Страница:
корзинку и пошли пешком мимо Инженерного замка в Мраморный дворец. Мягкая
зимняя погода, но серо. В Мраморном дворце собира-ли чайную посуду и фарфор,
я уложил все в корзинку. Потом АА стала разбирать бумаги, чтобы вырезать
марки, а я занялся разборкой книг. Случайно в одной из книг обнаружил
фотографию Николая Степа-новича 1914 г., которую АА считала потерянной.
Очень обрадовались оба. Разобрав книги и бумаги, с нагруженной корзинкой
пошли домой...
...В девять часов я пришел, принес ей полного английского Шекс-пира в
подарок -- сегодня трехлетие со дня нашего знакомства, принес груш и маслин
-- она их любит. Пробыл у нее до 121/2 -- дома никого: Пунин играет у брата
в шахматы, а А. Е. Пунина на ночном дежурстве. Сначала АА, сидя на полу,
разбирала свой архив, показывала мне разные бумаги и письма, некоторые
подарила мне. Дала мне прочесть вслух статью Пунина о Николае Гумилеве и
царскоселах.
Утром сегодня подарила мне "автоскульптуру" -- свою голову, которую
лепила из пластилина. В числе бумаг, подаренных мне, -- стихи Марины
Цветаевой (автограф) и тетрадь с переводами стихо-творений АА на немецкий
язык (пятьдесят стихотворений -- перевод В. Гельмерсена).
20.12.1927
В два часа зашел за АА, и вместе пошли в Мраморный дворец. Там
разбирали книги и бумаги; в книгах В. К. Шилейко я нашел порт-рет АА (1914
г., работы Бушэна) и "Письмо о русской поэзии" Н. Гуми-лева -- оттиск из
"Аполлона" с надписью Н. Гумилева В. К. Шилейке. На портрете АА сделала
помету карандашом (Думала -- поставить твердый знак или не ставить --
Поставила). Оттиск подарила мне...
АХМАТОВА -- ШИЛЕЙКО
Москва, Владимиру Казимировичу Шилейко
Музей изящных искусств
Волхонка, 12
25 мая 1926
Милый Володя,
Я не совсем поняла Ваше письмо.
Володя, милый,
Акума очень больна, все еще лежит, и ей не лучше. И некому лечить
Таптана, подумай, как плохо.
Открытка:
[Штемпель -- Ленинград 20.ХII.24., Москва 22.ХII.24.]
Чернильный карандаш
Адрес: Москва, Пречистенка, 21
Владимиру Казимировичу Шилейко
Дорогой Володя, Тапа очень болен, и завтра утром в субботу я отвезу его
в лечебницу для животных на В. О. Думаю, что в таком виде его трудно
отправить в Москву, напиши как быть. Он очень тихий, кроткий, но с тех пор
как ты уехал, заскучал, и на спине у него что-то вроде чесотки.
Не огорчайся очень, может быть, все будет хорошо. Спасибо за письма.
У меня все по-старому, жалования в Академии еще не получала. Сегодня ко
мне зайдет Бороздин. Целую.
Твоя сестра Акума
На отрезном купоне денежного перевода, лил. чернилами
Милый Володя, в канцелярии У-та висит объявление, требующее от всех
профессоров факультета представление сведений о днях и часах их лекций. Срок
представления 15 авг. Благодарю за деньги. Тапа в порядке. Напиши, увез ли
ты в Москву Лафара-Шолье, чтобы мне зря не искать. Спасибо за Бальмонта,
Анненского. Ты совершенно прав. Струве занес тебе книгу -- не переслать ли
ее. Целую, Акум.
[Приписка]: Привет Вере Константиновне Ахматова, А. А.
Ул. Халтурина, 5 кв. 12
На клочке бумаги записка (или черновик письма?)
химичес. карандашом:
Спешной почтой
Наш сын, посылаю тебе, милая радость, 2 повестки. Одна из них мне очень
не нравится. Если тебе не дадут в январе жалованье в Университете, я вышлю
тебе академические деньги. Не унывай, не пей вино, нас помни. Поздравляем с
праздником (сегодня Православ-ный Сочельник).
Собака в порядке. Акума и Т
На полулистке писчей бумаги, химич. карандашом:
Милый Володя,
Что же ты ничего мне не пишешь? Я чувствую себя немного лучше, хожу,
даже гуляю. Мне надо бы уехать на дачу, очень жаль, если мы разъедемся.
Жду письма или телеграммы.
Будь здоров!
Тапа очень ждет тебя. Анна
Открытка.
Штемпель: Ленинград, 17.I.25., Москва 19.I.25
Черн. чернила
Адрес: Москва, Владимиру Казимировичу Шилейко, Пречистенка, 21
Дорогой Володя,
Тапа дома, я продолжаю натирать его мазью, но совсем вылечить можно
будет весной, когда не опасно остричь. Мне его очень жалко, он кроткий и
трогательный. Напиши мне, как тебе живется, здоров ли ты? Пока в доме меня
никто не обижает, квартирой я довольна. Скоро выйдут мои книги, уже была
вторая корректура.
Обещают наводнение, но мы с Тапой не боимся.
Целую тебя. Не забывай. Акума
На клочке бумаги, черн. чернилами
18 мая 25
СПБ
Володя, милый,
Что ты нас забываешь? Я уже несколько дней дома -- застала все в
порядке. Вчера Тапу остригла, и он очень стыдится своей наготы. Здоровье мое
все в том же положении. На той неделе, когда кончится какой-то медицинский
съезд, лягу в больницу.
Как твоя работа и планы на зиму?
После Царского я задыхаюсь в городе.
Целую тебя -- Господь с тобой. Твоя Анна
Открытка.
Черн. чернила
Штемпель: Ленинград -- 13.VI.25; Москва -- 15.VI.25
Адрес: Москва, Владимиру Казимировичу Шилейко
Волхонка, Музей изящных искусств
Володя, милый, ко мне заходил Стрелков, очень меня огорчил, рассказав,
что ты себя дурно чувствуешь. Пожалуйста, выписывай себе июньские деньги и
приезжай. После больницы я заметно пободрела, но все еще слаба. Таптан ждет
тебя.
Принимайся за сборы, не хандри, очень ты в Москве загостился. Целую
тебя. Будь здоров. Ваша Акума
Приписка черн. карандашом:
О дне приезда предупреди открыткой.
На конверте -- Спешное - лиловые чернила
Штемпель: Детское Село, 23. IХ.26
Адрес: Москва, Пречистенка, 21
Владимиру Казимировичу Шилейко
От Ахматовой
Полуциркуль Большого Дворца, кв. 1
Дорогой Володя, я приехала в Царское Село на несколько дней, живу в
пустой квартире Рыбаковых. Очень беспокоюсь, чтобы не вышло путаницы с твоим
возвращением в Город. Пожалуйста извести меня заблаговременно, чтобы тебе не
пришлось к великому соблазну соседей ломать замки своего собственного дома.
Мой адрес: Детское Село, Полуциркуль Большого Дворца, кв. 1, Рыбаковы.
Тапуся в порядке. Все находят, что он поправился. Говорить о себе нет
силушки. Прости.
Привет В. К.
