Бальфур Эндрю. Удар шпаги

   Все произошло так быстро, что ялик не успел зачерпнуть воды и плавал кверху дном, в чем я увидел уже вполне реальный шанс на спасение; подплыв к лодке с кормы, я со всеми предосторожностями вскарабкался на нее, хоть раненое плечо и причиняло мне мучительную боль, и через две минуты после катастрофы уже восседал верхом на ее плоском днище.
   Я огляделся по сторонам в поисках злополучных «донов» и увидел лишь троих, поскольку один, по всей видимости, утонул. Ближе всех ко мне находился чернобородый, который так и не расстался со своей пикой, а держал ее под мышкой, подплывая к лодке с кормы. Другой подплывал со стороны носа, и я с трудом удержался от радостного возгласа, когда узнал в нем не только человека, сидевшего за рулем плоскодонки, но того самого негодяя, кто руководил пытками, кто издевался над нами с платформы, кто смеялся над нашими мучениями, — моего старого знакомого, «меченого» бандита с родимым пятном на лице.
   Дальше всех находился один из гребцов, а еще дальше я хоть и с дрожью, но одновременно и с чувством некоторого облегчения увидел острый черный спинной плавник акулы, причем заметил, что движется он в нашу сторону. Чернобородый с пикой доплыл наконец до лодки, но, очевидно, совершенно потеряв рассудок, попытался подцепить меня своим копьем; разумеется, я без всяких хлопот выдернул пику у него из рук и, повернув ее другим концом, приготовился проколоть наглеца. Тот с проклятием оттолкнулся от лодки, но внезапно лицо его застыло, словно на него надели маску смертельного ужаса, а из груди наиболее отдаленного от меня пловца вырвался отчаянный вопль. Я видел, как он чуть ли не наполовину выскочил из воды, взмахнув руками, но затем его крик прервался и он исчез. Чернобородый в страхе завопил, и лицо его оживилось. Он неспешно подплыл к корме лодки и начал торопливо взбираться на нее, но я, хоть и сидел лицом к носу, обернулся и тупым концом пики решительно столкнул его назад в воду. Сначала он сыпал проклятиями и ругался, но затем замолк и молча пытался залезть на лодку, яростно колотя по воде руками и ногами, надеясь таким способом отогнать акул. На мгновение мне даже показалось, что ему удастся спастись, поскольку акулы нигде поблизости не было видно, а «меченый» негодяй с родимым пятном на лице уже карабкался на нос лодки с ножом в руке, но судьба распорядилась иначе.
   Неожиданно я заметил два треугольных плавника, медленно приближавшихся к нам с обеих сторон, и затем, словно учуяв запах добычи, молнией мотнувшихся в сторону перевернутой лодки. Чернобородый, обернувшись через плечо, еще отчаяннее заколотил по воде, и в глубине души мне даже стало жаль его, настолько страх исказил его черты, но я ничем не мог ему помочь, поскольку должен был неотрывно следить за бандитом, подкрадывавшимся — или, вернее, подползавшим — ко мне со стороны носа.
   Странное зрелище представляли бы мы для стороннего наблюдателя. Как только обреченный человек за кормой ослаблял судорожные барахтанья и конвульсии, обе акулы подплывали поближе, кружа вокруг несчастного, словно часовые на посту, пока я не стал наконец различать темные тени их огромных тел сквозь прозрачную голубую воду; с противоположной стороны ко мне упорно, дюйм за дюймом, приближался вооруженный ножом бандит. Я вынужден был балансировать на скользком покатом дне перевернутой лодки, отчаянно пытаясь сохранить ее неустойчивое равновесие, поскольку всякий раз, когда чернобородый пловец хватался руками за корму, ялик опасно раскачивался, грозя зачерпнуть воды и пойти на дно. При мысли о последствиях подобного исхода у меня на голове волосы вставали дыбом, и я старался не смотреть в широко раскрытые, умоляющие глаза чернобородого, изо всех сил колотя древком пики по его окровавленным, покрытым ссадинами пальцам, судорожно цеплявшимся за свою последнюю надежду. Наконец он окончательно выбился из сил, руки и ноги замедлили свое движение, и на лице его появилось выражение тупой безысходности; затем вода вокруг несчастного внезапно забурлила и вспенилась крутым водоворотом, крик, не успев родиться, замер у него в горле, мелькнуло в глубине белое брюхо акулы, послышался плеск, сопровождавшийся жуткой борьбой, вода приобрела рыжеватый оттенок, а многочисленные пузырьки воздуха, поднимавшиеся с глубины, окрасились в красный цвет. Я остался один на один с бандитом на носу лодки.
