Памятник Кириллу и Мефодию в Киеве
 
 
Кирилл и Мефодий.
Деталь памятника «Тысячелетие России» в Новгороде
 
   Алфавит — всегда политика. Вот, например, во Вьетнаме пользовались поначалу китайской иероглификой; затем, веке примерно в четырнадцатом, в процессе отстаивания политической (а заодно уже — и культурной самостоятельности) на ее основе было разработано письмо «тьы-ном»; а в 1910 году в качестве государственного было введено письмо «куок-нгы», еще в XVII столетии разработанное португальскими миссионерами на основе латиницы. Или узбекский язык возьмите: сперва там пользовались арабским алфавитом, с 1927 года — разработанным на основе латиницы (понятно почему — см. выше), с 1939 года — созданным на основе кириллицы (как писал граф А.К. Толстой, «Мы будем тискать, тискать / В российский облик всех!»), а теперь опять вернулись к латинице… А с каким сладостным рвением совсем недавно была на корню пресечена Государственной Думой попытка Татарстана снова ввести у себя латиницу! (Пользуясь которой, там, кстати, писали — как и в Узбекистане — с 1927 по 1939 год…) И примеров таких, как поется в известной арии, mille e tre [245]. Повторяю: алфавит — это политика; всегда.
   Но если ото всякой политики отвлечься, как же все-таки прекрасна кириллица и до чего же не хотелось бы — вослед западным славянам — переходить на латиницу, скольких бы преимуществ это ни сулило! Что поделать, если
 
…я душой
Матерьялист, но протестует разум, —
 
   как точно, хотя и совсем по другому поводу заметил прекрасный наш поэт Давид Самойлов.
   Что ж, остается признать: операция «Азбука» удалась — как, может быть, ни одна другая в истории.

Глава 9.
Не ведая стыда

   Когда б вы знали, из какого сора
   Растут стихи, не ведая стыда…
Анна Ахматова

Априорный герой

   Если как следует покопаться в памяти, таких отыщется немало: мы точно знаем, что они — герои, но понятия не имеем, почему, собственно? что же они совершили? какую жизнь прожили? как оценивали их современники? Относится к их числу и тот, о ком пойдет речь, — Игорь Святославич, князь северский (а под конец жизни — князь черниговский), чьему походу на половцев посвящено самое древнее (точнее, самое древнее из дошедших до нас) произведение русской художественной литературы — «Слово о полку Игореве».
   Поскольку впервые все мы сталкивались с ним на школьной скамье, то для начала давайте и обратимся к учебнику — это тем важнее, что, как ни посмотри, а основы отношения к миру (и в том числе — к историческим персонажам) закладываются именно в годы, проведенные за партой.
   Итак, заглянем в учебник: «С небольшими силами, не сговорившись с киевским князем Святославом, Игорь Святославич Северский, очертя голову, „не сдержав юности“, как о нем говорит летопись, отправился в далекий поход на половцев, замыслив дойти до берегов Черного моря и вернуть Руси далекие земли у Керченского пролива. <…> Игорь жаждет свободы, готов смело защитить родную землю: „лучше ведь убитым быть, чем плененным быть“. <…> Игорь „поострил сердце свое мужеством“ и повел „храбрые полки на землю половецкую за землю Русскую“. <…> Но молодым князем руководит не только патриотизм, а и честолюбие, не только желание независимости, а и азарт покорения врагов» [246].
   А теперь предположим, что в более зрелые годы вы, заинтересовавшись нашим героем, решили узнать о нем побольше и обратились к авторитетам. Вот что, например, пишет о нем академик Лихачев: «Совесть государственного деятеля, совесть князя — это то самое, что бросило и героя „Слова о полку Игореве“ — князя небольшого Северского княжества Игоря Святославича в его безумно смелый поход. С небольшим русским войском Игорь пошел навстречу верному поражению во имя служения Русской земле, побуждаемый к этому своей проснувшейся совестью одного из самых беспокойных и задиристых князей своего времени… В 1184 г. объединенными усилиями русских князей под предводительством Святослава Всеволодовича Киевского половцы были разбиты… Однако Игорь Святославич Северский не смог участвовать в этом победоносном походе: поход начался весной, и гололедица помешала его конному войску подоспеть вовремя. По-видимому, Игорь Святославич тяжело переживал эту неудачу: ему не удалось доказать свою преданность союзу русских князей против половцев, его могли заподозрить в умышленном уклонении от участия в походе, как бывшего союзника Кончака. Вот почему в следующем, 1185 году Игорь, „не сдержав юности“ — своего молодого задора, без сговора со Святославом и Рюриком бросается в поход против половцев… Высокое чувство воинской чести, раскаяние в своей прежней политике, преданность новой — общерусской, ненависть к своим бывшим союзникам — свидетелям его позора, муки страдающего самолюбия — все это двигало им в походе».
 
