Авторов Коллектив. Одесский юмор: Антология

сохранялись в сером шкафу

   Серый Шкаф стоял в коридоре, в главном управлении Коллегии Высшей Решимости. У него был обыкновенный, солидный, задумчиво-глуповатый вид, как у всех шкафов. Он не имел ни в ширину, ни в вышину трех аршин, но был могилой нескольких десятков тысяч жизней. На нем красовались две коротеньких надписи: «Каталог ненужных» и «Характеристики-протоколы».
   В каталоге было много отделов и, между прочим, такие: «Воспринимающие впечатления, но не разбирающиеся», «Мелкие последователи», «Пассивные», «Без центров». И так далее.
   Характеристики были кратки, объективны. Впрочем, иногда попадались и резкие выражения, и тогда на обороте неизменно алел красный карандаш председателя Коллегии Ака, отмечавший, что бранить ненужных не следует.
   Вот несколько характеристик.
 
   Ненужный № 14741.
   Здоровье среднее. Ходит к знакомым, не будучи нужен или интересен им. Дает советы. В расцвете сил соблазнил какую-то девушку и бросил ее. Самым крупным событием в жизни считает приобретение мебели для своей квартиры после женитьбы. Мозг вялый, рыхлый. Работоспособности нет. На требование рассказать самое интересное, что он знает о жизни, что ему пришлось видеть, – он рассказал о ресторане «Квиссисана» в Париже. Существо простейшее. Разряд низших обывателей. Сердце слабое. – В 24 часа.
 
   Ненужный № 14623.
   Работает в бондарной мастерской. Класс – посредственный. Любви к делу нет. Мысль во всех областях идет по пути наименьшего сопротивления. Физически здоров, но душевно болен болезнью простейших: боится жизни. Боится свободы. По праздникам, когда свободен, одурманивается алкоголем. Во время революции проявлял энергию: носил красный бант, закупал картофель и все, что можно было: боялся, что не хватит. Гордился рабочим происхождением. Активного участия в революции не принимал, боялся. Любит сметану. Бьет детей. Темп жизни ровно-унылый. – В 24 часа.
 
   Ненужный № 15201.
   Знает восемь языков, но говорит то, что скучно слушать и на одном. Любит мудреные запонки и зажигалки. Очень самоуверен. Самоуверенность черпает из знания языков. Требует уважения. Сплетничает. К живой, настоящей жизни по-воловьи равнодушен. Боится нищих. Сладок в обращении из трусости. Любит убивать мух и других насекомых. Радость испытывает редко. – В 24 часа.
 
   Ненужная № 4356.
   Кричит на прислугу от скуки. Тайно съедает пенку от молока и первый жирный слой бульона. Читает бульварные романы. Валяется по целым дням на кушетке. Самая глубокая мечта: сшить платье с желтыми рукавами и оттопыренными боками. Двенадцать лет ее любил талантливый изобретатель. Она не знала, чем он занимается, и думала, что он электротехник. Бросила его и вышла замуж за кожевенного торговца. Детей не имеет. Часто беспричинно капризничает и плачет. По ночам просыпается, велит ставить самовар, пьет чай и ест. Ненужное существование. – В 24 часа.

6. За работой

   Вокруг Ака и Коллегии Высшей Решимости образовалась толпа служащих-специалистов. Это были доктора, психологи, наблюдатели и писатели. Все они необычайно быстро работали. Бывали случаи, когда в какой-нибудь час несколько специалистов отправляли на тот свет добрую сотню людей. И в Серый Шкаф летела сотня характеристик, в которых четкость выражений соперничала с беспредельной самоуверенностью их авторов.
   В главном управлении с утра до вечера кипела работа. Уходили и приходили квартирные комиссии, уходили и приходили отряды исполнителей приговоров, а за столами, как в огромной редакции, десятки людей сидели и писали быстрыми, твердыми, не размышляющими руками.
   Ак же смотрел на все это узкими, крепкими, непроницаемыми глазами и думал одному ему понятную думу, от которой горбилось тело и все больше и больше седела его большая, буйная, упрямая голова.
   Что-то нарастало между ним и его служащими, что-то стало как будто между его напряженной, бессонной мыслью и слепыми, не размышляющими руками исполнителей.

