Страница:
Правые не теряли времени даром. Сенатор Найатт выступил с критикой политики Белого дома на Бермудах, назвав ее «неслыханным попустительством». Такие же идиотские реплики можно было услышать в обеих палатах конгресса. Для республиканцев наступило благодатное время. Моральное состояние Белого дома было хуже некуда. Эд Полларт из службы безопасности сообщил о сорокапроцентном увеличении поступающих смертельных угроз. Мне было очень жаль президента.
Легион приспешников Ллеланда взялся выставить происходившее в лучшем свете. Хал Джаспер, отвечавший за средства связи, должен был посылать президенту лживое, но жизнерадостное донесение, стоило какой-нибудь газетенке напечатать положительную статью. Когда «Пост» похвалила президента за гранты студентам, изучающим сельское хозяйство, Джаспер изготовил для президента донесение в духе Кремля, из которого следовало, что вся страна превозносила его как радетеля американского сельского хозяйства. Мне нравилось, когда президента оценивали по заслугам, но это уж слишком.
Однако еще ужаснее было введенние цензуры на новости, ответственность за которую также несли Ллеланд с Эдельштейном. Узнав о дайджесте новостей, который президенту подавали каждое утро, я долго не мог прийти в себя.
Чуть позже, но в том же месяце, судя по социологическому опросу института Гэллопа, рейтинг президента упал до тридцати четырех процентов. Джаспер и это постарался представить как нечто позитивное, написав, что если в прошлом месяце рейтинг упал на один процент, то в этом намечается «уменьшение отрицательного нарастания». Я был в отчаянии. Мне хотелось с головой погрузиться в работу. Но работы-то как раз и не было.
Поскольку президенту я оказался не нужен, то пришлось сконцентрироваться на обязанностях управляющего делами первой леди. Мне это было по вкусу, так как я находил приятным проводить время в обществе миссис Такер. Утром она всегда выглядела свежей, разве что легкие тени под глазами свидетельствовали о недостатке сна.
Вместе мы придумали довольно много проектов. Ее, естественно, в первую очередь интересовало кино, и кинофестиваль Белого дома уже был не за горами. Прошло всего два месяца после визита принцессы Уэльской, в приготовлениях к которому я принимал самое живое участие. Мы также проводили собеседования с кандидатами на должность управляющего ее штатом и, кажется, подобрали одного, но были вынуждены от него отказаться после первых же проверок, так как у него в Севилье была связь с пикадором. Итак, мне приходилось проводить много времени в Восточном крыле. Конечно же, Восточное крыло – не Западное, но все же Белый дом.
Четырнадцатого августа в первый раз загорелась зеленая лампочка на моем телефоне. Наконец-то! Звонил президент. У меня задрожали руки. Прямо как в старые времена.
– Слушаю, господин президент.
– Мистер Вадлоу? – спросил незнакомый голос.
– Да.
– Говорят из БСБД (Бюро связи Белого дома). Извините, что беспокою вас. Мы проверяем президентские линии. У вас нет жалоб на прямую связь?
– Нет, – ответил я и положил трубку. На той же неделе Джоан предложила мне вернуться в Бойсе. Искушение было велико. В нашей семье не все шло гладко. Герба младшего нашли в нежелательной компании подростков, одурманивавших себя каким-то газом. Маленькая Джоан росла угрюмой, она находилась под наблюдением дерматолога, который пичкал ее антибиотиками. А старшая Джоан – молодчина – бодрилась, но и ее измучал опоясывающий лишай.
Мне пришлось задать себе нелегкие вопросы: порядочно ли я поступаю, подвергая семью такого рода испытаниям? С другой стороны, мог ли я по собственному желанию уйти с государственной службы? Один Бог знает, сколько часов я провел в размышлениях, пытаясь найти ответ. В одном, правда, у меня не было сомнений: чтобы склонить чувства и разум президента Соединенных Штатов Америки к благу, придется еще побороться. Однако Вашингтон не место для женщин и детей. И вот как-то утром за завтраком я сообщил Джоан о своем решении. Она и дети возвращаются в Бойсе. Я остаюсь и работаю до конца, то есть делаю, что должен делать. Джоан и слышать об этом не захотела.
– Герберт, мое место рядом с тобой, – сказала она. – И больше не будем об этом говорить.
Вот это женщина!
Через несколько дней мне позвонил Пол Слански из «Нью-Йорк таймc» с просьбой об интервью. Я попытался отказаться, но делать все равно было нечего.
– Мои источники сообщают, что вскоре вы окончательно переберетесь в Восточное крыло.
– Слухи. Мне и здесь хватает работы.
– Если говорить честно, мистер Вадлоу, то я слышал совсем другое.
– Да?
– Расскажите, пожалуйста, чем вы занимались последние несколько месяцев.
– Я бы с удовольствием, мистер Слан-ски, но, увы, очень занят. Через пару минут должен быть в Овальном кабинете.
Слански отреагировал моментально.
– Но президент в Орландо беседует с баптистами.
Меня загнали в ловушку.
– Я отлично знаю, мистер Слански, где сейчас президент. Это моя работа – знать, где находится президент. А теперь прошу меня извинить…
Должен признать, общение с прессой не мой конек. После того как я опростоволосился, изнутри меня стали разъедать злоба и отчаяние. Столько лет вместе. Предвыборная кампания… И до чего дойти? Ну уж нет, клянусь небом, Герберт Вадлоу приехал в Вашингтон не для того, чтобы объяснять репортерам, почему он садит без дела.
Я знал, как мне поступить. Я опять стал смелым, даже безрассудным. Наверное, в будущем историк назовет это актом отчаяния.
Я позвонил Барбаре.
– Не соединяйте меня ни с кем. – Она удивленно подняла галаза – мне и без того редко звонили. – И принесите чаю.
– Хорошо, сэр.
Она поняла: что-то будет. А я сел за стол и начал писать то, что должно было стать или моей эпитафией, или пропуском в прежнюю жизнь.
Белый дом
Президенту США
От Герберта Вадлоу,
Управляющего делами Президента,
ДОКЛАДНАЯ ЗАПИСКА О ПОЛОЖЕНИИ В БЕЛОМ ДОМЕ
Прошло много дней после того, как мы виделись в последний раз. Я с пониманием отношусь к вашему желанию отптимизировать доступ в Овальный кабинет, но сейчас мною руководит искренняя озабоченность тем, что, во-первых, вы лишаете себя возможности получить ценный совет и, во-вторых, изолируете себя как президента.
