Баневич Артур. Драконий коготь

   — Ты же подслушивала, значит, знаешь. Будешь у меня на услугах. — Она перестала сдерживаться, вызывающе, хоть и не очень обильно, сплюнула на пол. — Не боись. Я не о таких услугах думаю.
   — О каких думаешь, то и сказал. — Дебрен перестал покачиваться, не зная, куда девать глаза. — Надеюсь, думаешь не чересчур глубоко, потому что ничего из этого не получится. Никогда.
   — Ленда…
   — Не принимай сказанного на свой счет, Дебрен. Это долгая история. Просто прими к сведению и больше этой темы не касайся. Если же есть у тебя какие-то другие желания…
   Он присел на перевернутое корыто, указал девушке место рядом. Она не воспользовалась приглашением, выбрала самую нижнюю перекладину наклонно стоящей лестницы.
   — Для начала скажи, с кем я имел сомнительное удовольствие беседовать? Что это за тип?
   — Сусвок? Твой кормилец. Неофициально, разумеется. Мужик из плоти и крови. И даже больше, сказала бы я, но здесь, у нас, как ты знаешь, мужчинам нельзя даром пользоваться бордельными благами. Так что официально его никто не знает.
   — Кормилец? — поморщился Дебрен. — Видимо, придется перейти на кашу. Ленда, ты не заметила, что он псих? Знал я телепата, который однажды такому субъекту в мозги заглянул. Так у него кровь ушами пошла. У телепата.
   Ленда посматривала на него ничего не выражающим взглядом.
   — Господин Сусвок — член городского совета. Всеми уважаемый предприниматель в области строительства. Этот дом тоже построил он, правда, если верить бумагам, не для себя. Но я не очень верю. Я работаю здесь недавно, однако успела заметить, что господин советник появляется у нас как дух и только днем, когда нет никого чужого. Либо в шапке-невидимке, либо, — она постучала каблуком по глинобитному полу, — у него дом в ста шагах отсюда, хоть и на другой улице. А в Виеке, следует тебе знать, идет слух о древнейших катакомбах еще тех времен, когда князь Вий первый столб под город вколотил. Сусвоковы мастера то тут, то там фундаменты в городе закладывают, кому как не им первыми о каких-то забытых ходах знать.
   — Чего-то я не понимаю. — Дебрен почесал заросшую щетиной щеку. — Сейчас, правда, идет дождь, но вообще-то Желтые Поля славятся солнечной погодой. Город редко в грязи утопает. Зачем же тайные переходы поддерживать, стойками дорогими подпирать, головой о балки биться, если можно удобно, не испачкав ботинок… Получение выгоды наказуемо, но ведь в качестве клиента Сусвок может сюда без проблем и хоть по три раза на дню заглядывать…
   — Где твои глаза, Дебрен? Ты все еще не понял? Это же прожженный ханжа, которого сам епископ перестал во дворец приглашать, потому что тот постоянно его за безбожное поведение укорял. Себя ломает, чтобы не заглядывать, постится, по всем храмам с молитвами бегает, перед кругом святым пятиспицным по полу валяется, прислужницам мыть полы не разрешает, а потом не выдержит и забежит… И уж тут, поверь, начинается такое, словно куммонская орда навалилась. Ни одной девки не пропустит. — Кончиком прутика она смахнула с каблука куриный помет. — Да и похотлив, как малый ордынец. Но не в этом дело. Он их мучает, Дебрен. Явных следов не оставляет, чтоб товар не портить. Бичом, правда, всего раза два воспользовался, по пьяни… Если б ты слышал, как они кричат. У него рядом с мойней есть подвал, ну, своя «чистильня». — Ленда немного подумала, не сплюнуть ли снова, но не сплюнула. — От греха таких девок очищает, поэтому и «чистильня». Стены толстые, двери шкурами обиты, а все равно слышно. Вроде бы дьявола таким манером изгоняет. Подробностей не знаю. Они не хотят рассказывать, плачут. — Она отбросила прутик. — За то время, что я здесь, одна повесилась, другая в реку с башни… Это скотина, Дебрен. Будь с ним поосторожнее.