   Сцепив зубы и крепко стиснув в руках древко пики, я приготовился к встрече, твердо решив закончить дело как можно быстрее и, по возможности, ближе к центру лодки; но прежде всего я оглянулся вокруг и увидел приближающийся ко мне галеон, а в отдалении большой трехмачтовый корабль, идущий на всех парусах, подгоняемый попутным бризом. Я решил, что с «Сан-Фернандо» не стреляют по мне, боясь зацепить человека, сидящего вместе со мной на днище перевернутой лодки, и в голове у меня созрел план, как и в дальнейшем удержать их от стрельбы, по крайней мере на время.
   Как только «меченый» увидел, что я обернулся к нему лицом, он весь побледнел, и желтая кожа его приобрела болезненно-зеленоватый оттенок; он попытался отползти назад, но я двигался быстрее и вскоре очутился от него на расстоянии длины моей пики.
   — Пес, — процедил я сквозь стиснутые зубы, — проклятый пес! Наконец-то я до тебя добрался, и сейчас ты умрешь!
   Я мог бы и дальше продолжать издеваться над ним подобным же образом, наслаждаясь его испугом и растерянностью, но тут в его глазах мелькнуло нечто, заставившее меня резко пригнуться, и вовремя: я едва увернулся от ножа, который он метнул в меня, и только внезапный нырок лодки, вызванный моим неосторожным движением, заставил его промахнуться. Я понял, что мешкать не следует, ибо бандит готов потащить и меня за собой на тот свет; поэтому я выпрямился, сделал быстрый финт и проткнул негодяя, точно курчонка вертелом, держа пику обеими руками. Он застонал и подергался немного, но затем его глаза остекленели и голова упала на грудь; тем не менее я продолжал держать его на весу, хоть это и вызывало нестерпимую боль в моей раненой руке, поскольку мой план в том и заключался, чтобы оставить его сидеть на дне перевернутой лодки, делая вид, будто он все еще жив, и тем самым вводя в заблуждение команду «Сан-Фернандо».
   Трудно было, однако, сказать, будут ли они стрелять, если подойдут поближе и узнают правду, потому что по мере приближения чужого судна на палубе галеона поднялась суета, люди забегали по палубе в разные стороны, уродливую железную статую поспешно втащили на борт, и до меня донесся торопливый стук молотков по платформе. На мачтах один за другим распустились паруса, и, когда первый порыв свежего бриза наполнил их, наморщив поверхность воды и образовав на ней то, что моряки называют «кошачьими лапками», галеон медленно развернулся и двинулся в сторону от лодки, из чего я заключил, что капитану Гамбоа не понравился вид приближавшегося с подветренной стороны судна и он решил поскорее убраться отсюда.
   Что касается меня, то я зажал пику между бедер, чтобы уменьшить нагрузку на раненую руку, и сидел неподвижно, глядя в лицо мертвеца, наблюдая, как тускнеет его родимое пятно и кровь стекает по древку, капая мне на колени, не решаясь отпустить его, так как боялся, что его падение может заставить ялик снова перевернуться, а акулы были начеку, плавая неподалеку.
