Петр Андреевич Клейнмихель
Одной из наиболее одиозных фигур царствования Николая был Петр Андреевич Клейнмихель (1793–1869). Начав военную карьеру в 1812 году адъютантом Аракчеева, он через 7 лет стал начальником штаба военных поселений, а в 1826 году – генерал-адъютантом в свите Николая. Дальнейшую карьеру он сделал благодаря родству с фавориткой Николая фрейлиной Варварой Аркадьевной Нелидовой. Еще более возвысился Клейнмихель, взяв на себя более чем деликатную миссию воспитания внебрачных детей Николая.
Это случилось после того, как П. А. Клейнмихель женился во второй раз на молодой, богатой и бездетной вдове Клеопатре Петровне Хорват, урожденной Ильинской. Ее родная сестра Елизавета Петровна Ильинская была замужем за Аркадием Аркадьевичем Нелидовым – братом смольнянки Варвары Аркадьевны. Выпущенная из Смольного института В. А. Нелидова стала жить в служебной квартире Клейнмихелей, размещавшейся в Главном штабе на площади против Зимнего дворца. На красавицу Варвару Нелидову и обратил внимание Николай. У П. А. Клейнмихеля от второго брака было 5 сыновей и 3 дочери, хотя было известно, что первая жена разошлась с ним из-за того, что Петр Андреевич оказался бесплодным. Это подтверждает в своих мемуарах и военный инженер барон А. И. Дельвиг (двоюродный брат поэта А. А. Дельвига), служивший под началом Клейнмихеля. Рассказывали, что когда очередная любовница императора оказывалась в положении, то графиня Клеопатра Петровна Клейнмихель имитировала беременность, увеличивая объем талии подкладными подушечками и поясами и наращивая живот до тех пор, пока не происходили роды у пассии Николая Павловича. Тогда и Клеопатра Петровна оповещала о том, что родила, и предъявляла обществу очередных сына или дочь, давая им фамилию мужа, хотя своих детей у нее не было.
Генерал от инфантерии, генерал-адъютант, а с 1839 г. и граф, Клейнмихель был и главнокомандующим путями сообщения. Среди эпохальных свершений, к коим был причастным П. А. Клейнмихель, значится и Царскосельская железная дорога – первая в России одноколейная пассажирская линия протяженностью 25 верст, связывавшая Петербург с Павловском. Эту, как ее называли в России, «железку», или «чугунку» (рельсы первых дорог делались из чугуна), по которой стал бегать, по российскому выражению, «сухопутный пароход», «пароходный дилижанец» и, наконец, «паровая телега», построили по проекту и под наблюдением профессора Венского политехнического института Франца-Антона фон Герстнора в 1836–1838 годах, но лавры пожал, конечно же, Клейнмихель.
Первая очередь дороги была проложена между Петербургом и Царским Селом, поэтому вся она стала называться «Царскосельской». Ее открытие произошло 30 октября 1837 года. Николай был одним из пассажиров первого поезда, состоявшего из 8 вагонов. Расстояние в 21 версту поезд пробежал за 33 минуты. Среди наград, полученных Клейнмихелем от царя в связи с открытием движения по Царскосельской дороге, была и трость с бриллиантами в рукояти. Придворные поздравляли Клейнмихеля с новой царской милостью, и только злоязыкий князь А. С. Меншиков сказал главному путейцу России: «На месте государя я не пожалел бы для вас и ста палок».
Однако строительство Царскосельской дороги оказалось лишь прелюдией к созданию уже не одноколейной, а двухпутной железной дороги между Петербургом и Москвой – сооружению не в пример более сложному, нежели предыдущее. П. А. Клейнмихелю в этом деле выпала та же роль – главного руководителя и администратора... К моменту окончания строительства в 1851 году дорога была крупнейшей в мире: кроме пути длиной более чем в 600 верст, было сооружено около 300 различных зданий и 184 моста. Но какой ценой это делалось! Недаром Н. А. Некрасов в знаменитом хрестоматийном стихотворении «Железная дорога» воскликнул: «А по бокам-то все косточки русские!» Это были тысячи безвестных русских мучеников, на костях которых и стояла дорога, которая к тому же оказалась и необычайно дорого2й. На ее строительство было израсходовано 64 млн рублей – в 3 раза больше, чем на Западе. А разница уплыла в карманы чиновников и самого графа. Когда один из послов как-то спросил Николая, сколько же стоит Николаевская железная дорога, царь ответил ему так: «Об этом знают только двое: Бог да Клейнмихель».
В 1843–1850 годах Клейнмихель руководил и строительством первого постоянного моста через Большую Неву – Благовещенского. С 1856 года мост назывался «Николаевским», с 1918 года – «Лейтенанта Шмидта». Первый в истории Санкт-Петербурга огромный (треть версты) каменный мост в 7 пролетов, один из которых разводился, справедливо вызывал восхищение современников. Проект его разработал военный инженер Станислав Валерианович Кербедз, создатель множества выдающихся сооружений в Санкт-Петербурге и других городах России. Строительство моста началось с того, что в дно Невы стали вбивать тысячи свай. Работы велись по старинке, почти вручную, и Кербедз, чтобы облегчить, ускорить и удешевить работы, решил придумать машину для вбивания свай. Пока он производил расчеты и рисовал чертежи, дело, хотя и медленно, все же шло вперед. Перед тем, как сделать заказ на изготовление машины, Кербедз показал свои чертежи Клейнмихелю, прося у него помощи в изготовлении опытного образца.
Кербедз недолго ждал ответа. Граф объявил ему письменно строгий выговор за то, что тот не изобрел такую машину раньше, чем и ввел казну в огромные и напрасные расходы. Таким был уровень научно-техниче-ской мысли главного управляющего путями сообщения и публичными зданиями, к тому времени уже и члена Государственного совета графа и генерал-адъютанта П. А. Клейнмихеля.
