то вдоль трамвайной линии, превратились в
обугленные и расщепленные столбики. Рельсы,, отодранные от земли взрывной
волной, свернулись в клубки. Трамвайные вагоны без окон и дверей, с
оторванными колесами валялись, как изломанные детские игрушки.
...Среди трамвайного кладбища, исковерканных рельсов виднеются каски,
рассыпаны стреляные гильзы, ящики с патронами и гранатами, противогазные и
санитарные сумки, лежат убитые. Но я почти безучастно иду мимо всего этого с
одним желанием - скорее добраться до блиндажа и уснуть. Смертельно устал.
Кажется, сплю на ходу.
В блиндаже сквозь перекрытия глухо слышу: вражеская артиллерия и
авиация начинают обработку передней линии нашей обороны. Земля гудит и
стонет. Теперь мои товарищи, те, кто наверху, должны бежать, ползти как
можно ближе к переднему краю противника. Это - единственное спасение в
данной обстановке.
Усталость прижимает меня к стенке блиндажа. Приседаю на корточки. Сон
одолевает. Какая в нем сила - ни кулаками, ни автоматом от него не
отобьешься. Отползаю в центр блиндажа, под голову попадает что-то мягкое.
И... погружаюсь в дрему. Нет, я не сплю, а продолжаю бороться со сном, все
вижу, все слышу, только в каком-то удалении от этой шумной действительности.
Взрывы бомб и снарядов встряхивают блиндаж, а мне кажется, что я еду в
тряской теплушке со своими товарищами. Где-то возле Омска теплушка
остановилась. Начальник эшелона созвал дежурных старшин в свой вагон. Сажусь
на скамейку рядом с девушкой. Красивая, улыбчивая, в военной форме с
четырьмя треугольниками на петлицах - медицинская сестра. Сижу и плечом
ощущаю тепло ее плеча. Эшелон снова тронулся. Вагон бросает из стороны в
сторону. Мне это нравится, девушка тоже, кажется, не огорчена такой тряской.
Нежность взгляда ее голубых глаз уже начинает волновать мое сердце. Между
тем начальник эшелона продолжает разъяснять важность нашего эшелона.
Он говорит:
- Враги могут пустить нас под откос, если мы ослабим нашу бдительность.
Так вот, чтобы этого не случилось, посторонних лиц к своему вагону не
подпускать. Мастеров по осмотру вагонов допускать, но зорко следить, что они
делают...
Инструктаж уже закончился, а остановки еще нет. Все присутствующие
встали со своих мест. Поднялся и я. Проявляя вежливость, я уступаю дорогу
своей незнакомке, беру ее под локоть. Она почувствовала мою руку и незаметно
прижала к своему боку.
Поняв друг друга, мы энергично стали проталкиваться между моряками и
вскоре оказались в тамбуре. Я назвал свое имя:
- Василий.
- Мария, - ответила она, - но вы зовите меня, как все мои подруги, -
Машей. Я вас буду Васей звать... Как хорошо, что вас так зовут.
- Таких имен в России миллионы.
- Это правда, но с первым моряком я познакомилась именно с тем, имя
которого принесет мне счастье. Давай поклянемся, что всю войну будем
помогать один другому, как брат сестре. Ты меня не будешь обижать и другим
не позволишь...
Я с удивлением смотрел в ее большие лучистые глаза и думал: зачем этой
красавице нужна моя дружба?
Я дал слово моряка: всегда, до конца войны, охранять и оберегать ее,
как родную сестру, от бесчестья и обид. Маша подняла руку и поклялась, что
до конца войны будет слушаться меня, как родного брата... На этом слове
поезд, как от удара, вздрогнул, заскрипел тормозами, заговорили между собой
буферные стальные тарелки. Эшелон остановился. В этот момент я, кажется,
уснул, точнее, явь встречи с Марией Лоскутовой ушла из моей памяти, потом
снова вернулась. Вернулась сквозь сок в удивительной последовательности.
На одной из станций матрос Куропий сорвал дверью ноготь О указательного
пальца левой руки. Первую помощь пострадав-матросу оказали в теплушке.