Приезжай. Твоя Ахматова
30 янв. 1927
Наш Букан,
Я больна, лежу, находят что-то вроде бронхита. Пожалуйста, бере-ги себя
и собаку. Не ленись топить, кушай по-человечески, по возмож-ности не выходи
-- холод жестокий.
Что Плиний, что Маня?
Целую. Ваша Акум
Тел. 212-40
6.VII. 27
Дорогой Володя,
Вчера я была в твоей мраморной резиденции и прочла под воро-тами
грозное распоряжение Управдома вносить квартплату немедлен-но и, кроме того,
приказ переустроить электр. освещение до 15 окт. на свой счет, а не то
электроток закроет свет. Пожалуйста, сообщи как мне быть? -- ты мне
доверенности на сентябрь не прислал, у меня денежек нет, чтобы внести
квартирную плату, переустроить электри-чество и содержать Тушина1.
Собака милая здорова.
До свидания. Жду вестей. Привет В. К. Твоя Ахматова
8 августа 1928 г.
Милый друг, вот твое первое изображение. Надеюсь, ты разре-шишь мне
подарить его твоему сыну.
С Тапой большая беда. У него рак. Сегодня операция. Я возилась с ним
все лето, но ему становилось хуже.
Теперь он уже неделю в больнице, сказали, что надо резать. Содер-жание
-- 1 рубль в день, операция бесплатно. За лекарство я уже за-платила. У меня
больше нет твоей доверенности. Когда ты приедешь?
Очень жаль собаку, она все понимает.
Привет В. К., поцелуй маленького. Твоя Ахматова
ШИЛЕЙКО -- ЛУКНИЦКОМУ
На листке бумаги, карандашом:
01 июля 26
Многоуважаемый
Павел Николаевич!
Вот нужная доверенность. Из денег, по ней следуемых, очень про-шу
отдать 35 руб. в книжный магазин Губ Ира (Невский, 72) Сергею Григорьевичу
Гусеву.
Сердечно Вам преданный. Подпись В. Шилейко
Дорогой Павел Николаевич!
Слышал о "приключении странном и весьма для Вас неприят-ном". Вот
доверенности на июнь и июль (если Вы до августа не уез-жаете отдыхать),
хотел бы (да боюсь Вас затруднит) просить прислать мне книги с черного
дивана (еврейские грамматику, словарь и биб-лию).
Адрес: Москва, Зубовский бульвар, 15, кв. 24
Сердечно Вам преданный. Подпись В. Шилейко
ЛУКНИЦКИЙ -- ШИЛЕЙКО
[Письмо написано 6. VII.26, прочитано А. А. вечером
6. VII.26, отправлено 7.VII.26 -- вечером].
Многоув. В. К.
К моему большому сожалению, я не сумел быть точным исполни-телем Вашего
желания: Вы просили меня передать 35 руб. в магазин Губ Ира Гусеву.
Мне однако пришлось 21 руб. отдать Управдому (квартплата за май) в виду
его настойчивых требований и письма, которое прилагаю при сем. Осталось 19
руб. и я хотел их отдать Гусеву. Но и это не уда-лось: здоровье Тапа
настолько ухудшилось, что его пришлось неотла-гательно поместить в
лечебницу. Врач определил, что у него воспале-ние среднего уха, чесотка и
болезнь глаз (конъюктивит). У А. А. денег для уплаты за лечение Тапа не
было. Очень не хотелось отдавать Ва-ши деньги не туда, куда Вы их
предполагали, но другого выхода не было, п.ч. лечебница отказалась держать в
кредит, и я решился внести 19 руб. туда.
Не осуждайте меня за такое самоуправство.
12 июля я уезжаю в Новосибирск, где пробуду, вероятно, до сен-тября.
Поэтому я лишен возможности получить Ваше жалованье. Вчера я справлялся в
У-те, но выяснил, что не имею права ни дать передоверенности А. А-не, ни
получить деньги авансом. Поэтому, не откажите написать доверенность на
получение (кроме лекарств) Ва-шего содержания по У-ту , за июль и за август,
на имя А. А. Ахматовой и выслать их непосредственно ей.
Я буду проездом в Москве и очень хотел бы повидать Вас, чтобы подробней
обо всем переговорить. Если поезд будет стоять достаточно долго, разрешите
мне зайти к Вам.
Искренне уважающий Вас Павел Лукницкий
В бюро записей Актов Гражданского состояния
Заявление
Гр. Анны Андреевны Ахматовой -- Шилейко
Будучи разведена с мужем моим В. К. Шилейко и -- согласно
сви-детельству Нарсуда, оставив за собой фамилию А. Ахматова, прошу Отд.
ЗАГС а внести в мою трудовую книжку соответствующие исправ-ления.
При сем прилагаю:
1. Мою трудовую книжку за No 17/6650
2. Свидетельство Нарсуда No 221010
Подпись: Анна Ахматова (Шилейко)
19. II.1927 г.
Адрес: Фонтанка, 34, кв. 44
Доверенность
Настоящим доверяю П. Н. Лукницкому в виду моей продол-жительной болезни
произвести оформление моих документов в Отд. ЗАГСа согласно подаваемому мною
в ЗАГС заявлению.
Анна Ахматова (Шилейко)
19. II.1927 г.
Доверенность
Настоящим доверяю Павлу Николаевичу Лукницкому получить в почтовом
отделении высланное мне Центр. Комиссией по улучше-нию быта ученых при С. Н.
К. (Москва, Кропоткина, 16) обеспечение в размере 59 р. 50 к. согласно
извещению 0190- 645 от 2/ ХI. 1928
Анна Андреевна Ахм
9/ ХI. 1928 Собственноручную подпись руки Анны Андреевны Ахматовой
удостоверяю
Секретарь л/о Всероссийского Союза Поэтов
Подпись Лукницкого
Надписи на книгах Ахматовой, фотографиях, открытках, сделанные ею
самою, сохраненные Лукницким
1. На тит. листе "Четок" (вырван из книги) -- [ черн. чернила]
Моему милому другу
Владимиру Казимировичу Шилейко
весной 1917
Анна Ахматова
24 марта [слово следует, но зачеркнуто]
2. Надпись на "Вечере" (черн. чернила):
Моему тихому Голубю
Чтобы он обо мне не скучал Аня
3.
1917 28 декабря
Петербургъ
[На обороте тит. листа написано]:
Как юный орел темноглазый,
Я словно в цветке предосеннем
Походкою легкой вошла
Там были последние розы
И месяц прозрачный качался
На серых густых облаках
Ахматова
1918 Январь
Петербургъ
4. На открытке с изображением портрета Альтмана, на обороте чернилами
Здравствуй*, Володя!
Анька
11 мая 1918
5.
Надпись на "Подорожнике":
Моему Володе
Память наших
Светлых и горьких
Лет Аня
6.
На Anno Domini, 1-е изд., чер. чернила
Милому другу
от его Ани
7.
На Anno Domini, 1-е изд.,чер. чернила
на 1-й странице:
Моему Вольдемару
С просьбой беречь
нашу дружбу
на 2-й странице:
Как мог ты, сильный и свободный,
Забыть у ласковых колен,
Что грех карают первородный
Уничтожение и тлен.
Зачем ты дал ей на забаву
Всю тайну чудотворных дней, --
Она твою развеет славу
Рукою хищною своей.
