Страница:
Царствование Ричарда было коротким — всего два года. Но и за это время он успел сделать столько, сколько иным не дано и за самые долгие правления. Он реформировал парламент, сделав его образцовым. Ввел суд присяжных, по сей день остающийся наиболее совершенной формой судопроизводства, причем особый закон оговаривал наказание за любую попытку повлиять на присяжных. Он достиг мира с Шотландией, выдав племянницу замуж за тамошнего короля Иакова III Стюарта. Только мира с Францией ему добиться не удалось, ибо в Париже плел интриги Генрих Тюдор, граф Ричмонд. Ричард расширил торговлю, реорганизовал войска, был покровителем искусств, особенно музыки и архитектуры.
Сгубили Ричарда III терпимость к чужим слабостям, благородство и вера в порядочность и благоразумие других людей. Да, при нем были казнены (но — по решению суда!) повинные в мятеже герцоги Гастингс и Бэкингем. Однако остальных он прощал. Он простил Илийского епископа Джона Мортона, уличенного во мздоимстве и нарушении английских интересов при заключении мира с Францией, ограничившись ссылкой его в свою епархию, а тот в благодарность первым пустил слушок об убийстве принцев по приказу Ричарда III… Он простил мятежных братьев Стенли; больше того, вверил им командование полками в битве при Босуорте [161] — и прямо на поле боя те переметнулись к тюдоровской армии. Он простил графа Нортумберленда — и там же, под Босуортом, тот не ввел свой полк в бой, спокойно наблюдая, как погибает окруженный горсткой верных ему людей законный государь.
Но в стране короля любили. И совершенно искренне звучат слова хрониста, с риском для себя уже при Тюдорах писавшего: «В сей злосчастный день наш добрый король Ричард был побежден в бою и убит, отчего наступило в городах великое горевание».
Творцы мифа
Глава 6.
Расстановка сил
Правитель державы
А теперь вернемся в тот день 17 марта 1584 года, когда скоропостижная кончина Ивана IV Грозного и последовавшее за нею восшествие на престол царя Федора Иоанновича выдвинули Бориса Годунова на одно из первых мест в государстве.
Впрочем, и до того Борис ухитрился уже изрядно возвыситься, невзирая на всю свою неродовитость. Это уже потом, в пору его царствования, появится «Сказание о Чете», сочиненное иноками Ипатьевского монастыря и возводящее род Годуновых (вкупе с Вельяминовыми-Зерновыми и Сабуровыми) к некоему татарскому мурзе Чету, который якобы в 1329 году выехал из Орды к Ивану Калите. Согласно «Сказанию», старшая линия потомков Чета — Сабуровы — в конце XV века уже прочно заняла место среди знатнейших родов московского боярства, тогда как младшая — Годуновы — выдвинулась только при Грозном, во времена опричнины. Увы, как отмечает современный историк Руслан Григорьевич Скрынников, «Сказание о Чете» не заслуживает доверия: сочиняя эту родословную, монахи преследовали корыстные цели — доказать княжеское происхождение Годуновых, а заодно и утвердить их связь со своим монастырем, будто бы заложенным тем самым мурзой Четом. В действительности же предки Годунова были костромичами и с давних пор служили боярами при московском дворе. Со временем, правда, род обеднел и оказался низведен до положения заурядных вяземских помещиков.
В традиционном представлении карьера нашего героя выглядит примерно так.
Впервые имя Бориса всплывает во время Серпуховского похода, в 1570 году, когда он «состоит при царском саадоке», то есть является одним из оруженосцев Грозного. На следующий год Годунов уже выступает дружкой на свадьбе царя с Марфой Васильевной Собакиной; тогда же он упрочивает положение при дворе женитьбой на дочери известного опричника, царского любимца и великого заплечных дел мастера Малюты Скуратова-Бельского. С 1576 по 1579 годы он занимал должность кравчего. В 1580 году Грозный выбрал сестру Бориса, Ирину, в супруги царевичу Федору, в связи с чем Годунов был пожалован в бояре. А годом позже самодержец всероссийский в порыве гнева убил своего старшего сына Ивана (наиболее прозорливые современники сразу же разглядели в том следствие годуновского наушничества и науськивания, возбудивших праведный отчий гнев), в результате чего бесперспективный ранее Борисов шурин, царевич Федор, в одночасье сделался наследником престола.