Позвольте мне быть откровенным, господин президент. Вы стали недоступны для всего, что находится за пределами Белого дома. Знаки этого повсюду. Нечестные люди пытаются завладеть вашими чувствами и вашим разумом. Боюсь, они побеждают. И еще, боюсь, они ведут свою игру.
Уже почти поздно, почти не осталось времени, чтобы исправить положение. Заклинаю вас, ради вашего же блага и блага всей страны, откройте двери. Пусть свежий воздух диалога и здравого смысла проникнет в Овальный кабинет, прежде чем вы окончательно запутаетесь в паутине, грозящей гибелью.
Мне понравилась последняя фраза. В ней было что-то от художественной прозы.
Я сидел за столом и смотрел на свою записку, которая лежала в стопке «исходящие документы». Несколько раз мне, хоть и с трудом, но удавалось подавить искушение схватить ее и разорвать на мелкие кусочки. Кто ты такой, Вадлоу, думал я, чтобы вот так обращаться к президенту Соединенных Штатов Америки?
Его друг, вот кто я.
Но на душе у меня было тяжело. Через час, когда Барбара пришла за бумагами, я вздохнул с облегчением. Теперь это уже история, подумал я. Остаток дня был занят работой. Первая леди планировала посетить четыре города, и это требовало моего пристального внимания.
Прошло три дня, но ответа от президента не последовало. Это было трудное время. Я не мог ни на чем сосредоточиться. Неужели президенту показалось, будто я предал его?
Больше я не в силах был терпеть неизвестность и позвонил Ллеланду.
– Привет, – сказал он, продержав меня в ожидании четыре минуты, – как дела в Восточном крыле?
– Отлично, благодарю вас, – холодно отозвался я. – Оно не так уж далеко, как вам кажется. Тот же временной пояс.
– Сегодня утром за завтраком президент говорил о вас.
– Да? – спросил я, не выказывая никаких чувств. Очевидная ловушка.
– Он сказал: Герб отлично работает в Восточном крыле.
– Приятно слышать. А как насчет моей записки?..
Ллеланд сделал вид, что не знает, о чем я говорю.
– Надеюсь, вы справитесь о ней?
– Конечно. Прямо сейчас. Знаете, Герб…
– Что?
– Не хочу вмешиваться, но если вы спросите меня, в Восточном крыле куча вакансий. Думаю, президент подпишет любую, как только вы заикнетесь об этом.
– Но я не спрашиваю вас.
– Я всегда к вашим услугам, лишь дайте знать.
Через два часа Барбара подала мне конверт, надписанный одним из людей Фетлока. В нем была моя записка с прикрепленной к ней официальной резолюцией:
Управляющий делами президента прочитал Вашу докладную записку, направленную на имя президента, и высоко оценил то, что Вы не пожалели времени для выражения своей озабоченности делами государства.
Искренне Ваш,
Джеймисон Р. Фетлок,
помощник президента и
заместитель управляющего
делами президента.
Фили был очень мил со мной в то тяжелое время.
– Может быть, пустить слух, что Фетлок балуется наркотиками? Можно еще что-нибудь придумать, – предложил он как-то вечером, выпив несколько бурбонов в баре «Обмен».
Обычно я приходил в бешенство от его идей. Но тут лишь спросил:
– Кто вам поверит?
Фили оценивающе оглядел Нэнси, барменшу с пышным бюстом.
– Должен вам заметить, он наверняка употребляет наркотики.
– Нет. Мне это не нравится. Фили помешал бурбон пальцем.
– Вы слышали о Ллеланде?
– Нет. А что?
– Его пригласили в Монеган.
– Не может быть.
– На уик-энд. С женой.
Ллеланда пригласили в летний Белый дом. Я положил руки на стойку бара и. вдруг ощутил безмерную усталость.
13
На другое утро в семь сорок пять я сел за стол и сделал то, что давно должен был сделать: написал прошение об отставке. Это было нелегко. Больше двенадцати лет я проработал на Томаса Такера, то есть пятую часть своей жизни. Такое в одну минуту не скинешь со счетов. Воспоминания одолевали меня, пока я медленно писал прошение, время от времени делая бодрящий глоток горячей воды. Ирония судьбы заключалась в том, что писал я ручкой, на которой было с любовью начертано: Г. В. от Т.Н.Т. Подобными мелодраматическими подробностями нашпигованы романчики, на каждом шагу продающиеся в аэропортах. Слова давались мне с трудом, и лишь к десяти тридцати прошение было написано. Я отдал его Барбаре для перепечатки. У меня не было сомнений, что новость сразит ее. Стоя возле окна, я глядел на дуб, посаженный президентом Линдоном Джонсоном.
Мне всегда нравился вид, открывавшийся из окна моего кабинета. Я буду скучать по нему. Но и в Айдахо есть деревья. Даже получше, чем в Вашингтоне. Сколько же мучений выпало на мою долю после переезда в Вашингтон! А теперь меня охватило забытое ощущение покоя. Мне всегда казалось, что конец, когда он наступит, будет намного более горьким. Неожиданно я почувствовал, что не один в комнате.
– Мистер Вадлоу.
Это была Барбара. Я надеялся, что мы обойдемся без слез.
Отлично. Барбара сохраняла спокойствие. Меня всегда поражало, как она умеет себя держать в острой ситуации.
– Барбара, я понимаю, для вас это неожиданно, – произнес я, как мог, ласково.
Не особенно вдаваясь в подробности, я сказал ей, что, поскольку здесь не сложились условия для работы и нормальной жизни семьи, мы с Джоан решили покинуть Вашингтон и вернуться в Бойсе. Чтобы смягчить удар, я предложил ей работу, если она тоже захочет вернуться в Бойсе.
Барбара стала горячо благодарить меня. Мне было неловко ее слушать, поэтому я с улыбкой заметил, что не надо меня благодарить и что я буду рад работать с ней.
– Сэр, – сказала Барбара, – я останусь тут.
– Тут?
Она пояснила, что ей «предложили» работу заместительницы личного секретаря управляющего. В ответ на мой непроизнесенный вопрос, Барбара заявила, что уже с июля считала мою отставку делом времени и тогда же предприняла «некоторые меры», не желая расставаться с Белым домом.
– Ну да. Кто же еще знал?