 
Иллюстрация к «Слову о полку Игореве».
Гравюра Владимира Фаворского (1954)
 
   Воистину герой! Рыцарь без страха и почти без упрека (в крайнем случае — так, по мелочи…), вполне достойный вышеприведенных и всех прочих — причем весьма многочисленных! — панегириков.
   Хочу сразу поставить точку над i: речь пойдет исключительно о личности князя Игоря как персонажа исторического и литературного, но никоим образом не о «Слове» и его авторе — сколь бы ни была интересна и привлекательна эта последняя тема, она, увы, лежит за рамками нашего сюжета.
   Личность же из анализа известных фактов встает для своего времени, может, и достаточно типичная, однако нимало не симпатичная.
   Но прежде чем приниматься за портрет, давайте беглыми штрихами наметим тот

Исторический фон,

   на котором он предстанет затем нашему взору.
   Как я уже отмечал во второй главе, Киевская Русь представляла собой семейное предприятие дома Рюриковичей, вследствие чего все князья доводились друг другу родней, а все их междоусобицы представляли собой сведение семейных счетов, равно ожесточенных и непредсказуемых. Причем если поначалу братоубийственные войны преследовали цель объединения земель в руках великого князя киевского, то есть продолжения строительства заложенной Рюриком раннефеодальной державы, то после Ярослава Мудрого (помните, злого гения несчастного Святополка?), весьма немудро поделившего земли между сыновьями, процесс пошел в обратном направлении. Хотя князья-христиане уже не могли похвастать таким обилием потомства, как их славный предок Владимир I Святой, до своего крещения в Корсуни наплодивший детей, как говорили в те дни, «без числа», все равно Рюриковичей становилось слишком много; во времена князя Игоря их насчитывалось до полусотни, а ведь каждому нужно было собственное княжество, пусть даже самое захудалое. Все они происходили от Владимира Красное Солнышко (последний Ярополчич, Святополк, как вы помните, погиб, а с ним пресеклась и эта ветвь рода) и делились на линии, каждая из которых называлась по имени родоначальника — Ольговичи (к ним относился и наш герой), Мстиславичи и так далее. В результате через несколько десятилетий после Ярославовой смерти на Руси появились даже князья «без стола», обладавшие статусом, но не вожделенным уделом. Ну как тут не воевать?
   Раздробление Руси на десятки враждующих между собой независимых княжеств нельзя рассматривать исключительно как трагедию страны. Трагедия, разумеется, наличествовала — Русь была не способна объединиться даже перед лицом серьезной опасности, отчего в скором времени и рухнула перед монголами, хотя объективно, между прочим, была намного сильнее. Но в то же время процесс сложения независимых княжеств отражал бурное экономическое и социальное развитие страны. В считанные десятилетия она стала той Гардарикой, то есть Страной городов, какой знали ее скандинавы. Экономические интересы города и области, над которой этот город господствовал, были для населения куда важнее интересов Руси в целом. Попытка объединения, предпринятая ранними Рюриковичами, потому и провалилась, закончившись памятным по учебнику истории «периодом феодальной раздробленности», что не имела под собой реальных экономических предпосылок. Да и психологических, кстати, тоже — население русских земель пока не ощущало себя единым народом; и, замечу, долго еще не будет ощущать — большинство историков сходятся в том, что русское национальное самосознание родилось в горниле Куликовской битвы.
   Осознание Руси как общности было тогда уделом единичных мыслителей — поэтов, вроде автора «Слова о полку Игореве», и духовных пастырей, ощущавших трагичность междоусобных раздоров. Однако шло это осознание не от стремления к некоему идеалу, даже не от тоски по Золотому веку времен Владимира Крестителя, а скорее, от противопоставления Руси и Великой степи.
   Была Киевская Русь, состоявшая из больших и малых княжеств с традиционным центром — Матерью городов русских — и с признанием старшинства того князя, который занимал киевский престол (правда, к середине XII века это уже никоим образом не гарантировало великого князя киевского от нападений со стороны жаждущих власти и славы сородичей).
   А рядом с Киевской Русью, прочно вросшей в землю Восточной Европы фундаментами своих белокаменных храмов, башнями и стенами городов, раскинулась Великая Степь, начинавшаяся там, где кончались пределы Рязанского, Черниговского и Киевского княжеств. Степь была враждебна — очередное проявление извечного конфликта земледельца и кочевника. Но к враждебности этой следует относиться очень осторожно — слишком уж непроста и неоднозначна она была.
