Страница:
Парнишка не спеша спрятал амулет под одежду. Его лицо заметно расслабилось. Мязга позволил себе облегченно вздохнуть.
— Ну, можно собираться. — Он засунул пестик за пояс. — Все в порядке.
— Подожди, — жестом остановил его светловолосый. — Давай бумагу.
— А, верно. — Мязга подошел, протянул Дебрену сложенный вчетверо небольшой листок. — Он покрыт специальным клеем. Лизнете на обороте и будет держать. Безразлично, куда прилепить: к стене или… э-э-э… ну, к трупу. Хороший клей. Полталера за флакон.
Магун осторожно развернул лист. Он был чуть больше ладони. Вероятно, не случайно, потому что приложили к нему именно человеческую ладонь, смоченную черной краской.
— Что это?
— Наш опознавательный знак, — сказал с плохо скрываемой гордостью Геп, вставая со стула. — Невидимая рука народного правосудия. Того, которое сметет тирана с дефольского трона. Оставь ее где-нибудь рядом, когда Кипанчо уже… Ну, сам понимаешь. Пошли, Мязга.
— Еще один вопрос, — поднял голову Дебрен. — Почему именно так?
На сей раз никто не спешил с ответом. Особенно Геп. Однако, надо отдать ему должное, он и не вышел, прикинувшись глухим, и не уничтожил взглядом Мязгу, когда тот наконец заговорил.
— Потому что нам самострелы держать запрещено, да и лук можно иметь только по специальному разрешению и лишь благородным для охоты. Даже с мечом показываться опасно, если у тебя нет хорошего объяснения. А Кипанчо почти никогда лат не снимает, да и рыцарь он очень крепкий, хоть псих и изверг. Нам с ним не справиться при таком-то оружии. — Он провел пальцем по пестику. — Вот потом, когда начнется… Тогда мы будем драться открыто, лицом к лицу, в латах, со щитами, метательными машинами. Но сейчас…
— Пошли, — тихо сказал Геп. — Кому ты объясняешь? Он хочет остаться в живых в десять раз сильнее, чем мы. Хотя бы потому, что это не его война. Да, Дебрен, в конюшне тебя твой мул дожидается. И веревка, о которой ты спрашивал. Возвращайся к рыцарю и делай, что обещал. У тебя до завтра есть время. Потому что мы, понимаешь, латы из луков домашней работы не пробьем, а с предателем, который слово не сдержал, пожалуй, справимся.
Понемногу темнело, но крышу ветряка он видел на фоне заходящего солнца очень хорошо. Даже слишком.
На крыше не было никого.
Он поехал медленнее, шагом, через лужи, почти доходящие мулу до бабок, испачканный, утомленный и как-то сразу сникший. Над придорожными вербами с криком носились вороны, а он тащился по заболоченным полям и пытался найти хоть какое-нибудь подходящее объяснение. И не находил. Он был чародеем и не верил в сказочные завершения. Еще двести шагов. За зарослями поворот, потом другой, а уж потом пруд и новенькая, еще пахнущая деревом усадьба, в которой все должно быть свежим и радостным, напоенным, возможно, глупой и наивной, но все же надеждой.
Должно. Но не будет. Потому что мир вовсе не таков, каким его рисуют в сказках для детей.
Он остановил мула. Почесал вспотевшую шею животного и задумался. Ненадолго. Потом сунул руку под кафтан за легким, не позвякивающим кошельком, висящим на шее на ремешке. Трудно сказать зачем. Пожалуй, не за тем, чтобы нащупать пальцами сплюснутый кусочек металла. Что общего могло быть у деформированного серебряного шарика со смертью маленькой дефольки, погибшей, упав с крыши?
Ничего.
«А со мной?»
«Тоже ничего? Действительно ли ничего? Тогда почему же так…»
— Как все это банально, — сказал Деф Гроот, выходя из кустов калины. — Стоит наездник на развилке дорог и думает: ехать налево? Или прямо? Потом хватается за серебряную монету, чтобы сыграть в орла и решку… Ох, прости. Это не монета? Я прав?
— Что ты тут делаешь? — сухо спросил Дебрен, засовывая за пазуху и мешочек, и сплюснутый шарик.
— То же, что и ты. Размышляю в одиночестве, вдали от людей. А говоря честно, ищу мягких листьев и уединенного местечка. Остальное не объясняю, потому что, насколько вижу, твое настроение вовсе не располагает к таким диалогам. У тебя сердце в груди играет, у меня — кишки в брюхе. Это было серебро, правда?
— Не твое дело.
— Может, мое, может, и нет. Напоминаю, что спор ты проиграл. И расплатился фальшивыми денариями. Не хочу подвергать сомнению твою порядочность, но знаю, как работает в таких случаях человеческий ум. Посей в нем зерна сомнения, и он примется молоть из них муку, пробовать на вкус и в конце концов испечет огромный каравай, гораздо больший, чем было зерна. Возможно, когда-нибудь упьется, позволит заговорить подсознанию. А оно вопреки моей воле очернит тебя в глазах людей. Обвинит в обмане.
Дебрен вздохнул, вытянул ремешок с шариком из-под кафтана.
— Этого достаточно? Или, может, надо треснуть тебя по черепушке? И не один раз, потому что до сих пор неизвестно, где у тебя твое подсознание сидит.
— Не надо. — Деф Гроот не думал отступать, хотя любопытство подтолкнуло его к самому стремени. — Какой-то странный амулет. Ты член секты?
— Это не… — Дебрен прикусил язык. — Не твое дело. И не начинай заново свою шуточку с подсознанием.
— Не начну, — согласился рыжий. — Но ты делаешь глупости. Обвинение в удавшемся обмане — невелик позор, а в глазах многих даже повод для гордости. А вот обвинение в принадлежности к секте… У-у-у. Пытки и костер.
— Это не амулет и не сектантский знак. Всего лишь памятка.
— Ага. О чем-то приятном?
— Странном, — буркнул Дебрен после недолгого раздумья.
— Как и запах мяты, — слегка усмехнулся душист.
— Прости, что повторяюсь, но это…
— …не мое дело, — докончил Деф Гроот. — Прощаю. А ты в свою очередь прости, что я пытаюсь облегчить твою истомленную душу. Профессиональный рефлекс. Можно дать тебе совет? Бесплатный.
— Н-н-нет.
— Ага, ты усомнился. Добрый знак. Значит, понимаешь, что существует проблема. Ну что ж. Нет так нет. Но я скажу, чем закончится твое самоудушение вопросов. Выдавишь их когда-нибудь в паршивом трактире за третьей кружкой скверного пива. А какой-нибудь заплеванный, уткнувшийся мордой в миску голодранец, который вместе с тобой будет лакать, очнется на миг и скажет: «Трахать их всех, курв траханных», и ты, возможно, последуешь его совету. И даже если какой-нибудь маримальской болезни не поймаешь, то ничего тебе до конца жизни твой серебряный шарик хорошего не принесет, а лишь горечь и обиду на самого себя.
