Страница:
— Пустяки! — возразил я. — В нем очень просто заменить, например, британца на шотландца, а шотландца, скажем, на католика — и тогда все будет в порядке!
— Отличный ответ, клянусь честью! — засмеялся сэр Джаспер. — Но хор у нас, ребята, получился отменный: он заставит расшевелиться это унылое преподобие, монаха, тощего, как сушеная треска!
— Теперь напоследок, приятель, ответь,
за что же британец готов умереть?
— Готов он за честь, за Отчизну свою
и за королеву погибнуть в бою!
— Веселее, джентльмены, больше жизни! — кричал сэр Джаспер, и хор нестройно, конечно, но зато от души и так громогласно, как только позволяли здоровенные легкие в крепкие глотки, — снова подхватил:
— Готов он за честь, за Отчизну свою
И за королеву погибнуть в бою!
Не успели мы закончить, как дверь распахнулась, и на пороге появился испанский капитан в сопровождении джентльмена в черном.
— Вы слишком шумите, сердито сказал капитан, обращаясь к сэру Джасперу
— Клянусь честью, в я того же мнения! — возразил маленький кавалер.
— Позвольте мне посоветовать вам, сеньор. приступить лучше к молитвам!
— Согласен с вами, сеньор капитан «с молитвам и славословию; только, если позволите, в обратном порядке: сначала воспоем славу, а потом уж займемся и молитвами!
— Английская собака! — процедил сквозь зубы испанский капитан, но высокий мужчина в черном остановил его.
— Они мужественные люди, — сказал он. — Клянусь Пречистой Девой, хотел бы я иметь хотя бы тысячу таких в моем походе на Гвиану: в заметьте, капитан Гамбоа, я возражаю против намерений поступить с ними так. как собираетесь вы и отец Мигель. Это постыдно и бесчеловечно!
— В таком случае выразите свой протест святому отцу и послушайте, что он вам скажет, дон Гомес, — грубо ответил капитан, скривив в неприятной усмешке свои тонкие губы. — Или вы предпочтете, чтобы я это сделал за вас?
— Нет-нет, — поспешно возразил мужчина в черном, заметно побледнев, и я с первого взгляда понял, какой смертельный страх испытывает он к тощему монаху с лицом, похожим на череп, и с проницательными черными глазами, пылающими точно угли.
— Запомните, — сказал капитан Гамбоа, — если вы не прекратите шуметь, я прикажу залить вашу клетку водой и утоплю всех певчих птиц, посмевших чирикать на моем судне без позволения!
— Надеюсь, вода не будет так дурно пахнуть, как все на вашем судне? — крикнул ему вдогонку сэр Джаспер, когда дверь за обоими захлопнулась,
— Несчастный человек, — добавил он по-английски. — Он ничего не смыслит в музыке! Что ж, так оно и должно быть: судя по его лицу, лучшая мелодия для него — визг тупой пилы, вгрызающейся в дубовый пень! А по мне, так хорошая история ничуть не хуже веселого куплета; вот послушайте-ка одну для разнообразия!
Он всячески пытался приободрить нас, наш вечно не унывающий сэр Джаспер, отвлекая от печальных мыслей о страшной участи, ожидающей пленников испанской инквизиции, ибо у нас не было ни малейшей надежды на спасение.
Так мы провели два долгих дня в полутемной, грязной и зловонной дыре, пытаясь изо всех сил сохранить бодрость духа и крепость тела, питаясь скудной пищей, которую наш тюремщик приносил нам дважды в день. Всякий раз, когда он открывал дверь в нашу темницу, с палубы до нас доносились стук молотков, топот ног, скрип и громыхание каких-то тяжелых предметов, перетаскиваемых с места на место, но, когда мы спрашивали у него о значении всего этого, он только гнусно хихикал и предлагал потерпеть, поскольку вскоре мы и без него все узнаем.
Утром на третий день после гибели» Морской феи «, едва успев покончить с завтраком, состоявшим из кружки воды и черствого сухаря, мы услыхали у двери своей тюрьмы шум шагов, бряцание оружия и скрежет отпираемых замков. Дверь распахнулась, и нам было приказано выходить по одному, причем каждому тут же стягивали тонким линьком локти за спиной, оставляя кисти рук свободными. Отряд солдат, вооруженных алебардами, ожидал окончания этой процедуры, после чего нас вывели на палубу; на лицах наших конвоиров я заметил угрюмое и замкнутое выражение как у людей, находящихся не в ладу со своей совестью, и опять с тревогой и любопытством подумал о том, каким же способом нас собираются казнить.
Наконец мы поднялись на высокий полуют, и копейщики, выстроив нас в шеренгу перед собой, сомкнулись позади в полукольцо; перед нами стояли только капитан Гамбоа, католический священник и» меченый» с родимым пятном на лице. Однако я смотрел не на них взгляд мой был прикован к удивительному сооружению, настолько странному, что я в первую минуту не поверил собственным глазам.
С левого борта часть высокого бульварка была разобрана, и на уровне палубы над водой выступала прочная дощатая платформа, на конце которой стояла высокая, в полтора человеческих роста, фигура женщины — женщины без рук без ног, женщины, выкованной из стали!
Лицо ее было отлито весьма искусно, так что она, казалось, улыбалась нам, но эта улыбка сразу напомнила мне ту, которую я видел на лице монаха, когда он слушал болтовню сэра Джаспера, и ледяная дрожь вновь пробежала у меня по спине. Венчик, вырезанный из дерева и выкрашенный в бледно-голубой цвет, был надет на голову странной фигуры, а шею украшало двойное колье из полированной стали, тогда как у ее подножья находилась полукруглая металлическая площадка, достаточная, чтобы на ней поместился человек, стоящий вплотную к фигуре. Вниз с платформы свисал прочный смоленый канат; конец его исчезал за бортом, оставаясь вне поля моего зрения.
Все это было настолько удивительно и непонятно, что я растерянно оглянулся вокруг в поисках объяснения столь странному феномену, но ничего не увидел, кроме маленькой группы англичан, связанных и беспомощных, сбившихся в кучу, словно овцы в загоне. Немного поодаль стояли капитан Гамбоа, монах и испанец, устроивший засаду на сэра Фрэнсиса под Плимутом, взгляды наши встретились, и он злорадно усмехнулся
Позади в по сторонам от меня выстроилась шеренга солдат» все в одинаковых кожаных колетах в стальных шлемах, с алебардами в руках, а над их головами возвышались тонкие, суживающиеся кверху мачты огромного галеона, опутанные сплошной паутиной снастей в канатов, в повсюду — на реях, на вантах, на смотровых площадках мачт наподобие став птиц на ветках деревьев чернели многочисленные фигуры солдат в матросов, с нетерпением глазевших на нас, словно в ожидании какого-то диковинного спектакля; сколько я ни вглядывался, я не заметил среда них ни дона Гомеса, на многих других из тех, кого видел прежде.
