Страница:
Ставка на «вертикаль власти»
Впрочем, выбор Путина мог быть и вполне осознанным. Не исключено, что он просто подсчитал последствия и понял, что не может позволить себе разрывать отношения с доставшейся ему политической системой. При этом он, ориентируясь на силовиков, оставил в руководстве экономической политикой исключительно либералов. Однако в дальнейшем, чем либеральнее был экономический курс, тем жестче и охранительнее становилась политическая среда, обеспечивающая либеральные реформы. Но когда вы делаете такой выбор, т. е. ставите на равные позиции взаимоисключающие политические силы, вы оказываетесь обречены сохранять «вертикаль власти».
Увязка появления термина «вертикаль власти» с Бесланом – случайность, недоразумение. Просто наступил срок завершения продолжительной подготовительной работы, а удачный ли то был момент для объявления о новом политическом повороте – вопрос особый: с этической точки зрения, может быть, и неудачный, но политически абсолютно точный и закономерный. И в этот момент модель политической системы, которую Ельцин создавал как вынужденную и переходную, закрепляется необратимо и окончательно. Изнутри системы поменять ее становится уже невозможно: когда приоритетной задачей провозглашается построение «вертикали власти», система для перемен закрывается. Этот момент маркирован двумя знаковыми событиями: заявлением о том, что отныне мы строим вертикально ориентированную государственность, и арестом Михаила Ходорковского.
Здесь вряд ли уместно обсуждать, хорош Ходорковский или плох. Более того, у меня нет полной уверенности в том, что победа Ходорковского была бы лучшим вариантом в сравнении с тем, что произошло. Но случилось то, что случилось. И случившееся, с моей точки зрения, – не просто преступление. Это – хуже, чем преступление, это – ошибка.
В тот день и час, когда было принято решение об аресте Ходорковского, пришел в действие маховик, остановить который уже нельзя. Он выносил наверх силовиков и спускал вниз либералов, нарушая пропорции внутри правящего класса и побуждая оба слоя элиты закрываться: решение о «вертикали власти» перекрывало каналы вертикальной мобильности, решение по Ходорковскому – уничтожало транспарентность системы «по горизонтали», разрушало ее связь с обществом.
До перехода к открытому выстраиванию Путиным «вертикали власти» еще можно было смикшировать, повернуть, остановить соответствующие процессы. Но как только этот принцип был сформулирован в качестве политической задачи, властная бюрократия обрела организующее начало и стала выстраиваться в упорядоченную, закрытую и устойчивую к внешнему дестабилизирующему воздействию систему.
При этом потребовалось наложить узду на общественное мнение, поскольку люди, которые фокусируют его, хотя и являются меньшинством, но очень активным, и их активность представляет серьезную угрозу для бюрократии. Пришлось также прервать реформирование судебной системы, причем на стадии близкой к завершению. Реализация плана Дмитрия Козака приостанавливается. А сам Козак, который, с моей точки зрения, мог бы стать в момент окончания первого президентского срока оптимальным преемником для Путина (с одной стороны, как человек системы, а с другой – как более открытый политик), исчезает с главной политической арены страны, уходит в политическое небытие.
Вслед за этим запускаются процессы отъема собственности, в которые вовлекаются на равных как либералы, так и силовики. Потому что либо ты лоялен, либо – уходишь. И когда умный и энергичный экономический политик Игорь Шувалов открыто сетует, адресуясь западным политологам, что силовики побеждают, что Роснефть уводят из государственной системы, остается лишь развести руками. Когда он, в составе общей команды, принимал участие в отъеме Юганскнефтегаза, он не понимал, чем это кончится? Он не понимал, что на то они и силовики, чтобы быть сильнее и не останавливаться на достигнутом?
Это, безусловно, довольно поверхностный анализ, всего лишь мои наблюдения, но я формулирую итог: все, крышка захлопнулась, ловушка закрыта, из мышеловки выхода нет. Правда, пока в мышеловке есть сыр, ситуация выглядит почти нормальной, внутренние напряжения и конфликты почти незаметны. Но если и как только сыр закончится, мы все столкнемся с очень большими проблемами: мышки в мышеловке захотят выйти из нее, а выхода нет. И хотя в истории возможно всякое, я смотрю на ближайшее будущее нашего государства в его нынешнем виде пессимистически. Государства, которое с судьбой страны, однако, не отождествляю.
Разумеется, если цены на нефть хотя бы еще лет десять продержатся в районе 60 долларов за баррель, не очень превышая этот порог, но и существенно не снижаясь, если цены на газ будут вести себя так же, тогда все мои опасения беспочвенны. Мне не нравится, как выстроилась система, но я готов буду признать, что ее создатели угадали экономический тренд и построили под него жизнеспособную государственность. Саудовская Аравия, например, вполне жизнеспособная страна, а у нас в России есть преимущества, которых нет у Саудовской Аравии: это просторы, это интеграция в западную экономику и многое другое. Однако в том, что еще лет десять продержится нынешний ценовой уровень на энергоносители, я сомневаюсь. Цены могут либо зашкалить, и тогда мы вместе со всем миром просто не выдержим таких затрат на энергию, либо упадут, и тогда мы полетим вверх тормашками, потому что уже привыкли жить в условиях высочайшей доходности экспорта. А перенастроиться созданная система не сможет.