Дебрен ударил мула пяткой в бок. Животное медленно двинулось вперед, в сторону ветряка. Деф Гроот пошел рядом, не обращая внимания на доходящую до щиколоток грязь.
— Чего ты, собственно, хочешь?
— Помочь. Тебе же нужна помощь.
— Мне? — криво усмехнулся магун. — Она девочке была нужна.
Некоторое время двигались молча.
— Ей я помочь не мог, — буркнул Деф Гроот. — Тебе — могу.
— Я не сижу на краю крыши, уставившись в пропасть перепуганными глазами.
— Но когда-нибудь можешь сесть.
— Глупости.
— Я незаурядный душист, Дебрен. Знаю, что говорю.
Они миновали первый поворот, подходили ко второму.
Дебрен смотрел вверх, на конец устремленного в небо крыла ветряка. Там сидела какая-то птица. Нахохлившаяся, как та девочка, образ которой стоял у него в глазах.
— Ты знаешь, что говоришь. И ты незаурядный. Но я не приму от тебя совета. Несомненно, доброго. Потому что тогда я окажусь твоим должником, благодарным тебе. А быть благодарным тому, кто пальцем не пошевелит, когда надо спасать детей, я не умею. Я не говорю о том, чтобы подвергать опасности жизнь или жертвовать имуществом. Не пойми меня неверно. Я говорю о том, чтобы пошевелить пальцем. Между нами — ее кровь, Деф Гроот. Этого ты не изменишь.
Миновали второй поворот. За ним все было таким, как прежде. Телега, два костра, тучи комаров. Санса, укрывшийся в клубах дыма и вперившийся в горшок с варившимся на ужин супом. И жена насосника, копошащаяся у своих горшков. Ее лицо…
Дебрен остановился. С лицом женщины что-то было не так.
Из-за ветряка вышел Кипанчо. Проходя мимо накрытого одеялом стола, задержался, наклонился, поднял что-то маленькое, сунул под одеяло. Дебрен слез, медленно, на слегка занемевших ногах двинулся навстречу. Раньше этого стола не было. Но что-то, что скрывалось под полосчатым одеялом…
— Ты припозднился, мэтр, — меланхолически улыбнулся ему Кипанчо. — У чудовища, как видишь, уже нет заложницы.
— Вижу. — Он не знал, что можно было бы сказать еще.
— С мула ты свалился, что ли? — Рыцарь глянул на покрытые сгустками крови брови, на перевязанную руку. — Не надо было так гнать.
— Я вижу, — повторил Дебрен и сглотнул. — Девочка… где она?
— В будке, которая этим бедолагам служит домом. Мать ее собирается купать.
Дебрен посмотрел на женщину. Ее лицо ничего не выражало. Ни радости, ни горя. Некоторые люди реагируют именно так. Просто кипятят воду.
— Деф Гроот… Ты должен с ней поговорить.
— Нет, Дебрен, — спокойно ответил душист. В глазах у него стояла такая же грустная улыбка, как и у Кипанчо. — Надо тебе кое-что объяснить, потому что, вижу…
— Ты скотина.
— Не возмущайтесь, мэтр, — встрял в разговор рыцарь. — Деф Гроот знает, что делает. Чудовище все еще подает звуки, а значит, живет. А пока оно живет, эти люди находятся под влиянием его чар, безвольные, словно куклы. Я знаю это по собственному опыту.
— Господин Кипанчо, что касается вас, так…
— Она жива, — быстро прервал его Деф Гроот. — Не свалилась…
— Что?
— Она сбросила веревку.
— Что?
— Мой хозяин забрался на самую крышу, — терпеливо пояснил Санса, выросший рядом как из-под земли. — Я бы пошел сам, но ведь это веревка дефольская, непрочная. Мужчину солидного телосложения могла не выдержать, тем более с девчонкой на спине. А господин Деф Гроот, хоть легкий и по ловкости почти белке ровня, не дал себя уговорить.
— Он ученый, — снисходительно заметил Кипанчо. — А это была работа для людей действия, таких, как мы, Санса.
— Она сбросила веревку? — все еще не верил Дебрен. Деф Гроот, не очень красиво ухмыляясь, стянул одеяло со стола. Дебрен замолчал, но мираж не исчезал. Вся столешница была завалена леденцами, пирожками с разнообразной глазурью, кучками шоколада, сахарным горошком, звездочками, лодочками, мельничками, тряпичными куколками и мишками из кроличьего меха, сушеными фигами, изюмом и, пожалуй, всем, что могла предложить жаждущей лакомств и игрушек детворе богатая ярмарка.
— Какая десятилетняя девочка устоит? Достаточно было просто показать. Кипанчо даже особенно жестикулировать не пришлось.
— Пришлось, — не слишком дружелюбно бросил оруженосец. — Потому что вы не сумели бы как следует перевести его слова.
— Я знаю крестьян, — сказал Деф Гроот. — Легко было предвидеть, что человек их крови за несколько побрякушек забудет о чести и сделает то, что ему велят.
— Но откуда все это?.. — Дебрен прошелся пальцами по сладостям и фигуркам.
— В стране, где так много четырехруких чудовищ, дети очень пугливы, вот я и прикупил заранее немного сладостей. Раздаем по деревням, — разъяснил Кипанчо.
— И за это дети вас любят, — подытожил Деф Гроот, неприятно улыбнувшись. — А слава о ваших деяниях идет по свету, поэтому мир присылает рыцарю Кипанчо много денег, чтобы ему было на что покупать сладости для грустных детей Дефоля. А также, что требует немного более значительных сумм, новые копья вместо поломанных.
— Правда, — невозмутимо согласился Кипанчо. — Последнее время дела у нас идут лучше. Люди поняли, что такое ветряки. Наконец-то.
Дебрен взял со стола сушеную фигу и принялся жевать. Есть ему не хотелось, но еще больше не хотелось что-либо говорить.
Почему рыцарев конь фыркал над кучей хвороста, Дебрен не понимал. Веревка была достаточно длинной, да и свежей травы вдоволь. Коню не приходилось натягивать поводья и болезненно выкручивать шею, чтобы как можно ближе подойти к спящим.
— Ничего, ничего, — пробормотал Кипанчо, открыв на минуту один глаз и поворачиваясь на подстилке. — Это свой, все хорошо.
Успокоенный конь направился к лужайке. Дебрен — с некоторым запозданием — начал сканировать ауру, окружающую животное. Без особого желания, потому что от этого у него болели голова, и рука, и рассеченный лоб, а прежде всего — сонливость испарялась из головы, словно вода с раскаленной сковороды. Однако он хотел удостовериться.
