Страница:
– Говорю тебе – я сумею его утихомирить, – ухмыльнулся Теремон.
– Не будь так уверен. Не ты ли обзывал его в своей колонке выжившим из ума психом? Наш старик почти все время холоден, как сталь, но если довести его до крайности, он обретает поразительный пыл.
– Слушай, Биней, – пожал плечами Теремон, – я, до того как стал обозревателем, был мальчишкой-репортером и специализировался на гробовых интервью – именно на гробовых. Каждый вечер я приходил домой весь в ссадинах, с подбитыми глазами, а то и с парой поломанных костей, но материал всегда добывал. Когда ты несколько лет подряд занимаешься тем, что доводишь людей до потери рассудка с целью получить от них информацию, то приобретаешь некоторую уверенность в себе. Так что с Атором я управлюсь.
– Доводишь людей до потери рассудка? – Биней взглянул на табло календаря в коридоре. На нем мерцающими зелеными знаками светилась дата: 19 тептара. Роковой день, долгие месяцы горевший такими же огненными знаками в сознании каждого сотрудника обсерватории. Последний день, который многие, если не все, жители Калгаиш встретили, будучи в здравом уме. – Тебе не кажется, что эти слова не совсем уместны сегодня вечером?
– Может, ты и прав – посмотрим, – улыбнулся Теремон и спросил, показывая на закрытую дверь в кабинет Атора: – Кто там сейчас?
– Агор, само собой. И Тиланда, наш астроном. Давнит, Симброн, Хиккинан – тоже наши. Больше никого.
– А Сиферра? Она говорила, что придет.
– Ее пока что нет.
– Вот как? – удивился Теремон. – Когда я на днях спросил ее, не предпочтет ли она остаться в Убежище, она чуть не засмеялась мне в лицо. Была полна решимости наблюдать затмение отсюда. Не верится, чтобы она могла передумать. Эта женщина ничего не боится, Биней. Разве что у нее нашлись какие-то неотложные дела…
– Очень возможно.
– А Ширин, наш толстячок? Его тоже нет?
– Нет, Ширин в Убежище.
– Не слишком храбрый мужчина наш Ширин, а?
– У него по крайней мере хватает здравого смысла в этом признаться. Раисста тоже в Убежище, и Наилда, жена Атора, и почти все, кого я знаю – кроме нас, нескольких астрономов. Будь ты поумнее, Теремон, и ты бы там был. Когда вечером настанет Тьма, ты пожалеешь, что тебя там нет.
– Апостол Фолимун 66-й сказал мне год назад примерно то же самое, только он приглашал меня в свое убежище, а не в ваше. Но я приготовился храбро встретить все ужасы, которые уготовили нам боги, друг мой. Мне надо дать репортаж об этом вечере; а как я смогу его дать, если забьюсь в норку под землей, а?
– Завтра не выйдет ни одна газета, где бы ты мог напечатать свой репортаж, Теремон.
– Ты думаешь? – Теремон схватил Бинея за руку, притянул близко к себе, почти что нос к носу, и сказал тихим, полным напряжения голосом: – Слушай, Биней. Скажи мне как другу. Ты вправду искренне веришь, что этим вечером случится такая невероятная вещь, как Приход Ночи?
– Да, верю.
– Боги! Ты серьезно?
– Так серьезно, как никогда в жизни, Теремон.
– Не могу поверить. Ты такой солидный человек, Биней. Такой положительный, такой ответственный. И вот ты берешь откровенно спекулятивные астрономические расчеты, добавляешь немного угля, вырытого в пустыне за тысячу миль отсюда, немного болтовни умалишенных фанатиков и стряпаешь самую дурацкую, самую вздорную апокалипсическую похлебку, которую…
– Не дурацкую, – спокойно ответил Биней. – И не вздорную.
– Значит, сегодня вечером взаправду настанет конец света.
– Да, того света, который мы знаем и любим. Теремон отпустил Бинея и в отчаянии воздел руки.
– Боги! И ты туда же! Поглоти меня Тьма, Биней. Я больше года стараюсь поверить во всю эту чушь – и не могу, хоть убей. Что бы ни говорил ты, или Атор, или Сиферра, или Фолимун 66-й, или Мондиор…
– Подожди еще немного. Всего несколько часов.
– А ведь ты говоришь искренне! – недоумевал Теремон. – Клянусь всеми богами, ты такой же чокнутый, как и сам Мондиор. Надо же! Ну надо же! Вот все, что я могу сказать. Проводи меня к Атору, ладно?
– Предупреждаю – он не хочет тебя видеть.
– Не будь так уверен. Не ты ли обзывал его в своей колонке выжившим из ума психом? Наш старик почти все время холоден, как сталь, но если довести его до крайности, он обретает поразительный пыл.
– Слушай, Биней, – пожал плечами Теремон, – я, до того как стал обозревателем, был мальчишкой-репортером и специализировался на гробовых интервью – именно на гробовых. Каждый вечер я приходил домой весь в ссадинах, с подбитыми глазами, а то и с парой поломанных костей, но материал всегда добывал. Когда ты несколько лет подряд занимаешься тем, что доводишь людей до потери рассудка с целью получить от них информацию, то приобретаешь некоторую уверенность в себе. Так что с Атором я управлюсь.
– Доводишь людей до потери рассудка? – Биней взглянул на табло календаря в коридоре. На нем мерцающими зелеными знаками светилась дата: 19 тептара. Роковой день, долгие месяцы горевший такими же огненными знаками в сознании каждого сотрудника обсерватории. Последний день, который многие, если не все, жители Калгаиш встретили, будучи в здравом уме. – Тебе не кажется, что эти слова не совсем уместны сегодня вечером?
– Может, ты и прав – посмотрим, – улыбнулся Теремон и спросил, показывая на закрытую дверь в кабинет Атора: – Кто там сейчас?
– Агор, само собой. И Тиланда, наш астроном. Давнит, Симброн, Хиккинан – тоже наши. Больше никого.
– А Сиферра? Она говорила, что придет.
– Ее пока что нет.
– Вот как? – удивился Теремон. – Когда я на днях спросил ее, не предпочтет ли она остаться в Убежище, она чуть не засмеялась мне в лицо. Была полна решимости наблюдать затмение отсюда. Не верится, чтобы она могла передумать. Эта женщина ничего не боится, Биней. Разве что у нее нашлись какие-то неотложные дела…
– Очень возможно.
– А Ширин, наш толстячок? Его тоже нет?
– Нет, Ширин в Убежище.
– Не слишком храбрый мужчина наш Ширин, а?
