Балашов В.. Про косматых и пернатых

- И очень хотел бы увидеть?
Задумчиво глядя в окно, Алеша тихонько кивнул:
- Очень... Она, знаешь, во сне мне привиделась. Красивая! Будто радуги
осколок.
Алеша прикусил губу, испытующе покосился на Мишку - не смеется ли?
Нет, тот не смеялся. Что-то сосредоточенно обдумывал, собрав морщинки у
переносья.
- Ладно! - Мишка решительно поднялся. - Пойду я. Малинки тебе принесть
надо и медку. А иволгу увидишь, может быть... Если повезет.
И он ушел, не прощаясь.
Помутневшие облака неслись теперь плотными рядами и наконец совсем
полонили солнце. Глухо роптали сосны за окном. Несколько крупных градинок
цокнули по звонкой крыше, подскакивая, покатились вниз. Алеша поежился,
натянул одеяло на плечи и забылся в тяжелой дреме.
Вернулся Мишка не скоро. Деловито поставил на стол стакан с медом,
пристроил рядом бумажный кулек с черной сушеной малиной и полез за
оттопыренную пазуху. Он еще не нащупал того, что принес, а у Алеши
отчего-то больно защемило сердце.
С медлительной важностью Мишка извлек из-за пазухи убитую птицу. Она
была чуть покрупнее скворца, с опереньем чистейшего золотисто-желтого
цвета, как предрассветное облако. На крыльях - черные траурные полоски.
Изящная удлиненная головка с кровяным пузырьком на клюве скорбно упала
вниз, когда Мишка торжественно растянул свой трофей за кончики крыльев.
- Вот она, твоя Жар-птица! Для тебя старался-добывал. На вот! Бери!
Смотри теперь, сколько хочешь.
Но Алеша уже ничего не видел. Скорчась на постели и обеими руками
прижимая к лицу подушку, он горько, безутешно плакал.
- Я хотел живую... Я хотел видеть живую... в лесу! - стонал мальчуган,
терзаясь непоправимостью случившегося.
А Мишка слушал и недоумевал: ведь никогда в жизни не испытывал он, как
это больно, когда убивают Красивую сказку.

МЕЧЕНЫЙ

Весна в том году выдалась ранняя, неровная. Днем под жарким солнцем
плавилась смола на бронзовых стволах сосен, а ночью ветки прогибались под
тяжестью холодных сосулек.
В ельнике да по северному склону лесного оврага еще лежал снег, а на
южной стороне, возле прогретых солнцем корней, уже затеплилась первая
жизнь. Прокалывая ржавые прошлогодние листья, потянулась на свет
нетерпеливая травка, и красавец подснежник, укутанный в бархатистую шубку,
выглянул из-под слежавшейся хвои.
Как-то вечером сюда, в тихую лесную глухомань, забрела зайчиха.
Поводила ушами, принюхалась и бесшумными скачками направилась вдоль оврага.
Зайчиха была очень осторожна. Хрустнет ли где иссохшая веточка, упадет ли с
дерева кусочек коры, она тотчас распластывается на земле и лежит недвижимо,
кося по сторонам выпуклыми немигающими глазами; потом выставит торчмя одно
ухо, прислушается и, успокоенная, заковыляет дальше.
Открытые лесные полянки она старалась проскочить побыстрее, не
задержалась и в просторном бору. Лишь в непролазной чащобе дубняка зайчиха
осмелела и с деловитой поспешностью принялась выискивать что-то в кустах.
Придирчиво обнюхивала каждый сучок, швырялась в полуистлевших листьях. С
особой тщательностью она обследовала трухлявый пенек, словно щетиной
обросший колкой молодой порослью. Вокруг него зайчиха напетляла
замысловатый лабиринт следов и вдруг сильным прыжком метнулась в сторону.