Это потребовало определенного времени, потому что конь был трофейный, привезенный из северной Югонии или с Ближнего Запада. Для его дрессировки воспользовались теммозанской магией, причем не в виде прямых заклинаний, а в качестве катализатора гипноза. Дебрен понятия не имел, на что способен конь рыцаря Кипанчо. Может, он мог танцевать и петь, а может, только то, что делает обычный верховой конь, и ничего больше. Ведь чародеи-иноверцы умели испортить дело или обмануть клиента точно так же, как випланские чародеи-махрусиане. Но он предупредил хозяина тихо и деликатно, то есть сделал это именно так, как следует.
Обычному рыцарю не очень-то нужен такой элемент дрессировки. А вот странствующему, путешествующему с одним только оруженосцем и имеющему дело с такими людьми, как насосник либо Геп…
Дебрен сел и осмотрелся. Вокруг, если не считать сивки, магия не давала о себе знать. Обычно он удовольствовался бы этим. Люди, прокрадывающиеся ночью к лагерю, в котором находится чародей, брали на помощь другого чароходца или же запасались хитроумнейшими амулетами, эликсирами, заклинаниями-самоделками и прочими реквизитами такого рода, доступными за совершенно смешные деньги и, как правило, легальными. Все это, будучи порой достаточно эффективным, сильно излучало энергию и позволяло обнаружить себя издалека.
Проблема состояла в том, что туземцы, у которых могли быть претензии к Кипанчо, не знали, что Дебрен — магун. А Геп, хотя и знал, явно недооценивал его и был глупым молокососом, слепо верящим в неограниченные возможности своего меча.
Дебрен застегнул пояс, проверил, не высунулась ли палочка из кожуха, и встал. Прикусил губу, чтобы уравновесить резкую боль в опухшей руке. И подстроил слух. Ненадолго. Какое-то время назад он пришел к выводу, что у таких кратких пиков восприимчивости, не требующих эликсиров, предварительных медитаций и значительного расхода мощности, впереди большое будущее. Правда, для овладения нужной техникой требовалось значительное время и достаточно высокий КП. А у людей с высоким коэффициентом поглощения хватало денег и на самые лучшие эликсиры, и на слуг-охранников с настолько обостренным слухом, что они слышали, как трава растет.
Была еще более прозаическая проблема: самый идеальный орган чувств мало чем помогал, если его нацеливать в пустоту. Улавливать звук шагов следовало тогда, когда кто-то шел, и смотреть, когда было что видеть. Короткие периоды обострения органов чувств ничего не давали, если человеку не повезло и он выбрал не тот ритм, в котором перемещался преступник или убийца.
На сей раз Дебрену повезло. Вероятно, потому, что ставкой не была его жизнь. Кто бы и что бы ни делал внутри ветряка, он наверняка пришел не для того, чтобы прикончить рыцаря Кипанчо и его благостно храпящего спутника.
Некоторое время Дебрен слышал невнятное бормотание спящего ребенка. Потом уши заполнила невесомая, нематериальная вата, и он долго не мог отделаться от ощущения, что оглох. Еще одна неприятная сторона метода. Кому понравится идти по жизни, сознавая, что ты по-настоящему глух, слеп и вообще крупно обездолен. А такими выводами заканчивался каждый сеанс.
Не хватаясь за палочку, довольно быстро и не слишком осторожно Дебрен прошел по берегу пруда к ветряку и остановился в открытых дверях, тех самых, которыми, по мнению Кипанчо, оканчивалась снизу спина чудовища и которые могли обернуться смертельной ловушкой. Внутри горел небольшой факел и тихо постукивал обернутый тряпками молоток. Стоявший на коленях около колонки насоса Деф Гроот осторожно выбивал молотком укрепляющие корпус клинья, ударяя по приставленному к ним стальному стержню. Стержень придерживала светловолосая жена насосника.
— Душу там ищете, господин душист? — вполголоса спросил Дебрен. Вероятно, он все же шел достаточно осторожно, потому что застал обоих врасплох. Рыжеволосый размахнулся молотком чуть ниже, чем следовало, женщина с перепугу подняла руку и в результате получила по пальцам. Она глубоко вдохнула воздух, но не крикнула.
Деф Гроот потянулся к поясу. Но до этого уже успел глянуть в сторону двери. А света было вовсе не так уж мало. Правда, нож он не вынул. Однако Дебрен отметил эту знаменательную очередность.
— Дебрен! Напугал ты нас. — Деф Гроот отнял руку от рукоятки, поднялся. Женщина встала рядом, посасывая побитый палец. — А чего ищешь ты?
— Ответ на несколько вопросов. Например, кто и зачем прокрадывается ночью к поломанному ветряку.
— Задай такой вопрос в корчме, — не улыбнувшись, посоветовал душист. — И добавь, что застал здесь двух человек, одного в штанах, другого в юбке. Ответы удивят тебя своим единодушием. Тебе даже не надо пояснять, что поблизости нет овина и мужа женщины, а ее дом — тесная будка, лишь чуть побольше собачьей конуры, к тому же там спит ребенок.
— Романтическое свидание в таинственном чреве машины? — сверкнул зубами Дебрен. — Почти верю. Только не понимаю, как вы собирались делать это при помощи молотка и лома. У нас, простачков с Запада, такие любовные реквизиты совершенно не умещаются. В головах, естественно.
Женщина о чем-то спросила. Неуверенно, тихо. Она была весьма привлекательна, и Дебрен, возможно, поверил бы в самое простое, само собою напрашивающееся объяснение. Если бы не инструменты.
— Ты мог бы перевести? — спросил он Деф Гроота.
— Это тебя не касается.
— Я не телепат, — сказал магун с легкой угрозой в голосе, — но знаю простое заклинание, которое может обнаружить ложь. Так что думай, о чем говоришь.
— Ты лезешь совершенно не в свои дела. — Голос душиста звучал предостерегающе. — Совершенно. Вдобавок явно превышающие уровень твоего понимания.
— Вы собирались демонтировать насос. — Дебрен подошел ближе, постучал по сложной системе зубчатых колес и рычагов. — Интересно зачем?
— Любопытство убивает, магун. Порой очень быстро.
— Так же, как и его отсутствие. Как ты ее уговорил? — Он указал на жену хозяина. — Зачем — можешь не говорить. Вы хотели снять это сверху и заткнуть подающую трубу. Единственным звуком, который тогда издавал бы ветряк, был бы свист ветра в щелях, а этого даже спятивший Кипанчо не сочтет признаками жизни. Чудовище умрет, и можно будет ехать на поиски следующего. Тебе платят поштучно, мэтр?
— Иди спать. Не то проспишь и завтра опоздаешь на барку.
— Ты сказал ей, что произойдет, когда Кипанчо убедится в гибели противника?
— Нет. Ибо не знаю, что произойдет. Это зависит от тебя.
