Классическая основополагающая тема русской лирики – тема назначения поэта и поэзии – с ранних пор рассматривалась Некрасовым в двуединстве житейского и идеального, граждански-патетического и бытового. Бытовая сцена (наказание крестьянки на Сенной площади в Петербурге) в какой-то миг теряет натуралистическую достоверность и преображается в гражданский символ – символ кровной связи поэта с собственным народом и его судьбой («Вчерашний день, часу в шестом…», 1848). Образ Музы в поэзии Некрасова традиционно аллегоричен, но это аллегория особого типа, обладающая постоянными, характерно некрасовскими признаками: Муза – «родная сестра» терзаемого народа и поэта («Вчерашний день, часу в шестом…», «Музе», 1876), «печальная спутница печальных бедняков» («Муза, 1852), любящая – «ненавидя» («Блажен незлобивый поэт», 1852), «Муза мести и печали» («Замолкни, Муза мести и печали!», 1855). Она принимает страдания за то, что крепит союз между поэтом и «честными сердцами»: «Не русский – взглянет без любви / На эту бледную, в крови, / Кнутом иссеченную Музу…» («О Муза! Я у двери гроба!», 1877).
А ты, поэт, избранник неба,
Глашатай истин вековых,
Не верь, что не имущий хлеба
Не стоит вещих струн твоих!
С образом Музы связан в поэзии Некрасова сложнейший вопрос: соотношения искусства, призванного творить гармонию и красоту, и целей социальной борьбы, гражданственности, которые по своей сути исключают «спокойное», благообразное искусство.
«Если проза в любви неизбежна…»
В 50-е годы наивысшего драматизма достигает лирика любви, соединяя социальность и психологизм, «прозу» и «поэзию» чувства. Сострадание Некрасова угнетенным обретает наивысшую концентрацию в теме женской судьбы – идет ли речь о простой крестьянке («В дороге») или обитательнице «петербургских углов» («Когда из мрака заблужденья…», «Еду ли ночью по улице темной…»). К женщине поэт относится не с позиций эстета, пылкого возлюбленного или романтического юноши: он видит в ней существо, наиболее забитое, беззащитное, приниженное обществом, бесправное – по сравнению с мужчинами, которые все же имеют преимущества при тех же социальных условиях. Гуманизм Некрасова имеет глубокие драматические корни: вместе с Г. И. Успенским он мог бы возразить тем, кто видит в женщине лишь «красоту тела», воплощенное совершенство, наконец, «гения чистой красоты»: «Все это ужасная неправда для человека…» («Выпрямила», 1885).
Задолго до Чернышевского, поставившего рядом с «новым человеком» Кирсановым в «Что делать?» «падшую девушку» Настю Крюкову, тем более гораздо прежде Достоевского, создавшего образ «вечной Сонечки Мармеладовой», Некрасов уже нарисовал абрис этих и других несчастных – не столько для того, чтобы разжалобить равнодушную публику, сколько затем, чтобы в самих жертвах открыть источник сопротивления судьбе либо вступиться за них в страстном порыве к справедливости:
Ту же позицию отразил цикл любовных стихов поэта, посвященный Авдотье Яковлевне Панаевой, которая впоследствии стала его гражданской женой. Тема любви, казалось бы, должна в наибольшей степени сопротивляться «прозаизации стиха» – свойству, которое приписывали поэзии Некрасова не только современные, но и последующие критики (С. А. Андреевский, П. Ф. Гриневич и др.). Однако сам поэт воспринимал «прозаизацию» не как формальное, а как онтологическое видоизменение: законы жизни непосредственно вторгались в стих и реорганизовывали его – то формой «романа», то «повести», то говорными интонациями, то драматическими сценами. Не случайно А. А. Григорьев заметил, что в стихотворении «В дороге» «сжались, совместились все повести сороковых годов». «Проза в любви» составляла истинную поэзию той жизни, которую знал и по-настоящему любил Некрасов. Он смело вводил в любовную лирику так называемые «прозаизмы», сознавая, что только расширяет этим область поэтического. По мысли Ю. Н. Тынянова, высказанной в статье «Стиховые формы Некрасова», «значение слов модифицируется в поэзии звучанием». А это значит, что «для поэзии безопасно внесение прозаизмов… Это не те прозаизмы, которые мы видим в прозе: в стихе они ожили другой жизнью, организуясь по другому признаку».