Николай Старостин вызвал-пострадавшего в медицинский вагон. Я же как
^пустить такого момента, чтобы не загля- ТОТ день она дежурила в санитар-
.. ! ., '^ЧРР*" '
Не должая станции, поезд остановился у семафора, мы выскочили и вдоль
состава побежали к пятнадцатому вагону, который был прицеплен впереди
нашего.
Это был один-единственный в нашем эшелоне жесткий купейный вагон. В нем
размещались штаб нашей части, аптека и операционная. Пробраться туда было не
так-то просто. Когда мы прыгнули на подножку вагона, наш поезд стал набирать
приличную скорость. Старостин постучал. На стук дверь открылась не сразу.
Дневальный посмотрел, строго погрозил пальцем через стекло, и лишь потом
перед нами открылась дверь.
Забрызганная кровью рука магически подействовала на сознание
дневального матроса.
- Сестра, принимай раненого матроса, - крикнул он громко, стуча
кулаком. - Сестра!
Открылась дверь соседнего купе. Вышла Маша. Увидя на
из-за кустов показался матрос. Он остановился, осмотрелся - и увидел нас.
Подошел. Оказалось - старшина. Голова перевязана. Левая рука, странно
короткая, забинтована. На изодранной тельняшке - бурые пятна крови. Правая
штанина клеша от самого низа до колена разодрана. Якорь на толстой морской
бляхе вдавлен в середину. Старшина присел рядом с нами, попросил закурить.
Завязался разговор.
- Постойте, - сказал вдруг старшина, услышав, что мы тихоокеанцы. - А
Сашу Лебедева вы не встречали? Братишка мой. Нет такого среди вас?
- Та е у нас такой, - ответил украинец Охрим Василь-ченко.
- Какой?! - вскинулся старшина. - Может, однофамилец?
- На баяне хорошо играет, поет. Словом, веселый хлопец, скучать не
даст.
- Он, Сашка!
- Только нема его зараз у роте.
- Как так? Где же он?!
Трое бойцов тут же бросились разыскивать Сашу.
До сталинградских боев старшина Иван Лебедев служил на Северном флоте,
а брат его Александр - на Тихоокеанском. Родом они из Сталинграда. Когда к
родному городу подошли фашисты, братья попросились на Сталинградский фронт.
И вот...
- Товарищ старшина, - обрадованно воскликнул матроо Миша Масаев, -
глядите!
К нам бежал Лебедев-младший.
- Ваня!
- Саша!
Братья расцеловались. Дрогнувшим голосом Иван сказал"
- И обнять-то тебя по-настоящему не могу. Александр посмотрел на
укороченную руку брата.
- Где это тебя?
- Там, - Иван показал в сторону Сталинграда.
- Как там?
- Тяжело. Но держимся. - Иван Лебедев окинул взглядом сгрудившихся
вокруг матросов. - И выдержим, братцы, выстоим, честное слово! А на мою руку
не смотрите. За нее фрицы дорого заплатили.
Из рассказа Ивана Лебедева перед нами вставал бой в районе поселка
Красный Октябрь.
...Бьются за каждую улицу, за каждый дом. Все охвачено огнем. Тяжко
дышать. Искры сыплются на плечи, попадают за воротник, загорается одежда.
Старшина Лебедев увидел, как фашистский офицер выхватил пистолет,
нацелился в командира. Лебедев метнулся вперед, загородил собою командира и
бросился на фашиста с ножом. Пуля ударила Лебедеву в левую руку, но правая в
тот же миг достала фашистскую грудь. Потеряв офицера, гитлеровцы на
мгновение растерялись. Но неизвестно, что было бы дальше, если бы в эту
минуту не прогремело "ура": наши пошли в атаку.
Лебедев замолчал, а нам казалось, будто мы сами побывали на правом
берегу, участвовали в рукопашных схватках, отбивали атаки фашистов, ходили в
контратаки.
Я не заметил, когда к нашей группе подошел бригадный комиссар Зубков.