Стыдись! И творческой печали
Не у земной жены моли
Таких в монастыри ссылали
И на кострах высоких жгли.
24 декабря 1921
Петербург Мраморный дворец
8.
На "У сам. синего моря" Алкопост", П., 1921
Моему тихому и светлому
Другу в четвертую годовщину
Нашего дня
1 декабря 1921
Петербург
Анна
9.
На "Бел. Стае" Алкопост", П., 1922,
Владимиру Казимировичу Шилейко
С любовью
1922. Осень
"В Петербурге мы сойдемся снова"
Анна Ахматова
10.
На "Четках", Алконост", Петербург, 1922
Все те же Четки тому же
Букану от той же Акумы
С условием написать статью
1922
На оборотной стороне любительская фотография (АА и Тап в летнем саду):
Надпись:
13 мая 1925 г.
Летн. Сад
Таптан и я
Нашему милому Хозяину и Другу, чтобы нас помнил
"А"
В архиве Павла Николаевича Лукницкого хранится сбро-шюрованный том
собранных им стихотворений Николая Гуми-лева в 20-е годы, либо списанных от
руки, либо перепечатанных на пишущей машинке, либо вырезанных из
периодической печати в прижизненных изданиях.
Переплетен этот том 15 мая 1961 года с надписью: "Эти стихотворения Н.
Гумилева собраны мною в годы 1923 -- 1929 (а некоторые и позже). П.
Лукницкий".
К каждому стихотворению имеется пояснение, откуда оно взято: с
автографа, с копии автографа, когда и кем представ-лено, кому посвящено,
какие имеются опечатки или особен-ности. Если это автограф, то как он
написан, какими чернилами или карандашами, на скольких и на каких страницах,
с какой стороны поля, формат, качество и вид бумаги (в линейку, в клеточку,
гладкая). Если слово, строчка, строфа вычеркнуты или заменены, то как и чем
и т.д. Если слово в текстах неясно или нечитаемо, или отсутствует без
замены, то приводятся множественные предположения. К каждому стихотворению,
опубликованному, перепечатанному, рукописному, даются пространные
комментарии и примечания.
Словом, Лукницким была проделана колоссальная научно-исследовательская
работа по стихосложению Николая Гуми-лева, которая пока еще находится в
домашнем архиве и в недалеком будущем переместится в Пушкинский Дом, где
найдет достойное пристанище в основном фонде Павла Лук-ницкого с терпеливым
ожиданием своих профессиональных исследователей.
А сейчас пока -- несколько слов о рукописных сборниках Н. Гумилева в
составе этого тома.
Копия рукописного сборника Н. Гумилева "Стружки".
"Н. Гумилев "Стружки". Рисунок.
Следующая страница -- еще рисунок.
Следующая страница -- тоже рисунок.
Следующая страница -- оглавление "Предисловие".
Следующая -- снова рисунок.
Затем текст Гумилева: "Стружками" я называю стихи, не входящие по
разным причинам в мои сборники. Названье это принад-лежит Иннокентию
Анненскому, однако он его ни разу не употреблял печатно. Стихи эти как бы
незаконные дети музы, однако отцовское сердце любит их и отводит им
ограниченную область жизни в этом сборнике".
Следующая страница -- "Оглавление" и под ним рисунок. Дальше --
"Предисловие" и семь текстов стихотворений на семи страницах:
Если встретишь меня, не узнаешь...
Скоро полночь...
Измучен огненной жарой...
Я молчу -- во взорах видно горе...
Вот гиацинты под блеском...
Да, мир хорошь1...
Когда вступала в спальню Дездемона...
Ниже -- рисунок.
В конце, на последней странице: "Примечания к "Струж-кам" Н. Гумилева.
"Рукопись "Стружки" представляет собою переписанный начисто (как бы
изданный) экземпляр, предназначенный для продажи в книжной лавке
Petropolis/а. "Стружки" предостав-лены мне для снятия копии
инженером-архитектором Дм. Мих. Ганьковским (строителем здания горной
станции Ак. Наук, в Хибинах) в декабре 1931 года1. По сообщению
Ганьковского, рукопись была куплена им в книжной лавке Petropolis/а и
подарена своей жене Якобзон...2 Адрес Ганьковского и Якобзон ул. Халтурина,
10, кв...)
"Стружки" написаны черными чернилами, чрезвычайно тщательно и
аккуратно, на одной стороне листов писчей бумаги (1/4 листа), сложенных в
тетрадку, не сшитых и не нумеро-ванных, по старой орфографии. Рисунки
сделаны тушью черной и красной. Первые буквы каждого стихотворения написаны
красной тушью. Прилагаемые копии рисунков скалькированы мною 30 января 1932
г., а текст тщательно сверен с рукописью. Все знаки препинания -- как в
рукописи. Рукопись возвращена Ганьковскому. П. Лукницкий".
Копия рукописного сборника Н. Гумилева -- "Канцоны".
Заголовок выполнен на фоне рисунка.
Рисунки и стихи.
Текст Н. Гумилева на странице перед рисунками и стихами:
"Мои канцоны не имеют ничего общего со сложной формой итальянских
канцон. Я взял это названье в его прямом смысле -- песни. Однако известные
формальные особенности, объединяющие мои канцоны, все-таки созданы мною.
Каждая моя канцона состоит из пяти строф. Первые три строфы посвящены
экспозиции какого-нибудь образа или мысли. В двух последних строфах
обращенье к даме, род envoi французских баллад, или просто упоминание о даме
в связи с предидущем3. Эта двучлен-ность моей канцоны роднит ее с сонетом.
Мне кажется, что созданье нового типа стихов по внутренним признакам должно
заменить исканье новых строф и даже воскрешенья старых, которым упорно
занимались поэты предшествовавшего поколенья. -- 18 января 1921".
Следующая страница -- предисловiе1 с двумя рисунками сверху и снизу.
Далее тексты семи канцон на фоне рисунков.
Канцона первая: И совсем не в мире мы, а где-то...
Канцона вторая: Храм Твой, Господи, в небесах...
Канцона третья: В скольких земных океанах я плыл...
Канцона четвертая: Закричал громогласно...
Канцона пятая: Словно ветер в стране счастливой...
Канцона шестая: Об Адонисе с лунной красотой...
Канцона седьмая: Как тихо стало в природе...
На предпоследней странице рисованное оглавление, а на последней --
слово "Оглавление" с рисунком переправлено на "предисловье".
На следующей последней странице этого сборника текст Н. Гумилева:
"Книга эта переписана от руки автором в одном экземпляре и повторена не
будет. В ней имеются разночтения с печатным текстом. Рисунки сделаны автором
же. Н. Гумилев 18 января 1921".
Копия рукописного сборника: "О тебе, моя Африка!"
"Н. Гумилев "О тебе, моя Африка. Стихи".
Рисованная страница, внизу рисунок.
На следующей странице текст Гумилева:
"Книга эта переписана в единственном экземпляре автором и снабжена его
собственноручными рисунками и подписью Н. Гумилев. Ноябрь 1920".
Следующая страница -- рисованная: "О Тебе, моя Африка".
Далее тексты стихов без рисунков на пяти страницах.