«Панаевский» цикл, занявший достойное место в русской любовной лирике, передает свободно текущую речь обычного человека – но человека, искренне и мучительно размышляющего, страстно влюбленного, боящегося нецеломудренным словом нарушить то счастье, которое создается глубоким и сильным чувством. Каждое стихотворение цикла – фрагмент не прекращающегося диалога с любимой и за каждым стоит реальная, насыщенная действительным содержанием, неисчерпаемая в своих многообразных проявлениях жизнь. Давно замечено, что эти стихи имеют вид не начатой и не законченной, а словно бы продолженной речи: «Если, мучимый страстью мятежной…», «Ты всегда хороша несравненно…», «Так это шутка? Милая моя…», «Да, наша жизнь текла мятежно…», «Я не люблю иронии твоей…», «Мы с тобой бестолковые люди…», «О письма женщины, нам милой!..», «Давно – отвергнутый тобою…», «Зачем насмешливо ревнуешь…», «Тяжелый крест достался ей на долю…». «Поэт не страшится обнажить свою неправоту, – пишет В. И. Коровин, – и такой же отважной искренности ждет от любимой женщины. В стихотворениях Некрасова любовь – драматическое столкновение двух сильных и неуступчивых характеров…». «Гармоническим, подлинно пушкинским аккордом» назвал стихотворение «Прости» (1856), которым «заканчивается вся эта история нелегкой, проходившей в борениях любви», Н. Н. Скатов.
Задолго до Чернышевского, поставившего рядом с «новым человеком» Кирсановым в «Что делать?» «падшую девушку» Настю Крюкову, тем более гораздо прежде Достоевского, создавшего образ «вечной Сонечки Мармеладовой», Некрасов уже нарисовал абрис этих и других несчастных – не столько для того, чтобы разжалобить равнодушную публику, сколько затем, чтобы в самих жертвах открыть источник сопротивления судьбе либо вступиться за них в страстном порыве к справедливости:
И Настя Крюкова, и Сонечка Мармеладова своим положением обречены на то, чтобы не иметь дома, не чувствовать себя полноправными даже в семье, не питать надежд на счастливую любовь. Некрасов, наперекор общему мнению, с гордостью провозгласил, что для него «дитя несчастья» выше и достойнее всех «богинь любви»:
Кто ж защитит тебя? Все без изъятья
Именем страшным тебя назовут,
Только во мне шевельнутся проклятья —
И бесполезно замрут!..
Чернышевский признавался Некрасову, что такие стихи, как «Когда из мрака заблужденья…», «Давно – отвергнутый тобою…», «Я посетил твое кладбище…», «Ах, ты, страсть роковая, бесплодная…» и т. п. «буквально заставляют меня рыдать».
Грустя напрасно и бесплодно,
Не пригревай змеи в груди
И в дом мой смело и свободно
Хозяйкой полною войди!
(«Когда из мрака заблужденья…», 1846)
Ту же позицию отразил цикл любовных стихов поэта, посвященный Авдотье Яковлевне Панаевой, которая впоследствии стала его гражданской женой. Тема любви, казалось бы, должна в наибольшей степени сопротивляться «прозаизации стиха» – свойству, которое приписывали поэзии Некрасова не только современные, но и последующие критики (С. А. Андреевский, П. Ф. Гриневич и др.). Однако сам поэт воспринимал «прозаизацию» не как формальное, а как онтологическое видоизменение: законы жизни непосредственно вторгались в стих и реорганизовывали его – то формой «романа», то «повести», то говорными интонациями, то драматическими сценами. Не случайно А. А. Григорьев заметил, что в стихотворении «В дороге» «сжались, совместились все повести сороковых годов». «Проза в любви» составляла истинную поэзию той жизни, которую знал и по-настоящему любил Некрасов. Он смело вводил в любовную лирику так называемые «прозаизмы», сознавая, что только расширяет этим область поэтического. По мысли Ю. Н. Тынянова, высказанной в статье «Стиховые формы Некрасова», «значение слов модифицируется в поэзии звучанием». А это значит, что «для поэзии безопасно внесение прозаизмов… Это не те прозаизмы, которые мы видим в прозе: в стихе они ожили другой жизнью, организуясь по другому признаку».
«Панаевский» цикл, занявший достойное место в русской любовной лирике, передает свободно текущую речь обычного человека – но человека, искренне и мучительно размышляющего, страстно влюбленного, боящегося нецеломудренным словом нарушить то счастье, которое создается глубоким и сильным чувством. Каждое стихотворение цикла – фрагмент не прекращающегося диалога с любимой и за каждым стоит реальная, насыщенная действительным содержанием, неисчерпаемая в своих многообразных проявлениях жизнь. Давно замечено, что эти стихи имеют вид не начатой и не законченной, а словно бы продолженной речи: «Если, мучимый страстью мятежной…», «Ты всегда хороша несравненно…», «Так это шутка? Милая моя…», «Да, наша жизнь текла мятежно…», «Я не люблю иронии твоей…», «Мы с тобой бестолковые люди…», «О письма женщины, нам милой!..», «Давно – отвергнутый тобою…», «Зачем насмешливо ревнуешь…», «Тяжелый крест достался ей на долю…». «Поэт не страшится обнажить свою неправоту, – пишет В. И. Коровин, – и такой же отважной искренности ждет от любимой женщины. В стихотворениях Некрасова любовь – драматическое столкновение двух сильных и неуступчивых характеров…». «Гармоническим, подлинно пушкинским аккордом» назвал стихотворение «Прости» (1856), которым «заканчивается вся эта история нелегкой, проходившей в борениях любви», Н. Н. Скатов.