   Дебрен прикрыл глаза. Снова пошел дождь, сразу же за порогом большие капли шлепались в лужу. Пахло сеном и вареной капустой.
   — А ты? — спросил он тихо, не поднимая век.
   — Что я? — буркнула она. — Ребро, которое через задницу вытащили, в говне по самой своей природе измазано. Что может сделать одна баба в вашем мире? Я думала, а что, если и вправду ножом сукина сына пхнуть? Но это почти верная смерть. Большой господин этот Сусвок. Пришлось бы на край света убегать, да и там…
   — Я не об этом, — мягко прервал он. — Тебя… он не пытался?
   Она подняла голову, зло фыркнула. Она не была продажной кобылой, но если б была… Мало какой рыцарь не пожертвовал бы за нее целой многолюдной деревней. У Дебрена деревни не было. А жаль…
   — Ты, похоже, так и не знаешь, с кем говоришь, чароходец. До тебя явно не дошло, что я не потаскуха и быть таковой не собираюсь. А против всяческих Сусвоков у меня есть вот это. — Она ударила кулаком по рукояти меча. — А когда я на коня со сбруей насбираю, то проблему пхания ножом еще раз обдумаю.
   — Ну, ты львица! — усмехнулся он. — Успокойся, я пошутил… Мы не закончили разговор, Ленда. Та рыжеволосая и монах — хоть и свежая история, но о ней надобно забыть, потому что монах тихо-тихо в куммонские степи поплыл. А что случилось до того? Почему здесь так пусто? В разгар сезона? Когда вечера долгие, а кошели и амбары полны? По какой такой причине мама Дюннэ ту дощечку на двери повесила? «Не работает, пока не скажу. Идите куда-нито еще». Только не говори, что опытную бордель-маман одни лишь сплетни да слухи довели до столь отчаянного шага.
   Ленда встала. Некоторое время раздумывала, морща лоб, потом кивнула.
   — Дюннэ меня отравит… если узнает, Ну да все едино… Коли я к тебе для услуг приставлена, то придется говорить. Пошли. Только тихо. Если кто спросит — идем за вином в подвал. Потому что оно тебе, мол, для чарования потребно.
   Двор был пуст, сени тоже. Девушка прошла кухню, свернула, дернула окованную дверь. Узкие влажные ступени вели круто вниз.
   — Дьявольщина! Нет факела. Погоди, сейчас что-нибудь… Ого!
   Шарик огонька был размером с головку новорожденного. Загорелся мягким оранжевым светом и медленно опустился на две сажени, к разветвлению коридора.
   — Иди первой, — сказал Дебрен. — Не бойся. Я не влеплю тебе это в лоб. Кстати, огонь холодный, неопасный.
   Она какое-то время молчала. Миновали один поворот, другой.
   — Здесь мойня, — указала она на приоткрытую дверь, из-за которой просачивался дневной свет. — Под кухней и главной печью, так что почти всегда есть теплая вода. Если захочешь… потом… сможешь воспользоваться.
   — Спасибо. Охотно. Ты меня через это окошко высмотрела?
   — Нет, чего ради… Я возвращалась из мойни и услышала, что кто-то удивительно тихо и мягко, не как типичный клиент, к двери лезет. А окно мойни на тылы выходит, на сады, курятники. И мало что видно. Соседские мальчишки постоянно через забор перебираются, подглядывать норовят. Однажды даже младший Сусвок, паскуда прыщавая, пленку надрезал, зеркальце на палке сверху сквозь решетку опустил. Вы, мужики, все такие, Дебрен?
   Дебрен кашлянул. Какое-то время отряхивал кафтан от налипшей на него паутины.
   — Грязно здесь, хм-м… Так о чем ты…
   — О нездоровом любопытстве. Старый Сусвок тогда так молодого отделал, что у того гной из прыщей по стенам прыскал. Страх было смотреть. Хотя молокосос он вредный. Тютелька в тютельку папочка. А до того приставал к девушкам, когда отец уезжал. Еще усы не пробились, а о таких вещах поговаривал, что сама Дюннэ краснела. Вы все такие, Дебрен? Оставь в покое рукав.