«Конечно, — подумал я, — ни одному смертному не приходилось до сих пор наблюдать такое необычное зрелище!» Однако некий внутренний голос подсказывал мне, что самое необычное ожидает нас еще впереди.
Взглянув опять на железную статую, я заметил далеко за ней, на горизонте, какое-то белое пятнышко, которое я принял было за парус, но потом» присмотревшись, понял, что это было всего лишь белое оперение морской птицы, сверкнувшее на солнце. Впрочем, были ли то птица или корабль, на помощь ни от кого мы все равно не могли рассчитывать, и я перевел взгляд на сэра Джаспера, с комичным выражением рассматривавшего странную фигуру, шутливо подталкивая мастера Трелони плечом под ребра. Я едва сумел удержаться от смеха, пока не взглянул на лицо последнего, и тут мне уже стало не до веселья. Я вспомнил, что, прежде чем покинуть нашу тюрьму, он беседовал с братом человека, ставшего жертвой дьявольских пыток в секретных застенках Святой Инквизиции. Я отыскал глазами лицо того матроса, и то, что я прочел на нем, встревожило меня еще больше; но тут по знаку священника «меченый», с родимым пятном на физиономии, выступил вперед и начал речь.
— Слушайте, вы, английские собаки! — закричал он. — Здесь стоит Железная Девственница или, если хотите, наша Милосердная Дева, заступница истинной веры! Она спасает заблудшие души от ереси, питаясь грешными телами вероотступников, и аппетит у нее отменный! Она в своей всеблагой милости готова неустанно защищать нашу Святую Церковь, уничтожая проклятых еретиков днем и ночью! Она уже проголодалась и готова к трапезе! Глядите!
С этими словами он позвонил в судовой колокол, висевший рядом с кормовым фонарем, и со стороны платформы до нас донесся какой-то странный звук, напомнивший мне, злобное глухое ворчание хищного зверя. Канат под платформой дернулся и пошел вверх, наматываясь, очевидно, на потаенный ворот, скрытый где-то под палубой. По всему переднему фасаду фигуры прошла зигзагообразная трещина, словно статуя лопнула сверху донизу. Щель постепенно расширялась, пока я не сообразил наконец, что фигура внутри пустая и состоит из двух половинок, края которых, словно пальцы сцепленных вместе ладоней, заходят друг за друга и которые сейчас раскрываются. Более того, мне стало понятно и странное предназначение этого дьявольского изобретения, когда обе створки раскрылись полностью и я увидел на внутренней поверхности их ряды длинных и острых стальных шипов, расположенных на уровне груди и живота человека. Под основанием статуи в платформе зияла дыра, и сквозь нее виднелись морские волны; теперь стало видно и то, что к концу тянущегося вверх каната подвешен массивный чугунный якорь.
— Итак, Железная Дева готова к трапезе, вы, бешеные английские псы, решившие, будто можете безнаказанно смеяться над Святой Церковью и хозяйничать в странах, не принадлежащих вам! — продолжал кричать испанец с родимым пятном, когда глухой монотонный рокот под платформой затих и якорь, перестав подниматься, повис, раскачиваясь, у подножья статуи. — Она проголодалась, разве вы не видите? Смотрите, какие крепкие и острые у нее зубы! Она проголодалась, говорю вам, и голод ее не будет утолен, пока на земле останется хоть один еретик!
Негодяй к этому времени вошел в раж, доведя себя до бешенства: родимое пятно его стало тускло-багровым, на губах выступила пена, а жестокое лицо его приобрело дьявольски-зловещее выражение.
— Она думала, бедняжка, — продолжал он, — что ей придется утолять голод лишь жалкими язычниками-индейцами, но вот, по милости Неба и нашего святейшего папы, к нам и руки попала достойная ее пища, а она голодна, говорю я вам!
А теперь, — воскликнул он, — смотрите, как изящно кушает наша Дама, как изысканны ее манеры! — с этими словами он выхватил пику из рук стоявшего рядом солдата и осторожно прикоснулся ее древком к полукруглой железной площадке у ног статуи. Послышался громкий утробный звук, похожий на довольное урчание сытого хищника, под аккомпанемент которого тяжелый якорь рухнул вниз, а створки статуи, до сих пор стоявшие раскрытыми по обе стороны железной площадки, словно когтистые лапы, ежесекундно готовые схватить свою жертву, мгновенно сомкнулись, тесно прижавшись к корпусу фигуры, так что даже щели между ними невозможно было заметить; снизу донесся всплеск, когда якорь погрузился в воду, статуя вздрогнула, точно в экстатической судороге, и все затихло.
— Просто, не правда ли? — с плотоядной усмешкой спросил «меченый». — Но заметьте: какая элегантность! Пережеванная пища — хорошо пережеванная пища! — выбрасывается прямо вниз, где водятся другие голодные существа с острыми зубами, хоть и не столь прекрасные, как наша Дева Милосердия, и, если она не съест до конца свой обед, чего с ней до сих пор никогда еще не случалось, они успешно и быстро закончат его за нее там, в воде, под платформой. Наша Дама изготовлена по образу и подобию Нюрнбергской Девы, — добавил он, — и тебе будет особенно приятно узнать, — указал он на меня, — что именно я внес в ее конструкцию необходимые поправки и дополнения, доведя ее до совершенства! И теперь я буду отомщен, ибо Железная Дева примет тебя в свои смертельные объятия последним из всех остальных!
Он сделал паузу и громко провозгласил по-испански:
— А теперь — храни Бог короля Испании и всех твердых в вере людей, и да будет проклят каждый еретик, и пусть он пылает в адском огне во веки веков!
— Аминь! — торжественно сказал монах, и я услыхал, как солдаты позади меня набрали в легкие воздуха и затаили дыхание от смешанных чувств облегчения и ужаса. Мы, пленные, тупо посмотрели друг на друга, с трудом соображая, что нас ждет в недалеком будущем, и тут мой знакомый испанец заговорил снова.
— Слушайте! — закричал он. — Тот, кто не преклонит колени перед Железной Девой, погибнет в ее чреве, но тот, кто признает владычество священного папского престола и вернется в лоно истинной Церкви, будет спасен!