7. Сомнения Ака

   Как-то члены Коллегии Высшей Решимости пришли в управление, намереваясь сделать Аку очередной доклад.
   Ака на обычном месте не оказалось. Искали его и не нашли. Посылали, звонили по телефону и тоже не нашли.
   Только через два часа случайно обнаружили в Сером Шкафу.
   Ак сидел в Шкафу на могильных бумагах убитых людей и с небывалым даже для него напряжением думал.
   – Что вы тут делаете? – спросили Ака.
   – Вы видите, я думаю, – устало ответил Ак.
   – Но почему же в Шкафу?
   – Это самое подходящее место. Я думаю о людях, а думать о людях плодотворно можно непосредственно на актах их уничтожения. Только сидя на документах уничтожения человека, можно изучать его чрезвычайно странную жизнь.
   Кто-то плоско и пусто засмеялся.
   – А вы не смейтесь, – насторожился Ак, взмахнув чьей-то характеристикой, – не смейтесь. Кажется, Коллегия Высшей Решимости переживает кризис. Изучение погибших людей навело меня на искание новых путей к прогрессу. Вы все научились кратко и ядовито доказывать ненужность того или иного существования. Даже самые бездарные из вас в нескольких фразах убедительно доказывают это. И я вот сижу и думаю о том, правилен ли наш путь?
   Ак опять задумался, затем горько вздохнул и тихо произнес:
   – Что делать? Где выход? Когда изучаешь живых людей, то приходишь к выводу, что три четверти из них надо вырезать, а когда изучаешь зарезанных, то не знаешь: не следовало ли любить их и жалеть? Вот где, по-моему, тупик человеческого вопроса, трагический тупик человеческой истории.
   Ак скорбно умолк и зарылся в гору характеристик мертвецов, болезненно вчитываясь в их протокольно-жуткую немногословность.
   Члены Коллегии отошли. Никто не возражал. Во-первых, потому, что возражать Аку было бесполезно. Во-вторых, потому, что возражать ему не смели. Но все чувствовали, что назревает новое решение, и почти все были недовольны: налаженное дело, ясное и определенное, очевидно, придется менять на другое. И на какое?
   Что еще выдумает этот выживший из ума человек, у которого была над городом такая неслыханная власть?

8. Кризис

   Ак исчез.
   Он всегда исчезал, когда впадал в раздумье. Его искали всюду и не находили. Кто-то говорил, что Ак сидит за городом на дереве и плачет. Затем говорили, что Ак бегает в своем саду на четвереньках и грызет землю.
   Деятельность Коллегии Высшей Решимости ослабела. С исчезновением Ака что-то не клеилось в ее работе. Обыватели надевали на двери своих квартир железные засовы и попросту не пускали к себе проверочные комиссии. В некоторых районах на вопросы членов Коллегии о праве на жизнь отвечали хохотом, а были и такие случаи, когда ненужные люди хватали членов Коллегии Высшей Решимости, проверяли у них право на жизнь и издевательски писали характеристики-протоколы, мало отличающиеся от тех, которые хранились в Сером Шкафу.
   В городе начался хаос. Ненужные, ничтожные люди, которых еще не успели умертвить, до того обнаглели, что стали свободно появляться на улицах, начали ходить друг к другу в гости, веселиться, предаваться всяким развлечениям и даже вступать в брак.
   На улицах поздравляли друг друга:
   – Кончено! Кончено! Ура!
   – Проверка права на жизнь прекратилась.
   – Не находите ли вы, гражданин, что приятней стало жить? Меньше стало человеческого хлама! Даже дышать стало легче.
   – Как вам не стыдно, гражданин! Вы думаете, что ушли из жизни только те, кто не имел права на жизнь? О! Я знаю таких, которые не имеют права жить даже один час, а они живут и будут жить годами, а, с другой стороны, сколько погибло достойнейших личностей! О, если бы вы знали!
   – Это ничего не значит. Ошибки неизбежны. Скажите, вы не знаете, где Ак?
   – Не знаю.
   – Ак сидит за городом на дереве и плачет.
   – Ак бегает на четвереньках и грызет землю.
   – И пускай плачет!
   – Пускай грызет землю!
   – Рано радуетесь, граждане! Рано! Ак сегодня вечером возвращается, и Коллегия Высшей Решимости опять начнет работать.
   – Откуда вы знаете?
   – Я знаю! Хлама человеческого еще слишком много осталось. Надо еще чистить, и чистить, и чистить!
   – Вы очень жестоки, гражданин!
   – Наплевать!
   – Граждане! Граждане! Смотрите! Смотрите!
   – Расклеивают новые плакаты.
   – Смотрите!
   – Граждане! Какая радость! Какое счастье!
   – Граждане, читайте!
   – Читайте!
   – Читайте! Читайте!
   – Читайте!!!

