Страница:
— Ты — мой собрат, — усмехнулся он.
Она не отстранилась, он по-прежнему чувствовал рядом ее тепло.
— Сделаю скидку.
— Ты умеешь удалять боль в суставах?
Он вздохнул.
— Вот видишь. Я знаю, это неизлечимо.
— Но приостановить можно. И смягчить. Надо как следует питаться, не надрываться, жить в сухом и теплом месте…
— То есть делать все то, что мне не под силу. Поскольку стоит мне несколько дней киянкой не помахать, и пиши пропало. Подохну с голоду. Я не преувеличиваю. — Она не дала ему возразить. — Игоновы фанаберии уже нагнали в город конкурентов. С капиталом. По-современному стирают, говорят, у них есть палки-самобойки, которые толстую ткань отжимают. А мыло такое, что до самого Марималя запах доходит. Ты видел мою постель? Знаю, видел. И знаю, о чем подумал. Но это от температуры, а не от любви. Мне надо бы лежать, потому что я простудилась, да как тут полежишь, толком подлечишься, если за стирку портянок полскопейка платят? Да еще некоторые кричат, мол, испортила. Скидки требуют. Легко сказать: брось стирку. А жить на что? На ворожбу? За плохую и платят плохо. Да еще мнение о себе надо поддерживать. Ведь не скажешь же больному, чтобы он мне, а не медикам платил, потому что уже поздно к медику-то идти. Или отчаявшуюся мать убеждать в том, что она не должна последний грубель отдавать лесничему, потому что сыночки, пошедшие в лес по грибы, оттуда уже не вернутся? Должна, знаю. Но не умею. Вот и выкручиваюсь, плету ерунду, а в результате клиент, хватаясь за последнюю надежду, остатки наличных на спасение тратит.
— Плохая ворожейка, — буркнул Дебрен. — Слишком низко ты вывеску повесила, а перед вывеской стоял тот, порезанный. Лобка. Вот и я не был уверен, думал, что-нибудь с буквами напутал. У нас-то ведь руны. А как там написано? Что дурное предсказываешь?
Она кивнула.
— Нелейка, ты самая лучшая ворожейка, какую я только знаю. Сердце у тебя как из чистого…
— Понимаешь, — перебила она, — чем ниже повешена вывеска, тем меньше за нее надо платить. Наверно, поэтому ты ничего не увидел про стирку. Это написано в самом низу, и Пренд при разливе буквы чуточку размыл. — Она сверкнула зубами. — Ну и глупая же у тебя была мина, когда я портянки потребовала. Небось думал, для ворожбы? А?
Он не мог не посмеяться вместе с ней. Хоть внутри болело. Давно он не встречал такой женщины. Может, даже никогда. А чувствовал, что ничего не выйдет. Это подсказывал ему и рассудок, но с рассудком у него были шансы побороться. А вот с предчувствием — никаких.
— Как получилось, что ты взялась за ворожбу?
— Мама ворожила. У нее был дар, не то что у меня. Но выпустила меня в мир, не подумав. Не гляди так, — пожала она плечами. — Бабе, которая за счет магии живет, никогда мужа не найти. Если хочется, должна согрешить. Кто возьмет в жены ведьму? Разве что ведьмак, потому что он храбрый, а в случае чего… А поскольку мы в общем-то люди нормальные, то кое-как справляемся. Только вот умные умных выбирают, а мама глупая была, влюбилась и гены мне подпортила. Ты не думай, что я ее не люблю. Люблю, хоть она и умерла. Но я на факты гляжу трезво. Ей надо было под перину-то с чародеем забраться, который позаботился бы о том, чтобы она ребеночку дар не подпортила, а еще и отцовским подправила.
— Давно она умерла?
— Вскоре после того, как я глаз потеряла. Двадцать лет уже будет. Мы как раз десятилетие мое отмечали. Новое платьице мне подарила, хоть туговато у нас с серебром было, да и камни ее мучили.
— Камни?
— В почках. Страшная боль была, она кровью мочилась… Ну и меня в том платьице один парнишка увидел. Начал камнями кидаться. Раз, другой… Вообще-то он мимо бросал. Но когда я повернулась, чтобы сказать ему, что о таком сопляке думаю, тут он мне в самый зрачок и угодил…
Ночь была холодная, но, пожалуй, вздрогнула она не поэтому.
— Мы рядышком лежали. У меня глаз гнил. У нее что-то внутри. То, что я не померла вместе с ней, — чудо. Потому что медикам мы заплатить не могли. Когда она мой глаз увидела, то побежала и на остатки серебра юриста наняла. Только вот отец того сопляка нанял юриста подороже. И маме доказали, что глаз я не из-за камня брошенного потеряла, а из-за спор мха.