   — Не знаю, все ли. И никуда не денешься, мальчишки с сотворения мира бегают к реке, чтобы за девчатами во время купания подглядывать. И много у тебя еще таких вопросов?
   — Не злись. Вот эта дверь.
   Дверь была заперта на замок, но ключ лежал на балке притолоки. Ленда вложила его в скважину слабо отсвечивающего магией замка и, не очень заботясь о том, чтобы Дебрен не расслышал, прошептала нужную формулу. Замок сработал с неприятным скрежетом. Они вошли, пустив вперед светящийся шарик. Нужды, впрочем, в этом не было, потому что здесь, как и в мойне, под потолком располагались затянутые пленкой оконца. Дебрен автоматически погасил шарик. И недоверчиво уставился на стоящее посредине комнаты то ли ложе, то ли обитый мягкой подстилкой стол, на котором лежала мелово-бледная женщина.
   Она была раздета, лишь груди и живот прикрывал небольшой платок. Ногти рук и ног были покрашены. На запястьях — несколько браслетов, старательно уложенные волосы цвета меди. В солнечных лучах они должны были то и дело вспыхивать золотом, искрами, но сейчас казались почти черными. Вероятно, потому, что бледную от природы кожу тщательно натерли снежно-белой пудрой, которая призвана была замаскировать трупные пятна и жирные консерванты.
   Лет двадцати с небольшим женщина была мертва. Давно.
   — Это Эстренка?
   — С чего ты решил? — Ленда заморгала, и только теперь он заметил, что у нее длинные густые ресницы, не уступающие тем, какие были у лежащей на постаменте девушки. — Не шути, Дебрен. Унеборга — самая красивая женщина, какую видывал этот город, а конюшенная девка Эстренка может красотой поспорить разве что с Пеструшкой. Ее взяли на две недели речные гайдуки, которые с добычей с моря вернулись, и неизвестно, появится ли она у нас еще. Когда они протрезвеют и глаза продерут, то как знать, не выкинут ли ее за борт. Нет, Дебрен, это Унеборга. Танцовщица. Гостей развлекала, танцуя и постепенно сбрасывая одежды. И поверь, в этом она была мастерица. Порой я даже сама жалела, что меня Бог девушкой сотворил. Такая она красивая… ну… Губила здесь у нас свой талант зазря.
   Дебрен глянул наверх. С потолка, слегка поблескивая в струйках слабого света, опускались рои пылинок. Сквозняка, который объяснял бы их неожиданное движение, не было. Но не было и никого третьего. Просто они с Лендой нарушили магическое поле, охраняющее помещение от посетителей.
   Он подошел ближе к ложу, коснулся локтя лежащей. Как и подозревал, труп не был ни слишком окоченевшим, ни чересчур холодным.
   — А теперь? — Он внимательно взглянул на Ленду, пытаясь понять, когда лопнет кокон, в котором она пряталась, и не придется ли ее отхаживать. Та, другая, девушка наверху, ошпаренная, несмотря ни на что, не потрясла его так здесь же, в подвале, на жестком странном ложе и в окружении канделябров было что-то пронзительное, бесконечно грустное.
   — Теперь? Теперь… не губит. — Ленда сглотнула. — Как видишь.
   — Ты хочешь сказать… — Он не докончил. — Прекрасно. Прекрасно, Ленда.
   — Что ты на меня уставился? — Вероятно, это подсказала ей интуиция, потому что глаза она отводила, как могла. — Я сюда с гниющей ногой попала, мне ее должны были отрезать. Если б не деньги под проценты от Дюннэ, не ее золото на самых лучших медиков… Мы подписали контракт. Честный контракт. Фирма дает мне левую ногу от бедра. Я фирме — свои услуги. Могу отказаться, но тогда придется оставить ногу «Розовому кролику». Вот о чем Сусвок говорил.
   — Ты на груди кольцо носишь. Махрусово. Знаешь, что это грех. — Он указал на труп.
   — Я тебе уже говорила, что я не приличная женщина. А в этом грехе, — она осторожно коснулась руки Унеборги, — я исповедовалась. Двенадцать клепсидр отстояла на горохе, постилась по два дня в течение шести недель подряд, не говоря уж о молитвах. Интересно, сколько бы он назначил тому, кто ее для себя заказал.