   Поэтому мне ничего не оставалось, как только следить за ходом событий, и вскоре я убедился, что вновь прибывшее судно догоняет галеон, хотя тот, как я уже упоминал, был далеко не из тихоходов. Через некоторое время чужое судно прошло мимо меня, находясь на расстоянии полумили от моей лодки, но еще до того, как я разглядел на его мачте развевающийся английский флаг, я был уверен в том, что вижу это судно не впервые. Оно величаво скользило по волнам, грациозно и плавно покачиваясь, словно танцор в котильоне; его громоздящиеся друг над другом паруса то морщинились слегка, то снова туго надувались, выпячивая свою белоснежную грудь, напрягая все силы в стремительном рывке вперед, словно живое существо, и по огромной золоченой голове и груди под его массивным бушпритом, по изящным обводам корпуса, по точеным мачтам и по числу пушечных портов я узнал в нем «Золотого дракона».
   «Повезло, — подумал я, глядя на проплывающее мимо судно и видя сплошной ряд черных голов, высунувшихся из-за бульварка и обращенных в мою сторону. — Готов поклясться, мой приятель, капитанский племянник, находится здесь на борту, и если это так, то я попаду из огня да в полымя!»— и вновь я поразился странным капризам судьбы, избравшей для моего спасения из всех прочих имен но этот корабль. Затем, вспомнив о его быстроходности, я предположил, что он может быть передовым судном английской флотилии, опередившим остальных участников, и с надеждой обвел взглядом бескрайний горизонт; однако, кроме необозримого синего пространства, покрытого сейчас мелкими барашками волн с белыми пенистыми гребнями, нигде ничего не было видно. Зато мне эти самые волны доставляли немало хлопот, вынуждая использовать мертвого испанца в качестве балансира для сохранения равновесия перевернутого вверх дном ялика, на котором я восседал, как на норовистом жеребце без стремян и уздечки. В то же время я был благодарен бризу, немного смягчавшему нестерпимый жар солнечных лучей, припекавших мою ничем не прикрытую макушку так, что я чувствовал тошноту и головокружение.
   Английское судно прошло мимо, не удостоив меня особым знаком внимания, если не считать того, что какой-то матрос вскочил на ванты и помахал мне оттуда рукой; я не посмел ему ответить тем же и хоть попытался приветствовать его криком, но сомневаюсь, чтобы он меня расслышал, так как мой голос почему-то ослабел, а глотка пересохла, как у последнего пропойцы.
   Напряженным взглядом следил я за тем, как судно удаляется от меня, с каждой минутой уменьшаясь в размерах, и в душу мне закрался панический страх, что в процессе погони оно скроется из виду и я останусь сидеть на днище перевернутой лодки до тех пор, пока удача или просто физические силы покинут меня и я свалюсь в воду, или пока вместо одного мертвеца здесь окажутся двое.
   Впрочем, мои страхи оказались напрасными: галеон слишком поздно встал под ветер и теперь, несмотря на все его усилия, явно проигрывал своему преследователю; вскоре я за метил, как английское судно слегка качнулось и на баке вспыхнуло облачко белого дыма, после чего по воде прокатился гром пушечного выстрела.
   Противники находились слишком далеко от меня, чтобы я мог судить, получил ли испанец какие-либо повреждения, поскольку мачты галеона продолжали перпендикулярно возвышаться над волнами, а паруса его оставались на месте, но я молился, чтобы ему не удалось улизнуть, и наконец, к моей неописуемой радости, он зарифил часть парусов и развернулся, поджидая приближения «Золотого дракона». Их отделяло от меня расстояние в добрых две мили, но даже издали мне было видно, что английское судно имеет преимущество в маневре перед галеоном; грохот орудийной канонады не заставил себя долго ждать, и оба гигантских корабля окутались пороховым дымом, густые клубы которого медленно сносило по ветру.
