де Бальзак Оноре. Утраченные иллюзии

   В "Отделе юмора" для ближайшего номера Лусто поместил заметку:
   Книгоиздатель Дориа выпускает вторым изданием книгу г. Натана. Разве ему не ведома судейская аксиома: "Non bis in idem?"1 Отважным неудачникам слава!
   Речи Лусто были для Люсьена подобны факелу, желание отомстить Дориа заступило место и совести и вдохновения. Три дня он не отрываясь работал над статьей в комнате Корали, сидя перед камином; Береника ему прислуживала, притихшая и внимательная, Корали оберегала его покой. Наконец Люсьен набело переписал критическую статью, занявшую почти три столбца и отмеченную высокими качествами. Он поспешил в редакцию: было девять часов вечера. Он застал там сотрудников и прочел им свой труд. Все слушали серьезно. Фелисьен, не сказав ни слова, взял рукопись и сбежал вниз по лестнице. "
   - Что с ним? -вскричал Люсьен.
   - Он понес твою рукопись в типографию,- сказал Гектор Мерлен,- это верх мастерства, слова не выкинешь, строчки не прибавишь.
   - Тебе только укажи путь!-сказал Лусто.
   - Желал бы я видеть, какую мину состроит Натан, прочтя завтра вашу статью,- сказал другой сотрудник, сияя от удовольствия.
   - С вами опасно ссориться,- сказал Гектор Мерлен.
   - Хлестко?-с живостью спросил Люсьен.
   - Блонде и Виньон упадут в обморок,- сказал Лусто.
   - А я еще написал для вас статейку; в случае удачи можно дать целую серию этого жанра.
   - Прочти,- сказал Лусто.
   И Люсьен прочел одну из тех прелестных статей, создавших благоденствие газетки, где он на двух столбцах описывал какую-нибудь подробность парижской жизни, рисовал какой-либо портрет, тип, обычное явление или курьез. Эта проба пера, озаглавленная "Парижские прохожие", была выполнена в новой и своеобразной манере, где мысль рождалась от звучания слов и блеск наречий и прилагательных возбуждал внимание. Эта статья так же отличалась от серьезной и вдумчивой статьи о Натане, как "Персидские письма" отличаются от "Духа законов".
   1 Дважды за одну вину не карают (лат,).
   - Ты прирожденный журналист,- сказал Лусто.- Статья пойдет завтра. Писать можешь сколько душа пожелает.
   - Ну! - сказал Мерлен.- Дориа в ярости от двух снарядов, которые мы метнули в его лавку. Я только что от него; он изрыгал проклятия, срывал злобу на Фино; ведь тот ему сказал, что газету он продал тебе. А я, отведя его в сторонку, сказал ему на ухо: "Маргаритки" вам дорого обойдутся! К вам приходит талантливый человек, а вы его выпроваживаете. Мы же встречаем его с распростертыми объятиями!"
   - Дориа как громом будет поражен статьей, которую мы только что прослушали,- сказал Лусто Люсьену.- Видишь, дружок, что такое газета? А твое отмщение идет своим чередом! Барон Шатле утром спрашивал твой адрес: ведь сегодня напечатана убийственная для него статья, бывший щеголь потерял голову: он в отчаянье. Ты не читал газеты? Статья препотешная. Вот, читай: "Погребение Цапли, оплакиваемой Выдрой". В свете госпожу де Баржетон зовут не иначе, как Выдра, а Шатле прозвали: Барон Цапля.
   Люсьен взял газету и не мог без смеха прочесть этот шуточный шедевр Верну.
   - Они сдадутся,- сказал Гектор Мерлен.
   Люсьен принял живое участие и составлении острот и заметок для газеты; болтали, курили, рассказывали о событиях дня, подшучивали над товарищами, подмечая смешные или своеобразные черты их характера. Эта в высшей степени остроумная, злая, шутливая беседа познакомила Люсьена с литераторами и литературными нравами.