Поэмы Н. А. Некрасова
В 50-е годы Некрасов обращается к новому для себя жанру – жанру поэмы. В 1855 г. он пишет поэму «Белинский» – в то время, когда имя Белинского еще находилось под запретом. Путь поэмы в легальную русскую печать был непростым – ее в 1859 г. опубликовала «Полярная звезда» без подписи и без указания автора.
В том же году поэт закончил поэму «Саша» – о замечательной русской девушке, духовное становление которой происходит на глазах читателя. В Саше противопоставляется единство интеллектуально-духовного и телесного немощности, бледности интеллигента Агарина. Действительно, оппозиция, заявленная еще пушкинским «Евгением Онегиным», здесь получает авторскую переакцентировку: ирония применительно к герою, «разбудившему» Сашу, выступает сильнее («Тонок и бледен. В лорнетку глядел…», «Любит он сильно, сильней ненавидит, / А доведись – комара не обидит!»); с другой стороны, слияние Саши с национальной почвой осмыслено как отказ от легковесно идиллического отношения к родине («Жизни кругом разлитой ликованье / Саше порукой, что милостив бог… / Саша не знает сомненья тревог»), как «прорастание» в нее до самых глубин, до действительных ее корней, обещающих «пышную жатву».
Ориентацией поэмы на романный жанр (подкрепленной внешним сходством «лишних людей» – Агарина с Рудиным и одновременным выходом в свет романа Тургенева и некрасовской «Саши») не до конца объяснимы оригинальные черты ее поэтики. Наряду с романной панорамностью, свободой, вариативностью «всевозможных сюжетов» в поэме ощутима опора на традицию, на субстанциональные устойчивые представления, сконцентрированные в неоднородном единстве ее состава (как писал применительно к героям «Онегина» Н. Я. Берковский, «в одном – «культура», в другом – «природа» и почва»). Ю. Н. Тынянов обратил внимание на то, что поэма написана в «старой балладной форме»: Некрасов «ввел в классические формы баллады и поэмы новеллу со сказом, прозаизмами и диалектизмами, а в формы «натурального» фельетона и водевиля – патетическую лирическую тему». Ученый пришел к выводу, что «смешением форм создана новая форма колоссального значения, далеко еще не реализованная в наши дни».
В том же году поэт закончил поэму «Саша» – о замечательной русской девушке, духовное становление которой происходит на глазах читателя. В Саше противопоставляется единство интеллектуально-духовного и телесного немощности, бледности интеллигента Агарина. Действительно, оппозиция, заявленная еще пушкинским «Евгением Онегиным», здесь получает авторскую переакцентировку: ирония применительно к герою, «разбудившему» Сашу, выступает сильнее («Тонок и бледен. В лорнетку глядел…», «Любит он сильно, сильней ненавидит, / А доведись – комара не обидит!»); с другой стороны, слияние Саши с национальной почвой осмыслено как отказ от легковесно идиллического отношения к родине («Жизни кругом разлитой ликованье / Саше порукой, что милостив бог… / Саша не знает сомненья тревог»), как «прорастание» в нее до самых глубин, до действительных ее корней, обещающих «пышную жатву».
Ориентацией поэмы на романный жанр (подкрепленной внешним сходством «лишних людей» – Агарина с Рудиным и одновременным выходом в свет романа Тургенева и некрасовской «Саши») не до конца объяснимы оригинальные черты ее поэтики. Наряду с романной панорамностью, свободой, вариативностью «всевозможных сюжетов» в поэме ощутима опора на традицию, на субстанциональные устойчивые представления, сконцентрированные в неоднородном единстве ее состава (как писал применительно к героям «Онегина» Н. Я. Берковский, «в одном – «культура», в другом – «природа» и почва»). Ю. Н. Тынянов обратил внимание на то, что поэма написана в «старой балладной форме»: Некрасов «ввел в классические формы баллады и поэмы новеллу со сказом, прозаизмами и диалектизмами, а в формы «натурального» фельетона и водевиля – патетическую лирическую тему». Ученый пришел к выводу, что «смешением форм создана новая форма колоссального значения, далеко еще не реализованная в наши дни».