Посвящение
Птица
Готтентотская космогония
Сомали
Галла
Абиссиния
На последней странице оглавление рисованное в кудрявой рамочке, внизу
рисунок.
Ниже заметка П. Лукницкого: "Подпись без твердого знака".
Следующая последняя страница -- повторный рассказ Лукницкого о
сборниках Н. Гумилева и подпись П. Лукниц-кого. Дата: 30 января 1932 г.
"P.S. В моих копиях все линии недостаточно уверены и иногда дрожат.
Этого нет в подлинных рисунках"1.
Приложение: скалькированные П. Лукницким с трех руко-писных сборников
рисунки Н. Гумилева.
Сын Николая Степановича и Анны Андреевны -- Лева -- потянулся к Павлу
Николаевичу вначале из-за поэтического авторитета Лукницкого. Мальчик
восторженно относился к стихотворениям маминого друга и неизменно обращался
по поводу собственных сочинений именно к Лукницкому с надеждой получить и
достойную оценку, и нужную критику. В общении с Лукницким у Левы стало
проявляться и иро-ничное отношение к своим творениям, и упорство в
достиже-нии лучших результатов. Такая самокритика и такая настойчи-вость
весьма импонировали Лукницкому. Фантазия Левы была безгранична, он был полон
творческих начинаний. Павел Нико-лаевич старался потратить на Леву все свое
свободное время, когда тот приезжал с бабушкой из провинциального Бежецка:
он возил Леву за город, они посещали кинематограф, театры, музеи, были в
зверинце и даже в кафе, когда бродили по городу. Бывал Лева и в доме
Лукницкого, у его родителей.
Мальчик был искренне привязан к Лукницкому. Может быть, в благодарность
за внимание, которого по разным при-чинам ему не доставало в Ленинграде? А
столь пристальное внимание к Леве самого Павла Николаевича было
продикто-вано не только просьбой Ахматовой "повоспитывать" и не только
искавшим дружбы с ним самого мальчика, но усилива-лось это пристальное
внимание тем, что Лева -- сын "его" Поэта. Где-то все близко, рядом...
кусочек ускользнувшего во времени живого кумира...
Это случилось в 1980-х -- бум имен-понятий: Гумилев --Ахматова --
Серебряный век. Все вместе всплыло, вынырнуло "из глубины покинутых времен".
Я тоже поддалась соблазну, бросив мою журналистскую и литературную
работу, понимая, что то, что я смогу сейчас, сразу, пусть даже немногое,
издать, напечатать из домашнего архива семьи Лукницких, станет стартом,
отправной точкой, за которой двинется лавина публикаций, статей,
выступлений, книг, диссертаций, антологий, библиографий, воспоминаний.
Потому что Лукницкий был первым не "вспоминателем", а "записывателем".
Позабудется или опустится "отправная точка -- Лукницкий", и два десятилетия
вперед ученые и "не ученые" литературоведы, историки литературы, культуры и
не историки будут наперебой, впопыхах наверстывать упущенное за 70 лет чужое
богатство, переписывая друг у друга, а то и пе-ределывая факты, события,
ситуации, о которых ранее имели смутно-туманное представление, или не имели
представления вообще.
"Отправная точка -- Лукницкий" -- это -- данность. Это -- явление.
Есть люди. Они живут так. Они уже рождаются с ощуще-нием такого
определенного гражданского долга. Они обладают шестым чувством. Их шестое
чувство -- идея передачи Знания будущим людям. Как Несторы своего времени.
Они, как вооб-ражаемые "Атланты с Тибета", фиксировали сиюминутную жизнь --
целый срез эпохи, оставив ее следующим людям. И так до бесконечности. Не
ждали они ни благодарности, ни признания.
Сиюминутная запись... Документ времени... Фотография -- смерть (или
жизнь?) мгновения... Что может быть ценнее?
Человечество пока не придумало заходы в прошлое иным путем. И "Атланты"
пока почему-то молчат...
Никакая выдуманная биография, никакой творческий портрет не в состоянии
воссоздать многогранных движений души человека, его раздумий, мечтаний,
поисков. Когда-нибудь хроника Лукницкого станет доступной том за томом. В
днев-нике Лукницкого Ахматова предрекла ему "через сто лет". Осталось
подождать совсем немного.
Лев Николаевич жил в неуютной комнате коммунальной квартиры, когда я
пришла к нему в первый раз, изучив к тому времени, то есть за сорок лет,
вдоль и поперек всю ту часть жизни Лукницкого, которую он связал в свое
время с именами Гумилева и Ахматовой; пропитавшаяся насквозь стихами двух
Поэтов; однажды невольной хозяйкой принимавшая Ахматову, материализовавшуюся
из записей Лукницкого, из мифов о ней и ее стихов, на даче в Переделкино, на
ул. Довженко, 9; через какое-то время записавшая ее голос на рвущуюся от
неземного его звучания примитивную ленту неуклюже громоздкого пра-дедушки --
магнитофона; невольная свидетельница ужасающей схватки -- борьбы за
литературно-материальное наследство Ахматовой между сыном и семьей с
фамилией Пунина. И, нако-нец, вычитав в предсмертной дневниковой записи
Лукницкого о его глубоком огорчении не из-за приближения небытия, а из-за
того, что не успел написать лучших своих книг, в том числе о своем отце, о
Гумилеве, об Ахматовой, которые мог на-писать только он: "Правду! Только
правду!"
Тут и сработала окончательно "печать" Павла Николаевича на мне:
"хорошая вдова"... "Правду!". "Только правду!"
Я и робела, и все же потянулась, особенно после множест-венных встреч с
семьею Пуниных -- Ириной и Аней, бывших раньше семьею Ахматовой, особенно
участившихся после смерти Лукницкого, как в моем, так и в их доме.
Потянулась, как к магниту, опять же из-за преданности Павлу Николаевичу, как
"псина на команду", на слово "Гумилев".
Живой сын.
Придумала, наконец, такой несерьезный, непрочный, нарочный предлог для
этого свидания -- детские его стихи и письма.
Лев Николаевич был один. Он любезно распахнул дверь, даже радостно
встретил, был приветлив в своей скудной, но теплой обстановке, как-то
интимно-разговорчив, чего я, много наслушавшись о нем, не ожидала.
Я была удивлена, смущалась, но мне повезло. Я не смогла заговорить, я
только смотрела, улыбалась, хотела дотронуться до него, чтобы передать потом
мое ощущение туда, в небо -- Лукницкому, Гумилеву, Ахматовой... Он выручил,
сам стал рассказывать, вспоминать Павла Николаевича того времени, и совсем
уж я растерялась, когда он дошел до слов о его маме, о том, как он жил
тогда... Тут -- голос его дрогнул, заглох, я увидела внутреннее рыдание,
только тихо услышала уже мне известное: "меня укладывали спать на сундуке в
коридоре". Но, но -- мгновенье, -- я быстро-быстро, как отличница на
экза-менах, стала рассказывать, что привезла показать ему его письма к Павлу
Николаевичу и его детские стихи 1925 --1928-х годов, что мечтаю их в будущем
видеть напечатанными. А пока опуб-ликовала некоторые материалы к биографии
его папы и соста-вила большой и самый первый том -- сборник всех
стихотворе-ний Николая Гумилева, включая стихи из периодических изданий и
зимняя погода, но серо. В Мраморном дворце собира-ли чайную посуду и фарфор,
я уложил все в корзинку. Потом АА стала разбирать бумаги, чтобы вырезать
марки, а я занялся разборкой книг. Случайно в одной из книг обнаружил
фотографию Николая Степа-новича 1914 г., которую АА считала потерянной.