   — Кто?
   — Кто исповедовал? — уточнила она. — А тот поджаренный монах, который по Пренду к язычникам отправился, чтобы и после смерти во имя Господне неверных своими трупными ядами отравлять. Дюннэ мне к нему идти велела. Не дура, знает, как от палача отвертеться. Об Унеборге только мы с ней знаем, ну и бальзамировщик, который ее в нормальный вид привел. Большие деньги будут. Иначе бы она не подставляла шею. Сусвок сам бы ее на части разорвал, если б знал. Ункой, может, попользовался бы, коли она здесь уж готовая к употреблению лежит, но Дюннэ бы повесили. Меня, наверно, тоже.
   Дебрен подвинул ближе канделябр, достал из мешочка кресало, долгим ударом, одной только искрой, не воспользовавшись трутом, зажег свечи. Он мог бы сделать это чистой магией, но так было проще.
   — Брось это, девушка. — Он тоже не глядел на Ленду. Хорошие советы давать легко. — Это место пачкает. Ты не могла поискать другого процентщика?
   — Тебе этого не понять. Здесь… у них есть мойня.
   Он зажег от первой остальные свечи. Принцип минимального усилия, первый, который вколачивают в головы начинающим кандидатам в чародеи. Потом следуют тысячи других, поэтому многие забывают о самом первом — дескать, ерунда это. Он помнил и применял. В работе. Но и в жизни тоже.
   — Хватит об этом, ты не девчонка, знаешь, что делаешь. Как умерла Унеборга?
   — Хуже некуда. Сначала, утром, в соборе на проповеди была. О чистоте. Часто так бывает, но не часто в один и тот же день. Ну, короче говоря, священник сюда к нам залетел, грешников громил, что тоже случается, а потом Уна танцевать начала, и у людей на глазах… это было страшно, Дебрен. Как она кричала… Сначала никто не понимал, в чем дело, только когда у нее волосы загорелись, все эти развратные скоты в двери гуртом повалили. Я горшок с пивом схватила, погасить хотела, так меня чуть не затоптали.
   — Волосы? Так это парик? — удивился Дебрен, осторожно касаясь богатейшей мягкой меди, ловко прикрепленной шпильками. Ленда покраснела, явно впервые. Открыла рот, закрыла, снова начала открывать… — А… понимаю. Ну да…
   Они опять не смотрели друг на друга. И все же встретились по противоположным сторонам стола, точно там, где кончалось туловище и начинались ноги Унеборги. Ленда принялась обкусывать заусенец на большом пальце. Дебрен как-то нерешительно переставлял канделябр с места на место.
   — Если б это была кара Божия, — буркнул он, отвечая на немой вопрос, — то так бы, вероятно, все и выглядело. Просто и ясно. Нет надобности теряться в домыслах и объяснениях. Ленда, ты против? Видишь ли, я хотел бы…
   — Мы — профессионалы, Дебрен, а не робкие девицы. Делаем то, за что нам платят. Необходимо выяснить, кто на фирму порчу наводит: какой-то паршивец, или сам Бог без чьей-либо помощи карает. Надо… э-э-э… где-то подержать?
   — Если можешь… Здесь… Хорошо. Немного пошире.
   Онираза два соприкоснулись пальцами, локтями. В местах, удивительных для таких соприкосновений. Дебрен надеялся, что девушку тоже слегка ошарашивает новизна ощущений. И эта надежда была еще более необычной. Не достойной ни мага, ни профессионала, ни вообще кого-либо, не упившегося вдрызг. Девка, горячая, как печь, вышибала в борделе…
   К счастью, ему необходимо было кое-что сделать.
   — Холера… Я бы сказал, кто-то здесь поработал раскаленным прутом. Но это не прут.
   — Знаю. Видела. То есть… не видела. Ни прута, ничего. И никого. Самый ближайший человек находился в…
   — Можешь… немного здесь… Вот-вот. Благодарю. А это что еще такое?
   — Что «что»?
   Они столкнулись лбами, резко отпрянули. Девушка по-прежнему была красная от смущения, но прикрывалась полуулыбкой, как ипристало профессионалу.
