Страница:
Кипанчо внимательно посмотрел на спящую девочку, хмуря брови и морща высокий лоб. Посмурнел.
— Думаешь, это чары?
Дебрен заморгал, удивленно взглянул на него.
— Он способен на любую подлость.
— Он?
— Четырехрукий маг из Саддаманки. Тот, который ветряки превращает в послушных себе бестий, а на людей порчу наводит. Самый что ни на есть скверный враг Свободного Мира.
— Я думал, хуже всего султан Везирата, — проворчал Дебрен. — А некоторые говорят, что инфляция. Или…
— Нет, мэтр. Султан Олейман IV и его орды — всего лишь толковый вождь и умелая, жаждущая успехов армия. Еще одна беда, свалившаяся на наш несчастный континент с гор и степей Западники. Уже во времена Старой Империи, да что там, гораздо раньше, выплевывал этот дикий и огромный край племена еще более дикие, алчущие нашей крови и золота. Но Виплан всегда умел защититься. И теперь тоже защитится, потому что и у нас нет недостатка ни в разумных командирах, ни в кнехтах и всадниках, готовых хоть с самим дьяволом сразиться. А знаешь почему?
Дебрен отрицательно покачал головой.
— Потому что мы живем в раю. В самом пупке мира.
— Мы — это кто?
— Все, кто живет среди лесов, лугов зеленых. Те, что по воду к собственному колодцу ходят, а реку или ручей в окне видят. Випланцы. Обитатели континента, богатого водой и жизнью.
— Кажется, в Ирбии с водой и зеленью туговато.
— Верно. И возможно, Бог избрал меня именно для того, чтобы я нес людям истину. Потому что как раз на моей-то родине, как нигде еще в махрусианском мире, видно, как отсутствие воды обращает прекрасную и плодородную землю в пустыню. Ни в Иллене, ни в Бооталии ты не увидишь того, что у нас жарким летом. Яйца становятся крутыми прежде, чем курица их успеет снести, а реки даже четверти нормальной воды не несут. Истинная Югония.
— Хм-м, ну да… Но какое отношение к этому имеет маг из Саддаманки?
— Ты все еще не понимаешь? Тогда скажи, с чем у тебя ассоциируется Теммо и его собачья религия? Не раздумывай, говори. Быстро.
— Ну… верблюд… сабля… гарем… солнце… на штандартах и башнях храмов… жара, пески, пустыни…
— Правильно, Дебрен, пустыни. С них и надо начать. Теммозане — дети пустыни. В них они черпают силу, свою яростную ненависть к единственно истинной вере, пренебрежение к смерти, делающее их такими страшными в бою. Мы ни разу не выиграли у них войны в песках. Ни разу. Побеждали в битвах и стычках, но в конце концов они всегда брали верх.
— Рыцари Кольца в Господней земле держались несколько веков. Еще и сегодня отдельные крепости…
— Ибо Гроб Махрусов там расположен, а Пазраиль и приморская часть Ближнего Запада все же не пустыня, и уйма народа всегда посещала те места, чтобы кольцо в священной реке Йонд омыть. Но это уже история. Сегодня никто больше не призывает людей к таким походам.
— Может, оно и лучше, что не призывает. Ты сам сказал, что наши всегда под зад получали, стоило им из лесов и лугов зеленых в пески отправиться. Я считал, что и ты…
— То, что ты читал, — выдумки поэта, который из города носа не высовывал. И знать не знает, что такое война с язычниками. А я с ними, с этими псами, три года бился. А потом по голове от Четырехрукого получил и четыре года в рабстве колесо колодезное крутил. В оазисе, в северной Югонии. Большинство моих товарищей давно скончались. Мне повезло. А колодец, представь себе, высох. И это заставило меня задуматься.
— Ты обнаружил что-то общее у североюгонского колодца с дефольским ветряком?
— Общее найти легко. И то, и другое устройство воду черпает, и у того, и у другого четыре руки. Языческие стражи говорили, что в таких скрещенных бревнах дух ихнего древнего чародея сидит, очень могущественного, и что давно, еще до того, как их Теммо начал свое учение проповедовать, чародей пообещал всю воду из земли вычерпать. Даже если она в миле под песком и камнями скрывается. А Четырехрукий маг из Саддаманки продолжает дело безумного чернокнижника. Воду у земли хочет отнять. У нашей земли. Чтобы в пустыню ее превратить и теммозанам отдать.
— Поэтому ты ветряки и уничтожаешь?
— Я знаю, что ты скажешь, — грустно улыбнулся Кипанчо. — Что здесь, мол, Дефоль, страна, страдающая не от недостатка, а от избытка воды. Верно. Но когда наконец мы, выжившие, из этого оазиса сбежали, то несколько недель, словно верблюды, через наистрашнейшую пустыню мира брели. Она Сухар называется и размерами громадна, обширнее всего Виплана, даже если к нему и Совро добавить. И посреди той пустыни знаешь что я видел? — Дебрен отрицательно покрутил головой. — Раковины, мэтр. Огромные, в камнях оттиснутые. И рыбьи кости, тоже в камень превращенные. И огромных рыб. Морских, никаких не речных или озерных. Понимаешь, что это значит?
— Догадываюсь, — проворчал чароходец и махнул рукой, отгоняя комара от покрытого следами укусов лба девочки.
— И правильно догадываешься. Море там было огромное, потому что и долины рек, некогда до моря доходивших, среди скал и холмов там до сего дня видны. Это была прекрасная страна. На скалах я видел древние рисунки многовековой, может, даже тысячелетней давности. Ты удивился бы такому разнообразию животных. Некоторые из них и по сей день в Виплане живут, но были и другие, диковинные. И ни на одном рисунке не было ни верблюда, ни псов-язычников с кривыми саблями и чалмами на головах. Вывод, Дебрен, прост. Мир лесов и лугов далеко-далеко на юг уходил. Но пришли теммозане, исповедующие божка Гала, и исчезли леса, исчезли луга. Исчезло море. Слышишь, Дебрен? Море!
— Я слышу. Но…
— Никаких «но», Дебрен. Ты когда-нибудь видел атлас, собрание карт мира? Ты человек образованный — вероятно, видел. Ну так вспомни, как он выглядит. В центре лежит Виплан, зеленый, прекрасный. На западе — Западника. Вверху, где раскинулся Совро, все серое, синеватое, но и зеленое тоже есть. Это снежная пуща, именуемая тайгой. Отвратительный ненастоящий лес, но все же лес. А в этом лесу обитают совройцы, дикари и грубияны, но славящие Махруса, хоть знак круга пятиспичного справа налево чертят. А теперь к югу от Западники глянь. Коричнево от гор, немного зелени и желтизна песка. Средний Запад. И Дальний. Края удивительных людей, у которых глаза косые и кожа желтая. От них пошли куммоны, которые ежегодно грабят Лелонию, Совро и Жмутавиль и поклоняются солнцу. Но паршивее всего выглядит нижняя часть карты, за Междуморьем. Это Югония и Ближний Запад. Песок, песок и трижды песок. И орды кровожадных теммозан. Они уже были в Ирбии, дошли до самого южного Марималя. Целые поколения потребовались, чтобы выдавить их шаг за шагом к проливу Кариатиды и Югонии. Мы почти закончили очищать родину. Ну так они залезли на землю Бикопулисса, с запада на континент забрались. Осьмиград под угрозой. Смойеед готовится к обороне, даже в Лелонии на юг с опаской поглядывают и ворчат на власть, что, мол, дракона, который стольный град охранял, до гибели довели. А сейчас он пригодился бы против язычников. Нет, Дебрен, не к лучшему мир идет. Гибель нам грозит. Всей восточной цивилизации.