   - Покамест набирают газету,- сказал Лусто,- мы обойдем театры, я тебя представлю контролерам и введу за кулисы всех тех театров, которые тебе поручены; потом мы навестим Флорину и Корали в Драматической панораме и подурачимся в их уборных.
   И они рука об руку пошли из театра в театр, где Люсьена уже принимали как сотрудника газеты; директора говорили ему любезности, актрисы умильно на него поглядывали, ибо все они знали, какую роль сыграла его статья в судьбах Флорины и Корали, получивших приглашение - одна в Жимназ на двенадцать тысяч франков в год, другая в Панораму на восемь тысяч франков. То были скромные овации, возвеличившие Люсьена в его собственных глазах и укрепившие его уверенность в своем могуществе.
   В одиннадцать часов оба друга появились в Драматической панораме, и Люсьен держал себя столь непринужденно, что вызывал восхищение. Там был Натан. Натан протянул руку Люсьену, и тот пожал ее.
   - Итак, владыки мои,- сказал он, глядя на Люсьена и Лусто,- вы желаете меня зарезать?
   - Подожди до завтра, мой дорогой, ты увидишь, как Люсьен тебя разнес! Поверь, будешь доволен. Когда критика настолько серьезна, как у него, книга только выигрывает.
   Люсьен покраснел от стыда.
   - Полный разгром5 - спросил Натан.
   - Ничуть,- сказал Лусто.
   - Значит, ничего дурного? - продолжал Натан.- Гектор Мерлен говорил в фойе Водевиля, что насмерть.
   - Пускай говорит, а вы потерпите до завтра,- вскричал Люсьен, спасаясь бегством в уборную Корали вслед за актрисой, одетой в обворожительный испанский наряд и в ту минуту уходившей со сцены
   На другой день, когда Люсьен завтракал с Корали, он услышал мягкий шум колес, возвещавший, что в их пустынную улицу въехал элегантный экипаж, и лошадь, судя по рыси и сноровке останавливаться, несомненно, была чистокровной породы. В окно Люсьен и в самом деле увидел великолепную английскую лошадь. Дориа бросил вожжи груму и взбежал на крыльцо
   - Издатель! - воскликнул Люсьен, взглянув на свою возлюбленную.
   - Попроси обождать,- живо приказала Корали Беренике.
   Люсьен улыбнулся самоуверенности юной девушки, столь удивительно вошедшей в его интересы; он обнял ее от чистого сердца: она поступила умно.
   Проворство наглого книгопродавца, нежданное унижение этого князя шарлатанов было вызвано обстоятельствами, ныне почти забытыми,- настолько изменились условия книжного дела за пятнадцать лет Начиная с 1816 по 1827 год, до той поры, когда литературные кабинеты, открытые сначала лишь для чтения газет и журналов, стали за известную плату давать на прочтение книжные новинки и когда нажим налоговой системы на периодическую печать породил в ней отделы объявлений, книжной торговле не оставалось иного пути для публикаций, как включать их в текст статьи, либо печатать в виде фельетона, или даже
   среди основного материала газеты. До 1822 года французские газеты выходили в листах небольшого размера, и самые крупные из них едва превышали размеры малой прессы наших дней. Чтобы противостоять тирании журналистов, Дориа и Лавока первые изобрели афиши, привлекая внимание Парижа причудливым шрифтом, яркой раскраской, заставками, позже литографиями, обратившими афиши в подлинную поэму для глаз и зачастую в обман, опустошительный для кошелька любителей. Афиши отличались таким удивительным разнообразием, что пленили одного из маньяков, именуемых коллекционерами, и он стал обладателем полного собрания парижских афиш. Этот способ оповещения вначале довольствовался окнами парижских лавок, витринами на бульварах, но позже охватил всю Францию и, наконец, был вытеснен объявлениями. Однако ж афиша все еще бросается в глаза, тогда как объявление, а часто и сама книга уже давно забыты; ей дана долгая жизнь, особенно с тех пор как придумали рисовать афиши на стенах зданий. Объявление, доступное каждому при условии оплаты наличными и обратившее четвертую страницу газеты в