Услуги, оказываемые четой Клейнмихель царю, а также постоянная близость ко двору из-за интенсивного строительства множества дворцовых и общественных зданий, ни одно из которых не строилось без утверждения императора, делали П. А. Клейнмихеля столь же безнаказанным человеком, как А. X. Бенкендорф, В. Ф. Адлерберг или А. Ф. Орлов. Как-то на почтовой станции не оказалось свободных лошадей, и взбешенный задержкой Клейнмихель насмерть забил станционного смотрителя. Об этом доложили Николаю, но тот ограничился тем, что приказал Клейнмихелю позаботиться о судьбе вдовы и сирот убитого им кормильца.
И еще раз Николай выказал неудовольствие своим другом: однажды курьер из ведомства путей сообщения вез чемодан с 300 000 рублей и каким-то образом потерял его, не доезжая Луги. Начался розыск, но деньги не находились, и тогда Клейнмихель, скрепя сердце, доложил о случившемся Николаю. Прошло время, и к Клейнмихелю явился крестьянин с чемоданом денег, объяснив, что чемодан он нашел уже давно, но не хотел сдавать его в полицию, чтобы не лишиться вознаграждения за находку. Он сам начал разыскивать хозяина денег, потому-то и потерял столько времени, так как поиск оказался нелегким. Клейнмихель дал честному крестьянину 10 рублей, а когда тот стал робко просить прибавки, сказал, что прибавит ему розг за то, что не сразу заявил о находке. С тем мужик и ушел.
Об этом Клейнмихель тоже доложил Николаю. Тот был поражен скряжничеством Петра Алексеевича и велел Клейнмихелю выдать мужику 3000 рублей, но не из доставленных им казенных денег, а из собственных денег графа. Клейнмихель тотчас исполнил приказ Николая и дал честному мужику 3000 рублей, но тому деньги впрок не пошли: он не знал, как ими распорядиться, и вскоре спился.
Вместе с тем Клейнмихелю нельзя отказать в расторопности, необычайном напоре и бесстрашии браться за любое новое дело – будь то строительство первой в России железной дороги или первого каменного моста через Большую Неву, возведение дворца или строительство телеграфной линии Петербург – Варшава. Однако все это сопровождалось самым разнузданным деспотизмом и ни с чем не сравнимым казнокрадством.
Это случилось после того, как П. А. Клейнмихель женился во второй раз на молодой, богатой и бездетной вдове Клеопатре Петровне Хорват, урожденной Ильинской. Ее родная сестра Елизавета Петровна Ильинская была замужем за Аркадием Аркадьевичем Нелидовым – братом смольнянки Варвары Аркадьевны. Выпущенная из Смольного института В. А. Нелидова стала жить в служебной квартире Клейнмихелей, размещавшейся в Главном штабе на площади против Зимнего дворца. На красавицу Варвару Нелидову и обратил внимание Николай. У П. А. Клейнмихеля от второго брака было 5 сыновей и 3 дочери, хотя было известно, что первая жена разошлась с ним из-за того, что Петр Андреевич оказался бесплодным. Это подтверждает в своих мемуарах и военный инженер барон А. И. Дельвиг (двоюродный брат поэта А. А. Дельвига), служивший под началом Клейнмихеля. Рассказывали, что когда очередная любовница императора оказывалась в положении, то графиня Клеопатра Петровна Клейнмихель имитировала беременность, увеличивая объем талии подкладными подушечками и поясами и наращивая живот до тех пор, пока не происходили роды у пассии Николая Павловича. Тогда и Клеопатра Петровна оповещала о том, что родила, и предъявляла обществу очередных сына или дочь, давая им фамилию мужа, хотя своих детей у нее не было.
Генерал от инфантерии, генерал-адъютант, а с 1839 г. и граф, Клейнмихель был и главнокомандующим путями сообщения. Среди эпохальных свершений, к коим был причастным П. А. Клейнмихель, значится и Царскосельская железная дорога – первая в России одноколейная пассажирская линия протяженностью 25 верст, связывавшая Петербург с Павловском. Эту, как ее называли в России, «железку», или «чугунку» (рельсы первых дорог делались из чугуна), по которой стал бегать, по российскому выражению, «сухопутный пароход», «пароходный дилижанец» и, наконец, «паровая телега», построили по проекту и под наблюдением профессора Венского политехнического института Франца-Антона фон Герстнора в 1836–1838 годах, но лавры пожал, конечно же, Клейнмихель.
Первая очередь дороги была проложена между Петербургом и Царским Селом, поэтому вся она стала называться «Царскосельской». Ее открытие произошло 30 октября 1837 года. Николай был одним из пассажиров первого поезда, состоявшего из 8 вагонов. Расстояние в 21 версту поезд пробежал за 33 минуты. Среди наград, полученных Клейнмихелем от царя в связи с открытием движения по Царскосельской дороге, была и трость с бриллиантами в рукояти. Придворные поздравляли Клейнмихеля с новой царской милостью, и только злоязыкий князь А. С. Меншиков сказал главному путейцу России: «На месте государя я не пожалел бы для вас и ста палок».