— Из-за ветряков?
— Они воду высасывают, болота осушают. И море в сушу превращают. Я знаю, что медленно. Я не дурак, считать немного умею, к тому же не на пальцах. Понимаю, что за время моей, да и этой девочки жизни Виплан не превратился в подобную Сухару пустыню. Но я видел в Ирбии деревни, обезлюдевшие не из-за войны или болезней, а потому что поля высохли. А без людей и посевов не будет золота на армию. Страна превратится в руины, а потом и в рабство чужеземцам попадет. Подумай, нам уже сейчас трудно Виплан защищать, а что будет, когда сельское производство хотя бы на одну четверть упадет? И это еще не все. Откуда сухой Дефоль высосет воду? Из Нирги. А Нирга — царица рек Вердена. Значит, в Верленской Империи сушь наступит и хозяйственный кризис. А ты знаешь, что такое верленцы и как они свои кризисы преодолевают? Машины вместо масла — и переть, переть по трупам соседей. Если не получится на запад и юг, то хоть бы на восток. Мы это уже проходили.
— Кипанчо, то, что ты говоришь, до определенного момента чертовски логично звучит. Но предпосылки, из которых ты исходишь…
— Я видел ракушки и рыб посреди пустыни. Бог меня через Сухар провел, меня одного. И, вероятно, не для того Он у меня Дульнессу отнял, чтобы подшутить, правда? Вероятно, был у Него какой-то план, когда Он нас разлучал? Ведь для чего-то это было нужно, черт побери!
— Тише, разбудишь ребенка. Кипанчо, если ты имеешь в виду Бога… Давай лучше не будем о Боге.
Рыцарь всматривался в стену лачуги, сбитую из неструганых досок. Хотел было замолчать, но не смог.
— Мне, Дебрен, почти пятьдесят лет. Я пользуюсь короткими копьями, потому что в полноразмерных у меня наконечники с прапорчиками в глазах путаются. Когда я помочиться в кусты иду, то коня привязываю, чтобы он не затосковал и не ушел, потому что у меня на все это много времени уходит. Но ее лицо я вижу постоянно, стоит прикрыть глаза. И доспехи становятся мне слишком тесны. Ты понимаешь, о чем я?
— Пожалуй, да. — Дебрен долго думал, прежде чем решился задать вопрос. Он не был душистом, не мог предвидеть человеческих реакций. — Кипанчо, почему ты и она… почему вы не вместе?
Рыцарь тоже немного подумал, прежде чем заговорил.
— Когда я отправлялся на юг, Дульнессе было двенадцать лет. По нашим меркам, как ты справедливо заметил, она была уже вполне взрослой. Могла выходить замуж, хотя, вообще-то говоря, любящие родители не выпускают из дома дочерей, которые еще продолжают расти. Теперь подсчитай. Три года войны. Когда я меч с молотом Мага из Саддаманки скрестил, девочке исполнилось пятнадцать. После четырнадцатого дня рождения она прислала мне свой портрет. Изображение было небольшое, но в то время глаза у меня были получше, и я заметил, что худышка, которая со мной прощалась, уже стала грудастой и крутобедрой. В пятнадцать лет девушка из хорошего дома прекращает вышивать приданое и упаковывает сундуки, ибо это самое лучшее время замуж выходить. Но у нее был нареченный — я. Поэтому она не рвалась к алтарю. А потом пришло известие, что нареченный, то бишь я, со всей хоругвью погиб в песках Югонии. Ну, она подождала год-другой… Родители ворчали. Потому что если девушка до восемнадцати лет венка не сбросит, то ее обычно отправляют в монастырь. Люди начинают ее сторониться. Говорят, мол, с приданым что-то не так, или она больная, или же с вредным характером, а то и баболюбка, тьфу. Дескать, какой-то дефект у нее есть, коли она в старых девах усыхает. Ну вот, наступил этот восемнадцатый год. Моя Дульнесса траур по мне сняла. Правда, еще у ворожеев за большие дублоны спасения искала, еще каждый день в церковь бегала, по три клепсидры в сутки молилась, но в конце концов духом пала. Говорят, на башню забиралась, чтобы броситься с нее и умереть, как ее возлюбленный… в той книге обо мне так написано, но ее на лестнице вояка один поймал, резервист из цеха золотых дел мастеров, который с другими цеховыми мастерами ежегодно воинские сборы проходил. Ну и слово за слово, поболтали, потом полюбили друг друга, а под конец к алтарю пошли. Когда я возвратился, она уже с животом ходила. Я хотел золотых дел сыночка на месте прибить, потому что он мне подлецом показался, но он не был благородным, так что, пока мне мои юристы втолковывали, как эту проблему обойти — ведь о поединке и речи быть не могло, — у меня злость немного прошла. И на Дульнессу, и на него. Он же ей жизнь сберег. В той башне. А рыцарская традиция требует, чтобы девушка за героя замуж шла, если он ее от смерти спасает. Она обесчестилась бы, если б не пошла. А я эту девушку за то люблю, что у нее не только лицо, но и душа прекрасная.
Дебрен уже пожалел, что спрашивал. Он многое бы дал за заклинание, позволившее обратить время вспять. Но такого, несмотря на многовековые усилия бесчисленных жрецов и магов, никто до сих пор не сумел разработать. Ошибки оставались ошибками, как и в стародавние времена, описанные в Священной Книге, когда люди были вегетарианцами, жили в раю и не умели даже простого кролика из шапки выколдовать.
— Ничего не удалось сделать? — скорее отметил, нежели спросил Дебрен.
— Только ждать и молиться. О том, чтобы в сердце Дульнессы не выгорело прежнее чувство. И о повышении цен на золото.
— Очень благородно с твоей стороны желать ей благополучия, хоть она с другим жила.
