В 1881 году была разработана судостроительная программа на 20 лет. По этой программе следовало построить около 200 военных кораблей всех классов.
Д. А. Милютин сохранил свою яркую индивидуальность и многогранность до конца жизни: в 1866 году он стал почетным членом Академии наук, в 1878 году возведен в графское достоинство, после смерти Александра II Милютин оставался сторонником реформ, подав 30 апреля 1881 года в отставку в знак несогласия с курсом Александра III. В 1898 году (в возрасте 86-ти лет) Д. А. Милютин получил звание генерал-фельдмаршала – последним из русских военнослужащих.
«Городовое положение 1870 года»
ЛЮБОВЬ ПОД ПУЛЯМИ
Пролог великого царского романа
Первое покушение
Павильон «Бабигон» и Зимний дворец
Сватовство, обручение и венчание цесаревича
Второе покушение
Рождение великого князя Николая Александровича
Д. А. Милютин сохранил свою яркую индивидуальность и многогранность до конца жизни: в 1866 году он стал почетным членом Академии наук, в 1878 году возведен в графское достоинство, после смерти Александра II Милютин оставался сторонником реформ, подав 30 апреля 1881 года в отставку в знак несогласия с курсом Александра III. В 1898 году (в возрасте 86-ти лет) Д. А. Милютин получил звание генерал-фельдмаршала – последним из русских военнослужащих.
«Городовое положение 1870 года»
«Городовое положение» получило силу закона 16 июня 1870 года – после 8-летней работы над ним специальных комиссий и комитетов в Министерстве внутренних дел и 509 комиссий на местах. Оно заменило сословные органы городского самоуправления всесословными. По «Городовому положению» в городах создавались распорядительные органы (Городские думы) и исполнительные (Городские управы).
Избирательное право получили все горожане-мужчины, достигшие 25 лет и платившие в городскую казну налоги и сборы. Это были владельцы недвижимости, хозяева торговых и производственных заведений, обладатели купеческих и промысловых свидетельств и приказчики 1-го разряда. Наряду с ними избирательные права получили различные ведомства и учреждения, общества и товарищества, церкви и монастыри, платившие сборы в городской бюджет.
Избирательная система состояла из трех курий – крупных, средних и мелких налогоплательщиков. Каждая курия избирала одну треть гласных Городской думы: в провинциальных городах Дума могла иметь от 30 до 72 гласных (в зависимости от количества избирателей), в Москве – до 180, в Петербурге – до 250.
Городская управа занималась благоустройством
города: отоплением, освещением, водоснабжением, очисткой, транспортом, устройством улиц, площадей, набережных и мостов; народным образованием (преи-
мущественно хозяйственной стороной вопроса); здравоохранением, общественным призрением (детскими домами, сиротскими приютами, богадельнями и т. п.); попечением о развитии торговли, промышленности и банковского дела.
На Городскую думу были возложены обязанности по содержанию полиции, тюрем, пожарной охраны и армейских казарм.
Деньги на все это городская казна получала от налогов и сборов на недвижимость, а также от городских имуществ торговых предприятий, бань, боен, складов и т. п.
Городская дума избирала городского голову, его товарища и членов Городской управы. Надзор за соблюдением законности в Думе и Управе осуществляло Губернское по городским делам присутствие, находившееся под председательством губернатора.
Избирательное право получили все горожане-мужчины, достигшие 25 лет и платившие в городскую казну налоги и сборы. Это были владельцы недвижимости, хозяева торговых и производственных заведений, обладатели купеческих и промысловых свидетельств и приказчики 1-го разряда. Наряду с ними избирательные права получили различные ведомства и учреждения, общества и товарищества, церкви и монастыри, платившие сборы в городской бюджет.
Избирательная система состояла из трех курий – крупных, средних и мелких налогоплательщиков. Каждая курия избирала одну треть гласных Городской думы: в провинциальных городах Дума могла иметь от 30 до 72 гласных (в зависимости от количества избирателей), в Москве – до 180, в Петербурге – до 250.
Городская управа занималась благоустройством
города: отоплением, освещением, водоснабжением, очисткой, транспортом, устройством улиц, площадей, набережных и мостов; народным образованием (преи-
мущественно хозяйственной стороной вопроса); здравоохранением, общественным призрением (детскими домами, сиротскими приютами, богадельнями и т. п.); попечением о развитии торговли, промышленности и банковского дела.
На Городскую думу были возложены обязанности по содержанию полиции, тюрем, пожарной охраны и армейских казарм.
Деньги на все это городская казна получала от налогов и сборов на недвижимость, а также от городских имуществ торговых предприятий, бань, боен, складов и т. п.
Городская дума избирала городского голову, его товарища и членов Городской управы. Надзор за соблюдением законности в Думе и Управе осуществляло Губернское по городским делам присутствие, находившееся под председательством губернатора.
ЛЮБОВЬ ПОД ПУЛЯМИ
Пролог великого царского романа
Ранней весной 1865 года 47-летний император в сильном волнении ходил по аллеям Летнего сада, ожидая первого свидания с 18-летней выпускницей Смольного – княжной Катенькой Долгоруковой. Прогуливаясь, царь вспоминал о том, что этому предшествовало.
Александр знал ее давно. Летом 1857 года, оказавшись на больших маневрах под Полтавой, он останавливался в имении ее отца – князя Михаила Михайловича Долгорукова – и тогда впервые увидел 9-летнюю Катеньку. Девочка поразила его ласковостью, непосредственностью и грацией, и царь запомнил ее. Через несколько лет Долгоруковы разорились. Из-за непрактичности и широкого образа жизни их усадьба несколько раз была описана кредиторами, и только продав фамильные бриллианты и золото, княгиня Вера Долгорукова смогла уплатить проценты и спастись от публичных торгов. Подкосила их и реформа 1861 года, а еще более – неожиданный пожар, погубивший большой и богатый дом. После этого княгиня Вера написала Александру о постигших их несчастьях, и царь велел определить четверых мальчиков в петербургские кадетские корпуса, а Катеньку и Машеньку – в Смольный. Кроме того, Александр остановил «экзекуцию» банков и тем самым спас семью от окончательного разорения. Однако переживания последних лет подорвали здоровье князя Долгорукова, и он вскоре умер, а его вдова переехала в Петербург, где, сняв скромную квартирку, жила от воскресенья до воскресенья, когда к ней могли прибегать сыновья, а иногда и сама навещала дочерей, прилежно учившихся и мечтавших попасть при выпуске на мраморную доску. Самой большой радостью для девочек были посещения матери и «царские дни», когда в Смольный приезжал царь, и визит его сопровождался роскошным обедом и многочисленными подарками.