Он стоял, опершись о дерево, и вместе со всеми слушал. А потом подошел
к Лебедеву, пожал ему руку:
- Спасибо, товарищ старшина. Вы для нашей молодежи! можно сказать,
настоящий доклад о мужестве прочли. - По-
.mi "iiiiin n ii тиши inn и т mill II 'И! Ш II! II!11 III! I'"'"
том посмотрел на нас: - Вижу, не привилась вам солдатская форма, - в
голосе мягкость.
- До самой темноты, товарищ бригадный комиссар, были солдатами, а
сейчас вот снова в моряков превратились, - оправдывался командир роты.
- В старину русские солдаты перед боем надевали чистое белье, -
задумчиво сказал комиссар.
В темноте подошли к самому берегу Волги. Легли на теплый песок у самой
воды. Волга перебирала мелкие камешки на берегу. Они шелестели, словно
шептались между собой: тиш-ш, ти-ше, тиш-ш.
С Мамаева кургана веером во все стороны разлетались трассы очередей
крупнокалиберного пулемета.
- До нас не достае, дывись, Василь, як у воду хлюпается, - сказал
лежавший рядом Охрим Васильченко, комментируя полет пуль. С правой стороны
ог переправы шла пулеметная перестрелка. В овраге Долгом, между бензобаками,
работали автоматчики, отбивали равномерную дробь, а в самом низу оврага, за
дорогой, ухали разрывы гранат. Над головой тарахтели моторы ночных
бомбардировщиков. Каждый новый разрыв мины или снаряда окатывал горячим
воздухом, швырял в сторону. Самое неприятное на войне - лежать без действия
под огнем противника.
Охриму не лежалось. Он ворочался с боку на бок и ворчал:
- Ну кажи, чого мы тут ждем? Перемахнуть бы, пока темень, а мы лежим,
соньця дожидаемся.
Старший лейтенант Большешапов громко цыкнул на Охрима:
- Еще подходят части. Не ты один, можешь полежать. И все умолкли,
поняли. Только слышен стал тихий разговор на переправе.
Город горел. На фоне зарева были видны тени пробегающих солдат. Наши
или немцы? Никто не знал.
К переправе подходил обоз второго батальона. Перегруженные повозки до
самых ступиц зарываются в песок. Лошади выбились из сил и не могли сорвать
их с мест. Подошла рота автоматчиков, и обоз тронулся к переправе.
Появился катер, к нему была причалена баржа. Ее высокие борта изрядно
побиты осколками.
Погрузка прошла быстро, в полной тишине. Изготовили к бою станковые
пулеметы. На середине баржи штабелями сложили ящики с боеприпасами. Старшина
Бабаев грузил в трюмы, прямо в воду, ящики с американской тушенкой - "второй
фронт".
Матросы смеялись вполголоса; 20
- Старшина, что ты делаешь, захлебнется "второй фронт"!
На носу и корме дырявой баржи стояли насосы. Матросы откачивали воду,
просочившуюся через пробоины. Внутри баржи стучали молотки: щели конопатили,
а пробоины забивали пробками, замотанными паклей.
Глухо заработала машина. Катер содрогнулся, натянулся буксир, дрогнув,
заскрипела баржа и, как усталая кляча, поплелась следом. Маленькая волна
набегала на катер, ударяла о железный борт и с шумом рассыпалась где-то в
темноте. Густая ночная темь давила на глаза, как повязка, но все напряженно
вглядывались в черную кипящую ширь реки, стараясь рассмотреть, что там
впереди. Слышно было, как слева и справа тихо плескали веслами плывущие на
лодках моряки. За лодками на веревках тащились доски, бревна, за них
держались матросы из роты автоматчиков.
Переправа обошлась без потерь. Все, как один, тихоокеанцы перемахнули
через Волгу в огнедышащий Сталинград.
Это было в ночь на 22 сентября 1942 года.
Катер врезался носом в прибрежный песок. Мотор вздрогнул в последний
раз и умолк, лишь вода за кормой продолжала хлюпать. Вот он, долгожданный
правый берег!
В небе вспыхнула ракета. Ее яркий свет скользнул по стальным каскам
бойцов, все замерли. Ракета погасла, и берег снова ожил.