— Ну… по-правде-то… Понимаешь, у нас, когда Кольман Венсуэлли открыл для Короны Новый Свет и драгоценных руд поприбавилось, то и нападения на склады золотников стали модными и прибыльными. Кажется, считая на сто ювелиров и сто рыцарей, первых сегодня больше от меча… или дубинки погибает. А чем сильнее золото дорожает, тем опаснее профессия ювелира. Просить Бога покарать, пусть даже врага, как-то неловко, а поднять цены на золото на бирже в Тамбурке или Зуле, пожалуй, можно. Как по-твоему? В конце концов, могущество моей родины в основном на этом зиждется. На дорогом золоте и серебре.
— Хм-м… Ну что ж.
— Язычников я тоже бивал, чтобы заслуг себе на небе набрать. Потом легкоубиваемые язычники кончились. А те, что еще на юге Ирбии держатся, по крепостям сидят, — их без крупных расходов на осаду не возьмешь. А за Междуморье, в Везират или к султанам южной Югонии никто нынче плавать не хочет. Во-первых, корабельные линии на океан перекинулись, а во-вторых, Кольцовые походы объявили пережитком. Никто уже Гроба Махрусова из рук теммозан отбивать не хочет, в Йонде коней поить. Пришлось бы мне, пожалуй, корабль нанимать, а на это у странствующего рыцаря средств не хватит, даже у такого, который задумал бы налево работать, в раубриттеры податься, по трактам грабить. Вот я и перекинулся на чудовищ, колдуний и драконов. Чтобы навыки не растерять, славу поддержать, а тем самым и память обо мне моей любимой. Ну и как-никак на жизнь зарабатывать.
— В книге о тебе про драконов и ведьм не писали.
— Потому что особых успехов на этой стезе я не добился. Колдуньи — бестии хитрые, такую выследить — ого-го!.. Опытного следовательского драба на это нужно или функционера УОТа.Уотошника, значит. А когда я в конце концов бабу такую уловил, то мало того что она с помощью волшебства Дульнессой Ромец обернулась, тем самым меч у меня из руки выбивая, так еще кумовьям своим этот фокус продала. А касательно драконов скажу тебе, что только самые мерзопакостные из них, хитрюги и комбинаторы, героический период пережили, когда никто рыцарского посвящения не получал, ежели в охоте на гадину не участвовал и, пусть даже в компании таких же, как он, нескольких зубов, чешуек и когтей не добыл. Это как с войной, Дебрен. В любой армии, когда новичков выбивают в первых же боях, то остается закаленное ядро, все в шрамах, которое уже нелегко прикончить. Сегодня дракон либо в дебрях прячется, либо покрытый броней, как осадная башня, ходит, либо огнем пышет дальше и точнее, чем Бобин Чапа стрелу посылает, или, наконец, если на него нападешь, он когтем на таблички указывает, которые вокруг пещеры расставлены и на которых какой-то местный князек пишет, что бестия охраняется законом и нападать на нее запрещено. Нет, Дебрен, на ловле драконов нынче и не заработаешь, да и дожидаться, пока Дульнесса овдовеет, — тоже дело сомнительное.
— Поэтому ты убиваешь ветряки.
— Ну да. Убиваю. И все больше убеждаюсь, что правильно делаю. Вначале, в Ирбии, где их мало и где они в основном хлеб разламывают, у меня были серьезные сомнения. Да еще и потому, что Четырехрукий тогда силен был и размещался ближе к дому, а ведь сила чар пропорциональна расстоянию. Он множество людей отуманил. Цех мельников даже войну мне объявил, вначале торговую, а потом настоящую. Королевские губернаторы гонцов за мной посылали, от инквизиции пришел приказ явиться на собеседование. Прихватив маленький мешочек для зубов, пальцев и других частей тела, при следствии… отсоединенных. И большой мешок на тот случай, если палач работу испоганит. Но в конце концов люди прозрели. Секретарь Королевского Совета по вопросам сельского хозяйства встал за меня, тот самый, который реку Гат регулировать начал и сильно рекламировал водное мельничество. Ты должен был слышать о нем. Крупное было дело.
— Ага. Прогорело вроде.
— Потому что ветряки воду из Ирбийского полуострова выкачивали, и теперь там в реках ее недостает. Не важно. Во всяком случае, инфамию [14] с меня сняли, в хрониках обо мне заговорили как о стороннике революционеров и светлом визионере. Ты слышал об известной Лелиции Солган? Так она брала у меня первое интервью, я ее на вершины хроникерства вознес. А уж потом появилась поэма в прозе «Кипанчо — рыцарь печального образа», которую, я слышал, собираются включить в перечень обязательного чтения в рыцарских школах и — правда, я не совсем понимаю почему, — в медицинских тоже. Когда я в Дефоль приехал, то впервые своей профессией даже зарабатывать начал. Нашлись спонсоры. Порядочные, анонимные, а не какие-то мошенники, которые велят рыцарю свои гербы на вамсе и попонах рисовать, чтобы часть славы на них пала.
— Анонимные спонсоры, Кипанчо, обычно не из скромности скрывают лица. У них бывают очень даже паршивые для этого основания.
— Не у моих. А если даже и так — то что? Дьявольские намерения Бог в добрые обращает. Я Богу служу и Махрусу. И, оглядываясь назад, вижу, что эту миссию они доверили мне, зная, что я выжил. Вдали от Дульнессы, — добавил он тише.
— Прости за откровенность, но каждый, кто от девки корзинку получил [15], тоже может горечь отказа теорией подсластить. Мол, не лежу в постели, ибо Бог возложил на меня миссию. Я тоже ни с кем не лежу в постели, однако никаких признаков доверенной мне миссии не замечаю.
Кипанчо не обиделся. Не дал по лбу ни Дебрену, ни даже комару, пытающемуся отыскать пятнышко хорошо напоенной кровью кожи между редкими волосами рыцаря без страха и упрека.
— Ты чароходец, — сказал рыцарь. — Я понимаю, что беспристрастная логика и выводы, следующие из изучения политгеографии, могут ни о чем тебе не говорить. Ты можешь не принимать во внимание, что мою деятельность одобряют и королевские секретари в Мадрелли, и дефолец Деф Гроот. Но в ворожбу-то ты, надеюсь, веришь? В человеческие судьбы где-то там, в другом измерении, Божьей рукой начертанные? Ну так я тебе скажу, что вопрошал о своем будущем. О том, в правильном ли направлении иду. Не кого-нибудь спрашивал. Сама Дамструна на мое письмо ответила.
Он извлек из мешочка, висевшего на поясе, несколько скрученных в рулон листов дектуранского папируса, славящегося своей водостойкостью, поскольку он был изготовлен из особого тростника, произрастающего по берегам самой большой реки мира. Кроме того, именно в югонском Дектуране находили дектурки — сохранившиеся в песках пустыни таблички из примитивно обработанного папируса, на которых за тысячи лет до Махруса чья-то человеческая рука начертала первые знаки архаического письма. Поэтому неудивительно, что ворожеи, чародеи и шарлатаны всех мастей обожали записывать свои предсказания, таинственные формулы и псевдомагическую брехню именно на таком материале. Он прибавлял значимости содержанию документа, а при продаже позволял взвинтить цену. Папирус неизвестно почему был дороже пергамента, однако дешевле воловьей кожи. Впрочем, воловья кожа использовалась в судебном производстве, то есть в кругу санкционированного лихоимства.