— Крутишь, Деф Гроот. Нам обоим прекрасно известно, что будет дальше. Приедет Ванрингер и организует похороны. Сожжет ветряк, а заодно и домишко насосника. Эти люди превратятся в нищих. А если они брали на строительство кредит, то хозяин попадет в тюрьму. Ты знаешь, сколько осужденных выходит из тюрем? А сколько нищих подыхает в придорожных канавах? Чертовски много.
— Не нам изменить порядок мира. Но именно этих-то людей ты можешь спасти. Достаточно объяснить господину Кипанчо, что из этого ветряка тебе удалось изгнать чудовище чарами. Не убивая самого ветряка. Живой ветряк Кипанчо сжечь не позволит.
— Кипанчо — сумасшедший. Я не намерен укреплять его в его психозе. Кто-нибудь должен же наконец втолковать ему, что ветряки — всего лишь куча удачно сколоченных досок.
— Лечение психического заболевания методом объяснений? — съехидничал Деф Гроот. — Любопытная идейка. Пожалуй, попытайся. Делай что хочешь, экспериментируй, в конце концов, ты — магун, исследователь и изобретатель новых методов. Только не вбивай клинья между мной и моим пациентом. И помалкивай, когда от нашего с тобой имени я стану уверять его, что ветряк мертв. Ох, прости, не ветряк… Чародей. Чудовище, вселившееся в кучу хитроумно сколоченных досок. Стой тихо рядом, а потом получи плату и отправляйся на барку.
— Не понимаю, чего ты боишься. Если от разума этого несчастного логические объяснения отскакивают так же упорно, как боевые молоты, то чем тебе мешает моя болтовня? Я скажу, что думаю, и уеду. Кипанчо, можешь поверить, глупее от этого не станет.
— Ты нарушишь ритм лечения, — буркнул Деф Гроот. — Человеческая душа — материя деликатная.
— Тогда убери молоток, — посоветовал Дебрен. — Деликатную материю молотками не исправляют. Даже если они обернуты ветошью.
Душист не отложил молотка. Вместо этого он шагнул вперед. Однако слишком не приблизился, потому что магун был внимателен и почти мгновенно легко отскочил к двери.
— Спокойно, — заставил себя улыбнуться Деф Гроот. — Что это ты такой нервный. Не станем же мы драться. Из-за… Это смешно.
— Конечно, не станем. На сегодня с меня хватит. Так что сделай еще одно резкое движение, только одно, и я тебя так пришпарю, что ты до утра не поднимешься.
Рыжий, что бы о нем ни говорили, в своем деле был дока. Знал, когда и насколько люди говорят правду. Поэтому он медленно попятился и отложил молоток.
— Как ты ее уговорил? — повторил вопрос Дебрен.
— А ты поверишь, если я скажу, что воззвал к ее патриотизму?
— Нет.
— Я обещал исследовать девочку, — буркнул Деф Гроот. — В определенной степени я медик. А у нее температура. Вероятно, поэтому она позволила так легко стянуть себя с крыши.
Дебрен, не сказав ни слова, вынул из крепления факел, а потом кивнул стоящей сбоку хозяйке.
— Я думал, ты сбежал.
Дебрен повернулся на стульчике, хотя мог и не делать этого. Только один человек способен был протиснуться сквозь узкие двери с таким скрежетом.
— Добрый день, господин Кипанчо, — сказал он тихо. — Не сбежал. Не было причин.
— Нашлись бы. — Рыцарь понизил голос. — Некоторые боятся моего общества, считая, что я психически болен и угрожаю окружающим. Другие думают, будто окружающие угрожают мне, а попутно и тем, кто ест и спит чересчур близко от меня. Доля истины в этом есть. Бывало, нас обстреливали издалека. Случались и прямые нападения на бивак. При этом порой страдали несколько посторонних лиц, так что у меня нет претензий к тем, кто опасается. Ты пришел к ней?
Дебрен взглянул на сравнительно широкое супружеское ложе, прикрытое грязноватой периной. Ночь была холодная, а вдобавок зверствовали неугомонные комары. Вероятно, поэтому из-под перины выглядывал лишь локон светлых волос с одной стороны и грязноватая босая пятка — с другой. Он не без некоторого сожаления покрутил головой, зная, что выше расположена стройная нога, бедра, груди и все прочее, составляющее еще молодую, привлекательную женщину.
— К той. — Он указал на кровать поменьше, Кипанчо присел на краешек окованного сундука, вероятно, с бельем. Садясь, старался не скрежетать латами.
— Она еще ребенок, — сказал он скорее с удивлением, чем с укором. — Надеюсь, не…
— Нет, — усмехнулся Дебрен. — В большинстве цивилизованных стран взрослой считают тринадцатилетнюю девушку, а на Юге, где все созревает быстрее, двенадцатилетнюю. Торговать телом могут десятилетки при согласии опекуна и при определенных ограничениях. В борделях, полуофициально, без скандала, предлагают девочек с восьмого года жизни. Это наказуемо, но не слишком строго. Однако у меня, господин Кипанчо, на эту проблему немного иной взгляд. Женщин моложе двадцати я считаю девочками. А с девочками я в кровать не ложусь.
— Ну что ж, все мы несовершенны, — серьезно отметил рыцарь. — У каждого свои слабости и странности, особенно в этом вопросе. — Он оглядел тесное, заставленное вещами помещение. — Благодарю за доверие. Можешь быть уверен, за кружкой пива я тебя прилюдно оговаривать не стану.
— Знаю.
— А что касается девочки, то ты прав. — Оба некоторое время смотрели на прикрытую по шею, хрипловато дышащую девочку. — Когда я ее вчера на спине спускал с крыши, то ни одной мягкой округлости не почувствовал. Она еще ребенок. Похоже, красивой женщиной вырастет, но пока что… Ты сидишь здесь и думаешь о будущем?
— Что?
— Я мою Дульнессу тоже впервые увидел, когда она была лишь немного старше. Такая же худая, угловатая. Но уже тогда я поклялся, что только ее, до конца жизни… Потому что у меня сердце от чувств замерло. А такие девочки, при виде которых у человека сердце в груди замирает, обычно быстро мужей находят. Поэтому, хоть товарищи и смеялись, я поклялся быть девчонке верным и постоянным в чувствах, чтобы за собой очередь забить. У рыцарей такое принято, хоть и довольно редко используется. Потому что, понимаешь, у молодого рыцаря и кровь молодая, горячая, а слово — это слово, оно держит крепче цепи. Но не думал я, что и чародеи таким же образом жен себе добывают.
— Я не имел в виду женитьбу.
— Ну да… у вас… хм… более свободные обычаи. Я о любовницах говорю.
— Кипанчо, она больна. Поэтому я здесь.
— Больна?
— У нее температура, озноб. Я жду, когда она проснется. Хочу кое-что проверить.
— Ну, можно собираться. — Он засунул пестик за пояс. — Все в порядке.