Однако строительство Царскосельской дороги оказалось лишь прелюдией к созданию уже не одноколейной, а двухпутной железной дороги между Петербургом и Москвой – сооружению не в пример более сложному, нежели предыдущее. П. А. Клейнмихелю в этом деле выпала та же роль – главного руководителя и администратора... К моменту окончания строительства в 1851 году дорога была крупнейшей в мире: кроме пути длиной более чем в 600 верст, было сооружено около 300 различных зданий и 184 моста. Но какой ценой это делалось! Недаром Н. А. Некрасов в знаменитом хрестоматийном стихотворении «Железная дорога» воскликнул: «А по бокам-то все косточки русские!» Это были тысячи безвестных русских мучеников, на костях которых и стояла дорога, которая к тому же оказалась и необычайно дорого2й. На ее строительство было израсходовано 64 млн рублей – в 3 раза больше, чем на Западе. А разница уплыла в карманы чиновников и самого графа. Когда один из послов как-то спросил Николая, сколько же стоит Николаевская железная дорога, царь ответил ему так: «Об этом знают только двое: Бог да Клейнмихель».
В 1843–1850 годах Клейнмихель руководил и строительством первого постоянного моста через Большую Неву – Благовещенского. С 1856 года мост назывался «Николаевским», с 1918 года – «Лейтенанта Шмидта». Первый в истории Санкт-Петербурга огромный (треть версты) каменный мост в 7 пролетов, один из которых разводился, справедливо вызывал восхищение современников. Проект его разработал военный инженер Станислав Валерианович Кербедз, создатель множества выдающихся сооружений в Санкт-Петербурге и других городах России. Строительство моста началось с того, что в дно Невы стали вбивать тысячи свай. Работы велись по старинке, почти вручную, и Кербедз, чтобы облегчить, ускорить и удешевить работы, решил придумать машину для вбивания свай. Пока он производил расчеты и рисовал чертежи, дело, хотя и медленно, все же шло вперед. Перед тем, как сделать заказ на изготовление машины, Кербедз показал свои чертежи Клейнмихелю, прося у него помощи в изготовлении опытного образца.
Кербедз недолго ждал ответа. Граф объявил ему письменно строгий выговор за то, что тот не изобрел такую машину раньше, чем и ввел казну в огромные и напрасные расходы. Таким был уровень научно-техниче-ской мысли главного управляющего путями сообщения и публичными зданиями, к тому времени уже и члена Государственного совета графа и генерал-адъютанта П. А. Клейнмихеля.
Услуги, оказываемые четой Клейнмихель царю, а также постоянная близость ко двору из-за интенсивного строительства множества дворцовых и общественных зданий, ни одно из которых не строилось без утверждения императора, делали П. А. Клейнмихеля столь же безнаказанным человеком, как А. X. Бенкендорф, В. Ф. Адлерберг или А. Ф. Орлов. Как-то на почтовой станции не оказалось свободных лошадей, и взбешенный задержкой Клейнмихель насмерть забил станционного смотрителя. Об этом доложили Николаю, но тот ограничился тем, что приказал Клейнмихелю позаботиться о судьбе вдовы и сирот убитого им кормильца.
И еще раз Николай выказал неудовольствие своим другом: однажды курьер из ведомства путей сообщения вез чемодан с 300 000 рублей и каким-то образом потерял его, не доезжая Луги. Начался розыск, но деньги не находились, и тогда Клейнмихель, скрепя сердце, доложил о случившемся Николаю. Прошло время, и к Клейнмихелю явился крестьянин с чемоданом денег, объяснив, что чемодан он нашел уже давно, но не хотел сдавать его в полицию, чтобы не лишиться вознаграждения за находку. Он сам начал разыскивать хозяина денег, потому-то и потерял столько времени, так как поиск оказался нелегким. Клейнмихель дал честному крестьянину 10 рублей, а когда тот стал робко просить прибавки, сказал, что прибавит ему розг за то, что не сразу заявил о находке. С тем мужик и ушел.
Об этом Клейнмихель тоже доложил Николаю. Тот был поражен скряжничеством Петра Алексеевича и велел Клейнмихелю выдать мужику 3000 рублей, но не из доставленных им казенных денег, а из собственных денег графа. Клейнмихель тотчас исполнил приказ Николая и дал честному мужику 3000 рублей, но тому деньги впрок не пошли: он не знал, как ими распорядиться, и вскоре спился.
Вместе с тем Клейнмихелю нельзя отказать в расторопности, необычайном напоре и бесстрашии браться за любое новое дело – будь то строительство первой в России железной дороги или первого каменного моста через Большую Неву, возведение дворца или строительство телеграфной линии Петербург – Варшава. Однако все это сопровождалось самым разнузданным деспотизмом и ни с чем не сравнимым казнокрадством.
Павел Дмитриевич Киселев
П. Д. Киселев (1788–1872) в 18 лет стал корнетом-кавалергардом. Честолюбивый, красивый, смелый и остроумный, он был принят в лучших домах Петербурга, где приобрел хорошие манеры и светский лоск. Это позволило П. Д. Киселеву завязать знакомство с обер-гофмейстером графом П. А. Толстым, графом А. А. Закревским, князем А. С. Меншиковым, князем А. Ф. Орловым.
В 1812 году он проявил недюжинную храбрость, отличился в битве при Бородине, после чего сам М. А. Милорадович взял его к себе адъютантом. Впоследствии Павел Дмитриевич дошел до Парижа, приняв участие в 25 крупных сражениях; получил 4 ордена и золотую шпагу с надписью «За храбрость». В 1814 году он стал флигель-адъютантом Александра I, сопровождал в поездках на международные конгрессы и за границу. Во время одной из таких поездок, 23 октября 1815 года, он присутствовал при помолвке цесаревича Николая с принцессой Шарлоттой, которая, став вскоре великой княгиней, а затем и императрицей Александрой Федоровной, навсегда сохранила к П. Д. Киселеву свое расположение. Однако быстрая карьера вскружила голову молодому офицеру, и он твердо уверовал в истинность всего того, что говорит, и в правильность всего, что делает.