Александр приехал в Смольный в Вербное воскресенье 1865 года, и ему были представлены все преподаватели, наставницы и воспитанницы старших классов. Среди последних были и сестры Долгоруковы, которых он сразу же узнал. Сестры, с самого начала оказавшиеся в числе наиболее красивых воспитанниц, не походили друг на друга: Катенька была шатенкой с лицом цвета слоновой кости, Машенька – ярко выраженной блондинкой с лилейным цветом кожи и привлекательной соразмерной полнотой. Увидев Катю, Александр понял, что влюбился в нее. Промучившись несколько дней, он доверил тайну самой «надежной» фрейлине Вареньке Шебеко и стал посылать с нею сестрам Долгоруковым сладости и фрукты. Выбор им посредницы объяснялся еще и тем, что начальница Смольного института – мадам Леонтьева – была родственницей Шебеко. Она, конечно же, догадывалась о происходившем, но не только не препятствовала, но и всячески способствовала зарождению и развитию царского романа.
Вскоре после визита императора Катенька простудилась, и ее положили в смольнинскую больницу, в небольшую отдельную палату. Шебеко тайно провела царя к больной (Александр, конечно же, сохранял инкогнито), и они впервые остались наедине. Как бы ни была княжна наивна, а все же она догадалась, что очень нравится императору. И после его ухода верила и не верила произошедшему, не зная, что делать.
А Вера Шебеко поехала к матери Кати и Маши, нашла ей приличную квартиру, оплатила ее и еще дала денег, сказав, что эта помощь исходит от царя, но одновременно попросила сохранить все это в тайне, чтобы в городе не возникло никаких кривотолков. Шебеко даже сказала, что это – семейное счастье Вишневских, подчеркивая, что в девичестве княгиня Вера носила эту фамилию, и именно ее прапрадед был тем самым полковником Вишневским, который привез в Петербург пастушка Алешу Розума, ставшего фаворитом, а потом и мужем императрицы Елизаветы Петровны – графом Алексеем Григорьевичем Разумовским. Княгиня Долгорукова усмотрела в последней фразе намек на Катю и поняла, что ее дочь очень нравится императору.
Что касается самой Кати, то она представляла собой истинную, эталонную смольнянку, идеалом которой всегда была пушкинская Татьяна. Поэтому она оставалась чистой, целомудренной и неприступной, чем еще более разжигала страсть Александра, не устававшего твердить ей о пламенной и нежной любви.
...В Летнем саду княжна появилась вовремя и показалась царю еще более прекрасной, чем прежде. Застенчивая и невинная красавица была подобна юной весталке-жрице языческой богини Весты, обреченной на целомудрие. Как весталка, она была невозмутима и совершенно спокойна, что сбивало с толку ничего не понимавшего Александра, перед которым почти все – и мужчины, и женщины – терялись, волновались и заискивали, добиваясь протекции. Спокойствие княжны еще сильнее интриговало императора. Наконец, благодаря настойчивым разъяснениям Шебеко и матери, Катя поняла, что она должна дать царю хотя бы маленькую надежду на то, что со временем все переменится.
А между тем постоянные посетители Летнего сада приметили статного и красивого пожилого сановника, часто гулявшего с хорошенькой молоденькой барышней. Чтобы не искушать судьбу, Варвара Шебеко предложила перенести свидания на острова – Елагинский, Крестовский или Каменный, где их еще ни разу не видели. Так они и сделали, продолжая встречаться до самого конца 1865 года, а потом и всю зиму 1866-го. За это время Катя привыкла к императору, но ее страшно смущало то, что Александр Николаевич был на 30 лет старше. Это тоже сильно мешало ей, 18-летней, чувствовать себя естественно.
И все же княжна полюбила его. Это случилось после того, как однажды при встрече царь показался ей несчастным и нуждающимся в ее поддержке, в ее жалости и сострадании. Поначалу именно эти чувства определили перемену в ее отношении к Александру. Почувствовав, что она необходима этому человеку, именно человеку, а не царю, Екатерина Михайловна совсем по-другому взглянула и на самое себя, ощутив, что она уже не инфантильная смольнянка, а женщина, готовая к глубочайшей самоотверженности.
Александр знал ее давно. Летом 1857 года, оказавшись на больших маневрах под Полтавой, он останавливался в имении ее отца – князя Михаила Михайловича Долгорукова – и тогда впервые увидел 9-летнюю Катеньку. Девочка поразила его ласковостью, непосредственностью и грацией, и царь запомнил ее. Через несколько лет Долгоруковы разорились. Из-за непрактичности и широкого образа жизни их усадьба несколько раз была описана кредиторами, и только продав фамильные бриллианты и золото, княгиня Вера Долгорукова смогла уплатить проценты и спастись от публичных торгов. Подкосила их и реформа 1861 года, а еще более – неожиданный пожар, погубивший большой и богатый дом. После этого княгиня Вера написала Александру о постигших их несчастьях, и царь велел определить четверых мальчиков в петербургские кадетские корпуса, а Катеньку и Машеньку – в Смольный. Кроме того, Александр остановил «экзекуцию» банков и тем самым спас семью от окончательного разорения. Однако переживания последних лет подорвали здоровье князя Долгорукова, и он вскоре умер, а его вдова переехала в Петербург, где, сняв скромную квартирку, жила от воскресенья до воскресенья, когда к ней могли прибегать сыновья, а иногда и сама навещала дочерей, прилежно учившихся и мечтавших попасть при выпуске на мраморную доску. Самой большой радостью для девочек были посещения матери и «царские дни», когда в Смольный приезжал царь, и визит его сопровождался роскошным обедом и многочисленными подарками.
Александр приехал в Смольный в Вербное воскресенье 1865 года, и ему были представлены все преподаватели, наставницы и воспитанницы старших классов. Среди последних были и сестры Долгоруковы, которых он сразу же узнал. Сестры, с самого начала оказавшиеся в числе наиболее красивых воспитанниц, не походили друг на друга: Катенька была шатенкой с лицом цвета слоновой кости, Машенька – ярко выраженной блондинкой с лилейным цветом кожи и привлекательной соразмерной полнотой. Увидев Катю, Александр понял, что влюбился в нее. Промучившись несколько дней, он доверил тайну самой «надежной» фрейлине Вареньке Шебеко и стал посылать с нею сестрам Долгоруковым сладости и фрукты. Выбор им посредницы объяснялся еще и тем, что начальница Смольного института – мадам Леонтьева – была родственницей Шебеко. Она, конечно же, догадывалась о происходившем, но не только не препятствовала, но и всячески способствовала зарождению и развитию царского романа.