9. Были расклеены плакаты

   По улицам бежали запыхавшиеся люди, с ведерками, полными клейстера. Пачки огромных розовых плакатов с радостным трескучим шелестом разворачивались и прилипали к стенам домов. Их текст был отчетлив, ясен и так прост. Вот он:
   «Всем без исключения.
   С момента опубликования настоящего объявления всем гражданам города разрешается жить. Живите, плодитесь и наполняйте землю. Коллегия Высшей Решимости выполнила свои суровые обязанности и переименовывается в Коллегию Высшей Деликатности. Вы все прекрасны, граждане, и права ваши на жизнь неоспоримы.
   Коллегия Высшей Деликатности вменяет в обязанность особым комиссиям в составе трех членов обходить ежедневно квартиры, поздравлять их обитателей с фактом существования и записывать в особых «Радостных протоколах» свои наблюдения.
   Члены комиссии имеют право опрашивать граждан, как они поживают, и граждане могут, если желают, отвечать подробно. Последнее желательно. Радостные наблюдения будут сохранены в Розовом Шкафу для потомства».

10. Жизнь стала нормальной

   Открылись двери, окна, балконы. Громкие человеческие голоса, смех, пение и музыка вырывались на улицу из них. Толстые, неспособные девушки учились играть на пианино. С утра до ночи рычали граммофоны. Играли также на скрипках, кларнетах и гитарах. Мужчины по вечерам снимали пиджаки, сидели на балконах, растопырив ноги, и икали от удовольствия. Городское движение необычайно усилилось. Мчались на извозчиках и автомобилях молодые люди с дамами. Никто не боялся появляться на улице. В кондитерских и лавочках сластей продавали пирожные и прохладительные напитки. В галантерейных магазинах шла усиленная продажа зеркал. Люди покупали зеркала и с удовольствием смотрелись в них. Художники и фотографы получали заказы на портреты. Портреты вставлялись в рамы, и ими украшали стены квартир. Из-за таких портретов даже случилось убийство, о котором много писали в газетах. Какой-то молодой человек, снимавший в чьей-то квартире комнату, потребовал, чтобы из его комнаты были убраны портреты родителей квартирохозяев. Хозяева обиделись и убили молодого человека, выбросив его на улицу с пятого этажа.
   Чувство собственного достоинства и себялюбие вообще сильно развились. Стали обычным явлением всякие столкновения и дрязги. В этих случаях, наряду с обычной бранью, донимали друг друга и таким, ставшим трафаретным, диалогом:
   – Вы, видно, по ошибке живете на свете? Как видно, Коллегия Высшей Решимости весьма слабо работала…
   – Очень даже слабо, если остался такой субъект, как вы…
   Но, в общем, дрязги были незаметны в нормальном течении. Люди улучшали стол, варили варенье. Увеличивался спрос на теплое вязаное белье, так как все очень дорожили своим здоровьем.
   Члены Коллегии Высшей Деликатности аккуратно обходили квартиры и опрашивали обывателей, как они поживают.
   Многие отвечали, что хорошо, и даже заставляли убеждаться в этом.
   – Вот, – говорили они, самодовольно усмехаясь и потирая руки, – солим огурчики, хе-хе… И маринованные селедочки есть… Недавно взвешивался, полпуда прибавилось веса, слава Богу…
   Другие жаловались на неудобства и сетовали, что мало работала Коллегия Высшей Решимости:
   – Понимаете, еду я вчера в трамвае и – представьте себе! – нет свободного места… Безобразие какое! Пришлось стоять и мне, и моей супруге! Много еще осталось лишнего народа. Толкутся всюду, толкутся, а чего толкутся – так черт их знает! Напрасно не убрали в свое время…
   Третьи возмущались:
   – Имейте в виду, что в четверг и в среду меня никто не поздравлял с фактом существования! Это нахальство! Что же это такое? Может быть, мне к вам ходить за поздравлением, что ли?!