– У него по крайней мере хватает здравого смысла в этом признаться. Раисста тоже в Убежище, и Наилда, жена Атора, и почти все, кого я знаю – кроме нас, нескольких астрономов. Будь ты поумнее, Теремон, и ты бы там был. Когда вечером настанет Тьма, ты пожалеешь, что тебя там нет.
– Апостол Фолимун 66-й сказал мне год назад примерно то же самое, только он приглашал меня в свое убежище, а не в ваше. Но я приготовился храбро встретить все ужасы, которые уготовили нам боги, друг мой. Мне надо дать репортаж об этом вечере; а как я смогу его дать, если забьюсь в норку под землей, а?
– Завтра не выйдет ни одна газета, где бы ты мог напечатать свой репортаж, Теремон.
– Ты думаешь? – Теремон схватил Бинея за руку, притянул близко к себе, почти что нос к носу, и сказал тихим, полным напряжения голосом: – Слушай, Биней. Скажи мне как другу. Ты вправду искренне веришь, что этим вечером случится такая невероятная вещь, как Приход Ночи?
– Да, верю.
– Боги! Ты серьезно?
– Так серьезно, как никогда в жизни, Теремон.
– Не могу поверить. Ты такой солидный человек, Биней. Такой положительный, такой ответственный. И вот ты берешь откровенно спекулятивные астрономические расчеты, добавляешь немного угля, вырытого в пустыне за тысячу миль отсюда, немного болтовни умалишенных фанатиков и стряпаешь самую дурацкую, самую вздорную апокалипсическую похлебку, которую…
– Не дурацкую, – спокойно ответил Биней. – И не вздорную.
– Значит, сегодня вечером взаправду настанет конец света.
– Да, того света, который мы знаем и любим. Теремон отпустил Бинея и в отчаянии воздел руки.
– Боги! И ты туда же! Поглоти меня Тьма, Биней. Я больше года стараюсь поверить во всю эту чушь – и не могу, хоть убей. Что бы ни говорил ты, или Атор, или Сиферра, или Фолимун 66-й, или Мондиор…
– Подожди еще немного. Всего несколько часов.
– А ведь ты говоришь искренне! – недоумевал Теремон. – Клянусь всеми богами, ты такой же чокнутый, как и сам Мондиор. Надо же! Ну надо же! Вот все, что я могу сказать. Проводи меня к Атору, ладно?
– Предупреждаю – он не хочет тебя видеть.
Глава 19
Теремон поначалу вовсе не собирался занимать враждебную астрономам позицию. Это получилось само собой в те месяцы, что предшествовали 19-му тептара.
Теремон был убежден, что причиной этому – его профессиональная честность. Да, Биней его давнишний друг, доктор Атор – бесспорно великий астроном, Ширин – талантливый, прямой и симпатичный человек, а Сиферра – Сиферра интересная, привлекательная женщина и видный археолог. У него не было никакого желания становиться их врагом.
Но он мог писать только то, во что верил. А в глубине души он считал обсерваторскую группировку точно такими же помешанными, как Апостолы Пламени, и точно такими же опасными для общества.
Теремон никак не мог убедить себя в том, что эти люди говорят серьезно. Чем больше времени проводил он в обсерватории, тем безумнее казалась ему идея о затмении.
Невидимая планета, которую практически невозможно обнаружить, странствует по своей орбите, приближаясь к Калгашу каждые несколько десятилетий? Комбинация солнц, согласно которой при следующем приближении планеты на небе останется один Довим? И поэтому свет Довима затмится, погрузив Калгаш во Тьму? И в итоге все сойдут с ума? Ну нет, это не пройдет.
Теремону все это казалось такой же дикостью, как и то, что уже столько лет несут Апостолы. Только Апостолы толкуют еще и о некоем загадочном явлении – о Звездах. У астрономов же хватает совести признаться, что они не имеют о Звездах никакого понятия. Очевидно, это какие-то опять-таки невидимые небесные тела, которые появятся, когда кончится Год Праведности и гнев богов обрушится на Калгаш – так утверждают Апостолы.
– Не может такого быть, – сказал ему однажды вечером Биней в «Клубе Шести солнц». До затмения тогда оставалось еще полгода. – Затмение и Тьма – да. Звезды – нет. Во вселенной ничего нет, кроме нашей планеты, шести солнц, кое-каких мелких астероидов – и Калгаша Второго. Если Звезды есть, почему мы их до сих пор не обнаружили? Почему мы не можем вычислить их по пертурбациям орбиты, как вычислили Калгаш Второй? Нет, Теремон, если Звезды есть – значит, теория всемирного тяготения в чем-то ошибочна. А мы знаем, что она верна.
«Мы знаем, что она верна», – сказал Биней. Но разве Фолимун не говорил в свою очередь: «Мы знаем, что все, о чем говорится в Книге Откровений – истинная правда»?
Когда Биней и Ширин впервые сообщили Теремону все, что им стало известно о скором приходе гибельной Тьмы, журналист, глубоко потрясенный их пророчествами, хотя и сохранивший некоторую долю скепсиса, искренне сделал все, чтобы им помочь. «Атор хочет встретиться с Фолимуном, – сказал тогда Биней. – Хочет выяснить, нет ли у Апостолов каких-нибудь старинных астрономических данных, которые подтвердили бы наши открытия. Ты не можешь как-нибудь это устроить?» «Странное намерение, – сказал Теремон. – Вспыльчивый старый ученый встречается с представителем мракобесов. Но я постараюсь».
Встречу оказалось организовать на удивление легко. Теремон все равно собирался побеседовать с Фолимуном еще раз, и Апостол назначил ему свидание на следующий день.
– Атор? – переспросил Фолимун, когда журналист передал ему просьбу Бинея. – Зачем ему со мной встречаться?
– Может, он хочет сделаться Апостолом, – пошутил Теремон.
– Вряд ли, – засмеялся Фолимун. – Насколько я знаю его, он скорее покрасится в красный цвет и пойдет гулять нагишом по бульвару Саро.
– Может, он обратился, – сказал Теремон и после многозначительной паузы добавил: – Факт тот – мне точно известно – что он со своей командой открыл нечто, совпадающее с вашими предсказаниями насчет прихода Тьмы 19 тептара.
Фолимун позволил себе лишь слегка проявить интерес, чуть-чуть приподняв одну бровь.
– Весьма любопытно, если это правда.
– Вот встретитесь с ним – и узнаете, правда ли это.
– Так я, пожалуй, и поступлю.