Выполнение ряда сложных и деликатных поручений Александра I принесло 29-летнему Киселеву чин генерал-майора, а в 1823 году он стал и генерал-адъютантом. Последние 6 лет правления Александра I он был начальником штаба 2-й армии Витгенштейна, особенно благоволил полковнику П. И. Пестелю, не зная, конечно же, о тайной деятельности этого образцового командира одного из лучших полков 2-й армии. В отношении к солдатам П. Д. Киселев был гуманен, категорически запрещал рукоприкладство и следил за тем, чтобы солдат не обкрадывали. Когда открылся заговор декабристов, он попал под сильное подозрение и едва не оказался под судом, но, развив в Тульчине бурную деятельность по розыску заговорщиков, сумел убедить Николая I в своей преданности престолу.
Киселев был постоянным членом всех комитетов по крестьянским делам, что позволило Николаю называть его «начальником штаба по крестьянской части». В 1835 году Секретный комитет (а надо сказать, что все эти комитеты были секретными) выработал под руководством Киселева план постепенного освобождения крестьян, но он не был принят Николаем. Однако Киселев еще в 1816 году, будучи 28-летним флигель-адъютантом Александра I, представил царю записку о постепенном освобождении крестьян от крепостной зависимости, после чего за ним укрепилась репутация либерала и знатока крестьянского вопроса. Знал об этом и Николай, в начале своего царствования сочувствовавший идее осторожного и медленного освобождения крестьян. Было решено начать это дело с упорядочения положения государственных крестьян, живших на казенных землях, плативших ренту и подчинявшихся не помещикам, а государственным чиновникам. Государственные крестьяне к 1837 году составляли около 40 % всего земледельческого населения России, и было их более 8 млн (без учета детей и женщин).
В 1837 году было создано Министерство государственных имуществ во главе с П. Д. Киселевым, которое должно было улучшить состояние государственных крестьян, упорядочить сбор налогов, создать сеть школ и больниц, распространить агротехнические знания и на этой основе при опоре на сельскую общину поднять продуктивность сельского хозяйства. Но основанная на глобальном воровстве государственная система России свела на «нет» благие порывы П. Д. Киселева и его коллег. Государственные крестьяне ответили целой серией так называемых «холерных и картофельных» бунтов. В частности, «картофельные» бунты представляли собой основательно забытую страницу российский истории и оказались для правительства изрядной неожиданностью. В России картофель не был диковинкой – его начали культивировать еще при Екатерине II, которая в 1765 году рекомендовала «сажать земляные яблоки, кои в Англии называются „потетес“, а в иных местах – земляными грушами, тартуфелями и картуфелями». Однако Екатерина лишь рекомендовала сажать картофель, а Николай – предписал, что и вызвало серию «картофельных» бунтов в Поволжье, Приуралье и на Севере, в которых участвовало 500 000 крестьян (больше, чем в восстаниях С. Разина и Е. Пугачева). Бунты продолжались 10 лет (с 1834 по 1844 год) и были жестоко подавлены войсками, причем число убитых и сосланных в Сибирь исчислялось тысячами. И все же Николай победил – картошка стала «вторым хлебом» России.
Что же касается улучшения жизни крестьян, то здесь ни Николай, ни министр Киселев ничего добиться не смогли, ибо в истории России правительство всегда преуспевало в насилии и погромах, неизменно терпя неудачи в любых попытках что-либо улучшить. И будь Киселев даже семи пядей во лбу, он ничего не смог бы сделать, ибо объективный ход событий был не на его стороне. О том, как эта реформа воспринималась многими россиянами, высказался все тот же А. С. Меншиков. Когда Николай спросил Александра Сергеевича, кого бы следовало послать на Кавказ, чтобы разорить последние непокорные аулы сторонников Шамиля, князь ответил: «Конечно, Павла Дмитриевича, – он миллионы государственных крестьян разорил. Чего ему стоит разорить несколько аулов?»
Но все же П. Д. Киселев до конца жизни был откровенным и последовательным врагом крепостного права. Сразу же после смерти Николая, он в 1856 году был назначен послом в Париж и оставался на этом посту до 1862 года. И несмотря на то, что время активной подготовки крестьянской реформы 1861 года застало его во Франции, он активно содействовал ее успеху, консультируя наиболее радикальных сторонников реформы. В Россию он так и не вернулся: умер в 1872 году в Париже.
В 1812 году он проявил недюжинную храбрость, отличился в битве при Бородине, после чего сам М. А. Милорадович взял его к себе адъютантом. Впоследствии Павел Дмитриевич дошел до Парижа, приняв участие в 25 крупных сражениях; получил 4 ордена и золотую шпагу с надписью «За храбрость». В 1814 году он стал флигель-адъютантом Александра I, сопровождал в поездках на международные конгрессы и за границу. Во время одной из таких поездок, 23 октября 1815 года, он присутствовал при помолвке цесаревича Николая с принцессой Шарлоттой, которая, став вскоре великой княгиней, а затем и императрицей Александрой Федоровной, навсегда сохранила к П. Д. Киселеву свое расположение. Однако быстрая карьера вскружила голову молодому офицеру, и он твердо уверовал в истинность всего того, что говорит, и в правильность всего, что делает.
Выполнение ряда сложных и деликатных поручений Александра I принесло 29-летнему Киселеву чин генерал-майора, а в 1823 году он стал и генерал-адъютантом. Последние 6 лет правления Александра I он был начальником штаба 2-й армии Витгенштейна, особенно благоволил полковнику П. И. Пестелю, не зная, конечно же, о тайной деятельности этого образцового командира одного из лучших полков 2-й армии. В отношении к солдатам П. Д. Киселев был гуманен, категорически запрещал рукоприкладство и следил за тем, чтобы солдат не обкрадывали. Когда открылся заговор декабристов, он попал под сильное подозрение и едва не оказался под судом, но, развив в Тульчине бурную деятельность по розыску заговорщиков, сумел убедить Николая I в своей преданности престолу.