Грузное тело ее плюхнулось возле самого пенька на подстилку из древесной
гнили и спрессовавшейся листвы. Не раз еще показывались из-за пенька
большие настороженные уши, не раз белячиха вставала столбиком и внимательно
осматривалась. Убедившись, наконец, что за ней никто не наблюдает, она
закопалась в листья и затихла...
Ночью у нее родилось шестеро зайчат - шесть маленьких пушистых
шариков. Они совсем не пищали, как детеныши других четвероногих, не
расползались по сторонам, а сразу уцепились за набухшие соски матери и
принялись сосать. Потом с раздутыми животиками стали один за другим
отваливаться от сосков. Когда отцепился последний, измученная мать прикрыла
задремавших малышей листьями, выпрыгнула из гнезда на свой старый след и
исчезла в темноте...
К утру похолодало. Влажные дубовые листья в незатейливом заячьем
гнезде начали похрустывать и коробиться от мороза. Новорожденные
закопошились. Те, что лежали с краю, норовили протиснуться в середку, где
потеплее. Самый крупный зайчонок, который сладко спал, пригретый со всех
сторон тельцами братьев, оказался вдруг с краю и проснулся от холода.
Зайчонок беззвучно чихнул и зашевелил своим удивительно чутким
носиком. Лесные запахи породили у малыша смутное ощущение, будто из темных
глубин леса доносится чей-то властный призыв. То был голос инстинкта.
Послушный его зову, зайчик выбрался наружу и отправился в свое первое
путешествие в неведомый мир.
Голубыми искорками вспыхивал иней на метелках прошлогодней травы,
похрустывали промерзшие хвоинки под крошечными лапками. Нелегок был путь
малыша. Ведь в своем непомерно раздутом животике он волочил почти столько
же материнского молока, сколько весил сам. Попробуй-ка потащиться с этаким
грузом через узловатые корни, протискиваться под хворостинами! В безопасных
местах - за грудкой листьев, под кочками - зайчонок останавливался
перевести дыхание и осмотреться. Затем снова терпеливо карабкался через
канавы и корни.
Когда небо на востоке чуть забелело, усталый малыш уже дремал в
укромной ямке, далеко от родного гнезда. Почудились ему сквозь сон шорох
промерзшей травы и шлепанье чьих-то лапок. То перебирался на новое место
один из его маленьких братьев. Тот же мудрый инстинкт заставил и других
зайчат поодиночке искать убежище вдали от гнезда...
...Бесшумно скользит по лесу рыжебокая лисица, рыщет по кустам
поджарый, оголодавший за зиму волк. Останься малыши на месте, живо нашли бы
их хищники по следам матери-зайчихи. А теперь - попробуй найди! Сами
зайчата ничем не пахнут: потовые железки у зайцев на лапках, а у
новорожденных они и там закрыты. Значит, по следам зайчонка и сама мать
найти не сможет. Только движением мог бы выдать малыш свое присутствие, но
он затаился, не шелохнется. Уткнул лобастую головку меж передних лапок,
уложил ушки на спине и совсем слился рыжей шубкой с бурой кучкой листвы:
наступишь - не заметишь! Даже утреннему солнцу и то не удалось обнаружить
убежище зайчонка. Так и остался малыш лежать невидимый среди кучи лесного
мусора.
Обогрелись под солнцем деревья и начали сбрасывать с себя ночные
наряды. То здесь, то там с хрустальным звоном разбивались сосульки,
шлепались хлопья инея.
Натерпелся же зайчонок страху! Когда же рискнул, наконец, открыть
глаза, то не узнал лужайки. Легкий прозрачный парок плыл над ней. Журчал на
дне оврага проснувшийся ручеек. Исчез без остатка серый иней, и на каждой
травинке, на ветках повисли сверкающие капли и стреляют во все стороны
разноцветными лучиками.