С этими словами он вновь зазвонил в судовой колокол, и вместе с тарахтением чудовищного механизма Железной Девы до нас откуда-то со шканцев донеслось мрачное и унылое пение заупокойной молитвы, заморозившее кровь в наших жилах. Четверо солдат вывели вперед сэра Джаспера и приготовились толкнуть его на роковую железную пластину перед статуей, которая опять раскрыла свои объятия в ожидании первой жертвы. Однако маленький рыцарь не собирался отправляться на тот свет, не произнеся предсмертной речи. Он вежливо поклонился капитану Гамбоа и монаху, предупредил их о неотвратимом мщении со стороны королевы Бесс и затянул длинную тарабарщину на испанском языке, выражая свое восхищение красотой и достоинствами Железной Девы и даже высказав несколько остроумных шутливых замечаний относительно ее характера и вкусов; но в живых черных глазах его неизменно сохранялся лукавый блеск, заставивший меня заподозрить наличие какого-то хитрого плана, родившегося в его изобретательной голове. В конце концов он в весьма изысканной манере поблагодарил своих палачей за то, что те милостиво избавили его от ужасной смерти через повешение, чего он, по его словам, страшился более всего, заменив более легкой и необычной смертью в объятиях Железной Девы; затем, склонив голову и выдержав короткую паузу, он поднял на нас глаза и ободряюще кивнул нам.
— Джентльмены, — сказал он, — если кому-нибудь из вас удастся ускользнуть из лап этих злодеев, прошу вас передать мою глубокую преданность и почтение Ее Величеству, которая, несомненно, будет рада получить весточку от меня, ведь она частенько говорила… впрочем, об этом сейчас не время и не место распространяться. И еще прошу вас напомнить обо мне леди Кэмберден и ее друзьям, а также Сьюзен Роттерли из таверны под вывеской «Кабанья голова», что на полдороге между лондонским Сити и Темпл-Баром. И еще за мной осталось несколько неоплаченных долгов — так, пустяки, ничего особенного, — но если бы вы…
Как долго он разглагольствовал бы таким образом, я не знаю, так как по приказу капитана Гамбоа его отвели в сторону и предупредили, что смерть в объятиях Железной Девы ему заменена казнью через повешение, когда со всеми нами будет покончено. Сэр Джаспер выразил бурный протест и принял удрученный и озабоченный вид, а я не переставал удивляться хитрости и находчивости этого человека, поскольку еще накануне он сообщил мне, что казнь через повешение — самый быстрый и безболезненный способ лишить человека жизни, о чем он узнал от нескольких своих веселых собутыльников, занимавшихся разбоем на больших дорогах, которые на собственной шее испытали — правда, всего лишь наполовину, — воздействие пеньковой петли, обычного в те времена наказания для грабителей.
Следующим на очереди был мастер Роджерс; его поставили у начала платформы, там, где она соединялась с палубой, и предложили поклониться железному идолу. Он не обратил внимания на это требование, но, выпрямившись во весь свой рост и развернув широкие плечи, обратился к нам:
— Джентльмены и товарищи, прощайте! Ребята, берите пример с вашего капитана, но, если кто-нибудь из вас спасется, пусть он отыщет на Гаванской улице в Плимуте девицу Розу Трегартен из Корнуолла и расскажет ей, как я умер и о ком я думал перед своей кончиной…
Голос его перехватило спазмой, но тут опять раздалось тягучее заунывное пение, и солдаты с алебардами сомкнулись вокруг нашего славного капитана; я не видел его из-за своего невысокого роста, но знал, что его втолкнули на роковую железную пластину, игравшую роль спускового крючка всего этого дьявольского механизма, потому что снова послышался рокот вращающихся колес, шум рухнувшего в воду якоря, и все замолкло.
Я не слышал ни крика, ни стона, но когда я вновь взглянул на железного идола, то увидел, что створки его опять открываются; мгновение спустя до меня донесся плеск упавшего в воду тела, и меченый негодяй с родимым пятном на лице перегнулся вниз с платформы и громко сказал по-английски:
— Клянусь святым Антонием, трое из них уже здесь, а вон и четвертая приближается!
Я вздрогнул и закрыл глаза, ибо вспомнил испуг купальщиков с «Морской феи», когда они заметили острый треугольный плавник в заливе у побережья Санто-Доминго.
19. О разорванных путах, о перевернутой лодке и о прибытии «Золотого дракона»
— Отличный ответ, клянусь честью! — засмеялся сэр Джаспер. — Но хор у нас, ребята, получился отменный: он заставит расшевелиться это унылое преподобие, монаха, тощего, как сушеная треска!
— Теперь напоследок, приятель, ответь,
за что же британец готов умереть?
— Готов он за честь, за Отчизну свою
и за королеву погибнуть в бою!
— Веселее, джентльмены, больше жизни! — кричал сэр Джаспер, и хор нестройно, конечно, но зато от души и так громогласно, как только позволяли здоровенные легкие в крепкие глотки, — снова подхватил:
— Готов он за честь, за Отчизну свою
И за королеву погибнуть в бою!
Не успели мы закончить, как дверь распахнулась, и на пороге появился испанский капитан в сопровождении джентльмена в черном.
— Вы слишком шумите, сердито сказал капитан, обращаясь к сэру Джасперу
— Клянусь честью, в я того же мнения! — возразил маленький кавалер.
— Позвольте мне посоветовать вам, сеньор. приступить лучше к молитвам!
— Согласен с вами, сеньор капитан «с молитвам и славословию; только, если позволите, в обратном порядке: сначала воспоем славу, а потом уж займемся и молитвами!
— Английская собака! — процедил сквозь зубы испанский капитан, но высокий мужчина в черном остановил его.
— Они мужественные люди, — сказал он. — Клянусь Пречистой Девой, хотел бы я иметь хотя бы тысячу таких в моем походе на Гвиану: в заметьте, капитан Гамбоа, я возражаю против намерений поступить с ними так. как собираетесь вы и отец Мигель. Это постыдно и бесчеловечно!
— В таком случае выразите свой протест святому отцу и послушайте, что он вам скажет, дон Гомес, — грубо ответил капитан, скривив в неприятной усмешке свои тонкие губы. — Или вы предпочтете, чтобы я это сделал за вас?
— Нет-нет, — поспешно возразил мужчина в черном, заметно побледнев, и я с первого взгляда понял, какой смертельный страх испытывает он к тощему монаху с лицом, похожим на череп, и с проницательными черными глазами, пылающими точно угли.
— Запомните, — сказал капитан Гамбоа, — если вы не прекратите шуметь, я прикажу залить вашу клетку водой и утоплю всех певчих птиц, посмевших чирикать на моем судне без позволения!