К пяти часам утра через Волгу переправилась вся наша 284-я стрелковая
дивизия. Я до сих пор не могу понять, почему фашистские артиллеристы и
минометчики ни одним выстрелом не потревожили нас на открытой глади реки.
Может быть, потому, что мы ни одним звуком или движением не выдали себя? А
может, гитлеровцы потеряли бдительность, считая, что русская армия под
Сталинградом разбита, рассеяна; артиллерия ушла за Волгу, на левый берег; в
развалинах города остались лишь отдельные группы "коммунистов-смертников", а
переправа новых частей невозможна? Что они думали - неизвестно, но факт, что
нашей дивизии удалось переправиться без потерь.
Теперь уже нет никакого сомнения - мы скоро вступим В бой. Первое
боевое крещение моряков на суше в горящем городе. Как оно начнется и чем
закончится? Лично я roTOJI
ко всему, буду драться, как подсказывает совесть. Какая она у меня -
дырявая или чистая, - пусть оценят товарищи в ходе боя, но про себя я уже
который раз повторяю: не подведу, не отступлю, даже перед самой смертью.
Вероятно, таи же думают о себе мои друзья-тихоокеанцы.
Переправа дивизии закончилась, ждем приказа о вступлении в бой.
До получения боевой задачи оставались на месте, у причалов. Как сейчас
вижу молодого белобрысого, курносого капитана, который размещал моряков
нашей части на круче берега. Лежим один к одному. Прошел час, второй. Ночь
на исходе. Моряки хорошо ориентируются по небесным светилам, но небо
задымлено, и трудно определить, близко ли рассвет.
Заметно волнуются офицеры, а мы по-прежнему лежим абсолютно без
действия и сами волнуемся все больше.
Ясно: скоро мы должны вступить в бой. Но где противник, где его
передний край? Никто тогда не догадался проявить инициативу - разведать. Не
додумался до эгого и наш 'комбат Василий Котов. Он лежал на животе рядом со
мной. По другую сторону, сидел старший лейтенант Василий Вольше-шапов.
Раннее утро. Яснее стали вырисовываться дальние предметы. Слева от нас
хорошо видны бензобаки. Что за ними, кто там? Выше баков - железнодорожное
полотно, стоят пустые вагоны. Кто за ними притаился?
Наконец наблюдатели немецких минометных батарей засекли нас. На берег
Волги, в самое наше скопление, полетели мины. В воздухе показались самолеты
противника, стали бросать зажигательные бомбы. Матросы заметались по берегу,
не зная, что делать.
Лейтенант Николай Логвиненко, командир батальона Василий Котов и я
успели прыгнуть в глубокую воронку от бомбы.
Прижались к земле, лежим. А фашистская авиация молотит, только камни
летят. Справа и слева послышались стоны раненых.
Через несколько минут донеслось:
- Убит заместитель командира дивизии.
Нет, дальше так оставаться нельзя. И тут из-за Волги ударила "катюша".
Молодцы артиллеристы, в самый раз!
С разрывом последнего снаряда старший лейтенант Болыпе-шапов выскочил
на пригорок, крикнул:
- За Родину!
Вскинув над головой пистолет, он бросился к бензобакам, где засели
фашистские автоматчики. Словно пружина подброси-22
ла меня на ноги, не помню, как оказался рядом с Большеша-новым.
Вслед за нами справа и слева поднялись матросы. Страх и нерешительность
как рукой сняло: дружная атака и робкого делает отважным.
Слева застрочил фашистский пулемет, укрывшийся где-то в развалинах
возле оврага Долгого. Цепи моряков прижались к земле. Атака захлебнулась.
Болыпешапов приказал мне пробраться к развалинам и забросать пулеметное
гнездо гранатами.
Когда фашистский пулемет замолчал, моряки, наступавшие на левом фланге,
снова поднялись в атаку.
Заметив скопление нашей пехоты у бензобазы, фашисты открыли
массированный минометно-артиллерййский огонь. Потом полетели бомбы с
пикировщиков. Над базой взметнулось пламя, начали рваться бензобаки,
загорелась земля. Над цепями атакующих моряков с оглушительным ревом
метались гигантские языки пламени. Все охвачено огнем. Еще минута - и мы
превратимся в угли, в головешки...