И он сдержал слово. Теремон, несмотря на все усилия, так и не узнал, что же произошло во время той встречи. Беседа велась с глазу на глаз, и ни Фолимун, ни Атор никому не рассказывали о ее содержании, насколько знал журналист. Биней, главное связующее звено между ним и обсерваторией, мог только строить догадки.
– Речь шла о древних астрономических летописях, которыми, как полагает шеф, владеют Апостолы – вот все, что я могу сказать. Атор подозревает, что Апостолы передают эти знания из поколения в поколение уже много веков, чуть ли не со времен прошлого затмения. Как тебе известно, некоторые места Книги Откровений написаны на древнем, забытом языке.
– На древней, забытой тарабарщине. Никто еще не сподобился понять, о чем там говорится.
– Я точно не сподобился. Но некоторые вполне уважаемые филологи считают, что эти фрагменты могут быть подлинными доисторическими текстами. Что, если Апостолы в самом деле владеют ключом к этому языку? Но они никому его не открывают, и поэтому те астрономические данные, которые могут содержаться в Книге Откровений, остаются в тайне. Может быть, этот ключ Атор и хочет получить.
– Ты хочешь сказать, – изумился Теремон, – что самый выдающийся астроном нашего времени, а то и всех времен, нуждается в консультации невежественных сектантов-фанатиков?
– Я знаю одно: Атор любит Апостолов и их учение не больше, чем ты, – пожал плечами Биней, – но он считает, что встреча с твоим другом Фолимуном может быть очень полезна.
– Какой же он мне друг – так, профессиональное знакомство.
– Ну, называй как хочешь.
Теремон вдруг, к собственному удивлению, почувствовал, как в нем закипает гнев, и прервал Бинея:
– И мне, знаешь ли, не очень-то будет по душе, если вы с Апостолами заключите какую-то сделку. По мне, Апостолы как раз и есть Тьма – самые темные, самые отвратительные силы реакции. Дай им волю – и они снова, как в средние века, навяжут нам посты, целомудрие и самобичевание. Довольно уже и того, что подобные психопаты ежедневно смущают народ своими идиотскими бредовыми пророчествами – но если еще и человек с таким именем, как Атор, поддержит их смехотворные выдумки своими открытиями, я буду с очень-очень большим подозрением, мой друг, относиться впредь ко всему, что исходит из обсерватории.
Слова Теремона неприятно поразили Бинея.
– Если бы ты знал, Теремон, с каким презрением Атор отзывается об Апостолах, как ему безразлично все, что они отстаивают…
– Почему же он тогда снисходит до разговора с ними?
– Но ведь сам-то ты говорил с Фолимуном?
– Это другое дело. Нравится мне это или нет, Фолимун сегодня – злоба дня. И моя работа состоит в том, чтобы выяснить, о чем он думает.
– Может быть, и Атор хочет того же, – с жаром сказал Биней.
Больше они не стали тогда спорить. Спор явно начинал переходить в ссору, а ссориться им не хотелось. Поскольку Биней действительно не имел понятия, к какому соглашению могли бы прийти Атор и Фолимун, Теремон не видел пользы в том, чтобы мучить его и дальше.
Однако позже он понял, что этот разговор ознаменовал собой начало перемены его отношения к Бинею, Ширину и всей обсерваторской группировке – начало его превращения из сочувствующего, любопытного наблюдателя в язвительного, полного презрения критика. Встреча между директором обсерватории и Апостолом, хотя Теремон сам способствовал ей, казалась ему теперь постыдным сговором, наивной капитуляцией Атора перед силами реакции и слепого невежества.
Когда в печати появились первые сообщения о предстоящем затмении, Теремон, так и не поверивший до конца ученым, несмотря на все доказательства, которые они предъявляли, занял в своей колонке нейтральную позицию.
«Ошеломляющее заявление, – писал он, – заявление, внушающее страх – если оно верно. Как совершенно правильно указывает Атор 77-й, продолжительная Тьма, покрывшая собой весь мир, станет бедствием, какого еще не знал Калгаш. Однако с другого полушария к нам сегодня утром поступило противоположное мнение. "Воздавая должное уважение великому Атору 77-му, – заявляет Герониан 1104-й, главный астроном императорской обсерватории Канипилитиньюка, – мы должны заметить, что пока еще не доказано полностью само существование так называемого Калгаша Второго, не говоря уже о его способности вызвать затмение, предсказанное астрономами Саро. Следует принять во внимание, что диаметр солнца – даже такого мелкого, как Довим – неизмеримо больше диаметра любой блуждающей планеты, и нам представляется весьма маловероятной способность такой планеты занять именно такое положение, чтобы полностью скрыть от мира солнечный свет…»
Затем Мондиор 71-й выступил с речью от 13 умилитара, где с торжеством провозгласил, что величайший ученый мира поддерживает положения Книги Откровений. «Глас науки ныне слился с гласом небес, – кричал Мондиор. – И я заклинаю вас: оставьте пустые мечтания и не надейтесь на чудо. Что должно свершиться – свершится. Ничто не спасет мир от гнева богов, кроме покаяния и вступления на путь праведности и добродетели».
Нашумевшее выступление Верховного Апостола заставило Теремона нарушить свой нейтралитет. Из дружбы к Бинею он до поры до времени позволял себе принимать гипотезу о затмении более или менее всерьез, но теперь стал относиться к ней как к чистейшей белиберде. Кучка ученых поддалась самообману и в порыве ложного энтузиазма, руководствуясь многочисленными косвенными доказательствами и совпадениями, выступила с самой вздорной, самой безумной идеей за все столетие.
На следующий день Теремон написал в своей колонке: «Не правда ли, странно – как это Апостолам удалось обратить в свою веру Атора 77-го? Казалось бы, великий астроном – последний, кто станет поддерживать этих трескучих декламаторов в рясах и капюшонах. Может быть, некий апостольский златоуст заставил великого ученого позабыть о рассудке? Или просто, как шепчутся за увитыми плющом стенами университета, официальный пенсионный возраст, принятый у них, слишком уж высок?»
И это было только начало.
Теремон знал теперь, какой линии ему придерживаться. Если люди начнут принимать это затмение всерьез, то и без всякой Тьмы повсюду начнутся массовые душевные расстройства.
Стоит только всем поверить в то, что 19 тептара настанет Судный день – и задолго до этого начнется паника, общество охватит истерия, никто не будет соблюдать закон и порядок – и только богам известно, какими взрывами страстей завершится этот тревожный период разброда и шатания, когда роковой день настанет и пройдет без всяких событий. Перед ним, Теремоном, встанет задача – проткнуть дутый страх перед Тьмой, Приходом Ночи, Судным днем острым копьем сатиры.