   Мне казалось странным сидеть и наблюдать морское сражение из столь необычной позиции, которую я с удовольствием бы поменял, ибо все действие происходило за моей спиной и мне приходилось выворачивать шею до ломоты в затылке, чтобы следить за ходом событий. Все это, да еще неустойчивые колебания моего вертлявого суденышка, непомерная тяжесть тела мертвого испанца, страх перед акулами и многое другое способствовали тому, что я готов был скорее согласиться на дюжину самых отчаянных схваток, чем просидеть еще хотя бы час верхом на днище перевернутого ялика. Меня потихоньку сносило ветром и течением к месту сражения, и, хотя сражавшиеся тоже дрейфовали, мне казалось тем не менее, будто я по-немногу приближаюсь к ним; вообще, к этому времени мне стали мерещиться странные вещи. Неожиданно я совершенно явственно услыхал звон корабельного колокола с «Сан-Фернандо», и в ушах моих зазвучала заунывная мелодия предсмертной молитвы испанцев; неясные видения поплыли перед моими глазами, и я увидел в воде мертвые липа — лицо Джека Роджерса, мастера Трелони, корабельного плотника и жуткое, похожее на череп, лицо монаха.
   Испугавшись, как бы подобные видения не повлияли на мой рассудок, я потряс головой и попытался просвистеть мелодию песни сэра Джаспера; но, хоть музыка ее вполне отчетливо звучала у меня в мозгу, с языка и пересохших губ, несмотря на все мои старания, не слетело ни единого звука. Спустя некоторое время я прекратил бесплодные попытки и, понадежнее усадив мертвеца перед собой, — он что-то слишком живо стал раскачиваться для покойника, — снова вывернул шею и принялся наблюдать за сражением. Нетрудно было убедиться, что галеону приходится туго, поскольку хоть английский корабль большей частью и заслонял его от меня, но время от времени мне удавалось поймать его в поле зрения. Одна из его мачт отсутствовала, и даже на таком значительном расстоянии он выглядел скорее сплошной развалиной, чем испанским военным кораблем, тогда как «Золотой дракон», по всей видимости, пострадал очень мало. Мне трудно было судить, как долго продолжалось сражение; казалось, будто я провел долгие часы в компании мертвого испанца, прежде чем грохот пушек прекратился и красные языки пламени и клубы дыма из орудий стали достоянием прошлого; наконец я увидел, что галеон взят, и, помнится, даже попытался выразить свою радость, поскольку надеялся увидеть, как вздернут на рею капитана Гамбоа, страстно желая, чтобы того взяли в плен живым и невредимым. Затем я смутно припоминаю, как я разговаривал с мертвым испанцем, дразнил и насмехался над ним и даже собирался пощекотать его пикой. Что произошло потом, я не помню, пока в моих ушах не зазвучали чужие голоса и я не раскрыл глаза, тупо озираясь вокруг.
   «Золотой дракон» и галеон — который представлял собой весьма жалкое зрелище, успев к этому времени потерять и вторую мачту, — лежали в дрейфе в полумиле расстояния от меня, а рядом со мной находилась лодка, полная людей, чьи голоса привели меня в сознание; и вновь до моего слуха донесся голос матроса на носу лодки, окликавшего меня. Я был не в состоянии ответить, но просто сидел, глядя на них и размышляя, видит ли все это мертвый испанец. Лодка приблизилась вплотную к моему перевернутому ялику, и я узнал среди удивленных и озабоченных лиц, глядевших с нее на меня, веселое и добродушное лицо сэра Джаспера; но тут словно мороз пробежал у меня по коже, и я сделал попытку приподняться, опасаясь снова потерять сознание, ибо рядом с маленьким рыцарем на кормовой банке сидел мой давнишний знакомец — молодой человек с красивым насмешливым лицом, человек, чью глотку я чуть не раздавил в портсмутской тюрьме.
   Мое неуклюжее движение привело к закономерному, хоть от этого и не менее плачевному, результату: ялик наконец с плеском перевернулся и пошел ко дну, а я очутился в воде. Мне еще припоминаются встревоженные и сочувствующие лица, сильные руки, подхватившие меня, и громкий хохот здоровых матросских глоток в ответ на шутку, которую сэр Джаспер произнес своим неповторимым голосом; затем я погрузился в небытие, и звон корабельного колокола вновь зазвучал в моих ушах, но теперь уже намного тише, пока не замолк окончательно. Что произошло потом, после того как был захвачен галеон, и что последовало за этим, я расскажу так, как мне рассказывал сэр Джаспер, когда мы лежали, связанные по рукам и ногам, на борту «Золотого дракона» неподалеку от острова Тринидад, задыхаясь от неимоверной духоты и пожираемые полчищами бесчисленных насекомых.