Произведения «большой формы» в творчестве 60-70-х годов
В 60-е годы Некрасова особенно волнует проблема «большой формы» – она актуализуется не только в жанре поэмы, но и в лирике: в стихотворении «Рыцарь на час» (1860–1862) просматривается «монтажность» (Б. О. Корман) державинского уровня (по наблюдению И. Л. Альми, поэт нашел образчик в «Евгению. Жизнь Званская» Г. Р. Державина). Еще прежде державинские традиции возвысили до библейского пафоса бытовую сцену в «Размышлениях у парадного подъезда» (ср.: «Вельможа», «Властителям и судиям»).
Черты евангельского и народного христианства, темы покаяния, искупительной жертвы присутствуют в ряде произведений Некрасова («Рыцарь на час», «Влас», «Молебен», поэма «Тишина», притча «О двух великих грешниках» в «Кому на Руси жить хорошо», «Пророк» и др.). Образ храма становится символом страдающей родины:
В 60-е годы народная тема поверяется христианскими ценностями, сложно разворачиваясь в поэмах «Коробейники» и «Мороз, Красный нос».
Впервые, пролагая дорогу к поэме «Кому на Руси жить хорошо», героями «Коробейников» (1861) становятся сами люди из народа – «бывалые» странники, крестьянские философы, для которых неприятие Крымской войны («Царь дурит – народу горюшко!») не исключает патриархального сожаления о минувших временах («А, бывало, в старину / Приведут меня в столовую, / Все товары разверну…»).
Разнообразие интонаций, ритмических форм, умелое использование богатейших возможностей «сказа» помогло Некрасову создать произведение, предельно насыщенное стремительно изменяющейся, растревоженной атмосферой времени. Песни, испокон века несущие в себе дух радостного приволья и богатырской удали:
В поэме «Мороз, Красный нос» (1863–1864) глубокое знание народной жизни дополняется постижением «внутреннего смысла» всего ее строя (Н. А. Добролюбов). Бесприютность «торгашей» – коробейников стала одной из причин их нравственной гибели. Идея семьи как зерна, из которого веками вырастал крестьянский уклад, выступает в поэме как трагическая: исполненная невыносимых страданий жизнь крестьянства заставляет его отказаться от исконных обычаев. В описании похоронного обряда у Некрасова могилу роет старик-отец, что русским обычаям не соответствовало, так как это действие означало накликать на себя смерть. Но так Некрасов предсказал скорую смерть старика-отца.
Образ смерти персонифицируется художественным строем поэмы, начиная с заглавия первой части: «Смерть крестьянина» – и кончая всепроникающей символикой «белого» цвета: «И был не белей ее щек / Надетый на ней в знак печали / Из белой холстины платок…», «Пушисты и белы ресницы…», «В сверкающий иней одета…», – это знаки ее будущей смерти. Теплые земные тона, плодоносящая материя жизни отодвигаются в прошлое (сон-забвение Дарьи во второй части поэмы, давшей ей название, – «Мороз, Красный нос») или будущее, которое Дарье уже недоступно и в котором поэтому слились воедино все проявления многолико-прекрасной жизни:
В 70-е годы создаются поэмы о декабристах – «Дедушка», «Русские женщины». Тема декабризма оставалась для Некрасова животрепещущей вплоть до его последних минут. В архиве сохранилась запись поэта, относящаяся к будущим замыслам: «Встреча возвращающегося декабриста и нового сосланного».
Черты евангельского и народного христианства, темы покаяния, искупительной жертвы присутствуют в ряде произведений Некрасова («Рыцарь на час», «Влас», «Молебен», поэма «Тишина», притча «О двух великих грешниках» в «Кому на Руси жить хорошо», «Пророк» и др.). Образ храма становится символом страдающей родины:
Герой Некрасова чаще всего страдает и сознательно идет на жертву.
Храм воздыханья, храм печали —
Убогий храм земли твоей:
Тяжеле стона не слыхали
Ни римский Петр, ни Колизей!
(«Тишина», 1856–1857)
В 60-е годы народная тема поверяется христианскими ценностями, сложно разворачиваясь в поэмах «Коробейники» и «Мороз, Красный нос».
Впервые, пролагая дорогу к поэме «Кому на Руси жить хорошо», героями «Коробейников» (1861) становятся сами люди из народа – «бывалые» странники, крестьянские философы, для которых неприятие Крымской войны («Царь дурит – народу горюшко!») не исключает патриархального сожаления о минувших временах («А, бывало, в старину / Приведут меня в столовую, / Все товары разверну…»).