   В интересующее нас время Великая Степь была Полем Половецким — по имени народа, сменившего здесь еще недавно великих и грозных, а ныне сгинувших без следа хазар. Около двух столетий половцы соседствовали с Русью, участвовали в междоусобицах русских князей, ходили с ними на Венгрию, Польшу, Волжскую Булгарию, выдавали за них своих дочерей… Об руку с русскими дружинами встали они против монголов в битве на Калке — и бежали, разбитые, рассеянные, вроде бы переставшие существовать, но затем, как отмечает археолог, интереснейший историк (в частности, автор очень оригинальных исследований «Слова о полку Игореве») и великолепный писатель Андрей Никитин, снова возникли на исторической арене Восточной Европы — сначала под именем кипчаков, а после насильственной исламизации в XV веке — под именем казанских (слившись здесь с родственным тюркским народом — волжскими булгарами), астраханских и крымских татар.
   Увы, известно о половцах не слишком много. Русские летописи объявляют их «погаными» (от латинского paganus — язычник), но теперь [247] мы уже знаем, что действительности это не соответствует: по преимуществу половцы были христианами-несторианами (что, разумеется, куда хуже, чем язычники, ибо церковь всегда боролась с еретиками, схизматиками и прочими инославными намного яростнее, чем с иноверцами). Это обстоятельство, кстати, объясняет частые династические женитьбы русских князей на половчанках, тогда как с представителями прочих кочевых народов подобные браки не заключались практически никогда.
   Вопреки распространенным утверждениям об исконной враждебности половцев, которые широко распространены еще и сейчас, вследствие чего многие исторические труды твердят о постоянной «половецкой опасности» и борьбе с нею отважных русских князей, еще более полувека назад один из самых глубоких исследователей истории половцев Д.А. Расовский писал «Русская историография несколько преувеличила значение боевой встречи Руси и половцев и в бесплодных и, в сущности, безопасных для существования Руси войнах ее с половцами видела серьезный натиск азиатского Востока на форпосты европейской цивилизации. <…> Взгляд этот ошибочен. <…> За мелкими пограничными войнами не было замечено, что настоящего наступательного движения на Русь у половцев никогда не было и, добавим сейчас же, быть не могло из-за нежелания половцев выходить из степей и расширять свою территорию за счет лесостепной или лесной областей. Половецкие войны были статическими, а потому и не могли серьезно угрожать Руси…». Половцам не нужны были русские города — отправляясь походом куда бы то ни было, они неизменно возвращались в родные степи, прерывая даже военные действия, как только наступала пора сезонных перекочевок. Более того, летописи свидетельствуют, что порою именно степные родственники склоняли русских князей к установлению мира на Руси и к отказу от усобиц. Так что говорить следует не о войне, а о симбиозе двух народов, двух культур, причем постепенно переплетение русско-половецких государственных и торгово-экономических интересов становилось все прочнее. Хотя, разумеется, любители пограбить соседей неизменно находились как с той, так и с другой стороны. Подобно всем кочевникам, живущим натуральным хозяйством и торговлей скотом да «живым товаром», половцы видели в набегах и войнах естественную норму жизни. Страдающей стороной в этих конфликтах являлись как русские — горожане и крестьяне, так и половецкие пастухи, но никак не князья и ханы, сознававшие свое единство. Многие из них, как уже говорилось, давно породнились, и в тяжелую минуту князья звали на выручку половецких ханов и наоборот [248]. Именно по этой причине по зову степных союзников русские князья [249] выступили на их защиту против монголов в трагическом 1223 г. — половецкими воинами руководили тогда Котян-хан и Юрий Кончакович — сын того самого Кончака из «Слова о полку Игореве»; там, на реке Калке (совр. р. Калец), он и сложил голову…
   Традиционная формула призвания князя на киевский престол гласила: «Хочет тебя вся русская земля и все черные клобуки». Черные клобуки — то есть каракалпаки — были своего рода гвардией киевских князей; они постоянно жили в Киеве и активно участвовали в политике государства. Обитали на Руси и другие кочевые племена — берендеи и торки, причем последние заселяли пограничье со Степью, неся там сторожевую службу. Русский язык был в ходу у половцев, как и половецкий — у русских, даже в княжеских семьях.
   А теперь, припомнив все это, обратимся, наконец, к нашему герою и начнем с того,

