Бакли Кристофер. Суматоха в Белом Доме

   – Вам не кажется, что в сложившихся обстоятельствах мне необходимо быть дома?
   – В каких обстоятельствах?
   Он был удивлен моим вопросом не меньше, чем я – его.
   – Ну, учитывая, что ноябрь… Линия была открытой, и никакие вольности в разговорах не допускались.
   Я уверил его, что нет нужды возвращаться, ведь он занят очень важным делом – представлением президента за рубежами нашей страны. И даже сказал, будто бы президент упомянул его имя на недавнем совещании в Овальном кабинете. Такие сообщения всегда радовали вице-президента.
   И все же, что именно задумал президент, не было известно ни мне, ни Фили. Президенту Такеру и прежде случалось удивлять нацию. Такое было в Бойсе, когда он провозгласил его безъядерной зоной, и в 1988 году в Нью-Гемпшире, когда он призвал укротить кислотный ветер, а уж отдав Мексике ее бывшие 180 000 квадратных миль, он в совершенстве овладел искусством политической паузы. Я считал, что он все-таки пойдет на выборы. Конечно же, это расстроит миссис Такер, но мы как-нибудь справимся с ее чувствами, когда дойдет до дела.
   Потом позвонил Чарли Манганелли. Я приготовил жилетку (фигурально говоря), ожидая, что он опять будет жаловаться на президента, самолично занимающегося своей речью.
   Так и было. Чарли не скрывал ярости. Шестьдесят миллионов человек будут слушать, «как он трахает грамматику». И все в таком же духе. Наконец Чарли успокоился. Он сказал нечто такое, что пробудило мое любопытство. Один из его сотрудников докопался, что Бетти Сью Ско-вилль заказала копию речи, произнесенной Эдуардом VIII, когда тот отрекся от престола.
   – А, как вам это? – спросил Чарли.
   – Не знаю, – сказал я, стараясь потянуть с ответом и быстро перебирая в уме варианты. – Президента всегда интересовал период между двумя войнами в английской истории.
   – Чертовщина.
   Пора было заканчивать разговор. Я извинился, сказав, что мне нужно срочно уходить, но сначала взял с него обещание никому ничего не рассказывать. А сам поспешил выложить новость Фили. Тот удивился.
   – Чью речь?
   – Эдуарда VIII, невежественный вы человек. Того, который променял корону Англии на любимую женщину.
   Тут до него дошло.
   – Господи Иисусе!
   Я попросил его никогда больше не упоминать имя Господа всуе. Мне не нравится мелочная придирчивость, но такое я спускать не люблю.
   Фили забарабанил костяшками пальцев по столу.
   – Я только что купил кондоминиум в Александрии, – сказал он.
   Если честно, то я тоже был не рад.
   – Уверен, народ оплачет ваши жилищные расходы, – съязвил я. – Как вы можете думать об этом сейчас?
   – А вам известно, сколько я плачу? Девятнадцать процентов…
   – Сейчас не до ваших платежей. Надо что-то предпринять.
   Он согласился, однако ни он, ни я не могли ничего придумать.
   В то утро мы несколько раз заглядывали к президенту и спрашивали, не нужна ли ему помощь в работе над обращением к нации. И каждый раз взмахом руки он отсылал нас прочь.
   Незадолго до двенадцати часов Фили позвонил мне.
   – Я спросил его, когда можно будет прочитать текст. А он ответил: вам незачем его читать. Тогда я сказал, что ладно, мол, но ведь нужно набрать его для телесуфлера. Он ответил, что сам об этом позаботится. Герб, он темнит, и мне это не нравится.
   Я позвонил Бетти Сью и прямо спросил о речи Эдуарда VIII и речи президента. Оказалось, все правда. И телесуфлер ему доставили в Овальный кабинет. Он собирался сам набирать текст.
   – Вы уверены?
   – Да. Он сказал: «На сей раз не будет никакой утечки».
   – Бетти, но ведь он не умеет печатать.
   – Хотите ему об этом сказать?