— Из-за чего? — удивился Дебрен.
— Годом раньше чароходец маму лечил. Очень вроде бы хороший, во всяком случае, дорогой. Моховые споры применял…
— Ага, знаю. Дескать, мох скалы рушит, а значит, и почечные камни тоже возьмет. И правда, иногда это помогает. Наверно, он рассеивал…
— Вижу, ты разбираешься. Точно: рассеивал. Перед домом. Он болезнь из мамы вытягивал, и споры должны были камни с ветром унести. Ну и мне малость глаз запорошили. Красный был, ничего особенного. Соседи смеялись, шутили. А через год кто-то юристу донес, ну, мы процесс и проиграли. Так я, — она вздохнула, — остатки красоты потеряла. И в бедности через пять лет помру, если статистике верить.
На этот раз она не дала упасть Дебрену, когда тот поскользнулся на конском навозе. Но ее признание его слегка оглушило. Он не знал, что сказать. И ляпнул глупость.
— Суд был прав. Если камень ушел со мхом… Ну и дурной партач. При детях, на ветру, такое рискованное лечение… Твоя мать должна была на него иск подать…
Он снова дернулся. На этот раз не из-за щели между булыжниками: это неожиданно и резко остановившаяся Нелейка рванула его, словно собаку.
— Ты что… сказал? — прошептала она.
Дебрен мгновенно понял масштаб катастрофы. В лице Нелейки было столько изумления, растерянности и недоверия, что, вероятнее всего, он не увидел бы больше, даже если б сейчас изнасиловал ее и на прощание выбил ей второй глаз. Он сотворил нечто страшное. Не знал что, но то, что это было так, видел наверняка.
— Нелейка… Я… я не хотел…
— Ты что-то сказал? — пробормотала она помертвевшими губами. — Что это… что он… Что так и должно было быть? Что виной всему колдовство? Не мальчишка? Колдовство?
— Не знаю, — промямлил он. — Этот медик… может, он даже не умел колдовать, а без заклинаний рассыпать споры… Господи, девочка… Не смотри так. Я и понятия не имел…
В единственном глазу ворожейки блеснула слеза. Потом вторая, а когда слезы потекли ручьем, Нелейка вдруг отвернулась, схватила свои сабо и скрылась в ближайшем закоулке с такой скоростью, которая сразу же свела на нет надежду догнать ее.
Он не погнался за ней. Прошло немало времени, прежде чем он вообще смог сдвинуться с места. Он сделал нечто ужасное. Может, более ужасное, чем неведомый сопляк двадцать лет назад. Мысль была глупая, но он не мог от нее отделаться. От мысли, что, имея возможность выбирать, Нелейка предпочла бы сейчас пойти под руку не с ним.
Она была высокая. Черный плащ с капюшоном скрывал фигуру, тупичок тонул во мраке, а цветами, судя по инциденту с сиренью для портянок, пахли в Гусянце многие мужчины. Но то, что это женщина, он почувствовал сразу. Возможно, поэтому не подскочил от изумления, когда она неожиданно появилась из тьмы.
— Не бойся, лелонец. — Голос у нее был неприятный. — Я не уколю тебя ничем. Всему свое время. Возьми грубли. — Она сунула ему солидный кошель. — Золотые. Взамен жду ответов. Первый — сейчас. Кроме тебя… кто-нибудь может ее найти? Или его? Ты понимаешь, о чем я?
Кошель был тяжеловат для набитого золотом.
— Кто ты, госпожа?
— Ты не ответил. Мне здесь отвечают.
Он поверил на слово. И снова удивился тяжести кошеля. Неожиданно кошель еще больше потяжелел. И отдать его было трудней. Но не поэтому Дебрен подчинился воле женщины в капюшоне.
— Никто, — решительно ответил он. — И уж конечно, не та полуслепая ворожейка… Как там ее? Недайка?
— Ты патриот? Добрый махрусианин зульского обряда?
Крепко удивленный, он инстинктивно кивнул.
— Поэтому учти: княжество у нас буферное, но в конце концов одна из сторон его заглотит. Или вы, или Большое Совро. Мы — левокружцы, как все совряне, священный знак чертим не по вашему обычаю. И язык нас тоже от Лелонии и Жмутавиля отделяет. Но я люблю культуру Востока. В противоположность Игону. И если мне будет что сказать… Мы понимаем друг друга.
Они понимали.