Вскоре после визита императора Катенька простудилась, и ее положили в смольнинскую больницу, в небольшую отдельную палату. Шебеко тайно провела царя к больной (Александр, конечно же, сохранял инкогнито), и они впервые остались наедине. Как бы ни была княжна наивна, а все же она догадалась, что очень нравится императору. И после его ухода верила и не верила произошедшему, не зная, что делать.
А Вера Шебеко поехала к матери Кати и Маши, нашла ей приличную квартиру, оплатила ее и еще дала денег, сказав, что эта помощь исходит от царя, но одновременно попросила сохранить все это в тайне, чтобы в городе не возникло никаких кривотолков. Шебеко даже сказала, что это – семейное счастье Вишневских, подчеркивая, что в девичестве княгиня Вера носила эту фамилию, и именно ее прапрадед был тем самым полковником Вишневским, который привез в Петербург пастушка Алешу Розума, ставшего фаворитом, а потом и мужем императрицы Елизаветы Петровны – графом Алексеем Григорьевичем Разумовским. Княгиня Долгорукова усмотрела в последней фразе намек на Катю и поняла, что ее дочь очень нравится императору.
Что касается самой Кати, то она представляла собой истинную, эталонную смольнянку, идеалом которой всегда была пушкинская Татьяна. Поэтому она оставалась чистой, целомудренной и неприступной, чем еще более разжигала страсть Александра, не устававшего твердить ей о пламенной и нежной любви.
...В Летнем саду княжна появилась вовремя и показалась царю еще более прекрасной, чем прежде. Застенчивая и невинная красавица была подобна юной весталке-жрице языческой богини Весты, обреченной на целомудрие. Как весталка, она была невозмутима и совершенно спокойна, что сбивало с толку ничего не понимавшего Александра, перед которым почти все – и мужчины, и женщины – терялись, волновались и заискивали, добиваясь протекции. Спокойствие княжны еще сильнее интриговало императора. Наконец, благодаря настойчивым разъяснениям Шебеко и матери, Катя поняла, что она должна дать царю хотя бы маленькую надежду на то, что со временем все переменится.
А между тем постоянные посетители Летнего сада приметили статного и красивого пожилого сановника, часто гулявшего с хорошенькой молоденькой барышней. Чтобы не искушать судьбу, Варвара Шебеко предложила перенести свидания на острова – Елагинский, Крестовский или Каменный, где их еще ни разу не видели. Так они и сделали, продолжая встречаться до самого конца 1865 года, а потом и всю зиму 1866-го. За это время Катя привыкла к императору, но ее страшно смущало то, что Александр Николаевич был на 30 лет старше. Это тоже сильно мешало ей, 18-летней, чувствовать себя естественно.
И все же княжна полюбила его. Это случилось после того, как однажды при встрече царь показался ей несчастным и нуждающимся в ее поддержке, в ее жалости и сострадании. Поначалу именно эти чувства определили перемену в ее отношении к Александру. Почувствовав, что она необходима этому человеку, именно человеку, а не царю, Екатерина Михайловна совсем по-другому взглянула и на самое себя, ощутив, что она уже не инфантильная смольнянка, а женщина, готовая к глубочайшей самоотверженности.
Первое покушение
В четвертом часу дня 4 апреля 1866 года Александр прогуливался в Летнем саду. Окончив променад, он вышел за ворота, где стояла его коляска, и только собрался сесть в нее, как вдруг рядом появился молодой мужчина и направил пистолет прямо ему в грудь. Но один из стоявших возле него зевак сделал резкое движение рукой (потом утверждали, что он ударил стрелявшего по руке). Раздался выстрел, но пуля пролетела мимо. Жандармы и некоторые из очевидцев случившегося бросились на стрелявшего и повалили его. «Ребята! Я за вас стрелял!» – кричал террорист. Александр приказал отвести его к экипажу и спросил:
– Ты поляк?
– Русский, – ответил террорист.
– Почему же ты стрелял в меня? – удивился царь.
– Ты обманул народ, обещал ему землю, да не дал.
– Отвезите его в Третье отделение, – сказал Александр, и стрелявшего вместе с тем, кто вроде бы помешал ему попасть в царя, повезли к жандармам.
Стрелявший назвал себя крестьянином Алексеем Петровым, а другой задержанный – петербургским картузником Осипом Комиссаровым, происходившим из крестьян Костромской губернии. Среди благородных свидетелей случайно оказался герой Севастополя генерал Э. И. Тотлебен, заявивший, что отчетливо видел, как Комиссаров подтолкнул террориста и тем спас жизнь императора.
Александр с места покушения отправился в Казанский собор, где горячо поблагодарил Бога за свое чудесное спасение. А вокруг Зимнего дворца уже собралась ликующая толпа, встретившая его криками «Ура!» и не расходившаяся до полуночи. Вечером во всех церквах прошли благодарственные молебны, а во дворце собрались члены Государственного совета, сенаторы, министры и генералы, тоже кричавшие «Ура!» и непрерывно поздравлявшие Александра с чудесным избавлением от смерти.
Офицерская газета «Русский инвалид» вскоре сообщила, что 4 апреля вечером, перед спектаклем, зрители потребовали исполнить гимн, и оркестр исполнял его трижды, а публика махала платками и шляпами и тоже кричала «Ура!».
В середине первого действия все взоры вдруг обратились на купца, сидевшего у амфитеатра, который, по слухам, был очевидцем случившегося у Летнего сада. В антракте зрители окружили свидетеля покушения и попросили рассказать о том, что он видел. Купец, встав перед первым рядом, стал рассказывать, и у рампы тут же собрались актеры в сценических костюмах и в гриме, бутафоры и плотники, а когда рассказ был окончен, то весь театр запел гимн: «Боже, Царя храни!»
Подобные демонстрации происходили в то же самое время и в других театрах Петербурга, а также везда, где служились молебны или происходили собрания. Тем более радостно и торжественно отмечали «чудесное избавление Государя» в Зимнем дворце, где при огромном стечении народа Александр обнимал и целовал своего «спасителя», а затем возвел Осипа Ивановича Комиссарова-Костромского в потомственные дворяне. Из уст в уста передавали, что Осип Иванович родился в селе Молитвино Костромской губернии, в 42-х верстах от знаменитого села Домнино – родины Ивана Сусанина. И конечно же, нового спасителя тут же стали называть «вторым Иваном Сусаниным».