Хитростью, лестью, интригами Борис совершил почти невозможное — завоевал доверие Грозного, который, умирая, назначил его одним из пяти опекунов [171] к Федору, поскольку тот, хотя и вступал на престол двадцатисемилетним, однако по умственному развитию оставался «сущим младенцем». Остальными опекунами стали Никита Романович Юрьев, дядя Федора по матери; князь Иван Федорович Мстиславский; князь Иван Петрович Шуйский, прославившийся обороной Пскова от войск польского короля Стефана Батория; наконец, Богдан Яковлевич Бельский, которому Иван IV особо поручил заботу о младшем из своих сыновей — царевиче Дмитрии, рожденном от пятой венчанной жены, Марии Нагой [172].
Царствование Федора Иоанновича началось смутой в пользу царевича Дмитрия — последствием этого явилась ссылка малолетнего царевича с матерью и родичами под надзор в свое удельное княжество — Углич, а сочтенный зачинщиком всей затеи князь Бельский был сослан в Нижний Новгород.
При венчании Федора Иоанновича на царство 31 мая 1584 года славо— и корыстолюбивый Годунов был осыпан новыми — и весьма щедрыми! — милостями: получил чин конюшего, звания ближнего великого боярина и наместника царств Казанского и Астраханского, ему также были пожалованы обширные земли по реке Ваге, луга на берегах Москвы-реки и разные казенные сборы [173]. Правда, поначалу значение Бориса среди царевых советников еще ослаблялось влиянием царского дяди — боярина Никиты Романовича Юрьева, но в августе того разбил паралич, а на следующий год он скончался, что дало Борису возможность безоговорочно выдвинуться на первый план.
Недовольные столь стремительным его возвышением бояре [174] попытались сформировать антигодуновскую коалицию, куда вошел также церковный первоиерарх — митрополит Дионисий, считавший своим долгом «печаловаться пред царем за гонимых людей». Они намеревались добиться развода царя с бездетной Ириной (нужно же и о наследнике престола думать!), что неизбежно повлекло бы и крушение ненавистного Годунова. Но Борис вновь переиграл всех: дело кончилось насильственным пострижением князя Мстиславского, ссылкой Шуйских, свержением митрополита Дионисия и опалой остальных. В митрополиты был поставлен преданный Борису ростовский архиепископ Иов.
Теперь у Бориса не осталось соперников. Он занял при дворе столь высокое положение, что иностранные посольства искали аудиенции не у государя, но у Годунова, чье слово было законом [175]. Федор царствовал, временщик Борис управлял; это знали все — и на Руси, и за границей.
Незадолго до смерти на вопрос патриарха и бояр: «Кому приказываешь царство?» — умирающий Федор отвечал: «Во всем царстве и в вас волен Бог: как Ему угодно, так и будет». Чего именно хочет Всевышний, не замедлил растолковать митрополит Иов — разумеется, присяги царице Ирине. Однако та отреклась от престола и, отправившись на девятый день по смерти венценосного супруга в Новодевичий монастырь, постриглась там в монахини под именем инокини Александры. За Ириной последовал в монастырь и брат — разумеется, отнюдь не намереваясь принять там постриг. Управление государством перешло в руки патриарха и боярской думы, но правительственные грамоты по-прежнему издавались от имени и по указу царицы Ирины. Во главе правительства стал патриарх Иов, действиями которого руководила, правда, не только преданность Борису, но также и глубокое убеждение, что Годунов — человек, наиболее достойный занять трон; тот, чье коронование обеспечит порядок и спокойствие в государстве. Для избрания нового государя был созван Земский собор — ловко манипулируя им, Годунов добился венчания на царство [176].
Сгубили Ричарда III терпимость к чужим слабостям, благородство и вера в порядочность и благоразумие других людей. Да, при нем были казнены (но — по решению суда!) повинные в мятеже герцоги Гастингс и Бэкингем. Однако остальных он прощал. Он простил Илийского епископа Джона Мортона, уличенного во мздоимстве и нарушении английских интересов при заключении мира с Францией, ограничившись ссылкой его в свою епархию, а тот в благодарность первым пустил слушок об убийстве принцев по приказу Ричарда III… Он простил мятежных братьев Стенли; больше того, вверил им командование полками в битве при Босуорте [161] — и прямо на поле боя те переметнулись к тюдоровской армии. Он простил графа Нортумберленда — и там же, под Босуортом, тот не ввел свой полк в бой, спокойно наблюдая, как погибает окруженный горсткой верных ему людей законный государь.