11. Конец рассказа

   В канцелярии Ака, как и раньше, кипела работа: сидели люди и писали. Розовый Шкаф был полон радостными протоколами и наблюдениями. Подробно и тщательно описывались именины, свадьбы, гулянья, обеды и ужины, любовные истории, всякие приключения, и многие протоколы приобрели характер и вид повестей и романов. Жители просили членов Коллегии Высшей Деликатности выпускать их в виде книг, и этими книгами зачитывались.
   Ак молчал.
   Он только еще более сгорбился и поседел.
   Иногда он забирался в Розовый Шкаф и подолгу сидел в нем, как раньше сиживал в Сером Шкафу.
   А однажды Ак выскочил из Розового Шкафа с криком:
   – Резать надо! Резать! Резать! Резать!
   Но увидев белые, быстро бегущие по бумаге руки своих служащих, которые теперь столь же ревностно описывали живых обывателей, как раньше мертвых, махнул рукой, выбежал из канцелярии – и исчез.
   Исчез навсегда.
   Было много легенд об исчезновении Ака, всякие передавались слухи, но Ак так и не нашелся.
   И люди, которых так много в том городе, которых сначала резал Ак, а потом пожалел, а потом опять хотел резать, люди, среди которых есть и настоящие, и прекрасные, и много хлама людского, – до сих пор продолжают жить так, точно никакого Ака никогда не было и никто никогда не поднимал великого вопроса о праве на жизнь.
   1925

Дон Аминадо

У моря

 
Утро. Море. В море парус.
Чтоб сравнений не искать,
Море, скажем, как стеклярус.
Тишина и благодать.
Человек закинул сети
И веслом не стал грести.
До чего же рыбы эти
Дуры, Господи прости!..
Ну о чем ты, рыба, грезишь
В этой бездне голубой?
Видишь, кажется, а лезешь,
А другие за тобой.
И, как дважды два четыре,
Зашипишь в сковороде…
Где ж прогресс в животном мире,
Где, я спрашиваю, где?!
 

Из собрания объявлений

 
Продается обстановка —
Крюк от лампы и веревка.
 

* * *

 
Одинок. Томлюся. Стражду.
Скромности образчик.
Переписываться жажду
Чрез почтовый ящик.
 

* * *

 
Спец по теплым некрологам.
Обладаю легким слогом.
 

Афоризмы

   Декольте – это только часть истины.

* * *

   Эмиграция напоминает сыр со слезой: сыр слопал, слеза осталась.

* * *

   Волосы – как друзья: седеют и редеют.

* * *

   Живите так, чтобы другим стало скучно, когда вы умрете.

* * *

   Улыбайтесь на всякий случай, случай всегда найдется…

* * *

   У фальшивомонетчиков есть одна хорошая черта: они не ищут популярности.

* * *

   Тише ешь – дольше бушь!