Очень обрадовались оба. Разобрав книги и бумаги, с нагруженной корзинкой
пошли домой...
...В девять часов я пришел, принес ей полного английского Шекс-пира в
подарок -- сегодня трехлетие со дня нашего знакомства, принес груш и маслин
-- она их любит. Пробыл у нее до 121/2 -- дома никого: Пунин играет у брата
в шахматы, а А. Е. Пунина на ночном дежурстве. Сначала АА, сидя на полу,
разбирала свой архив, показывала мне разные бумаги и письма, некоторые
подарила мне. Дала мне прочесть вслух статью Пунина о Николае Гумилеве и
царскоселах.
Утром сегодня подарила мне "автоскульптуру" -- свою голову, которую
лепила из пластилина. В числе бумаг, подаренных мне, -- стихи Марины
Цветаевой (автограф) и тетрадь с переводами стихо-творений АА на немецкий
язык (пятьдесят стихотворений -- перевод В. Гельмерсена).
20.12.1927
В два часа зашел за АА, и вместе пошли в Мраморный дворец. Там
разбирали книги и бумаги; в книгах В. К. Шилейко я нашел порт-рет АА (1914
г., работы Бушэна) и "Письмо о русской поэзии" Н. Гуми-лева -- оттиск из
"Аполлона" с надписью Н. Гумилева В. К. Шилейке. На портрете АА сделала
помету карандашом (Думала -- поставить твердый знак или не ставить --
Поставила). Оттиск подарила мне...
АХМАТОВА -- ШИЛЕЙКО
Москва, Владимиру Казимировичу Шилейко
Музей изящных искусств
Волхонка, 12
25 мая 1926
Милый Володя,
Я не совсем поняла Ваше письмо.
Володя, милый,
Акума очень больна, все еще лежит, и ей не лучше. И некому лечить
Таптана, подумай, как плохо.
Открытка:
[Штемпель -- Ленинград 20.ХII.24., Москва 22.ХII.24.]
Чернильный карандаш
Адрес: Москва, Пречистенка, 21
Владимиру Казимировичу Шилейко
Дорогой Володя, Тапа очень болен, и завтра утром в субботу я отвезу его
в лечебницу для животных на В. О. Думаю, что в таком виде его трудно
отправить в Москву, напиши как быть. Он очень тихий, кроткий, но с тех пор
как ты уехал, заскучал, и на спине у него что-то вроде чесотки.
Не огорчайся очень, может быть, все будет хорошо. Спасибо за письма.
У меня все по-старому, жалования в Академии еще не получала. Сегодня ко
мне зайдет Бороздин. Целую.
Твоя сестра Акума
На отрезном купоне денежного перевода, лил. чернилами
Милый Володя, в канцелярии У-та висит объявление, требующее от всех
профессоров факультета представление сведений о днях и часах их лекций. Срок
представления 15 авг. Благодарю за деньги. Тапа в порядке. Напиши, увез ли
ты в Москву Лафара-Шолье, чтобы мне зря не искать. Спасибо за Бальмонта,
Анненского. Ты совершенно прав. Струве занес тебе книгу -- не переслать ли
ее. Целую, Акум.
[Приписка]: Привет Вере Константиновне Ахматова, А. А.
Ул. Халтурина, 5 кв. 12
На клочке бумаги записка (или черновик письма?)
химичес. карандашом:
Спешной почтой
Наш сын, посылаю тебе, милая радость, 2 повестки. Одна из них мне очень
не нравится. Если тебе не дадут в январе жалованье в Университете, я вышлю
тебе академические деньги. Не унывай, не пей вино, нас помни. Поздравляем с
праздником (сегодня Православ-ный Сочельник).
Собака в порядке. Акума и Т
На полулистке писчей бумаги, химич. карандашом:
Милый Володя,
Что же ты ничего мне не пишешь? Я чувствую себя немного лучше, хожу,
даже гуляю. Мне надо бы уехать на дачу, очень жаль, если мы разъедемся.
Жду письма или телеграммы.
Будь здоров!
Тапа очень ждет тебя. Анна
Открытка.
Штемпель: Ленинград, 17.I.25., Москва 19.I.25
Черн. чернила
Адрес: Москва, Владимиру Казимировичу Шилейко, Пречистенка, 21
Дорогой Володя,
Тапа дома, я продолжаю натирать его мазью, но совсем вылечить можно
будет весной, когда не опасно остричь. Мне его очень жалко, он кроткий и
трогательный. Напиши мне, как тебе живется, здоров ли ты? Пока в доме меня
никто не обижает, квартирой я довольна. Скоро выйдут мои книги, уже была
вторая корректура.
Обещают наводнение, но мы с Тапой не боимся.
Целую тебя. Не забывай. Акума
На клочке бумаги, черн. чернилами
18 мая 25
СПБ
Володя, милый,
Что ты нас забываешь? Я уже несколько дней дома -- застала все в
порядке. Вчера Тапу остригла, и он очень стыдится своей наготы. Здоровье мое
все в том же положении. На той неделе, когда кончится какой-то медицинский
съезд, лягу в больницу.
Как твоя работа и планы на зиму?
После Царского я задыхаюсь в городе.
Целую тебя -- Господь с тобой. Твоя Анна
Открытка.
Черн. чернила
Штемпель: Ленинград -- 13.VI.25; Москва -- 15.VI.25
Адрес: Москва, Владимиру Казимировичу Шилейко
Волхонка, Музей изящных искусств
Володя, милый, ко мне заходил Стрелков, очень меня огорчил, рассказав,
что ты себя дурно чувствуешь. Пожалуйста, выписывай себе июньские деньги и
приезжай. После больницы я заметно пободрела, но все еще слаба. Таптан ждет
тебя.
Принимайся за сборы, не хандри, очень ты в Москве загостился. Целую
тебя. Будь здоров. Ваша Акума
Приписка черн. карандашом:
О дне приезда предупреди открыткой.
На конверте -- Спешное - лиловые чернила
Штемпель: Детское Село, 23. IХ.26
Адрес: Москва, Пречистенка, 21
Владимиру Казимировичу Шилейко
От Ахматовой
Полуциркуль Большого Дворца, кв. 1
Дорогой Володя, я приехала в Царское Село на несколько дней, живу в
пустой квартире Рыбаковых. Очень беспокоюсь, чтобы не вышло путаницы с твоим
возвращением в Город. Пожалуйста извести меня заблаговременно, чтобы тебе не
пришлось к великому соблазну соседей ломать замки своего собственного дома.
Мой адрес: Детское Село, Полуциркуль Большого Дворца, кв. 1, Рыбаковы.
Тапуся в порядке. Все находят, что он поправился. Говорить о себе нет
силушки. Прости.
Привет В. К.