Не менее торжественно и бурно отметили «подвиг» Комиссарова и в Москве. В его честь в Английском клубе был устроен грандиозный банкет, сам он был избран почетным членом, а московское дворянство поднесло Осипу Ивановичу золотую шпагу. Ревность дворянства воистину не знала границ: в честь Комиссарова была объявлена подписка на сбор средств, чтобы купить для него имение. Дворяне быстро собрали деньги и купили Осипу Ивановичу и дом, и усадьбу. Да только, сделавшись помещиком и богачом, бывший картузник запил и в пьяном виде повесился.
А доставленный в Третье отделение террорист лишь на шестые сутки сознался, что он – вовсе не крестьянин Петров, а саратовский дворянин Дмитрий Владимирович Каракозов. Следствие по его делу было поручено особой Комиссии во главе с М. Н. Муравьевым, и тот вскоре дознался, что за Каракозовым стоит революционная организация – Московский кружок, возглавляемый его двоюродным братом Н. А. Ишутиным, вольнослушателем университета. Тот установил связи с разрозненными подпольными кружками разгромленной революционной организации «Земля и воля», вдохновителем и устроителем которой был Чернышевский, а заграничными помощниками и единомышленниками – Герцен и анархист М. А. Бакунин.
Суд приговорил Каракозова к смертной казни, и он был повешен 3 сентября 1866 года на Смоленском поле в Петербурге, а Ишутин умер на каторге в 1879 году. По их делу были арестованы 197 человек, но суду были переданы 36. Все они получили разные сроки каторги и ссылки.
По делу ишутинцев правительство сделало выводы: ужесточило режим. Во-первых, были закрыты журналы «Современник» и «Русское Слово», в которых печатались произведения Чернышевского, Салтыкова-Щедрина, Успенского, Писарева, Шелгунова и других радикалов и прогрессистов. Был уволен с поста министра народного просвещения либерал А. В. Головнин, а на его место назначен обер-прокурор Святейшего Синода граф Д. А. Толстой (впоследствии министр внутренних дел). Петербургским генерал-губернатором вместо А. А. Суворова был назначен ревностный сподвижник М. Н. Муравьева в Польше генерал Трепов, а шефом жандармов стал молодой и энергичный генерал-майор свиты граф Петр Андреевич Шувалов, вскоре прозванный «Петром IV» из-за необъятной власти, которую он получил.
– Ты поляк?
– Русский, – ответил террорист.
– Почему же ты стрелял в меня? – удивился царь.
– Ты обманул народ, обещал ему землю, да не дал.
– Отвезите его в Третье отделение, – сказал Александр, и стрелявшего вместе с тем, кто вроде бы помешал ему попасть в царя, повезли к жандармам.
Стрелявший назвал себя крестьянином Алексеем Петровым, а другой задержанный – петербургским картузником Осипом Комиссаровым, происходившим из крестьян Костромской губернии. Среди благородных свидетелей случайно оказался герой Севастополя генерал Э. И. Тотлебен, заявивший, что отчетливо видел, как Комиссаров подтолкнул террориста и тем спас жизнь императора.
Александр с места покушения отправился в Казанский собор, где горячо поблагодарил Бога за свое чудесное спасение. А вокруг Зимнего дворца уже собралась ликующая толпа, встретившая его криками «Ура!» и не расходившаяся до полуночи. Вечером во всех церквах прошли благодарственные молебны, а во дворце собрались члены Государственного совета, сенаторы, министры и генералы, тоже кричавшие «Ура!» и непрерывно поздравлявшие Александра с чудесным избавлением от смерти.
Офицерская газета «Русский инвалид» вскоре сообщила, что 4 апреля вечером, перед спектаклем, зрители потребовали исполнить гимн, и оркестр исполнял его трижды, а публика махала платками и шляпами и тоже кричала «Ура!».
В середине первого действия все взоры вдруг обратились на купца, сидевшего у амфитеатра, который, по слухам, был очевидцем случившегося у Летнего сада. В антракте зрители окружили свидетеля покушения и попросили рассказать о том, что он видел. Купец, встав перед первым рядом, стал рассказывать, и у рампы тут же собрались актеры в сценических костюмах и в гриме, бутафоры и плотники, а когда рассказ был окончен, то весь театр запел гимн: «Боже, Царя храни!»
Подобные демонстрации происходили в то же самое время и в других театрах Петербурга, а также везда, где служились молебны или происходили собрания. Тем более радостно и торжественно отмечали «чудесное избавление Государя» в Зимнем дворце, где при огромном стечении народа Александр обнимал и целовал своего «спасителя», а затем возвел Осипа Ивановича Комиссарова-Костромского в потомственные дворяне. Из уст в уста передавали, что Осип Иванович родился в селе Молитвино Костромской губернии, в 42-х верстах от знаменитого села Домнино – родины Ивана Сусанина. И конечно же, нового спасителя тут же стали называть «вторым Иваном Сусаниным».
Не менее торжественно и бурно отметили «подвиг» Комиссарова и в Москве. В его честь в Английском клубе был устроен грандиозный банкет, сам он был избран почетным членом, а московское дворянство поднесло Осипу Ивановичу золотую шпагу. Ревность дворянства воистину не знала границ: в честь Комиссарова была объявлена подписка на сбор средств, чтобы купить для него имение. Дворяне быстро собрали деньги и купили Осипу Ивановичу и дом, и усадьбу. Да только, сделавшись помещиком и богачом, бывший картузник запил и в пьяном виде повесился.
А доставленный в Третье отделение террорист лишь на шестые сутки сознался, что он – вовсе не крестьянин Петров, а саратовский дворянин Дмитрий Владимирович Каракозов. Следствие по его делу было поручено особой Комиссии во главе с М. Н. Муравьевым, и тот вскоре дознался, что за Каракозовым стоит революционная организация – Московский кружок, возглавляемый его двоюродным братом Н. А. Ишутиным, вольнослушателем университета. Тот установил связи с разрозненными подпольными кружками разгромленной революционной организации «Земля и воля», вдохновителем и устроителем которой был Чернышевский, а заграничными помощниками и единомышленниками – Герцен и анархист М. А. Бакунин.
Суд приговорил Каракозова к смертной казни, и он был повешен 3 сентября 1866 года на Смоленском поле в Петербурге, а Ишутин умер на каторге в 1879 году. По их делу были арестованы 197 человек, но суду были переданы 36. Все они получили разные сроки каторги и ссылки.