– Только Маргарет (секретарша Ллеланда), мистер Фетлок, мистер Уитерс, мистер Ллеланд, конечно же. Мистер Цанг. Мистер Джаспер…
– Хватит.
Барбара спросила, не нужно ли мне чего-нибудь. Даже предавая, она проявляла заботу.
– Нет, – с трудом выдавил я из себя.
– Тогда я займусь докладной запиской?
– Барбара, это не докладная записка, – чуть не закричал я. – Это моя отставка!
– Да, сэр. Прекрасно написано. Я вздохнул.
– Спасибо, Барбара.
– Полагаю, ее надо провести через мистера Ллеланда?
Это было невыносимо.
– Через мистера Ллеланда! К вашему сведению, с президентом я знаком двенадцать с половиной лет. Это наше с ним дело, и я не собираюсь мое личное письмо проводить через… этого человека!
Взяв себя в руки, я завершил беседу достойным образом, но, глядя на деревья на Южной лужайке, продолжал размышлять о том, что сталось с преданностью. Я вызвал Ху Цанга.
– Ху, – сказал я, сообщив о своем решении, – вы были достойным и знающим помощником. Если захотите ехать со мной в Бойсе, будете моей правой рукой в «Дьюи, Скруэм».
В растерянности поерзав на стуле, Ху сказал, что недостоин моей похвалы.
– Чепуха!
Я постарался утешить его, но понял, что нервозность моего помощника вызвана не только той причиной, которую я предполагал. Через несколько минут все встало на свои места. Ху признался, что принял предложение работать в АБУ (Административное и бюджетное управление).
Вот уж скандал так скандал!
– Неужели я последним узнаю о собственной отставке? – не выдержав, воскликнул я. – Неслыханно!
Ху стал извиняться и выглядел жалко.
– Забудьте, – сказал я. – Если дело во мне, то вы уже сегодня можете приступить к работе в АБУ. Идите. Идите!
Какие еще чудовищные сюрпризы поджидают меня сегодня, думал я. Неожиданно Южная лужайка вместо ухоженной и зеленой стала высохшей и блеклой.
Я проверил расписание президента. Ланч с Жаком Кусто. Совещание с ближайшим окружением – с двух до трех. (Эвфемизм, подразумевавший Ллеланда.) Сенаторы Доул, Хиллс, Гарн – с трех до трех тридцати. (Еще один малоэффективный проект «воссоединения» за чашкой кофе.)
Комиссия по задачам инфраструктуры – с трех тридцати пяти до трех сорока. С трех сорока до трех пятидесяти – Комиссия по подготовке перехода в новое тысячелетие. Совет национальной безопасности – с четырех до четырех пятнадцати. Это будет долго. С четырех тридцати до четырех сорока пяти – Федеральная резервная система. С четырех пятидесяти до четырех пятидесяти двух – фотосъемки, мисс Коннектикут. Что-то слишком много фотографий с королевами красоты в последнее время. С пяти до пяти тридцати – свободно. С пяти тридцати до пяти сорока пяти – Кутядиков, посол Советского Союза. В шесть ноль-ноль отъезд на прием, который устраивает Организация африканского единства, в шесть тридцать – возвращение в резиденцию.
Жуткое расписание. Ничего удивительного, что он не может сосредоточиться. Меня, скорее всего, он примет между мисс Коннектикут и советским послом. Нам надо многое обсудить. Может быть, он отменит посла – это приятнее, чем отменять мисс Коннектикут. Он ведь ценитель женщин.
Позвонила Барбара и сообщила, что со мной хочет поговорить политический обозреватель «Пост» Питер Нельсон.
– Что ему надо?
– Он хочет удостовериться в вашей отставке.
– Что?
Не веря собственным ушам, я попросил соединить меня с Питером.
– Питер! Что за чепуху тут городит моя секретарша? – прикинулся я удивленным.
Он ответил, что два «высокопоставленных» источника из Западного крыла уже сообщили, что президент принял мою отставку.
– Ну, мне неизвестны ваши источники. Однако я не собираюсь комментировать всякую небывальщину.
– Вы подтверждаете, что перешли в штат сотрудников миссис Такер?
– Прошу прощения?
– Вы переходите в контору первой леди?
– Первой леди?..
У меня перехватило дыхание. Когда я пришел в себя, то попросил журналиста впредь обращаться за информацией к мистеру Фили.
– Значит, я записываю, что вы не отрицаете и не подтверждаете?
– Послушайте, Питер, – едва сдерживаясь, проговорил я, – мне больше нечего вам сообщить. Вы ведь не собираетесь ловить меня на слове?
Я немедленно позвонил Фили и спросил, что происходит.
– Ага, – тоскливо произнес он. – Я слышал.
– Но ведь я отослал прошение всего час назад. Отставка еще не принята.
– Думаю, что принята.
– Неслыханно.
Фили постарался утешить меня, но у него были свои проблемы.
– Послушайте, я еще позвоню вам. Он только что наложил вето на проект Б-1Б, и там черт знает что творится.
Я все еще шипел что-то, когда зажегся зеленый огонек, и мне даже не пришло в голову отключиться от Фили.
– Что?
– Герб, дружище. Это был президент.
– Да, здравствуйте, сэр.
– Приятно слышать ваш голос.
– Ну да, мне тоже приятно слышать ваш голос, сэр.
– Как у вас дела?
– Отлично, господин президент.
– Ну, и хорошо. Наверное, как всегда, очень заняты?
– Н-да, в общем…
– А я был очень занят.
– Понимаю…
– Как получилось, что мы больше не видимся?
– Да вот…
– Я соскучился, Герб.
– Я тоже, господин президент.
– Мне, правда, будет не хватать вас.
– Но…
– Я понимаю, Герб, здесь убийственный прессинг.
– Ничего, сэр.
– Конечно, жаль, что вы возвращаетесь в Айдахо. – Президент откашлялся. – Но ведь это не очень далеко. Не хочу, чтобы вы исчезли. Сообщайте о себе.
Я сказал, что постараюсь.
– И еще, Герб. –Сэр?
– Не могу вам передать, что переживает Джесси. Как будто мир перевернулся.
– Господин президент, мне кажется, нам есть, о чем поговорить.
– Милости просим в любое время. Но сейчас мне пора уезжать. Не поверите, какой у меня напряженный график.
– Верю. Как насчет пяти часов? У вас окно между мисс Коннектикут и послом Кутядиковым.