Увязка появления термина «вертикаль власти» с Бесланом – случайность, недоразумение. Просто наступил срок завершения продолжительной подготовительной работы, а удачный ли то был момент для объявления о новом политическом повороте – вопрос особый: с этической точки зрения, может быть, и неудачный, но политически абсолютно точный и закономерный. И в этот момент модель политической системы, которую Ельцин создавал как вынужденную и переходную, закрепляется необратимо и окончательно. Изнутри системы поменять ее становится уже невозможно: когда приоритетной задачей провозглашается построение «вертикали власти», система для перемен закрывается. Этот момент маркирован двумя знаковыми событиями: заявлением о том, что отныне мы строим вертикально ориентированную государственность, и арестом Михаила Ходорковского.
Здесь вряд ли уместно обсуждать, хорош Ходорковский или плох. Более того, у меня нет полной уверенности в том, что победа Ходорковского была бы лучшим вариантом в сравнении с тем, что произошло. Но случилось то, что случилось. И случившееся, с моей точки зрения, – не просто преступление. Это – хуже, чем преступление, это – ошибка.
В тот день и час, когда было принято решение об аресте Ходорковского, пришел в действие маховик, остановить который уже нельзя. Он выносил наверх силовиков и спускал вниз либералов, нарушая пропорции внутри правящего класса и побуждая оба слоя элиты закрываться: решение о «вертикали власти» перекрывало каналы вертикальной мобильности, решение по Ходорковскому – уничтожало транспарентность системы «по горизонтали», разрушало ее связь с обществом.
До перехода к открытому выстраиванию Путиным «вертикали власти» еще можно было смикшировать, повернуть, остановить соответствующие процессы. Но как только этот принцип был сформулирован в качестве политической задачи, властная бюрократия обрела организующее начало и стала выстраиваться в упорядоченную, закрытую и устойчивую к внешнему дестабилизирующему воздействию систему.
При этом потребовалось наложить узду на общественное мнение, поскольку люди, которые фокусируют его, хотя и являются меньшинством, но очень активным, и их активность представляет серьезную угрозу для бюрократии. Пришлось также прервать реформирование судебной системы, причем на стадии близкой к завершению. Реализация плана Дмитрия Козака приостанавливается. А сам Козак, который, с моей точки зрения, мог бы стать в момент окончания первого президентского срока оптимальным преемником для Путина (с одной стороны, как человек системы, а с другой – как более открытый политик), исчезает с главной политической арены страны, уходит в политическое небытие.
Вслед за этим запускаются процессы отъема собственности, в которые вовлекаются на равных как либералы, так и силовики. Потому что либо ты лоялен, либо – уходишь. И когда умный и энергичный экономический политик Игорь Шувалов открыто сетует, адресуясь западным политологам, что силовики побеждают, что Роснефть уводят из государственной системы, остается лишь развести руками. Когда он, в составе общей команды, принимал участие в отъеме Юганскнефтегаза, он не понимал, чем это кончится? Он не понимал, что на то они и силовики, чтобы быть сильнее и не останавливаться на достигнутом?
Это, безусловно, довольно поверхностный анализ, всего лишь мои наблюдения, но я формулирую итог: все, крышка захлопнулась, ловушка закрыта, из мышеловки выхода нет. Правда, пока в мышеловке есть сыр, ситуация выглядит почти нормальной, внутренние напряжения и конфликты почти незаметны. Но если и как только сыр закончится, мы все столкнемся с очень большими проблемами: мышки в мышеловке захотят выйти из нее, а выхода нет. И хотя в истории возможно всякое, я смотрю на ближайшее будущее нашего государства в его нынешнем виде пессимистически. Государства, которое с судьбой страны, однако, не отождествляю.
Разумеется, если цены на нефть хотя бы еще лет десять продержатся в районе 60 долларов за баррель, не очень превышая этот порог, но и существенно не снижаясь, если цены на газ будут вести себя так же, тогда все мои опасения беспочвенны. Мне не нравится, как выстроилась система, но я готов буду признать, что ее создатели угадали экономический тренд и построили под него жизнеспособную государственность. Саудовская Аравия, например, вполне жизнеспособная страна, а у нас в России есть преимущества, которых нет у Саудовской Аравии: это просторы, это интеграция в западную экономику и многое другое. Однако в том, что еще лет десять продержится нынешний ценовой уровень на энергоносители, я сомневаюсь. Цены могут либо зашкалить, и тогда мы вместе со всем миром просто не выдержим таких затрат на энергию, либо упадут, и тогда мы полетим вверх тормашками, потому что уже привыкли жить в условиях высочайшей доходности экспорта. А перенастроиться созданная система не сможет.
Предчувствие грядущего кризиса
Значит, нас ждет кризис. В какой форме он будет протекать? Я не верю в реальность сценария «оранжевой революции» в России. Этого не произойдет по нескольким причинам.
Во-первых, революция, подобная украинской «оранжевой», в России уже была в августе 1991 года. «Оранжевая революция» – это способ ухода страны от прежнего контролера с помощью другого, нового контролера. В 1991 году мы с помощью Америки уходили от Советского Союза. Грузия с помощью той же Америки уходит от России. Украина уходит от России через Евросоюз. Но от кого, посредством кого и куда будет уходить Россия – мне совершенно непонятно. Да и политических сил, которые способны выполнить эту функцию, я не вижу.
Во-вторых, деградация либерального крыла российской политики сегодня такова, что в сравнении с ней состояние силового политического блока покажется просто идеальным. Во всяком случае, Игорь Иванович Сечин как политик-бюрократ даст сто очков вперед любому демократическому политику. Он свои функции знает куда лучше, а свои цели отслеживает куда внимательнее, чем тот – свои.
Безусловно, вплоть до ареста Ходорковского, о чем я уже говорил, существовал и иной вариант развития политического процесса. Была практически идеальная модель: власть сама выращивала номенклатурную оппозицию во главе с Михаилом Касьяновым, которая при помощи той же власти постепенно трансформировала (но не ломала) существующую систему. Можно предположить, что таким путем страна в течение двух президентских сроков могла выйти к каким-то иным политическим горизонтам, вплоть до подготовки почвы для перехода к парламентской республике. Но сегодня я уже не вижу никаких шансов для движения в этом направлении.