Киселев был постоянным членом всех комитетов по крестьянским делам, что позволило Николаю называть его «начальником штаба по крестьянской части». В 1835 году Секретный комитет (а надо сказать, что все эти комитеты были секретными) выработал под руководством Киселева план постепенного освобождения крестьян, но он не был принят Николаем. Однако Киселев еще в 1816 году, будучи 28-летним флигель-адъютантом Александра I, представил царю записку о постепенном освобождении крестьян от крепостной зависимости, после чего за ним укрепилась репутация либерала и знатока крестьянского вопроса. Знал об этом и Николай, в начале своего царствования сочувствовавший идее осторожного и медленного освобождения крестьян. Было решено начать это дело с упорядочения положения государственных крестьян, живших на казенных землях, плативших ренту и подчинявшихся не помещикам, а государственным чиновникам. Государственные крестьяне к 1837 году составляли около 40 % всего земледельческого населения России, и было их более 8 млн (без учета детей и женщин).
В 1837 году было создано Министерство государственных имуществ во главе с П. Д. Киселевым, которое должно было улучшить состояние государственных крестьян, упорядочить сбор налогов, создать сеть школ и больниц, распространить агротехнические знания и на этой основе при опоре на сельскую общину поднять продуктивность сельского хозяйства. Но основанная на глобальном воровстве государственная система России свела на «нет» благие порывы П. Д. Киселева и его коллег. Государственные крестьяне ответили целой серией так называемых «холерных и картофельных» бунтов. В частности, «картофельные» бунты представляли собой основательно забытую страницу российский истории и оказались для правительства изрядной неожиданностью. В России картофель не был диковинкой – его начали культивировать еще при Екатерине II, которая в 1765 году рекомендовала «сажать земляные яблоки, кои в Англии называются „потетес“, а в иных местах – земляными грушами, тартуфелями и картуфелями». Однако Екатерина лишь рекомендовала сажать картофель, а Николай – предписал, что и вызвало серию «картофельных» бунтов в Поволжье, Приуралье и на Севере, в которых участвовало 500 000 крестьян (больше, чем в восстаниях С. Разина и Е. Пугачева). Бунты продолжались 10 лет (с 1834 по 1844 год) и были жестоко подавлены войсками, причем число убитых и сосланных в Сибирь исчислялось тысячами. И все же Николай победил – картошка стала «вторым хлебом» России.
Что же касается улучшения жизни крестьян, то здесь ни Николай, ни министр Киселев ничего добиться не смогли, ибо в истории России правительство всегда преуспевало в насилии и погромах, неизменно терпя неудачи в любых попытках что-либо улучшить. И будь Киселев даже семи пядей во лбу, он ничего не смог бы сделать, ибо объективный ход событий был не на его стороне. О том, как эта реформа воспринималась многими россиянами, высказался все тот же А. С. Меншиков. Когда Николай спросил Александра Сергеевича, кого бы следовало послать на Кавказ, чтобы разорить последние непокорные аулы сторонников Шамиля, князь ответил: «Конечно, Павла Дмитриевича, – он миллионы государственных крестьян разорил. Чего ему стоит разорить несколько аулов?»
Но все же П. Д. Киселев до конца жизни был откровенным и последовательным врагом крепостного права. Сразу же после смерти Николая, он в 1856 году был назначен послом в Париж и оставался на этом посту до 1862 года. И несмотря на то, что время активной подготовки крестьянской реформы 1861 года застало его во Франции, он активно содействовал ее успеху, консультируя наиболее радикальных сторонников реформы. В Россию он так и не вернулся: умер в 1872 году в Париже.
Егор Францевич Канкрин
В царствование Николая только одна из реформ была доведена до конца и увенчалась успехом. Эта реформа связана с почти единственным хорошо образованным и честным министром – Егором Францевичем Канкриным (1774–1845), литератором и экономистом, окончившим 2 университета и получившим политико-юридическое и инженерно-техническое образование. Даже необычность фамилии – Канкрин – была следствием его учености, ибо его предки носили фамилию Кребс, что по-немецки означает «рак». Егор Францевич латинизировал это слово, став Канкриным, так как по-латыни рак – «канкринус». Отличался он от прочих министров и своей аскетической простотой в быту, любовью к чтению и учено-литературному обществу.
Канкрин приехал в Россию в возрасте 22 лет и только в 1811 году, когда ему было 46 лет, сделал первый удачный шаг, попав на глаза М. Б. Барклаю-де-Толли и генералу Пфулю. В 1812 году он стал генералом-интендантом 1-й армии, а в 1813-м – и всех российских войск. Он блестяще провел расчеты с союзниками, выплатив им за военные поставки всего 60 млн рублей вместо требуемых ими 300 миллионов. При этом Канкрин убедительно доказал несостоятельность притязаний союзников.
В 1818 году он представил Александру I «Записку» об освобождении крестьян, за что на 3 года практически был отстранен от службы. Но в 1821 году Александр, нуждаясь в Канкрине, ввел его в Государственный совет, а еще через 2 года назначил министром финансов. Канкрин повел дело безукоризненно честно, наводя строжайшую экономию и решительно борясь с мошенниками и казнокрадами, чем нажил себе множество врагов. Его спасало то, что император абсолютно доверял ему и оказывал неизменную поддержку. Однако напор недоброжелателей был так силен, что в борьбе с ними Егор Францевич в 1842 году перенес инсульт, а еще через 3 года – второй. Но к этому времени Канкрин успел довести до конца главное дело своей жизни – введение в России денежной системы на основе серебряного рубля. Когда Канкрин стал министром финансов, ему досталось хозяйство, расшатанное непрерывными войнами и отсталой экономической системой. Последствия Отечественной войны 1812 года еще долго сказывались на состоянии России. Так, в 1814 году курс совершенно обесценившихся ассигнаций равнялся 20 коп. серебром за рубль ассигнациями. Поэтому Канкрин в 1839–1843 годах провел денежную реформу, в основу которой был положен серебряный рубль, адекватный 3 руб. 50 коп. ассигнациями. С 1843 года ассигнации стали постепенно изыматься из обращения, заменяясь на кредитные билеты. Это оздоровило русские финансы, а авторитет рубля укрепился и на международной арене.