– Я точно не знаю. Такие подробности, Герб, мне неизвестны. Справьтесь у тех, кто составляет график. Знаете, тут черт-те что творится после вашего ухода. Как дела комиссии?
– Какой комиссии?
– Ладно. Мне все-таки пора. Еще поговорим.
Наверное, я еще целую минуту не отрывал трубку от уха. Потом пришла Барбара. В голове у меня звенело.
Она стала перекладывать бумаги на столе.
– Барбара, я состоял в какой-нибудь комиссии последние два месяца?
– Нет, сэр.
– Вы уверены?
– Конечно.
– Точно ни в какой? По СПИДу? По фермерам, выращивающим цитрусовые?
– Нет, сэр. Это было в прошлом году.
– Тогда принесите чаю и соедините меня с мистером Ллеландом.
Сразу после трех Ллеланд перезвонил мне.
– Отличные новости, Герб. Президент доволен.
У меня не было настроения терпеть его покровительственный тон.
– У меня не то настроение, чтобы терпеть ваш покровительственный тон, – сказал я. – Это ваших рук дело.
– Нет-нет, старина.
– Оставьте вашего «старину» при себе. Я не учился в Гарварде.
Ему показалось это забавным.
– Неважно. Зачем вы это сделали? Впрочем, один раз вы уже соскочили.
– Вот уж не думал, что согласие принять должность управляющего делами первой леди можно трактовать как предательство.
– Что-что?
– Я думал, вы будете благодарны.
– Не пичкайте меня вашими слоганами!
Я с трудом сдерживал себя.
– Посмотрите на ваше назначение иначе. Мы будем равноправными коллегами.
– Насколько я понимаю, вам это нравится.
– В моей работе мне нравится возможность служить президенту.
– Только этого не хватало! – вскричал я.
Как же я не подумал, что он будет записывать наш разговор? Но это странным образом вдохновило меня.
– Можете выключить ваш магнитофон, Бэмфорд, – сказал я. – Кстати, мне отвратительны ваши уловки.
Неожиданно его голос стал напряженным и взволнованным.
– О чем вы говорите? Я не понимаю, что вы имеете в виду.
– Особенности вашей административной политики не имеют ко мне никакого отношения, – продолжал я. – Однако они могут повредить президенту.
С этими словами я отключился, в первый раз за день аккуратно опустив трубку.
14
О перемене в моем положении было объявлено – официально – на другой день. Пресса отнеслась ко мне относительно гуманно. «Вашингтон пост» напечатала большой материал в разделе «Стиль» всего с одной мерзкой ложью, которую им скормили, вне всяких сомнений, Фетлок или Уитерс:
«У нас тут всем кажется, что с точки зрения возможностей интеллекта ему больше подходит Восточное крыло, – сообщил наш осведомленный источник из Белого дома».
В тот же вечер в баре «Обмен» я спросил Фили:
– Сколько лжи может проглотить один человек?
Фили хмыкнул.
– Ее добавляют в еду, которую подают персоналу.
Меня расстроила мысль о замечательных филиппинцах, которым придется отвечать на вопросы мерзкого Уитерса.
– Слава богу, с их стряпней теперь покончено.
– А я было подумал, что вы вошли во вкус, – сказал Фили.
Я ответил, что не нахожу в его словах ничего смешного.
– Да ладно вам. Расслабьтесь. Помните? «Это место может всех нас превратить в дерьмо».
– Помню.
Во время первого же разговора с первой леди мне стало ясно, что она искренне верит, будто я всегда мечтал о должности ее управляющего. И дело вовсе не в том, что я считал работу с миссис Такер понижением для себя. Мне миссис Такер нравилась – я даже был платонически влюблен в нее. Однако мне больно было думать, что мои недруги и ее использовали в своих интригах.
– Я очень обрадовалась, когда мне сказали, что вы хотите получить эту должность, Герб. Почему вы сами никогда не говорили об этом?
– Ну…
– Том никак не хотел отпускать вас. Он очень высокого о вас мнения.
Вот как. Они и президента втянули. Только этого недоставало.
– Да, – промямлил я, – вы сами знаете, как я отношусь к нему.
Она накрутила на палец прядь светлых волос.
– Если бы другие относились к нему так же, как вы, у него было бы меньше проблем. – Она рассмеялась. – Отдать Аризону!
– И Нью-Мексико, и Техас.
Мы хихикали, как школьницы. Да, с первой леди было приятно иметь дело.
Если не считать легких синеватых теней под глазами, она ничуть не изменилась за два с половиной года, проведенных в Вашингтоне. Тогда ей исполнилось всего тридцать шесть лет, и она была второй из самых молодых первых леди в истории США, а на мой взгляд, так и намного красивее миссис Кеннеди. Даже в наимоднейшем вечернем туалете она сохраняла какую-то деревенскую прелесть, полнокровную и яркую. Ее невозможно было представить больной. Наверное, из-за ямочек на щеках.
Вскоре после переезда в Вашингтон президент стал называть свою жену Флотусом цветущим. ФЛОТУС суть аббревиатура, которой пользовалась «авангардная» команда Белого дома, обозначая первую леди[12]. (Президент был ПОТУС[13].) Прозвище Флотус цветущий подхватили все сотрудники Белого дома. Естественно, я никак не содействовал этому, однако, если прозвища неизбежны, то ей досталось приятное. Не сравнить с моим – Тетушка Герберт.
Это случилось незадолго до того, как я пережил первый кризис в качестве управляющего делами миссис Такер.
Мистер Джером Вейнберг, известный голливудский импресарио и продюсер «Миннесоты», какое-то время пытался заполучить первую леди еще на один фильм. Мне приходилось видеть мистера Вейнберга на многих приемах, он был частым гостем в Белом доме. Я-то был уверен, что подобные предложения – дань голливудской вежливости, типа: «Детка, почему бы нам не сделать вместе еще один фильм?» Естественно, это даже не обсуждалось. Однако мистер Вейнберг оказался настойчивым человеком и чуть ли не каждую неделю присылал жене президента по сценарию. Иногда, подшучивая над мужем, она говорила, до чего ей хочется сказать «да». Ну, а президент, конечно же, нервничал.
В конце сентября, всего за месяц до визита принцессы Уэльской, первая леди сказала Морин Дауд из «Нью-Йорк таймс», что «серьезно подумывает», не поставить ли ей подпись под контрактом, который предлагает мистер Вейнберг, и не сняться ли в фильме под названием «Бейрут». Господи, что тут началось!