А симптомы приближающегося кризиса налицо. Похоже, уже возникают определенные экономические проблемы. Прежде всего, они связаны с существенным понижением мировых цен на энергоносители в конце лета и начале осени 2006 года (примерно на 18 % за три недели) при неясных перспективах на будущее. Резко снизилась за последние месяцы капитализация Газпрома. Очевидны и непосредственно политические риски, обусловленные вступлением страны в очередной электоральный цикл. Какова же может быть реакция на эти вызовы и риски?
Есть «стратегия Кутузова»: ничего не делать и позволить истории течь самой – тогда, возможно, все придет туда, куда нужно. И есть «стратегия воли», когда политический актор ломает естественный ход истории и пытается развернуть ее в нужном направлении. Если бы после Ельцина был избран первый вариант – ничего не делать (как, например, поступал Примаков, когда был премьером), то, может быть, мы смогли бы 2008 год проскочить. Но власть пошла иным путем, который и привел к нынешнему предкризисному состоянию. Она выбрала «стратегию воли», но такую, которая оказалась стратегически бесплодной и быстро выдохлась, сменившись отсутствием какой-либо стратегии вообще. И сегодня в Кремле пугают друг друга «оранжевой революцией», страшилками про то, что Америка готова поглотить Россию, что завтра будет война… В закрытом клубе под названием ЗАО «Кремль», судя по косвенным данным, уже началась внутренняя паника, раздрай там хуже, чем в оппозиции, и друг друга члены этого клуба ненавидят больше, чем оппозиция ненавидит их совокупно.
Более того, там уже явным образом сформировались две группировки, которые можно обозначить (памятуя о выборах 2007–2008 годов) как «выборную» и «антивыборную». Первая настаивает на проведении выборов путем продвижения кандидатуры преемника. Вторая – не хочет отпускать Путина с президентского поста ни при каких обстоятельствах.
Путин – человек очень умный, он прекрасно понимает, что ему в любом случае в 2008-м необходимо уходить, что только при таком условии он получает надежную международную гарантию безопасности. Известна красивая историческая параллель, которая, конечно, условна как все исторические параллели. Суть ее такова: с разрывом ровно в 200 лет основные этапы Великой французской революции и новейшей российской истории обнаруживают поразительное сходство. 1789 год – созываются Генеральные штаты, 1989 – первый съезд народных депутатов СССР. В том и другом случае открывается клапан кадрового обновления власти, появляются новые люди, действия которых тотчас входят в противоречие с интересами старых кланов; в обществе начинаются разброд и шатания. 1791 год – неудачное бегство короля, 1991 год – Форос. 1793 год – казнь Марии-Антуанетты и Людовика ХVI, 1993 – попытка переворота и обстрел парламента (настаиваю: обстрел, а не расстрел, которого как такового не было). Пропускаем несколько этапов… 1799 год – фактический приход Наполеона к власти, 1999-й – фактический приход Путина к власти. 1804 год – пожизненное консульство Наполеона, 2004-й – второй срок с перспективой пожизненного президентства. 1808 год – Тильзит, вершина побед Бонапарта, а дальше 1812 год и за ним 1814-й и 1815-й. Итог – остров Св. Елены.
Чтобы прервать аналогичный ход событий, надо вовремя уходить.
Во-первых, революция, подобная украинской «оранжевой», в России уже была в августе 1991 года. «Оранжевая революция» – это способ ухода страны от прежнего контролера с помощью другого, нового контролера. В 1991 году мы с помощью Америки уходили от Советского Союза. Грузия с помощью той же Америки уходит от России. Украина уходит от России через Евросоюз. Но от кого, посредством кого и куда будет уходить Россия – мне совершенно непонятно. Да и политических сил, которые способны выполнить эту функцию, я не вижу.
Во-вторых, деградация либерального крыла российской политики сегодня такова, что в сравнении с ней состояние силового политического блока покажется просто идеальным. Во всяком случае, Игорь Иванович Сечин как политик-бюрократ даст сто очков вперед любому демократическому политику. Он свои функции знает куда лучше, а свои цели отслеживает куда внимательнее, чем тот – свои.
Безусловно, вплоть до ареста Ходорковского, о чем я уже говорил, существовал и иной вариант развития политического процесса. Была практически идеальная модель: власть сама выращивала номенклатурную оппозицию во главе с Михаилом Касьяновым, которая при помощи той же власти постепенно трансформировала (но не ломала) существующую систему. Можно предположить, что таким путем страна в течение двух президентских сроков могла выйти к каким-то иным политическим горизонтам, вплоть до подготовки почвы для перехода к парламентской республике. Но сегодня я уже не вижу никаких шансов для движения в этом направлении.
А симптомы приближающегося кризиса налицо. Похоже, уже возникают определенные экономические проблемы. Прежде всего, они связаны с существенным понижением мировых цен на энергоносители в конце лета и начале осени 2006 года (примерно на 18 % за три недели) при неясных перспективах на будущее. Резко снизилась за последние месяцы капитализация Газпрома. Очевидны и непосредственно политические риски, обусловленные вступлением страны в очередной электоральный цикл. Какова же может быть реакция на эти вызовы и риски?