* * *

   Верх невезения: быть спущенным с лестницы и не успеть хлопнуть дверью.

* * *

 
Шумит, гудит Гвадалквивир
В кромешной тьме ночной.
Шумит о том на целый мир,
Что он не Днепрострой.
 
 
Но будет некогда пора,
Перевернется мир…
И в русло потечет Днепра
Река Гвадалквивир.
 
 
И огнедышащий брюнет
С гитарой под полой
Прославит радость новых лет —
Гвадалквивирострой…
 

* * *

 
Был ход вещей уже разгадан.
Народ молчал и предвкушал.
Советский строй дышал на ладан,
Хотя и медленно дышал…
 
 
Но власть идей была упряма,
И понимал уже народ,
Что ладан вместо фимиама
Есть, несомненно, шаг вперед.
 

* * *

 
Чем живешь на свете дольше,
Тем вождей хоронишь больше.
 

* * *

 
«Мы увидим небо в звездах…»,
Так как все взлетим на воздух.
 

* * *

 
Говорят, что один посетитель,
Мавзолей посетивши, сказал:
– Укажи мне такую обитель,
Где бы русский мужик не лежал!
 

Самоэпитафия

   Здесь погребен веселый щелкопер.
   Почти поэт, но не поэт, конечно.
   Среди планет беспечный метеор,
   Чей легкий свет проходит быстротечно.
   Он мог бы и бессмертие стяжать.
   Но на ходу напишешь разве книжку?!
   А он бежал. И он устал бежать.
   И добежал до кладбища вприпрыжку.