Легион приспешников Ллеланда взялся выставить происходившее в лучшем свете. Хал Джаспер, отвечавший за средства связи, должен был посылать президенту лживое, но жизнерадостное донесение, стоило какой-нибудь газетенке напечатать положительную статью. Когда «Пост» похвалила президента за гранты студентам, изучающим сельское хозяйство, Джаспер изготовил для президента донесение в духе Кремля, из которого следовало, что вся страна превозносила его как радетеля американского сельского хозяйства. Мне нравилось, когда президента оценивали по заслугам, но это уж слишком.
Однако еще ужаснее было введенние цензуры на новости, ответственность за которую также несли Ллеланд с Эдельштейном. Узнав о дайджесте новостей, который президенту подавали каждое утро, я долго не мог прийти в себя.
Чуть позже, но в том же месяце, судя по социологическому опросу института Гэллопа, рейтинг президента упал до тридцати четырех процентов. Джаспер и это постарался представить как нечто позитивное, написав, что если в прошлом месяце рейтинг упал на один процент, то в этом намечается «уменьшение отрицательного нарастания». Я был в отчаянии. Мне хотелось с головой погрузиться в работу. Но работы-то как раз и не было.
Поскольку президенту я оказался не нужен, то пришлось сконцентрироваться на обязанностях управляющего делами первой леди. Мне это было по вкусу, так как я находил приятным проводить время в обществе миссис Такер. Утром она всегда выглядела свежей, разве что легкие тени под глазами свидетельствовали о недостатке сна.
Вместе мы придумали довольно много проектов. Ее, естественно, в первую очередь интересовало кино, и кинофестиваль Белого дома уже был не за горами. Прошло всего два месяца после визита принцессы Уэльской, в приготовлениях к которому я принимал самое живое участие. Мы также проводили собеседования с кандидатами на должность управляющего ее штатом и, кажется, подобрали одного, но были вынуждены от него отказаться после первых же проверок, так как у него в Севилье была связь с пикадором. Итак, мне приходилось проводить много времени в Восточном крыле. Конечно же, Восточное крыло – не Западное, но все же Белый дом.
Четырнадцатого августа в первый раз загорелась зеленая лампочка на моем телефоне. Наконец-то! Звонил президент. У меня задрожали руки. Прямо как в старые времена.
– Слушаю, господин президент.
– Мистер Вадлоу? – спросил незнакомый голос.
– Да.
– Говорят из БСБД (Бюро связи Белого дома). Извините, что беспокою вас. Мы проверяем президентские линии. У вас нет жалоб на прямую связь?
– Нет, – ответил я и положил трубку. На той же неделе Джоан предложила мне вернуться в Бойсе. Искушение было велико. В нашей семье не все шло гладко. Герба младшего нашли в нежелательной компании подростков, одурманивавших себя каким-то газом. Маленькая Джоан росла угрюмой, она находилась под наблюдением дерматолога, который пичкал ее антибиотиками. А старшая Джоан – молодчина – бодрилась, но и ее измучал опоясывающий лишай.
Мне пришлось задать себе нелегкие вопросы: порядочно ли я поступаю, подвергая семью такого рода испытаниям? С другой стороны, мог ли я по собственному желанию уйти с государственной службы? Один Бог знает, сколько часов я провел в размышлениях, пытаясь найти ответ. В одном, правда, у меня не было сомнений: чтобы склонить чувства и разум президента Соединенных Штатов Америки к благу, придется еще побороться. Однако Вашингтон не место для женщин и детей. И вот как-то утром за завтраком я сообщил Джоан о своем решении. Она и дети возвращаются в Бойсе. Я остаюсь и работаю до конца, то есть делаю, что должен делать. Джоан и слышать об этом не захотела.
– Герберт, мое место рядом с тобой, – сказала она. – И больше не будем об этом говорить.
Вот это женщина!
Через несколько дней мне позвонил Пол Слански из «Нью-Йорк таймc» с просьбой об интервью. Я попытался отказаться, но делать все равно было нечего.
– Мои источники сообщают, что вскоре вы окончательно переберетесь в Восточное крыло.
– Слухи. Мне и здесь хватает работы.
– Если говорить честно, мистер Вадлоу, то я слышал совсем другое.
– Да?
– Расскажите, пожалуйста, чем вы занимались последние несколько месяцев.
– Я бы с удовольствием, мистер Слан-ски, но, увы, очень занят. Через пару минут должен быть в Овальном кабинете.
Слански отреагировал моментально.
– Но президент в Орландо беседует с баптистами.
Меня загнали в ловушку.
– Я отлично знаю, мистер Слански, где сейчас президент. Это моя работа – знать, где находится президент. А теперь прошу меня извинить…
Должен признать, общение с прессой не мой конек. После того как я опростоволосился, изнутри меня стали разъедать злоба и отчаяние. Столько лет вместе. Предвыборная кампания… И до чего дойти? Ну уж нет, клянусь небом, Герберт Вадлоу приехал в Вашингтон не для того, чтобы объяснять репортерам, почему он садит без дела.
Я знал, как мне поступить. Я опять стал смелым, даже безрассудным. Наверное, в будущем историк назовет это актом отчаяния.
Я позвонил Барбаре.
– Не соединяйте меня ни с кем. – Она удивленно подняла галаза – мне и без того редко звонили. – И принесите чаю.
– Хорошо, сэр.
Она поняла: что-то будет. А я сел за стол и начал писать то, что должно было стать или моей эпитафией, или пропуском в прежнюю жизнь.
Белый дом
Президенту США
От Герберта Вадлоу,
Управляющего делами Президента,
ДОКЛАДНАЯ ЗАПИСКА О ПОЛОЖЕНИИ В БЕЛОМ ДОМЕ
Прошло много дней после того, как мы виделись в последний раз. Я с пониманием отношусь к вашему желанию отптимизировать доступ в Овальный кабинет, но сейчас мною руководит искренняя озабоченность тем, что, во-первых, вы лишаете себя возможности получить ценный совет и, во-вторых, изолируете себя как президента.
Позвольте мне быть откровенным, господин президент. Вы стали недоступны для всего, что находится за пределами Белого дома. Знаки этого повсюду. Нечестные люди пытаются завладеть вашими чувствами и вашим разумом. Боюсь, они побеждают. И еще, боюсь, они ведут свою игру.