Но в стране короля любили. И совершенно искренне звучат слова хрониста, с риском для себя уже при Тюдорах писавшего: «В сей злосчастный день наш добрый король Ричард был побежден в бою и убит, отчего наступило в городах великое горевание».
Творцы мифа
Откуда же такое расхождение межу правдой фактов и красками «черной легенды»?
Известно, что история побежденных пишется победителями, — непреложный закон, который я всегда имел в виду, работая над этой книгой, и о котором не устаю напоминать. Права Генриха VII на английский престол были более чем сомнительными — всего-навсего праправнук незаконного сына младшего сына короля Эдуарда III. Законным государем являлся в тот момент официальный преемник Ричарда III — юный граф Уорвик. А уничтожив парламентский акт, возведший Ричарда на престол, Генрих тем самым восстановил в правах и Эдуарда V — старшего из пребывавших в Тауэре принцев. Вот для него они и впрямь являлись угрозой… [162] Так что сэр Джемс Тиррел из Гиппинга лишь отчасти погрешил в своей «Исповеди» против правды (а может, и не он сам погрешил — за него сделали? Или — пообещали за лжесвидетельство сохранить жизнь и, как водится у всех тиранов, не сдержали слова?). Убийство принцев действительно произошло именно так, как он описал [163], но — уже по восшествии на престол Генриха VII.
Обратите внимание: поначалу Генрих обвинил предшественника во всех мыслимых грехах — кроме убийства принцев. А ведь какой был бы козырь! Однако этот мотив всплыл только через двадцать лет, когда не осталось уже ни единой души, знавшей, что во время сражения при Босуорте принцы были живы-здоровы.
Искоренение не только возможных претендентов на престол (не важно, сколь дальних, он и сам-то был не из ближних!), но и всякой оппозиции вообще Генрих VII повел, выкорчевывая целые роды [164]. Зато предатели были вознаграждены: Джон Мортон, например, стал кардиналом, архиепископом Кентерберийским и канцлером, то есть первым министром. Ему-то мы и обязаны первыми записками о Ричарде, которые легли потом в основу «Истории Ричарда III», написанной его воспитанником Томасом Мором, канцлером уже Генриха VIII. Впрочем, написанной ли? Ведь жизнеописание Ричарда III приписали авторству самого Мора лишь потому, что рукопись была найдена среди оставшихся после казненного лорда-канцлера бумаг. Существует версия, согласно которой Мор лишь переписал для собственного пользования (такое случалось сплошь и рядом — книгопечатание в те времена еще не было распространено) труд своего воспитателя — памятного нам Джона Мортона, теперь уже не епископа Илийского, но архиепископа Кентерберийского. Трудно сказать, так оно или не так. В любом случае Томас Мор — плохой свидетель, ибо в год гибели Ричарда III ему исполнилось всего семь лет, а потому, даже если автором сочинения является именно он, то за строками все равно звучит мортоновский голос… Верно служа Тюдорам, Мор на черные краски не скупился, что усугублялось литературным дарованием автора бессмертной «Утопии». Правда, и он угодил на плаху, поскольку верность вере и папе ставил выше преданности монарху, но и это лишь прибавило ореола его фигуре и доверия его историческим трудам. А на них основывались все последующие историки, начиная с официального историографа Генриха VII, итальянца Полидора Вергилия, а также Холиншеда и других. Именно Томас Мор в «Истории Ричарда III» наградил последнего короля из дома Йорков и горбом, и сухой рукой, и непременной дьявольской хромотой.
А потом, уже при Елизавете I, последней из династии Тюдоров, начатое довершил Уильям Шекспир. Как всякий большой художник, он тонко ощущал социальный заказ и, с молоком матери впитав тюдорианское представление об истории, придал сложившейся за столетие картине законченный облик. Отныне «черная легенда» зажила самостоятельно, нуждаясь не в творцах, а лишь в тех, кто слепо в нее верует. Посвященную нашему герою статью энциклопедия Брокгауза и Ефрона завершает словами: «Шекспир обессмертил его в своей хронике “Король Ричард III”». Прямо скажем, такого бессмертия и врагу не пожелаешь! Избави Боже от подобной «вечной жизни» в строках поэта!