- Вперед! Вперед!
Охваченные огнем солдаты и матросы на ходу срывали с себя горящую
одежду, но не бросали оружия. Атака голых горящих людей... Что подумали о
нас в этот момент фашисты - не знаю. Быть может, они приняли нас за чертей
или за святых, коих и огонь не берет, и потому бежали без оглядки. Мы
вышибли их из поселка, прилегающего к бензобазе, и остановились на крайней
западной улице, залегли среди маленьких индивидуальных домиков, из которых
состояла эта улица. Здесь кто-то подкинул мне плащ-палатку, и я кое-как
прикрылся.
Тотчас же командир полка майор Метелев направил основной удар своих
батальонов по оврагу Долгому на метизный завод, в район льдохранилища и на
высоту 102 - Мамаев курган. В овраге Долгом наша рота установила локтевую
связь с пулеметной ротой 13-й гвардейской дивизии, которая вела жестокие бои
за центр города.
В воздухе по-прежнему кружили фашистские самолеты. Шел воздушный бой.
Фашистские пикировщики штурмовали завод "Красный Октябрь" и северные скаты
Мамаева кургана. Там тоже горела земля.
От раскаленного воздуха у солдат потрескались губы, пересохло во рту,
слиплись опаленные волосы - зубья расчески гнулись.
Но командир батальона капитан Котов радовался: приказ выполнен!
Бензобаки отбили, овладели недостроенным красным
зданием, захватили контору метизного завода, бои идут в цехах и
проломах асфальтового и метизного заводов!
Наступила часовая передышка. Принесли обмундирование. Нашлась зарытая в
песке чуть обгоревшая моя тельняшка.
Город в огне. Пламя бушует над каждым домом, над заводскими корпусами,
что-то горит на тракторном заводе.
Сижу и не глядя ощупываю себя - грудь под тельняшкой, ноги. Надо мной
густой черный дым столбом поднимается высоко в небо. Потом он потихоньку
двинулся вдоль берега на запад. Как черным покрывалом затянуло Мамаев
курган, совсем не видно кустов в районе тиров. Дымовые тучи спускаются все
ниже и ниже. Дым вползает в развалины домов, в подвалы, заполняет траншеи и
по оврагу тянется к воде.
Фашистские самолеты продолжают бомбить город.
Мы прячемся среди развалин, в ямах, под фундаментом стен, потом
перебегаем в крайний цех завода и укрываемся под станинами станков.
Обстрел и бомбежка утихли. Мы опять в атаке. Ведем неравный бой.
Начинается рукопашная схватка, жестокая, скоротечная. Вот где пригодилась
наука, преподанная нам на том берегу!
Снова передышка. Разглядываем развалины завода: груды кирпича,
скрученные металлические балки.
И вдруг вижу - девочка. Маленькая, худенькая, лет двенадцати.- Ее
тонкие ножки до крови исцарапаны, синее платье, явно с чужого плеча,
разорвано, красные ботинки, тоже рваные, надеты на босу ногу.
Девочка идет впереди раненых солдат, ведет их куда-то. В развалинах мы
до этого видели много тропок и гадали, куда они тянутся. С треском
разорвалась мина, веером разлетелись осколки и мелкие крошки кирпича. Тут же
защелкали разрывные пули. Но девочка продолжала шагать так, будто ничего не
замечала. Я падаю за пулемет, нажимаю гашетку, открываю ответный огонь в
сторону фашистов.
Девочка эта запомнилась мне навсегда.
Старший лейтенант Болыпешапов заинтересовался, где спрятались от
бомбежки раненые солдаты, какой тропинкой пробралась к ним девочка? А если
эту тропинку обнаружат фашисты и так же тихо просочатся в наш тыл?
Командир роты приказал:
- Реутов и Зайцев, разведайте, куда выходят подвалы и как их можно
использовать.
Вскинули автоматы, к поясам прицепили по три гранаты и нырнули в
развалины. Я шел первым, а Реутов сзади освещал путь фонариком. Пробирались
среди развалин, ныряли под согнутые фермы. Подошли к массивной железной
двери, открыли ее -i в нос ударили запахи керосина, машинного масла и еще
какой-то тяжелый запах. Реутов остановился.