— Подожди, — жестом остановил его светловолосый. — Давай бумагу.
— А, верно. — Мязга подошел, протянул Дебрену сложенный вчетверо небольшой листок. — Он покрыт специальным клеем. Лизнете на обороте и будет держать. Безразлично, куда прилепить: к стене или… э-э-э… ну, к трупу. Хороший клей. Полталера за флакон.
Магун осторожно развернул лист. Он был чуть больше ладони. Вероятно, не случайно, потому что приложили к нему именно человеческую ладонь, смоченную черной краской.
— Что это?
— Наш опознавательный знак, — сказал с плохо скрываемой гордостью Геп, вставая со стула. — Невидимая рука народного правосудия. Того, которое сметет тирана с дефольского трона. Оставь ее где-нибудь рядом, когда Кипанчо уже… Ну, сам понимаешь. Пошли, Мязга.
— Еще один вопрос, — поднял голову Дебрен. — Почему именно так?
На сей раз никто не спешил с ответом. Особенно Геп. Однако, надо отдать ему должное, он и не вышел, прикинувшись глухим, и не уничтожил взглядом Мязгу, когда тот наконец заговорил.
— Потому что нам самострелы держать запрещено, да и лук можно иметь только по специальному разрешению и лишь благородным для охоты. Даже с мечом показываться опасно, если у тебя нет хорошего объяснения. А Кипанчо почти никогда лат не снимает, да и рыцарь он очень крепкий, хоть псих и изверг. Нам с ним не справиться при таком-то оружии. — Он провел пальцем по пестику. — Вот потом, когда начнется… Тогда мы будем драться открыто, лицом к лицу, в латах, со щитами, метательными машинами. Но сейчас…
— Пошли, — тихо сказал Геп. — Кому ты объясняешь? Он хочет остаться в живых в десять раз сильнее, чем мы. Хотя бы потому, что это не его война. Да, Дебрен, в конюшне тебя твой мул дожидается. И веревка, о которой ты спрашивал. Возвращайся к рыцарю и делай, что обещал. У тебя до завтра есть время. Потому что мы, понимаешь, латы из луков домашней работы не пробьем, а с предателем, который слово не сдержал, пожалуй, справимся.
Понемногу темнело, но крышу ветряка он видел на фоне заходящего солнца очень хорошо. Даже слишком.
На крыше не было никого.
Он поехал медленнее, шагом, через лужи, почти доходящие мулу до бабок, испачканный, утомленный и как-то сразу сникший. Над придорожными вербами с криком носились вороны, а он тащился по заболоченным полям и пытался найти хоть какое-нибудь подходящее объяснение. И не находил. Он был чародеем и не верил в сказочные завершения. Еще двести шагов. За зарослями поворот, потом другой, а уж потом пруд и новенькая, еще пахнущая деревом усадьба, в которой все должно быть свежим и радостным, напоенным, возможно, глупой и наивной, но все же надеждой.
Должно. Но не будет. Потому что мир вовсе не таков, каким его рисуют в сказках для детей.
Он остановил мула. Почесал вспотевшую шею животного и задумался. Ненадолго. Потом сунул руку под кафтан за легким, не позвякивающим кошельком, висящим на шее на ремешке. Трудно сказать зачем. Пожалуй, не за тем, чтобы нащупать пальцами сплюснутый кусочек металла. Что общего могло быть у деформированного серебряного шарика со смертью маленькой дефольки, погибшей, упав с крыши?
Ничего.
«А со мной?»
«Тоже ничего? Действительно ли ничего? Тогда почему же так…»
— Как все это банально, — сказал Деф Гроот, выходя из кустов калины. — Стоит наездник на развилке дорог и думает: ехать налево? Или прямо? Потом хватается за серебряную монету, чтобы сыграть в орла и решку… Ох, прости. Это не монета? Я прав?
— Что ты тут делаешь? — сухо спросил Дебрен, засовывая за пазуху и мешочек, и сплюснутый шарик.
— То же, что и ты. Размышляю в одиночестве, вдали от людей. А говоря честно, ищу мягких листьев и уединенного местечка. Остальное не объясняю, потому что, насколько вижу, твое настроение вовсе не располагает к таким диалогам. У тебя сердце в груди играет, у меня — кишки в брюхе. Это было серебро, правда?
— Не твое дело.
— Может, мое, может, и нет. Напоминаю, что спор ты проиграл. И расплатился фальшивыми денариями. Не хочу подвергать сомнению твою порядочность, но знаю, как работает в таких случаях человеческий ум. Посей в нем зерна сомнения, и он примется молоть из них муку, пробовать на вкус и в конце концов испечет огромный каравай, гораздо больший, чем было зерна. Возможно, когда-нибудь упьется, позволит заговорить подсознанию. А оно вопреки моей воле очернит тебя в глазах людей. Обвинит в обмане.
Дебрен вздохнул, вытянул ремешок с шариком из-под кафтана.
— Этого достаточно? Или, может, надо треснуть тебя по черепушке? И не один раз, потому что до сих пор неизвестно, где у тебя твое подсознание сидит.
— Не надо. — Деф Гроот не думал отступать, хотя любопытство подтолкнуло его к самому стремени. — Какой-то странный амулет. Ты член секты?
— Это не… — Дебрен прикусил язык. — Не твое дело. И не начинай заново свою шуточку с подсознанием.
— Не начну, — согласился рыжий. — Но ты делаешь глупости. Обвинение в удавшемся обмане — невелик позор, а в глазах многих даже повод для гордости. А вот обвинение в принадлежности к секте… У-у-у. Пытки и костер.
— Это не амулет и не сектантский знак. Всего лишь памятка.
— Ага. О чем-то приятном?
— Странном, — буркнул Дебрен после недолгого раздумья.
— Как и запах мяты, — слегка усмехнулся душист.
— Прости, что повторяюсь, но это…
— …не мое дело, — докончил Деф Гроот. — Прощаю. А ты в свою очередь прости, что я пытаюсь облегчить твою истомленную душу. Профессиональный рефлекс. Можно дать тебе совет? Бесплатный.
— Н-н-нет.
— Ага, ты усомнился. Добрый знак. Значит, понимаешь, что существует проблема. Ну что ж. Нет так нет. Но я скажу, чем закончится твое самоудушение вопросов. Выдавишь их когда-нибудь в паршивом трактире за третьей кружкой скверного пива. А какой-нибудь заплеванный, уткнувшийся мордой в миску голодранец, который вместе с тобой будет лакать, очнется на миг и скажет: «Трахать их всех, курв траханных», и ты, возможно, последуешь его совету. И даже если какой-нибудь маримальской болезни не поймаешь, то ничего тебе до конца жизни твой серебряный шарик хорошего не принесет, а лишь горечь и обиду на самого себя.