— Девку ты не найдешь. Парня тоже. А если Путих станет слишком сильно напирать и тебе все же найти придется, то я хочу первой узнать ее имя. Или его.
— Мой цеховой кодекс…
— Накласть мне на твой кодекс. О Боге подумай. Игон в мужеложство ударился, балы устраивает. Разврат ширится. И это — хороший владыка? С Большим Совро собирается связать княжество, левокружие восхваляет. А собственную сестру в старых девах гноит. Получается, что он ограничивает естественный прирост населения. А это чертовски тяжкий грех.
— Ты — Олльда, — буркнул он. — Ты слышала, княжна, что мне за отыскание хозяйки туфли твою руку обещают?
— За кого ты меня принимаешь, Дебрен из Думайки? Это мой замок. И мои в нем уши ко всему прислушиваются. Конечно, слышала. Если тебе требуется, — сказала она равнодушно, — можешь меня… поиметь. Сейчас ли, потом… как хочешь. О том, на какой манер, тоже говорить нечего. Я знаю все. Но на мою руку не рассчитывай. Я выше мечу. Тут, через межу, есть один жмутавильский князь, старый, впавший в детство и с владениями как два наших Гусянца. Идеальный кандидат в отцы моему первородному. Надеюсь, до весны дед дотянет.
— Ага. — Дебрен глянул вниз, где накидка покрывала живот женщины. — Кажется, понял. Благодарствую, не воспользуюсь.
Она тихо засмеялась.
— Еще один, у которого чресла только при виде любимой действуют.
— Это ты о чем, княжна?
— Не прикидывайся. Чего ради ты по запаху лаптей какую-то замухрышку отыскиваешь? А того ради, что мой дурной папуля на пару с еще более дурным придворным магом собирались осчастливить наследника престола идеальной партнершей. Глупые старперы даже пола не знали, колдовали втемную. А потом полезли в подвал за очередной бутылкой, и маг с лестницы сверзился. Прихватив с собой в могилу все сведения об идеальной партнерше. Одно известно, что она должна быть здешняя. Или здешний. И что ни с кем другим бедняга Игонек мужского удовольствия не испытает. Что, как видишь, заразительно.
— Ты не желаешь счастья брату? — тихо спросил Дебрен.
— Желаю. Вечного. В этом году ему тридцать стукнет. Папуля в завещании написал, что если сын своевременно не женится, то престол достанется мне. Если я окажусь… плодовитой. К декабрю это станет ясно. Уже сейчас немного заметно. Игон пойдет в монастырь, я — замуж, но уже княгиней, на своих условиях. Жмутавилец того и гляди перекинется, а я владения утрою. И с твоей Лелонией стакнусь. Так что сам видишь, от нашего сотрудничества только польза будет.
— А… Замарашка?
— Против замарашек я ничего не имею, — сказала она медленно. — Пока они во дворец не лезут. А таких… я убираю с дороги. Как, — она усмехнулась, — строптивых магунов.
— Понял. — Он протянул ей кошель. — А это пока что придержи. Я подумаю. Не обижайся.
— Взгляни на ситуацию реально. — Сама она смотреть реально не умела, поэтому кошель взяла. — Все мало-мальски стоящие женщины, живущие в городе, Игоном уже проверены. Все. В том числе старые, замужние, гулящие, уродливые… Если даже отыщется та единственная, то вскоре окажется, что они не подходят друг другу. Потому что он умный, рыцарственный, поэт, эстет, а девка — какая-то дурная толстокожая замарашка с половиной зубов и кучей ублюдков. И что? На благодарность не рассчитывай. Я не об Игоне говорю. Но здесь есть сильная группа людей, которые на него и на его потомков ставят. Если ты их такой женой для князя порадуешь… Подумай как следует… Ибо они будут не одиноки. Я тоже должна интересы ребенка защищать. — Она пошлепала себя по животу. — А Игон не такой уж рыцарственный, чтобы спасать кретина, который его позором покрыл. И одарил замарашкой. И тогда мэтр Дебрен в городской ров плюхнется. Или в другое, еще худшее место. Обдумай это.
Она отвернулась и скрылась в ночи.
Дверь Нелейка оставила открытой, хоть внутри было абсолютно темно. Дебрен скинул ботинки, переступил порог, остановился. Он не хотел колдовать при человеке, владеющем магией. Это непорядочно. В отношении не владеющих — тоже, но те не ощущали изменений поля. Она же могла.
— Я не сплю. — Ее тихий голос шел откуда-то со стороны кровати. — Я ждала. Ты погулял? Прошла уже, наверно, целая клепсидра…
— Прости. Немного побродил. Хотел подумать. — Он поискал в темноте. — Это та бадейка для обуви?