— Надеюсь, вода не будет так дурно пахнуть, как все на вашем судне? — крикнул ему вдогонку сэр Джаспер, когда дверь за обоими захлопнулась,
— Несчастный человек, — добавил он по-английски. — Он ничего не смыслит в музыке! Что ж, так оно и должно быть: судя по его лицу, лучшая мелодия для него — визг тупой пилы, вгрызающейся в дубовый пень! А по мне, так хорошая история ничуть не хуже веселого куплета; вот послушайте-ка одну для разнообразия!
Он всячески пытался приободрить нас, наш вечно не унывающий сэр Джаспер, отвлекая от печальных мыслей о страшной участи, ожидающей пленников испанской инквизиции, ибо у нас не было ни малейшей надежды на спасение.
Так мы провели два долгих дня в полутемной, грязной и зловонной дыре, пытаясь изо всех сил сохранить бодрость духа и крепость тела, питаясь скудной пищей, которую наш тюремщик приносил нам дважды в день. Всякий раз, когда он открывал дверь в нашу темницу, с палубы до нас доносились стук молотков, топот ног, скрип и громыхание каких-то тяжелых предметов, перетаскиваемых с места на место, но, когда мы спрашивали у него о значении всего этого, он только гнусно хихикал и предлагал потерпеть, поскольку вскоре мы и без него все узнаем.
Утром на третий день после гибели» Морской феи «, едва успев покончить с завтраком, состоявшим из кружки воды и черствого сухаря, мы услыхали у двери своей тюрьмы шум шагов, бряцание оружия и скрежет отпираемых замков. Дверь распахнулась, и нам было приказано выходить по одному, причем каждому тут же стягивали тонким линьком локти за спиной, оставляя кисти рук свободными. Отряд солдат, вооруженных алебардами, ожидал окончания этой процедуры, после чего нас вывели на палубу; на лицах наших конвоиров я заметил угрюмое и замкнутое выражение как у людей, находящихся не в ладу со своей совестью, и опять с тревогой и любопытством подумал о том, каким же способом нас собираются казнить.
Наконец мы поднялись на высокий полуют, и копейщики, выстроив нас в шеренгу перед собой, сомкнулись позади в полукольцо; перед нами стояли только капитан Гамбоа, католический священник и» меченый» с родимым пятном на лице. Однако я смотрел не на них взгляд мой был прикован к удивительному сооружению, настолько странному, что я в первую минуту не поверил собственным глазам.
С левого борта часть высокого бульварка была разобрана, и на уровне палубы над водой выступала прочная дощатая платформа, на конце которой стояла высокая, в полтора человеческих роста, фигура женщины — женщины без рук без ног, женщины, выкованной из стали!
Лицо ее было отлито весьма искусно, так что она, казалось, улыбалась нам, но эта улыбка сразу напомнила мне ту, которую я видел на лице монаха, когда он слушал болтовню сэра Джаспера, и ледяная дрожь вновь пробежала у меня по спине. Венчик, вырезанный из дерева и выкрашенный в бледно-голубой цвет, был надет на голову странной фигуры, а шею украшало двойное колье из полированной стали, тогда как у ее подножья находилась полукруглая металлическая площадка, достаточная, чтобы на ней поместился человек, стоящий вплотную к фигуре. Вниз с платформы свисал прочный смоленый канат; конец его исчезал за бортом, оставаясь вне поля моего зрения.
Все это было настолько удивительно и непонятно, что я растерянно оглянулся вокруг в поисках объяснения столь странному феномену, но ничего не увидел, кроме маленькой группы англичан, связанных и беспомощных, сбившихся в кучу, словно овцы в загоне. Немного поодаль стояли капитан Гамбоа, монах и испанец, устроивший засаду на сэра Фрэнсиса под Плимутом, взгляды наши встретились, и он злорадно усмехнулся
Позади в по сторонам от меня выстроилась шеренга солдат» все в одинаковых кожаных колетах в стальных шлемах, с алебардами в руках, а над их головами возвышались тонкие, суживающиеся кверху мачты огромного галеона, опутанные сплошной паутиной снастей в канатов, в повсюду — на реях, на вантах, на смотровых площадках мачт наподобие став птиц на ветках деревьев чернели многочисленные фигуры солдат в матросов, с нетерпением глазевших на нас, словно в ожидании какого-то диковинного спектакля; сколько я ни вглядывался, я не заметил среда них ни дона Гомеса, на многих других из тех, кого видел прежде.
«Конечно, — подумал я, — ни одному смертному не приходилось до сих пор наблюдать такое необычное зрелище!» Однако некий внутренний голос подсказывал мне, что самое необычное ожидает нас еще впереди.
Взглянув опять на железную статую, я заметил далеко за ней, на горизонте, какое-то белое пятнышко, которое я принял было за парус, но потом» присмотревшись, понял, что это было всего лишь белое оперение морской птицы, сверкнувшее на солнце. Впрочем, были ли то птица или корабль, на помощь ни от кого мы все равно не могли рассчитывать, и я перевел взгляд на сэра Джаспера, с комичным выражением рассматривавшего странную фигуру, шутливо подталкивая мастера Трелони плечом под ребра. Я едва сумел удержаться от смеха, пока не взглянул на лицо последнего, и тут мне уже стало не до веселья. Я вспомнил, что, прежде чем покинуть нашу тюрьму, он беседовал с братом человека, ставшего жертвой дьявольских пыток в секретных застенках Святой Инквизиции. Я отыскал глазами лицо того матроса, и то, что я прочел на нем, встревожило меня еще больше; но тут по знаку священника «меченый», с родимым пятном на физиономии, выступил вперед и начал речь.
— Слушайте, вы, английские собаки! — закричал он. — Здесь стоит Железная Девственница или, если хотите, наша Милосердная Дева, заступница истинной веры! Она спасает заблудшие души от ереси, питаясь грешными телами вероотступников, и аппетит у нее отменный! Она в своей всеблагой милости готова неустанно защищать нашу Святую Церковь, уничтожая проклятых еретиков днем и ночью! Она уже проголодалась и готова к трапезе! Глядите!
С этими словами он позвонил в судовой колокол, висевший рядом с кормовым фонарем, и со стороны платформы до нас донесся какой-то странный звук, напомнивший мне, злобное глухое ворчание хищного зверя. Канат под платформой дернулся и пошел вверх, наматываясь, очевидно, на потаенный ворот, скрытый где-то под палубой. По всему переднему фасаду фигуры прошла зигзагообразная трещина, словно статуя лопнула сверху донизу. Щель постепенно расширялась, пока я не сообразил наконец, что фигура внутри пустая и состоит из двух половинок, края которых, словно пальцы сцепленных вместе ладоней, заходят друг за друга и которые сейчас раскрываются. Более того, мне стало понятно и странное предназначение этого дьявольского изобретения, когда обе створки раскрылись полностью и я увидел на внутренней поверхности их ряды длинных и острых стальных шипов, расположенных на уровне груди и живота человека. Под основанием статуи в платформе зияла дыра, и сквозь нее виднелись морские волны; теперь стало видно и то, что к концу тянущегося вверх каната подвешен массивный чугунный якорь.