поле, равно плодоносное и для казны, и для спекулянтов, родилось под гнетом гербовых, почтовых сборов и залогов. Ограничения печати, изобретенные во времена Виллеля, который мог бы убить спекуляцию, сделав издание газет общедоступным, сыграли, наоборот, роль некоего преимущества, ибо основание новой газеты стало почти невозможным. Итак, в 1821 году газеты были вершителями судьбы всех творений мысли и издательских предприятий. Объявление в несколько строк, втиснутых в хронику парижских происшествий, стоило бешеных денег. Интриги в конторах редакций и вечером на поле сражения - в типографиях, в тот час, когда уже верстается номер газеты и наспех решают вопрос, поместить или выбросить ту или иную статью,- приняли такие размеры, что богатые книжные фирмы были принуждены нанимать литераторов для составления заметок, где немногими словами надо было сказать многое. Эти безвестные журналисты, оплачиваемые лишь по напечатании их материала, часто всю ночь просиживали в типографии, наблюдая, пойдет ли большая статья, принятая бог весть каким путем, или же несколько строчек, получивших с той поры название рекламы. Ныне нравы в литературном мире и книжном деле столь резко изменились, что многие почитают за вымысел те огромные усилия, те подкупы, подлости, происки, какими добивались этих реклам издатели
   и авторы - мученики славы, каторжники, приговоренные пожизненно к погоне за успехом. Обеды, ласкательства, подношения - все пускалось в ход в угоду журналистам. Вот анекдот, который лучше, нежели все уверения, осветит тесный союз критики и книгоиздательства.
   Человек с выспренним слогом, метивший в государственные деятели, в дни своей молодости, будучи сотрудником одной крупной газеты и большим волокитой, стал баловнем известного издательства. Однажды в воскресенье на даче, где богатый издатель угощал именитых сотрудников газет, хозяйка дома, молодая и красивая, увела прославленного писателя в парк. Старший служащий фирмы, холодный, важный, аккуратный немец, всецело погруженный в дела, прогуливался рука об руку с фельетонистом, обсуждая какое-то предприятие; беседуя, они вышли из парка и оказались на опушке леса. В глубине чащи немец заметил нечто, напоминавшее его хозяйку; он поднес к глазам лорнет, сделал знак юному спутнику молчать и бесшумно удалиться.
   - Что вы увидели?-спросил фельетонист.
   - Почти ничего,- отвечал он.- Наша большая статья прошла. Завтра в "Деба" у нас будет по меньшей мере три столбца.
   А вот и другой факт, объясняющий могущество реклам. Книга Шатобриана о последнем Стюарте валялась на складе, как залежавшийся товар. Одна-единственная статья в "Журналь де Деба", написанная неким молодым человеком, помогла распродать книгу в неделю. В те времена, чтобы прочесть книгу, требовалось ее купить, а не взять в библиотеке, и некоторые либеральные произведения, расхваленные всеми оппозиционными листками, расходились в десяти тысячах экземпляров,- правда, тогда еще не было бельгийской контрафакции. Нападки друзей Люсьена и его статья могли сорвать продажу книги Натана. Для Натана это был лишь вопрос самолюбия, он ничего не терял, книга была оплачена; но Дориа мог потерять тридцать тысяч франков. В самом деле, торговля так называемыми новинками сводилась к коммерческой теореме: стопа чистой бумаги стоит пятнадцать франков, напечатанная, она стоит или сто су, или сто экю в зависимости от успеха. Статья за или против часто разрешала в ту пору этот финансовый вопрос. Итак, Дориа, которому необходимо было продать пятьсот стоп, поспешил сдаться на милость Люсьена. Из султана издатель обратился в раба. Ему пришлось несколько подождать, он ворчал, шумел по мере сил, вступал в переговоры с Береникой и, наконец, был допущен к Люсьену. Спесивый издатель уподобился угодливому царедворцу, явившемуся на прием ко двору, но все же он еще не вполне освободился от обычного для него чванства и грубости.