— Да. Слушай, глупая я. Прости. Веду себя как девчонка. Пять лет до могилы, а такие сцены… Я думала, ты не придешь. В городе полно постоялых дворов, а у тебя княжеское приглашение. Могу поспорить, что сплетни из замка уже дошли. Бесплатно постель получишь. С балдахином и тремя девками. В подарок. Я имею в виду девок. Тот, кто укажет новую княгиню…
— Не знаю, стану ли я искать. Я кое-кого встретил.
Он присел за стол и рассказал ей об Олльде. На это ушло больше времени, чем на сам разговор с княжной. Говорил он медленно, хотел дать Нелейке время. Потом, все еще затягивая рассказ, не спеша, зажег свечу. Магией.
Нелейка сидела поперек кровати, опершись спиной о стену, подтянув к подбородку колени и перину. Платье лежало рядом.
— Я задам тебе один вопрос. Как ворожейке. Возьми кости и кинь. От хорошего ответа может зависеть жизнь.
— Я не даю хороших ответов, — тихо напомнила она.
— Мне нужно принять решение. Если выпадет очень плохо, то приму противоположное. Целевая ворожба, понимаешь?
— Нет никакой целевой ворожбы, и ты прекрасно знаешь. Единственный метод — наступить на ногу сабо. То есть открыть кости не до конца. Потому что если открыть до конца, то все: случилось, возврата нет. Конечно, можно не принимать решения. Но тогда в восьми случаях из десяти судьба сама действует за такого фокусника. И как правило, пришпандоривает ему еще большее несчастье. Нет, Дебрен. Я тебя люблю. А людям, которых люблю, я целевой ворожбы не провожу.
— Иди. — Он протянул руку. — Я хочу, чтобы ты кинула.
В ее глазу опять блеснула слеза. Одна, прекрасная, как бриллиант.
— Не могу, — хлюпнула она носом. — Я… не одета.
Это подействовало. Настолько сильно, что он не успел обернуться, услышав, как отворяется дверь. Отворивший ее задержался на пороге, не успел отскочить. Осталось только ощущение. И много пищи для воображения.
Женщина — магун чувствовал, что это женщина, — была без обуви, поэтому, подскочив к двери, он уже не услышал звука ее шагов. Она исчезла во мраке, как привидение.
— Боже… — Он закрыл дверь, задвинул засов, вытер пот со лба. — Ты видела? Здесь… шастают призраки? Может, где-то близко кладбище? Какое-нибудь неофициальное, дикое?
— Ты веришь в судьбу? — прошептала Нелейка. Губы плохо слушались ее, говорила она невнятно. — Потому что я вот — верю.
— Нелейка. У нас нет времени, чтобы мне успеть выбраться из города…
— Ты не понимаешь? Она тебя предостерегла. Не играй с ней. Она, — Нелейка высвободила из-под перины голое плечо, — пыталась. Нет, не так… Это я за нее, от ее имени… И ты видел эти язвы. Она уже выходит только по ночам, потому что в нее камнями… Это не заразно, разве что при… ну, сам понимаешь… а кто такую терпеть станет… Но камнями кидаются. Потому что она ужасна. Даже магуна, как вижу, напугала. А такая красивая была… Рыцарь, у которого есть собственный замок, коня остановил и спрашивал, просил, на колено опускался, хоть в Дайковом тупике на нее налетел и видел, что она за штучка. Они пришли сюда. Она просила совета. Целевую ворожбу. Ехать с ним в тепло, в собственную комнату… питание… или не ехать. Я кинула. Мне чуть руки не выломало. Получилось, что — нет. Небольшой минус, но все же. Она поверила мне и осталась. Оба плакали. Оба, Дебрен. Он наверняка не взял бы ее в жены, проститутку. Но оба… Он уехал. А она вернулась к своему занятию. И ее Юриффы в такую, как видишь, уродину превратили. Клиент тоже весь в язвах был, как она теперь, но, маску натянув, забавлялся, почти ничего из-под одежды не вынимал. И теперь Зана умирает, заживо гниет. Ну и от голода. Юрифф, как понимаешь, дал ей неоплачиваемый отпуск.
Нелейка расплакалась. Дебрен посидел немного, уставившись в угол, потом задул свечу, подошел к постели и присел рядом, крепко обняв ворожейку. Спина у нее была гладкая, сама она — щупленькая, вернее — худая. И маленькая, как ребенок. В пожатии ее руки тоже было больше от ребенка, чем от взрослой женщины.