   — В таких вопросах я не силен, но это похоже… Нет, право, смешно. Говоришь, она танцевала? И очень хорошо? Получается, что это, пожалуй… Хм-м-м… Не иначе, они истинные мастера по реставрации…
   — Ты хочешь сказать, что она была девушкой? — уточнила Ленда. — Разве я не сказала? Прости, мне казалось, я говорила, как младший Сусвок от отца трепку получил…
   — Верно. Но в связи с этой трепкой… хм-м-м…
   — Паршивец приставал к Унке, — быстро сказала Ленда. — Однажды увидел, как она танцует, потом уже покоя ей не давал. Сюда ему приходить было запрещено после того, как у него прыщи гуще высыпали, но ведь он же будущий наследник всего имущества, и, вероятно, Дюннэ это учитывала. Унеборгу в город по разным делам посылала, и как-то так чудно получалось, что они обязательно встречались. Он записки посылал. Она читать не умела, ну, так другие ей читали, поэтому я знаю, что писал этот сопляк. Без подробностей… Он все настойчивей требовал, чтобы она с ним в постель шла. Она не хотела, тогда он начал ее перед отцом оговаривать, и девушку постоянно наказывали. И не было против этого противоядия, потому что Сусвок давно пообещал, что если ему которая-нибудь сына совратит, то день своего рождения проклянет. Но она не потому венок берегла. У нее в деревне был парень, которого она любила и с ним хотела… Знаешь, что за типы эти парни. Ее любимый рассчитывал на солидное приданое, которое она себе должна была у нас вытанцевать, и в то же время клялся, что в жены возьмет только невинную, нетронутую. Так что у нее и выбора-то не было. Впрочем, если б и был… Она не из таких. Танец, говорила, это одно, а щупать себя никому не позволю. Серебра на приданое хотела скопить и замуж пойти за этого своего…
   — И хлопот себе недоступностью наделала, — буркнул Дебрен, снова переставляя канделябр. — А попутно и нам. Мы, я бы сказал, в тупике. Ты думаешь, маме Дюннэ надобно…
   — Не выпытывай, мэтр. Ты — мужчина и вдобавок чародей. А я так думаю, что Унеборгу себе для забав ни одна женщина не купит, только мужик. Для… тьфу, утехи. Или чародейских эскре… Ну, этих, опытов.
   — Не смотри на меня так.
   — Молчу.
   — Вполне вероятно, что именно чародей ее заказал. Либо чародейка. Цели могут быть различные. У чародея. Или чародейки. Возможно, я удивлю тебя, Ленда, но женщины неплохо забавляются в собственном обществе, не только когда кур ощипывают или, похрустывая печеньем и прихлебывая ликер, обмениваются сплетнями.
   — Ты пялься не на меня, а на нее. Она красивее, да и голая. А я не деревенская гусыня, свое дело знаю. Ты не удивил меня, мэтр, самое большее — могу сказать, что ты многого не понимаешь. Женщина может залезть под перину с другой. Такое не часто, но случается. Однако не с трупом. Это уж больше по вашей части. Не обижайся, Дебрен, я говорю о мужиках вообще, а не о тебе лично.
   — Благодарствую. Ну так как насчет преграды на пути к познанию истины? Думаешь, я могу…
   — Нет. — Некоторое время стояла тишина. — А, плевать на Дюннэ и ее планы. Я не о ней. Унка вытерпела так много не для того, чтобы теперь ты своими пальцами, правда, деликатными… Не думай, мэтр, что я не заметила. Ты хорошо с ней обходишься, спасибо за это… Нет-нет. Я просто прошу. Приказывать тебе не могу.
   — Чего уж там…
   — Злишься, да? Ну, не бормочи себе под нос, скажи прямо. Я же не опущу тебе эту трупью ногу на шею, хоть бальзамы чертовски скользкие и легко могла бы отбрехаться…
   — Ленда, я работаю. Шепчу заклинания. Тебе лучше б их не слышать, а то случайно в памяти останется, и ты когда-нибудь, не думая, повторишь. После водки, сквозь сон… И несчастье — тут как тут. Небольшая ошибка — и руки откажутся тебе подчиняться. О, кур-р…
   — Что? — Девушка вздрогнула, забылась. Магун получил пяткой Унеборги по шее. Но не дрогнул. Кажется, даже ничего не почувствовал. — Прости, мазь виновата. Что случилось?