Правда, с окончанием эпохи Тюдоров начали раздаваться и голоса взыскующих истины. В XVII столетии написал свой трактат доктор Бак; в XVIII веке его примеру последовал основоположник готического романа сэр Гораций Уолпол [165]. В XIX веке восстановлению честного имени Ричарда III посвятил немало времени и сил Маркхэм, а в XX столетии счет авторов и книг пошел уже на десятки — упомяну лишь вышедшую в Англии в 1983 году работу Дж. Поттера «Добрый король Ричард?».
Только не думайте, будто эти усилия хоть в малой мере пошатнули миф о «величайшем злодее английской истории», освященный именем Томаса Мора и доведенный до совершенства шекспировским пером. Цитированный в начале школьный учебник — не исключение. Возьмите любой другой, изданный в любой стране (и в первую очередь — в самой Англии), откройте на нужной странице — и вы неизбежно прочтете про череду бессмысленных жестокостей, убийство несчастных принцев в Тауэре и так далее. Показательный факт: не так давно канал «Культура» показал поставленный в 1995 году фильм режиссера Ричарда Лонкрейна — оригинальный парафраз на тему шекспировской трагедии Шекспира, где действие перенесено в нацистскую Германию тридцатых годов, а Ричард Глостер откровенно напоминает Адольфа Гитлера…
Тем и силен исторический миф, что опровергнуть его невозможно: он опирается на веру и традицию, а вовсе не на точное знание. Потому-то всякий такой миф практически бессмертен — на него можно сколько угодно покушаться, но убить никак нельзя. Он способен лишь постепенно истаять, однако на это нужны многие века: «черной легенде Англии» уже за полтысячелетия перевалило, но попробуйте-ка переспорить сотни миллионов школьных учебников… Британцы — те еще могут утешиться ехидной сентенцией Оскара Уайлда: «К счастью, в Англии образование не оставляет никаких следов».
А у нас?
Известно, что история побежденных пишется победителями, — непреложный закон, который я всегда имел в виду, работая над этой книгой, и о котором не устаю напоминать. Права Генриха VII на английский престол были более чем сомнительными — всего-навсего праправнук незаконного сына младшего сына короля Эдуарда III. Законным государем являлся в тот момент официальный преемник Ричарда III — юный граф Уорвик. А уничтожив парламентский акт, возведший Ричарда на престол, Генрих тем самым восстановил в правах и Эдуарда V — старшего из пребывавших в Тауэре принцев. Вот для него они и впрямь являлись угрозой… [162] Так что сэр Джемс Тиррел из Гиппинга лишь отчасти погрешил в своей «Исповеди» против правды (а может, и не он сам погрешил — за него сделали? Или — пообещали за лжесвидетельство сохранить жизнь и, как водится у всех тиранов, не сдержали слова?). Убийство принцев действительно произошло именно так, как он описал [163], но — уже по восшествии на престол Генриха VII.
Обратите внимание: поначалу Генрих обвинил предшественника во всех мыслимых грехах — кроме убийства принцев. А ведь какой был бы козырь! Однако этот мотив всплыл только через двадцать лет, когда не осталось уже ни единой души, знавшей, что во время сражения при Босуорте принцы были живы-здоровы.
Томас Мор.
Портрет кисти Ганса Гольбейна Младшего (1527 г.)