— Итак, Железная Дева готова к трапезе, вы, бешеные английские псы, решившие, будто можете безнаказанно смеяться над Святой Церковью и хозяйничать в странах, не принадлежащих вам! — продолжал кричать испанец с родимым пятном, когда глухой монотонный рокот под платформой затих и якорь, перестав подниматься, повис, раскачиваясь, у подножья статуи. — Она проголодалась, разве вы не видите? Смотрите, какие крепкие и острые у нее зубы! Она проголодалась, говорю вам, и голод ее не будет утолен, пока на земле останется хоть один еретик!
Негодяй к этому времени вошел в раж, доведя себя до бешенства: родимое пятно его стало тускло-багровым, на губах выступила пена, а жестокое лицо его приобрело дьявольски-зловещее выражение.
— Она думала, бедняжка, — продолжал он, — что ей придется утолять голод лишь жалкими язычниками-индейцами, но вот, по милости Неба и нашего святейшего папы, к нам и руки попала достойная ее пища, а она голодна, говорю я вам!
А теперь, — воскликнул он, — смотрите, как изящно кушает наша Дама, как изысканны ее манеры! — с этими словами он выхватил пику из рук стоявшего рядом солдата и осторожно прикоснулся ее древком к полукруглой железной площадке у ног статуи. Послышался громкий утробный звук, похожий на довольное урчание сытого хищника, под аккомпанемент которого тяжелый якорь рухнул вниз, а створки статуи, до сих пор стоявшие раскрытыми по обе стороны железной площадки, словно когтистые лапы, ежесекундно готовые схватить свою жертву, мгновенно сомкнулись, тесно прижавшись к корпусу фигуры, так что даже щели между ними невозможно было заметить; снизу донесся всплеск, когда якорь погрузился в воду, статуя вздрогнула, точно в экстатической судороге, и все затихло.
— Просто, не правда ли? — с плотоядной усмешкой спросил «меченый». — Но заметьте: какая элегантность! Пережеванная пища — хорошо пережеванная пища! — выбрасывается прямо вниз, где водятся другие голодные существа с острыми зубами, хоть и не столь прекрасные, как наша Дева Милосердия, и, если она не съест до конца свой обед, чего с ней до сих пор никогда еще не случалось, они успешно и быстро закончат его за нее там, в воде, под платформой. Наша Дама изготовлена по образу и подобию Нюрнбергской Девы, — добавил он, — и тебе будет особенно приятно узнать, — указал он на меня, — что именно я внес в ее конструкцию необходимые поправки и дополнения, доведя ее до совершенства! И теперь я буду отомщен, ибо Железная Дева примет тебя в свои смертельные объятия последним из всех остальных!
Он сделал паузу и громко провозгласил по-испански:
— А теперь — храни Бог короля Испании и всех твердых в вере людей, и да будет проклят каждый еретик, и пусть он пылает в адском огне во веки веков!
— Аминь! — торжественно сказал монах, и я услыхал, как солдаты позади меня набрали в легкие воздуха и затаили дыхание от смешанных чувств облегчения и ужаса. Мы, пленные, тупо посмотрели друг на друга, с трудом соображая, что нас ждет в недалеком будущем, и тут мой знакомый испанец заговорил снова.
— Слушайте! — закричал он. — Тот, кто не преклонит колени перед Железной Девой, погибнет в ее чреве, но тот, кто признает владычество священного папского престола и вернется в лоно истинной Церкви, будет спасен!
С этими словами он вновь зазвонил в судовой колокол, и вместе с тарахтением чудовищного механизма Железной Девы до нас откуда-то со шканцев донеслось мрачное и унылое пение заупокойной молитвы, заморозившее кровь в наших жилах. Четверо солдат вывели вперед сэра Джаспера и приготовились толкнуть его на роковую железную пластину перед статуей, которая опять раскрыла свои объятия в ожидании первой жертвы. Однако маленький рыцарь не собирался отправляться на тот свет, не произнеся предсмертной речи. Он вежливо поклонился капитану Гамбоа и монаху, предупредил их о неотвратимом мщении со стороны королевы Бесс и затянул длинную тарабарщину на испанском языке, выражая свое восхищение красотой и достоинствами Железной Девы и даже высказав несколько остроумных шутливых замечаний относительно ее характера и вкусов; но в живых черных глазах его неизменно сохранялся лукавый блеск, заставивший меня заподозрить наличие какого-то хитрого плана, родившегося в его изобретательной голове. В конце концов он в весьма изысканной манере поблагодарил своих палачей за то, что те милостиво избавили его от ужасной смерти через повешение, чего он, по его словам, страшился более всего, заменив более легкой и необычной смертью в объятиях Железной Девы; затем, склонив голову и выдержав короткую паузу, он поднял на нас глаза и ободряюще кивнул нам.
— Джентльмены, — сказал он, — если кому-нибудь из вас удастся ускользнуть из лап этих злодеев, прошу вас передать мою глубокую преданность и почтение Ее Величеству, которая, несомненно, будет рада получить весточку от меня, ведь она частенько говорила… впрочем, об этом сейчас не время и не место распространяться. И еще прошу вас напомнить обо мне леди Кэмберден и ее друзьям, а также Сьюзен Роттерли из таверны под вывеской «Кабанья голова», что на полдороге между лондонским Сити и Темпл-Баром. И еще за мной осталось несколько неоплаченных долгов — так, пустяки, ничего особенного, — но если бы вы…
Как долго он разглагольствовал бы таким образом, я не знаю, так как по приказу капитана Гамбоа его отвели в сторону и предупредили, что смерть в объятиях Железной Девы ему заменена казнью через повешение, когда со всеми нами будет покончено. Сэр Джаспер выразил бурный протест и принял удрученный и озабоченный вид, а я не переставал удивляться хитрости и находчивости этого человека, поскольку еще накануне он сообщил мне, что казнь через повешение — самый быстрый и безболезненный способ лишить человека жизни, о чем он узнал от нескольких своих веселых собутыльников, занимавшихся разбоем на больших дорогах, которые на собственной шее испытали — правда, всего лишь наполовину, — воздействие пеньковой петли, обычного в те времена наказания для грабителей.