И когда Мондиор гремел о грядущем возмездии богов, Теремон отвечал ему, рисуя картинки того, каким будет мир, если Апостолам удастся изменить его по своему вкусу – все будут ходить на пляж в рубахах до пят, долго молиться перед спортивными мачтами, а всю классику, все пьесы и ревю перепишут, чтобы изгнать малейшую неблагопристойность.
А в ответ на публикацию Атором диаграмм движения невидимого Калгаша Второго по небу, к его схождению с тускло-красным Довимом, Теремон сыпал шуточками насчет драконов, великанов и прочих мифических чудищ, обитающих в небесах.
Когда Мондиор ссылался на авторитет Атора 77-го как пример того, что светская наука поддерживает учение Апостолов, Теремон спрашивал, многого ли стоит авторитет Атора теперь, когда он, по всей видимости, уже не в своем уме, как и Мондиор.
Когда Атор призывал создать запасы продовольствия, заложить фонды научно-технической информации и всего прочего, что потребуется человечеству после вспышки всеобщего безумия, Теремон намекал, что безумие кое-где уже вспыхнуло, и предлагал собственный список вещей, которые следует запасти у себя в подвале: консервные ножи, канцелярские кнопки, таблицу умножения, игральные карты… Не забудьте написать на ярлычке свое имя и привязать его к правому запястью – вдруг после прихода Тьмы вы забудете, как вас зовут. А к левому запястью привяжите ярлычок со словами: «Имя смотри на другой руке»
Словом, когда Теремон завершил свою кампанию, читателям трудно было решить, кто смешнее – чокнутые пророки или жалкие, легковерные созерцатели небес: из обсерватории. Одно было несомненно: стараниями Теремона широкие массы окончательно разуверились в том, что вечером 19 тептара случится что-то из ряда вон выходящее.
Теремон был убежден, что причиной этому – его профессиональная честность. Да, Биней его давнишний друг, доктор Атор – бесспорно великий астроном, Ширин – талантливый, прямой и симпатичный человек, а Сиферра – Сиферра интересная, привлекательная женщина и видный археолог. У него не было никакого желания становиться их врагом.
Но он мог писать только то, во что верил. А в глубине души он считал обсерваторскую группировку точно такими же помешанными, как Апостолы Пламени, и точно такими же опасными для общества.
Теремон никак не мог убедить себя в том, что эти люди говорят серьезно. Чем больше времени проводил он в обсерватории, тем безумнее казалась ему идея о затмении.
Невидимая планета, которую практически невозможно обнаружить, странствует по своей орбите, приближаясь к Калгашу каждые несколько десятилетий? Комбинация солнц, согласно которой при следующем приближении планеты на небе останется один Довим? И поэтому свет Довима затмится, погрузив Калгаш во Тьму? И в итоге все сойдут с ума? Ну нет, это не пройдет.
Теремону все это казалось такой же дикостью, как и то, что уже столько лет несут Апостолы. Только Апостолы толкуют еще и о некоем загадочном явлении – о Звездах. У астрономов же хватает совести признаться, что они не имеют о Звездах никакого понятия. Очевидно, это какие-то опять-таки невидимые небесные тела, которые появятся, когда кончится Год Праведности и гнев богов обрушится на Калгаш – так утверждают Апостолы.
– Не может такого быть, – сказал ему однажды вечером Биней в «Клубе Шести солнц». До затмения тогда оставалось еще полгода. – Затмение и Тьма – да. Звезды – нет. Во вселенной ничего нет, кроме нашей планеты, шести солнц, кое-каких мелких астероидов – и Калгаша Второго. Если Звезды есть, почему мы их до сих пор не обнаружили? Почему мы не можем вычислить их по пертурбациям орбиты, как вычислили Калгаш Второй? Нет, Теремон, если Звезды есть – значит, теория всемирного тяготения в чем-то ошибочна. А мы знаем, что она верна.
«Мы знаем, что она верна», – сказал Биней. Но разве Фолимун не говорил в свою очередь: «Мы знаем, что все, о чем говорится в Книге Откровений – истинная правда»?
Когда Биней и Ширин впервые сообщили Теремону все, что им стало известно о скором приходе гибельной Тьмы, журналист, глубоко потрясенный их пророчествами, хотя и сохранивший некоторую долю скепсиса, искренне сделал все, чтобы им помочь. «Атор хочет встретиться с Фолимуном, – сказал тогда Биней. – Хочет выяснить, нет ли у Апостолов каких-нибудь старинных астрономических данных, которые подтвердили бы наши открытия. Ты не можешь как-нибудь это устроить?» «Странное намерение, – сказал Теремон. – Вспыльчивый старый ученый встречается с представителем мракобесов. Но я постараюсь».
Встречу оказалось организовать на удивление легко. Теремон все равно собирался побеседовать с Фолимуном еще раз, и Апостол назначил ему свидание на следующий день.
– Атор? – переспросил Фолимун, когда журналист передал ему просьбу Бинея. – Зачем ему со мной встречаться?
– Может, он хочет сделаться Апостолом, – пошутил Теремон.
– Вряд ли, – засмеялся Фолимун. – Насколько я знаю его, он скорее покрасится в красный цвет и пойдет гулять нагишом по бульвару Саро.
– Может, он обратился, – сказал Теремон и после многозначительной паузы добавил: – Факт тот – мне точно известно – что он со своей командой открыл нечто, совпадающее с вашими предсказаниями насчет прихода Тьмы 19 тептара.
Фолимун позволил себе лишь слегка проявить интерес, чуть-чуть приподняв одну бровь.
– Весьма любопытно, если это правда.
– Вот встретитесь с ним – и узнаете, правда ли это.
– Так я, пожалуй, и поступлю.
И он сдержал слово. Теремон, несмотря на все усилия, так и не узнал, что же произошло во время той встречи. Беседа велась с глазу на глаз, и ни Фолимун, ни Атор никому не рассказывали о ее содержании, насколько знал журналист. Биней, главное связующее звено между ним и обсерваторией, мог только строить догадки.
– Речь шла о древних астрономических летописях, которыми, как полагает шеф, владеют Апостолы – вот все, что я могу сказать. Атор подозревает, что Апостолы передают эти знания из поколения в поколение уже много веков, чуть ли не со времен прошлого затмения. Как тебе известно, некоторые места Книги Откровений написаны на древнем, забытом языке.
– На древней, забытой тарабарщине. Никто еще не сподобился понять, о чем там говорится.