20. О том, что рассказал мне сэр Джаспер, и о моем ночном заплыве

   — Ну что, мой широкоплечий друг с дубленой кожей, которая оказалась не по зубам ни акулам, ни Железной Деве, — ты уже очнулся? Зря потратил почти четыре добрых дня жизни, а в наше время четыре дня — это четыре дня, можешь мне поверить! По правде сказать, мастер Клефан, тебе давно бы уже пора прийти в себя, ведь дела опять складываются не в нашу пользу…
   Голос сэра Джаспера дошел до моего сознания, когда я перевернулся на спину и обнаружил, что лежу в темной и мрачной клетушке с деревянными стенами, показавшейся мне почему-то странно знакомой, голова моя была совершенно ясна, поверхностная рана в предплечье благополучно затянулась и не причиняла мне особых страданий, и я снова чувствовал себя самим собой, если не считать зверского голода и страшной пустоты в желудке. Припомнив события, которые мне пришлось пережить в недалеком прошлом, я возблагодарил Господа за то, что весь этот ужас остался позади и мой рассудок не пострадал. Продолжая недоумевать, почему я лежу здесь вместе с маленьким придворным острословом, а еще более, почему мои руки привязаны к бокам, я с трудом повернулся и, несмотря на тусклый полумрак, царивший в каморке, разглядел сэра Джаспера, находившегося в столь же незавидном положении.
   — Я пришел в себя, — отозвался я, — но кто объяснит, почему мы лежим здесь связанные?
   — Это долгая история, Джереми, долгая история, но, поскольку все равно ничего лучшего не придумаешь, я могу поведать тебе обо всем, что произошло, пока ты лежал, бесчувственный как бревно; правду сказать, я боюсь, что мы попали в еще худший переплет, чем когда сидели в трюме галеона, ожидая своей участи вместе с отважными ребятами с «Морской феи»!
   — Но ведь это английское судно, — возразил я, поскольку узнал грязную дыру, в которую я был помещен после того, как «Золотой дракон» выловил меня в Северном море.
   — Несомненно, — ответил он, — несомненно; однако командует им дурной англичанин.
   — Ну, капитан Эмброуз хоть и немного излишне суров, однако мне он кажется вполне порядочным джентльменом.
   — Я далек от намерения возводить хулу на его седины, однако, видишь ли, Джереми, мой мальчик, капитан Эмброуз покоится на глубине в несколько фатомов под поверхностью моря, а его достойный племянник, как говорится в Писании, ныне царствует на троне.
   — Неужели Нед Солткомб?
   — Он самый — наиболее гнусный и мерзкий бездельник из всех, по ком скучает виселица! Надеюсь, его когда-нибудь вздернут, ибо он совершил отвратительную подлость и намерен совершить еще!
   — Аминь, — подхватил я, — но что такое он совершил?
   — Слушай внимательно, Джереми, и запоминай, потому что нам следует хорошенько подумать о нашем спасении, если нам дорога жизнь. После того как ты одурачил испанцев, тот длинный тощий негодяй, отец Мигель, оступился и сам попал в мышеловку, куда пытался загнать тебя; в одно мгновение он превратился в рубленое мясо — или, вернее, в рваный кожаный мешок с костями, — к моей искренней радости и к ужасу «донов». Те так остолбенели от неожиданности, что не смогли оказать тебе сколько-нибудь серьезного противодействия. Сначала я не понял, зачем ты затеял все это, — хоть упустить подобное зрелище я не согласился бы и за королевскую пенсию — ведь смерть в брюхе Железной Девы, пусть и ужасная, все же была бы менее мучительной, чем от акульих зубов. Но потом я заметил на горизонте паруса «Золотого дракона» и, воспользовавшись всеобщим замешательством, улизнул с палубы и спрятался в трюме, сочтя вполне благоразумным при данных обстоятельствах отложить, насколько возможно, собственную казнь через повешение. Я провел там несколько горьких часов, вспоминая кошмар, творившийся на палубе, и предсмертные лица моих храбрых товарищей, хотя должен тебе признаться, Джереми, меня несколько утешала мысль об отце Мигеле и стражнике, которого ты сшиб с ног, потому что твой кулак едва не проломил насквозь его череп!