Есть «стратегия Кутузова»: ничего не делать и позволить истории течь самой – тогда, возможно, все придет туда, куда нужно. И есть «стратегия воли», когда политический актор ломает естественный ход истории и пытается развернуть ее в нужном направлении. Если бы после Ельцина был избран первый вариант – ничего не делать (как, например, поступал Примаков, когда был премьером), то, может быть, мы смогли бы 2008 год проскочить. Но власть пошла иным путем, который и привел к нынешнему предкризисному состоянию. Она выбрала «стратегию воли», но такую, которая оказалась стратегически бесплодной и быстро выдохлась, сменившись отсутствием какой-либо стратегии вообще. И сегодня в Кремле пугают друг друга «оранжевой революцией», страшилками про то, что Америка готова поглотить Россию, что завтра будет война… В закрытом клубе под названием ЗАО «Кремль», судя по косвенным данным, уже началась внутренняя паника, раздрай там хуже, чем в оппозиции, и друг друга члены этого клуба ненавидят больше, чем оппозиция ненавидит их совокупно.
Более того, там уже явным образом сформировались две группировки, которые можно обозначить (памятуя о выборах 2007–2008 годов) как «выборную» и «антивыборную». Первая настаивает на проведении выборов путем продвижения кандидатуры преемника. Вторая – не хочет отпускать Путина с президентского поста ни при каких обстоятельствах.
Путин – человек очень умный, он прекрасно понимает, что ему в любом случае в 2008-м необходимо уходить, что только при таком условии он получает надежную международную гарантию безопасности. Известна красивая историческая параллель, которая, конечно, условна как все исторические параллели. Суть ее такова: с разрывом ровно в 200 лет основные этапы Великой французской революции и новейшей российской истории обнаруживают поразительное сходство. 1789 год – созываются Генеральные штаты, 1989 – первый съезд народных депутатов СССР. В том и другом случае открывается клапан кадрового обновления власти, появляются новые люди, действия которых тотчас входят в противоречие с интересами старых кланов; в обществе начинаются разброд и шатания. 1791 год – неудачное бегство короля, 1991 год – Форос. 1793 год – казнь Марии-Антуанетты и Людовика ХVI, 1993 – попытка переворота и обстрел парламента (настаиваю: обстрел, а не расстрел, которого как такового не было). Пропускаем несколько этапов… 1799 год – фактический приход Наполеона к власти, 1999-й – фактический приход Путина к власти. 1804 год – пожизненное консульство Наполеона, 2004-й – второй срок с перспективой пожизненного президентства. 1808 год – Тильзит, вершина побед Бонапарта, а дальше 1812 год и за ним 1814-й и 1815-й. Итог – остров Св. Елены.
Чтобы прервать аналогичный ход событий, надо вовремя уходить.
Дилеммы Путина
Парадокс, однако, состоит в том, что на сегодняшний день в своем противостоянии «антивыборной» группировке Путин может апеллировать только к той силе, которую сам же затоптал, т. е. к медиаресурсам. Напомню, что на всем протяжении своего правления Ельцин никогда медиа не трогал, потому что прекрасно понимал, что свободные медиа защищают эффективнее, чем подконтрольные. Сегодня Путин объективно нуждается в СМИ. Именно через них он транслирует свои обещания уйти после второго срока, понимая, что только посредством апелляций к населению он может защитить себя от принуждения остаться. Но ресурс медиа работает плохо, потому что разрушена связь между ними и обществом. А разрушена она потому, что СМИ перестали быть свободными. При таком положении вещей лидер остается один на один со своими «друзьями», которые не могут допустить его ухода.
Возможные сценарии, которые они могут попытаться реализовать, – это внутренние беспорядки с последующим введением чрезвычайного положения или внешняя война. Сейчас идут своего рода военные учения (я имею в виду Кондопогу и то, что происходит вокруг Грузии), опробуются разные варианты, какой сработает. Несомненно, вы не можете точно спланировать поведение господина Саакашвили, вы не можете спланировать раздражение отморозков в Кондопоге, но вы можете эти точки напряжения использовать, чтобы посмотреть, как развивается ситуация, каким образом можно ее локализовать или, напротив, позволить беспрепятственно развиваться дальше.
В Кондопоге – классический случай, когда ситуации дали взорваться, до определенного момента не мешали, а потом резко одернули. Это похоже на армейские учения. А с Грузией, полагаю, отрабатывается некий вариант использования «внешнего» фактора. Иначе невозможно объяснить, почему такое внимание уделяется столь политически ничтожным державам, как Молдавия и Грузия. Я ничего плохого о грузинах и молдаванах сказать не хочу, но в политическом отношении эти державы Россию вообще не должны волновать. Договариваться, чтобы интересы абхазцев и осетин как граждан России (но не Абхазии и не Осетии) защищались, – необходимо. Но отстаивать интересы территорий – это как-то странно, с моей точки зрения.
Итак, на сегодняшний день силовая («антивыборная») группировка во власти побеждает. Но она пока еще не победила окончательно. Более того, Путин уже дал этой группировке первый бой, когда аккуратно убрал Владимира Устинова с поста генпрокурора. Война во власти, с моей точки зрения, уже идет по полной программе. Тот факт, что Газпром был вынужден купить Сибнефть по завышенным ценам, прямо указывает на это. Прежде расчет был на инкорпорирование в структуру Газпрома Роснефти и использование дивидендов в ходе предвыборной кампании. Силовики этот ресурс отобрали, и Газпрому пришлось покупать Сибнефть по ценам выше рыночных у ее реальных владельцев. С этого момента ситуация уже вышла из равновесия, и дальше процесс пойдет по нарастающей.
Силовики неизбежно захотят приватизировать Роснефть до окончания предвыборного цикла, т. е. до 2007 года. Либералы вынуждены будут дать им бой, в котором полетят головы.