– Я точно не сподобился. Но некоторые вполне уважаемые филологи считают, что эти фрагменты могут быть подлинными доисторическими текстами. Что, если Апостолы в самом деле владеют ключом к этому языку? Но они никому его не открывают, и поэтому те астрономические данные, которые могут содержаться в Книге Откровений, остаются в тайне. Может быть, этот ключ Атор и хочет получить.
– Ты хочешь сказать, – изумился Теремон, – что самый выдающийся астроном нашего времени, а то и всех времен, нуждается в консультации невежественных сектантов-фанатиков?
– Я знаю одно: Атор любит Апостолов и их учение не больше, чем ты, – пожал плечами Биней, – но он считает, что встреча с твоим другом Фолимуном может быть очень полезна.
– Какой же он мне друг – так, профессиональное знакомство.
– Ну, называй как хочешь.
Теремон вдруг, к собственному удивлению, почувствовал, как в нем закипает гнев, и прервал Бинея:
– И мне, знаешь ли, не очень-то будет по душе, если вы с Апостолами заключите какую-то сделку. По мне, Апостолы как раз и есть Тьма – самые темные, самые отвратительные силы реакции. Дай им волю – и они снова, как в средние века, навяжут нам посты, целомудрие и самобичевание. Довольно уже и того, что подобные психопаты ежедневно смущают народ своими идиотскими бредовыми пророчествами – но если еще и человек с таким именем, как Атор, поддержит их смехотворные выдумки своими открытиями, я буду с очень-очень большим подозрением, мой друг, относиться впредь ко всему, что исходит из обсерватории.
Слова Теремона неприятно поразили Бинея.
– Если бы ты знал, Теремон, с каким презрением Атор отзывается об Апостолах, как ему безразлично все, что они отстаивают…
– Почему же он тогда снисходит до разговора с ними?
– Но ведь сам-то ты говорил с Фолимуном?
– Это другое дело. Нравится мне это или нет, Фолимун сегодня – злоба дня. И моя работа состоит в том, чтобы выяснить, о чем он думает.
– Может быть, и Атор хочет того же, – с жаром сказал Биней.
Больше они не стали тогда спорить. Спор явно начинал переходить в ссору, а ссориться им не хотелось. Поскольку Биней действительно не имел понятия, к какому соглашению могли бы прийти Атор и Фолимун, Теремон не видел пользы в том, чтобы мучить его и дальше.
Однако позже он понял, что этот разговор ознаменовал собой начало перемены его отношения к Бинею, Ширину и всей обсерваторской группировке – начало его превращения из сочувствующего, любопытного наблюдателя в язвительного, полного презрения критика. Встреча между директором обсерватории и Апостолом, хотя Теремон сам способствовал ей, казалась ему теперь постыдным сговором, наивной капитуляцией Атора перед силами реакции и слепого невежества.
Когда в печати появились первые сообщения о предстоящем затмении, Теремон, так и не поверивший до конца ученым, несмотря на все доказательства, которые они предъявляли, занял в своей колонке нейтральную позицию.
«Ошеломляющее заявление, – писал он, – заявление, внушающее страх – если оно верно. Как совершенно правильно указывает Атор 77-й, продолжительная Тьма, покрывшая собой весь мир, станет бедствием, какого еще не знал Калгаш. Однако с другого полушария к нам сегодня утром поступило противоположное мнение. "Воздавая должное уважение великому Атору 77-му, – заявляет Герониан 1104-й, главный астроном императорской обсерватории Канипилитиньюка, – мы должны заметить, что пока еще не доказано полностью само существование так называемого Калгаша Второго, не говоря уже о его способности вызвать затмение, предсказанное астрономами Саро. Следует принять во внимание, что диаметр солнца – даже такого мелкого, как Довим – неизмеримо больше диаметра любой блуждающей планеты, и нам представляется весьма маловероятной способность такой планеты занять именно такое положение, чтобы полностью скрыть от мира солнечный свет…»
Затем Мондиор 71-й выступил с речью от 13 умилитара, где с торжеством провозгласил, что величайший ученый мира поддерживает положения Книги Откровений. «Глас науки ныне слился с гласом небес, – кричал Мондиор. – И я заклинаю вас: оставьте пустые мечтания и не надейтесь на чудо. Что должно свершиться – свершится. Ничто не спасет мир от гнева богов, кроме покаяния и вступления на путь праведности и добродетели».
Нашумевшее выступление Верховного Апостола заставило Теремона нарушить свой нейтралитет. Из дружбы к Бинею он до поры до времени позволял себе принимать гипотезу о затмении более или менее всерьез, но теперь стал относиться к ней как к чистейшей белиберде. Кучка ученых поддалась самообману и в порыве ложного энтузиазма, руководствуясь многочисленными косвенными доказательствами и совпадениями, выступила с самой вздорной, самой безумной идеей за все столетие.
На следующий день Теремон написал в своей колонке: «Не правда ли, странно – как это Апостолам удалось обратить в свою веру Атора 77-го? Казалось бы, великий астроном – последний, кто станет поддерживать этих трескучих декламаторов в рясах и капюшонах. Может быть, некий апостольский златоуст заставил великого ученого позабыть о рассудке? Или просто, как шепчутся за увитыми плющом стенами университета, официальный пенсионный возраст, принятый у них, слишком уж высок?»
И это было только начало.
Теремон знал теперь, какой линии ему придерживаться. Если люди начнут принимать это затмение всерьез, то и без всякой Тьмы повсюду начнутся массовые душевные расстройства.
Стоит только всем поверить в то, что 19 тептара настанет Судный день – и задолго до этого начнется паника, общество охватит истерия, никто не будет соблюдать закон и порядок – и только богам известно, какими взрывами страстей завершится этот тревожный период разброда и шатания, когда роковой день настанет и пройдет без всяких событий. Перед ним, Теремоном, встанет задача – проткнуть дутый страх перед Тьмой, Приходом Ночи, Судным днем острым копьем сатиры.
И когда Мондиор гремел о грядущем возмездии богов, Теремон отвечал ему, рисуя картинки того, каким будет мир, если Апостолам удастся изменить его по своему вкусу – все будут ходить на пляж в рубахах до пят, долго молиться перед спортивными мачтами, а всю классику, все пьесы и ревю перепишут, чтобы изгнать малейшую неблагопристойность.
А в ответ на публикацию Атором диаграмм движения невидимого Калгаша Второго по небу, к его схождению с тускло-красным Довимом, Теремон сыпал шуточками насчет драконов, великанов и прочих мифических чудищ, обитающих в небесах.
Когда Мондиор ссылался на авторитет Атора 77-го как пример того, что светская наука поддерживает учение Апостолов, Теремон спрашивал, многого ли стоит авторитет Атора теперь, когда он, по всей видимости, уже не в своем уме, как и Мондиор.