Дебрен ударил мула пяткой в бок. Животное медленно двинулось вперед, в сторону ветряка. Деф Гроот пошел рядом, не обращая внимания на доходящую до щиколоток грязь.
— Чего ты, собственно, хочешь?
— Помочь. Тебе же нужна помощь.
— Мне? — криво усмехнулся магун. — Она девочке была нужна.
Некоторое время двигались молча.
— Ей я помочь не мог, — буркнул Деф Гроот. — Тебе — могу.
— Я не сижу на краю крыши, уставившись в пропасть перепуганными глазами.
— Но когда-нибудь можешь сесть.
— Глупости.
— Я незаурядный душист, Дебрен. Знаю, что говорю.
Они миновали первый поворот, подходили ко второму.
Дебрен смотрел вверх, на конец устремленного в небо крыла ветряка. Там сидела какая-то птица. Нахохлившаяся, как та девочка, образ которой стоял у него в глазах.
— Ты знаешь, что говоришь. И ты незаурядный. Но я не приму от тебя совета. Несомненно, доброго. Потому что тогда я окажусь твоим должником, благодарным тебе. А быть благодарным тому, кто пальцем не пошевелит, когда надо спасать детей, я не умею. Я не говорю о том, чтобы подвергать опасности жизнь или жертвовать имуществом. Не пойми меня неверно. Я говорю о том, чтобы пошевелить пальцем. Между нами — ее кровь, Деф Гроот. Этого ты не изменишь.
Миновали второй поворот. За ним все было таким, как прежде. Телега, два костра, тучи комаров. Санса, укрывшийся в клубах дыма и вперившийся в горшок с варившимся на ужин супом. И жена насосника, копошащаяся у своих горшков. Ее лицо…
Дебрен остановился. С лицом женщины что-то было не так.
Из-за ветряка вышел Кипанчо. Проходя мимо накрытого одеялом стола, задержался, наклонился, поднял что-то маленькое, сунул под одеяло. Дебрен слез, медленно, на слегка занемевших ногах двинулся навстречу. Раньше этого стола не было. Но что-то, что скрывалось под полосчатым одеялом…
— Ты припозднился, мэтр, — меланхолически улыбнулся ему Кипанчо. — У чудовища, как видишь, уже нет заложницы.
— Вижу. — Он не знал, что можно было бы сказать еще.
— С мула ты свалился, что ли? — Рыцарь глянул на покрытые сгустками крови брови, на перевязанную руку. — Не надо было так гнать.
— Я вижу, — повторил Дебрен и сглотнул. — Девочка… где она?
— В будке, которая этим бедолагам служит домом. Мать ее собирается купать.
Дебрен посмотрел на женщину. Ее лицо ничего не выражало. Ни радости, ни горя. Некоторые люди реагируют именно так. Просто кипятят воду.
— Деф Гроот… Ты должен с ней поговорить.
— Нет, Дебрен, — спокойно ответил душист. В глазах у него стояла такая же грустная улыбка, как и у Кипанчо. — Надо тебе кое-что объяснить, потому что, вижу…
— Ты скотина.
— Не возмущайтесь, мэтр, — встрял в разговор рыцарь. — Деф Гроот знает, что делает. Чудовище все еще подает звуки, а значит, живет. А пока оно живет, эти люди находятся под влиянием его чар, безвольные, словно куклы. Я знаю это по собственному опыту.
— Господин Кипанчо, что касается вас, так…
— Она жива, — быстро прервал его Деф Гроот. — Не свалилась…
— Что?
— Она сбросила веревку.
— Что?
— Мой хозяин забрался на самую крышу, — терпеливо пояснил Санса, выросший рядом как из-под земли. — Я бы пошел сам, но ведь это веревка дефольская, непрочная. Мужчину солидного телосложения могла не выдержать, тем более с девчонкой на спине. А господин Деф Гроот, хоть легкий и по ловкости почти белке ровня, не дал себя уговорить.
— Он ученый, — снисходительно заметил Кипанчо. — А это была работа для людей действия, таких, как мы, Санса.
— Она сбросила веревку? — все еще не верил Дебрен. Деф Гроот, не очень красиво ухмыляясь, стянул одеяло со стола. Дебрен замолчал, но мираж не исчезал. Вся столешница была завалена леденцами, пирожками с разнообразной глазурью, кучками шоколада, сахарным горошком, звездочками, лодочками, мельничками, тряпичными куколками и мишками из кроличьего меха, сушеными фигами, изюмом и, пожалуй, всем, что могла предложить жаждущей лакомств и игрушек детворе богатая ярмарка.
— Какая десятилетняя девочка устоит? Достаточно было просто показать. Кипанчо даже особенно жестикулировать не пришлось.
— Пришлось, — не слишком дружелюбно бросил оруженосец. — Потому что вы не сумели бы как следует перевести его слова.
— Я знаю крестьян, — сказал Деф Гроот. — Легко было предвидеть, что человек их крови за несколько побрякушек забудет о чести и сделает то, что ему велят.
— Но откуда все это?.. — Дебрен прошелся пальцами по сладостям и фигуркам.
— В стране, где так много четырехруких чудовищ, дети очень пугливы, вот я и прикупил заранее немного сладостей. Раздаем по деревням, — разъяснил Кипанчо.
— И за это дети вас любят, — подытожил Деф Гроот, неприятно улыбнувшись. — А слава о ваших деяниях идет по свету, поэтому мир присылает рыцарю Кипанчо много денег, чтобы ему было на что покупать сладости для грустных детей Дефоля. А также, что требует немного более значительных сумм, новые копья вместо поломанных.
— Правда, — невозмутимо согласился Кипанчо. — Последнее время дела у нас идут лучше. Люди поняли, что такое ветряки. Наконец-то.
Дебрен взял со стола сушеную фигу и принялся жевать. Есть ему не хотелось, но еще больше не хотелось что-либо говорить.
* * *
Разбудило его фырканье коня. Сивка рыцаря Кипанчо стоял около кучи хвороста, которым Санса должен был подпитывать маленький костер. Санса спал сном праведника, а костер не угасал окончательно только потому, что топливо было сырым и горело медленно.Почему рыцарев конь фыркал над кучей хвороста, Дебрен не понимал. Веревка была достаточно длинной, да и свежей травы вдоволь. Коню не приходилось натягивать поводья и болезненно выкручивать шею, чтобы как можно ближе подойти к спящим.
— Ничего, ничего, — пробормотал Кипанчо, открыв на минуту один глаз и поворачиваясь на подстилке. — Это свой, все хорошо.
Успокоенный конь направился к лужайке. Дебрен — с некоторым запозданием — начал сканировать ауру, окружающую животное. Без особого желания, потому что от этого у него болели голова, и рука, и рассеченный лоб, а прежде всего — сонливость испарялась из головы, словно вода с раскаленной сковороды. Однако он хотел удостовериться.