   - Не беспокойтесь, мои милые,- сказал он.- Как они трогательны! Два голубка!.. Право, вы похожи н^ голубков! Кто мог бы сказать, мадемуазель, что этот красавец с лицом юной девушки - настоящий тигр; у него стальные когти, он разрывает репутации, как ему подобало бы разрывать пеньюары, когда вы не спешите их сбросить.
   И он расхохотался, не кончив шутки.
   - Друг мой...- сказал он, продолжая свой монолог и подсаживаясь к Люсьену.- Мадемуазель, я - Дориа,- сказал он, прерывая самого себя.
   Книгопродавец почел необходимым выстрелить, как из пистолета, своим именем, находя, что Корали оказывает ему недостаточно любезный прием.
   - Сударь, вы завтракали? Не желаете ли составить компанию? - сказала актриса.
   - О, беседа за столом идет веселее,- отвечал Дориа.- Притом, принимая ваше приглашение, я вправе просить вас откушать у меня вместе с моим другом Люсьеном, ибо нам следует теперь жить душа в душу.
   - Береника! Устриц, лимонов, свежего масла и шампанского! - приказала Корали.
   - Вы человек умный и, конечно, понимаете, что, собственно, меня к вам привело,- сказал Дориа, глядя на Люсьена.
   - Вы желаете купить мой сборник сонетов?
   - Совершенно верно,- отвечал Дориа.- Прежде всего сложим оружие, как вы, так и я.
   Он вынул из кармана элегантный бумажник, достал три банковых билета в тысячу франков каждый, положил их на тарелку и с церемонным поклоном поднес Люсьену, сказав:
   - Вы довольны?
   - Да,- сказал поэт, преисполнившись неизъяснимого блаженства при виде столь баснословной суммы.
   Люсьен овладел собою, но он готов был петь, прыгать, он поверил в волшебную лампу чародеев, короче, он поверил в свой гений.
   - Итак, "Маргаритки", само собою, мои,- сказал издатель,- но вы не станете нападать на мои издания?
   - "Маргаритки" ваши, но я не могу продать мое перо, оно принадлежит моим друзьям так же, как их перья принадлежат мне.
   - Но ведь теперь вы мой автор. Мои авторы - мои друзья. Вы не пожелаете вредить моим делам. Готовясь на меня напасть, вы поставите меня в известность, чтобы я мог предотвратить неприятность.
   - Согласен.
   - За вашу славу! - сказал Дориа, поднимая бокал.
   - Я вижу, что вы прочли "Маргаритки",- сказал Люсьен.
   Дориа не смутился.
   - Друг мой, купить "Маргаритки", не ознакомившись с ними, самая лучшая лесть, какую только может себе позволить издатель. Через полгода вы будете великим поэтом; появятся ваши статьи, вас станут бояться; мне не придется хлопотать, чтобы продать вашу книгу. Нынче не я изменился, а вы. Я все тот же коммерсант, как и четыре дня назад; на прошлой неделе ваши сонеты были для меня не более, чем листы капусты; нынче благодаря вашему положению они обратились в "Мессенские элегии".
   - Отлично,- сказал Люсьен, чувствуя себя султаном, обладателем красивой одалиски, баловнем успеха; он вновь обрел насмешливость и пленительное безрассудство.- Но если вы не читали моих сонетов, вы прочли мою статью?
   - Да, мой друг, иначе я не явился бы так поспешно! К несчастью, она чересчур хороша, ваша ужасная статья. Да, у вас огромный талант, мой дружок. Верьте мне, ловите удачу,- сказал он, пряча под личиной добродушия колкость слов.- Вы прочли газету?
   - Нет еще,- сказал Люсьен.- А между тем нынче вышла первая моя большая статья; Гектор, Видимо, послал газету мне на дом в улицу Шарло.
   - Читай!-сказал Дориа, подражая Тальма в "Манлии".
   Люсьен взял газету, Корали вырвала ее у него из рук.
   - Вы отлично знаете, что ваше перо посвящено мне,- смеясь сказала она.