— Люби меня, — хлюпнула она ему в ключицу. — У меня есть немного водки, я тебе красивее покажусь. Пожалуйста, Дебрен, этот один-единственный раз. Потому что я, наверно, что-нибудь с собой сделаю. Я… мне как-то так…
Он коснулся губами ее лба. Один раз. Он был не обут, поэтому как был в одежде забрался под перину, положил голову Нелейки себе на сгиб локтя, другую руку просунул туда, где шея сходится с затылком.
— Ты слишком красивая, чтобы любить тебя по-пьяному.
Она была ворожейкой. У нее был положительный КП, и, вероятно, она почувствовала, к чему дело идет. Однако он не дал ей на это времени.
Она уснула прежде, чем дрожащие губы сложились для протеста.
— Что тут творится?! — Нелейка почти кричала, потому что в воротах снова дрались за место в очереди, а поскольку в перекупщиках в толпе стиснутых женщин недостатка не было, тесный дворик аж гудел от воплей. Дебрен показал алебардисту, чтобы тот оттолкнул полную блондинку влево, и быстро поднялся с табурета. Худая чернавка с разочарованием и, пожалуй, яростью убрала под юбку босую ногу. У нее за спиной стаскивал ботинок прыщавый верзила в фартуке резника. Он был здорово подшофе, и только то, что люди стискивали его со всех сторон, спасало его от падения.
— Сама видишь! — Магун протер потный лоб. — Ничего не удалось сделать, полгорода приперлось! Едва петухи пропели! Затоптали одного бедолагу, а потом еще двух здешних слуг, прежде чем Путиху удалось навести относительный порядок. Крепко же ты спишь!
Прыщавый, несмотря на тесноту, все-таки повалился на землю. Один из дворовых псов, уже охрипший от двухклепсидрового лая, подскочил, приподнял лапу. Жильцы дома метали вниз проклятия, кто-то из самых решительных не глядя опорожнил из окна ночной горшок, попал в стоящих в очереди. Дом был небольшой, и две сотни протискивающихся замарашек полностью парализовали какое-либо движение. Было бы не так скверно, если б не то, что кандидаты, уже прошедшее селекцию, не могли покинуть двор из-за намертво забитых людьми ворот.
— Спокойный сон порядочной девицы! Огромная тебе благодарность, Дебрен! Что делать? Я говорю не о женских запросах, а о толпе!
Он вздохнул.
— Начинай вторую примерку! — Он сунул Нелейке доставленную Путихом рамку, сколоченную из планок. — Там столики! Садись и измеряй! Если сможешь, то мужские ноги! Тебе легче! Некоторые парнишки — писаные красавцы. Ага, за перчатками я послал в замок. Если попадется особо грязный претендент, отставь его в сторону, пусть ждет. У вас тут чертовски грибки расплодились. Будь осторожнее! У тебя хорошие ногти!
— Благодарю! Но без перчаток я тоже могу. Я же прачка. Сделала прививки. В основном за счет портянок и штанов живу! Дебрен?
— Да?
— Спасибо тебе за то. Ночью! Ты был прекрасен!
Больше они не разговаривали. Не получалось, хоть разделяли их «рабочие места» всего-то две сажени. Гусянец озверел. Известие просочилось из замка перед рассветом и медленно, но неуклонно растекалось по городу. Весть о небывалой, неповторимой оказии стать любовницей, официальной наложницей, а возможно, даже женой князя. Либо любовником, наложником и со-мужем. Недалеко от Дебрена присела на принесенном с собой табурете какая-то досконально информированная бабулька, по меньшей мере трехкратно перевалившая за пределы возраста, установленного для женщин статистикой, но, казалось, знавшая больше, чем исповедники Игона, его унтер и шеф Управления Охраны Трона вместе взятые. Магун хочешь, не хочешь ловил ухом то, что она плела, так что узнал, например, что князь серьезно подумывает перейти в секту, одобряющую мужеложство и другие отклонения. Дебрен никогда о таковых не слышал, но гусянчане мужеского пола охотно присоединились к толпе возбужденных женщин.
К девяти утра двор был забит до отказа. Дворцовые алебардисты уже не владели человеческой стихией.
— Не применять палиц! — то и дело выкрикивал залитый потом десятник. — Блюсти культуру! Использовать уговоры, тупицы! Здесь где-то вполне может быть ваша жена! Не по морде! Заклифф! Дай ей в живот.
— Я девица! — орала какая-то веснушчатая бабенка. — Вы должны нас первыми пускать! К тому же я на сносях!