Рис. А. Цалюка

Валентин Катаев
Рассказы и фельетоны

Бородатый малютка

   Год тому назад, приступая к изданию еженедельного иллюстрированного журнала, редактор был бодр, жизнерадостен и наивен, как начинающая стенографистка.
   Редактора обуревали благие порывы, и он смотрел на мир широко раскрытыми детскими голубыми глазами.
   Помнится мне, этот нежный молодой человек, щедро оделив всех сотрудников авансами, задушевно сказал:
   – Да, друзья мои! Перед нами стоит большая и трудная задача. Нам с вами предстоит создать еженедельный иллюстрированный советский журнал для массового чтения. Ничего не поделаешь. По нэпу жить – по нэпу и выть, хе-хе!..
   Сотрудники одобрительно закивали головами.
   – Но, дорогие мои товарищи, прошу обратить особенное внимание, что журнал у нас должен быть все-таки советский… красный, если так можно выразиться. А поэтому – ни-ни! Вы меня понимаете? Никаких двухголовых телят! Никаких сенсационных близнецов! Новый, советский, красный быт – вот что должно служить для нас неиссякающим материалом. А то что же это? Принесут портрет собаки, которая курит папиросы и читает вечернюю газету, и потом печатают вышеупомянутую собаку в четырехстах тысячах экземпляров. К черту собаку, которая читает газету!
   – К черту! Собаку! Которая! Читает! Газету!!! – хором подхватили сотрудники, отправляясь в пивную.
   Это было год тому назад.
   Раздался телефонный звонок. Редактор схватил трубку и через минуту покрылся очень красивыми розовыми пятнами.
   – Слушайте! – закричал он. – Слушайте все! Появился младенец! С бородой! И с усами! Это же нечто феерическое! Фотографа! Его нет? Послать за фотографом автомобиль!
   Через четверть часа в редакцию вошел фотограф.
   – Поезжайте! – задыхаясь, сказал редактор. – Поезжайте поскорее! Поезжайте снимать малютку, у которого есть борода и усы. Сенсация! Сенсация! Клянусь бородой малютки, что мы подымем тираж вдвое. Главное только, чтобы наши конкуренты не успели перехватить у нас бородатого малютку.
   – Не беспокойтесь, – сказал фотограф. – Мы выходим в среду, а они – в субботу. Малютка будет наш. Мы первые покажем миру бакенбарды малютки.
   Но те, которые выходили в субботу, были тоже не лыком шиты. Впрочем, об этом мы узнаем своевременно.
   На следующий день редактор пришел в редакцию раньше всех.
   – Фотограф есть? – спросил он секретаря.
   – Не приходил.
   Редактор нетерпеливо закурил и, чтобы скрасить время ожидания, позвонил к тем, которые выходили в субботу:
   – Алло! Вы ничего не знаете?
   – А что такое? – наивно удивился редактор тех.
   – Младенец-то с бородой, а?
   – Нет, а что такое?
   – И с усами. Младенец.
   – Ну да. Так в чем же дело?
   – Портретик будете печатать?
   – Будем. Отчего же.
   – В субботку, значит?
   – Разумеется, в субботу. Нам не к спеху.
   – А мы – в среду… хи-хи!
   – В час добрый!
   Редактор повесил трубку.
   – Ишь ты! «Мы, говорит, не торопимся». А сам, небось, лопается от зависти. Шутка ли! Младенец с бородой! Раз в тысячу лет бывает!
   Вошел фотограф.
   – Ну что? Как? Показывайте!
   Фотограф пожал плечами.
   – Да ничего особенного. Во-первых, ему не два года, а пять. А во-вторых, у него никакой бороды нет. И усов тоже. И бакенбардов нету тоже. Пожалуйста!
   Фотограф протянул редактору карточку.
   – Гм… Странно… Мальчик как мальчик. Ничего особенного. Жалко. Очень жалко.
   – Я же говорил, – сказал фотограф, – некуда было торопиться. И мальчику только беспокойство. Все время его снимают. Как раз передо мной его снимал фотограф этих самых, которые выходят в субботу. Такой нахальный блондин. Верите ли, целый час его снимал. Никого в комнату не впускал.
   Редактор хмуро посмотрел на карточку малютки.
   – Тут что-то не так, – сказал он мрачно. – Мне Подражанский лично звонил по телефону, и я не мог ошибиться. Говорят, большая черная борода. И усы… тоже черные… большие… Опять же бакенбарды… Не понимаю.
   Редактор тревожно взялся за телефонную трубку.
   – Алло! Так, значит, вы говорите, что помещаете в субботу портрет феноменального малютки?
   – Помещаем.
   – Который с бородой и с усами?
   – Да… И с бакенбардами… Помещаем… А что такое?
   – Гм… И у вас есть карточка? С усами и с бородой?
   – Как же! И с бакенбардами. Есть.
   Редактор похолодел.
   – А почему же, – пролепетал он, – у меня… мальчик без усов… и без бороды… и без бакенбардов?
   – А это потому, что наш фотограф лучше вашего.
   – Что вы этим хотите сказать?… Алло! Алло! Черт возьми! Повесил трубку. Негодяй!
   Редактор забегал по кабинету и остановился перед фотографом.
   – Берите автомобиль. Поезжайте. Выясните. Но если окажется, что они ему приклеили бороду, то я составлю протокол и пригвозжу их к позорному столбу, то есть пригвоздю… Поезжайте!
   Редактор метался по кабинету, как тигр. Через час приехал фотограф.
   – Ну? Что?
   Фотограф, пошатываясь, подошел к стулу и грузно сел. Он был бледен, как свежий труп.
   – Выяснили?
   – В-выяснил, – махнул рукой фотограф и зарыдал.
   – Да говорите же! Не тяните! Фу! Приклеили бороду?
   – Хуже!..
   – Ну что же? Что?
   – Они сначала… сфотографировали бородатого младенца… а потом… побрили его!..
   Редактор потерял сознание. Очнувшись, он пролепетал:
   – Наш… советский… красный малютка с бородой… И побрили! Я этого не вынесу… Боже! За что я так мучительно несчастлив?!
   1924