   — Кажется, я уже понял, что за епитимию Сусвок на девушек накладывал.
   Ленда вряд ли его слышала, и скорее всего не потому, что их разделяли бедра Унеборги.
   — Вот ведь мерзавец! И почему Бог ему дверями церковными не приложил, как ты мне… Действительно, товар на первый взгляд не испорчен, снаружи ничего не видно. Но на радужную атмосферу в ложе ваши клиенты, пожалуй, рассчитывать не могли. А такие методы лечения… Ленда, у вас здесь есть медик? Свой, при борделе?
   Она кивнула.
   — Так вот: не ходи к нему. Во всяком случае, с женскими недугами. Знаешь, чем этот шарлатан от болей ее лечил? А впрочем, все равно не поймешь… Я тебе просто скажу: ребенка-то эта несчастная уже не родила б. Холера, я бы выпил. У тебя случайно нет при себе фляжечки?
   — Пьяницей меня считаешь? — буркнула она.
   — Не злись.
   — Может, еще помурлыкать тебе малость? Вино, пение, а перед носом… Забавная картинка, а? Приятная у вас работенка, господа чароходцы…
   — Не злословь. Ее законсервировали классически, но если ты думаешь, что большое удовольствие суставы себе заклинаниями размягчать и в трупьей заднице копаться…
   — В… О Махрусовы мощи. Дебрен! Куда ты, холера, лапы суешь?!
   — Захлопни клюв, княжна. Я уже заканчиваю. Надо было кое-что проверить.
   — Ты — ненормальный, знаешь? Ни за что в жизни не дам себя уговорить заняться чародейством. Уж лучше в монастырь.
   — Не обижайся, княжна, но ты уже старовата. В ведьмы идти. Не в монашенки. Разведи колени пошире, если не возражаешь. Разумеется, не свои…
   — Ты уж лучше б помолчал, — проворчала она. — Может, я слишком стара, но если ты еще раз позволишь себе такие двусмысленности…
   Она осеклась.
   Дебрен попытался встать и с недоверием почувствовал, что его придерживают обе: мертвая Унеборга ногой, Ленда локтем.
   — А ну сдвинься, Длинная! Любопытная система. Благодарю за науку, но я уже запомнила, где кто должен быть. Можешь отойти к стене.
   Дебрен попробовал подняться еще раз. Мягко. Исходя из того, что Ленду просто могли парализовать неожиданность и страх. Предположение оказалось ошибочным. Его прижимали, теперь уже как следует, Ленда и изумительно стройные, но отнюдь не невесомые ноги Унеборги. Он почувствовал запах пота и странный, не то мягкий, не то жесткий нажим грудей.
   — А вы, похоже, и верно… Ну, хорошего понемножку. Отойди, Ленда. Ты что, оглохла?
   Дебрен, окаменев, не понимая, что происходит, напряг слух, помогая себе беззвучными заклинаниями. Ненадолго услышал чье-то слишком часто бьющееся сердце — не свое — и чье-то дыхание у дверей. Плач женщины за стенами, сухой голос Сусвока, звук ударов, крик.
   И тут же голос Ленды:
   — Зачем тебе самострел, Дюннэ? Что ты собираешься делать?
   — Не бойся. С тобой — ничего. Отойди и не вмешивайся, тогда с тобой ничего не случится.
   Магун уже понял. Почти все.
   — Ты что там сунула в канавку, Дюннэ? Это не болт. Уж не хочешь ли ты…
   — Отойди в сторону, дурная девка. Иначе я ему это в бедро всажу. Надо будет поправлять, а крюк я наверху оставила. Придется ему какое-то время от боли корчиться. Ты этого хочешь? А так я в голову попаду, он и не пикнет. Я зла не держу, господин Дебрен, если вы меня слышите. Просто вы видели слишком много. Сожалею, но умереть вам придется. Ну, давайте кончать. Считаю до трех и спускаю крючок. Последний раз говорю, отодвинься!