Девизом Канкрина было: «Не ломать, а улучшать». Исповедуя этот принцип, он не отступал от пяти правил: 1) бережливость и экономия; 2) осторожность в пользовании государственным кредитом: 3) крайняя осторожность в установлении новых налогов; 4) поднятие отечественной промышленности; 5) упрочение денежной си-стемы. Неизменно следуя этой программе, Канкрин в очень сложных обстоятельствах николаевского царствования развил и укрепил русскую финансовую систему, сделав российский рубль одной из престижных денежных единиц Европы.
Современники отмечали, что Канкрин был единственным из российских министров, чья деятельность имела научную основу. Однако высшим принципом для него самого было сочетание теории и практики, знание науки и понимание жизни. Проведение реформы было делом крайне трудным, и Канкрин, борясь с многочисленными ее противниками, сильно заболел. Ему пришлось уйти в отставку, а вскоре, 9 сентября 1845 года, он умер.
Канкрин приехал в Россию в возрасте 22 лет и только в 1811 году, когда ему было 46 лет, сделал первый удачный шаг, попав на глаза М. Б. Барклаю-де-Толли и генералу Пфулю. В 1812 году он стал генералом-интендантом 1-й армии, а в 1813-м – и всех российских войск. Он блестяще провел расчеты с союзниками, выплатив им за военные поставки всего 60 млн рублей вместо требуемых ими 300 миллионов. При этом Канкрин убедительно доказал несостоятельность притязаний союзников.
В 1818 году он представил Александру I «Записку» об освобождении крестьян, за что на 3 года практически был отстранен от службы. Но в 1821 году Александр, нуждаясь в Канкрине, ввел его в Государственный совет, а еще через 2 года назначил министром финансов. Канкрин повел дело безукоризненно честно, наводя строжайшую экономию и решительно борясь с мошенниками и казнокрадами, чем нажил себе множество врагов. Его спасало то, что император абсолютно доверял ему и оказывал неизменную поддержку. Однако напор недоброжелателей был так силен, что в борьбе с ними Егор Францевич в 1842 году перенес инсульт, а еще через 3 года – второй. Но к этому времени Канкрин успел довести до конца главное дело своей жизни – введение в России денежной системы на основе серебряного рубля. Когда Канкрин стал министром финансов, ему досталось хозяйство, расшатанное непрерывными войнами и отсталой экономической системой. Последствия Отечественной войны 1812 года еще долго сказывались на состоянии России. Так, в 1814 году курс совершенно обесценившихся ассигнаций равнялся 20 коп. серебром за рубль ассигнациями. Поэтому Канкрин в 1839–1843 годах провел денежную реформу, в основу которой был положен серебряный рубль, адекватный 3 руб. 50 коп. ассигнациями. С 1843 года ассигнации стали постепенно изыматься из обращения, заменяясь на кредитные билеты. Это оздоровило русские финансы, а авторитет рубля укрепился и на международной арене.
Девизом Канкрина было: «Не ломать, а улучшать». Исповедуя этот принцип, он не отступал от пяти правил: 1) бережливость и экономия; 2) осторожность в пользовании государственным кредитом: 3) крайняя осторожность в установлении новых налогов; 4) поднятие отечественной промышленности; 5) упрочение денежной си-стемы. Неизменно следуя этой программе, Канкрин в очень сложных обстоятельствах николаевского царствования развил и укрепил русскую финансовую систему, сделав российский рубль одной из престижных денежных единиц Европы.
Современники отмечали, что Канкрин был единственным из российских министров, чья деятельность имела научную основу. Однако высшим принципом для него самого было сочетание теории и практики, знание науки и понимание жизни. Проведение реформы было делом крайне трудным, и Канкрин, борясь с многочисленными ее противниками, сильно заболел. Ему пришлось уйти в отставку, а вскоре, 9 сентября 1845 года, он умер.
Федор Павлович Вронченко
Полной противоположностью Канкрину был его преемник на посту министра финансов – Федор Павлович Вронченко (1780–1854), сын провинциального священника, попавший по окончании Московского университета в армию, где состоял «для отправления письменных дел и употребляем для редакции военных реляций». Потом, благодаря протекции Новосильцева, устроился в Министерство финансов, где, проявив усердие и мелочный педантизм, со временем стал товарищем министра (так назывался до 1917 года заместитель – В. Б.). 1 мая 1844 года из-за болезни Канкрина стал управляющим министерством, а после его отставки – и министром. Вронченко был человеком ограниченным, понимал только текущие задачи и обеспечивал в первую очередь запросы двора, армии и тех министерств, главы которых чаще других бывали на докладах у императора. Сам он боялся Николая до полуобморока, иногда при докладах теряя голос. Дефицит бюджета за годы его правления министерством (с 1845-го по 1852) составил 260 млн рублей, а государственный долг вырос на 100 млн. У банкиров Англии, Франции и Голландии к 1845 году было получено 268 млн рублей долгосрочных займов, которые уносили до 25 % годового бюджета только на погашение кредитных процентов. А из-за агрессивной внешней политики России к 1848 году финансово-экономическое положение страны резко ухудшилось. Подушная подать – главный источник государственных доходов – полностью была собрана лишь в пятой части губерний, в остальных поступления в казну не превышали 40 %. Самым устойчивым и надежным подспорьем оставались только винные откупы, дававшие 1/4 всех государственных сборов. В 1852 году на армию уходило 36 % всех государственных средств (более 100 млн рублей) на содержание двора – 8 % (22 млн), а на просвещение – 1 %.