Приезжай. Твоя Ахматова
30 янв. 1927
Наш Букан,
Я больна, лежу, находят что-то вроде бронхита. Пожалуйста, бере-ги себя
и собаку. Не ленись топить, кушай по-человечески, по возмож-ности не выходи
-- холод жестокий.
Что Плиний, что Маня?
Целую. Ваша Акум
Тел. 212-40
6.VII. 27
Дорогой Володя,
Вчера я была в твоей мраморной резиденции и прочла под воро-тами
грозное распоряжение Управдома вносить квартплату немедлен-но и, кроме того,
приказ переустроить электр. освещение до 15 окт. на свой счет, а не то
электроток закроет свет. Пожалуйста, сообщи как мне быть? -- ты мне
доверенности на сентябрь не прислал, у меня денежек нет, чтобы внести
квартирную плату, переустроить электри-чество и содержать Тушина1.
Собака милая здорова.
До свидания. Жду вестей. Привет В. К. Твоя Ахматова
8 августа 1928 г.
Милый друг, вот твое первое изображение. Надеюсь, ты разре-шишь мне
подарить его твоему сыну.
С Тапой большая беда. У него рак. Сегодня операция. Я возилась с ним
все лето, но ему становилось хуже.
Теперь он уже неделю в больнице, сказали, что надо резать. Содер-жание
-- 1 рубль в день, операция бесплатно. За лекарство я уже за-платила. У меня
больше нет твоей доверенности. Когда ты приедешь?
Очень жаль собаку, она все понимает.
Привет В. К., поцелуй маленького. Твоя Ахматова
ШИЛЕЙКО -- ЛУКНИЦКОМУ
На листке бумаги, карандашом:
01 июля 26
Многоуважаемый
Павел Николаевич!
Вот нужная доверенность. Из денег, по ней следуемых, очень про-шу
отдать 35 руб. в книжный магазин Губ Ира (Невский, 72) Сергею Григорьевичу
Гусеву.
Сердечно Вам преданный. Подпись В. Шилейко
Дорогой Павел Николаевич!
Слышал о "приключении странном и весьма для Вас неприят-ном". Вот
доверенности на июнь и июль (если Вы до августа не уез-жаете отдыхать),
хотел бы (да боюсь Вас затруднит) просить прислать мне книги с черного
дивана (еврейские грамматику, словарь и биб-лию).
Адрес: Москва, Зубовский бульвар, 15, кв. 24
Сердечно Вам преданный. Подпись В. Шилейко
ЛУКНИЦКИЙ -- ШИЛЕЙКО
[Письмо написано 6. VII.26, прочитано А. А. вечером
6. VII.26, отправлено 7.VII.26 -- вечером].
Многоув. В. К.
К моему большому сожалению, я не сумел быть точным исполни-телем Вашего
желания: Вы просили меня передать 35 руб. в магазин Губ Ира Гусеву.
Мне однако пришлось 21 руб. отдать Управдому (квартплата за май) в виду
его настойчивых требований и письма, которое прилагаю при сем. Осталось 19
руб. и я хотел их отдать Гусеву. Но и это не уда-лось: здоровье Тапа
настолько ухудшилось, что его пришлось неотла-гательно поместить в
лечебницу. Врач определил, что у него воспале-ние среднего уха, чесотка и
болезнь глаз (конъюктивит). У А. А. денег для уплаты за лечение Тапа не
было. Очень не хотелось отдавать Ва-ши деньги не туда, куда Вы их
предполагали, но другого выхода не было, п.ч. лечебница отказалась держать в
кредит, и я решился внести 19 руб. туда.
Не осуждайте меня за такое самоуправство.
12 июля я уезжаю в Новосибирск, где пробуду, вероятно, до сен-тября.
Поэтому я лишен возможности получить Ваше жалованье. Вчера я справлялся в
У-те, но выяснил, что не имею права ни дать передоверенности А. А-не, ни
получить деньги авансом. Поэтому, не откажите написать доверенность на
получение (кроме лекарств) Ва-шего содержания по У-ту , за июль и за август,
на имя А. А. Ахматовой и выслать их непосредственно ей.
Я буду проездом в Москве и очень хотел бы повидать Вас, чтобы подробней
обо всем переговорить. Если поезд будет стоять достаточно долго, разрешите
мне зайти к Вам.
Искренне уважающий Вас Павел Лукницкий
В бюро записей Актов Гражданского состояния
Заявление
Гр. Анны Андреевны Ахматовой -- Шилейко
Будучи разведена с мужем моим В. К. Шилейко и -- согласно
сви-детельству Нарсуда, оставив за собой фамилию А. Ахматова, прошу Отд.
ЗАГС а внести в мою трудовую книжку соответствующие исправ-ления.
При сем прилагаю:
1. Мою трудовую книжку за No 17/6650
2. Свидетельство Нарсуда No 221010
Подпись: Анна Ахматова (Шилейко)
19. II.1927 г.
Адрес: Фонтанка, 34, кв. 44
Доверенность
Настоящим доверяю П. Н. Лукницкому в виду моей продол-жительной болезни
произвести оформление моих документов в Отд. ЗАГСа согласно подаваемому мною
в ЗАГС заявлению.
Анна Ахматова (Шилейко)
19. II.1927 г.
Доверенность
Настоящим доверяю Павлу Николаевичу Лукницкому получить в почтовом
отделении высланное мне Центр. Комиссией по улучше-нию быта ученых при С. Н.
К. (Москва, Кропоткина, 16) обеспечение в размере 59 р. 50 к. согласно
извещению 0190- 645 от 2/ ХI. 1928
Анна Андреевна Ахм
9/ ХI. 1928 Собственноручную подпись руки Анны Андреевны Ахматовой
удостоверяю
Секретарь л/о Всероссийского Союза Поэтов
Подпись Лукницкого
Надписи на книгах Ахматовой, фотографиях, открытках, сделанные ею
самою, сохраненные Лукницким
1. На тит. листе "Четок" (вырван из книги) -- [ черн. чернила]
Моему милому другу
Владимиру Казимировичу Шилейко
весной 1917
Анна Ахматова
24 марта [слово следует, но зачеркнуто]
2. Надпись на "Вечере" (черн. чернила):
Моему тихому Голубю
Чтобы он обо мне не скучал Аня
3.
1917 28 декабря
Петербургъ
[На обороте тит. листа написано]:
Как юный орел темноглазый,
Я словно в цветке предосеннем
Походкою легкой вошла
Там были последние розы
И месяц прозрачный качался
На серых густых облаках
Ахматова
1918 Январь
Петербургъ
4. На открытке с изображением портрета Альтмана, на обороте чернилами
Здравствуй*, Володя!
Анька
11 мая 1918
5.
Надпись на "Подорожнике":
Моему Володе
Память наших
Светлых и горьких
Лет Аня
6.
На Anno Domini, 1-е изд., чер. чернила
Милому другу
от его Ани
7.
На Anno Domini, 1-е изд.,чер. чернила
на 1-й странице:
Моему Вольдемару
С просьбой беречь
нашу дружбу
на 2-й странице:
Как мог ты, сильный и свободный,
Забыть у ласковых колен,
Что грех карают первородный
Уничтожение и тлен.
Зачем ты дал ей на забаву
Всю тайну чудотворных дней, --
Она твою развеет славу
Рукою хищною своей.