   Я не сомневался в твоей гибели либо от хищной рыбы, либо от пули, поскольку не знал о том, что «доны» спускают лодку, намереваясь поймать тебя живым и отомстить за смерть отца Мигеля; но зато я слышал мушкетные выстрелы на палубе, и поверь мне, Джереми, я горевал о тебе не меньше, чем о других, ведь я всегда уважал тех, кто умел нанести правильный удар, кем бы они ни были!
   Я ничего не ответил на такой сомнительный комплимент, и сэр Джаспер, оседлавший своего конька, продолжал:
   — Однако некоторое время спустя я услыхал пушечный выстрел и затем почувствовал, как галеон встал под ветер и набирает ход; вскоре я понял, что нас преследует незнакомое судно, и, соответственно, очень обрадовался, но решил не высовываться, а сидеть тихо и ждать, пока нас либо потопят, либо возьмут в плен. Но, когда ядро проломило переборку рядом со мной, я подумал, что не мешает самому поглядеть, как обстоят дела, и осторожно поднялся по трапу на палубу, где, к своему немалому удовольствию, стал свидетелем того, как рухнувшая мачта придавила дюжину испанцев, работавших у пушек. Я также разглядел дона Гомеса и других, которые, как я узнал впоследствии, возражали против жестокости монаха и капитана Гамбоа, за что были обманом заведены в каюту на баке и заперты там, пока на корме творилась эта дьявольская экзекуция.
   Палубу загромождали обрывки тросов и канатов, обломки рангоута, мертвые вперемешку с ранеными; половина орудий была выведена из строя, и я понял, что галеон обречен. Испанцы сражались отчаянно, но вскоре «Дракон» приблизился к нам вплотную, и я потихоньку опять улизнул вниз, пока на палубе все не успокоится.
   Зато потом, Джереми, я от души повеселился, когда, появившись вновь на свет Божий, подслушал, как испанцы, сумевшие избавиться от Железной Девы и от платформы, пытаются пустить капитану Эмброузу пыль в глаза, объясняя стрельбу на палубе мятежом, вспыхнувшим среди команды. Клянусь собственной головой, они чуть с ума не сошли, когда я появился из трюма и вышел на полу ют. Торопиться мне было некуда, и я, по своему обычаю, очень аккуратно прочистил нос раза три, после чего обратился к испанцам с небольшой речью, которая повергла их в страх и отчаяние, а затем предал огласке их преступные деяния.
   Должен тебе заметить, мой мальчик, что капитан Эмброуз действительно оказался вполне, порядочным джентльменом, потому что он в мгновение ока накинул петлю на шею капитану Гамбоа и полудюжине других и, едва дав им время прочесть «Аве Мария» и «Отче наш», тут же вздернул их на ноках рей «Дракона» на виду у обеих команд; я готов был расцеловать его за это, так как боялся, что негодяям удастся улизнуть от справедливой кары. Я уже говорил тебе, Джереми, смерть через повешение — легкая и быстрая смерть, но этот архидьявол. Нед Солткомб, сумел сделать ее продолжительной… впрочем, поскольку нам вскоре самим придется испытать ее на себе, я больше не стану ничего уточнять. Скажу лишь, что предпочел бы дважды умереть в объятиях Железной Девы, чем погибнуть так, как покончил свои счеты с жизнью капитан Гамбоа. И только тут я заметил, что наш приятель с отметиной на лице отсутствует среди повешенных; я стал наводить справки, в результате чего кто-то вспомнил о перевернутой лодке. Все, клянусь своей рыцарской честью, все они начисто забыли о том, что проплывали мимо нее! Таким образам, не вдаваясь в подробности, ты был спасен, и я никогда в жизни не видел более поразительного зрелища, чем твоя кургузая милость верхом на перевернутой лодке с мертвым испанцем, наколотым на пику, точно жук на булавку!