Путин пытается микшировать ситуацию: то, что он снял с поста Устинова, не убирая его из политической системы, показывает, что он пока предпочитает демонстрировать обеим сторонам, кто в доме хозяин. Одним он показывает, что если они намерены спустить с цепи бульдога, то он в состоянии посадить бульдога снова на цепь; другим – что если они надеются с его помощью навсегда избавиться от этого бульдога, то ошибаются: он будет сидеть на цепи там, где ему указано.
Есть и другой сигнал от Путина – 17 отставок в высшем эшелоне власти с конца лета 2006 года. Среди них – две в руководстве ФСБ и еще две – в Администрации президента. Иными словами, борьба уже идет не на жизнь, а на смерть. И пока победителем в этой борьбе остается сам Путин. Он демонстрирует всем, что главный вопрос окончательно еще не решен.
Тем не менее я, повторяю, наблюдаю симптомы нарастающего кризиса, выходом из которого будет не «управляемая революция», а что-то совсем иное. Я не пророк, но это будет не просто политический кризис в его привычных для нас проявлениях. Это будет кризис, развивающийся по схеме недавних событий в Будапеште или тех, что назревают в Варшаве, – неуправляемый порыв стихийного недовольства людей, но в гораздо более жестких формах.
Смута в верхах имеет свойство распространяться и на более низкие этажи общественного здания. А смута в российских верхах не ситуативная, обусловленная только предстоящими выборами. Она системная. В подтверждение – один лишь пример.
У меня есть свои идеологические симпатии и антипатии. Но, отдавая предпочтение либеральной модели государства, я понимаю, что можно жить и при антилиберальной. Человеческая жизнь, в конце концов, протяженнее любого отдельно взятого исторического периода. Но у антилиберальной (номенклатурно-бюрократической) модели, как и у либеральной, есть свои законы функционирования. Они просты: своих не сдают, из системы не выбрасывают, если ты ее не предал. Но сегодня этот принцип нарушается точно так же, как нарушается принцип свободных выборов.
Поговорите с людьми из номенклатуры: они за свою шкуру, за свое положение дрожат так, как никогда ни один советский чиновник не дрожал. Советский партократ дрожал, потому что все время должен был думать: понизят – не понизят, какой номер пайка будет – по первому разряду или по второму, переведут ли в какой-нибудь город, где нет ресурсов, а есть только сельское хозяйство, или не переведут, хороший обком дадут или так себе. Но что его вышвырнут из системы в поле голого и как врага, он не мог такого предположить.
Такое было только в среднесталинский период. Послевоенный Сталин уже не мог позволить себе подобного. Более того, даже во время большого сталинского террора у опальных, но не репрессированных представителей номенклатуры был шанс вернуться в элиту: номенклатура знала, что существует нижняя граница падения. А где эта нижняя граница проходит сегодня, номенклатура не знает. Нарушены все базовые принципы ее формирования – и демократические, и недемократические. Сегодня невозможно нормально жить и тем, кто хочет жить при демократии, и тем, кто хочет жить при номенклатурных порядках.
Иными словами, система перестала быть самонастраиваемой, она управляема изнутри лишь до тех пор, пока Путин держит рычаги управления в своих руках. Но самоизмениться она не в состоянии.
Возможные сценарии, которые они могут попытаться реализовать, – это внутренние беспорядки с последующим введением чрезвычайного положения или внешняя война. Сейчас идут своего рода военные учения (я имею в виду Кондопогу и то, что происходит вокруг Грузии), опробуются разные варианты, какой сработает. Несомненно, вы не можете точно спланировать поведение господина Саакашвили, вы не можете спланировать раздражение отморозков в Кондопоге, но вы можете эти точки напряжения использовать, чтобы посмотреть, как развивается ситуация, каким образом можно ее локализовать или, напротив, позволить беспрепятственно развиваться дальше.
В Кондопоге – классический случай, когда ситуации дали взорваться, до определенного момента не мешали, а потом резко одернули. Это похоже на армейские учения. А с Грузией, полагаю, отрабатывается некий вариант использования «внешнего» фактора. Иначе невозможно объяснить, почему такое внимание уделяется столь политически ничтожным державам, как Молдавия и Грузия. Я ничего плохого о грузинах и молдаванах сказать не хочу, но в политическом отношении эти державы Россию вообще не должны волновать. Договариваться, чтобы интересы абхазцев и осетин как граждан России (но не Абхазии и не Осетии) защищались, – необходимо. Но отстаивать интересы территорий – это как-то странно, с моей точки зрения.
Итак, на сегодняшний день силовая («антивыборная») группировка во власти побеждает. Но она пока еще не победила окончательно. Более того, Путин уже дал этой группировке первый бой, когда аккуратно убрал Владимира Устинова с поста генпрокурора. Война во власти, с моей точки зрения, уже идет по полной программе. Тот факт, что Газпром был вынужден купить Сибнефть по завышенным ценам, прямо указывает на это. Прежде расчет был на инкорпорирование в структуру Газпрома Роснефти и использование дивидендов в ходе предвыборной кампании. Силовики этот ресурс отобрали, и Газпрому пришлось покупать Сибнефть по ценам выше рыночных у ее реальных владельцев. С этого момента ситуация уже вышла из равновесия, и дальше процесс пойдет по нарастающей.
Силовики неизбежно захотят приватизировать Роснефть до окончания предвыборного цикла, т. е. до 2007 года. Либералы вынуждены будут дать им бой, в котором полетят головы.
Путин пытается микшировать ситуацию: то, что он снял с поста Устинова, не убирая его из политической системы, показывает, что он пока предпочитает демонстрировать обеим сторонам, кто в доме хозяин. Одним он показывает, что если они намерены спустить с цепи бульдога, то он в состоянии посадить бульдога снова на цепь; другим – что если они надеются с его помощью навсегда избавиться от этого бульдога, то ошибаются: он будет сидеть на цепи там, где ему указано.