Это потребовало определенного времени, потому что конь был трофейный, привезенный из северной Югонии или с Ближнего Запада. Для его дрессировки воспользовались теммозанской магией, причем не в виде прямых заклинаний, а в качестве катализатора гипноза. Дебрен понятия не имел, на что способен конь рыцаря Кипанчо. Может, он мог танцевать и петь, а может, только то, что делает обычный верховой конь, и ничего больше. Ведь чародеи-иноверцы умели испортить дело или обмануть клиента точно так же, как випланские чародеи-махрусиане. Но он предупредил хозяина тихо и деликатно, то есть сделал это именно так, как следует.
Обычному рыцарю не очень-то нужен такой элемент дрессировки. А вот странствующему, путешествующему с одним только оруженосцем и имеющему дело с такими людьми, как насосник либо Геп…
Дебрен сел и осмотрелся. Вокруг, если не считать сивки, магия не давала о себе знать. Обычно он удовольствовался бы этим. Люди, прокрадывающиеся ночью к лагерю, в котором находится чародей, брали на помощь другого чароходца или же запасались хитроумнейшими амулетами, эликсирами, заклинаниями-самоделками и прочими реквизитами такого рода, доступными за совершенно смешные деньги и, как правило, легальными. Все это, будучи порой достаточно эффективным, сильно излучало энергию и позволяло обнаружить себя издалека.
Проблема состояла в том, что туземцы, у которых могли быть претензии к Кипанчо, не знали, что Дебрен — магун. А Геп, хотя и знал, явно недооценивал его и был глупым молокососом, слепо верящим в неограниченные возможности своего меча.
Дебрен застегнул пояс, проверил, не высунулась ли палочка из кожуха, и встал. Прикусил губу, чтобы уравновесить резкую боль в опухшей руке. И подстроил слух. Ненадолго. Какое-то время назад он пришел к выводу, что у таких кратких пиков восприимчивости, не требующих эликсиров, предварительных медитаций и значительного расхода мощности, впереди большое будущее. Правда, для овладения нужной техникой требовалось значительное время и достаточно высокий КП. А у людей с высоким коэффициентом поглощения хватало денег и на самые лучшие эликсиры, и на слуг-охранников с настолько обостренным слухом, что они слышали, как трава растет.
Была еще более прозаическая проблема: самый идеальный орган чувств мало чем помогал, если его нацеливать в пустоту. Улавливать звук шагов следовало тогда, когда кто-то шел, и смотреть, когда было что видеть. Короткие периоды обострения органов чувств ничего не давали, если человеку не повезло и он выбрал не тот ритм, в котором перемещался преступник или убийца.
На сей раз Дебрену повезло. Вероятно, потому, что ставкой не была его жизнь. Кто бы и что бы ни делал внутри ветряка, он наверняка пришел не для того, чтобы прикончить рыцаря Кипанчо и его благостно храпящего спутника.
Некоторое время Дебрен слышал невнятное бормотание спящего ребенка. Потом уши заполнила невесомая, нематериальная вата, и он долго не мог отделаться от ощущения, что оглох. Еще одна неприятная сторона метода. Кому понравится идти по жизни, сознавая, что ты по-настоящему глух, слеп и вообще крупно обездолен. А такими выводами заканчивался каждый сеанс.
Не хватаясь за палочку, довольно быстро и не слишком осторожно Дебрен прошел по берегу пруда к ветряку и остановился в открытых дверях, тех самых, которыми, по мнению Кипанчо, оканчивалась снизу спина чудовища и которые могли обернуться смертельной ловушкой. Внутри горел небольшой факел и тихо постукивал обернутый тряпками молоток. Стоявший на коленях около колонки насоса Деф Гроот осторожно выбивал молотком укрепляющие корпус клинья, ударяя по приставленному к ним стальному стержню. Стержень придерживала светловолосая жена насосника.
— Душу там ищете, господин душист? — вполголоса спросил Дебрен. Вероятно, он все же шел достаточно осторожно, потому что застал обоих врасплох. Рыжеволосый размахнулся молотком чуть ниже, чем следовало, женщина с перепугу подняла руку и в результате получила по пальцам. Она глубоко вдохнула воздух, но не крикнула.
Деф Гроот потянулся к поясу. Но до этого уже успел глянуть в сторону двери. А света было вовсе не так уж мало. Правда, нож он не вынул. Однако Дебрен отметил эту знаменательную очередность.
— Дебрен! Напугал ты нас. — Деф Гроот отнял руку от рукоятки, поднялся. Женщина встала рядом, посасывая побитый палец. — А чего ищешь ты?
— Ответ на несколько вопросов. Например, кто и зачем прокрадывается ночью к поломанному ветряку.
— Задай такой вопрос в корчме, — не улыбнувшись, посоветовал душист. — И добавь, что застал здесь двух человек, одного в штанах, другого в юбке. Ответы удивят тебя своим единодушием. Тебе даже не надо пояснять, что поблизости нет овина и мужа женщины, а ее дом — тесная будка, лишь чуть побольше собачьей конуры, к тому же там спит ребенок.
— Романтическое свидание в таинственном чреве машины? — сверкнул зубами Дебрен. — Почти верю. Только не понимаю, как вы собирались делать это при помощи молотка и лома. У нас, простачков с Запада, такие любовные реквизиты совершенно не умещаются. В головах, естественно.
Женщина о чем-то спросила. Неуверенно, тихо. Она была весьма привлекательна, и Дебрен, возможно, поверил бы в самое простое, само собою напрашивающееся объяснение. Если бы не инструменты.
— Ты мог бы перевести? — спросил он Деф Гроота.
— Это тебя не касается.
— Я не телепат, — сказал магун с легкой угрозой в голосе, — но знаю простое заклинание, которое может обнаружить ложь. Так что думай, о чем говоришь.
— Ты лезешь совершенно не в свои дела. — Голос душиста звучал предостерегающе. — Совершенно. Вдобавок явно превышающие уровень твоего понимания.
— Вы собирались демонтировать насос. — Дебрен подошел ближе, постучал по сложной системе зубчатых колес и рычагов. — Интересно зачем?
— Любопытство убивает, магун. Порой очень быстро.
— Так же, как и его отсутствие. Как ты ее уговорил? — Он указал на жену хозяина. — Зачем — можешь не говорить. Вы хотели снять это сверху и заткнуть подающую трубу. Единственным звуком, который тогда издавал бы ветряк, был бы свист ветра в щелях, а этого даже спятивший Кипанчо не сочтет признаками жизни. Чудовище умрет, и можно будет ехать на поиски следующего. Тебе платят поштучно, мэтр?
— Иди спать. Не то проспишь и завтра опоздаешь на барку.
— Ты сказал ей, что произойдет, когда Кипанчо убедится в гибели противника?
— Нет. Ибо не знаю, что произойдет. Это зависит от тебя.