Разнообразие интонаций, ритмических форм, умелое использование богатейших возможностей «сказа» помогло Некрасову создать произведение, предельно насыщенное стремительно изменяющейся, растревоженной атмосферой времени. Песни, испокон века несущие в себе дух радостного приволья и богатырской удали:
в год великих перемен обретают внеположенную народной морали драматичность смысла. Коробейники – Тихоныч и Ванька – наживаются на обмане легковерного народа. Забвение Божьих заповедей (так же, как позднее Петрухой в поэме А. Блока «Двенадцать») ощущается ими как «скверна», в которую вовлечен теперь крестьянский мир:
«Ой, полна, полна коробушка,
Есть и ситцы и парча…» —
Финал поэмы закономерен: возмездие настигает коробейников в лице бедного лесника, который олицетворяет природные стихии.
«Славно, дядя, ты торгуешься!
Что невесел? Ох да ох!»
– В день теперя не отплюешься,
Как еще прощает бог: Осквернил уста я ложию —
Не обманешь – не продашь! —
И опять на церковь божию
Долго крестится торгаш.
В поэме «Мороз, Красный нос» (1863–1864) глубокое знание народной жизни дополняется постижением «внутреннего смысла» всего ее строя (Н. А. Добролюбов). Бесприютность «торгашей» – коробейников стала одной из причин их нравственной гибели. Идея семьи как зерна, из которого веками вырастал крестьянский уклад, выступает в поэме как трагическая: исполненная невыносимых страданий жизнь крестьянства заставляет его отказаться от исконных обычаев. В описании похоронного обряда у Некрасова могилу роет старик-отец, что русским обычаям не соответствовало, так как это действие означало накликать на себя смерть. Но так Некрасов предсказал скорую смерть старика-отца.
Образ смерти персонифицируется художественным строем поэмы, начиная с заглавия первой части: «Смерть крестьянина» – и кончая всепроникающей символикой «белого» цвета: «И был не белей ее щек / Надетый на ней в знак печали / Из белой холстины платок…», «Пушисты и белы ресницы…», «В сверкающий иней одета…», – это знаки ее будущей смерти. Теплые земные тона, плодоносящая материя жизни отодвигаются в прошлое (сон-забвение Дарьи во второй части поэмы, давшей ей название, – «Мороз, Красный нос») или будущее, которое Дарье уже недоступно и в котором поэтому слились воедино все проявления многолико-прекрасной жизни:
Архетипическая оппозиция «дом – лес» реализуется в поэме как неизбежное движение от семейного счастья – к могиле, от жизни – к «мертвой тиши», от «жаркого леса» – в объятья «Мороза-воеводы».
Солнышко все оживило,
Божьи открылись красы,
Поле сохи запросило,
Травушки просят косы…
В 70-е годы создаются поэмы о декабристах – «Дедушка», «Русские женщины». Тема декабризма оставалась для Некрасова животрепещущей вплоть до его последних минут. В архиве сохранилась запись поэта, относящаяся к будущим замыслам: «Встреча возвращающегося декабриста и нового сосланного».
«Кому на Руси жить хорошо» (1865–1877)
Всю жизнь волновал поэта и замысел всеохватного эпического произведения – поэмы «Кому на Руси жить хорошо». Сам Некрасов называл поэму «эпопеей современной крестьянской жизни». Следовательно, каковы бы ни были конкретные социальные реалии, они непременно возводятся к общему и, преимущественно, к фольклорному началу, к былинному преломлению реалий русской жизни. И здесь Некрасов прибегает к архаизованным формам: такое вступление, как «пролог», характерно для древней и средневековой литературы. И, вместе с тем, оно почти не встречается в литературе нового времени. Сказочность пролога, когда семь крестьян-правдоискателей решаются пуститься в великое путешествие по Руси, мотивирована реальной социальной необходимостью: познать пореформенную Русь во всех проявлениях ее нового бытия, на сломе крепостничества и свободы – подчас еще не осознанной и не прочувствованной свободы народной жизни:
Распадение единых законов общей жизни всего более коснулось простого народа – поэтому его проблемы и его мера счастья вынесены в центр поэмы. Эпичность повествования не исключает причастности авторского тона ко всему изображаемому: словно ласкающая, напевная интонация смягчает значение простонародных, нередко мужицких слов:
Некрасов не считает возможным ставить в один ряд идеал «господского счастья» («Покой, богатство, честь») и убогий образ «счастья крестьянского», основанного на насущном хлебе и зависящего от физического выживания:
Вопрос о счастье, вынесенный в заглавие поэмы, – это вопрос не столько благополучия, материального довольства и процветания, сколько внутренней гармонии и миропорядка; это подведение итогов прошлого и создание «проекта о будущем», социальной и национальной его модели. Исходя из этого варьируется, меняя комбинации, главный вопрос поэмы: «Кому жить любо-весело, / Вольготно на Руси?» Он слышен и в споре крестьянских баб о том, кому живется «хуже» (гл. «Пьяная ночь» части первой), и в рассуждениях крестьян Вахлачины о том, кто «всех грешней», чей «грех» страшнее: господ или бессловесных рабов.