Следующим на очереди был мастер Роджерс; его поставили у начала платформы, там, где она соединялась с палубой, и предложили поклониться железному идолу. Он не обратил внимания на это требование, но, выпрямившись во весь свой рост и развернув широкие плечи, обратился к нам:
— Джентльмены и товарищи, прощайте! Ребята, берите пример с вашего капитана, но, если кто-нибудь из вас спасется, пусть он отыщет на Гаванской улице в Плимуте девицу Розу Трегартен из Корнуолла и расскажет ей, как я умер и о ком я думал перед своей кончиной…
Голос его перехватило спазмой, но тут опять раздалось тягучее заунывное пение, и солдаты с алебардами сомкнулись вокруг нашего славного капитана; я не видел его из-за своего невысокого роста, но знал, что его втолкнули на роковую железную пластину, игравшую роль спускового крючка всего этого дьявольского механизма, потому что снова послышался рокот вращающихся колес, шум рухнувшего в воду якоря, и все замолкло.
Я не слышал ни крика, ни стона, но когда я вновь взглянул на железного идола, то увидел, что створки его опять открываются; мгновение спустя до меня донесся плеск упавшего в воду тела, и меченый негодяй с родимым пятном на лице перегнулся вниз с платформы и громко сказал по-английски:
— Клянусь святым Антонием, трое из них уже здесь, а вон и четвертая приближается!
Я вздрогнул и закрыл глаза, ибо вспомнил испуг купальщиков с «Морской феи», когда они заметили острый треугольный плавник в заливе у побережья Санто-Доминго.
19. О разорванных путах, о перевернутой лодке и о прибытии «Золотого дракона»
И вновь зазвучала заупокойная молитва, и, когда солдаты расступились, я снова увидел распахнутые створки железной статуи, но теперь все острые стальные шипы ее были окрашены в ярко-алый цвет и тонкие струйки крови стекали с них на выскобленные добела доски платформы. Это было жуткое зрелище, но страх почему-то полностью покинул меня, уступив место яростной злобе и ненависти. И тем не менее, взглянув на лицо монаха, я мог бы поклясться, что ему нравится вся эта кошмарная картина не более, чем мне; я подумал, что он просто фанатик, убежденный в необходимости творить зло во имя победы над ересью ради утверждения высших догматов своей веры; но что касается капитана Гамбоа и испанца с родимым пятном, то они просто упивались ею, о чем свидетельствовало выражение их лиц, а мне страстно захотелось хоть на мгновение стиснуть пальцы у них на горле.
Настал черед мастера Трелони, и бедняга поистине мужественно встретил свою судьбу.
Наконец никого больше не осталось, кроме каютного юнги и меня; к этому времени вся платформа вокруг подножия статуи была красной и скользкой от крови, а снизу доносились всплески могучих хвостов морских чудовищ, сражавшихся за свою добычу. Мальчик-юнга упал в обморок на палубе, и я подумал, что эти бесчеловечные изверги могли бы помиловать хоть его, так как он не в состоянии был поклониться Железной Деве, даже если бы и захотел. Призвав на помощь все мои знания латыни, я попытался заступиться за мальчика, но получил сильный удар древком алебарды по зубам; зазвучала погребальная молитва, тело мальчика было поднято и без всяких церемоний брошено за борт. Я возблагодарил Господа за то, что бедняга был без сознания, и приготовился к собственной кончине. Словно вспышка молнии, в моем сознании промелькнули воспоминания о де Кьюзаке, о госпоже Марджори, о коричневой шкатулке, об убийстве де Папильона. Я вновь увидел перед собой пиратскую галеру и Фила Бартлоу, постукивающего каблуками по ее палубе. Я почувствовал петлю, затягивающуюся у меня на шее, как тогда, на рыночной площади Портсмута, и вспомнил жаркую схватку на дороге в Плимут. Я подумал о моем добром друге Саймоне Гризейле и почувствовал радость оттого, что его нет здесь, среди нас, приговоренных к смерти; и тут зазвучало заунывное пение, и я понял, что час мой настал. Я поднял глаза и невольно вздрогнул от неожиданности: белое пятнышко на горизонте, которое я принял за крыло чайки, в конце концов и впрямь оказалось кораблем, приближавшимся к нам с каждой минутой. Надежда забрезжила во мне, потому что путы, стягивавшие за спиной мои локти, были непрочными, а ярость придавала мне силы безумца.
— Мужайтесь, мастер Клефан, и прощайте, — печально напутствовал меня сэр Джаспер, когда створки статуи раскрылись передо мной.
— Как бы не так! — твердо возразил я и, решительно шагнув вперед, опустился на колени на залитые кровью моих товарищей доски помоста. Позади послышались изумленные голоса, и до моего слуха донеслось глухое проклятие сэра Джаспера. Монах встал передо мной и благословляющим жестом высоко поднял массивный крест, возведя глаза к небу; я еще ниже опустил голову, сцепив зубы и моля Господа придать мне силы. До предела напружинив мышцы рук, я резко выгнул спину, чувствуя, что все мои сухожилия готовы вот-вот разорваться. От напряжения кровь прилила к моей голове и в глазах поплыли темные круги; тонкий линек врезался в тело, вызывая нестерпимую боль, но тут раздался легкий треск, веревка лопнула, не устояв перед натиском, и я был свободен С торжествующим возгласом я вскочил на ноги, угодив головой прямо в живот монаху: тот от неожиданности взмахнул руками, поскользнулся и, чтобы сохранить равновесие, сделал шаг назад. Послышался короткий вопль, заглушенный ворчанием механизма, приводившего в действие створки Железной Девы, доски помоста затряслись, но я уже не замечал ничего Я развернулся и молча прыгнул на ближайшего ко мне солдата, лицо несчастного буквально провалилось под ударом моего кулака, и я вы хватил пику из его ослабевших пальцев прежде, чем он растянулся во весь рост на палубе. Не мешкая я бросился на шеренгу опешивших алебардистов, но те прыснули от меня в разные стороны, точно кучка испуганных овец. Больше для забавы, чем по необходимости, я сшиб одного из них, пересек полуют и спрыгнул вниз, на палубу Двое матросов попытались остановить меня, но одного я свалил ударом кулака, а другого схватил за грудки и грохнул о мачту с такой силой, что услыхал, как треснул его череп, и он свалился на палубу безжизненной грудой.