— Послушай, — с торжественным видом произнес Кипанчо.
Он развернул самый большой рулончик и, щуря глаза, прочитал:
— «Убьет тебя тот, у кого четыре крыла и тело нечеловечье, отвращением наполняющее и мерзкое. Огнем будешь гореть от удара, коего не видно и не слышно, ни мечом отразить, ни латами сдержать. Жизнь отдашь за ту, чьи очи не забудешь, ту, что в сердце своем тебе отказала. За деву, сверху на тебя глядящую, коя прелестной будет и не с тобой, а с человеком низкого положения обручится.
Дабы избежать судьбы, см. рецепт № 4».
Они долго молчали. Дебрен избегал взгляда рыцаря. Глядел он на спящую девочку, на кувшин с водой, который девочка не тронула, и на стоящий рядом жбанчик, в который кто-то засунул пучок сорванных во рву мелких цветочков.
— Рецепт ты тоже купил? — тихо спросил Дебрен.
Кипанчо кивнул, развернул другой рулончик.
— «Южные страны не посещай, а ежели придется, от существ, магией измененных, держись подальше. Тем, кои с огромной скоростью четырьмя крыльями размахивают, дорогу уступай. Деву ту, чьи очи не забудешь, сверху глядящую, второй раз не спасай. Второе спасение смерть твою неизбежную означит. Жизнь отдашь, но вспоминать тебя дева будет без улыбки, без благодарности в сердце. А те, что тебя восхваляли, насмехаться над тобой станут, и великие расчеты многих ты обманешь. Никто верить не захочет, что немало людей спас ты от гибели, а своего убийцу убил. Прими же дар жизни от друга своего и сложи оружие, ибо не дано тебе победить».
Кипанчо свернул папирус, убрал рулончик в мешочек на поясе.
— Как тебе это нравится?
Девочка пошевелилась, застонала во сне. Дебрен поднял лежащую рядом с букетом тряпицу, осторожно отер со лба девочки пот.
— Я не верю в предсказания, — пожал он плечами.
— Не веришь? — удивился Кипанчо. — Я думал, чароходцы… Впрочем, не важно. А я верю.
— Туманное пустословие, которое можно толковать по-разному.
— Дебрен, предсказание сделано великой Дамструной. Оно однозначно и ясно. Четырехрукий маг из Саддаманки меня убьет. Огнем. Но я успею достать его своим оружием. А поскольку он умеет делаться невидимым и рассеиваться, как туман, почувствовав угрозу, то и тела его не найдут. Не поверят, что я его прикончил. Ну и хорошо. Не ради славы борюсь. В действительности я делаю это ради нее, ради Дульнессы.
— В предсказании и слова нет о Дульнессе.
— Есть. Это ее газельи глаза нельзя забыть. Она — дева, глядящая сверху. В родительском замке у нее в башне была маленькая комнатка, да и замок на взгорье стоит.
— Большинство замков стоят на возвышенностях. А большинство подрастающих девушек потому-то и сохраняют невинность, что им комнаты как можно выше выделяют, лучше всего с решеткой в окне и злыми собаками внизу.
— Она обвенчалась с человеком низкого происхождения.
— А, брось… За столько лет, да при таких ценах на драгоценные металлы, он наверняка достаточно заработал, чтобы купить себе титул.
— Говори что хочешь, а я свое знаю. И буду делать то, что делаю. Знаешь почему? Потому что и в предсказании, и в рецепте, советующем, как избежать судьбы, написано, что Дульнессу нужно спасать. Дебрен, я тысячи раз молил Всевышнего дать мне любовь мою от сатаны защитить, доказать делом, не только словами, что она мне дороже жизни.
— Дульнесса сейчас нянчит детей, если не внуков, в тысячах миль отсюда. А ты ветряки мирным людям уничтожаешь. И затопил уже солидный кус страны. Я в Дефоле проездом и нахожусь здесь недолго, но даже за это время цены на продукты питания подскочили на две трети. Это приведет к голоду, голод — к недовольству, а потом, может, к войне и мору. Ты этого хочешь?
— Я женщину хочу спасти, к ногам которой свою жизнь положил.
— И плевать тебе на погибающих людей?
— Я первыми людей не убиваю. А когда они чудовищ защищают, то стараюсь их рассеять, только ранить, даже если они — предатели Свободного Мира.
— Лицемеришь, Кипанчо. Разрушая их ирригационную систему, ты убиваешь больше людей, чем огромная и кровожадная армия. Ты толкаешь страну на грань войны, причем тем более страшной, что это будет война между народом и властью. Такие войны заканчиваются всеобщей бойней.
— Может, и подталкиваю. Но без особого желания тех, кто потом начинает резню, никакое подталкивание, если этим занимается один человек, ничего не изменит.
— Один человек, — медленно сказал Дебрен, — порой значит очень много. Перестань, Кипанчо. Это северная страна, по крайней мере с точки зрения Ирбии. Возвращайся к себе, не то ты здесь погибнешь. И утащишь за собой в могилу множество людей. Невинных. Невиновных. Хотя бы таких, как эта малышка.
— Кстати, — неожиданно улыбнулся Кипанчо, — эта малышка как раз проснулась. Добрый день, деточка. Не бойся.
Девочка, похоже, не боялась. Дебрен знал почему. Понял уже тогда, впервые взглянув в огромные, скрытые в полумраке глаза. Но уверенность обрел немного позже, когда разбуженная стоном девочки жена насосника выскочила в одной рубашке из-под перины и присела на краю детской кроватки. И расплакалась, едва коснувшись лба дочери.
— Ты платишь Деф Грооту, — повернулся к рыцарю Дебрен. — Можешь позвать его и приказать, чтобы он переводил.
— Я ему плачу как душисту, а не как переводчику. А что надо сказать этой женщине?
— Я думаю, девочка заболела малярией, но до конца не уверен. Хотелось бы проверить. Я купил в городе порошок. Если его посыпать на небольшую ранку, он изменит цвет крови.
— Собираешься ей кровь изменять? — возмутился Кипанчо, привлекая к себе полный слез взгляд женщины. — Что за языческие фокусы! И не вздумай!
— Не в теле же, а только ту каплю, которая вытечет. Это никому не повредит, но укол может девочку испугать, поэтому надо объяснить.
Было видно, что Кипанчо окажется последним, кто даст себя убедить. Но судьба улыбнулась магуну. Прежде чем он взял себя в руки, скрипнули петли, и в комнатушку втиснулся Деф Гроот. Сопровождавший его Санса остановился в дверях, скорее всего потому, что в сколоченном наспех домишке уже не было места, а возможно, и потому, что в руке у него был пылающий факел.