Уже почти поздно, почти не осталось времени, чтобы исправить положение. Заклинаю вас, ради вашего же блага и блага всей страны, откройте двери. Пусть свежий воздух диалога и здравого смысла проникнет в Овальный кабинет, прежде чем вы окончательно запутаетесь в паутине, грозящей гибелью.
Мне понравилась последняя фраза. В ней было что-то от художественной прозы.
Я сидел за столом и смотрел на свою записку, которая лежала в стопке «исходящие документы». Несколько раз мне, хоть и с трудом, но удавалось подавить искушение схватить ее и разорвать на мелкие кусочки. Кто ты такой, Вадлоу, думал я, чтобы вот так обращаться к президенту Соединенных Штатов Америки?
Его друг, вот кто я.
Но на душе у меня было тяжело. Через час, когда Барбара пришла за бумагами, я вздохнул с облегчением. Теперь это уже история, подумал я. Остаток дня был занят работой. Первая леди планировала посетить четыре города, и это требовало моего пристального внимания.
Прошло три дня, но ответа от президента не последовало. Это было трудное время. Я не мог ни на чем сосредоточиться. Неужели президенту показалось, будто я предал его?
Больше я не в силах был терпеть неизвестность и позвонил Ллеланду.
– Привет, – сказал он, продержав меня в ожидании четыре минуты, – как дела в Восточном крыле?
– Отлично, благодарю вас, – холодно отозвался я. – Оно не так уж далеко, как вам кажется. Тот же временной пояс.
– Сегодня утром за завтраком президент говорил о вас.
– Да? – спросил я, не выказывая никаких чувств. Очевидная ловушка.
– Он сказал: Герб отлично работает в Восточном крыле.
– Приятно слышать. А как насчет моей записки?..
Ллеланд сделал вид, что не знает, о чем я говорю.
– Надеюсь, вы справитесь о ней?
– Конечно. Прямо сейчас. Знаете, Герб…
– Что?
– Не хочу вмешиваться, но если вы спросите меня, в Восточном крыле куча вакансий. Думаю, президент подпишет любую, как только вы заикнетесь об этом.
– Но я не спрашиваю вас.
– Я всегда к вашим услугам, лишь дайте знать.
Через два часа Барбара подала мне конверт, надписанный одним из людей Фетлока. В нем была моя записка с прикрепленной к ней официальной резолюцией:
Управляющий делами президента прочитал Вашу докладную записку, направленную на имя президента, и высоко оценил то, что Вы не пожалели времени для выражения своей озабоченности делами государства.
Искренне Ваш,
Джеймисон Р. Фетлок,
помощник президента и
заместитель управляющего
делами президента.
Фили был очень мил со мной в то тяжелое время.
– Может быть, пустить слух, что Фетлок балуется наркотиками? Можно еще что-нибудь придумать, – предложил он как-то вечером, выпив несколько бурбонов в баре «Обмен».
Обычно я приходил в бешенство от его идей. Но тут лишь спросил:
– Кто вам поверит?
Фили оценивающе оглядел Нэнси, барменшу с пышным бюстом.
– Должен вам заметить, он наверняка употребляет наркотики.
– Нет. Мне это не нравится. Фили помешал бурбон пальцем.
– Вы слышали о Ллеланде?
– Нет. А что?
– Его пригласили в Монеган.
– Не может быть.
– На уик-энд. С женой.
Ллеланда пригласили в летний Белый дом. Я положил руки на стойку бара и. вдруг ощутил безмерную усталость.
13
Ярость
Очевидно, мне стало известно о моей отставке в последнюю очередь. Невыносимо!
Из дневника. 15 августа 1991 года
На другое утро в семь сорок пять я сел за стол и сделал то, что давно должен был сделать: написал прошение об отставке. Это было нелегко. Больше двенадцати лет я проработал на Томаса Такера, то есть пятую часть своей жизни. Такое в одну минуту не скинешь со счетов. Воспоминания одолевали меня, пока я медленно писал прошение, время от времени делая бодрящий глоток горячей воды. Ирония судьбы заключалась в том, что писал я ручкой, на которой было с любовью начертано: Г. В. от Т.Н.Т. Подобными мелодраматическими подробностями нашпигованы романчики, на каждом шагу продающиеся в аэропортах. Слова давались мне с трудом, и лишь к десяти тридцати прошение было написано. Я отдал его Барбаре для перепечатки. У меня не было сомнений, что новость сразит ее. Стоя возле окна, я глядел на дуб, посаженный президентом Линдоном Джонсоном.
Мне всегда нравился вид, открывавшийся из окна моего кабинета. Я буду скучать по нему. Но и в Айдахо есть деревья. Даже получше, чем в Вашингтоне. Сколько же мучений выпало на мою долю после переезда в Вашингтон! А теперь меня охватило забытое ощущение покоя. Мне всегда казалось, что конец, когда он наступит, будет намного более горьким. Неожиданно я почувствовал, что не один в комнате.
– Мистер Вадлоу.
Это была Барбара. Я надеялся, что мы обойдемся без слез.
Отлично. Барбара сохраняла спокойствие. Меня всегда поражало, как она умеет себя держать в острой ситуации.
– Барбара, я понимаю, для вас это неожиданно, – произнес я, как мог, ласково.
Не особенно вдаваясь в подробности, я сказал ей, что, поскольку здесь не сложились условия для работы и нормальной жизни семьи, мы с Джоан решили покинуть Вашингтон и вернуться в Бойсе. Чтобы смягчить удар, я предложил ей работу, если она тоже захочет вернуться в Бойсе.
Барбара стала горячо благодарить меня. Мне было неловко ее слушать, поэтому я с улыбкой заметил, что не надо меня благодарить и что я буду рад работать с ней.
– Сэр, – сказала Барбара, – я останусь тут.
– Тут?
Она пояснила, что ей «предложили» работу заместительницы личного секретаря управляющего. В ответ на мой непроизнесенный вопрос, Барбара заявила, что уже с июля считала мою отставку делом времени и тогда же предприняла «некоторые меры», не желая расставаться с Белым домом.
– Ну да. Кто же еще знал?
– Только Маргарет (секретарша Ллеланда), мистер Фетлок, мистер Уитерс, мистер Ллеланд, конечно же. Мистер Цанг. Мистер Джаспер…
– Хватит.
Барбара спросила, не нужно ли мне чего-нибудь. Даже предавая, она проявляла заботу.