Искоренение не только возможных претендентов на престол (не важно, сколь дальних, он и сам-то был не из ближних!), но и всякой оппозиции вообще Генрих VII повел, выкорчевывая целые роды [164]. Зато предатели были вознаграждены: Джон Мортон, например, стал кардиналом, архиепископом Кентерберийским и канцлером, то есть первым министром. Ему-то мы и обязаны первыми записками о Ричарде, которые легли потом в основу «Истории Ричарда III», написанной его воспитанником Томасом Мором, канцлером уже Генриха VIII. Впрочем, написанной ли? Ведь жизнеописание Ричарда III приписали авторству самого Мора лишь потому, что рукопись была найдена среди оставшихся после казненного лорда-канцлера бумаг. Существует версия, согласно которой Мор лишь переписал для собственного пользования (такое случалось сплошь и рядом — книгопечатание в те времена еще не было распространено) труд своего воспитателя — памятного нам Джона Мортона, теперь уже не епископа Илийского, но архиепископа Кентерберийского. Трудно сказать, так оно или не так. В любом случае Томас Мор — плохой свидетель, ибо в год гибели Ричарда III ему исполнилось всего семь лет, а потому, даже если автором сочинения является именно он, то за строками все равно звучит мортоновский голос… Верно служа Тюдорам, Мор на черные краски не скупился, что усугублялось литературным дарованием автора бессмертной «Утопии». Правда, и он угодил на плаху, поскольку верность вере и папе ставил выше преданности монарху, но и это лишь прибавило ореола его фигуре и доверия его историческим трудам. А на них основывались все последующие историки, начиная с официального историографа Генриха VII, итальянца Полидора Вергилия, а также Холиншеда и других. Именно Томас Мор в «Истории Ричарда III» наградил последнего короля из дома Йорков и горбом, и сухой рукой, и непременной дьявольской хромотой.
А потом, уже при Елизавете I, последней из династии Тюдоров, начатое довершил Уильям Шекспир. Как всякий большой художник, он тонко ощущал социальный заказ и, с молоком матери впитав тюдорианское представление об истории, придал сложившейся за столетие картине законченный облик. Отныне «черная легенда» зажила самостоятельно, нуждаясь не в творцах, а лишь в тех, кто слепо в нее верует. Посвященную нашему герою статью энциклопедия Брокгауза и Ефрона завершает словами: «Шекспир обессмертил его в своей хронике “Король Ричард III”». Прямо скажем, такого бессмертия и врагу не пожелаешь! Избави Боже от подобной «вечной жизни» в строках поэта!
Правда, с окончанием эпохи Тюдоров начали раздаваться и голоса взыскующих истины. В XVII столетии написал свой трактат доктор Бак; в XVIII веке его примеру последовал основоположник готического романа сэр Гораций Уолпол [165]. В XIX веке восстановлению честного имени Ричарда III посвятил немало времени и сил Маркхэм, а в XX столетии счет авторов и книг пошел уже на десятки — упомяну лишь вышедшую в Англии в 1983 году работу Дж. Поттера «Добрый король Ричард?».
Великий английский актер Дэвид Гаррик (1717—1779) в роли Ричарда III.
Картина кисти художника Уильяма Хогарта (1697—1764)
Только не думайте, будто эти усилия хоть в малой мере пошатнули миф о «величайшем злодее английской истории», освященный именем Томаса Мора и доведенный до совершенства шекспировским пером. Цитированный в начале школьный учебник — не исключение. Возьмите любой другой, изданный в любой стране (и в первую очередь — в самой Англии), откройте на нужной странице — и вы неизбежно прочтете про череду бессмысленных жестокостей, убийство несчастных принцев в Тауэре и так далее. Показательный факт: не так давно канал «Культура» показал поставленный в 1995 году фильм режиссера Ричарда Лонкрейна — оригинальный парафраз на тему шекспировской трагедии Шекспира, где действие перенесено в нацистскую Германию тридцатых годов, а Ричард Глостер откровенно напоминает Адольфа Гитлера…
Тем и силен исторический миф, что опровергнуть его невозможно: он опирается на веру и традицию, а вовсе не на точное знание. Потому-то всякий такой миф практически бессмертен — на него можно сколько угодно покушаться, но убить никак нельзя. Он способен лишь постепенно истаять, однако на это нужны многие века: «черной легенде Англии» уже за полтысячелетия перевалило, но попробуйте-ка переспорить сотни миллионов школьных учебников… Британцы — те еще могут утешиться ехидной сентенцией Оскара Уайлда: «К счастью, в Англии образование не оставляет никаких следов».
А у нас?
Глава 6.
Неприродный государь
Пепел мертвых не имеет заступника, кроме нашей совести… Что, если мы клевещем, если несправедливо терзаем память человека, веря ложным мнениям, принятым в летопись безмыслием или враждой?
Н.М. Карамзин
Расстановка сил
Со смертью в ночь с б на 7 января 1598 года царя Федора Иоанновича [166], второго сына Ивана IV Грозного от первой жены [167], Анастасии Захарьиной-Юрьевой, пресекся дом Даниловичей династии Рюриковичей — тех прямых потомков великого князя владимирского Александра Невского, что правили Московской Русью с 1325 года. В стране, пользуясь современным языком, воцарился политический вакуум.