   – Нет, – ответил я и положил трубку.
   На ланч мы с Фили пошли вместе, чувствуя себя одинаково несчастными и разбитыми. Президент собирался произнести самую важную в своей политической карьере речь, а мы были не в состоянии ему помочь.
   – К черту, – произнес Фили. – Это его речь.
   – Зачем вы так говорите? Да еще тут. Фили застонал в ответ.
   – Если он хочет свалять дурака перед шестьюдесятью миллионами зрителей, его дело, – сказал Фили.
   А вдруг он заявит, что выставляет свою кандидатуру на пост президента? Плохая речь может повредить предвыборной кампании.
   – Представляете, он начинает и не заканчивает фразу? Ну, как в Сан-Франциско?
   Да уж, проблема.
   – Черт побери, должен же быть способ добраться до этого текста.
   Но мы не могли его придумать.
   Поднимаясь из-за стола, я сказал между делом, что вечером обещал посидеть с Хлопушкой. Иногда я проводил с ним несколько часов, ведь он был моим крестником, да мне и нравилось бывать с ним, особенно когда он подрос и стал восприимчив к религии. (Мне казалось, его родители безразличны к его религиозному воспитанию.) Джоан и дети все еще оставались в Бойсе. Президент и первая леди собирались на концерт в Центр Кеннеди.
   Ближе к вечеру мы с Фили предприняли последнюю попытку убедить президента в необходимости принять нашу помощь. Он был в Овальном кабинете и неумело тыкал одним пальцем в клавиатуру телесуфлера.
   – Нет, спасибо, – весело отозвался президент, вытаскивая отпечатанный листок бумаги. – Я закончил.
   Свернув несколько листков в трубочку, президент открыл правый верхний ящик, бросил туда бумаги и закрыл его.
   – Сэр, – стоял я на своем, – спросите себя, разумно ли это?
   – Тогда, Герб, вы тоже спросите себя, не надоедливы ли вы.
   Надоедлив. Вот и все.
   Шесть тридцать. Я работал над речью о введении метрической системы, которую должен был произнести в Национальном бюро мер и весов, когда дверь открылась и вошел Фили. В руках у него был пакет, обычный пакет, какие дают в магазине под покупки, а на лице сияла широкая улыбка.

21
Охота за сокровищами

   Всю ночь ловили президентского хомяка, а утром нас чуть не казнили на электрическом стуле. Вымотался.

Из дневника. 5 января 1992 года

   – У меня неприятное предчувствие, – сказал я, когда мы с Фили поднимались на лифте, построенном специально для Рузвельта, в личные комнаты президента.
   – Да успокойтесь вы, – прошипел Фили.
   Дверь открылась. Хлопушка, уже в пижаме, бросился со всех ног к нам. Я этого не ждал и получил удар в пах. К тому же, с меня слетели очки.
   Вдевая в ухо сережку, появилась первая леди в вечернем платье.
   – Майк, а вы что тут делаете? Фили ухмыльнулся и сказал, что у нас с ним есть кое-какие дела, вот он и решил не терять времени даром. Уложим Хлопушку и решим все проблемы.
   Пришел президент. На нем был черный галстук.
   – Что это, две няньки? – И он повернулся к миссис Такер. – Надеюсь, они не запросили двойную плату?
   Все трогательно, по-семейному заулыбались, а я возненавидел себя еще сильнее.
   Несколько минут мы обменивались добродушными шутками, потом Хлопушка завязал отцу глаза и заставил идти по воображаемой доске – это был ритуал. Явился Род Холлоуэй.
   – Все готово, сэр.
   Первая леди попросила меня проследить, чтобы Хлопушка в восемь часов был в постели. Едва президент с женой удалились, Фили взялся за дело.
   – Давай поиграем, – предложил он Хлопушке. – Будем искать сокровища.
   Но Хлопушка хотел играть в солдатики. Выдав нам по ружью, он следующие полчаса беспрерывно стрелял в нас. Целью был захват бункера под кроватью Линкольна.