   Дориа был чрезвычайно искателен и любезен; он боялся Люсьена; он пригласил его и Корали на званый обед, который давал журналистам в конце недели. Он взял рукопись "Маргариток" и попросил поэта зайти, когда тому будет угодно, в Деревянные галереи подписать договор, который он приготовит. Верный своей обычной, царственной
   манере, полагая, что этим он внушает почтение легковерным людям и напоминает более мецената, нежели торговца, он оставил три тысячи франков, отказавшись небрежным жестом от предложения Люсьена написать расписку, и ушел, поцеловав руку Корали.
   - Любовь моя, много ли таких бумажек увидел бы ты, сидя на своем чердаке в улице Клюни и роясь в старых книгах библиотеки Сент-Женевьев?-сказала Корали, знавшая из рассказов Люсьена всю его прошлую жизнь.- Право, твои друзья с улицы Катр-Ван большие простофили!
   Братья по кружку оказались простофилями! Люсьен, смеясь, выслушал этот приговор. Он прочел свою статью, он вкусил от неизъяснимой радости писателей, испытал то высшее наслаждение самолюбия, что лишь однажды в жизни ласкает наше сознание. Читая и перечитывая статью, он вполне понял ее значение и смысл. Печать для рукописей то же самое, что театр для женщин,она освещает все прелести и все изъяны, убивает и дает жизнь: промах бросается в глаза столь же резко, как и яркая мысль. Люсьен в своем опьянении не думал более о Натане, Натан был для него только ступенью, он утопал в блаженстве, он мнил себя Крезом. Для мальчика, который, бывало, скромно спускался по склонам Болье в Ангулеме, возвращаясь в Умо, на чердак к Постэлю, где ютилась его семья, тратившая в год тысячу двести франков, сумма, полученная от Дориа, была Потози. Воспоминание, столь еще живое, но которому суждено было угаснуть среди парижских соблазнов, перенесло его на площадь Мюрье. Он вспомнил свою великодушную сестру, Давида и бедную мать; он тотчас же приказал Беренике разменять один билет, а тем временем написал домой письмо; затем он послал Беренику в контору почтовых дилижансов, приказав ей отправить пятьсот франков матери, опасаясь, что позже у него недостанет воли выполнить свое желание. Он возвращал долг, но для него и для Корали поступок этот казался добрым делом. Актриса поцеловала Люсьена, она считала его примерным сыном и братом, она осыпала его ласками, ибо подобные поступки восхищают этих добрых девушек, у которых сердце как на ладони.
   - А теперь,- сказала она,- что ни день, то званый обед. Так пройдет целая неделя, настоящий карнавал! Ну, что ж, ты немало поработал.
   Корали, желавшая насладиться красотою Люсьена, причиной зависти к ней всех женщин, повезла его к Штаубу: ей казалось, что Люсьен недостаточно хорошо одет. Оттуда влюбленные отправились в Булонский лес и воротились к обеду у г-жи дю Валь-Нобль; там Люсьен встретил Растиньяка, Бисиу, де Люпо, Фино, Блонде, Виньона, барона де Нусингена, Боденора, Филиппа Бридо, великого музыканта Конти - вошел в мир артистов, спекулянтов, всех этих людей, склонных после волнений и забот искать рассеяния в острых впечатлениях; и все они радушно приняли Люсьена. Люсьен, уверенный в себе, расточал свое остроумие, словно им и не торговал, и был провозглашен человеком без предрассудков,- модная в ту пору похвала в этой полутоварищеской среде.
   - Те-те-те! Полезно исследовать его сущность,- сказал Теодор Гайар, снискавший покровительство двора; он носился с планом издания роялистской газетки, позже столь известной под названием "Ревей".