Что было до

   печально известного похода 1185 года, легшего в основу «Слова о полку Игореве».
   Игорь Святославич, князь Северский, а потом и Черниговский, по крови был наполовину половцем. Заключая мир с кочевниками, великий князь киевский Владимир Мономах скрепил его сразу несколькими браками, и, как сообщает летопись, «Володимер <…> створиша мир и поя Володимер за Юргя [250] Аепину дчерь, Осеневу внуку, а Олег поя за сына Аепину дчерь, Гиргеневу внуку». Сын Олега — это Святослав, сам кстати, сын половецкой хатуни [251], дочери Тугра-хана, и отец нашего героя, Игоря; «Аепина дчерь, Гиргенева внука» — его мать. Их первенец Олег родился в тридцатых годах; вторым был Игорь (в крещении — Георгий) — он увидел свет 3 апреля 1151 (или, по другим данным, 1150) года; вскоре появился и третий сын — Всеволод.
   В 1164 году князь Святослав умер, и тринадцатилетний — по тем временам уже почти взрослый — Игорь остался сиротой. Главенство в роде Ольговичей должно было перейти к его старшему брату Олегу, но черниговский стол захватил племянник покойного, Святослав Всеволодович, вследствие чего законному наследнику пришлось вместо черниговского довольствоваться северским княжением. Однако Новгород-Северский, хоть и невелик город, а все-таки являлся столицей большого — пусть и подчиненного Чернигову — Северского княжества [252]. Зато Игорю со Всеволодом в ожидании собственных уделов предстояло лишь уповать на щедроты своего двоюродного брата, нового черниговского князя.
   Впрочем, двумя годами позже, так никаких щедрот и не дождавшись (да и что, в сущности, мог предложить юным кузенам Святослав Всеволодович?), братья решили получить свое силой, собрали ополчение и двинулись на Чернигов. Увы, из предприятия этого ничего не вышло. Святослав Всеволодович не зря принадлежал к Ольговичам, которые остались в истории не только как род коварный и злобный, но как род, поддерживающий самые тесные связи со Степью. Он призвал на подмогу союзных половцев, и те хорошо пограбили земли Новгорода-Северского. Восстановить шаткий мир удалось лишь стараниями великого князя киевского Ростислава Мстиславича.
   Наступило короткое затишье, отмеченное лишь женитьбой нашего героя на княжне Ефросинье, дочери галицкого князя Ярослава Осмомысла — брак этот подготовил еще покойный Святослав Ольгович, желавший тем самым укрепить союз Чернигова с Галичем. И хотя черниговское княжение сыновья Святослава теперь утратили, прозорливый Ярослав понимал, что молодые Ольговичи себя еще покажут, а потому отказываться от уговора не стал.
 
 
Путь войска Игоря Святославича Новгород-Северского в Поле половецкое
(вариант проф. Кудряшова)
 
 
Путь войска Игоря Святославича Новгород-Северского от Сальницы до места сражений у рек Сюурлик и Каялы
(вариант проф. Кудряшова)
 