Стыдись! И творческой печали
Не у земной жены моли
Таких в монастыри ссылали
И на кострах высоких жгли.
24 декабря 1921
Петербург Мраморный дворец
8.
На "У сам. синего моря" Алкопост", П., 1921
Моему тихому и светлому
Другу в четвертую годовщину
Нашего дня
1 декабря 1921
Петербург
Анна
9.
На "Бел. Стае" Алкопост", П., 1922,
Владимиру Казимировичу Шилейко
С любовью
1922. Осень
"В Петербурге мы сойдемся снова"
Анна Ахматова
10.
На "Четках", Алконост", Петербург, 1922
Все те же Четки тому же
Букану от той же Акумы
С условием написать статью
1922
На оборотной стороне любительская фотография (АА и Тап в летнем саду):
Надпись:
13 мая 1925 г.
Летн. Сад
Таптан и я
Нашему милому Хозяину и Другу, чтобы нас помнил
"А"
В архиве Павла Николаевича Лукницкого хранится сбро-шюрованный том
собранных им стихотворений Николая Гуми-лева в 20-е годы, либо списанных от
руки, либо перепечатанных на пишущей машинке, либо вырезанных из
периодической печати в прижизненных изданиях.
Переплетен этот том 15 мая 1961 года с надписью: "Эти стихотворения Н.
Гумилева собраны мною в годы 1923 -- 1929 (а некоторые и позже). П.
Лукницкий".
К каждому стихотворению имеется пояснение, откуда оно взято: с
автографа, с копии автографа, когда и кем представ-лено, кому посвящено,
какие имеются опечатки или особен-ности. Если это автограф, то как он
написан, какими чернилами или карандашами, на скольких и на каких страницах,
с какой стороны поля, формат, качество и вид бумаги (в линейку, в клеточку,
гладкая). Если слово, строчка, строфа вычеркнуты или заменены, то как и чем
и т.д. Если слово в текстах неясно или нечитаемо, или отсутствует без
замены, то приводятся множественные предположения. К каждому стихотворению,
опубликованному, перепечатанному, рукописному, даются пространные
комментарии и примечания.
Словом, Лукницким была проделана колоссальная научно-исследовательская
работа по стихосложению Николая Гуми-лева, которая пока еще находится в
домашнем архиве и в недалеком будущем переместится в Пушкинский Дом, где
найдет достойное пристанище в основном фонде Павла Лук-ницкого с терпеливым
ожиданием своих профессиональных исследователей.
А сейчас пока -- несколько слов о рукописных сборниках Н. Гумилева в
составе этого тома.
Копия рукописного сборника Н. Гумилева "Стружки".
"Н. Гумилев "Стружки". Рисунок.
Следующая страница -- еще рисунок.
Следующая страница -- тоже рисунок.
Следующая страница -- оглавление "Предисловие".
Следующая -- снова рисунок.
Затем текст Гумилева: "Стружками" я называю стихи, не входящие по
разным причинам в мои сборники. Названье это принад-лежит Иннокентию
Анненскому, однако он его ни разу не употреблял печатно. Стихи эти как бы
незаконные дети музы, однако отцовское сердце любит их и отводит им
ограниченную область жизни в этом сборнике".
Следующая страница -- "Оглавление" и под ним рисунок. Дальше --
"Предисловие" и семь текстов стихотворений на семи страницах:
Если встретишь меня, не узнаешь...
Скоро полночь...
Измучен огненной жарой...
Я молчу -- во взорах видно горе...
Вот гиацинты под блеском...
Да, мир хорошь1...
Когда вступала в спальню Дездемона...
Ниже -- рисунок.
В конце, на последней странице: "Примечания к "Струж-кам" Н. Гумилева.
"Рукопись "Стружки" представляет собою переписанный начисто (как бы
изданный) экземпляр, предназначенный для продажи в книжной лавке
Petropolis/а. "Стружки" предостав-лены мне для снятия копии
инженером-архитектором Дм. Мих. Ганьковским (строителем здания горной
станции Ак. Наук, в Хибинах) в декабре 1931 года1. По сообщению
Ганьковского, рукопись была куплена им в книжной лавке Petropolis/а и
подарена своей жене Якобзон...2 Адрес Ганьковского и Якобзон ул. Халтурина,
10, кв...)
"Стружки" написаны черными чернилами, чрезвычайно тщательно и
аккуратно, на одной стороне листов писчей бумаги (1/4 листа), сложенных в
тетрадку, не сшитых и не нумеро-ванных, по старой орфографии. Рисунки
сделаны тушью черной и красной. Первые буквы каждого стихотворения написаны
красной тушью. Прилагаемые копии рисунков скалькированы мною 30 января 1932
г., а текст тщательно сверен с рукописью. Все знаки препинания -- как в
рукописи. Рукопись возвращена Ганьковскому. П. Лукницкий".
Копия рукописного сборника Н. Гумилева -- "Канцоны".
Заголовок выполнен на фоне рисунка.
Рисунки и стихи.
Текст Н. Гумилева на странице перед рисунками и стихами:
"Мои канцоны не имеют ничего общего со сложной формой итальянских
канцон. Я взял это названье в его прямом смысле -- песни. Однако известные
формальные особенности, объединяющие мои канцоны, все-таки созданы мною.
Каждая моя канцона состоит из пяти строф. Первые три строфы посвящены
экспозиции какого-нибудь образа или мысли. В двух последних строфах
обращенье к даме, род envoi французских баллад, или просто упоминание о даме
в связи с предидущем3. Эта двучлен-ность моей канцоны роднит ее с сонетом.
Мне кажется, что созданье нового типа стихов по внутренним признакам должно
заменить исканье новых строф и даже воскрешенья старых, которым упорно
занимались поэты предшествовавшего поколенья. -- 18 января 1921".
Следующая страница -- предисловiе1 с двумя рисунками сверху и снизу.
Далее тексты семи канцон на фоне рисунков.
Канцона первая: И совсем не в мире мы, а где-то...
Канцона вторая: Храм Твой, Господи, в небесах...
Канцона третья: В скольких земных океанах я плыл...
Канцона четвертая: Закричал громогласно...
Канцона пятая: Словно ветер в стране счастливой...
Канцона шестая: Об Адонисе с лунной красотой...
Канцона седьмая: Как тихо стало в природе...
На предпоследней странице рисованное оглавление, а на последней --
слово "Оглавление" с рисунком переправлено на "предисловье".
На следующей последней странице этого сборника текст Н. Гумилева:
"Книга эта переписана от руки автором в одном экземпляре и повторена не
будет. В ней имеются разночтения с печатным текстом. Рисунки сделаны автором
же. Н. Гумилев 18 января 1921".
Копия рукописного сборника: "О тебе, моя Африка!"
"Н. Гумилев "О тебе, моя Африка. Стихи".
Рисованная страница, внизу рисунок.
На следующей странице текст Гумилева:
"Книга эта переписана в единственном экземпляре автором и снабжена его
собственноручными рисунками и подписью Н. Гумилев. Ноябрь 1920".
Следующая страница -- рисованная: "О Тебе, моя Африка".
Далее тексты стихов без рисунков на пяти страницах.