По делу ишутинцев правительство сделало выводы: ужесточило режим. Во-первых, были закрыты журналы «Современник» и «Русское Слово», в которых печатались произведения Чернышевского, Салтыкова-Щедрина, Успенского, Писарева, Шелгунова и других радикалов и прогрессистов. Был уволен с поста министра народного просвещения либерал А. В. Головнин, а на его место назначен обер-прокурор Святейшего Синода граф Д. А. Толстой (впоследствии министр внутренних дел). Петербургским генерал-губернатором вместо А. А. Суворова был назначен ревностный сподвижник М. Н. Муравьева в Польше генерал Трепов, а шефом жандармов стал молодой и энергичный генерал-майор свиты граф Петр Андреевич Шувалов, вскоре прозванный «Петром IV» из-за необъятной власти, которую он получил.
Павильон «Бабигон» и Зимний дворец
Вот в таких обстоятельствах – в избавлении от смерти, в необходимости казнить 25-летнего Каракозова и в растерянности от того, что за все свои благодеяния он почти получил пулю, Катенька Долгорукова и пошла навстречу мольбе Александра подарить ему свою любовь. Об этом царя известила Шебеко, и он назначил местом встречи петергофский павильон «Бабигон», находившийся в 3 верстах от главного петергофского дворца, в котором останавливались царские гости. «Бабигон» стоял в конце большого Петергофского парка. Окруженный кустарниками и цветами, уединенный и тихий, он и стал хранителем тайны их первого любовного свидания.
Впоследствии княгиня Долгорукова говорила, что во время этой встречи она была близка к обмороку и что – совсем уж неожиданно для нее – почти в таком же состоянии трепета и восторга был и ее возлюбленный. Расставаясь, царь сказал: «Я не свободен сейчас, но при первой же возможности я женюсь на тебе, ибо отныне и навеки я перед Богом считаю тебя своею женой. До завтра! Храни и благослови тебя Бог!»
С этого дня княжна стала чуть ли не каждый день приходить в «Бабигон». А когда наступила осень и пошли затяжные дожди, местом их свиданий стал Зимний дворец. Александр приспособил для встреч с нею кабинет Николая I, располагавшийся на первом этаже и имевший отдельный вход прямо с площади. Кабинет был невелик: мебель, картины, портьеры – все в нем оставалось прежним, только теперь сюда никто не входил. Некоторое время никто ничего не подозревал, ибо другой вход в кабинет был потайным, так как он соединялся с апартаментами Александра, расположенными на втором этаже. Здесь до поры и времени и происходили тайные свидания царя и Катеньки Долгоруковой.
Впоследствии княгиня Долгорукова говорила, что во время этой встречи она была близка к обмороку и что – совсем уж неожиданно для нее – почти в таком же состоянии трепета и восторга был и ее возлюбленный. Расставаясь, царь сказал: «Я не свободен сейчас, но при первой же возможности я женюсь на тебе, ибо отныне и навеки я перед Богом считаю тебя своею женой. До завтра! Храни и благослови тебя Бог!»
С этого дня княжна стала чуть ли не каждый день приходить в «Бабигон». А когда наступила осень и пошли затяжные дожди, местом их свиданий стал Зимний дворец. Александр приспособил для встреч с нею кабинет Николая I, располагавшийся на первом этаже и имевший отдельный вход прямо с площади. Кабинет был невелик: мебель, картины, портьеры – все в нем оставалось прежним, только теперь сюда никто не входил. Некоторое время никто ничего не подозревал, ибо другой вход в кабинет был потайным, так как он соединялся с апартаментами Александра, расположенными на втором этаже. Здесь до поры и времени и происходили тайные свидания царя и Катеньки Долгоруковой.
Сватовство, обручение и венчание цесаревича
В то время, когда происходили эти события, цесаревич Александр Александрович решил жениться и остановил свой выбор на датской принцессе Дагмаре, которая вот уже более года безраздельно владела его сердцем. Но он был скромен и очень застенчив и не осмеливался говорить ей о своих чувствах, хотя догадывался, что бывшая невеста покойного брата, кажется, неравнодушна к нему. (Он познакомился с Дагмарой год назад у постели своего умирающего старшего брата Николая, и она очень понравилась ему.) Летом 1866 года цесаревич уехал путешествовать в Европу с намерением заехать в Копенгаген и там еще раз проверить свои чувства к Минни, как звали Дагмару в узком семейном кругу Романовых. Когда цесаревич увидел ее снова, решимость объясниться с Дагмарой, стала необоримой. И все же он не решался сделать последний шаг, не зная, как отнесется к этому датская принцесса.
Сначала цесаревич решил посоветоваться с отцом: «Я чувствую, что могу, и даже очень, полюбить милую Минни, тем более, что она так нам дорога. Дай Бог, чтобы все устроилось, как я желаю. Решительно не знаю, что скажет на все это милая Минни, я не знаю ее чувства ко мне, и это меня очень мучает. Я уверен, что мы можем быть так счастливы вместе. Я молюсь усердно Богу, чтобы Он благословил меня и устроил мое счастье».
Наконец 11 июня он решился сделать предложение, о чем в тот же день писал отцу. «Я уже собирался несколько раз говорить с нею, но все не решался, хотя и были несколько раз вдвоем. Когда мы рассматривали фотографические альбомы вдвоем, мои мысли были совсем не на карточках; я только и думал, как бы приступить с моею просьбой. Наконец я решился и даже не успел всего сказать, что хотел... Минни бросилась ко мне на шею и заплакала. Я, конечно, не мог также удержаться от слез. Я ей сказал, что милый наш Никса много молится за нас, конечно, в эту минуту радуется с нами. Слезы у меня так и текли. Я ее спросил, может ли она любить еще кого-нибудь, кроме милого Никса. Она отвечала мне, что никого, кроме его брата, и снова мы крепко обнялись. Много говорили и вспоминали о Никсе, о последних днях его жизни в Ницце и его кончине. Потом пришла королева, король и братья, все обнимали нас и поздравляли. У всех были слезы на глазах».
17 июня 1866 года цесаревич был помолвлен в Копенгагене, а через 3 месяца нареченная невеста прибыла в Кронштадт, где ее встретили император, императрица и другие члены семьи. Из Кронштадта они все поехали в Царское Село, а 17 сентября 1866 года, в день Веры, Надежды, Любови и матери их Софьи – в ясный и по-летнему теплый день въехали в Петербург. Весь Невский проспект был заполнен бесконечной вереницей золоченых придворных карет, многочисленной свитой, следовавшей верхами за каретой, в которой рядом с невестой сидела и императрица-мать, и гвардейскими полками, стоявшими шпалерами вдоль проспекта. Дома были украшены цветами, коврами, русскими и датскими флагами.