Есть и другой сигнал от Путина – 17 отставок в высшем эшелоне власти с конца лета 2006 года. Среди них – две в руководстве ФСБ и еще две – в Администрации президента. Иными словами, борьба уже идет не на жизнь, а на смерть. И пока победителем в этой борьбе остается сам Путин. Он демонстрирует всем, что главный вопрос окончательно еще не решен.
Тем не менее я, повторяю, наблюдаю симптомы нарастающего кризиса, выходом из которого будет не «управляемая революция», а что-то совсем иное. Я не пророк, но это будет не просто политический кризис в его привычных для нас проявлениях. Это будет кризис, развивающийся по схеме недавних событий в Будапеште или тех, что назревают в Варшаве, – неуправляемый порыв стихийного недовольства людей, но в гораздо более жестких формах.
Смута в верхах имеет свойство распространяться и на более низкие этажи общественного здания. А смута в российских верхах не ситуативная, обусловленная только предстоящими выборами. Она системная. В подтверждение – один лишь пример.
У меня есть свои идеологические симпатии и антипатии. Но, отдавая предпочтение либеральной модели государства, я понимаю, что можно жить и при антилиберальной. Человеческая жизнь, в конце концов, протяженнее любого отдельно взятого исторического периода. Но у антилиберальной (номенклатурно-бюрократической) модели, как и у либеральной, есть свои законы функционирования. Они просты: своих не сдают, из системы не выбрасывают, если ты ее не предал. Но сегодня этот принцип нарушается точно так же, как нарушается принцип свободных выборов.
Поговорите с людьми из номенклатуры: они за свою шкуру, за свое положение дрожат так, как никогда ни один советский чиновник не дрожал. Советский партократ дрожал, потому что все время должен был думать: понизят – не понизят, какой номер пайка будет – по первому разряду или по второму, переведут ли в какой-нибудь город, где нет ресурсов, а есть только сельское хозяйство, или не переведут, хороший обком дадут или так себе. Но что его вышвырнут из системы в поле голого и как врага, он не мог такого предположить.
Такое было только в среднесталинский период. Послевоенный Сталин уже не мог позволить себе подобного. Более того, даже во время большого сталинского террора у опальных, но не репрессированных представителей номенклатуры был шанс вернуться в элиту: номенклатура знала, что существует нижняя граница падения. А где эта нижняя граница проходит сегодня, номенклатура не знает. Нарушены все базовые принципы ее формирования – и демократические, и недемократические. Сегодня невозможно нормально жить и тем, кто хочет жить при демократии, и тем, кто хочет жить при номенклатурных порядках.
Иными словами, система перестала быть самонастраиваемой, она управляема изнутри лишь до тех пор, пока Путин держит рычаги управления в своих руках. Но самоизмениться она не в состоянии.
О роковых моментах истории и свободе политического выбора
Читатель может заметить, что около 1999 года оптика авторского анализа ситуации меняется. На процессы до 1999 года я смотрю одними глазами, а на процессы после него – другими. Причина тому следующая.
С позиции политического актора, с одной стороны, всегда есть некий набор исторических обстоятельств, которые вы не можете обойти, некая историческая закономерность. Но, с другой стороны, есть и определенная свобода исторического решения. Однако соотношение этих факторов бывает различным и меняется в зависимости от решений, принятых ранее, и изменчивых обстоятельств. К примеру, у Ельцина наибольшая свобода была в 1991 году, она сохранялась и в 1993-м, но чем дальше, тем в большей степени все определяла своего рода железная необходимость. С моей точки зрения, в 1991 году Ельцин сделал правильный выбор. И в 1993 году – тоже правильный. Это позволило сохранить страну, пускай ценой потрясений, за которые мы до сих пор расплачиваемся. Но в 1999 году должен был быть заново сделан еще один свободный выбор, т. е. выбор в пользу развития, преобразования, а не консервации системы.
Этого не произошло. Напротив, после некоторых колебаний 1999–2000 годов был сделан своего рода отрицательный выбор. При этом страна проходит две уже упоминавшиеся мной точки невозврата: арест Ходорковского и Беслан. Дальше – снова действует логика железной необходимости, но если тогда, в 1991 и 1993 годах, мы, принимая очень тяжелые решения, выходили из тупика, то теперь целенаправленно движемся по горизонтали из тупика в тупик.
Тем не менее и сегодня сохраняется известная свобода политического выбора. Сохраняется, говоря иначе, возможность для реализации новой «стратегии воли». Теоретически мыслим, например, «царский» путь, когда Путин, оказавшись в патовой ситуации и поняв, что загнан в тупик, идет ва-банк и сам ломает свою собственную политику, демонтирует им самим выстроенную политическую систему. Я почти не верю в этот вариант, но в истории такое случалось. Это должен быть шаг великого политического деятеля, который ставит на кон весь свой политический капитал, понимая, что вероятность проигрыша очень велика. В 1999 году для такого шага были очень благоприятные обстоятельства. Сейчас шансов на успех гораздо меньше.
Альтернативой же этому опять-таки может быть лишь глубокий системный кризис, который приведет нас к новой развилке с возможностью сделать новый свободный выбор. Правда, при гораздо худших стартовых условиях, чем в 1999–2000 годах.