— Думаешь, это чары?
Дебрен заморгал, удивленно взглянул на него.
— Он способен на любую подлость.
— Он?
— Четырехрукий маг из Саддаманки. Тот, который ветряки превращает в послушных себе бестий, а на людей порчу наводит. Самый что ни на есть скверный враг Свободного Мира.
— Я думал, хуже всего султан Везирата, — проворчал Дебрен. — А некоторые говорят, что инфляция. Или…
— Нет, мэтр. Султан Олейман IV и его орды — всего лишь толковый вождь и умелая, жаждущая успехов армия. Еще одна беда, свалившаяся на наш несчастный континент с гор и степей Западники. Уже во времена Старой Империи, да что там, гораздо раньше, выплевывал этот дикий и огромный край племена еще более дикие, алчущие нашей крови и золота. Но Виплан всегда умел защититься. И теперь тоже защитится, потому что и у нас нет недостатка ни в разумных командирах, ни в кнехтах и всадниках, готовых хоть с самим дьяволом сразиться. А знаешь почему?
Дебрен отрицательно покачал головой.
— Потому что мы живем в раю. В самом пупке мира.
— Мы — это кто?
— Все, кто живет среди лесов, лугов зеленых. Те, что по воду к собственному колодцу ходят, а реку или ручей в окне видят. Випланцы. Обитатели континента, богатого водой и жизнью.
— Кажется, в Ирбии с водой и зеленью туговато.
— Верно. И возможно, Бог избрал меня именно для того, чтобы я нес людям истину. Потому что как раз на моей-то родине, как нигде еще в махрусианском мире, видно, как отсутствие воды обращает прекрасную и плодородную землю в пустыню. Ни в Иллене, ни в Бооталии ты не увидишь того, что у нас жарким летом. Яйца становятся крутыми прежде, чем курица их успеет снести, а реки даже четверти нормальной воды не несут. Истинная Югония.
— Хм-м, ну да… Но какое отношение к этому имеет маг из Саддаманки?
— Ты все еще не понимаешь? Тогда скажи, с чем у тебя ассоциируется Теммо и его собачья религия? Не раздумывай, говори. Быстро.
— Ну… верблюд… сабля… гарем… солнце… на штандартах и башнях храмов… жара, пески, пустыни…
— Правильно, Дебрен, пустыни. С них и надо начать. Теммозане — дети пустыни. В них они черпают силу, свою яростную ненависть к единственно истинной вере, пренебрежение к смерти, делающее их такими страшными в бою. Мы ни разу не выиграли у них войны в песках. Ни разу. Побеждали в битвах и стычках, но в конце концов они всегда брали верх.
— Рыцари Кольца в Господней земле держались несколько веков. Еще и сегодня отдельные крепости…
— Ибо Гроб Махрусов там расположен, а Пазраиль и приморская часть Ближнего Запада все же не пустыня, и уйма народа всегда посещала те места, чтобы кольцо в священной реке Йонд омыть. Но это уже история. Сегодня никто больше не призывает людей к таким походам.
— Может, оно и лучше, что не призывает. Ты сам сказал, что наши всегда под зад получали, стоило им из лесов и лугов зеленых в пески отправиться. Я считал, что и ты…
— То, что ты читал, — выдумки поэта, который из города носа не высовывал. И знать не знает, что такое война с язычниками. А я с ними, с этими псами, три года бился. А потом по голове от Четырехрукого получил и четыре года в рабстве колесо колодезное крутил. В оазисе, в северной Югонии. Большинство моих товарищей давно скончались. Мне повезло. А колодец, представь себе, высох. И это заставило меня задуматься.
— Ты обнаружил что-то общее у североюгонского колодца с дефольским ветряком?
— Общее найти легко. И то, и другое устройство воду черпает, и у того, и у другого четыре руки. Языческие стражи говорили, что в таких скрещенных бревнах дух ихнего древнего чародея сидит, очень могущественного, и что давно, еще до того, как их Теммо начал свое учение проповедовать, чародей пообещал всю воду из земли вычерпать. Даже если она в миле под песком и камнями скрывается. А Четырехрукий маг из Саддаманки продолжает дело безумного чернокнижника. Воду у земли хочет отнять. У нашей земли. Чтобы в пустыню ее превратить и теммозанам отдать.
— Поэтому ты ветряки и уничтожаешь?
— Я знаю, что ты скажешь, — грустно улыбнулся Кипанчо. — Что здесь, мол, Дефоль, страна, страдающая не от недостатка, а от избытка воды. Верно. Но когда наконец мы, выжившие, из этого оазиса сбежали, то несколько недель, словно верблюды, через наистрашнейшую пустыню мира брели. Она Сухар называется и размерами громадна, обширнее всего Виплана, даже если к нему и Совро добавить. И посреди той пустыни знаешь что я видел? — Дебрен отрицательно покрутил головой. — Раковины, мэтр. Огромные, в камнях оттиснутые. И рыбьи кости, тоже в камень превращенные. И огромных рыб. Морских, никаких не речных или озерных. Понимаешь, что это значит?
— Догадываюсь, — проворчал чароходец и махнул рукой, отгоняя комара от покрытого следами укусов лба девочки.
— И правильно догадываешься. Море там было огромное, потому что и долины рек, некогда до моря доходивших, среди скал и холмов там до сего дня видны. Это была прекрасная страна. На скалах я видел древние рисунки многовековой, может, даже тысячелетней давности. Ты удивился бы такому разнообразию животных. Некоторые из них и по сей день в Виплане живут, но были и другие, диковинные. И ни на одном рисунке не было ни верблюда, ни псов-язычников с кривыми саблями и чалмами на головах. Вывод, Дебрен, прост. Мир лесов и лугов далеко-далеко на юг уходил. Но пришли теммозане, исповедующие божка Гала, и исчезли леса, исчезли луга. Исчезло море. Слышишь, Дебрен? Море!
— Я слышу. Но…
— Никаких «но», Дебрен. Ты когда-нибудь видел атлас, собрание карт мира? Ты человек образованный — вероятно, видел. Ну так вспомни, как он выглядит. В центре лежит Виплан, зеленый, прекрасный. На западе — Западника. Вверху, где раскинулся Совро, все серое, синеватое, но и зеленое тоже есть. Это снежная пуща, именуемая тайгой. Отвратительный ненастоящий лес, но все же лес. А в этом лесу обитают совройцы, дикари и грубияны, но славящие Махруса, хоть знак круга пятиспичного справа налево чертят. А теперь к югу от Западники глянь. Коричнево от гор, немного зелени и желтизна песка. Средний Запад. И Дальний. Края удивительных людей, у которых глаза косые и кожа желтая. От них пошли куммоны, которые ежегодно грабят Лелонию, Совро и Жмутавиль и поклоняются солнцу. Но паршивее всего выглядит нижняя часть карты, за Междуморьем. Это Югония и Ближний Запад. Песок, песок и трижды песок. И орды кровожадных теммозан. Они уже были в Ирбии, дошли до самого южного Марималя. Целые поколения потребовались, чтобы выдавить их шаг за шагом к проливу Кариатиды и Югонии. Мы почти закончили очищать родину. Ну так они залезли на землю Бикопулисса, с запада на континент забрались. Осьмиград под угрозой. Смойеед готовится к обороне, даже в Лелонии на юг с опаской поглядывают и ворчат на власть, что, мол, дракона, который стольный град охранял, до гибели довели. А сейчас он пригодился бы против язычников. Нет, Дебрен, не к лучшему мир идет. Гибель нам грозит. Всей восточной цивилизации.