   – Здорово! – проговорил, задыхаясь, Фили. – А теперь давай играть в охотников за сокровищами.
   Не тут-то было. Еще четверть часа мы играли в прятки, и я прятался за каминным экраном в Королевской спальне.
   – Отлично, приятель, – вновь заговорил Фили. – А теперь, Хлопушка, я хочу искать сокровища.
   – Дурацкая игра.
   – Хочешь телевизор? – спросил Фили. Хлопушка заинтересовался.
   – Какой?
   – Маленький, цветной, на батарейках. Будешь прятать его под одеялом и смотреть вечерние передачи.
   – «Сони»?
   – Ну, ты даешь! Знаешь, сколько он стоит?
   – Двести шестьдесят пять долларов, – не задумываясь, отчеканил Хлопушка.
   Фили закурил.
   – Тебе не надо курить, – сказал Хлопушка. – Майор Арнольд говорит, это вредно для здоровья.
   – Ага, хороший парень наш майор. Так хочешь телевизор?
   – Что надо делать? Семилетний мальчишка был очень смышленым и не очень доверял Фили.
   – Найти сокровище, вот и все. – Фили неожиданно заговорил деловым тоном. – Ты приносишь его нам, а потом кладешь на место.
   Хлопушка ненадолго задумался.
   – Если это сокровище, то зачем класть его обратно?
   – Мы же играем. Но телевизор останется у тебя.
   – Сначала покажи телевизор.
   – Нет. Ты должен выиграть телевизор. Понятно?
   – Да-да-да. – Хлопушка покачал головой. – Папа говорит, здесь никому нельзя доверять.
   Фили рассмеялся, услыхав малоприятное замечание малыша. Потом мы переглянулись, и Фили сказал Хлопушке:
   – К нам это не относится. Он говорит о других, которые похожи на мистера Лле-ланда.
   Но Хлопушка был непоколебим.
   – Ладно, – сдался Фили. – Погляди на приз, но получишь его, только если выиграешь.
   Хлопушка согласился. Фили взял сумку, набитую бумагами, с которыми мы якобы должны были работать, и достал из нее миниатюрный телевизор. Если вам кажется, что это слишком дорогая взятка, то вспомните, что семилетний малыш жил в Белом доме и каждый уик-энд катался на вертолете.
   У Хлопушки округлились глаза. Он нажал на кнопку. Ничего не произошло. Малыш помрачнел.
   – Нет батареек, – сказал он.
   – Черт побери, – возмутился Фили. –А еще клялись и божились, что батарейки на месте.
   – Давайте выпьем молока с печеньем, – вмешался я и оттащил Фили в сторону, пока Хлопушка исследовал телевизор. – Следите за своим языком. Мало того, что мы совершаем дурной поступок, так вы еще подаете ему пример сквернословия.
   – Ну да, да. Эти ослиные задницы в магазине сказали, что батарейки внутри. Черт бы их побрал…
   Мы вернулись в желтую овальную комнату. Хлопушка подключил телевизор к электрической розетке и во все глаза смотрел на экран. Как завороженный…
   Фили ухмыльнулся, довольный результатом.
   – Попался.
   И тут возникла другая проблема. Хлопушка включил телевизор, а там шел фильм
   «Возвращение домой», и малыш ни в какую не желал отрываться от него.
   – Хлопушка, – сказал ему Фили, опускаясь на корточки, – пора искать сокровище.
   – Потом.
   Во время рекламной паузы мы удвоили усилия.
   – Как насчет большой порции сливочного мороженого с орехами и сиропом?
   – И с фруктами?
   – Отлично! – воскликнул Фили. – Как только закончим играть, будем есть мороженое! Классно!
   – Сначала ты принесешь мороженое, а пока будешь ходить за ним, мы с дядей Гербом посмотрим телевизор.
   Фили плохо знал детей.
   – Послушай, может быть, хватит? После рекламы малыш опять впал в транс, и Фили стал искать программу передач. Я нашел его в соседней комнате, повторяющего: «Черт побери, черт побери…»
   – Что такое?