Таково было объективное состояние финансов в годы руководства Министерством финансов Ф. П. Вронченко. Немалую роль сыграло здесь то обстоятельство, что Федор Павлович был неспособным человеком, лишенным государственного кругозора. Несмотря на это, благодаря раболепству и совершеннейшей покорности, он был в 1849 году удостоен графского титула. Царь иногда даже обедал с Вронченко в самом тесном кругу, состоявшем из трех-четырех человек, и всегда сохранял к нему сердечное расположение.
Таково было объективное состояние финансов в годы руководства Министерством финансов Ф. П. Вронченко. Немалую роль сыграло здесь то обстоятельство, что Федор Павлович был неспособным человеком, лишенным государственного кругозора. Несмотря на это, благодаря раболепству и совершеннейшей покорности, он был в 1849 году удостоен графского титула. Царь иногда даже обедал с Вронченко в самом тесном кругу, состоявшем из трех-четырех человек, и всегда сохранял к нему сердечное расположение.
Сергей Семенович Уваров
Важным чиновником был в правительстве и министр народного просвещения. После непродолжительного управления этим министерством адмиралом А. С. Шишковым и князем А. С. Ливеном (сыном знаменитой Шарлотты Карловны Ливен) на этом посту в 1853 году оказался Авраам Сергеевич Норов, весьма недалекий, плохо образованный генерал, потерявший в одной из войн ногу. В товарищи себе он попросил столь же недалекого и тоже плохо образованного князя П. А. Ширинского-Шихматова. Остряк А. С. Меншиков так оценил создавшуюся ситуацию: «У нас и всегда-то народное просвещение тащилось, как кляча, но все же эта кляча была на четырех ногах, а теперь стала трехногой да еще с дурным норовом».
Отзываясь столь уничижительно о традиционном неблагополучии в российском народном просвещении, Меншиков имел в виду и других высших чиновников этого ведомства, в том числе и некоторых предшественников Норова. Одним из них был знаменитый Сергей Семенович Уваров (1786–1855), ставший в 1833 году министром, а до того бывший товарищем министра. Пребывая в 1832 году в этом качестве, он в конце зимы производил ревизию Московского университета и, окончив ее, написал докладную записку на имя августейшего цензора и просветителя России императора Николая. В ней он писал: чтобы оградить студентов и учащихся от влияния бунтарских и революционных идей, нужно, «постепенно завладевши умами юношества, привести оное почти нечувствительно к той точке, где слияться должны к разрешению одной из труднейших задач времени, – образование, правильное, основательное, необходимое в нашем веке, с глубоким убеждением и теплой верой в истинно русские охранительные начала Православия, Самодержавия и Народности, составляющие последний якорь нашего спасения и вернейший залог силы и величия нашего Отечества». Эта идея очень понравилась императору, и он сделал ее своеобразным лозунгом официальной идеологии.
Став вскоре министром народного просвещения, С. С. Уваров, извещая попечителей учебных округов о своем вступлении в должность, подчеркивал: «Общая наша обязанность состоит в том, чтобы народное образование совершилось в объединенном духе Православия, Самодержавия и Народности». В 1872 году историк и литературовед А. Н. Пыпин назвал триаду Уварова «Теорией официальной народности», и с тех пор эта формулировка прочно закрепилась в исторической и общественно-политической литературе. В. Г. Белинский окрестил Уварова «министром погашения и помрачения просвещения в России», а критик А. В. Никитенко приводил в своем дневнике такие слова Уварова: «Мое дело не только блюсти за просвещением, но и блюсти за духом поколения. Если мне удастся отодвинуть Россию на пятнадцать лет от того, что готовят ей теории, то я исполню мой долг и умру спокойно. Вот моя теория; я надеюсь, что это исполню. Я имею на то добрую волю и политические средства». Подобрав себе столь же достойных помощников, Уваров на протяжении 16 лет насаждал «истинно русские охранительные начала», более всего заботясь о том, чтобы каждый его шаг по ниве народного просвещения напоминал бы обожаемому монарху согласный, мерный, железный шаг его батальонов.
После того, как появилась первая (и тогда единственная!) публикация на смерть Пушкина, принадлежавшая перу А. А. Краевского – публикация сделавшая его знаменитым и начинавшаяся словами: «Солнце нашей поэзии закатилось! Пушкин скончался, скончался во цвете лет, в середине своего великого поприща!» – он тут же был вызван к председателю Цензурного комитета князю М. А. Дундукову-Корсакову, который заявил:.
– Я должен вам передать, что министр (С. С. Ува-ров – В. Б.) крайне, крайне недоволен вами! К чему эта публикация о Пушкине? Что это за черная рамка вокруг известия о кончине человека не чиновнего, не занимавшего никакого положения на государственной службе? Ну, да это еще куда бы ни шло! Но что за выражение – «Солнце поэзии!» Помилуйте, за что такая честь? «Пушкин скончался в середине своего великого поприща!» Какое это такое поприще? Сергей Семенович именно заметил: разве Пушкин был полководец, военачальник, министр, государственный муж? Писать стишки, как выразился Сергей Семенович, еще не значит проходить великое поприще!»
И это говорил человек, который вместе с Пушкиным, Жуковским, Крыловым и Вяземским в молодости входил в одно с ними литературное общество «Арзамас», не только «балуясь» стишками, но выступая за право на литературные новации, высмеивая архаику и консерватизм. Теперь же бывший поэт Уваров, ставший государевым министром и отлично зная нрав и вкусы своего сюзерена, делал и изрекал то, что было угодно государю.