- Ого, ничего себе, хоть топор вешай.
Немного постояли, включили фонарик, осмотрелись. Узкий длинный коридор.
С правой стороны еще одна дверь. За нею слышны разговоры, стон. Кто там,
свои или чужие? Надавили на дверь - не поддается, закрыта изнутри. Реутов
припал ухом к замочной скважине, долго слушал. Громкий стук эхом разнесся по
подвалу. Откуда-то со стороны раздался грубый прокуренный бас:
- Кто идет?
По голосу я узнал своего флотского товарища. Николай Куропий из первого
батальона! Радостно крикнул:
- Коля, открой, это мы с Реутовым!
- Сейчас откроем, - ответил Коля.
Однако дверь по-прежнему оставалась запертой. Саша Реутов опять стал
стучать, но никто не отвечал. Кругом было тихо, только время от времени
содрогалась земля, как бы напоминая нам, что наверху идет бомбежка, бьет
тяжелая артиллерия.
Наконец заскрипел железный засов, и дверь распахнулась. Передо мной
стоял полураздетый человек. На лице и на груди пузыри от ожогов. Правая рука
висит на косынке, подвязанной Иг шее. Так выглядел мой флотский друг Коля
Куропий, в прошлом бухгалтер колхоза на Полтавщине, шутник и балагур...
Таких было тут человек двадцать. Все они уже получили первую помощь: за
ранеными ухаживала медсестра Клава Свянцова с двумя санитарками. Но,
конечно, ребят надо было срочно отправлять за Волгу, в медсанбат.
Оказалось, что из этого подвала можно пробраться к Волге еще одним
путем - сначала по лабиринтам развалин к индивидуальным домикам, потом
спуститься в овраг Долгий, а там до переправы - рукой подать. Этим путем и
пришли сюда санитары, когда фашисты занимали цехи завода.
Наверху - фашисты, а в подвале - наши раненые...
- Хорошее соседство - змеи с пташками, - нашел в себе силы повеселить
нас Коля Куропий.
Найти бы сюда проход для батальона, вышибить сверху фашистов и выручить
раненых...
- Глядите-ка, - позвал меня Реутов.
Смотрю - какая-то квадратная труба. Ширина - метра два с лишним. Высота
примерно метр пятьдесят. Да, не меньше. Мой рост - метр шестьдесят пять, и я
прохожу, немного только пригнув голову. Воздух чистый, дышать легко, Д|
чувствуется небольшой сквозняк. Идем в темноте. Левой рукой держусь за
толстый кабель в свинцовой оплетке, подвешенный на скобы под дамый потолок.
Правая сжимает шейку приклада автомата. Кабель круто поднялся вверх, и
метров через пять я натолкнулся на кирпичную стену. Пошарил рукой, нащупал
деревянную лестницу. Четыре ступеньки подвели меня к выходу из коллектора:
квадратное отверстие прикрыто толстым листом железа, в щели пробивается
свет. Отсюда хорошо слышно перестрелку наверху - трещат пулеметные и
автоматные очереди, рвутся гранаты. Где мы? Я решил выглянуть, осмотреться.
Попробовал сдвинуть лист плечом - не тут-то было, лист как прирос.
Подошел Саша Реутов. Приспособились вдвоем, ждем момента- Вот один за
другим два сильных взрыва. Мы дружно нажали. Лист немного отодвинулся - с
предательским громом. К счастью, гитлеровские солдаты не обратили внимания.
Образовалась щель, но такая узкая, что мог пролезть только я. Грузный Саша
не проходил.
Я высунул голову, осмотрелся. Оказывается, мы пробрались в кладовую
инструментального цеха: кругом шкафы, стеллажи с инструментами и разными
деталями.
Отсюда можно видеть, что делается в токарном и сборочном цехах. В
токарном - немцы. Много, кажется целая рота. Собрались вроде на обед: в
руках котелки и фляжки. Укрываясь за станками, ждут подносчиков пищи и не
замечают, что русский матрос считает их по головам, как баранов.