   – Фильм закончится в десять.
   Я позвонил в службу безопасности, и мне сказали, что президент вернется в десять сорок пять. У нас оставалось сорок пять минут на добывание речи. Секретарша Фили ждала в кабинете, чтобы внести в текст исправления.
   Еще три рекламные паузы Фили безуспешно уговаривал Хлопушку по-быстрому отыскать сокровище, не откладывая это на потом.
   – Послушай, – сказал Фили, все больше смахивая на ведущего переговоры представителя объединения рабочих автомобильной промышленности, – ты должен быть в постели в половине восьмого, а сейчас уже пятнадцать минут девятого. Как хочешь, или марш в постель, или играй с нами.
   – Мама разрешила мне лечь позже.
   – Мне она этого не говорила. Герб, а вам говорила? – Это была традиционная практика: хороший и плохой полицейский. Еще это напоминало самый настоящий горячий спор с Советами по поводу ядерного разоружения. А ведь перед нами был всего лишь семилетний мальчишка, которого мы пытались соблазнить мороженым. – Что ж, ты ложишься в постель, а мы забираем телевизор.
   Фили протянул руку и выключил телевизор. Хлопушка сделал то, что должен был сделать: он заплакал.
   – Отлично, – сказал я, обращаясь к Фили, пока Хлопушка плакал. – Почему бы вам не пойти и не принести нам побольше мороженого?
   Фили покачал головой. Хлопушка на время прекратил плакать и сказал:
   – От «Стива», не от «Свенсена». «Стив» был в Джорджтауне, а «Свенсен» в паре кварталов от Белого дома. Громко ворча, Фили ушел.
   Вернулся он через полчаса, хорошенько вымокнув. (В тот вечер лил сильный дождь.) И в отвратительном настроении.
   – Вот.
   И он буквально швырнул Хлопушке огромную упаковку мороженого.
   – Наверху зефир?
   По лицу Фили малыш понял, что с вопросами лучше покончить, и принялся за мороженое, в котором, кажется, было все, кроме зефира.
   Мы с ним сидели рядышком и смотрели фильм. Фили мерил шагами комнату, беспрерывно курил и звонил из гостиной Линкольна. Меня фильм тоже захватил, он был очень трогательный.
   Ровно в десять Фили вошел в желтую овальную комнату, где мы смотрели телевизор.
   – Только этого не хватало, – с раздражением произнес он, так как мы оба – и я и Хлопушка – были в слезах.
   Фили вновь взялся за Хлопушку и веселил его, пока тот не согласился сыграть в охотников за сокровищами. Тогда он показал малышу рулон чистой бумаги, какая используется для телесуфлера, и открыл ему «страшную тайну», будто бы карта нарисована точно на такой бумаге и хранится в верхнем правом ящике письменного стола в кабинете, который Хлопушка называл «яйцом».
   Я посмотрел на часы. Было десять минут одиннадцатого. До возвращения президента и первой леди оставалось тридцать пять минут. Нам следовало поторопиться.
   Для верности я связался с охраной в Центре Кеннеди. Мне сообщили, что Феникс и Фантазия на приеме в честь композитора Кеннета Фукса, симфонию которого впервые исполняли в тот вечер.
   Когда я вернулся к Фили и Хлопушке, они спорили о том, нужно ли брать с собой на поиски Теодора, хомячка Хлопушки. Когда я напомнил Фили, что у нас не больше получаса, он перестал возражать против Теодора. Опустившись на корточки рядом с мальчиком, он сказал ему, что лучший пират – это быстрый пират, и если Хлопушка возвратится через пять минут, то получит еще один приз.
   – Деньги?
   Фили не сводил с малыша глаз. –Да.
   – Сколько?
   – Иди! Пять минут.
   Хлопушка стрелой понесся по широкой лестнице, устланной красным ковром.
   – Теперь надо выпить, – сказал Фили, отправился к бару и налил себе довольно много виски.
   Через две минуты зазвонил телефон. Служба безопасности не дремала.