Отзываясь столь уничижительно о традиционном неблагополучии в российском народном просвещении, Меншиков имел в виду и других высших чиновников этого ведомства, в том числе и некоторых предшественников Норова. Одним из них был знаменитый Сергей Семенович Уваров (1786–1855), ставший в 1833 году министром, а до того бывший товарищем министра. Пребывая в 1832 году в этом качестве, он в конце зимы производил ревизию Московского университета и, окончив ее, написал докладную записку на имя августейшего цензора и просветителя России императора Николая. В ней он писал: чтобы оградить студентов и учащихся от влияния бунтарских и революционных идей, нужно, «постепенно завладевши умами юношества, привести оное почти нечувствительно к той точке, где слияться должны к разрешению одной из труднейших задач времени, – образование, правильное, основательное, необходимое в нашем веке, с глубоким убеждением и теплой верой в истинно русские охранительные начала Православия, Самодержавия и Народности, составляющие последний якорь нашего спасения и вернейший залог силы и величия нашего Отечества». Эта идея очень понравилась императору, и он сделал ее своеобразным лозунгом официальной идеологии.
Став вскоре министром народного просвещения, С. С. Уваров, извещая попечителей учебных округов о своем вступлении в должность, подчеркивал: «Общая наша обязанность состоит в том, чтобы народное образование совершилось в объединенном духе Православия, Самодержавия и Народности». В 1872 году историк и литературовед А. Н. Пыпин назвал триаду Уварова «Теорией официальной народности», и с тех пор эта формулировка прочно закрепилась в исторической и общественно-политической литературе. В. Г. Белинский окрестил Уварова «министром погашения и помрачения просвещения в России», а критик А. В. Никитенко приводил в своем дневнике такие слова Уварова: «Мое дело не только блюсти за просвещением, но и блюсти за духом поколения. Если мне удастся отодвинуть Россию на пятнадцать лет от того, что готовят ей теории, то я исполню мой долг и умру спокойно. Вот моя теория; я надеюсь, что это исполню. Я имею на то добрую волю и политические средства». Подобрав себе столь же достойных помощников, Уваров на протяжении 16 лет насаждал «истинно русские охранительные начала», более всего заботясь о том, чтобы каждый его шаг по ниве народного просвещения напоминал бы обожаемому монарху согласный, мерный, железный шаг его батальонов.
После того, как появилась первая (и тогда единственная!) публикация на смерть Пушкина, принадлежавшая перу А. А. Краевского – публикация сделавшая его знаменитым и начинавшаяся словами: «Солнце нашей поэзии закатилось! Пушкин скончался, скончался во цвете лет, в середине своего великого поприща!» – он тут же был вызван к председателю Цензурного комитета князю М. А. Дундукову-Корсакову, который заявил:.
– Я должен вам передать, что министр (С. С. Ува-ров – В. Б.) крайне, крайне недоволен вами! К чему эта публикация о Пушкине? Что это за черная рамка вокруг известия о кончине человека не чиновнего, не занимавшего никакого положения на государственной службе? Ну, да это еще куда бы ни шло! Но что за выражение – «Солнце поэзии!» Помилуйте, за что такая честь? «Пушкин скончался в середине своего великого поприща!» Какое это такое поприще? Сергей Семенович именно заметил: разве Пушкин был полководец, военачальник, министр, государственный муж? Писать стишки, как выразился Сергей Семенович, еще не значит проходить великое поприще!»
И это говорил человек, который вместе с Пушкиным, Жуковским, Крыловым и Вяземским в молодости входил в одно с ними литературное общество «Арзамас», не только «балуясь» стишками, но выступая за право на литературные новации, высмеивая архаику и консерватизм. Теперь же бывший поэт Уваров, ставший государевым министром и отлично зная нрав и вкусы своего сюзерена, делал и изрекал то, что было угодно государю.
НОВАЯ ПОПЫТКА РЕШИТЬ ВЕЧНЫЙ «ВОСТОЧНЫЙ ВОПРОС»
Русско-иранская война 1826–1828 годов
Как только в России возникло краткое междуцарствие, персы сочли его за признак ослабления своего грозного противника и начали совершать набеги на приграничные области Закавказья. В Тегеран для выяснения обстоятельств и ведения переговоров отправилась делегация во главе с А. С. Меншиковым. Едва делегация появилась в Иране, всех ее членов арестовали, а потом иранские войска вторглись в Закавказье. Авангард их подошел к Тбилиси и разорил пригороды, но вынужден был отойти. Однако, вопреки традиции, старый и опытный генерал А. П. Ермолов («сардар Ермулла», как звали его горцы) на сей раз действовал не столь энергично, как прежде. Но все же 13 сентября 1826 года армия Аббас-Мирзы была разбита под Елизаветполем и отброшена за Аракс. Сражение выиграл И. Ф. Паскевич, в дивизии которого будущий император Николай I начал уже не «потешную», а настоящую военную службу.
За эту победу любимец Николая был награжден шпагой, украшенной алмазами с надписью: «За поражение персиян под Елисаветполем». Это была первая победа, одержанная в новое царствование, потому она была особенно приятна Николаю. 12 марта 1827 года И. Ф. Паскевич официально занял место А. П. Ермолова, обвиненного петербургскими стратегами в медлительности и нерешительности.
За эту победу любимец Николая был награжден шпагой, украшенной алмазами с надписью: «За поражение персиян под Елисаветполем». Это была первая победа, одержанная в новое царствование, потому она была особенно приятна Николаю. 12 марта 1827 года И. Ф. Паскевич официально занял место А. П. Ермолова, обвиненного петербургскими стратегами в медлительности и нерешительности.