— Из-за ветряков?
— Они воду высасывают, болота осушают. И море в сушу превращают. Я знаю, что медленно. Я не дурак, считать немного умею, к тому же не на пальцах. Понимаю, что за время моей, да и этой девочки жизни Виплан не превратился в подобную Сухару пустыню. Но я видел в Ирбии деревни, обезлюдевшие не из-за войны или болезней, а потому что поля высохли. А без людей и посевов не будет золота на армию. Страна превратится в руины, а потом и в рабство чужеземцам попадет. Подумай, нам уже сейчас трудно Виплан защищать, а что будет, когда сельское производство хотя бы на одну четверть упадет? И это еще не все. Откуда сухой Дефоль высосет воду? Из Нирги. А Нирга — царица рек Вердена. Значит, в Верленской Империи сушь наступит и хозяйственный кризис. А ты знаешь, что такое верленцы и как они свои кризисы преодолевают? Машины вместо масла — и переть, переть по трупам соседей. Если не получится на запад и юг, то хоть бы на восток. Мы это уже проходили.
— Кипанчо, то, что ты говоришь, до определенного момента чертовски логично звучит. Но предпосылки, из которых ты исходишь…
— Я видел ракушки и рыб посреди пустыни. Бог меня через Сухар провел, меня одного. И, вероятно, не для того Он у меня Дульнессу отнял, чтобы подшутить, правда? Вероятно, был у Него какой-то план, когда Он нас разлучал? Ведь для чего-то это было нужно, черт побери!
— Тише, разбудишь ребенка. Кипанчо, если ты имеешь в виду Бога… Давай лучше не будем о Боге.
Рыцарь всматривался в стену лачуги, сбитую из неструганых досок. Хотел было замолчать, но не смог.
— Мне, Дебрен, почти пятьдесят лет. Я пользуюсь короткими копьями, потому что в полноразмерных у меня наконечники с прапорчиками в глазах путаются. Когда я помочиться в кусты иду, то коня привязываю, чтобы он не затосковал и не ушел, потому что у меня на все это много времени уходит. Но ее лицо я вижу постоянно, стоит прикрыть глаза. И доспехи становятся мне слишком тесны. Ты понимаешь, о чем я?
— Пожалуй, да. — Дебрен долго думал, прежде чем решился задать вопрос. Он не был душистом, не мог предвидеть человеческих реакций. — Кипанчо, почему ты и она… почему вы не вместе?
Рыцарь тоже немного подумал, прежде чем заговорил.
— Когда я отправлялся на юг, Дульнессе было двенадцать лет. По нашим меркам, как ты справедливо заметил, она была уже вполне взрослой. Могла выходить замуж, хотя, вообще-то говоря, любящие родители не выпускают из дома дочерей, которые еще продолжают расти. Теперь подсчитай. Три года войны. Когда я меч с молотом Мага из Саддаманки скрестил, девочке исполнилось пятнадцать. После четырнадцатого дня рождения она прислала мне свой портрет. Изображение было небольшое, но в то время глаза у меня были получше, и я заметил, что худышка, которая со мной прощалась, уже стала грудастой и крутобедрой. В пятнадцать лет девушка из хорошего дома прекращает вышивать приданое и упаковывает сундуки, ибо это самое лучшее время замуж выходить. Но у нее был нареченный — я. Поэтому она не рвалась к алтарю. А потом пришло известие, что нареченный, то бишь я, со всей хоругвью погиб в песках Югонии. Ну, она подождала год-другой… Родители ворчали. Потому что если девушка до восемнадцати лет венка не сбросит, то ее обычно отправляют в монастырь. Люди начинают ее сторониться. Говорят, мол, с приданым что-то не так, или она больная, или же с вредным характером, а то и баболюбка, тьфу. Дескать, какой-то дефект у нее есть, коли она в старых девах усыхает. Ну вот, наступил этот восемнадцатый год. Моя Дульнесса траур по мне сняла. Правда, еще у ворожеев за большие дублоны спасения искала, еще каждый день в церковь бегала, по три клепсидры в сутки молилась, но в конце концов духом пала. Говорят, на башню забиралась, чтобы броситься с нее и умереть, как ее возлюбленный… в той книге обо мне так написано, но ее на лестнице вояка один поймал, резервист из цеха золотых дел мастеров, который с другими цеховыми мастерами ежегодно воинские сборы проходил. Ну и слово за слово, поболтали, потом полюбили друг друга, а под конец к алтарю пошли. Когда я возвратился, она уже с животом ходила. Я хотел золотых дел сыночка на месте прибить, потому что он мне подлецом показался, но он не был благородным, так что, пока мне мои юристы втолковывали, как эту проблему обойти — ведь о поединке и речи быть не могло, — у меня злость немного прошла. И на Дульнессу, и на него. Он же ей жизнь сберег. В той башне. А рыцарская традиция требует, чтобы девушка за героя замуж шла, если он ее от смерти спасает. Она обесчестилась бы, если б не пошла. А я эту девушку за то люблю, что у нее не только лицо, но и душа прекрасная.
Дебрен уже пожалел, что спрашивал. Он многое бы дал за заклинание, позволившее обратить время вспять. Но такого, несмотря на многовековые усилия бесчисленных жрецов и магов, никто до сих пор не сумел разработать. Ошибки оставались ошибками, как и в стародавние времена, описанные в Священной Книге, когда люди были вегетарианцами, жили в раю и не умели даже простого кролика из шапки выколдовать.
— Ничего не удалось сделать? — скорее отметил, нежели спросил Дебрен.
— Только ждать и молиться. О том, чтобы в сердце Дульнессы не выгорело прежнее чувство. И о повышении цен на золото.
— Очень благородно с твоей стороны желать ей благополучия, хоть она с другим жила.
— Ну… по-правде-то… Понимаешь, у нас, когда Кольман Венсуэлли открыл для Короны Новый Свет и драгоценных руд поприбавилось, то и нападения на склады золотников стали модными и прибыльными. Кажется, считая на сто ювелиров и сто рыцарей, первых сегодня больше от меча… или дубинки погибает. А чем сильнее золото дорожает, тем опаснее профессия ювелира. Просить Бога покарать, пусть даже врага, как-то неловко, а поднять цены на золото на бирже в Тамбурке или Зуле, пожалуй, можно. Как по-твоему? В конце концов, могущество моей родины в основном на этом зиждется. На дорогом золоте и серебре.