Возле Казанского собора кортеж остановился, и члены царской фамилии взошли на ступени храма, где их встретили митрополит Исидор и причт, окруженный клиром в парадным облачением. После молебна все поехали в Зимний дворец, и по дороге туда, принцесса непрерывно кланялась на обе стороны, прижимая руки к сердцу. Толпы народа стояли и возле Зимнего дворца, приветствуя невесту цесаревича, и потому Дагмара много раз выходила на балкон, чтобы поклонами благодарить своих новых подданных. А вечером цесаревич, Дагмара и императрица Мария Александровна проехали по главным улицам Петербурга, встречаемые радостными и восторженными криками.
13 октября состоялся обряд обручения, миропомазания и наречение новым именем – великой княжной Марией Федоровной, а еще через полмесяца был издан «манифест» о вступлении в брак Александра Александровича и Марии Федоровны. В честь их бракосочетания объявили амнистию, а с неисправных должников были сложены недоимки и взыскания.
Датской принцессе было непросто занять подобающее ей место в российской императорской семье и при петербургском дворе, но она успешно справилась с этим. Правда, вызвала неудовольствие партии великого князя Константина Николаевича и радость его политических противников, потому что была откровенной ретроградкой, а Константин Николаевич слыл либералом. Поэтому Мария Федоровна опиралась на тех царедворцев, которые были близки ей по духу и взглядам. Первым из них оказался шеф жандармов и начальник Третьего отделения граф Петр Андреевич Шувалов, а вторым – его двоюродный дядя, гофмаршал двора цесаревича, Владимир Яковлевич Скарятин – сын Якова Федоровича Скарятина, одного из убийц императора Павла.
Сначала цесаревич решил посоветоваться с отцом: «Я чувствую, что могу, и даже очень, полюбить милую Минни, тем более, что она так нам дорога. Дай Бог, чтобы все устроилось, как я желаю. Решительно не знаю, что скажет на все это милая Минни, я не знаю ее чувства ко мне, и это меня очень мучает. Я уверен, что мы можем быть так счастливы вместе. Я молюсь усердно Богу, чтобы Он благословил меня и устроил мое счастье».
Наконец 11 июня он решился сделать предложение, о чем в тот же день писал отцу. «Я уже собирался несколько раз говорить с нею, но все не решался, хотя и были несколько раз вдвоем. Когда мы рассматривали фотографические альбомы вдвоем, мои мысли были совсем не на карточках; я только и думал, как бы приступить с моею просьбой. Наконец я решился и даже не успел всего сказать, что хотел... Минни бросилась ко мне на шею и заплакала. Я, конечно, не мог также удержаться от слез. Я ей сказал, что милый наш Никса много молится за нас, конечно, в эту минуту радуется с нами. Слезы у меня так и текли. Я ее спросил, может ли она любить еще кого-нибудь, кроме милого Никса. Она отвечала мне, что никого, кроме его брата, и снова мы крепко обнялись. Много говорили и вспоминали о Никсе, о последних днях его жизни в Ницце и его кончине. Потом пришла королева, король и братья, все обнимали нас и поздравляли. У всех были слезы на глазах».
17 июня 1866 года цесаревич был помолвлен в Копенгагене, а через 3 месяца нареченная невеста прибыла в Кронштадт, где ее встретили император, императрица и другие члены семьи. Из Кронштадта они все поехали в Царское Село, а 17 сентября 1866 года, в день Веры, Надежды, Любови и матери их Софьи – в ясный и по-летнему теплый день въехали в Петербург. Весь Невский проспект был заполнен бесконечной вереницей золоченых придворных карет, многочисленной свитой, следовавшей верхами за каретой, в которой рядом с невестой сидела и императрица-мать, и гвардейскими полками, стоявшими шпалерами вдоль проспекта. Дома были украшены цветами, коврами, русскими и датскими флагами.
Возле Казанского собора кортеж остановился, и члены царской фамилии взошли на ступени храма, где их встретили митрополит Исидор и причт, окруженный клиром в парадным облачением. После молебна все поехали в Зимний дворец, и по дороге туда, принцесса непрерывно кланялась на обе стороны, прижимая руки к сердцу. Толпы народа стояли и возле Зимнего дворца, приветствуя невесту цесаревича, и потому Дагмара много раз выходила на балкон, чтобы поклонами благодарить своих новых подданных. А вечером цесаревич, Дагмара и императрица Мария Александровна проехали по главным улицам Петербурга, встречаемые радостными и восторженными криками.
13 октября состоялся обряд обручения, миропомазания и наречение новым именем – великой княжной Марией Федоровной, а еще через полмесяца был издан «манифест» о вступлении в брак Александра Александровича и Марии Федоровны. В честь их бракосочетания объявили амнистию, а с неисправных должников были сложены недоимки и взыскания.
Датской принцессе было непросто занять подобающее ей место в российской императорской семье и при петербургском дворе, но она успешно справилась с этим. Правда, вызвала неудовольствие партии великого князя Константина Николаевича и радость его политических противников, потому что была откровенной ретроградкой, а Константин Николаевич слыл либералом. Поэтому Мария Федоровна опиралась на тех царедворцев, которые были близки ей по духу и взглядам. Первым из них оказался шеф жандармов и начальник Третьего отделения граф Петр Андреевич Шувалов, а вторым – его двоюродный дядя, гофмаршал двора цесаревича, Владимир Яковлевич Скарятин – сын Якова Федоровича Скарятина, одного из убийц императора Павла.
Второе покушение
16 мая 1867 года император с сыновьями Александром и Владимиром и в сопровождении большой свиты выехал в Париж на Всемирную выставку. 20 мая они прибыли в столицу Франции, где их встречал Наполеон III, поселивший высоких гостей в Елисейском дворце – в тех же апартаментах, которые в 1814 и 1815 годах занимал Александр I. Каждый день пребывания императора и великих князей в Париже сопровождался пышными и блестящими торжествами и празднествами – обед и бал в Тюильри сменился парадным спектаклем в опере, а затем последовало и посещение выставки. Однако официальный протокол не отражал всего разнообразия мероприятий, которые Александр II посетил в Париже. Не знали об этом приставленные к царю французские агенты и даже шеф Третьего отделения граф Орлов, сопровождавший царя. Дело было в том, что Александр собрался в Париж не только потому, что ему хотелось увидеть великий город, двор Наполеона III и Всемирную выставку, но еще и потому, что там в то время его ждала Катенька Долгорукова.