   – У нас тут Хлопушка. Он направляется в Розовый сад.
   – Все нормально, – ответил я, стараясь не возбудить подозрений.
   – Мистер Вадлоу, на улице всего четыре градуса. А он без пальто.
   У меня на душе заскребли кошки, и я уже собрался было попросить агента, чтобы он вернул мальчика, но Фили вырвал трубку у меня из рук и приказал агенту оставаться на месте.
   – Ребятишки… Им ничего не делается.
   Я чувствовал себя как нерадивая мать.
   Через минуту опять зазвонил телефон. Бдительность проявлял агент на посту рядом с Овальным кабинетом.
   – Сэр, у нас тут сын президента.
   – Да, я знаю, – ответил я. – Не беспокойтесь.
   – Отлично, сэр. Он с одной из наших девушек. Сейчас она приведет его обратно.
   – Нет! – крикнул я. – Отпустите его. Агент не сумел скрыть удивления.
   – Мы думали…
   – Мы играем, – отрезал я. – У нас последняя надежда уложить его в постель. Оставьте его.
   Через минуту я говорил по телефону с Хлопушкой.
   – Дядя Герб, это так здорово! – вопил он.
   – Знаю, – подтвердил я. Фили отчаянно жестикулировал, показывая на часы. – А теперь за дело.
   – Подожди. Теодор хочет поговорить с тобой.
   Пару минут я слушал дыхание хомячка. Фили тоже слушал – по другому телефону – и качал головой.
   – До свидания, Теодор, – мрачно проговорил я, не в силах отделаться от отвратительного чувства вины.
   Но Хлопушке этого оказалось мало.
   – А дядя Майк хочет поговорить с Теодором?
   Фили с раздражением замотал головой.
   – Хлопушка, он не может подойти к телефону. Знаешь, если твои папа с мамой вернутся до того, как ты будешь в постели, нам всем здорово попадет.
   – Ладно!
   – Хороший мальчик.
   Фили сидел, спрятав лицо в ладонях и раскачиваясь вперед-назад, вперед-назад. Опять зазвонил телефон.
   – Говорит Томпсон, сэр.
   – Да. В чем дело?
   – Мальчик сидит за столом президента, сэр.
   Я фальшиво рассмеялся.
   – Ну, прямо как его отец, а, Томпсон?
   – Сэр, строго говоря…
   – Томпсон, оставьте парнишку в покое.
   – А президент не рассердится?
   – Это я улажу, Томпсон.
   – Если вы приказываете, сэр.
   Я словно очнулся от этих слов и сказал, чтобы Томпсон не отключался, так как я хотел знать, когда Хлопушка отправится в обратный путь. В это время Фили держал связь с Центром Кеннеди, отслеживая передвижения президента.
   – Дьявол! – едва не завопил он. – Они идут к выходу.
   У нас оставалось минут семь.
   – Томпсон, – приказал я, – сообщите Хлопушке, что его родители едут домой.
   Томпсон ответил:
   – Он бежит к вам, думаю, со скоростью не меньше шестидесяти миль.
   Мы ждали на верхней площадке лестницы, то и дело глядя на часы.
   – Где же он? – не выдержал Фили. – Пора ему быть тут.
   Я позвонил на пост около двери, ведущей в Розовый сад. Оказалось, что Хлопушка миновал ее две минуты назад. Я подсчитал, – не упустив из вида ни одного метра пути, – что он может появиться в любой момент.
   Но его все не было. Фили запаниковал.
   – Может, нам пойти поискать его?
   И тут внизу появились Род Холлоуэй с еще одним агентом. Нам хватило времени лишь обменяться испуганными взглядами, как послышался голос президента:
   – Что это с вами, ребята?
   Мы молчали. Первая леди, кажется, о чем-то догадалась и произнесла тоном, каким говорят все матери:
   – Случилось что-нибудь?
   Вряд ли наши лица могли ее успокоить.
   – Томми?
   Она бросилась в детскую. Вся моя жизнь, политическая и не только, пронеслась перед моим мысленным взором.