— Я инвалид войны. Дракленская катапульта мне обе ноги оторвала! Раздвиньтесь, люди! Пропустите!
— Даю грубель за место!!
Дебрен передал мерку Нелейке, а сам принялся рассматривать ноги уже проверенных, длинноватые для женской ступни. Дело потихоньку продвигалось. Ступни, соответствовавшие раннесредневековой длине, были в основному старушек, молоденьких девчонок и голодавших с младенчества нищих. То и дело приходилось останавливаться и приводить в чувство одуревшую от духоты и толчеи кандидатку. Либо кандидата. Некоторые старушки поносили его на чем свет стоит, одна хватанула костылем. Какая-то решительная дева кинула ему под ноги кошелек со взяткой. В медяках, тяжеленный. Другой взяткодательнице спрятанный под юбкой гусь впился в самое страшное из возможных мест, и Дебрену пришлось сделать перерыв, перебраться в жилище ворожейки, спасать закатившую истерику девицу и еще более напуганного гусака. Возвращаясь, он столкнулся с гонцом.
— Пер… перчатки, — прошептал задыхающийся паренек. — Только… бирки не… потеряйте, потому как… я не помню, которые чьи, — и отдавил Дебрену вторую ногу, вывалив из мешка полсотни перчаток. Почти исключительно рыцарских. Два или три листика бумаги, покрытых каракулями, закружили в воздухе и исчезли под ногами напирающей толпы. Магун выругался, поднял первый попавшийся кусок кованой железяки.
— Нелейка?
Ворожейка кинула ему мимолетный взгляд, отрицательно покачала головой. Он пожал плечами, сунул перчатки в руки гонца.
— Забирай все обратно! И прочь отсюда! Следующая! Бабка, я к вам обращаюсь! Да-да, к вам! Нет. Мне не веревку. Ногу пока… А, чтоб тебя! Кто ее сюда с козой впустил? Десятник!
Толпа густела. Коза сбежала. С крыши какой-то семилетний малец кидал в магуна проросшим горохом. Нелейка пререкалась с алебардистом, который где-то отыскал арбалет и клялся, что пристрелит сопляка.
Они трудились. В поте лица.
Было уже темно и пусто, когда они вошли во двор. Толпа разошлась, алебардисты тоже. Момент был выбран удачно. Дебрен все еще был во дворе. Собирал табуретки.
— Столько работы, — бросил издалека самый старший, которого Нелейка называла попросту Юриффом. — И все впустую. Простите, господин ученый. Мы бы пришли пораньше, но у нас сестра от робости трижды в обморок падала. Да и пробиться не могли. Давайте ее, парни. Сюда, на стульчик. Надо формальности соблюсти.
Лобка и Муша посадили принесенную девушку. Она была бледная и молоденькая, хоть и на полголовы выше ворожейки.
— На сегодня мы закончили, — проворчал Дебрен, пряча в шкатулку потерянную Замарашкой туфельку. — Приходите завтра. У меня голова разламывается от чар, могу что-нибудь напутать. Не волнуйтесь, проверим всех. Что с ней? Больна? Она скверно выглядит.
— Бабские слабости, — пожал плечами Юрифф. — Не обращайте внимания. Муша, не зыркай. Подержи малышку, а то еще на морду свалится, всю свою красоту подпортит. А ты, ученый, лучше…
Дебрен отмахнулся. Опустился перед девочкой на колени, осторожно взял ее ногу. От девочки несло сивухой, скверной, но крепкой. В основном изо рта. Но не только. Обезболили ее, пожалуй, не совсем добровольно, много самогона попало на платье. Но не весь. Девушка была пьяна. Сильно. Когда он снимал с нее туфельку, она только крикнула. Будь трезвее — взвыла бы от боли. Ступне недоставало всех пальцев и кусочка пятки. Раны были свежие и все еще пахли паленым, кровоточили. Кто-то не пожалел огня.
— О Боже… — Нелейка закрыла лицо руками, покачнулась. Вынуждена была присесть на ступеньку крыльца. — Боже милостивый…
— До свадьбы заживет, — пожал плечами Лобка.
— Что вы ей?.. — Дебрен не докончил. Понял. Легко было. Икру по самое колено измазали жиром. Хорошим, колбасным, пахнущим копченой грудинкой. Сахар, дорогой и легко отваливающийся, белел ниже, покрывая верх ступни. Он неплохо держался на подмазке из овечьего дерьма. Было и немного соломы. Совсем немного. Туфелька была старая, детская, а ступня девушки, даже после ампутации пальцев, — крупная.