В отличие от предыдущей главы, где речь шла о Войне Алой и Белой роз, не стану утомлять вас подробностями хроники тех лет — в конце концов отечественное прошлое все мы знаем заметно лучше истории дальних стран. Однако о природе этого вакуума поговорить все-таки стоит.
Основателем дома Даниловичей был Даниил Московский, младший из сыновей Александра Невского, которому при разделе отчего наследства достался в удел городок Москва. Даниил так и умер удельным князем [168], не побывав на владимирском столе, — а первым среди русских феодальных владетелей почитался в те времена великий князь владимирский. По тогдашнему закону, так называемому лествичному праву [169], потомки князя, великого стола занять в свой черед почему-либо не успевшего, впредь навсегда исключались из числа претендентов на этот титул. Однако сыновья Данииловы, Юрий Московский и Иван I Калита, с подобным положением не смирились и, добывая в Орде интригами и щедро рассыпаемыми взятками ханские ярлыки на княжение, поочередно провозгласили себя великими князьями владимирскими.
Впоследствии этот титул канул в Лету: великими князьями стали уже государи московские. Однако — с точки зрения как закона, так и общественного сознания — Даниловичи являлись узурпаторами, пусть даже узурпация и легитимировалась дорогой ценой купленным ханским ярлыком. Впрочем, с течением времени народ-то об этом мало-помалу забыл — примечательное обстоятельство, и к нему нам впоследствии еще придется вернуться. Зато сами Даниловичи помнили — и даже слишком хорошо. А потому любой ценой заботились об упрочении власти — главным образом, за счет изведения под корень всех претендентов, обладавших мало-мальски реальными или даже чисто номинальными правами на престол (система всемирно распространенная — вспомните Генриха VII Тюдора!). Более чем двухвековой процесс был успешно завершен великим любителем радикальных мер — Иваном IV Грозным. В результате, когда со смертью Федора Иоанновича род Даниловичей пресекся, по праву (да и по какому? — лествичное давно и прочно забыто, новое еще окончательно не сложилось, Орда утратила власть и канула в Лету…) занять трон оказалось просто некому.
Так кому же быть царем на Московской Руси? Логичнее всего — наиболее родовитому, однако как такого определить? Ретивее прочих рвались к престолу князья Шуйские, чей род — все эти многочисленные просто Шуйские, Скопины-Шуйские, Глазатые-Шуйские, Барбашины-Шуйские, Горбатые-Шуйские и иже с ними — был даже старше Даниловичей и не раз давал стране выдающихся военачальников, а также, пользуясь современным языком, гражданских администраторов. Впрочем, нельзя было сбрасывать со счетов и других — Гедиминовичей, Мстиславских, Голицыных, издавна занимавших первые места в рядах московского боярства. Однако были в Москве два рода происхождения не княжеского; оба стремительно возвысились при последних царях и по влиянию не уступали теперь Рюриковичам и Гедиминовичам — Романовы [170] и Годуновы.
Они-то — Шуйские, Романовы да Годуновы — и являются главными героями нашего повествования.
В отличие от предыдущей главы, где речь шла о Войне Алой и Белой роз, не стану утомлять вас подробностями хроники тех лет — в конце концов отечественное прошлое все мы знаем заметно лучше истории дальних стран. Однако о природе этого вакуума поговорить все-таки стоит.
Основателем дома Даниловичей был Даниил Московский, младший из сыновей Александра Невского, которому при разделе отчего наследства достался в удел городок Москва. Даниил так и умер удельным князем [168], не побывав на владимирском столе, — а первым среди русских феодальных владетелей почитался в те времена великий князь владимирский. По тогдашнему закону, так называемому лествичному праву [169], потомки князя, великого стола занять в свой черед почему-либо не успевшего, впредь навсегда исключались из числа претендентов на этот титул. Однако сыновья Данииловы, Юрий Московский и Иван I Калита, с подобным положением не смирились и, добывая в Орде интригами и щедро рассыпаемыми взятками ханские ярлыки на княжение, поочередно провозгласили себя великими князьями владимирскими.
Князь Даниил Московский, основатель дома Даниловичей.