Когда Атор призывал создать запасы продовольствия, заложить фонды научно-технической информации и всего прочего, что потребуется человечеству после вспышки всеобщего безумия, Теремон намекал, что безумие кое-где уже вспыхнуло, и предлагал собственный список вещей, которые следует запасти у себя в подвале: консервные ножи, канцелярские кнопки, таблицу умножения, игральные карты… Не забудьте написать на ярлычке свое имя и привязать его к правому запястью – вдруг после прихода Тьмы вы забудете, как вас зовут. А к левому запястью привяжите ярлычок со словами: «Имя смотри на другой руке»
Словом, когда Теремон завершил свою кампанию, читателям трудно было решить, кто смешнее – чокнутые пророки или жалкие, легковерные созерцатели небес: из обсерватории. Одно было несомненно: стараниями Теремона широкие массы окончательно разуверились в том, что вечером 19 тептара случится что-то из ряда вон выходящее.
Глава 20
Агор воинственно выпятил нижнюю губу и прожег журналиста гневным взглядом, только усилием воли сдерживая себя.
– Вы здесь? Несмотря на мои распоряжения? Какова наглость!
Теремон, как ни в чем не бывало, протянул ему руку, словно не сомневаясь в том, что Атор ее пожмет. Через некоторое время он опустил ее, но ничуть не утратил своей беззаботности.
– Это вопиющее бесстыдство с вашей стороны – прийти сюда сегодня вечером. – Голос Атора дрожал от едва сдерживаемых эмоций. – Как только у вас хватает совести смотреть нам в глаза?
Биней, нервно покусывающий губы в углу, вмешался:
– Доктор, может быть, все-таки…
– Это ты пригласил его сюда? Зная, что я решительно запретил…
– Я, доктор?
– Это была доктор Сиферра, – сказал Теремон. – Она очень настаивала на том, чтобы я пришел. Я здесь по ее приглашению.
– Сиферра? Очень сомневаюсь. Она всего лишь несколько недель назад говорила мне, что считает вас дураком, не отвечающим за свои действия. И с тех пор тоже отзывалась о вас чрезвычайно резко. Где она, кстати? – огляделся Атор. – Она ведь собиралась прийти, разве нет? – Ответа не последовало, и Атор продолжал: – Это ты привел газетчика, Биней, и меня крайне удивил твой поступок. Сейчас не тот момент, чтобы не подчиняться приказам. Обсерватория сегодня для журналистов закрыта. А для этого журналиста закрыта уже давно. Немедленно выведи его отсюда.
– Директор Атор, – сказал Теремон, – если бы вы только позволили объяснить, какие причины побудили меня…
– Молодой человек, что бы вы сейчас ни сказали – это не перевесит вреда, который нанесли ваши нестерпимые опусы за последние два месяца. Вы вели упорнейшую кампанию против моих усилий и усилий моих коллег подготовить мир к вставшей перед ним угрозе. Своими личностными выпадами вы сделали все, чтобы выставить нашу обсерваторию на посмешище. – Атор взял со стола номер «Хроники» и свирепо потряс им перед Теремоном. – Даже такому известному наглецу, как вы, следовало бы задуматься, прежде чем являться ко мне за разрешением написать о событиях сегодняшнего вечера для этой газеты. Чтобы именно вы… – Атор швырнул газету на пол, подошел к окну и сомкнул руки за спиной. – Вам следует немедленно уйти, – рявкнул он через плечо. – Биней, убери его отсюда.
В голове у Агора стучало, но он знал, что нельзя давать волю гневу. Никому нельзя позволить отвлечь себя от грандиозной катастрофы, которая произойдет сегодня.
Угрюмо уставившись на город внизу, Атор взял себя в руки и вернул себе все спокойствие, на которое был способен в тот вечер.
Онос уже клонился к горизонту. Вскоре он померкнет и скроется в тумане. Атор смотрел на его закат, зная, что больше не увидит этого в здравом рассудке.
С другой стороны горизонта, почти на его черте, был еще виден холодный белый отблеск Ситы. Ее близнец Тано уже закатился и теперь светил на небе другого полушария, где вскоре настанет редкостный пятисолнечный день. Сита тоже быстро исчезала из глаз. В следующий миг не станет и ее. За спиной у Атора шептались Биней с Теремоном.
– Этот человек еще здесь? – зловеще спросил директор.
– Мне кажется, доктор, вам следовало бы его выслушать, – сказал Биней.
– Ах, тебе кажется? Кажется, что я должен его выслушать? – Зарычал Атор. – Нет, Биней. Это он будет меня слушать! – Атор поманил к себе журналиста, который и не думал уходить. – Идите сюда, молодой человек! Я вам дам материал для газеты. – Теремон медленно подошел. – Смотрите: Сита сейчас зайдет – уже зашла. Через несколько мгновений зайдет и Онос. Из всех шести солнц на небе останется один только Довим. Видите?
Вопрос был излишним. Красное карликовое солнце на небе этим вечером казалось еще меньше, чем обычно – меньше, чем было многие годы. Но оно стояло почти в зените, с мрачным величием посылая свои красные лучи и все сильнее заливая город нездешним кровавым светом по мере того, как угасал Онос. Красный отблеск лег на лицо Атора.
– Через четыре часа, – сказал он, – той цивилизации, которую мы знали, настанет конец. Случится это потому, что Довим, как видите, остался на небе один. – Сощурив глаза, астроном посмотрел на горизонт. Последний желтый проблеск Оноса исчез. – Все! Онос зашел. Осталось четыре часа до конца света. Напечатайте это! Только вот читать будет некому.
– Ну, а если пройдут эти четыре часа – и еще четыре – и ничего не случится? – мягко спросил Теремон.
– Не беспокойтесь. Случится, и еще как, уверяю вас.
– Ну, а вдруг?
Атора вновь захлестнул гнев.
– Если вы не хотите уйти сами, а Биней отказывается выпроводить вас, я позову охрану. Впрочем, нет. Я не допущу здесь скандала в последний вечер цивилизации. У вас пять минут, молодой человек, чтобы сказать то, за чем вы пришли. После этого либо я разрешу вам остаться наблюдать затмение, либо вы уйдете по собственной воле. Устраивает?
Теремон раздумывал не больше мгновения.
– Вполне.
Атор достал свои карманные часы.
– Итак, пять минут.