Определенные симптомы формирования запроса на новое решение и новую парадигму политического лидерства (такого же, как путинское, но более крутого) уже наблюдаются. Сказываются постоянные разговоры о противостоянии окружающему миру, о нарастании внутренней напряженности. Люди начинают ощущать растущую угрозу, но не понимают, от кого она исходит, в чем ее причина. Более того, у них начинает двоиться сознание, потому что они искренне любят Путина, самого популярного политика по данным массовых опросов. Экономика вроде бы налаживается, но жизнь по-прежнему плохая, жить в стране неуютно. Вроде бы при Путине такого быть не должно, но это есть. Как удержать систему, если такие настроения получат развитие, непонятно. Я, по крайней мере, этого не знаю. Если бы знал, сам бы стал политиком.
С позиции политического актора, с одной стороны, всегда есть некий набор исторических обстоятельств, которые вы не можете обойти, некая историческая закономерность. Но, с другой стороны, есть и определенная свобода исторического решения. Однако соотношение этих факторов бывает различным и меняется в зависимости от решений, принятых ранее, и изменчивых обстоятельств. К примеру, у Ельцина наибольшая свобода была в 1991 году, она сохранялась и в 1993-м, но чем дальше, тем в большей степени все определяла своего рода железная необходимость. С моей точки зрения, в 1991 году Ельцин сделал правильный выбор. И в 1993 году – тоже правильный. Это позволило сохранить страну, пускай ценой потрясений, за которые мы до сих пор расплачиваемся. Но в 1999 году должен был быть заново сделан еще один свободный выбор, т. е. выбор в пользу развития, преобразования, а не консервации системы.
Этого не произошло. Напротив, после некоторых колебаний 1999–2000 годов был сделан своего рода отрицательный выбор. При этом страна проходит две уже упоминавшиеся мной точки невозврата: арест Ходорковского и Беслан. Дальше – снова действует логика железной необходимости, но если тогда, в 1991 и 1993 годах, мы, принимая очень тяжелые решения, выходили из тупика, то теперь целенаправленно движемся по горизонтали из тупика в тупик.
Тем не менее и сегодня сохраняется известная свобода политического выбора. Сохраняется, говоря иначе, возможность для реализации новой «стратегии воли». Теоретически мыслим, например, «царский» путь, когда Путин, оказавшись в патовой ситуации и поняв, что загнан в тупик, идет ва-банк и сам ломает свою собственную политику, демонтирует им самим выстроенную политическую систему. Я почти не верю в этот вариант, но в истории такое случалось. Это должен быть шаг великого политического деятеля, который ставит на кон весь свой политический капитал, понимая, что вероятность проигрыша очень велика. В 1999 году для такого шага были очень благоприятные обстоятельства. Сейчас шансов на успех гораздо меньше.
Альтернативой же этому опять-таки может быть лишь глубокий системный кризис, который приведет нас к новой развилке с возможностью сделать новый свободный выбор. Правда, при гораздо худших стартовых условиях, чем в 1999–2000 годах.
Определенные симптомы формирования запроса на новое решение и новую парадигму политического лидерства (такого же, как путинское, но более крутого) уже наблюдаются. Сказываются постоянные разговоры о противостоянии окружающему миру, о нарастании внутренней напряженности. Люди начинают ощущать растущую угрозу, но не понимают, от кого она исходит, в чем ее причина. Более того, у них начинает двоиться сознание, потому что они искренне любят Путина, самого популярного политика по данным массовых опросов. Экономика вроде бы налаживается, но жизнь по-прежнему плохая, жить в стране неуютно. Вроде бы при Путине такого быть не должно, но это есть. Как удержать систему, если такие настроения получат развитие, непонятно. Я, по крайней мере, этого не знаю. Если бы знал, сам бы стал политиком.
Попытка политического консультирования
Что в этой ситуации можно посоветовать российскому лидеру? Я бы ему посоветовал, пока не поздно, создавать номенклатурную оппозицию. По своей природе она может быть неотличима от нынешней элиты – как от ее силовой, так и от либеральной страты. Она будет такой же меркантильной, но при этом – несколько более гибкой и не столь связанной различными обязательствами ни по отношению к силовикам, ни по отношению к либералам. И, главное, она будет способна дать необходимые гарантии сохранения контроля лидеров нынешнего режима за значительной частью ресурсов, имеющихся на сегодняшний день в их распоряжении. Сменяя нынешнюю элиту во власти, она должна быть ориентирована на решение своей главной исторической задачи – обеспечить постепенную адаптацию общественного устройства к неизбежным переменам.
Сейчас формирование такого рода номенклатурной оппозиции (реальной, а не имитационной) по существу блокируется. Система следит за всем, что может представлять угрозу ее стабильности, уничтожает и вытаптывает все подозрительные ростки. Но кадровый ресурс для такой оппозиции имеется. В первую очередь это люди, прошедшие через административные структуры существующего режима, находящиеся на его обочине, имеющие опыт работы в среднем и крупном бизнесе, достаточно лояльные, чтобы гарантировать безопасность представителям режима, и достаточно обиженные, чтобы стремиться к его изменению.
Это те, кому сегодня 45–55 лет. Люди, представляющие средний и мелкий бизнес, которым обещали все, но не дали почти ничего. Не надо бояться того, что отчасти это националистическая и даже, я бы сказал, национал-демократическая оппозиция. Во главе ее должны быть прежде всего русские люди. На ее знамени должно быть написано: «Родина, сила, солидарность». Но со временем цели такого движения должны быть несколько скорректированы. Примерно так: «Свобода, вера, солидарность».
Солидарность здесь – слово ключевое. Дело в том, что все разговоры о российском коллективизме – полная ерунда. Россия – страна не коллективистская, а солидаристская. В нужный момент составляющие ее индивидуумы способны объединиться ради какого-то дела. Но жить в коллективе они не способны и никогда не смогут. В России ни одно коллективное начинание не приводит к успеху, она в этом смысле больше похожа на Америку, чем на Европу. Это, повторюсь, солидаристская страна.