Посвящение
Птица
Готтентотская космогония
Сомали
Галла
Абиссиния
На последней странице оглавление рисованное в кудрявой рамочке, внизу
рисунок.
Ниже заметка П. Лукницкого: "Подпись без твердого знака".
Следующая последняя страница -- повторный рассказ Лукницкого о
сборниках Н. Гумилева и подпись П. Лукниц-кого. Дата: 30 января 1932 г.
"P.S. В моих копиях все линии недостаточно уверены и иногда дрожат.
Этого нет в подлинных рисунках"1.
Приложение: скалькированные П. Лукницким с трех руко-писных сборников
рисунки Н. Гумилева.
Сын Николая Степановича и Анны Андреевны -- Лева -- потянулся к Павлу
Николаевичу вначале из-за поэтического авторитета Лукницкого. Мальчик
восторженно относился к стихотворениям маминого друга и неизменно обращался
по поводу собственных сочинений именно к Лукницкому с надеждой получить и
достойную оценку, и нужную критику. В общении с Лукницким у Левы стало
проявляться и иро-ничное отношение к своим творениям, и упорство в
достиже-нии лучших результатов. Такая самокритика и такая настойчи-вость
весьма импонировали Лукницкому. Фантазия Левы была безгранична, он был полон
творческих начинаний. Павел Нико-лаевич старался потратить на Леву все свое
свободное время, когда тот приезжал с бабушкой из провинциального Бежецка:
он возил Леву за город, они посещали кинематограф, театры, музеи, были в
зверинце и даже в кафе, когда бродили по городу. Бывал Лева и в доме
Лукницкого, у его родителей.
Мальчик был искренне привязан к Лукницкому. Может быть, в благодарность
за внимание, которого по разным при-чинам ему не доставало в Ленинграде? А
столь пристальное внимание к Леве самого Павла Николаевича было
продикто-вано не только просьбой Ахматовой "повоспитывать" и не только
искавшим дружбы с ним самого мальчика, но усилива-лось это пристальное
внимание тем, что Лева -- сын "его" Поэта. Где-то все близко, рядом...
кусочек ускользнувшего во времени живого кумира...
Это случилось в 1980-х -- бум имен-понятий: Гумилев --Ахматова --
Серебряный век. Все вместе всплыло, вынырнуло "из глубины покинутых времен".
Я тоже поддалась соблазну, бросив мою журналистскую и литературную
работу, понимая, что то, что я смогу сейчас, сразу, пусть даже немногое,
издать, напечатать из домашнего архива семьи Лукницких, станет стартом,
отправной точкой, за которой двинется лавина публикаций, статей,
выступлений, книг, диссертаций, антологий, библиографий, воспоминаний.
Потому что Лукницкий был первым не "вспоминателем", а "записывателем".
Позабудется или опустится "отправная точка -- Лукницкий", и два десятилетия
вперед ученые и "не ученые" литературоведы, историки литературы, культуры и
не историки будут наперебой, впопыхах наверстывать упущенное за 70 лет чужое
богатство, переписывая друг у друга, а то и пе-ределывая факты, события,
ситуации, о которых ранее имели смутно-туманное представление, или не имели
представления вообще.
"Отправная точка -- Лукницкий" -- это -- данность. Это -- явление.
Есть люди. Они живут так. Они уже рождаются с ощуще-нием такого
определенного гражданского долга. Они обладают шестым чувством. Их шестое
чувство -- идея передачи Знания будущим людям. Как Несторы своего времени.
Они, как вооб-ражаемые "Атланты с Тибета", фиксировали сиюминутную жизнь --
целый срез эпохи, оставив ее следующим людям. И так до бесконечности. Не
ждали они ни благодарности, ни признания.
Сиюминутная запись... Документ времени... Фотография -- смерть (или
жизнь?) мгновения... Что может быть ценнее?
Человечество пока не придумало заходы в прошлое иным путем. И "Атланты"
пока почему-то молчат...
Никакая выдуманная биография, никакой творческий портрет не в состоянии
воссоздать многогранных движений души человека, его раздумий, мечтаний,
поисков. Когда-нибудь хроника Лукницкого станет доступной том за томом. В
днев-нике Лукницкого Ахматова предрекла ему "через сто лет". Осталось
подождать совсем немного.
Лев Николаевич жил в неуютной комнате коммунальной квартиры, когда я
пришла к нему в первый раз, изучив к тому времени, то есть за сорок лет,
вдоль и поперек всю ту часть жизни Лукницкого, которую он связал в свое
время с именами Гумилева и Ахматовой; пропитавшаяся насквозь стихами двух
Поэтов; однажды невольной хозяйкой принимавшая Ахматову, материализовавшуюся
из записей Лукницкого, из мифов о ней и ее стихов, на даче в Переделкино, на
ул. Довженко, 9; через какое-то время записавшая ее голос на рвущуюся от
неземного его звучания примитивную ленту неуклюже громоздкого пра-дедушки --
магнитофона; невольная свидетельница ужасающей схватки -- борьбы за
литературно-материальное наследство Ахматовой между сыном и семьей с
фамилией Пунина. И, нако-нец, вычитав в предсмертной дневниковой записи
Лукницкого о его глубоком огорчении не из-за приближения небытия, а из-за
того, что не успел написать лучших своих книг, в том числе о своем отце, о
Гумилеве, об Ахматовой, которые мог на-писать только он: "Правду! Только
правду!"
Тут и сработала окончательно "печать" Павла Николаевича на мне:
"хорошая вдова"... "Правду!". "Только правду!"
Я и робела, и все же потянулась, особенно после множест-венных встреч с
семьею Пуниных -- Ириной и Аней, бывших раньше семьею Ахматовой, особенно
участившихся после смерти Лукницкого, как в моем, так и в их доме.
Потянулась, как к магниту, опять же из-за преданности Павлу Николаевичу, как
"псина на команду", на слово "Гумилев".
Живой сын.
Придумала, наконец, такой несерьезный, непрочный, нарочный предлог для
этого свидания -- детские его стихи и письма.
Лев Николаевич был один. Он любезно распахнул дверь, даже радостно
встретил, был приветлив в своей скудной, но теплой обстановке, как-то
интимно-разговорчив, чего я, много наслушавшись о нем, не ожидала.
Я была удивлена, смущалась, но мне повезло. Я не смогла заговорить, я
только смотрела, улыбалась, хотела дотронуться до него, чтобы передать потом
мое ощущение туда, в небо -- Лукницкому, Гумилеву, Ахматовой... Он выручил,
сам стал рассказывать, вспоминать Павла Николаевича того времени, и совсем
уж я растерялась, когда он дошел до слов о его маме, о том, как он жил
тогда... Тут -- голос его дрогнул, заглох, я увидела внутреннее рыдание,
только тихо услышала уже мне известное: "меня укладывали спать на сундуке в
коридоре". Но, но -- мгновенье, -- я быстро-быстро, как отличница на
экза-менах, стала рассказывать, что привезла показать ему его письма к Павлу
Николаевичу и его детские стихи 1925 --1928-х годов, что мечтаю их в будущем
видеть напечатанными. А пока опуб-ликовала некоторые материалы к биографии
его папы и соста-вила большой и самый первый том -- сборник всех
стихотворе-ний Николая Гумилева, включая стихи из периодических изданий и