Лежит зайка, головы не поворачивает, но все кругом видит - и спереди,
и с боков, и сзади (так уж интересно глаза у зайцев устроены). Из трещины в
коре выполз жучок-бронзовичок. Сверкнул на солнце бирюзовыми
надкрыльниками, выпустил крылышки - совсем было лететь собрался. Однако не
решился. Втянул крылышки обратно, пошевелил усиками и юркнул опять в свою
щелку. Вот замелькала сбоку бабочка-крапивница, села на былинку и греется
на солнышке.
Много перевидел зайчонок в первый день своей жизни, лежа в тайном
укрытии, и не раз сжималось от страха его крошечное сердечко.
Посудите-ка сами. Прилетела взъерошенная ворона, села на березу, как
раз над зайкой. Почистила тяжелый клюв о ветку и нацелилась хищным взглядом
вниз. Малыш так и замер: вот-вот соскочит разбойница на землю. Долбанет
страшным клювом в голову - и конец. Но, видно, хорошо замаскировался зайка.
Каркнула ворона, оттолкнулась от ветки и полетела восвояси.
Только было успокоился маленький отшельник, как вдруг кто-то
шевельнулся у него под брюшком и, с шумом взметнув шуршащие хрусткие
листья, шарахнулся в сторону. То проснулась от зимней спячки увертливая
ящерица.
Но самое страшное случилось под вечер. Вначале послышался треск
раздвигаемых сучьев, затем гулко задрожала земля под тяжелыми копытами, и
лесной великан - сохатый, высоко поднимая голенастые ноги, торжественно
прошествовал через поляну.
Всему, однако, приходит конец. Кончился и этот непомерно длинный
весенний день, полный волнений и страха. Длинные тени исполосовали лесную
поляну. В голубых сумерках засеребрился молодой месяц.
Ночью зайка почувствовал себя смелей: потянулся, расправил онемевшие
лапки, повертел головой. Но покинуть свое укрытие не посмел и ночью.
Инстинкт подсказал ему, что маленьким зайчатам полагается лежать
неподвижно...
Не зря забрал он в дорогу такой солидный запас материнского молока.
Прошла вторая ночь, третья, а зайчиха-мать все не появлялась. Бока у
зайчонка опали, животик подтянулся к самому позвоночнику. А матери все нет
и нет. На четвертую ночь муки голода сделались невыносимыми. К утру малыш
стал замерзать. Он завозился в своем укрытии, расшвырял листья, поднялся на
задние лапки и, не обнаружив поблизости кормилицы, сам пустился на поиски.
Настороженно молчал ночной лес. Темные тучки набегали на луну, и по
склону оврага проносились пугающие тени...
Долго бродил зайчонок по лесу, вздрагивая и замирая при каждом шорохе.
Спускался он на дно оврага, где приглушенно журчал ручей и, шурша,
проваливался под ногами хрупкий апрельский снег; снова царапался наверх по
крутому склону. И все понапрасну. Не оказалось матери ни в хмуром ельнике,
ни в пахучем сосновом бору. Не оставила она следа и между задумчивых
берез...
Забрезжил рассвет. На молодых осинках обозначились светлые полоски от
заячьих погрызов. Маленький странник осторожно пробирался сквозь вороха
хлама, которым всегда бывает завален весенний лес, когда вдруг
почувствовал, что кто-то крадется по его следам. Не помня себя от страха,
малыш пустился наутек. Но не тут-то было. Сильный преследователь настигал
его по пятам. Состязание не могло продолжаться долго. Зайчонок мчался
напрямик, дико выбрыкивая задними ногами, скользил, снова стремительно
набирал скорость, пока передние лапки не попали под предательский сучок.
Несчастный полетел кувырком. Преследователь серой тенью перескочил через
него, и зайчонок уткнулся в мягкий живот... зайчихи.
Да, да, это и в самом деле была зайчиха. Она наскоро обнюхала
ошеломленного малыша и подставила ему набухшие соски...