— Где… — Дебрену пришлось сглотнуть, — где вторая туфля?
— Нога не… — Муша осекся. — Э-э, значит, тепло здесь. А Людминка когти резанула, чтобы Игону красивше показаться. Ну и когда рука ее скользнула, то на туфлю никто и внимания не обратил…
Она не отстранилась, он по-прежнему чувствовал рядом ее тепло.
— Сделаю скидку.
— Ты умеешь удалять боль в суставах?
Он вздохнул.
— Вот видишь. Я знаю, это неизлечимо.
— Но приостановить можно. И смягчить. Надо как следует питаться, не надрываться, жить в сухом и теплом месте…
— То есть делать все то, что мне не под силу. Поскольку стоит мне несколько дней киянкой не помахать, и пиши пропало. Подохну с голоду. Я не преувеличиваю. — Она не дала ему возразить. — Игоновы фанаберии уже нагнали в город конкурентов. С капиталом. По-современному стирают, говорят, у них есть палки-самобойки, которые толстую ткань отжимают. А мыло такое, что до самого Марималя запах доходит. Ты видел мою постель? Знаю, видел. И знаю, о чем подумал. Но это от температуры, а не от любви. Мне надо бы лежать, потому что я простудилась, да как тут полежишь, толком подлечишься, если за стирку портянок полскопейка платят? Да еще некоторые кричат, мол, испортила. Скидки требуют. Легко сказать: брось стирку. А жить на что? На ворожбу? За плохую и платят плохо. Да еще мнение о себе надо поддерживать. Ведь не скажешь же больному, чтобы он мне, а не медикам платил, потому что уже поздно к медику-то идти. Или отчаявшуюся мать убеждать в том, что она не должна последний грубель отдавать лесничему, потому что сыночки, пошедшие в лес по грибы, оттуда уже не вернутся? Должна, знаю. Но не умею. Вот и выкручиваюсь, плету ерунду, а в результате клиент, хватаясь за последнюю надежду, остатки наличных на спасение тратит.
— Плохая ворожейка, — буркнул Дебрен. — Слишком низко ты вывеску повесила, а перед вывеской стоял тот, порезанный. Лобка. Вот и я не был уверен, думал, что-нибудь с буквами напутал. У нас-то ведь руны. А как там написано? Что дурное предсказываешь?
Она кивнула.
— Нелейка, ты самая лучшая ворожейка, какую я только знаю. Сердце у тебя как из чистого…
— Понимаешь, — перебила она, — чем ниже повешена вывеска, тем меньше за нее надо платить. Наверно, поэтому ты ничего не увидел про стирку. Это написано в самом низу, и Пренд при разливе буквы чуточку размыл. — Она сверкнула зубами. — Ну и глупая же у тебя была мина, когда я портянки потребовала. Небось думал, для ворожбы? А?
Он не мог не посмеяться вместе с ней. Хоть внутри болело. Давно он не встречал такой женщины. Может, даже никогда. А чувствовал, что ничего не выйдет. Это подсказывал ему и рассудок, но с рассудком у него были шансы побороться. А вот с предчувствием — никаких.
— Как получилось, что ты взялась за ворожбу?
— Мама ворожила. У нее был дар, не то что у меня. Но выпустила меня в мир, не подумав. Не гляди так, — пожала она плечами. — Бабе, которая за счет магии живет, никогда мужа не найти. Если хочется, должна согрешить. Кто возьмет в жены ведьму? Разве что ведьмак, потому что он храбрый, а в случае чего… А поскольку мы в общем-то люди нормальные, то кое-как справляемся. Только вот умные умных выбирают, а мама глупая была, влюбилась и гены мне подпортила. Ты не думай, что я ее не люблю. Люблю, хоть она и умерла. Но я на факты гляжу трезво. Ей надо было под перину-то с чародеем забраться, который позаботился бы о том, чтобы она ребеночку дар не подпортила, а еще и отцовским подправила.
— Давно она умерла?
— Вскоре после того, как я глаз потеряла. Двадцать лет уже будет. Мы как раз десятилетие мое отмечали. Новое платьице мне подарила, хоть туговато у нас с серебром было, да и камни ее мучили.
— Камни?
— В почках. Страшная боль была, она кровью мочилась… Ну и меня в том платьице один парнишка увидел. Начал камнями кидаться. Раз, другой… Вообще-то он мимо бросал. Но когда я повернулась, чтобы сказать ему, что о таком сопляке думаю, тут он мне в самый зрачок и угодил…
Ночь была холодная, но, пожалуй, вздрогнула она не поэтому.