   Вот тогда, Джереми, узнав, что в лодке было четверо, я проникся к тебе уважением, потому что, клянусь честью, ты необычный человек! Ты — чудо! Пережить такое без всяких последствий, кроме чудовищного аппетита!
   Я немного посмеялся над столь неожиданной трактовкой моих достоинств и попросил его продолжать.
   — Я буду краток, — сказал он. — Вскоре я обнаружил, что этот негодяй Солткомб не слишком к тебе расположен, и я догадывался, почему, так как бедняга Джек Роджерс рассказал мне кое-что из твоих похождений.
   Как бы там ни было, честный старик капитан Эмброуз отнесся к нам по-человечески и очень заботился о тебе, пока ты лежал без сознания, но случилось так, что ему пришлось выпороть плетьми на шканцах шестерых матросов, добравшихся до вина с «Сан-Фернандо» и напившихся до бесчувствия. Я уже тогда понял, что он поступил крайне опрометчиво, потому что провинившиеся были суровыми и грубыми парнями, а устраивать порку на потерявшем связь с остальной флотилией судне — плохая политика; кстати, «Дракон» сбился с курса благодаря тому же шторму, который наделал столько хлопот старому Мигли, — черт бы побрал, однако, этих проклятых блох!
   — Я в сотый раз повторяю то же самое, и все без толку, — заметил я.
   Сэр Джаспер мучительно застонал.
   — В тот день, — продолжал он, — я заметил, как перекосилось лицо Солткомба, когда капитан отказался связывать тебя; сопоставив все это и учитывая малочисленность команды — половину пришлось переправить на галеон, — я решил держать глаза и уши открытыми и уже на следующий день убедился, что на борту зреет заговор. Больше того, Нед Солткомб оказался инициатором дьявольского плана захвата «Дракона», причем он так хитро и ловко обработал команду, что те, кого я считал честными людьми, тоже присоединились к негодяям. Как ты, конечно, догадался, я не замедлил предупредить капитана Эмброуза об опасности, но старый тупоголовый упрямец высмеял меня, намекнув, что кошмарные картины на борту «Сан-Фернандо» повлияли, очевидно, на мой рассудок. Я попытался его убедить, но ничего не добился и тогда, будучи, как ты знаешь, весьма вспыльчивым по натуре, не сдержался и обругал его за недомыслие, заявив, что если он хочет, чтобы ему перерезали глотку, то я предпочитаю сохранить свою в целости. Короче говоря, старик вспылил и приказал посадить меня под арест, заперев здесь, в этой дыре, да еще приставив ко мне в качестве охранника одного из заговорщиков, так что я лишен был возможности предупредить честных людей о готовящемся бунте. План мятежа был продуман до мелочей, и ничто не мешало его осуществлению, поскольку галеон с большинством захваченных в плен испанцев должен был отправиться на остров Тобаго, к северу от Тринидада, для ремонта и оснастки, после чего присоединиться к нам у поселка Порт д'Эспань ⁴¹, где, как нам стало известно, можно было неплохо поживиться. Для меня не было также неожиданностью и то, что, отбившись из-за шторма от остальной флотилии, «Дракон» именно благодаря интригам Солткомба направился на юг, а не на соединение с нашими основными силами в Номбре-де-Диосе. Можешь себе представить, Джереми, с каким чувством я лежал здесь, страдая от бессилия, в ожидании сигнала, который должен был ознаменовать начало мятежа. И действительно, на следующий день пистолетные выстрелы и суматоха на палубе подсказали мне, что неизбежное свершилось, а затем дверь моей темницы распахнулась, и тебя без слов швырнули сюда. Ты лежал неподвижно, словно труп, и я подумал было, не последовал ли ты за нашими несчастными товарищами, но потом обнаружил, что ты жив, хотя все еще находишься в каком-то оцепенении, наподобие столбняка или каталепсии. Слава Богу, ты наконец очнулся!