   Президент, Фили и я молча смотрели друг на друга.
   – Вы ничего не хотите мне сказать? – спросил президент.
   Вернулась первая леди. У нее было очень серьезное лицо, примерно такое же, как перед памятным эпизодом с японской ширмой. Я закрыл глаза. Этот рефлекс у меня сохранился еще со школьных времен, когда дети били меня, потому что я был очкариком, к тому же толстым.
   – У нас как будто проблема, – с поразительным спокойствием произнесла миссис Такер.

22
Поиски Теодора

   Я закрыл глаза и попытался придумать какое-нибудь объяснение для первой леди, куда делся ее сын и почему это произошло. Мне стало дурно, появилось ощущение, что я заболеваю.
   – Теодор исчез, – сказала она.
   Мне показалось, что лучше промолчать. Но Фили, в определенных ситуациях соображавший побыстрее, заявил:
   – Ну, да. Мы уже все обыскали.
   – Хотите выпить? – спросил президент. Мы с Фили выразили желание вновь отправиться на поиски Теодора, но президент попросил нас не беспокоиться, так как хомяк постоянно исчезает, а потом сам возвращается.
   Первая леди сказала, что Хлопушка хочет пожелать нам спокойной ночи, и упрекнула нас за сидение допоздна.
   В спальню Хлопушки надо было идти мимо лифта, и я, обратив внимание на распахнутую дверь, понял, как малыш пробрался к себе.
   Когда мы вошли, Хлопушка лежал, укрывшись одеялом. Мы сели рядом с кроватью. Сначала из-под одеяла показалась макушка, потом понемногу вся голова.
   – Ящик был заперт, – сказал Хлопушка.
   – О Господи, – прошептал Фили. – А я уж думал, не провел ли ты нас.
   Я ткнул его локтем.
   – Теодор потерялся, – сказал Хлопушка.
   – Мы найдем его, – пообещал Фили. Открылась дверь, и в комнате стало светло.
   – Пора спать, – произнесла первая леди.
   – Дядя Герб и дядя Майк могут помолиться вместе со мной?
   Первая леди разрешила, однако попросила не задерживаться и, уходя, оставила щелку в двери. Когда Хлопушка убедился, что мать отошла далеко, он полез под одеяло и, вытащив помятый рулон, улыбнулся.
   – Вот!
   – Фантастика!. – воскликнул Фили.
   Он принял бумаги, как будто ему позволили подержать в руках страницы из Библии, напечатанной Гутенбергом. Что касается меня, то я не готов был разделить его восторг по поводу происходящего, поскольку теперь у нас появилась другая проблема, и не менее сложная, – как положить бумаги на место.
   – Вы должны найти Теодора, – сказал Хлопушка. – Он не любит, когда темно.
   – Пять минут, и он будет у тебя, – пообещал Фили.
   Неожиданно дверь распахнулась, и мы трое стали якобы молиться, но все по-разному. Фили, который уже лет тридцать не ходил в церковь, произнес что-то вроде обещания лидера хранить верность своей партии. Пробормотав наши «молитвы» до конца, мы оглянулись и увидели стоявшего в дверях президента.
   – Фили, вы так представляете себе молитву? – спросил президент, когда мы покинули комнату Хлопушки.
   Фили усмехнулся.
   – А как же иначе? Попрощавшись, мы вошли в лифт.
   Меня не покидало чувство, что ночь обещает быть долгой, и поиски первого хомяка Соединенных Штатов Америки – лишь ее начало.
   Фили отправился к себе редактировать речь президента.
   Томпсон стоял на посту возле Овального кабинета.
   – Вы не видели тут хомячка? – спросил я.
   Он вспомнил, что видел хомячка у Хлопушки. Поперек дверей, что вели в Овальный кабинет, висела шелковая веревка. Я заглянул в кабинет, посмотрел под портьерами, но там хомячка не было.
   – Сэр, как он выглядит? – спросил Томпсон.
   – Коричневый, маленький, пушистый. Полагаю, в Овальном кабинете их тьма-тьмущая.