«Порвалась цепь великая,
Порвалась – расскочилася:
Одним концом по барину,
Другим по мужику!..»
Распадение единых законов общей жизни всего более коснулось простого народа – поэтому его проблемы и его мера счастья вынесены в центр поэмы. Эпичность повествования не исключает причастности авторского тона ко всему изображаемому: словно ласкающая, напевная интонация смягчает значение простонародных, нередко мужицких слов:
С другой стороны, авторская ирония не желает «скрывать» себя, когда заходит речь о «дольщиках» в вопросе о народном счастье: о попе, помещике Оболте-Оболдуеве, князе Утятине, лакее, заслужившем подагру вылизыванием господских тарелок, бурмистре Климе.
«Не надо бы и крылышек,
Кабы нам только хлебушка
По полупуду в день, —
И так бы мы Русь-матушку
Ногами перемеряли!» —
Сказал угрюмый Пров.
Некрасов не считает возможным ставить в один ряд идеал «господского счастья» («Покой, богатство, честь») и убогий образ «счастья крестьянского», основанного на насущном хлебе и зависящего от физического выживания:
Вместе с тем, среди крестьян есть и подлинно «счастливые» – это те, которым удалось (если воспользоваться словами Гриши Добросклонова) «в рабстве спасти свое сердце»: Яким Нагой, Ермил Гирин, Савелий, богатырь святорусский, Матрена Тимофеевна Корчагина. В истязающих душу и тело человека условиях крепостного права каждый из них сумел «спасти», как самую большую драгоценность, живое сердце. Каждый из них воплощает лучшие крестьянские качества: Яким Нагой – достоинство и гордость за свое сословие, за всех «униженных» и «обиженных»; Ермил Гирин – честность и совестливость, позволившие ему заслужить народную любовь; Савелий – непокорность духа: «Клейменый, да не раб!»; Матрена – неукротимую силу душевного протеста против обстоятельств, способность победить, преодолеть их, сохранив дом и семью: «…Домом правлю я, / Рощу детей…». Представителем всех «несчастных» и «счастливых» в поэме является сын дьячка села Вахлачина Григорий Добросклонов. Его бесспорное счастье – в выборе доли «народного заступника», готовящей ему суровое испытание в будущем и причисляющей его к «избранным» – к тем, кто «рабам земли» должен «напомнить о Христе»:
«Эй, счастие мужицкое!
Дырявое с заплатами,
Горбатое с мозолями,
Проваливай домой!»
«Песни» заключительной части поэмы – «Пир на весь мир» словно сливаются в одну, торжествующую песню-гимн освобожденного народа:
– «Не надо мне ни серебра,
Ни золота, а дай господь,
Чтоб землякам моим
И каждому крестьянину
Жилось вольготно-весело
На всей святой Руси!»
Поэма осталась неоконченной, породив споры о порядке расположения ее частей (наиболее традиционный: «Часть первая» – «Последыш» – «Крестьянка» – «Пир на весь мир»), но общий смысл и пафос прояснены вполне, афористически сформулированы в пророческих «песнях» Гриши Добросклонова, легендах, притчах и иных первичных жанрах.
Рать подымается —
Неисчислимая!
Сила в ней скажется
Несокрушимая!
«Я лиру посвятил народу своему…»
В 70-е годы строй поэзии Некрасова тяготеет к сжатости и лаконизму. Голые, беспощадные факты подаются поэтом через сгущенную предметность, «газетную» информативность, буквальность, переходящую в иносказание, – с тем, чтобы подчеркнуть то страшное, что происходит в современном мире с живой душой:
Умирая, поэт не мог, подобно тургеневскому Базарову («Я нужен России… Нет, видно не нужен»), подвести единый итог жизненному пути. Проблема отношений с народом предстает как нерешенная, своей незавершенностью обращенная в будущее, прекрасное, как сон:
На позорную площадь кого то
Повезли – там уж ждут палачи.
……………………………………….
Проститутка домой на рассвете
Поспешает, покинув постель;
Офицеры в наемной карете
Скачут за город: будет дуэль.