   — Нет, Дюннэ, пожалуйста! Махрусе милосердный! Не стреляй! Он тебе ничего…
   — Селедка, — быстро прошептал Дебрен, — чеснок, мальверсация. ^[6] — И громче, гораздо громче крикнул: — Отпусти меня, слуга! А ты — на колени, мегера раскрашенная!
   Подействовало, хоть и не вполне. Правда, Ленда отскочила за ложе, но у бордель-маман только чуть-чуть подкосились колени.
   Самострел, направленный теперь магуну в грудь, она по-прежнему держала вполне уверенно.
   — Раз. — Губы у нее явно дрожали, может, потому что кто-то недавно разбил их ударом кулака. — Раз…
   — Серебряная пуля? Против меня? Ах ты бестолочь недоученная, за вампира меня берешь? Не знаешь, что человеческие раны после серебра на глазах затягиваются, потому что это металл чистый, боговозлюбленный? Я поправлюсь прежде, чем ты подохнешь. Хотя, кстати сказать, подыхать ты будешь долго. Я оскорблений не прощаю. А Ленде, невольнице моей, эликсиром отуманенной, приказываю взять тебя живьем.
   Дюннэ кинула быстрый тревожный взгляд налево, на Ленду. Дебрен не стал рисковать. Он только надеялся, что недоученная, но разбирающаяся в людях бордель-маман не заметила удивления, мелькнувшего на лице девушки.
   — Врешь, — неуверенно проговорила она. — Она… Я ее в кулаке держу. А в тебя попаду точно и быстро ножом дорежу. Серебро не серебро, а от дыры во лбу копыта откидывают.
   — Да ты глупее, чем я думал. Правильно сделал Сусвок, что морду тебе набил. — Кроме губ, у нее еще был подбит глаз (к сожалению, левый — чтобы прицелиться как следует, он и не нужен), осталось немного поменьше волос и распухло ухо. — А если даже и попадешь, то что толку? Ленда держит тебя в кулаке крепче, чем ты ее. А обоих нас не застрелишь. Даже серебряной пулей.
   — Хрен она держит, а не меня! Это? — Дюннэ указала на останки Унеборги. — Скажу, что не я, а она так подружку уделала. А может, и больше, чем просто подружку. Кто знает, чем они там вдвоем занимались, в комнате запершись? Уж конечно, ничем приличным, как мужчина с женщиной. Разврат распутный, тьфу! Сусвок знает, что ни та, ни другая с мужиками в постель идти не хотела, знает хорошо! Кому, думаете, он поверит? Этой сластолюбице, которая с другой такой же лижется, или мне, честно по-божьему любовью с мужчинами занимающейся, да еще и бордель ему содержащей?
   Она победно осклабилась, показав немного прореженные честной работой зубы. Подняла самострел, уперла в плечо. Оружие было легкое, спортивное, даже если его заряжали болтом, не очень-то пригодное на войне против кольчуг. Но магун стоял близко, и кольчуги на нем не было.
   — Хорошо, что ты до этого додумалась, — холодно усмехнулся он. — Потому что относительно некрофилии ты права: Сусвок не был бы уверен.
   Что-то завибрировало в воздухе. Дебрен надеялся, что не от скрежета зубов девушки.
   — Но есть кое-что значительно хуже, — добавил он. — За грешные похоти Сусвок избивает, раскаленные иглы в различные маловидимые места вбивает, однако не убивает. Другое дело, если его кто-то… Впрочем, пусть лучше Ленда закончит. Только покороче, я тороплюсь. Три слова, Ленда. Дюннэ поймет. И аккуратненько выметется отсюда за дверь.
   — Селедка, — сказала Ленда с мутной усмешкой. — И чеснок, Дюннэ. А к тому еще… А к тому же еще и макре… мальверь… марель… А, черт, повсюду чужеземные слова понатыкали, словно собственных недостает. Злодейство, по-нашему. Это тебе о чем-нибудь говорит, старая труба? Вижу, говорит. И чего ж ты так хрипишь, как она? Труба, значит?