— Хм-м… Ну что ж.
— Язычников я тоже бивал, чтобы заслуг себе на небе набрать. Потом легкоубиваемые язычники кончились. А те, что еще на юге Ирбии держатся, по крепостям сидят, — их без крупных расходов на осаду не возьмешь. А за Междуморье, в Везират или к султанам южной Югонии никто нынче плавать не хочет. Во-первых, корабельные линии на океан перекинулись, а во-вторых, Кольцовые походы объявили пережитком. Никто уже Гроба Махрусова из рук теммозан отбивать не хочет, в Йонде коней поить. Пришлось бы мне, пожалуй, корабль нанимать, а на это у странствующего рыцаря средств не хватит, даже у такого, который задумал бы налево работать, в раубриттеры податься, по трактам грабить. Вот я и перекинулся на чудовищ, колдуний и драконов. Чтобы навыки не растерять, славу поддержать, а тем самым и память обо мне моей любимой. Ну и как-никак на жизнь зарабатывать.
— В книге о тебе про драконов и ведьм не писали.
— Потому что особых успехов на этой стезе я не добился. Колдуньи — бестии хитрые, такую выследить — ого-го!.. Опытного следовательского драба на это нужно или функционера УОТа.Уотошника, значит. А когда я в конце концов бабу такую уловил, то мало того что она с помощью волшебства Дульнессой Ромец обернулась, тем самым меч у меня из руки выбивая, так еще кумовьям своим этот фокус продала. А касательно драконов скажу тебе, что только самые мерзопакостные из них, хитрюги и комбинаторы, героический период пережили, когда никто рыцарского посвящения не получал, ежели в охоте на гадину не участвовал и, пусть даже в компании таких же, как он, нескольких зубов, чешуек и когтей не добыл. Это как с войной, Дебрен. В любой армии, когда новичков выбивают в первых же боях, то остается закаленное ядро, все в шрамах, которое уже нелегко прикончить. Сегодня дракон либо в дебрях прячется, либо покрытый броней, как осадная башня, ходит, либо огнем пышет дальше и точнее, чем Бобин Чапа стрелу посылает, или, наконец, если на него нападешь, он когтем на таблички указывает, которые вокруг пещеры расставлены и на которых какой-то местный князек пишет, что бестия охраняется законом и нападать на нее запрещено. Нет, Дебрен, на ловле драконов нынче и не заработаешь, да и дожидаться, пока Дульнесса овдовеет, — тоже дело сомнительное.
— Поэтому ты убиваешь ветряки.
— Ну да. Убиваю. И все больше убеждаюсь, что правильно делаю. Вначале, в Ирбии, где их мало и где они в основном хлеб разламывают, у меня были серьезные сомнения. Да еще и потому, что Четырехрукий тогда силен был и размещался ближе к дому, а ведь сила чар пропорциональна расстоянию. Он множество людей отуманил. Цех мельников даже войну мне объявил, вначале торговую, а потом настоящую. Королевские губернаторы гонцов за мной посылали, от инквизиции пришел приказ явиться на собеседование. Прихватив маленький мешочек для зубов, пальцев и других частей тела, при следствии… отсоединенных. И большой мешок на тот случай, если палач работу испоганит. Но в конце концов люди прозрели. Секретарь Королевского Совета по вопросам сельского хозяйства встал за меня, тот самый, который реку Гат регулировать начал и сильно рекламировал водное мельничество. Ты должен был слышать о нем. Крупное было дело.
— Ага. Прогорело вроде.
— Потому что ветряки воду из Ирбийского полуострова выкачивали, и теперь там в реках ее недостает. Не важно. Во всяком случае, инфамию [14] с меня сняли, в хрониках обо мне заговорили как о стороннике революционеров и светлом визионере. Ты слышал об известной Лелиции Солган? Так она брала у меня первое интервью, я ее на вершины хроникерства вознес. А уж потом появилась поэма в прозе «Кипанчо — рыцарь печального образа», которую, я слышал, собираются включить в перечень обязательного чтения в рыцарских школах и — правда, я не совсем понимаю почему, — в медицинских тоже. Когда я в Дефоль приехал, то впервые своей профессией даже зарабатывать начал. Нашлись спонсоры. Порядочные, анонимные, а не какие-то мошенники, которые велят рыцарю свои гербы на вамсе и попонах рисовать, чтобы часть славы на них пала.
— Анонимные спонсоры, Кипанчо, обычно не из скромности скрывают лица. У них бывают очень даже паршивые для этого основания.
— Не у моих. А если даже и так — то что? Дьявольские намерения Бог в добрые обращает. Я Богу служу и Махрусу. И, оглядываясь назад, вижу, что эту миссию они доверили мне, зная, что я выжил. Вдали от Дульнессы, — добавил он тише.
— Прости за откровенность, но каждый, кто от девки корзинку получил [15], тоже может горечь отказа теорией подсластить. Мол, не лежу в постели, ибо Бог возложил на меня миссию. Я тоже ни с кем не лежу в постели, однако никаких признаков доверенной мне миссии не замечаю.
Кипанчо не обиделся. Не дал по лбу ни Дебрену, ни даже комару, пытающемуся отыскать пятнышко хорошо напоенной кровью кожи между редкими волосами рыцаря без страха и упрека.
— Ты чароходец, — сказал рыцарь. — Я понимаю, что беспристрастная логика и выводы, следующие из изучения политгеографии, могут ни о чем тебе не говорить. Ты можешь не принимать во внимание, что мою деятельность одобряют и королевские секретари в Мадрелли, и дефолец Деф Гроот. Но в ворожбу-то ты, надеюсь, веришь? В человеческие судьбы где-то там, в другом измерении, Божьей рукой начертанные? Ну так я тебе скажу, что вопрошал о своем будущем. О том, в правильном ли направлении иду. Не кого-нибудь спрашивал. Сама Дамструна на мое письмо ответила.
Он извлек из мешочка, висевшего на поясе, несколько скрученных в рулон листов дектуранского папируса, славящегося своей водостойкостью, поскольку он был изготовлен из особого тростника, произрастающего по берегам самой большой реки мира. Кроме того, именно в югонском Дектуране находили дектурки — сохранившиеся в песках пустыни таблички из примитивно обработанного папируса, на которых за тысячи лет до Махруса чья-то человеческая рука начертала первые знаки архаического письма. Поэтому неудивительно, что ворожеи, чародеи и шарлатаны всех мастей обожали записывать свои предсказания, таинственные формулы и псевдомагическую брехню именно на таком материале. Он прибавлял значимости содержанию документа, а при продаже позволял взвинтить цену. Папирус неизвестно почему был дороже пергамента, однако дешевле воловьей кожи. Впрочем, воловья кожа использовалась в судебном производстве, то есть в кругу санкционированного лихоимства.