   После обеда оба журналиста в обществе своих любовниц направились в Оперу, где у Мерлена была ложа; в ней уже собралась вся компания. Итак, Люсьен предстал победителем там, где несколько месяцев назад он был столь тяжко унижен. Он прохаживался в фойе под руку с Мерленом и Блонде, он .смотрел в лицо денди, некогда над ним издевавшихся. Шатле был в его руках! Де Марсе, Ванденес, Манервиль, львы той эпохи, обменялись с ним высокомерными взглядами. В ложе г-жи д'Эспар речь, разумеется, шла о прекрасном, изящном Люсьене: Растиньяк пробыл там очень долго, маркиза и г-жа де Баржетон наводили лорнеты на Корали. Не пробудил ли Люсьен в сердце г-жи де Баржетон сожалений об утраченном? Эта мысль занимала поэта; стоило ему встретить Коринну из Ангулема, и жажда мести взволновала его сердце, как и в тот день, в Елисейских полях, когда он испытал на себе презрение этой женщины и ее кузины.
   - Не с амулетом ли вы прибыли из провинции? -сказал Блонде Люсьену несколькими днями позже, входя к нему около одиннадцати часов утра, когда Люсьен был еще в постели.
   - Красота его,- сказал он Корали, целуя ее в лоб и указывая на Люсьена,- производит опустошения от подвала до чердака, от верхов до низов. Я пришел похитить вас,- сказал он, пожимая руку поэта.- Вчера у Итальянцев графиня де Монкорне изъявила желание с вами познакомиться. Вы, конечно, не откажете прелестной молодой женщине, у которой принято избранное общество.
   - Если Люсьен будет милым,- сказала Корали,- он не пойдет к вашей графине. Что за охота шататься по великосветским гостиным? Он там от скуки умрет.
   - Вы желаете держать его взаперти?-сказал Блонде.- Вы его ревнуете к светским женщинам?
   - Да,- вскричала Корали,- они гаже нас!
   - Откуда ты это знаешь, кошечка?-сказал Блонде.
   - От их мужей,- отвечала она.- Вы забыли, что я полгода была близка с де Марсе.
   - Не думаете ли вы, дитя мое,- сказал Блонде,- что я только и мечтаю ввести в дом г-жи де Монкорне такого красавца? Ежели вы тому противитесь, сочтем, что я ничего не говорил. Но я знаю, что здесь дело не в женщине, а в том, чтобы добиться от Люсьена мира и снисхождения в отношении одного бедняги - посмешища вашей газеты. Барон дю Шатле по глупости принимает ваши статьи всерьез. Маркиза д'Эспар, госпожа де Баржетон и салон графини де Монкорне покровительствуют Цапле, и я обещал примирить Лауру и Петрарку,госпожу де Баржетон и Люсьена.
   - Ах! - вскричал Люсьен, у которого утоленная жажда мести пьянящим наслаждением разлилась по жилам.- Вот когда они оказались у моих ног! Я готов обожать мое перо, обожать моих друзей, обожать роковое могущество печати. Но ведь сам я не написал еще ни одной статьи против Выдры и Цапли. Я поеду к ней, мой милый,- сказал он, обнимая Блонде за талию.- Да, я поеду, но тогда лишь, когда эта чета почувствует всю тяжесть вот этой легкой вещицы!
   Он взял перо, которым писал статью о Натане, и потряс им.
   - Завтра я швырну е них двумя столбцами. Потом посмотрим! Не тревожься, Корали! Речь идет не о любви, а о мести, и я отомщу вполне.
   - Вот человек! - сказал Блонде.- Если бы ты, Люсьен, знал, как редко можно встретить в пресыщенном парижском свете подобный взрыв чувств, ты больше бы себя ценил. Не оплошай,- сказал он, употребив выражение более энергичное,- ты на пути к власти.
   - Он достигнет своего,- сказала Корали.
   - Он уже многого достиг в эти полтора месяца.
   - Если случится, что его будет отделять от скипетра лишь пространство не шире могилы, к его услугам труп Ко ради.
   - Ваша любовь достойна Золотого века,- сказал Блонде.- Прими мои поздравления; твоя статья превосходна,- продолжал он, глядя на Люсьена,- в ней столько свежести! Ты проявил себя мастером этого жанра.