Миниатюра XVII в.
Впоследствии этот титул канул в Лету: великими князьями стали уже государи московские. Однако — с точки зрения как закона, так и общественного сознания — Даниловичи являлись узурпаторами, пусть даже узурпация и легитимировалась дорогой ценой купленным ханским ярлыком. Впрочем, с течением времени народ-то об этом мало-помалу забыл — примечательное обстоятельство, и к нему нам впоследствии еще придется вернуться. Зато сами Даниловичи помнили — и даже слишком хорошо. А потому любой ценой заботились об упрочении власти — главным образом, за счет изведения под корень всех претендентов, обладавших мало-мальски реальными или даже чисто номинальными правами на престол (система всемирно распространенная — вспомните Генриха VII Тюдора!). Более чем двухвековой процесс был успешно завершен великим любителем радикальных мер — Иваном IV Грозным. В результате, когда со смертью Федора Иоанновича род Даниловичей пресекся, по праву (да и по какому? — лествичное давно и прочно забыто, новое еще окончательно не сложилось, Орда утратила власть и канула в Лету…) занять трон оказалось просто некому.
Так кому же быть царем на Московской Руси? Логичнее всего — наиболее родовитому, однако как такого определить? Ретивее прочих рвались к престолу князья Шуйские, чей род — все эти многочисленные просто Шуйские, Скопины-Шуйские, Глазатые-Шуйские, Барбашины-Шуйские, Горбатые-Шуйские и иже с ними — был даже старше Даниловичей и не раз давал стране выдающихся военачальников, а также, пользуясь современным языком, гражданских администраторов. Впрочем, нельзя было сбрасывать со счетов и других — Гедиминовичей, Мстиславских, Голицыных, издавна занимавших первые места в рядах московского боярства. Однако были в Москве два рода происхождения не княжеского; оба стремительно возвысились при последних царях и по влиянию не уступали теперь Рюриковичам и Гедиминовичам — Романовы [170] и Годуновы.
Они-то — Шуйские, Романовы да Годуновы — и являются главными героями нашего повествования.
Правитель державы
Царь Федор Иоаннович.
«Титулярник» 1672 г., акварель
А теперь вернемся в тот день 17 марта 1584 года, когда скоропостижная кончина Ивана IV Грозного и последовавшее за нею восшествие на престол царя Федора Иоанновича выдвинули Бориса Годунова на одно из первых мест в государстве.
Впрочем, и до того Борис ухитрился уже изрядно возвыситься, невзирая на всю свою неродовитость. Это уже потом, в пору его царствования, появится «Сказание о Чете», сочиненное иноками Ипатьевского монастыря и возводящее род Годуновых (вкупе с Вельяминовыми-Зерновыми и Сабуровыми) к некоему татарскому мурзе Чету, который якобы в 1329 году выехал из Орды к Ивану Калите. Согласно «Сказанию», старшая линия потомков Чета — Сабуровы — в конце XV века уже прочно заняла место среди знатнейших родов московского боярства, тогда как младшая — Годуновы — выдвинулась только при Грозном, во времена опричнины. Увы, как отмечает современный историк Руслан Григорьевич Скрынников, «Сказание о Чете» не заслуживает доверия: сочиняя эту родословную, монахи преследовали корыстные цели — доказать княжеское происхождение Годуновых, а заодно и утвердить их связь со своим монастырем, будто бы заложенным тем самым мурзой Четом. В действительности же предки Годунова были костромичами и с давних пор служили боярами при московском дворе. Со временем, правда, род обеднел и оказался низведен до положения заурядных вяземских помещиков.
В традиционном представлении карьера нашего героя выглядит примерно так.
Впервые имя Бориса всплывает во время Серпуховского похода, в 1570 году, когда он «состоит при царском саадоке», то есть является одним из оруженосцев Грозного. На следующий год Годунов уже выступает дружкой на свадьбе царя с Марфой Васильевной Собакиной; тогда же он упрочивает положение при дворе женитьбой на дочери известного опричника, царского любимца и великого заплечных дел мастера Малюты Скуратова-Бельского. С 1576 по 1579 годы он занимал должность кравчего. В 1580 году Грозный выбрал сестру Бориса, Ирину, в супруги царевичу Федору, в связи с чем Годунов был пожалован в бояре. А годом позже самодержец всероссийский в порыве гнева убил своего старшего сына Ивана (наиболее прозорливые современники сразу же разглядели в том следствие годуновского наушничества и науськивания, возбудивших праведный отчий гнев), в результате чего бесперспективный ранее Борисов шурин, царевич Федор, в одночасье сделался наследником престола.