Никто не решался больше трогать меня, считая, что я сошел с ума; впрочем, они были не так уж далеки от истины, и я невредимым добрался до фордека и вскочил на бульварк. Обернувшись в сторону кормы, я заметил черную фигуру, выпавшую вниз с платформы, — фигуру, одетую в длинную черную сутану, изорванную во многих местах, сквозь дыры в которой виднелось окровавленное тело; фигура на мгновение мелькнула в воздухе и исчезла в волнах, вспененных хвостами гигантских прожорливых акул. Это был отец Мигель, монах, по неосторожности занявший мое место в утробе Железной Девы и встретивший там кончину, предназначавшуюся мне.
Я был настолько поражен увиденным, что взмахнул руками и громко вскрикнул, но тут раздался мушкетный выстрел, и я почувствовал жгучую боль в левом предплечье, словно меня ударили раскаленным докрасна железным прутом; потеряв от толчка равновесие, я свалился за борт и погрузился в морскую пучину.
Я был не настолько глуп, чтобы тут же вынырнуть на поверхность; проплыв под водой как можно дольше, насколько хватило воздуха в легких, я осторожно всплыл и огляделся, отфыркиваясь и моргая от соленой морской воды, заливавшей мне лицо. Но как только голова моя показалась над волнами, с борта галеона затрещали мушкетные выстрелы, и пули подняли вокруг меня фонтанчики брызг, хоть ни одна из них в меня не попала; я снова нырнул и выплыл еще дальше, и так продолжалось до тех пор, пока я не очутился вне пределов досягаемости мушкетного огня. Тем не менее, хотя пули теперь были мне не страшны, я не чувствовал себя в безопасности, сожалея о том, что у тощего монаха слишком мало мяса на костях, чтобы подольше удержать голодных акул, так как мысли о них вызывали во всем моем теле неприятный озноб, проникавший до мозга костей, и я каждое мгновение ждал, что оно будет последним. Раненое предплечье болело, и из него обильно сочилась кровь, но море было спокойным, и я сумел, оторвав подол от рубахи, с помощью зубов туго перевязать рану и кое-как остановить кровотечение. Утомившись после этой далеко не простой манипуляции, во время которой мне пришлось изрядно наглотаться морской воды, я лег на спину, решив отдохнуть, и увидел, что с галеона спускают лодку. Что-то у них там не ладилось, так как она постоянно дергалась на талях, ныряя вниз то носом, то кормой и сильно колотясь о борт судна. В конце концов ее удалось спустить на воду; четверо мужчин прыгну ли в нее и принялись грести в мою сторону, тогда как на галеоне подняли фок и бом-кливер, чтобы вывести судно из дрейфа. Я как можно выше высунулся из воды и уловил мелькнувшие в отдалении белые полотнища парусов незнакомого корабля. С галеона тоже заметили его, и мне оставалось лишь надеяться, что это английское судно и там заинтересуются причиной необычной мушкетной пальбы на палубе испанца. Я снова лег на спину и постарался собрать воедино все свои силы для встречи с приближающимся яликом.
Вскоре я, к своему великому облегчению и радости, обнаружил, что дураки не взяли с собой мушкетов; двое сидели на веслах, один на руле, а четвертый, чернобородый коренастый тип с пикой в руке, стоял на носу, громким голосом подавая команды гребцам.
Тот, кто сидел на корме, перегнулся через борт, чтобы не потерять меня из виду. Я был готов к встрече с ними, хоть и не чувствовал особой разницы между этими бандитами и акулами; во всяком случае и те и другие были предпочтительнее кошмарных объятий Железной Девы, и я уже в который раз поздравил себя с тем, что с детства привык к морской воде как к родной стихии, благодаря чему у меня был хоть и незначительный, но все-таки шанс попытаться одурачить как хищных рыб, так и не менее хищных клевретов Святой Инквизиции. Я лежал на спине неподвижно до тех пор, пока они не приблизились ко мне вплотную, после чего медленно перевернулся и неуклюже взмахнул руками, притворяясь тяжелораненым. Чернобородый мужчина наклонился, намереваясь схватить меня за ворот, но я сделал вид, будто выбился из сил, и ушел под воду. Чернобородый закричал, перегнулся через борт плоскодонки, и, хоть мне не видно было остальных, я знал, что те поступили точно так же. В одно мгновение я собрался, сильно оттолкнулся ногами и всплыл на поверхность, ухватившись за планшир лодки и повиснув на ней всей своей тяжестью. Ялик качнулся, и испанцы в испуге повскакивали с мест, не пытаясь даже напасть на меня, но стараясь сохранить равновесие. Мне оставалось лишь сильно дернуть лодку на себя, чтобы она резко накренилась и с громким плес ком перевернулась; испанцы попадали с нее в воду, а я тем временем нырнул и выплыл с противоположной стороны.
Настал черед мастера Трелони, и бедняга поистине мужественно встретил свою судьбу.
Наконец никого больше не осталось, кроме каютного юнги и меня; к этому времени вся платформа вокруг подножия статуи была красной и скользкой от крови, а снизу доносились всплески могучих хвостов морских чудовищ, сражавшихся за свою добычу. Мальчик-юнга упал в обморок на палубе, и я подумал, что эти бесчеловечные изверги могли бы помиловать хоть его, так как он не в состоянии был поклониться Железной Деве, даже если бы и захотел. Призвав на помощь все мои знания латыни, я попытался заступиться за мальчика, но получил сильный удар древком алебарды по зубам; зазвучала погребальная молитва, тело мальчика было поднято и без всяких церемоний брошено за борт. Я возблагодарил Господа за то, что бедняга был без сознания, и приготовился к собственной кончине. Словно вспышка молнии, в моем сознании промелькнули воспоминания о де Кьюзаке, о госпоже Марджори, о коричневой шкатулке, об убийстве де Папильона. Я вновь увидел перед собой пиратскую галеру и Фила Бартлоу, постукивающего каблуками по ее палубе. Я почувствовал петлю, затягивающуюся у меня на шее, как тогда, на рыночной площади Портсмута, и вспомнил жаркую схватку на дороге в Плимут. Я подумал о моем добром друге Саймоне Гризейле и почувствовал радость оттого, что его нет здесь, среди нас, приговоренных к смерти; и тут зазвучало заунывное пение, и я понял, что час мой настал. Я поднял глаза и невольно вздрогнул от неожиданности: белое пятнышко на горизонте, которое я принял за крыло чайки, в конце концов и впрямь оказалось кораблем, приближавшимся к нам с каждой минутой. Надежда забрезжила во мне, потому что путы, стягивавшие за спиной мои локти, были непрочными, а ярость придавала мне силы безумца.
— Мужайтесь, мастер Клефан, и прощайте, — печально напутствовал меня сэр Джаспер, когда створки статуи раскрылись передо мной.