В каких политических формах могут реализоваться описываемые преобразования? Думаю, начинать в любом случае придется в рамках существующей модели, характеризуемой как персонифицированная власть с очень сильным бюрократическим ресурсом. Необходимо переориентироваться на новую среду для формирования политического заказа, на неудовлетворенных людей среди молодежи, среднего и мелкого бизнеса. Нужно создавать новые партии. А для того, чтобы партии появились, нужна общенациональная дискуссия. Для этого, в свою очередь, нужно освобождать медиа… Ну и т. д.
Есть и еще одна альтернатива: новая элита могла бы пойти не политическим, а гуманитарным путем. Существует огромное количество гуманитарных проектов, способных объединить нацию, но беда в том, что до настоящего времени они реализуются исключительно бюрократическими методами. Вот, например, Путин попытался в последнем послании Федеральному собранию подойти к решению демографической проблемы. Но у него целеполагание, как у бюрократа: главное – средства и кто их будет осваивать. А подойти следует иначе, акцентируя гуманитарные аспекты проблемы: ведь это позор страны, когда 600 тысяч детей воспитываются в детских домах. Необходим проект усыновления основной массы воспитанников российских детских домов в течение ближайших десяти лет. Причем, поскольку наша страна патерналистская, лидер должен подать ей пример, чтобы усыновление вошло в моду.
Существуют и проекты, ориентированные на малый и средний бизнес, активизирующие его конкурентный потенциал и личностные амбиции его представителей. Если власти удастся вернуть доверие этой важной социальной группы, это будет серьезным шагом в нужном направлении.
Но у проблемы грядущей трансформации есть и другая сторона, связанная с возможностями общественной альтернативы проектам, выдвигаемым властью. Мы, видимо, не смогли вовремя зафиксировать тот момент, когда в России идея собственности завладела умами. Эта идея, так проклинаемая массами, на самом деле, как только дело доходит до реальных проблем, в момент овладевает умами конкретных представителей самих масс. Пример тому – ситуация, с которой столкнулось московское правительство в Южном Бутове.
Сейчас формирование такого рода номенклатурной оппозиции (реальной, а не имитационной) по существу блокируется. Система следит за всем, что может представлять угрозу ее стабильности, уничтожает и вытаптывает все подозрительные ростки. Но кадровый ресурс для такой оппозиции имеется. В первую очередь это люди, прошедшие через административные структуры существующего режима, находящиеся на его обочине, имеющие опыт работы в среднем и крупном бизнесе, достаточно лояльные, чтобы гарантировать безопасность представителям режима, и достаточно обиженные, чтобы стремиться к его изменению.
Это те, кому сегодня 45–55 лет. Люди, представляющие средний и мелкий бизнес, которым обещали все, но не дали почти ничего. Не надо бояться того, что отчасти это националистическая и даже, я бы сказал, национал-демократическая оппозиция. Во главе ее должны быть прежде всего русские люди. На ее знамени должно быть написано: «Родина, сила, солидарность». Но со временем цели такого движения должны быть несколько скорректированы. Примерно так: «Свобода, вера, солидарность».
Солидарность здесь – слово ключевое. Дело в том, что все разговоры о российском коллективизме – полная ерунда. Россия – страна не коллективистская, а солидаристская. В нужный момент составляющие ее индивидуумы способны объединиться ради какого-то дела. Но жить в коллективе они не способны и никогда не смогут. В России ни одно коллективное начинание не приводит к успеху, она в этом смысле больше похожа на Америку, чем на Европу. Это, повторюсь, солидаристская страна.
В каких политических формах могут реализоваться описываемые преобразования? Думаю, начинать в любом случае придется в рамках существующей модели, характеризуемой как персонифицированная власть с очень сильным бюрократическим ресурсом. Необходимо переориентироваться на новую среду для формирования политического заказа, на неудовлетворенных людей среди молодежи, среднего и мелкого бизнеса. Нужно создавать новые партии. А для того, чтобы партии появились, нужна общенациональная дискуссия. Для этого, в свою очередь, нужно освобождать медиа… Ну и т. д.
Есть и еще одна альтернатива: новая элита могла бы пойти не политическим, а гуманитарным путем. Существует огромное количество гуманитарных проектов, способных объединить нацию, но беда в том, что до настоящего времени они реализуются исключительно бюрократическими методами. Вот, например, Путин попытался в последнем послании Федеральному собранию подойти к решению демографической проблемы. Но у него целеполагание, как у бюрократа: главное – средства и кто их будет осваивать. А подойти следует иначе, акцентируя гуманитарные аспекты проблемы: ведь это позор страны, когда 600 тысяч детей воспитываются в детских домах. Необходим проект усыновления основной массы воспитанников российских детских домов в течение ближайших десяти лет. Причем, поскольку наша страна патерналистская, лидер должен подать ей пример, чтобы усыновление вошло в моду.
Существуют и проекты, ориентированные на малый и средний бизнес, активизирующие его конкурентный потенциал и личностные амбиции его представителей. Если власти удастся вернуть доверие этой важной социальной группы, это будет серьезным шагом в нужном направлении.
Но у проблемы грядущей трансформации есть и другая сторона, связанная с возможностями общественной альтернативы проектам, выдвигаемым властью. Мы, видимо, не смогли вовремя зафиксировать тот момент, когда в России идея собственности завладела умами. Эта идея, так проклинаемая массами, на самом деле, как только дело доходит до реальных проблем, в момент овладевает умами конкретных представителей самих масс. Пример тому – ситуация, с которой столкнулось московское правительство в Южном Бутове.