Молодая зайчиха, страдая от избытка молока, вторые сутки разыскивала
по лесу своих непоседливых детенышей и сама была рада случаю накормить
юного скитальца. Так уж ведется испокон веков. По неписаным лесным законам
каждая зайчиха оделяет молоком первых попавшихся зайчат, так как найти
своих детей не удается ни одной матери.
Кормилица терпеливо сохраняла свою неудобную позу, пока приемыш с
закрытыми от наслаждения глазами заканчивал свой запоздалый завтрак. Затем
она отскочила в сторону и в несколько прыжков исчезла в лесной чаще. А
зайчонок пристроился неподалеку, под поваленной засохшей осиной.
Утро выдалось пасмурное, но теплое. Под мягкими порывами ветра лениво
шевелились вверху тонкие ветки осины. По сухому листку рядом с зайчонком
щелкнула крупная капля, вслед за ней подальше шлепнулась вторая, потом
дробью капли забарабанили по рассохшейся коре поваленного дерева. Начался
первый весенний дождь. Это было для зайчонка ново и страшно.
К полудню стало проясняться. Умытый, посвежевший лес засверкал
солнечными бликами. От деревьев закурился волнистый парок.
По стволу осины, под которой схоронился наш зайка, кто-то пробежал
легкой осторожной трусцой. Вот мелькнула в воздухе рыжая шуба, и на землю
мягко спрыгнула лисица. Прямо перед собою малыш увидел огромную голову
чудовища с широкими стоячими ушами и круглыми желтыми глазищами. Еще миг, и
трусишка, не выдержав напряжения, бросился бы бежать. Но инстинкт подсказал
малютке иной способ защиты - притаиться! Соскочив с поваленной осины,
лисица убедилась, что надежный нос на сей раз попросту надул ее. Под
деревом топорщилась куча прошлогодних листьев, и только. Ведь не могло бы
живое существо сидеть неподвижно под самым лисьим носом!.. На счастье
зайчишки зашуршала где-то неподалеку глупая лесная мышь. Плутовка вмиг
подцепила ее зубами и затрусила дальше.
...После дождя буйно пустились в рост травы... Обласканная солнцем
земля поспешно одевалась в зеленый весенний наряд. От утренней до вечерней
зари звенел в лесу разноголосый птичий хор. По ночам надрывались лягушки в
ближнем болотце. После встречи с зайчихой малыш пролежал безвылазно еще три
дня. Когда же голод снова начал беспокоить его, он пожевал мягкий росточек,
что незаметно вылез из земли рядом с ним, потянулся за вторым, третьим, а
ночью выпрыгнул на лужайку и принялся жадно щипать сочную молодую травку...
При этом он почувствовал неодолимую потребность в быстрых движениях. Что-то
беспокойное, зудящее появилось в его лапках и требовало выхода. Наконец он
не смог больше сдерживаться. Высоко подпрыгнув кверху, он встряхнул в
воздухе лапками и стрелой помчался через лес. Кровь толчками понеслась по
жилкам, ноги превратились в тугие пружинки, и буйный восторг охватил
малыша!
Понеслись мимо кусты, замелькали в лунном свете деревья, закружилась
голова от медовых весенних запахов... Кто-то шарахается с дороги. Уж не
волк ли уступает дорогу взбесившемуся зайчонку? Вперед! Вперед! Но слишком
скоро силы оставляют бегуна, и он чуть живой валится под куст.
С этой ночи зайчонок повел совсем иную жизнь. На день он прятался в
укромных местах, а ночами выходил на кормежку и тренировался в беге. Ножки
его становились все резвей и выносливей.
Никто не обучал малыша заячьим хитростям. Единственным воспитателем
его оставался инстинкт. Научился зайчонок на самом стремительном бегу
делать неожиданные боковые скачки. Научился резко петлять на бегу и постиг,
наконец, сложное искусство путать свои следы перед тем как залечь на
дневку.