– Хорошо! Во-первых, какая разница, позволите вы мне написать о происходящем как очевидцу или нет? Если ваше предсказание оправдается, мое присутствие не будет иметь никакого значения – мир погибнет, газеты не выйдут, и я ничем не смогу нам повредить. Но что, если никакого затмения не будет? Вашу обсерваторию осмеют так, как ничего на свете еще не осмеивали. Не лучше ли предоставить это другу?
– Уж не вам ли? – хмыкнул Атор.
– Именно мне! – Теремок небрежно уселся на самый удобный в комнате стул и положил ногу на ногу. – Может быть, я в своей колонке и бывал порой резковат, но всегда, когда мог, толковал сомнение в вашу пользу. Как-никак, Биней мне друг. Он первый посвятил меня в то, что здесь происходит, и я, если помните, поначалу полностью сочувствовал вашим исканиям. Но я спрашиваю вас, доктор Атор: как могли вы, один из величайших в истории ученых, позабыть о том, что наш век – это время торжества разума над суеверием, факта над вымыслом, знания над слепым страхом? Апостолы Пламени – это нелепый анахронизм. Книга Откровений – пуганое собрание чепухи. Это известно каждому мыслящему, каждому современному человеку. И людей раздражает, даже гневит, когда ученые поворачиваются налево кругом и говорят, что проповеди этих сектантов – чистая правда. Они…
– Ничего подобного, молодой человек. Если Апостолы предоставили нам кое-какие сведения, в наших расчетах никакой мистики нет. Факты остаются фактами, и нельзя отрицать, что так называемая «чепуха» Апостолов тоже опирается на факты. Мы убедились в этом – к собственной досаде, уверяю вас. Но мы оставили в стороне всю их мифологию и постарались отделить их вполне правдивые предупреждения о неминуемой катастрофе от совершенно нелепой и неосуществимой программы «переделки» общества. Могу вас заверить, что Апостолы теперь ненавидят нас еще сильнее, чем вы.
– Я не питаю к вам ненависти. Просто пытаюсь дать вам понять, что общественность настроена скверно. Люди злы на вас.
– Пусть себе злятся, – презрительно фыркнул Атор.
– Да, но что будет завтра?
– Никакого завтра не будет!
– Допустим, оно все же настанет. Просто предположим. Этот гнев может принять серьезный оборот. Как-никак, а в финансовом мире последние несколько месяцев наблюдается резкий спад. Не знаю, заметили вы или нет, но биржа пережила три краха один за другим. Разумные инвесторы не очень-то верят в конец света, но боятся, как бы в него не поверили другие, и начинают продавать, пока не началась паника, – тем самым как раз и способствуя панике. Потом снова покупают и снова распродают, не успеет рынок восстановиться – и весь губительный цикл повторяется сначала. А что, по-вашему, происходит в торговле? Обыватель вам тоже не верит, но и покупать новую садовую мебель пока что не торопится. Лучше уж придержать денежки на всякий случай – или скупить побольше консервов и боеприпасов, а мебель может и подождать. В общем, вы меня понимаете, доктор Атор. Как только все это кончится, деловые люди накинутся на вас. Скажут, что если чокнутые – прошу прощения – чокнутые под маской серьезных ученых могут в любой момент подорвать всю мировую экономику, напредсказывав невесть что, пора принять против них какие-то меры. Полетят искры, доктор.
Атор равнодушно смотрел на журналиста. Пять минут уже почти истекли.
– И что же вы предлагаете сделать ради спасения ситуации?
– А вот что, – ухмыльнулся Теремон: – с завтрашнего дня я становлюсь вашим неофициальным представителем. То есть пробую разрядить накопившийся против вас гнев таким же способом, каким пытался разрядить напряженность, которую вы нагнетали – с помощью юмора, даже высмеивания, если понадобится. Знаю, знаю – это тяжело будет выдержать, мне ведь придется выставить вас полными идиотами. Но если я заставлю людей смеяться над вами, они, авось, позабудут о своем гневе. А взамен я прошу одного: эксклюзивного права на репортаж из обсерватории этим вечером.
– Вы здесь? Несмотря на мои распоряжения? Какова наглость!
Теремон, как ни в чем не бывало, протянул ему руку, словно не сомневаясь в том, что Атор ее пожмет. Через некоторое время он опустил ее, но ничуть не утратил своей беззаботности.
– Это вопиющее бесстыдство с вашей стороны – прийти сюда сегодня вечером. – Голос Атора дрожал от едва сдерживаемых эмоций. – Как только у вас хватает совести смотреть нам в глаза?
Биней, нервно покусывающий губы в углу, вмешался:
– Доктор, может быть, все-таки…
– Это ты пригласил его сюда? Зная, что я решительно запретил…
– Я, доктор?
– Это была доктор Сиферра, – сказал Теремон. – Она очень настаивала на том, чтобы я пришел. Я здесь по ее приглашению.
– Сиферра? Очень сомневаюсь. Она всего лишь несколько недель назад говорила мне, что считает вас дураком, не отвечающим за свои действия. И с тех пор тоже отзывалась о вас чрезвычайно резко. Где она, кстати? – огляделся Атор. – Она ведь собиралась прийти, разве нет? – Ответа не последовало, и Атор продолжал: – Это ты привел газетчика, Биней, и меня крайне удивил твой поступок. Сейчас не тот момент, чтобы не подчиняться приказам. Обсерватория сегодня для журналистов закрыта. А для этого журналиста закрыта уже давно. Немедленно выведи его отсюда.
– Директор Атор, – сказал Теремон, – если бы вы только позволили объяснить, какие причины побудили меня…
– Молодой человек, что бы вы сейчас ни сказали – это не перевесит вреда, который нанесли ваши нестерпимые опусы за последние два месяца. Вы вели упорнейшую кампанию против моих усилий и усилий моих коллег подготовить мир к вставшей перед ним угрозе. Своими личностными выпадами вы сделали все, чтобы выставить нашу обсерваторию на посмешище. – Атор взял со стола номер «Хроники» и свирепо потряс им перед Теремоном. – Даже такому известному наглецу, как вы, следовало бы задуматься, прежде чем являться ко мне за разрешением написать о событиях сегодняшнего вечера для этой газеты. Чтобы именно вы… – Атор швырнул газету на пол, подошел к окну и сомкнул руки за спиной. – Вам следует немедленно уйти, – рявкнул он через плечо. – Биней, убери его отсюда.
В голове у Агора стучало, но он знал, что нельзя давать волю гневу. Никому нельзя позволить отвлечь себя от грандиозной катастрофы, которая произойдет сегодня.
Угрюмо уставившись на город внизу, Атор взял себя в руки и вернул себе все спокойствие, на которое был способен в тот вечер.