Хитростью, лестью, интригами Борис совершил почти невозможное — завоевал доверие Грозного, который, умирая, назначил его одним из пяти опекунов [171] к Федору, поскольку тот, хотя и вступал на престол двадцатисемилетним, однако по умственному развитию оставался «сущим младенцем». Остальными опекунами стали Никита Романович Юрьев, дядя Федора по матери; князь Иван Федорович Мстиславский; князь Иван Петрович Шуйский, прославившийся обороной Пскова от войск польского короля Стефана Батория; наконец, Богдан Яковлевич Бельский, которому Иван IV особо поручил заботу о младшем из своих сыновей — царевиче Дмитрии, рожденном от пятой венчанной жены, Марии Нагой [172].
Царь Федор Иоаннович.
Гравюра Франко Форма, 1580-е гг.
Царствование Федора Иоанновича началось смутой в пользу царевича Дмитрия — последствием этого явилась ссылка малолетнего царевича с матерью и родичами под надзор в свое удельное княжество — Углич, а сочтенный зачинщиком всей затеи князь Бельский был сослан в Нижний Новгород.
При венчании Федора Иоанновича на царство 31 мая 1584 года славо— и корыстолюбивый Годунов был осыпан новыми — и весьма щедрыми! — милостями: получил чин конюшего, звания ближнего великого боярина и наместника царств Казанского и Астраханского, ему также были пожалованы обширные земли по реке Ваге, луга на берегах Москвы-реки и разные казенные сборы [173]. Правда, поначалу значение Бориса среди царевых советников еще ослаблялось влиянием царского дяди — боярина Никиты Романовича Юрьева, но в августе того разбил паралич, а на следующий год он скончался, что дало Борису возможность безоговорочно выдвинуться на первый план.
Царь Федор Иоаннович.
Реконструкция доктора исторических наук М.М. Герасимова (1907—1970) — антрополога, археолога и скульптора
Недовольные столь стремительным его возвышением бояре [174] попытались сформировать антигодуновскую коалицию, куда вошел также церковный первоиерарх — митрополит Дионисий, считавший своим долгом «печаловаться пред царем за гонимых людей». Они намеревались добиться развода царя с бездетной Ириной (нужно же и о наследнике престола думать!), что неизбежно повлекло бы и крушение ненавистного Годунова. Но Борис вновь переиграл всех: дело кончилось насильственным пострижением князя Мстиславского, ссылкой Шуйских, свержением митрополита Дионисия и опалой остальных. В митрополиты был поставлен преданный Борису ростовский архиепископ Иов.
Теперь у Бориса не осталось соперников. Он занял при дворе столь высокое положение, что иностранные посольства искали аудиенции не у государя, но у Годунова, чье слово было законом [175]. Федор царствовал, временщик Борис управлял; это знали все — и на Руси, и за границей.
Царь Федор Иоаннович.
Миниатюра XVII в.
Незадолго до смерти на вопрос патриарха и бояр: «Кому приказываешь царство?» — умирающий Федор отвечал: «Во всем царстве и в вас волен Бог: как Ему угодно, так и будет». Чего именно хочет Всевышний, не замедлил растолковать митрополит Иов — разумеется, присяги царице Ирине. Однако та отреклась от престола и, отправившись на девятый день по смерти венценосного супруга в Новодевичий монастырь, постриглась там в монахини под именем инокини Александры. За Ириной последовал в монастырь и брат — разумеется, отнюдь не намереваясь принять там постриг. Управление государством перешло в руки патриарха и боярской думы, но правительственные грамоты по-прежнему издавались от имени и по указу царицы Ирины. Во главе правительства стал патриарх Иов, действиями которого руководила, правда, не только преданность Борису, но также и глубокое убеждение, что Годунов — человек, наиболее достойный занять трон; тот, чье коронование обеспечит порядок и спокойствие в государстве. Для избрания нового государя был созван Земский собор — ловко манипулируя им, Годунов добился венчания на царство [176].