Раза два юнец встречал в лесу зайчих-кормилиц, и те охотно угощали его
сладким молоком. Но однажды наскочил на самца. Матерый зайчище так грозно
топнул ногой, так страшно взъерошил мех на загривке, что наш зайка пустился
удирать во всю прыть своих проворных лапок.
...А весна шла своим чередом. Раскидал орешник золотистую пыльцу, все
больше цветов тянуло к солнцу свои головки. Кружевной листвой опушились
березки. Молодые вкусные побеги наливались соком. От обильной пищи зайчонок
заметно вырос, окреп. И когда бродяга-волк обнаружил его дневное укрытие,
перед оторопелым хищником замелькал меж кустов маленький рыжий комочек и
бесследно исчез вдали.
Но от новой беды не спасли косого и резвые ноги.
Один раз, когда молодой заяц лакомился кленовыми побегами, в ночной
тишине раздался чуть слышный посвист. В тот же миг из густой кроны ближнего
дерева на спину зайца свалился пушистый серый комок. Режущая боль обожгла
загривок. Несчастный отчаянно вскрикнул, сорвался с места и ринулся через
лес с неведомым всадником на спине. В смертельном ужасе, не разбирая
дороги, заяц мчался через чащу, а жуткий наездник все глубже запускал когти
в его мягкий загривок. Ударившись о какой-то сучок, разбойник внезапно
обмяк и повис безжизненным комом. Заяц же, подгоняемый страхом, все волочил
его по земле, пока не повалился обессиленный навзничь. Некоторое время он
пластом лежал на траве, пытаясь справиться с дрожью, пронизывающей все
тело. Наконец, собравшись с силами, он изогнулся насколько мог и перекусил
застрявшую в его теле жилистую лапу.
На землю повалилась молодая серая сова. Она судорожно потянулась в
последний раз и затихла. А раненый заяц неуверенными шаткими скачками
отправился искать укромное убежище, где можно было бы передохнуть после
стольких потрясений.
В лесу каждый из его обитателей лечится сам, кто как умеет. Заяц болел
долго. Он пробовал дотянуться до загривка зубами, чтобы выкусить
ненавистную лапу, катался по земле, пытался сковырнуть болезненный придаток
задней ногой. Все было тщетно. Тогда, руководимый смутным чутьем, заяц стал
выискивать по лесу какие-то горькие корешки, выбирал в болотистых низинах
нужные ему лекарственные травы. Рана зажила, но когтистая совиная лапа так
и осталась торчать из спины.
Проходили дни. Кончилась блаженная летняя пора, когда повсюду было
довольно разнообразного корма, когда каждый куст гостеприимно предоставлял
убежище. В сентябре после первых заморозков засквозили в лесу нарядные
осенние краски. Заалели гроздья рябины. Пожелтела и высохла трава на лесных
лужайках. Ночных кормежек стало не хватать. Приходилось зайцу и днем
пробираться в лесную глушь в поисках зеленой отавы.
Потом зашелестели надоедливые осенние дожди. Под порывами настойчивого
октябрьского ветра лес постепенно раздевался. И вот однажды заяц с ужасом
заметил, что лежит он под голым кустом, хотя еще утром был надежно спрятан
под его широкими желтыми листьями.
С первым снегом пришла голодовка. Много ли проку в горькой коре осины
да в прихваченных морозцем ветках? Нужда вынудила подбираться поближе к
человеческому жилью, где можно было перехватить клок сена из стога или
поглодать на огородах сладких капустных кочерыжек. Здесь впервые пришлось
познакомиться зайцу с собаками и человеком. В память об этом знакомстве
унес он под шкурой несколько дробинок. Некоторые ему удалось выкусить,
остальные же так и заросли под кожей.