— Крутишь, Деф Гроот. Нам обоим прекрасно известно, что будет дальше. Приедет Ванрингер и организует похороны. Сожжет ветряк, а заодно и домишко насосника. Эти люди превратятся в нищих. А если они брали на строительство кредит, то хозяин попадет в тюрьму. Ты знаешь, сколько осужденных выходит из тюрем? А сколько нищих подыхает в придорожных канавах? Чертовски много.
— Не нам изменить порядок мира. Но именно этих-то людей ты можешь спасти. Достаточно объяснить господину Кипанчо, что из этого ветряка тебе удалось изгнать чудовище чарами. Не убивая самого ветряка. Живой ветряк Кипанчо сжечь не позволит.
— Кипанчо — сумасшедший. Я не намерен укреплять его в его психозе. Кто-нибудь должен же наконец втолковать ему, что ветряки — всего лишь куча удачно сколоченных досок.
— Лечение психического заболевания методом объяснений? — съехидничал Деф Гроот. — Любопытная идейка. Пожалуй, попытайся. Делай что хочешь, экспериментируй, в конце концов, ты — магун, исследователь и изобретатель новых методов. Только не вбивай клинья между мной и моим пациентом. И помалкивай, когда от нашего с тобой имени я стану уверять его, что ветряк мертв. Ох, прости, не ветряк… Чародей. Чудовище, вселившееся в кучу хитроумно сколоченных досок. Стой тихо рядом, а потом получи плату и отправляйся на барку.
— Не понимаю, чего ты боишься. Если от разума этого несчастного логические объяснения отскакивают так же упорно, как боевые молоты, то чем тебе мешает моя болтовня? Я скажу, что думаю, и уеду. Кипанчо, можешь поверить, глупее от этого не станет.
— Ты нарушишь ритм лечения, — буркнул Деф Гроот. — Человеческая душа — материя деликатная.
— Тогда убери молоток, — посоветовал Дебрен. — Деликатную материю молотками не исправляют. Даже если они обернуты ветошью.
Душист не отложил молотка. Вместо этого он шагнул вперед. Однако слишком не приблизился, потому что магун был внимателен и почти мгновенно легко отскочил к двери.
— Спокойно, — заставил себя улыбнуться Деф Гроот. — Что это ты такой нервный. Не станем же мы драться. Из-за… Это смешно.
— Конечно, не станем. На сегодня с меня хватит. Так что сделай еще одно резкое движение, только одно, и я тебя так пришпарю, что ты до утра не поднимешься.
Рыжий, что бы о нем ни говорили, в своем деле был дока. Знал, когда и насколько люди говорят правду. Поэтому он медленно попятился и отложил молоток.
— Как ты ее уговорил? — повторил вопрос Дебрен.
— А ты поверишь, если я скажу, что воззвал к ее патриотизму?
— Нет.
— Я обещал исследовать девочку, — буркнул Деф Гроот. — В определенной степени я медик. А у нее температура. Вероятно, поэтому она позволила так легко стянуть себя с крыши.
Дебрен, не сказав ни слова, вынул из крепления факел, а потом кивнул стоящей сбоку хозяйке.
— Я думал, ты сбежал.
Дебрен повернулся на стульчике, хотя мог и не делать этого. Только один человек способен был протиснуться сквозь узкие двери с таким скрежетом.
— Добрый день, господин Кипанчо, — сказал он тихо. — Не сбежал. Не было причин.
— Нашлись бы. — Рыцарь понизил голос. — Некоторые боятся моего общества, считая, что я психически болен и угрожаю окружающим. Другие думают, будто окружающие угрожают мне, а попутно и тем, кто ест и спит чересчур близко от меня. Доля истины в этом есть. Бывало, нас обстреливали издалека. Случались и прямые нападения на бивак. При этом порой страдали несколько посторонних лиц, так что у меня нет претензий к тем, кто опасается. Ты пришел к ней?
Дебрен взглянул на сравнительно широкое супружеское ложе, прикрытое грязноватой периной. Ночь была холодная, а вдобавок зверствовали неугомонные комары. Вероятно, поэтому из-под перины выглядывал лишь локон светлых волос с одной стороны и грязноватая босая пятка — с другой. Он не без некоторого сожаления покрутил головой, зная, что выше расположена стройная нога, бедра, груди и все прочее, составляющее еще молодую, привлекательную женщину.
— К той. — Он указал на кровать поменьше, Кипанчо присел на краешек окованного сундука, вероятно, с бельем. Садясь, старался не скрежетать латами.
— Она еще ребенок, — сказал он скорее с удивлением, чем с укором. — Надеюсь, не…
— Нет, — усмехнулся Дебрен. — В большинстве цивилизованных стран взрослой считают тринадцатилетнюю девушку, а на Юге, где все созревает быстрее, двенадцатилетнюю. Торговать телом могут десятилетки при согласии опекуна и при определенных ограничениях. В борделях, полуофициально, без скандала, предлагают девочек с восьмого года жизни. Это наказуемо, но не слишком строго. Однако у меня, господин Кипанчо, на эту проблему немного иной взгляд. Женщин моложе двадцати я считаю девочками. А с девочками я в кровать не ложусь.
— Ну что ж, все мы несовершенны, — серьезно отметил рыцарь. — У каждого свои слабости и странности, особенно в этом вопросе. — Он оглядел тесное, заставленное вещами помещение. — Благодарю за доверие. Можешь быть уверен, за кружкой пива я тебя прилюдно оговаривать не стану.
— Знаю.
— А что касается девочки, то ты прав. — Оба некоторое время смотрели на прикрытую по шею, хрипловато дышащую девочку. — Когда я ее вчера на спине спускал с крыши, то ни одной мягкой округлости не почувствовал. Она еще ребенок. Похоже, красивой женщиной вырастет, но пока что… Ты сидишь здесь и думаешь о будущем?
— Что?
— Я мою Дульнессу тоже впервые увидел, когда она была лишь немного старше. Такая же худая, угловатая. Но уже тогда я поклялся, что только ее, до конца жизни… Потому что у меня сердце от чувств замерло. А такие девочки, при виде которых у человека сердце в груди замирает, обычно быстро мужей находят. Поэтому, хоть товарищи и смеялись, я поклялся быть девчонке верным и постоянным в чувствах, чтобы за собой очередь забить. У рыцарей такое принято, хоть и довольно редко используется. Потому что, понимаешь, у молодого рыцаря и кровь молодая, горячая, а слово — это слово, оно держит крепче цепи. Но не думал я, что и чародеи таким же образом жен себе добывают.
— Я не имел в виду женитьбу.
— Ну да… у вас… хм… более свободные обычаи. Я о любовницах говорю.
— Кипанчо, она больна. Поэтому я здесь.
— Больна?
— У нее температура, озноб. Я жду, когда она проснется. Хочу кое-что проверить.