В первый же день приезда Александр отправился в Комическую оперу, но уехал со спектакля, заявив, что он скучен. Вернувшись в Елисейский дворец, царь около полуночи постучал в двери апартаментов графа Адлерберга и попросил у него денег.
– Сколько вам нужно? – спросил удивленный граф.
– Даже не знаю, может быть, сотню тысяч франков?
Адлерберг дал Александру 100 000. Но как только царь вышел, министр двора тут же сообщил находившемуся в том же дворце шефу жандармов Шувалову, что император ушел, как он сказал, на прогулку и просил его не сопровождать. Шувалов не забеспокоился, потому что по инструкции за царем, куда бы он ни пошел, русские агенты должны были следовать, без всякого дополнительного распоряжения. Однако время шло, а Александра не было. Он вернулся во дворец только в 3 часа ночи. А утром агенты доложили, что царь взял наемный фиакр и поехал в дом, где остановились, как выяснили агенты, две знатные дамы: одной из них была Китти Долгорукова, второй – жена ее брата Михаила (до замужества итальянская графиня Вулкано).
25 мая в честь Александра на Лоншанском поле был устроен смотр войск. После смотра Александр, Наполеон III и свиты обоих императоров неспешно и торжественно ехали к городу через Булонский лес. Наполеон, Александр и великие князья ехали в одной открытой коляске, как вдруг раздался выстрел, но пуля попала в лошадь французского шталмейстера, следовавшего рядом. Стрелявшего задержали. Им оказался 20-летний польский эмигрант Антон Иосифович Березовский – сын бедного дворянина Волынской губернии. 16-ти лет он участвовал в восстании 1863 года, а потом бежал за границу. Два года он работал в слесарной мастерской и, как выяснилось, не был связан ни с какими революционными организациями. Когда его предали французскому суду присяжных заседателей, он заявил, что покушение на царя было задумано и осуществлено им одним, без чьей-либо помощи и соучастия. Покушение он считает своим личным делом и просит рассматривать его как акт мести за вековое угнетение Польши и за те жестокости, которые совершали русские войска и царская администрация при подавлении восстания 1863 года. Симпатии к Польше были во Франции многовековой традицией, Березовский был молод, и суд присяжных приговорил его к пожизненной каторге.
Мужество и невозмутимость Александра, проявившееся при втором покушении на его жизнь, стали, похоже, неотъемлемой чертой характера императора. Всякий раз, когда это впоследствии случалось (а на жизнь Александра покушались еще 6 раз), безбоязненность и неустрашимость ни разу не оставили царя. В Париже, как и в Петербурге после покушения Каракозова, русский царь стал предметом всеобщего восторга и поклонения. Эти чувства испытывала и Катенька Долгорукова.
Их встречи продолжились в Елисейском дворце. Катеньке особенно импонировало, что она гуляет в том же самом саду, где некогда прогуливался сам Наполеон, а теперь именно здесь российский император клянется ей в своей неизменной любви и заверяет ее в том, что она и теперь перед Богом – его жена. Здесь же Александр признался ей и в том, что с тех пор, как он полюбил ее, не было ни одной женщины, которую бы он приблизил к себе. С этих пор их связь стала еще прочнее.
В первый же день приезда Александр отправился в Комическую оперу, но уехал со спектакля, заявив, что он скучен. Вернувшись в Елисейский дворец, царь около полуночи постучал в двери апартаментов графа Адлерберга и попросил у него денег.
– Сколько вам нужно? – спросил удивленный граф.
– Даже не знаю, может быть, сотню тысяч франков?
Адлерберг дал Александру 100 000. Но как только царь вышел, министр двора тут же сообщил находившемуся в том же дворце шефу жандармов Шувалову, что император ушел, как он сказал, на прогулку и просил его не сопровождать. Шувалов не забеспокоился, потому что по инструкции за царем, куда бы он ни пошел, русские агенты должны были следовать, без всякого дополнительного распоряжения. Однако время шло, а Александра не было. Он вернулся во дворец только в 3 часа ночи. А утром агенты доложили, что царь взял наемный фиакр и поехал в дом, где остановились, как выяснили агенты, две знатные дамы: одной из них была Китти Долгорукова, второй – жена ее брата Михаила (до замужества итальянская графиня Вулкано).
25 мая в честь Александра на Лоншанском поле был устроен смотр войск. После смотра Александр, Наполеон III и свиты обоих императоров неспешно и торжественно ехали к городу через Булонский лес. Наполеон, Александр и великие князья ехали в одной открытой коляске, как вдруг раздался выстрел, но пуля попала в лошадь французского шталмейстера, следовавшего рядом. Стрелявшего задержали. Им оказался 20-летний польский эмигрант Антон Иосифович Березовский – сын бедного дворянина Волынской губернии. 16-ти лет он участвовал в восстании 1863 года, а потом бежал за границу. Два года он работал в слесарной мастерской и, как выяснилось, не был связан ни с какими революционными организациями. Когда его предали французскому суду присяжных заседателей, он заявил, что покушение на царя было задумано и осуществлено им одним, без чьей-либо помощи и соучастия. Покушение он считает своим личным делом и просит рассматривать его как акт мести за вековое угнетение Польши и за те жестокости, которые совершали русские войска и царская администрация при подавлении восстания 1863 года. Симпатии к Польше были во Франции многовековой традицией, Березовский был молод, и суд присяжных приговорил его к пожизненной каторге.
Мужество и невозмутимость Александра, проявившееся при втором покушении на его жизнь, стали, похоже, неотъемлемой чертой характера императора. Всякий раз, когда это впоследствии случалось (а на жизнь Александра покушались еще 6 раз), безбоязненность и неустрашимость ни разу не оставили царя. В Париже, как и в Петербурге после покушения Каракозова, русский царь стал предметом всеобщего восторга и поклонения. Эти чувства испытывала и Катенька Долгорукова.
Их встречи продолжились в Елисейском дворце. Катеньке особенно импонировало, что она гуляет в том же самом саду, где некогда прогуливался сам Наполеон, а теперь именно здесь российский император клянется ей в своей неизменной любви и заверяет ее в том, что она и теперь перед Богом – его жена. Здесь же Александр признался ей и в том, что с тех пор, как он полюбил ее, не было ни одной женщины, которую бы он приблизил к себе. С этих пор их связь стала еще прочнее.
Рождение великого князя Николая Александровича
В 1868 году Александру II исполнилось 50 лет. Это событие отмечалось в семейном кругу, и если бы не полувековой юбилей шефства царя над лейб-гвардейским гусарским полком (Александр был назначен его шефом, как только родился. – В. Б.) то юбилей прошел бы почти незамеченным. Однако торжества, в которых участвовал не только весь личный состав, но и ветераны, не могли остаться незамеченными. Таким образом, и 50-летие Александра получило известный резонанс, по крайней мере в гвардии.