   Явился Лусто вместе с Гектором Мерленом и Верну; Люсьен был в высшей степени польщен, почувствовав себя предметом их внимания. Фелисьен принес Люсьену сто франков за его статью. Газета сочла необходимым вознаградить столь блестящий труд, чтобы приманить автора. Корали, увидев этот капитул журналистов, послала заказать завтрак в "Кадран Бле", ближайшем ресторане; как только Береника доложила, что завтрак подан, она пригласила всех в нарядную столовую. В разгаре пиршества, когда шампанское бросилось в голову, выяснилась причина посещения Люсьена его товарищами.
   - Ты, конечно, не желаешь,- сказал ему Лусто,- нажить в лице Натана врага? Натан журналист, у него есть друзья, он сыграет с тобой скверную шутку при выходе твоей книги. Ведь ты хочешь продать "Лучника Карла IX"? Утром мы видели Натана, он в отчаянье, но ты напишешь еще одну статью и окропишь его похвалами.
   - Как! После моей статьи против него вы желаете?..- спросил Люсьен.
   Эмиль Блонде, Гектор Мерлен, Этьен Лусто, Фелисьен Верну прервали слова Люсьена веселым смехом.
   - Послезавтра у тебя ужин. Ты пригласил его?-сказал Блонде.
   - Статья пошла без подписи,- сказал Лусто,- Фелисьен не так наивен, как ты, он поставил вместо подписи внизу только "Ш"; ты можешь и дальше так печататься в его газете; она левого направления. Мы все в оппозиции. Но Фелисьен столь тактичен, что не желает насиловать твоих убеждений. Газета Гектора - орган правого центра, там ты можешь подписываться буквой "Л". Аноним необходим при нападении, похвальное слово идет за подписью.
   - Подпись меня не заботит,- сказал Люсьен.- Я не знаю, что сказать в пользу книги.
   - Ты, значит, написал то, что думал?-спросил Гектор Люсьена.
   -Да.
   - Эх, мой милый,- сказал Блонде,- я считал тебя более сильным! Клянусь, я полагал, глядя на твой лоб, что ты одарен способностью великих умов рассматривать любую вещь с двух сторон. В литературе, мой милый, каждое
   слово имеет изнанку, и никто не может сказать, что именно есть изнанка. В области мысли все двусторонне. Мысль двойственна. Янус - миф, олицетворяющий критику, и вместе с тем символ гения. Троичен только бог! Отчего, как не в силу таланта, Мольер и Корнель, люди выдающиеся, заставили Альцеста сказать да, а Филинта - нет, или же Октавия и Цинну? Руссо в "Новой Элоизе" написал одно письмо за дуэль, другое - против дуэли; кто может решить, в котором из них высказано его)личное мнение? Кто из нас предпочтет Клариссу Ловласу, Ахилла - Гектору? Кто поистине герой Гомера? Что руководило Ричардсоном? Критика обязана рассматривать произведение со всех точек зрения. Мы просто докладчики.
   - Итак, вы придерживаетесь того, что написали? - насмешливо сказал Верну.- Но мы торгуем словом и живем нашей торговлей. Когда вы пожелаете создать серьезное произведение, короче говоря, книгу, вы можете в ней излить ваши мысли, вашу душу, вложить в книгу всего себя, защищать ее. Но статья?.. Сегодня она будет прочтена, завтра забудется; по-моему, статьи стоят лишь того, что за них платят. Если вы дорожите такими пустяками, вам придется осенять себя крестным знамением и прививать на помощь святого духа прежде, нежели написать самое обычное объявление.
   Казалось, все были удивлены, встретив в Люсьене столько щепетильности, и принялись совлекать с него отроческие одежды и облекать в одеяние зрелого мужа и журналиста.
   - Знаешь, чем утешился Натан, прочтя твою статью? - сказал Лусто.
   - Как я могу об этом знать?
   - Натан изрек: "Статьи забываются, книги живут!" Он через два дня придет сюда ужинать, он падет к твоим ногам, будет лобызать твои стопы, скажет, что ты великий человек.
   - Вот будет забава,- сказал Люсьен.