(«Утро», 1872 или 1873)
Как и итоговая поэма «Кому на Руси жить хорошо», цикл «Последних песен», опубликованных незадолго до смерти Некрасова, создает претворенный в живые звуки образ многоголосого, многоликого мира. Свой «приговор» поэту и его несчастной родине произносят Муза, давно умершая мать, «людская злоба», собственные сила и слабость, уходящая жизнь. Но навстречу всем сомнениям и недугам, физическим и нравственным, из стихов последних лет («Страшный год», «Уныние», «Поэту», «Подражание Шиллеру»), поэмы «Современники» подымается твердый голос человека и поэта, убежденного в своей нужности и правоте:
«Усни, страдалец терпеливый!
Свободной, гордой и счастливой
Увидишь родину свою,
Баю-баю-баю-баю!»
(«Баюшки-баю», 1877)
Современный этап изучения уникального некрасовского наследия ставит больше вопросов, чем предлагает ответов. Место и значение Некрасова в истории национальной культуры и самосознания далеко не осмыслены – а между тем читатель находит в его произведениях и типе личности самые многообразные отражения собственных исканий: от гражданских устремлений до подвижничества в области религиозно-христианского служения, от необходимости познать реальный, «практический» смысл действительности до потребности, в условиях той же действительности, сохранить высокую значимость духовных идеалов.
Я лиру посвятил народу своему.
Быть может, я умру неведомый ему,
Но я ему служил – и сердцем я спокоен…
Пускай наносит вред врагу не каждый воин,
Но каждый в бой иди! А бой решит судьба…
(«Элегия А. Н. Еракову», 1874)
Основные понятия
Романтическая ирония, сатира, физиологический очерк, лирический герой, эпигонство, пародия, прозаизм, перепев, поэтическое многоголосие, интонация, сказ, эпопея, архетип.
Вопросы и задания
1. Покажите на примерах, как усложняется образ «лирического героя» в поэзии Некрасова в связи с соединением в ней народно-эпического и индивидуального начал.
2. Что имел в виду Ю. Н. Тынянов, говоря о «прозаизации стиха» как о ведущей черте поэтического стиля Некрасова?
3. В чем своеобразие раскрытия любовной темы в лирике Некрасова (сопоставьте «панаевский цикл» с лирикой любви в творчестве А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, Ф. И. Тютчева, А. А. Фета).
4. Опираясь на фундаментальное исследование К. И. Чуковского «Мастерство Некрасова», покажите связь некрасовской поэтики с устным народным творчеством (лирика, «Коробейники», «Мороз, Красный нос», «Кому на Руси жить хорошо»).
5. Раскройте своеобразие приемов Некрасова-сатирика (пародия, перепев, ирония и др.).
6. Опираясь на исследование В. А. Сапогова о поэме «Мороз, Красный нос», проанализируйте архетипы в составе образности поэмы; покажите, что она имеет мифопоэтический характер.
7. Почему поэму «Кому на Руси жить хорошо» Некрасов назвал «эпопеей современной крестьянской жизни»?
8. Пользуясь дополнительной литературой, изучите полемику относительно композиционного состава поэмы «Кому на Руси жить хорошо» и подготовьте об этом сообщение.
9. Почему исследователи М. Н. Бойко, Б. О. Корман и др. подчеркивают «многоголосие» как основную особенность поэтической организации лирики Некрасова? Приведите примеры стихотворений, где ведущей лирико-повествовательной формой является сказ.
10. Как проявляются в лирике Некрасова гражданские традиции русской поэзии XVIII в.?
11. Сделайте аргументированный вывод о новаторском характере поэзии Н. А. Некрасова.
2. Что имел в виду Ю. Н. Тынянов, говоря о «прозаизации стиха» как о ведущей черте поэтического стиля Некрасова?
3. В чем своеобразие раскрытия любовной темы в лирике Некрасова (сопоставьте «панаевский цикл» с лирикой любви в творчестве А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, Ф. И. Тютчева, А. А. Фета).
4. Опираясь на фундаментальное исследование К. И. Чуковского «Мастерство Некрасова», покажите связь некрасовской поэтики с устным народным творчеством (лирика, «Коробейники», «Мороз, Красный нос», «Кому на Руси жить хорошо»).
5. Раскройте своеобразие приемов Некрасова-сатирика (пародия, перепев, ирония и др.).
6. Опираясь на исследование В. А. Сапогова о поэме «Мороз, Красный нос», проанализируйте архетипы в составе образности поэмы; покажите, что она имеет мифопоэтический характер.
7. Почему поэму «Кому на Руси жить хорошо» Некрасов назвал «эпопеей современной крестьянской жизни»?