— Как бы не так! — твердо возразил я и, решительно шагнув вперед, опустился на колени на залитые кровью моих товарищей доски помоста. Позади послышались изумленные голоса, и до моего слуха донеслось глухое проклятие сэра Джаспера. Монах встал передо мной и благословляющим жестом высоко поднял массивный крест, возведя глаза к небу; я еще ниже опустил голову, сцепив зубы и моля Господа придать мне силы. До предела напружинив мышцы рук, я резко выгнул спину, чувствуя, что все мои сухожилия готовы вот-вот разорваться. От напряжения кровь прилила к моей голове и в глазах поплыли темные круги; тонкий линек врезался в тело, вызывая нестерпимую боль, но тут раздался легкий треск, веревка лопнула, не устояв перед натиском, и я был свободен С торжествующим возгласом я вскочил на ноги, угодив головой прямо в живот монаху: тот от неожиданности взмахнул руками, поскользнулся и, чтобы сохранить равновесие, сделал шаг назад. Послышался короткий вопль, заглушенный ворчанием механизма, приводившего в действие створки Железной Девы, доски помоста затряслись, но я уже не замечал ничего Я развернулся и молча прыгнул на ближайшего ко мне солдата, лицо несчастного буквально провалилось под ударом моего кулака, и я вы хватил пику из его ослабевших пальцев прежде, чем он растянулся во весь рост на палубе. Не мешкая я бросился на шеренгу опешивших алебардистов, но те прыснули от меня в разные стороны, точно кучка испуганных овец. Больше для забавы, чем по необходимости, я сшиб одного из них, пересек полуют и спрыгнул вниз, на палубу Двое матросов попытались остановить меня, но одного я свалил ударом кулака, а другого схватил за грудки и грохнул о мачту с такой силой, что услыхал, как треснул его череп, и он свалился на палубу безжизненной грудой.
Никто не решался больше трогать меня, считая, что я сошел с ума; впрочем, они были не так уж далеки от истины, и я невредимым добрался до фордека и вскочил на бульварк. Обернувшись в сторону кормы, я заметил черную фигуру, выпавшую вниз с платформы, — фигуру, одетую в длинную черную сутану, изорванную во многих местах, сквозь дыры в которой виднелось окровавленное тело; фигура на мгновение мелькнула в воздухе и исчезла в волнах, вспененных хвостами гигантских прожорливых акул. Это был отец Мигель, монах, по неосторожности занявший мое место в утробе Железной Девы и встретивший там кончину, предназначавшуюся мне.
Я был настолько поражен увиденным, что взмахнул руками и громко вскрикнул, но тут раздался мушкетный выстрел, и я почувствовал жгучую боль в левом предплечье, словно меня ударили раскаленным докрасна железным прутом; потеряв от толчка равновесие, я свалился за борт и погрузился в морскую пучину.
Я был не настолько глуп, чтобы тут же вынырнуть на поверхность; проплыв под водой как можно дольше, насколько хватило воздуха в легких, я осторожно всплыл и огляделся, отфыркиваясь и моргая от соленой морской воды, заливавшей мне лицо. Но как только голова моя показалась над волнами, с борта галеона затрещали мушкетные выстрелы, и пули подняли вокруг меня фонтанчики брызг, хоть ни одна из них в меня не попала; я снова нырнул и выплыл еще дальше, и так продолжалось до тех пор, пока я не очутился вне пределов досягаемости мушкетного огня. Тем не менее, хотя пули теперь были мне не страшны, я не чувствовал себя в безопасности, сожалея о том, что у тощего монаха слишком мало мяса на костях, чтобы подольше удержать голодных акул, так как мысли о них вызывали во всем моем теле неприятный озноб, проникавший до мозга костей, и я каждое мгновение ждал, что оно будет последним. Раненое предплечье болело, и из него обильно сочилась кровь, но море было спокойным, и я сумел, оторвав подол от рубахи, с помощью зубов туго перевязать рану и кое-как остановить кровотечение. Утомившись после этой далеко не простой манипуляции, во время которой мне пришлось изрядно наглотаться морской воды, я лег на спину, решив отдохнуть, и увидел, что с галеона спускают лодку. Что-то у них там не ладилось, так как она постоянно дергалась на талях, ныряя вниз то носом, то кормой и сильно колотясь о борт судна. В конце концов ее удалось спустить на воду; четверо мужчин прыгну ли в нее и принялись грести в мою сторону, тогда как на галеоне подняли фок и бом-кливер, чтобы вывести судно из дрейфа. Я как можно выше высунулся из воды и уловил мелькнувшие в отдалении белые полотнища парусов незнакомого корабля. С галеона тоже заметили его, и мне оставалось лишь надеяться, что это английское судно и там заинтересуются причиной необычной мушкетной пальбы на палубе испанца. Я снова лег на спину и постарался собрать воедино все свои силы для встречи с приближающимся яликом.
Вскоре я, к своему великому облегчению и радости, обнаружил, что дураки не взяли с собой мушкетов; двое сидели на веслах, один на руле, а четвертый, чернобородый коренастый тип с пикой в руке, стоял на носу, громким голосом подавая команды гребцам.
Тот, кто сидел на корме, перегнулся через борт, чтобы не потерять меня из виду. Я был готов к встрече с ними, хоть и не чувствовал особой разницы между этими бандитами и акулами; во всяком случае и те и другие были предпочтительнее кошмарных объятий Железной Девы, и я уже в который раз поздравил себя с тем, что с детства привык к морской воде как к родной стихии, благодаря чему у меня был хоть и незначительный, но все-таки шанс попытаться одурачить как хищных рыб, так и не менее хищных клевретов Святой Инквизиции. Я лежал на спине неподвижно до тех пор, пока они не приблизились ко мне вплотную, после чего медленно перевернулся и неуклюже взмахнул руками, притворяясь тяжелораненым. Чернобородый мужчина наклонился, намереваясь схватить меня за ворот, но я сделал вид, будто выбился из сил, и ушел под воду. Чернобородый закричал, перегнулся через борт плоскодонки, и, хоть мне не видно было остальных, я знал, что те поступили точно так же. В одно мгновение я собрался, сильно оттолкнулся ногами и всплыл на поверхность, ухватившись за планшир лодки и повиснув на ней всей своей тяжестью. Ялик качнулся, и испанцы в испуге повскакивали с мест, не пытаясь даже напасть на меня, но стараясь сохранить равновесие. Мне оставалось лишь сильно дернуть лодку на себя, чтобы она резко накренилась и с громким плес ком перевернулась; испанцы попадали с нее в воду, а я тем временем нырнул и выплыл с противоположной стороны.