   В 1167 г. умер великий князь киевский Ростислав Мстиславич, и Мать городов русских призвала на стол Мстислава II Изяславича, князя волынского, который, естественно, с удовольствием откликнулся на зов, легко проигнорировав законных наследников — Рюрика и Давида, сыновей Ростислава. Новый великий князь, естественно, начал и новую политику — прежде всего, в отношениях со Степью, которой он решил продемонстрировать силу. Половцы готовили тогда поход на Киев, и Мстислав II, собрав под знамена ополчения русских княжеств и союзников-степняков, — главной ударной силой этого многочисленного и разношерстого воинства являлись торкская конница под началом Бастея, берендеи и черные клобуки, — нанес превентивный удар: начатый 2 марта 1168 года поход, который завершился сокрушительным поражением половцев. В Киев были привезены несметно богатые трофеи, вследствие чего новая политика Мстислава II разом обрела популярность.
   Игорю не повезло: по каким-то причинам он не принял участия в этом походе. Так что первое появление нашего героя на военно-политической арене состоялось годом позже. И похоже, принятое им тогда боевое крещение определило дальнейшую жизнь.
   Но сперва позволю себе небольшое отступление. Стольный град Киев, сохраняя в теории свой высокий статус, в действительности мало-помалу его утрачивал. С одной стороны, на протяжении большей части XII века этому немало способствовала беспрестанная борьба за тамошний — первый на Руси престол: только с 1146 по 1176 год на нем сменилось двадцать восемь человек, и мало кому из них удавалось удержаться на троне хоть несколько лет; случалось, князья правили и по нескольку дней… С другой стороны, наиболее перспективным и быстро развивающимся регионом стала северо-восточная, Залесская Русь с центром во Владимиро-Суздальском княжестве — там росли старые и рождались новые города, там проходили основные торговые пути, именно туда мало-помалу перемещался реальный центр Древней Руси [253]. Теперь там правил сын Юрия Долгорукого, великий князь владимирский Андрей Боголюбский. В отличие от отца, который активно боролся за киевский стол и даже провел на нем последние три года жизни [254], Боголюбский своих краев не покидал, в княжеских усобицах предпочитая роль кукловода.
   В 1169 году он сколотил коалицию князей, недовольных расширением власти Мстислав II Изяславича и резким поворотом в отношениях со Степью. Войска одиннадцати князей, связанных с половцами кровным родством, — сыновья Долгорукого, Ольговичи, Ростиславичи, а с ними и сами «половецкие князи» — двинулись на Киев. В числе вождей сколоченного дипломатией Андрея Боголюбского войска были и братья Святославичи — Олег с восемнадцатилетним Игорем.
   Рати сошлись под Вышгородом и в начале марта стали лагерем близ Кирилловского монастыря, после чего постепенно окружили весь город. Надо сказать, киевляне не привыкли выдерживать долгих осад и, как правило, быстро сдавались князьям, приходившим силой добывать высшую власть. На этот раз их хватило на три дня, после чего, 12 марта, Мстислав II Изяславич бежал к себе, на Волынь, даже не успев захватить с собой жену и сына. И тогда случилось дотоле небывалое на Руси: впервые Киев был взят как вражеский город и на два дня отдан на разграбление войску, наполовину состоявшему из степняков. Были сожжены церкви, даже знаменитый Киево-Печерский монастырь; население большей частью перебили, остальных увели в плен; «были в Киеве на всех людях стон и тоска, — повествует летопись, — печаль неутешная и слезы непрестанные». В качестве трофеев из Киева вывозили не только частное имущество, но даже церковные иконы, ризы и колокола — разорение, явившееся генеральной репетицией Батыева. И часть всего этого окровавленного богатства потянулась в Новгород-Северский в обозе молодых Святославичей. С таким богатством возвращаться было не стыдно. И замечу: не знаю, как до того, но впредь, простите за тавтологию, Игорь Святославич жил и действовал, воистину «не ведая стыда».
   А за их спинами остались руины Киева, окончательного лишившегося статуса Матери городов русских, столицы державы первых Рюриковичей; статуса никак юридически не закрепленного, но всеми осознаваемого; статуса исключительности и неприкосновенности, впервые нарушенной (помните?) во время войны Ярослава Мудрого со Святополком I. Со временем Киев, конечно, возродился, но отныне стал просто городом, как и любой другой, просто добычей, из которой всяк может урвать свою долю.
   А на великокняжеском престоле в разоренном городе остался младший брат Андрея Боголюбского, Глеб Юрьевич.
   Через несколько месяцев, собрав силы, изгнанный Мстислав II с черными клобуками, галицкими и туровскими полками двинулся к Киеву — любимому князю горожане открыли ворота без боя. Но Глеб Юрьевич бежал в Степь и месяцем позже вернулся, приведя войско половецкого хана Кончака. На этот раз он изгнал Мстислава окончательно — тот удалился в свой город Владимир-Волынский, где и отдал Богу душу в августе 1170 года. Впрочем, он хоть скончался своей смертью. А вот ставленник Боголюбского, Глеб Юрьевич, был отравлен благодарными киевлянами и умер 20 января 1171 года.
   Не стану утомлять вас подробностями — от частой смены великих князей киевских ситуация, в сущности, менялась мало. Важно другое: во всех усобицах, во всех княжьих конфликтах имена молодых Святославичей встречаются теперь непременно. Так, например, узнав об убийстве брата, Андрей Боголюбский [255], собрал новый поход на Киев — пятидесятитысячную армию, в составе которой, конечно же, находился и наш герой. На этот раз поход обернулся неудачей — долгие осады, мелкие стычки, а в конце концов столь сокрушительное поражение, что Святославичи едва унесли ноги.