Чудо кооперации

   Гражданка Полякова застенчиво подошла к столу народного судьи и аккуратно положила на него небольшой, но чрезвычайно пискливый сверток.
   – Подозрений ни на кого не имеете? – деловито поинтересовался судья.
   – Имею подозрение на Кузнецова.
   – Ага! Гражданин Кузнецов, подойдите.
   На задних скамьях послышалось тяжелое сопение, и белобрысый парень выдвинулся вперед.
   – Есть! – сказал он, угрюмо вздохнув.
   – Гражданин Кузнецов, – строго спросил судья, – признаете?
   – Чего-с?
   – Вещественное доказательство, говорю, признаете? Ребенок ваш?
   – Никак нет. Не мой.
   – Однако гражданка Полякова имеет на вас подозрение. Что вы можете сказать в свое оправдание?
   Кузнецов переступил с ноги на ногу и мрачно заметил:
   – Подозрение признаю… А ребенка – никак нет… Не признаю.
   – Значит, вы утверждаете, что между вами и гражданкой Поляковой ничего не происходило?
   – Так точно, происходило.
   – Ага! Раз между вами и гражданкой Поляковой… происходило, значит, ребенок ваш?
   – Никак нет, не мой.
   – Вы меня удивляете, гражданин Кузнецов, – сказал судья, вытирая вспотевший лоб. – Если это не ваш ребенок, так чей же он?
   Кузнецов глотнул воздух и с трудом выдавил из себя:
   – Не иначе как Титушина.
   – А-а-а! Гражданин Титушин, подойдите сюда. Между вами и гражданкой Поляковой что-нибудь происходило?
   – Происходило, – робко сказал Титушин. – А ребенок – не мой.
   – Подозрение ни на кого не имеете?
   – Имею. На Жемарина.
   – Гражданин Жемарин! Происходило?
   – Происходило.
   – Признаете?
   – Не признаю. Имею подозрение на Соловьева.
   Судья залпом выпил стакан воды.
   – Соловьев!
   – Есть.
   – Происходило?
   – Происходило.
   – Признаете?
   – Не признаю.
   – Подозрений ни на кого не имеете?
   – Имею.
   – На кого?
   – На Кузнецова.
   – Гражданин Кузнецов!
   – Есть.
   – Ах, это вы – Кузнецов… Я уже вас, кажется, допрашивал?
   – Так точно. Допрашивали. Происходить происходило, а ребенок не мой.
   – Так чей же он, черт возьми?! – захрипел судья, покрываясь разноцветными пятнами и ударяя кулаком по чернильнице. – Моего секретаря он, что ли?
   Секретарь смертельно побледнел и выронил ручку.
   – Происходить происходило, – пролепетал секретарь, – а только ребенок не мой…
   – Хорошо, – воскликнул судья, – в таком случае я знаю, что мне надо делать!
   С этими словами он удалился на совещание.
   И так далее, и так далее, и так далее… Ввиду всего изложенного выше, а также принимая во внимание существующие законоположения о кооперации, признать вышеупомянутого младенца мужского пола ко-о-пе-ра-тивным, а граждан Кузнецова, Титушина, Жемарина, Соловьева и секретаря Гелиотропова – членами правления оного кооперативного малютки. Означенных граждан кооператоров обязать своевременно вносить «членский» взнос. Малютке же впредь присваивается кооперативная фамилия Кузтижемсолов и имя – Секретарь.
   Гражданка Полякова застенчиво взяла со стола пискливый кооператив, вежливо поклонилась судье и, сияя большими голубыми глазами, удалилась.
 
   Примечание. Нарсуд 3-го участка Каширского уезда села Иванково признал отцами родившегося у гражданки Поляковой ребенка – Кузнецова, Титушина, Жемарина и Соловьева.
   1924

Игнатий Пуделякин

   На прошлой неделе мой друг художник Игнатий Пуделякин наконец возвратился из кругосветного путешествия, которое он совершил «с целью познакомиться с бытом и культработой Западной Европы и Северной Америки, а также сделать серию эскизов и набросков флоры, фауны и архитектуры упомянутых выше стран и вообще», как было собственной Пуделякина рукою написано в соответствующей анкете.