8. Пользуясь дополнительной литературой, изучите полемику относительно композиционного состава поэмы «Кому на Руси жить хорошо» и подготовьте об этом сообщение.
9. Почему исследователи М. Н. Бойко, Б. О. Корман и др. подчеркивают «многоголосие» как основную особенность поэтической организации лирики Некрасова? Приведите примеры стихотворений, где ведущей лирико-повествовательной формой является сказ.
10. Как проявляются в лирике Некрасова гражданские традиции русской поэзии XVIII в.?
11. Сделайте аргументированный вывод о новаторском характере поэзии Н. А. Некрасова.
Литература
Аникин В. Поэма Н. А. Некрасова «Кому на Руси жить хорошо». М., 1973.
Бойко М. Лирика Некрасова. М., 1977.
Евгеньев-Максимов В. Е. Жизнь и деятельность Н. А. Некрасова: В 3-х т. М.; Л., 1947–1952.
Корман Б. О. Лирика Н. А. Некрасова. Воронеж, 1964; 2-е изд. Ижевск, 1978.
Коровин В. И. Русская поэзия XIX века. М., 1983.
Краснов Г. В. «Последние песни» Н. А. Некрасова. М., 1981.
Лебедев Ю. В. Некрасов и русская поэма 1840—1850-х годов. Ярославль. 1971.
Мостовская Н. Н. Храм в творчестве Некрасова // Русская литература. 1995. № 1. С. 194–202.
Пайков Н. Н. О поэтической эволюции раннего Некрасова (1838–1840) // Н. А. Некрасов и русская литература второй половины XIX – начала XX веков. Ярославль. 1982. C. 3—23.
Розанова Л. А. Поэма Н. А. Некрасова «Кому на Руси жить хорошо». Комментарий. Л., 1970.
Сапогов В. А. Анализ художественного произведения: Поэма Н. А. Некрасова «Мороз, Красный нос». Ярославль. 1980.
Скатов Н. Н. Некрасов: Современники и продолжатели. Л., 1973.
Чуковский К. Мастерство Некрасова. М., 1971.
Бойко М. Лирика Некрасова. М., 1977.
Евгеньев-Максимов В. Е. Жизнь и деятельность Н. А. Некрасова: В 3-х т. М.; Л., 1947–1952.
Корман Б. О. Лирика Н. А. Некрасова. Воронеж, 1964; 2-е изд. Ижевск, 1978.
Коровин В. И. Русская поэзия XIX века. М., 1983.
Краснов Г. В. «Последние песни» Н. А. Некрасова. М., 1981.
Лебедев Ю. В. Некрасов и русская поэма 1840—1850-х годов. Ярославль. 1971.
Мостовская Н. Н. Храм в творчестве Некрасова // Русская литература. 1995. № 1. С. 194–202.
Пайков Н. Н. О поэтической эволюции раннего Некрасова (1838–1840) // Н. А. Некрасов и русская литература второй половины XIX – начала XX веков. Ярославль. 1982. C. 3—23.
Розанова Л. А. Поэма Н. А. Некрасова «Кому на Руси жить хорошо». Комментарий. Л., 1970.
Сапогов В. А. Анализ художественного произведения: Поэма Н. А. Некрасова «Мороз, Красный нос». Ярославль. 1980.
Скатов Н. Н. Некрасов: Современники и продолжатели. Л., 1973.
Чуковский К. Мастерство Некрасова. М., 1971.
Глава 7
А. А. Фет 1820–1892
Афанасий Афанасьевич Фет (Шеншин) – один из величайших русских лириков, поэт-новатор, смело продвинувший вперед искусство поэзии и раздвинувший его границы для тончайшей передачи мимолетных, неуловимых движений человеческого сердца.
Эстетический идеал Фета и его происхождение. Программные стихотворения и статьи
Формула «Фет – поэт чистого искусства» настолько прочно вошла в ценностный обиход советского литературного обывателя, настолько прочно укоренилась в школьных и вузовских учебниках по русской литературе, что понадобились напряженные усилия литературоведов, чтобы вытравить из этого штампа идеологический оценочный смысл, заложенный в него еще революционно-демократической критикой рубежа 1850—1860-х годов, и представить художественный мир этой поэзии в его подлинном виде. Но вот парадокс. Даже сегодня, когда Фет назван «одним из тончайших лириков мировой литературы»[34], а в его таланте усматривают то «бетховенские черты», то «своеобразное моцартианство», близкое к гению Пушкина[35], в ряде работ можно встретить обвинения Фета то в «эстетическом сектантстве»[36], то в «воинствующем эстетизме»[37], а то и в «цинично-шовинистическом пафосе» отдельных стихотворений[38].