– Нет, – с трудом выдавил я из себя.
– Тогда я займусь докладной запиской?
– Барбара, это не докладная записка, – чуть не закричал я. – Это моя отставка!
– Да, сэр. Прекрасно написано. Я вздохнул.
– Спасибо, Барбара.
– Полагаю, ее надо провести через мистера Ллеланда?
Это было невыносимо.
– Через мистера Ллеланда! К вашему сведению, с президентом я знаком двенадцать с половиной лет. Это наше с ним дело, и я не собираюсь мое личное письмо проводить через… этого человека!
Взяв себя в руки, я завершил беседу достойным образом, но, глядя на деревья на Южной лужайке, продолжал размышлять о том, что сталось с преданностью. Я вызвал Ху Цанга.
– Ху, – сказал я, сообщив о своем решении, – вы были достойным и знающим помощником. Если захотите ехать со мной в Бойсе, будете моей правой рукой в «Дьюи, Скруэм».
В растерянности поерзав на стуле, Ху сказал, что недостоин моей похвалы.
– Чепуха!
Я постарался утешить его, но понял, что нервозность моего помощника вызвана не только той причиной, которую я предполагал. Через несколько минут все встало на свои места. Ху признался, что принял предложение работать в АБУ (Административное и бюджетное управление).
Вот уж скандал так скандал!
– Неужели я последним узнаю о собственной отставке? – не выдержав, воскликнул я. – Неслыханно!
Ху стал извиняться и выглядел жалко.
– Забудьте, – сказал я. – Если дело во мне, то вы уже сегодня можете приступить к работе в АБУ. Идите. Идите!
Какие еще чудовищные сюрпризы поджидают меня сегодня, думал я. Неожиданно Южная лужайка вместо ухоженной и зеленой стала высохшей и блеклой.
Я проверил расписание президента. Ланч с Жаком Кусто. Совещание с ближайшим окружением – с двух до трех. (Эвфемизм, подразумевавший Ллеланда.) Сенаторы Доул, Хиллс, Гарн – с трех до трех тридцати. (Еще один малоэффективный проект «воссоединения» за чашкой кофе.)
Комиссия по задачам инфраструктуры – с трех тридцати пяти до трех сорока. С трех сорока до трех пятидесяти – Комиссия по подготовке перехода в новое тысячелетие. Совет национальной безопасности – с четырех до четырех пятнадцати. Это будет долго. С четырех тридцати до четырех сорока пяти – Федеральная резервная система. С четырех пятидесяти до четырех пятидесяти двух – фотосъемки, мисс Коннектикут. Что-то слишком много фотографий с королевами красоты в последнее время. С пяти до пяти тридцати – свободно. С пяти тридцати до пяти сорока пяти – Кутядиков, посол Советского Союза. В шесть ноль-ноль отъезд на прием, который устраивает Организация африканского единства, в шесть тридцать – возвращение в резиденцию.
Жуткое расписание. Ничего удивительного, что он не может сосредоточиться. Меня, скорее всего, он примет между мисс Коннектикут и советским послом. Нам надо многое обсудить. Может быть, он отменит посла – это приятнее, чем отменять мисс Коннектикут. Он ведь ценитель женщин.
Позвонила Барбара и сообщила, что со мной хочет поговорить политический обозреватель «Пост» Питер Нельсон.
– Что ему надо?
– Он хочет удостовериться в вашей отставке.
– Что?
Не веря собственным ушам, я попросил соединить меня с Питером.
– Питер! Что за чепуху тут городит моя секретарша? – прикинулся я удивленным.
Он ответил, что два «высокопоставленных» источника из Западного крыла уже сообщили, что президент принял мою отставку.
– Ну, мне неизвестны ваши источники. Однако я не собираюсь комментировать всякую небывальщину.
– Вы подтверждаете, что перешли в штат сотрудников миссис Такер?
– Прошу прощения?
– Вы переходите в контору первой леди?
– Первой леди?..
У меня перехватило дыхание. Когда я пришел в себя, то попросил журналиста впредь обращаться за информацией к мистеру Фили.
– Значит, я записываю, что вы не отрицаете и не подтверждаете?
– Послушайте, Питер, – едва сдерживаясь, проговорил я, – мне больше нечего вам сообщить. Вы ведь не собираетесь ловить меня на слове?
Я немедленно позвонил Фили и спросил, что происходит.
– Ага, – тоскливо произнес он. – Я слышал.
– Но ведь я отослал прошение всего час назад. Отставка еще не принята.
– Думаю, что принята.
– Неслыханно.
Фили постарался утешить меня, но у него были свои проблемы.
– Послушайте, я еще позвоню вам. Он только что наложил вето на проект Б-1Б, и там черт знает что творится.
Я все еще шипел что-то, когда зажегся зеленый огонек, и мне даже не пришло в голову отключиться от Фили.
– Что?
– Герб, дружище. Это был президент.
– Да, здравствуйте, сэр.
– Приятно слышать ваш голос.
– Ну да, мне тоже приятно слышать ваш голос, сэр.
– Как у вас дела?
– Отлично, господин президент.
– Ну, и хорошо. Наверное, как всегда, очень заняты?
– Н-да, в общем…
– А я был очень занят.
– Понимаю…
– Как получилось, что мы больше не видимся?
– Да вот…
– Я соскучился, Герб.
– Я тоже, господин президент.
– Мне, правда, будет не хватать вас.
– Но…
– Я понимаю, Герб, здесь убийственный прессинг.
– Ничего, сэр.
– Конечно, жаль, что вы возвращаетесь в Айдахо. – Президент откашлялся. – Но ведь это не очень далеко. Не хочу, чтобы вы исчезли. Сообщайте о себе.
Я сказал, что постараюсь.
– И еще, Герб. –Сэр?
– Не могу вам передать, что переживает Джесси. Как будто мир перевернулся.
– Господин президент, мне кажется, нам есть, о чем поговорить.
– Милости просим в любое время. Но сейчас мне пора уезжать. Не поверите, какой у меня напряженный график.
– Верю. Как насчет пяти часов? У вас окно между мисс Коннектикут и послом Кутядиковым.
– Я точно не знаю. Такие подробности, Герб, мне неизвестны. Справьтесь у тех, кто составляет график. Знаете, тут черт-те что творится после вашего ухода. Как дела комиссии?
– Какой комиссии?