Зима застала зайца в новой одежде. Со своей короткой и редкой летней
шубкой он не расстался, только поверх ее отросла другая - длинная,
белоснежная: мягким и густым сделался подшерсток. Да и вся внешность зайца
изменилась. В крупном горбоносом беляке никто не узнал бы прежнего наивного
зайчонка.
Не раз испытав резвость своих ног, заяц начал было пренебрегать
осторожностью, и один случай чуть не стоил ему жизни. Произошло это в
начале зимы. Он возвращался с огорода вдоль крутого берега реки. Из-за
ближнего косогора навстречу ему выскочила лиса. Заяц присел, сгорбился,
готовый задать стрекача. Но хитрая лисица отвернула острую мордочку и
уставилась вдаль, будто заметила там что-то весьма интересное. Затем
грациозно прыгнула и принялась раскапывать снег лапами, поминутно утыкаясь
в него носом. То были обычные приемы мышиной охоты.
Заяц, распластавшись на снегу, сохранял выжидательную позицию.
Плутовка отскочила подальше и принялась копать так яростно, будто решила
поднять настоящую метель. Наш знакомец решил, что успеет проскочить мимо.
Но едва сделал первый прыжок, как лиса мигом перерезала ему путь. Смачно
клацнули челюсти. Беляк отчаянно рванулся, оставил в зубах хищницы
порядочный лоскуток шубы и единым духом вылетел на обрывистый склон. Лисица
бросилась в погоню, но заяц был уже далеко.
С началом охотничьего сезона покой зайца частенько начали нарушать
собаки. Настороженную тишину зимнего леса спугивал их азартный заливистый
лай, и сухой треск выстрела возвещал кончину еще одного из сородичей.
Немало их совершило свой последний путь в охотничьих сумках или болтаясь на
сыромятном ремешке за спиной промысловика. Но ни одна борзая во всей округе
не могла попробовать на зуб меченый загривок нашего беляка, ни одной гончей
не удалось направить его под выстрел своего хозяина.
Иногда природа по крупинке собирает из десятков заячьих поколений
ценнейшие качества, чтобы потом подарить их все разом одному избраннику.
Таким счастливцем и оказался наш герой. От одного из предков он унаследовал
неутомимые быстрые ноги, от другого - редкостное чутье и острый слух,
третий передал ему бесценный талант хитро запутывать свои следы. А петлять
их беляк был великий мастер. Не раз, оставив далеко позади измученную
собаку, он успевал построить из своих следов умопомрачительный, без единого
выхода лабиринт, а затем с мудрым спокойствием посматривал из укрытия на
мучительные потуги нетерпеливой собаки найти продолжение его следа.
Наблюдательные охотники заметили: в лесу появился какой-то на редкость
изобретательный заяц, который уводит собак далеко в чащу и там издевается
над ними... Напрасно было звать разгоряченную погоней собаку обратно. Когда
же иззябший обозленный охотник отправлялся на поиски сам, то убеждался, что
и человеческому разуму нелегко постигнуть головоломки беляка.
Вот он саженными стежками простегал вдоль просеки свой особый
неповторимый след. Вдруг возле какой-то коряги след обрывается, будто заяц
в этом месте взмыл в воздух. Надо обойти на лыжах широченный круг, чтобы
снова напасть на след в частом осиннике. Но здесь, меж тесно сдвинутых
стволов хитрец так напетлял, что вовсе невозможно найти ни конца, ни
начала. После долгих блужданий по рыхлому снегу, в котором и на лыжах
увязнешь по пояс, охотник убеждается, что все петли следов замкнуты и
выхода из лабиринта нет. С проклятьями ломится он сквозь чащу в поисках
места, где беляк сделал очередную скидку.
Вот, наконец, в буреломе, куда, казалось бы, можно попасть только на
крыльях, обнаружена новая стежка. След увел километра на три в глубь леса,
оборвался, появился вновь в колючем ельнике. Здесь все новые и новые петли,
сдвойки, скидки... Один ребус следует за другим; наконец размашистый след
приводит охотника снова в знакомый осинник. Конечно, после стольких
мытарств несчастный рад-радешенек, если разыщет свою полумертвую от
усталости собаку.