— Послушай, — с торжественным видом произнес Кипанчо.
Он развернул самый большой рулончик и, щуря глаза, прочитал:
— «Убьет тебя тот, у кого четыре крыла и тело нечеловечье, отвращением наполняющее и мерзкое. Огнем будешь гореть от удара, коего не видно и не слышно, ни мечом отразить, ни латами сдержать. Жизнь отдашь за ту, чьи очи не забудешь, ту, что в сердце своем тебе отказала. За деву, сверху на тебя глядящую, коя прелестной будет и не с тобой, а с человеком низкого положения обручится.
Дабы избежать судьбы, см. рецепт № 4».
Они долго молчали. Дебрен избегал взгляда рыцаря. Глядел он на спящую девочку, на кувшин с водой, который девочка не тронула, и на стоящий рядом жбанчик, в который кто-то засунул пучок сорванных во рву мелких цветочков.
— Рецепт ты тоже купил? — тихо спросил Дебрен.
Кипанчо кивнул, развернул другой рулончик.
— «Южные страны не посещай, а ежели придется, от существ, магией измененных, держись подальше. Тем, кои с огромной скоростью четырьмя крыльями размахивают, дорогу уступай. Деву ту, чьи очи не забудешь, сверху глядящую, второй раз не спасай. Второе спасение смерть твою неизбежную означит. Жизнь отдашь, но вспоминать тебя дева будет без улыбки, без благодарности в сердце. А те, что тебя восхваляли, насмехаться над тобой станут, и великие расчеты многих ты обманешь. Никто верить не захочет, что немало людей спас ты от гибели, а своего убийцу убил. Прими же дар жизни от друга своего и сложи оружие, ибо не дано тебе победить».
Кипанчо свернул папирус, убрал рулончик в мешочек на поясе.
— Как тебе это нравится?
Девочка пошевелилась, застонала во сне. Дебрен поднял лежащую рядом с букетом тряпицу, осторожно отер со лба девочки пот.
— Я не верю в предсказания, — пожал он плечами.
— Не веришь? — удивился Кипанчо. — Я думал, чароходцы… Впрочем, не важно. А я верю.
— Туманное пустословие, которое можно толковать по-разному.
— Дебрен, предсказание сделано великой Дамструной. Оно однозначно и ясно. Четырехрукий маг из Саддаманки меня убьет. Огнем. Но я успею достать его своим оружием. А поскольку он умеет делаться невидимым и рассеиваться, как туман, почувствовав угрозу, то и тела его не найдут. Не поверят, что я его прикончил. Ну и хорошо. Не ради славы борюсь. В действительности я делаю это ради нее, ради Дульнессы.
— В предсказании и слова нет о Дульнессе.
— Есть. Это ее газельи глаза нельзя забыть. Она — дева, глядящая сверху. В родительском замке у нее в башне была маленькая комнатка, да и замок на взгорье стоит.
— Большинство замков стоят на возвышенностях. А большинство подрастающих девушек потому-то и сохраняют невинность, что им комнаты как можно выше выделяют, лучше всего с решеткой в окне и злыми собаками внизу.
— Она обвенчалась с человеком низкого происхождения.
— А, брось… За столько лет, да при таких ценах на драгоценные металлы, он наверняка достаточно заработал, чтобы купить себе титул.
— Говори что хочешь, а я свое знаю. И буду делать то, что делаю. Знаешь почему? Потому что и в предсказании, и в рецепте, советующем, как избежать судьбы, написано, что Дульнессу нужно спасать. Дебрен, я тысячи раз молил Всевышнего дать мне любовь мою от сатаны защитить, доказать делом, не только словами, что она мне дороже жизни.
— Дульнесса сейчас нянчит детей, если не внуков, в тысячах миль отсюда. А ты ветряки мирным людям уничтожаешь. И затопил уже солидный кус страны. Я в Дефоле проездом и нахожусь здесь недолго, но даже за это время цены на продукты питания подскочили на две трети. Это приведет к голоду, голод — к недовольству, а потом, может, к войне и мору. Ты этого хочешь?
— Я женщину хочу спасти, к ногам которой свою жизнь положил.
— И плевать тебе на погибающих людей?
— Я первыми людей не убиваю. А когда они чудовищ защищают, то стараюсь их рассеять, только ранить, даже если они — предатели Свободного Мира.
— Лицемеришь, Кипанчо. Разрушая их ирригационную систему, ты убиваешь больше людей, чем огромная и кровожадная армия. Ты толкаешь страну на грань войны, причем тем более страшной, что это будет война между народом и властью. Такие войны заканчиваются всеобщей бойней.
— Может, и подталкиваю. Но без особого желания тех, кто потом начинает резню, никакое подталкивание, если этим занимается один человек, ничего не изменит.
— Один человек, — медленно сказал Дебрен, — порой значит очень много. Перестань, Кипанчо. Это северная страна, по крайней мере с точки зрения Ирбии. Возвращайся к себе, не то ты здесь погибнешь. И утащишь за собой в могилу множество людей. Невинных. Невиновных. Хотя бы таких, как эта малышка.
— Кстати, — неожиданно улыбнулся Кипанчо, — эта малышка как раз проснулась. Добрый день, деточка. Не бойся.
Девочка, похоже, не боялась. Дебрен знал почему. Понял уже тогда, впервые взглянув в огромные, скрытые в полумраке глаза. Но уверенность обрел немного позже, когда разбуженная стоном девочки жена насосника выскочила в одной рубашке из-под перины и присела на краю детской кроватки. И расплакалась, едва коснувшись лба дочери.
— Ты платишь Деф Грооту, — повернулся к рыцарю Дебрен. — Можешь позвать его и приказать, чтобы он переводил.
— Я ему плачу как душисту, а не как переводчику. А что надо сказать этой женщине?
— Я думаю, девочка заболела малярией, но до конца не уверен. Хотелось бы проверить. Я купил в городе порошок. Если его посыпать на небольшую ранку, он изменит цвет крови.
— Собираешься ей кровь изменять? — возмутился Кипанчо, привлекая к себе полный слез взгляд женщины. — Что за языческие фокусы! И не вздумай!
— Не в теле же, а только ту каплю, которая вытечет. Это никому не повредит, но укол может девочку испугать, поэтому надо объяснить.
Было видно, что Кипанчо окажется последним, кто даст себя убедить. Но судьба улыбнулась магуну. Прежде чем он взял себя в руки, скрипнули петли, и в комнатушку втиснулся Деф Гроот. Сопровождавший его Санса остановился в дверях, скорее всего потому, что в сколоченном наспех домишке уже не было места, а возможно, и потому, что в руке у него был пылающий факел.