Наспех набросал план расположения противника, его огневых точек, пути
прохода. С этой бумажкой Реутов отправился назад, докладывать командиру
роты, а я остался наблюдать.
Под руку попался листок. Читаю: "Пропуск". Отпечатали специальные
пропуска для защитников Сталинграда. По этим пропускам русские солдаты могли
в любое время на льготных условиях сложить оружие и сдаться в плен. "Льготы"
были такие: если защитник Сталинграда случайно попадет в плен, его
расстреляют на месте, а придет с пропуском "- отправят в тыл. На другой
стороне был текст на немецком языке.
Уже потом мне перевели его. Там было написано: "Всем солдатам фюрера:
русских солдат и офицеров, предъявивших пропуск для сдачи в плен, разоружать
без всяких условий и отправлять в лагерь для военнопленных".
Прошло минут двадцать. Гитлеровцы начали обед. Я насчитал шестьдесят
пять голов. Пообедали, защелкали зажигалками, задымили сигаретами.
Где же Реутов? Неужели не успеют наши застать их в такой подходящий
момент?
Вдруг гитлеровцы закричали, заметались. Их внимание привлек шум в
противоположной от меня стороне. Кто там поднял шум и для чего?
Оказывается, этот шум нужен был Большешапову. Моряки уже успели
накопиться в инструментальной кладовой и в соседнем подвале. Они ждали,
когда немцы отвлекутся на ложный шум, повернутся спинами.
По команде старшего лейтенанта одновременно полетело более тридцати
гранат, застрочили автоматы. Через несколько минут ни одного живого фрица в
токарном цехе не осталось.
Но еще до самого вечера очищали мы этот участок завода и укрепляли свои
позиции.
Теперь в руках немцев оставались асфальто-бетонный завод,
северо-западнее метизного, трансформаторная и часть котельной. Еще они
удерживали пока мост и насыпь железной дороги, что огибает Мамаев курган с
севера.
Мы стали приводить себя в порядок, отправлять раненых из подвала
метизного завода и готовить там лазарет для Клавы Свинцовой.
Так закончился для меня первый бой, точнее первый боевой день в
Сталинграде.
Целую неделю, по пять-шесть раз в день гитлеровцы бешено атаковали
метизный завод. Отдельные участки заводской территории по нескольку раз
переходили из рук в руки. Днем их занимали немцы, ночью - мы.
Особенно плохо было нам в те дни, когда противнику удавалось
закрепиться на вершине Мамаева кургана и установить там наблюдательные
пункты. Оттуда фашисты видели переправу, наши позиции и могли вести
прицельный огонь артиллерией.
С высоты кургана просматривались все подходы к конторе метизного
завода. А еще в ста метрах от нашего блиндажа маячила вышка. На ней тоже
иногда появлялись гитлеровские дальномерщики. Засекли они и вход в наш
блиндаж...
Часов в восемь утра начался артиллерийский я минометный обстрел. Мины и
снаряды рвались возле самого блиндажа, крошили все, что было наверху.
Деревья, посаженные когда-то вдоль трамвайной линии, превратились в
обугленные и расщепленные столбики. Рельсы,, отодранные от земли взрывной
волной, свернулись в клубки. Трамвайные вагоны без окон и дверей, с
оторванными колесами валялись, как изломанные детские игрушки.
...Среди трамвайного кладбища, исковерканных рельсов виднеются каски,
рассыпаны стреляные гильзы, ящики с патронами и гранатами, противогазные и
санитарные сумки, лежат убитые. Но я почти безучастно иду мимо всего этого с
одним желанием - скорее добраться до блиндажа и уснуть. Смертельно устал.
Кажется, сплю на ходу.
В блиндаже сквозь перекрытия глухо слышу: вражеская артиллерия и
авиация начинают обработку передней линии нашей обороны. Земля гудит и
стонет. Теперь мои товарищи, те, кто наверху, должны бежать, ползти как
можно ближе к переднему краю противника. Это - единственное спасение в
данной обстановке.