Так за всю зиму никому не только не удалось взять на мушку, но даже
взглянуть хоть одним глазком на удивительного зайца. Только на другой год
местному лесничему посчастливилось любоваться им издали. Но недешево
обошлось ему это удовольствие.
Однажды после многочасовой гонки по колкому мартовскому насту его
знаменитая медалистка Леда перестала вдруг подавать голос и не являлась на
призывный зов охотничьего рога. Обеспокоенный хозяин отправился по следам и
на далекой лесной поляне обнаружил в бинокль свою любимицу распростертой на
снегу. Поблизости от нее сидел на задних лапах редкостно крупный красавец
беляк и спокойно умывался. Лесничий успел заметить, что в загривке зайца
торчит лапа какой-то хищной птицы.
Подошвы у собаки были изодраны настом до самых костей. Несмотря на
помощь ветеринара, она через два дня сдохла. Лесничий совсем потерял
голову. Он посулил большие деньги за тушку невольного убийцы. Этот приз и
тщеславное желание повесить через плечо легендарного беляка взбудоражили
местных охотников...
Началось ожесточенное преследование. Во всей округе не осталось такого
владельца ружья, который не попытал бы своего счастья в интересном
состязании.
Найти зайца было довольно просто. С непостижимым постоянством он
продолжал устраивать дневку под одной и той же поленницей в чаще леса. Но
застать чуткого зверя на месте было совершенно невозможно. Каждый раз
собака утыкалась в свежий след, уходящий от поленницы к ближней просеке.
Обычно зайцы, спасаясь от преследования собаки, описывают по лесу
большой замкнутый круг, и опытный охотник без труда определяет место, где
выгоднее стать с ружьем, чтобы встретить косого. Но никому пока не пришлось
разрядить ружье в меченого беляка.
- Академик! Сущий академик в своем деле! - отзывались о нем охотники.
Померзнув несколько дней кряду в лесу, до полусмерти загоняв собак,
охотники один за другим оставляли бесплодную травлю. Лишь одна надоедливая
собака - дочь погибшей Леды - изо дня в день продолжала гоняться за нашим
беляком. Только весенняя распутица избавила его от ее яростного
преследования.
Прошло еще одно лето, отшумели в лесу шальные осенние ветры, и с
первой порошей снова понеслась нененавистная собака по четкому следу своего
неуловимого врага...
Вот тут-то и сказался длительный перерыв. За лето беляк порастерял
былую осмотрительность и, не учуяв подкравшегося охотника, промчался
недопустимо близко от него. Грохнувший сзади выстрел оглушил зайца.
Рана была пустяковой, но подшибленный на громадной скорости беляк
полетел кувырком и крепко ударился обо что-то головой. Очнулся он, когда
собака рванула его зубами за спину. Заяц свился в тугую пружину, наугад
полоснул мощными задними лапами. Раздался дикий пронзительный визг, и пес
отскочил в сторону. В тот же миг сильная рука сдавила уши зайца. Вскинутый
на воздух беляк все еще изворачивался и бил во все стороны длинными
жилистыми ногами...
Лесничий так и не успел нащупать у пояса нож. Острая кость совиной
лапы вонзилась ему в руку возле кисти, и оглушающий удар в лицо заставил
разжать пальцы. Пленник же, оказавшись на снегу, не замедлил применить ноги
по их прямому назначению.
...Не знал заяц, отлеживаясь под привычной поленницей и зализывая
ранку в боку, что летает по окрестности крылатая слава о нем. Не ведал, во
что ценится его ушастая голова, над которой уже собирались новые тучи...
В тот час, когда лесничий, поджидая приглашенного издалека ветеринара,
неумело прилаживал повязку на грудь раненой собаки, в гости к нему заявился