Онос уже клонился к горизонту. Вскоре он померкнет и скроется в тумане. Атор смотрел на его закат, зная, что больше не увидит этого в здравом рассудке.
С другой стороны горизонта, почти на его черте, был еще виден холодный белый отблеск Ситы. Ее близнец Тано уже закатился и теперь светил на небе другого полушария, где вскоре настанет редкостный пятисолнечный день. Сита тоже быстро исчезала из глаз. В следующий миг не станет и ее. За спиной у Атора шептались Биней с Теремоном.
– Этот человек еще здесь? – зловеще спросил директор.
– Мне кажется, доктор, вам следовало бы его выслушать, – сказал Биней.
– Ах, тебе кажется? Кажется, что я должен его выслушать? – Зарычал Атор. – Нет, Биней. Это он будет меня слушать! – Атор поманил к себе журналиста, который и не думал уходить. – Идите сюда, молодой человек! Я вам дам материал для газеты. – Теремон медленно подошел. – Смотрите: Сита сейчас зайдет – уже зашла. Через несколько мгновений зайдет и Онос. Из всех шести солнц на небе останется один только Довим. Видите?
Вопрос был излишним. Красное карликовое солнце на небе этим вечером казалось еще меньше, чем обычно – меньше, чем было многие годы. Но оно стояло почти в зените, с мрачным величием посылая свои красные лучи и все сильнее заливая город нездешним кровавым светом по мере того, как угасал Онос. Красный отблеск лег на лицо Атора.
– Через четыре часа, – сказал он, – той цивилизации, которую мы знали, настанет конец. Случится это потому, что Довим, как видите, остался на небе один. – Сощурив глаза, астроном посмотрел на горизонт. Последний желтый проблеск Оноса исчез. – Все! Онос зашел. Осталось четыре часа до конца света. Напечатайте это! Только вот читать будет некому.
– Ну, а если пройдут эти четыре часа – и еще четыре – и ничего не случится? – мягко спросил Теремон.
– Не беспокойтесь. Случится, и еще как, уверяю вас.
– Ну, а вдруг?
Атора вновь захлестнул гнев.
– Если вы не хотите уйти сами, а Биней отказывается выпроводить вас, я позову охрану. Впрочем, нет. Я не допущу здесь скандала в последний вечер цивилизации. У вас пять минут, молодой человек, чтобы сказать то, за чем вы пришли. После этого либо я разрешу вам остаться наблюдать затмение, либо вы уйдете по собственной воле. Устраивает?
Теремон раздумывал не больше мгновения.
– Вполне.
Атор достал свои карманные часы.
– Итак, пять минут.
– Хорошо! Во-первых, какая разница, позволите вы мне написать о происходящем как очевидцу или нет? Если ваше предсказание оправдается, мое присутствие не будет иметь никакого значения – мир погибнет, газеты не выйдут, и я ничем не смогу нам повредить. Но что, если никакого затмения не будет? Вашу обсерваторию осмеют так, как ничего на свете еще не осмеивали. Не лучше ли предоставить это другу?
– Уж не вам ли? – хмыкнул Атор.
– Именно мне! – Теремок небрежно уселся на самый удобный в комнате стул и положил ногу на ногу. – Может быть, я в своей колонке и бывал порой резковат, но всегда, когда мог, толковал сомнение в вашу пользу. Как-никак, Биней мне друг. Он первый посвятил меня в то, что здесь происходит, и я, если помните, поначалу полностью сочувствовал вашим исканиям. Но я спрашиваю вас, доктор Атор: как могли вы, один из величайших в истории ученых, позабыть о том, что наш век – это время торжества разума над суеверием, факта над вымыслом, знания над слепым страхом? Апостолы Пламени – это нелепый анахронизм. Книга Откровений – пуганое собрание чепухи. Это известно каждому мыслящему, каждому современному человеку. И людей раздражает, даже гневит, когда ученые поворачиваются налево кругом и говорят, что проповеди этих сектантов – чистая правда. Они…
– Ничего подобного, молодой человек. Если Апостолы предоставили нам кое-какие сведения, в наших расчетах никакой мистики нет. Факты остаются фактами, и нельзя отрицать, что так называемая «чепуха» Апостолов тоже опирается на факты. Мы убедились в этом – к собственной досаде, уверяю вас. Но мы оставили в стороне всю их мифологию и постарались отделить их вполне правдивые предупреждения о неминуемой катастрофе от совершенно нелепой и неосуществимой программы «переделки» общества. Могу вас заверить, что Апостолы теперь ненавидят нас еще сильнее, чем вы.
– Я не питаю к вам ненависти. Просто пытаюсь дать вам понять, что общественность настроена скверно. Люди злы на вас.
– Пусть себе злятся, – презрительно фыркнул Атор.
– Да, но что будет завтра?
– Никакого завтра не будет!
– Допустим, оно все же настанет. Просто предположим. Этот гнев может принять серьезный оборот. Как-никак, а в финансовом мире последние несколько месяцев наблюдается резкий спад. Не знаю, заметили вы или нет, но биржа пережила три краха один за другим. Разумные инвесторы не очень-то верят в конец света, но боятся, как бы в него не поверили другие, и начинают продавать, пока не началась паника, – тем самым как раз и способствуя панике. Потом снова покупают и снова распродают, не успеет рынок восстановиться – и весь губительный цикл повторяется сначала. А что, по-вашему, происходит в торговле? Обыватель вам тоже не верит, но и покупать новую садовую мебель пока что не торопится. Лучше уж придержать денежки на всякий случай – или скупить побольше консервов и боеприпасов, а мебель может и подождать. В общем, вы меня понимаете, доктор Атор. Как только все это кончится, деловые люди накинутся на вас. Скажут, что если чокнутые – прошу прощения – чокнутые под маской серьезных ученых могут в любой момент подорвать всю мировую экономику, напредсказывав невесть что, пора принять против них какие-то меры. Полетят искры, доктор.
Атор равнодушно смотрел на журналиста. Пять минут уже почти истекли.
– И что же вы предлагаете сделать ради спасения ситуации?
– А вот что, – ухмыльнулся Теремон: – с завтрашнего дня я становлюсь вашим неофициальным представителем. То есть пробую разрядить накопившийся против вас гнев таким же способом, каким пытался разрядить напряженность, которую вы нагнетали – с помощью юмора, даже высмеивания, если понадобится. Знаю, знаю – это тяжело будет выдержать, мне ведь придется выставить вас полными идиотами. Но если я заставлю людей смеяться над вами, они, авось, позабудут о своем гневе. А взамен я прошу одного: эксклюзивного права на репортаж из обсерватории этим вечером.