Усталость прижимает меня к стенке блиндажа. Приседаю на корточки. Сон
одолевает. Какая в нем сила - ни кулаками, ни автоматом от него не
отобьешься. Отползаю в центр блиндажа, под голову попадает что-то мягкое.
И... погружаюсь в дрему. Нет, я не сплю, а продолжаю бороться со сном, все
вижу, все слышу, только в каком-то удалении от этой шумной действительности.
Взрывы бомб и снарядов встряхивают блиндаж, а мне кажется, что я еду в
тряской теплушке со своими товарищами. Где-то возле Омска теплушка
остановилась. Начальник эшелона созвал дежурных старшин в свой вагон. Сажусь
на скамейку рядом с девушкой. Красивая, улыбчивая, в военной форме с
четырьмя треугольниками на петлицах - медицинская сестра. Сижу и плечом
ощущаю тепло ее плеча. Эшелон снова тронулся. Вагон бросает из стороны в
сторону. Мне это нравится, девушка тоже, кажется, не огорчена такой тряской.
Нежность взгляда ее голубых глаз уже начинает волновать мое сердце. Между
тем начальник эшелона продолжает разъяснять важность нашего эшелона.
Он говорит:
- Враги могут пустить нас под откос, если мы ослабим нашу бдительность.
Так вот, чтобы этого не случилось, посторонних лиц к своему вагону не
подпускать. Мастеров по осмотру вагонов допускать, но зорко следить, что они
делают...
Инструктаж уже закончился, а остановки еще нет. Все присутствующие
встали со своих мест. Поднялся и я. Проявляя вежливость, я уступаю дорогу
своей незнакомке, беру ее под локоть. Она почувствовала мою руку и незаметно
прижала к своему боку.
Поняв друг друга, мы энергично стали проталкиваться между моряками и
вскоре оказались в тамбуре. Я назвал свое имя:
- Василий.
- Мария, - ответила она, - но вы зовите меня, как все мои подруги, -
Машей. Я вас буду Васей звать... Как хорошо, что вас так зовут.
- Таких имен в России миллионы.
- Это правда, но с первым моряком я познакомилась именно с тем, имя
которого принесет мне счастье. Давай поклянемся, что всю войну будем
помогать один другому, как брат сестре. Ты меня не будешь обижать и другим
не позволишь...
Я с удивлением смотрел в ее большие лучистые глаза и думал: зачем этой
красавице нужна моя дружба?
Я дал слово моряка: всегда, до конца войны, охранять и оберегать ее,
как родную сестру, от бесчестья и обид. Маша подняла руку и поклялась, что
до конца войны будет слушаться меня, как родного брата... На этом слове
поезд, как от удара, вздрогнул, заскрипел тормозами, заговорили между собой
буферные стальные тарелки. Эшелон остановился. В этот момент я, кажется,
уснул, точнее, явь встречи с Марией Лоскутовой ушла из моей памяти, потом
снова вернулась. Вернулась сквозь сок в удивительной последовательности.
На одной из станций матрос Куропий сорвал дверью ноготь О указательного
пальца левой руки. Первую помощь пострадав-матросу оказали в теплушке.
Николай Старостин вызвал-пострадавшего в медицинский вагон. Я же как
^пустить такого момента, чтобы не загля- ТОТ день она дежурила в санитар-
.. ! ., '^ЧРР*" '
Не должая станции, поезд остановился у семафора, мы выскочили и вдоль
состава побежали к пятнадцатому вагону, который был прицеплен впереди
нашего.
Это был один-единственный в нашем эшелоне жесткий купейный вагон. В нем
размещались штаб нашей части, аптека и операционная. Пробраться туда было не
так-то просто. Когда мы прыгнули на подножку вагона, наш поезд стал набирать
приличную скорость. Старостин постучал. На стук дверь открылась не сразу.
Дневальный посмотрел, строго погрозил пальцем через стекло, и лишь потом
перед нами открылась дверь.
Забрызганная кровью рука магически подействовала на сознание
дневального матроса.
- Сестра, принимай раненого матроса, - крикнул он громко, стуча
кулаком. - Сестра!
Открылась дверь соседнего купе. Вышла Маша. Увидя на