   – С месяц как у нас тут появились мыши.
   – Томпсон, мыши меня не интересуют.
   Томпсон заглянул в приемную, в кабинет Бетти Сью Сковилль, прошелся по коридорам. Мы проверили и кабинет Рузвельта. Теодора нигде не было.
   Меня это расстроило. Томпсон предложил привести собаку из службы безопасности.
   – А если она съест его? Что тогда, Томпсон?
   Тут появился Фили. У него был радостный вид. В руках он держал свернутые трубочкой бумаги.
   – Что вы тут делаете? – спросил он, как ни в чем не бывало.
   Чтобы не выдать нас обоих, я «поведал» Фили, в присутствии Томпсона, о пропаже хомяка.
   – Ага, – сказал он. – А в Овальном кабинете вы смотрели?
   – Нет, – ответил я. – Конечно же, нет. Ведь туда нельзя входить, правильно, Томпсон?
   – Правильно, сэр. Без особого разрешения нельзя. Если официально, сэр, то даже я не могу войти.
   Фили принялся его обрабатывать. Конечно же, все понятно – таковы правила. Однако семилетний малыш заливается слезами из-за пропавшего друга.
   Томпсон кивал, соглашаясь, что это и в самом деле ужасно.
   – Надеюсь, президент не узнает, – сказал Фили.
   – О чем, сэр?
   – Ну… Разве нам нельзя поискать там президентского хомячка?
   Томпсон был сбит с толку.
   – Я должен доложить начальству.
   – Нет, – возразил Фили. – Так будет только хуже. Тогда все узнают, что Хлопушка не спал в положенное время. У нас будут неприятности. И у вас тоже.
   – У меня, сэр?
   – Вы ведь разрешили ему войти?
   – Но вы же…
   Фили покачал головой.
   – Не имеет значения. Ведь вы сами сказали, что по инструкции никто не имеет права входить в кабинет.
   Продолжая давить на беднягу Томпсона, Фили рисовал страшную картину неминуемой беды – меня и его ругают, а Томпсона переводят в турецкое посольство. Что касается несчастного Хлопушки, то он не спит и все плачет, день за днем, неделя за неделей.
   В конце концов Томпсон оглядел коридор и сказал:
   – Ради благородной цели…
   – О да, – отозвался Фили. – Самой что ни на есть благородной.
   – Он славный мальчик.
   – Еще какой славный. И часто говорит о вас.
   – Вы шутите!
   – Ну, нет. И при отце тоже. Томпсон улыбнулся.
   – Ну и малыш! Фили подмигнул ему.
   – Доброе сердце.
   Через несколько секунд вход был свободен.
   – Теодор, – стали звать мы. – Эй, приятель!
   У меня не было уверенности, что хомячок понимает человеческую речь.
   Фили зашел за президентский стол, но я заметил, что он не сводит глаз с Томпсона.
   Стоило Томпсону зайти за каминный экран и повернуться к столу спиной, как Фили достал из кармана речь, сунул ее в верхний правый ящик и закрыл его.
   – И тут его тоже нет, – сказал он.
   Я попросил Томпсона вызвать всех дежуривших агентов, чтобы они обыскали помещение и во что бы то ни стало нашли маленького коричневого зверька. Было уже поздно.
   – Ну? – спросил я Фили, когда мы остались одни.
   Фили покачал головой.
   – Слава Богу, мы сумели добраться до его речи.
   – Плохо?
   Он закрыл глаза и опять покачал головой.
   – Если бы он произнес эту речь так, как написал ее, можно было бы забыть о выборах. Такого ему не простили бы.
   – Это значит?..
   – Ага, – ухмыльнулся Фили. – Мы идем на выборы.
   Таким образом мы с Фили первыми узнали об историческом решении президента баллотироваться на второй срок.
   – Черт, это было ужасно. Шесть страниц, и всего пять предложений. И никакой это был не английский. Вообще неизвестно какой язык. А некоторые строчки! «Я еще не начал гон». Как это вам?