– Ладно. Мне все-таки пора. Еще поговорим.
Наверное, я еще целую минуту не отрывал трубку от уха. Потом пришла Барбара. В голове у меня звенело.
Она стала перекладывать бумаги на столе.
– Барбара, я состоял в какой-нибудь комиссии последние два месяца?
– Нет, сэр.
– Вы уверены?
– Конечно.
– Точно ни в какой? По СПИДу? По фермерам, выращивающим цитрусовые?
– Нет, сэр. Это было в прошлом году.
– Тогда принесите чаю и соедините меня с мистером Ллеландом.
Сразу после трех Ллеланд перезвонил мне.
– Отличные новости, Герб. Президент доволен.
У меня не было настроения терпеть его покровительственный тон.
– У меня не то настроение, чтобы терпеть ваш покровительственный тон, – сказал я. – Это ваших рук дело.
– Нет-нет, старина.
– Оставьте вашего «старину» при себе. Я не учился в Гарварде.
Ему показалось это забавным.
– Неважно. Зачем вы это сделали? Впрочем, один раз вы уже соскочили.
– Вот уж не думал, что согласие принять должность управляющего делами первой леди можно трактовать как предательство.
– Что-что?
– Я думал, вы будете благодарны.
– Не пичкайте меня вашими слоганами!
Я с трудом сдерживал себя.
– Посмотрите на ваше назначение иначе. Мы будем равноправными коллегами.
– Насколько я понимаю, вам это нравится.
– В моей работе мне нравится возможность служить президенту.
– Только этого не хватало! – вскричал я.
Как же я не подумал, что он будет записывать наш разговор? Но это странным образом вдохновило меня.
– Можете выключить ваш магнитофон, Бэмфорд, – сказал я. – Кстати, мне отвратительны ваши уловки.
Неожиданно его голос стал напряженным и взволнованным.
– О чем вы говорите? Я не понимаю, что вы имеете в виду.
– Особенности вашей административной политики не имеют ко мне никакого отношения, – продолжал я. – Однако они могут повредить президенту.
С этими словами я отключился, в первый раз за день аккуратно опустив трубку.
14
Флотус цветущий
Работать с первой леди одно удовольствие, и все же я как будто в полуотставке.
Из дневника. 9 сентября 1991 года
О перемене в моем положении было объявлено – официально – на другой день. Пресса отнеслась ко мне относительно гуманно. «Вашингтон пост» напечатала большой материал в разделе «Стиль» всего с одной мерзкой ложью, которую им скормили, вне всяких сомнений, Фетлок или Уитерс:
«У нас тут всем кажется, что с точки зрения возможностей интеллекта ему больше подходит Восточное крыло, – сообщил наш осведомленный источник из Белого дома».
В тот же вечер в баре «Обмен» я спросил Фили:
– Сколько лжи может проглотить один человек?
Фили хмыкнул.
– Ее добавляют в еду, которую подают персоналу.
Меня расстроила мысль о замечательных филиппинцах, которым придется отвечать на вопросы мерзкого Уитерса.
– Слава богу, с их стряпней теперь покончено.
– А я было подумал, что вы вошли во вкус, – сказал Фили.
Я ответил, что не нахожу в его словах ничего смешного.
– Да ладно вам. Расслабьтесь. Помните? «Это место может всех нас превратить в дерьмо».
– Помню.
Во время первого же разговора с первой леди мне стало ясно, что она искренне верит, будто я всегда мечтал о должности ее управляющего. И дело вовсе не в том, что я считал работу с миссис Такер понижением для себя. Мне миссис Такер нравилась – я даже был платонически влюблен в нее. Однако мне больно было думать, что мои недруги и ее использовали в своих интригах.
– Я очень обрадовалась, когда мне сказали, что вы хотите получить эту должность, Герб. Почему вы сами никогда не говорили об этом?
– Ну…
– Том никак не хотел отпускать вас. Он очень высокого о вас мнения.
Вот как. Они и президента втянули. Только этого недоставало.
– Да, – промямлил я, – вы сами знаете, как я отношусь к нему.
Она накрутила на палец прядь светлых волос.
– Если бы другие относились к нему так же, как вы, у него было бы меньше проблем. – Она рассмеялась. – Отдать Аризону!
– И Нью-Мексико, и Техас.
Мы хихикали, как школьницы. Да, с первой леди было приятно иметь дело.
Если не считать легких синеватых теней под глазами, она ничуть не изменилась за два с половиной года, проведенных в Вашингтоне. Тогда ей исполнилось всего тридцать шесть лет, и она была второй из самых молодых первых леди в истории США, а на мой взгляд, так и намного красивее миссис Кеннеди. Даже в наимоднейшем вечернем туалете она сохраняла какую-то деревенскую прелесть, полнокровную и яркую. Ее невозможно было представить больной. Наверное, из-за ямочек на щеках.
Вскоре после переезда в Вашингтон президент стал называть свою жену Флотусом цветущим. ФЛОТУС суть аббревиатура, которой пользовалась «авангардная» команда Белого дома, обозначая первую леди[12]. (Президент был ПОТУС[13].) Прозвище Флотус цветущий подхватили все сотрудники Белого дома. Естественно, я никак не содействовал этому, однако, если прозвища неизбежны, то ей досталось приятное. Не сравнить с моим – Тетушка Герберт.
Это случилось незадолго до того, как я пережил первый кризис в качестве управляющего делами миссис Такер.
Мистер Джером Вейнберг, известный голливудский импресарио и продюсер «Миннесоты», какое-то время пытался заполучить первую леди еще на один фильм. Мне приходилось видеть мистера Вейнберга на многих приемах, он был частым гостем в Белом доме. Я-то был уверен, что подобные предложения – дань голливудской вежливости, типа: «Детка, почему бы нам не сделать вместе еще один фильм?» Естественно, это даже не обсуждалось. Однако мистер Вейнберг оказался настойчивым человеком и чуть ли не каждую неделю присылал жене президента по сценарию. Иногда, подшучивая над мужем, она говорила, до чего ей хочется сказать «да». Ну, а президент, конечно же, нервничал.
В конце сентября, всего за месяц до визита принцессы Уэльской, первая леди сказала Морин Дауд из «Нью-Йорк таймс», что «серьезно подумывает», не поставить ли ей подпись под контрактом, который предлагает мистер Вейнберг, и не сняться ли в фильме под названием «Бейрут». Господи, что тут началось!