А через три недели после этого, 6 мая 1868 года, в Царском Селе великая княгиня Мария Федоровна родила первенца. Его отец – великий князь Александр Александрович – записал в дневнике: «Минни разбудила меня в начале пятого часа, говоря, что у нее начинаются сильные боли и не дают ей спать, однако по временам она снова засыпала и просыпалась до 8 часов утра. Наконец мы встали и отправились одеваться. Одевшись и выпив кофе, пошел скорее к моей душке, которая уже не могла окончить свой туалет, потому что боли делались чаще, чаще и сильнее. Я скорее написал Маме записку, и Мама и Папа приехали около 10 часов, и Мама осталась, а Папа уехал домой. Минни уже начинала страдать достаточно сильно и даже кричала по временам. Около 12 1/2 жена перешла уже на кушетку, где все было приготовлено. Боли становились все сильнее и сильнее, и Минни очень страдала. Папа вернулся и помогал мне держать мою душку все время. Наконец в половине третьего пришла последняя минута, и все страдания прекратились разом. Бог послал нам сына, которого мы нарекли Николаем. Что за радость была – это нельзя себе представить. Я бросился обнимать мою душку-жену, которая разом повеселела и была счастлива ужасно. Я плакал, как дитя, и на душе было легко и приятно».
Едва ли младенцу дали это имя в честь прадеда Николая Павловича, который по-прежнему оставался непопулярным и не прибавил бы популярности новому потенциальному цесаревичу. Скорее всего, имя новорожденному дали в честь его недавно скончавшегося дяди – Николая Александровича. К тому же покойный был и любимым братом цесаревича Александра Александровича, и старшим сыном царя и царицы, и первым женихом Марии Федоровны.
Новорожденному Николаю Александровичу суждено было стать последним российским императором. Он появился на свет 6 мая в день праведного великомученика Иова, библейское предание о котором очень напоминает жизнь Николая II. И будущий император часто задумывался об этом, считая, что день его рождения имел провидческий смысл.
Иов безропотно прошел через все испытания – потерял все, что нажил, и был свидетелем смерти своих детей. То же самое было написано на роду и этому младенцу. И когда впоследствии в день своего рождения Николай II читал библейскую «Книгу Иова», ему не раз бросались в глаза строки из 3 главы: «Погибни день, в который я родился, и ночь, в которую сказано: зачался человек!.. Для чего не умер я, выходя из утробы, и не скончался, когда вышел из чрева?.. Нет мне мира, нет покоя, нет отрады, постигло несчастье». В какой-то степени это сделало Николая фаталистом, убежденным, что судьба его уже была предопределена самим временем появления его на свет. Накануне крушения монархии, как впоследствии писал об этом великий князь Александр Михайлович, Николай сказал: «На все воля Божия. Я родился 6 мая – в день поминовения многострадального Иова. Я готов принять свою судьбу».
Но это случится через 50 лет, а тогда, в день появления на свет своего первого внука, император Александр II объявил амнистию, причем наибольшие льготы получили политические преступники – участники восстания в Польше и русские революционеры. Всех политических каторжан перевели в разряд ссыльных, а ссыльным разрешили поселяться в городах и даже в России, но в отдаленных от столиц губерниях.
А через три недели после этого, 6 мая 1868 года, в Царском Селе великая княгиня Мария Федоровна родила первенца. Его отец – великий князь Александр Александрович – записал в дневнике: «Минни разбудила меня в начале пятого часа, говоря, что у нее начинаются сильные боли и не дают ей спать, однако по временам она снова засыпала и просыпалась до 8 часов утра. Наконец мы встали и отправились одеваться. Одевшись и выпив кофе, пошел скорее к моей душке, которая уже не могла окончить свой туалет, потому что боли делались чаще, чаще и сильнее. Я скорее написал Маме записку, и Мама и Папа приехали около 10 часов, и Мама осталась, а Папа уехал домой. Минни уже начинала страдать достаточно сильно и даже кричала по временам. Около 12 1/2 жена перешла уже на кушетку, где все было приготовлено. Боли становились все сильнее и сильнее, и Минни очень страдала. Папа вернулся и помогал мне держать мою душку все время. Наконец в половине третьего пришла последняя минута, и все страдания прекратились разом. Бог послал нам сына, которого мы нарекли Николаем. Что за радость была – это нельзя себе представить. Я бросился обнимать мою душку-жену, которая разом повеселела и была счастлива ужасно. Я плакал, как дитя, и на душе было легко и приятно».
Едва ли младенцу дали это имя в честь прадеда Николая Павловича, который по-прежнему оставался непопулярным и не прибавил бы популярности новому потенциальному цесаревичу. Скорее всего, имя новорожденному дали в честь его недавно скончавшегося дяди – Николая Александровича. К тому же покойный был и любимым братом цесаревича Александра Александровича, и старшим сыном царя и царицы, и первым женихом Марии Федоровны.
Новорожденному Николаю Александровичу суждено было стать последним российским императором. Он появился на свет 6 мая в день праведного великомученика Иова, библейское предание о котором очень напоминает жизнь Николая II. И будущий император часто задумывался об этом, считая, что день его рождения имел провидческий смысл.
Иов безропотно прошел через все испытания – потерял все, что нажил, и был свидетелем смерти своих детей. То же самое было написано на роду и этому младенцу. И когда впоследствии в день своего рождения Николай II читал библейскую «Книгу Иова», ему не раз бросались в глаза строки из 3 главы: «Погибни день, в который я родился, и ночь, в которую сказано: зачался человек!.. Для чего не умер я, выходя из утробы, и не скончался, когда вышел из чрева?.. Нет мне мира, нет покоя, нет отрады, постигло несчастье». В какой-то степени это сделало Николая фаталистом, убежденным, что судьба его уже была предопределена самим временем появления его на свет. Накануне крушения монархии, как впоследствии писал об этом великий князь Александр Михайлович, Николай сказал: «На все воля Божия. Я родился 6 мая – в день поминовения многострадального Иова. Я готов принять свою судьбу».
Но это случится через 50 лет, а тогда, в день появления на свет своего первого внука, император Александр II объявил амнистию, причем наибольшие льготы получили политические преступники – участники восстания в Польше и русские революционеры. Всех политических каторжан перевели в разряд ссыльных, а ссыльным разрешили поселяться в городах и даже в России, но в отдаленных от столиц губерниях.