— Мы рядышком лежали. У меня глаз гнил. У нее что-то внутри. То, что я не померла вместе с ней, — чудо. Потому что медикам мы заплатить не могли. Когда она мой глаз увидела, то побежала и на остатки серебра юриста наняла. Только вот отец того сопляка нанял юриста подороже. И маме доказали, что глаз я не из-за камня брошенного потеряла, а из-за спор мха.
— Из-за чего? — удивился Дебрен.
— Годом раньше чароходец маму лечил. Очень вроде бы хороший, во всяком случае, дорогой. Моховые споры применял…
— Ага, знаю. Дескать, мох скалы рушит, а значит, и почечные камни тоже возьмет. И правда, иногда это помогает. Наверно, он рассеивал…
— Вижу, ты разбираешься. Точно: рассеивал. Перед домом. Он болезнь из мамы вытягивал, и споры должны были камни с ветром унести. Ну и мне малость глаз запорошили. Красный был, ничего особенного. Соседи смеялись, шутили. А через год кто-то юристу донес, ну, мы процесс и проиграли. Так я, — она вздохнула, — остатки красоты потеряла. И в бедности через пять лет помру, если статистике верить.
На этот раз она не дала упасть Дебрену, когда тот поскользнулся на конском навозе. Но ее признание его слегка оглушило. Он не знал, что сказать. И ляпнул глупость.
— Суд был прав. Если камень ушел со мхом… Ну и дурной партач. При детях, на ветру, такое рискованное лечение… Твоя мать должна была на него иск подать…
Он снова дернулся. На этот раз не из-за щели между булыжниками: это неожиданно и резко остановившаяся Нелейка рванула его, словно собаку.
— Ты что… сказал? — прошептала она.
Дебрен мгновенно понял масштаб катастрофы. В лице Нелейки было столько изумления, растерянности и недоверия, что, вероятнее всего, он не увидел бы больше, даже если б сейчас изнасиловал ее и на прощание выбил ей второй глаз. Он сотворил нечто страшное. Не знал что, но то, что это было так, видел наверняка.
— Нелейка… Я… я не хотел…
— Ты что-то сказал? — пробормотала она помертвевшими губами. — Что это… что он… Что так и должно было быть? Что виной всему колдовство? Не мальчишка? Колдовство?
— Не знаю, — промямлил он. — Этот медик… может, он даже не умел колдовать, а без заклинаний рассыпать споры… Господи, девочка… Не смотри так. Я и понятия не имел…
В единственном глазу ворожейки блеснула слеза. Потом вторая, а когда слезы потекли ручьем, Нелейка вдруг отвернулась, схватила свои сабо и скрылась в ближайшем закоулке с такой скоростью, которая сразу же свела на нет надежду догнать ее.
Он не погнался за ней. Прошло немало времени, прежде чем он вообще смог сдвинуться с места. Он сделал нечто ужасное. Может, более ужасное, чем неведомый сопляк двадцать лет назад. Мысль была глупая, но он не мог от нее отделаться. От мысли, что, имея возможность выбирать, Нелейка предпочла бы сейчас пойти под руку не с ним.
Она была высокая. Черный плащ с капюшоном скрывал фигуру, тупичок тонул во мраке, а цветами, судя по инциденту с сиренью для портянок, пахли в Гусянце многие мужчины. Но то, что это женщина, он почувствовал сразу. Возможно, поэтому не подскочил от изумления, когда она неожиданно появилась из тьмы.
— Не бойся, лелонец. — Голос у нее был неприятный. — Я не уколю тебя ничем. Всему свое время. Возьми грубли. — Она сунула ему солидный кошель. — Золотые. Взамен жду ответов. Первый — сейчас. Кроме тебя… кто-нибудь может ее найти? Или его? Ты понимаешь, о чем я?
Кошель был тяжеловат для набитого золотом.
— Кто ты, госпожа?
— Ты не ответил. Мне здесь отвечают.
Он поверил на слово. И снова удивился тяжести кошеля. Неожиданно кошель еще больше потяжелел. И отдать его было трудней. Но не поэтому Дебрен подчинился воле женщины в капюшоне.
— Никто, — решительно ответил он. — И уж конечно, не та полуслепая ворожейка… Как там ее? Недайка?
— Ты патриот? Добрый махрусианин зульского обряда?
Крепко удивленный, он инстинктивно кивнул.
— Поэтому учти: княжество у нас буферное, но в конце концов одна из сторон его заглотит. Или вы, или Большое Совро. Мы — левокружцы, как все совряне, священный знак чертим не по вашему обычаю. И язык нас тоже от Лелонии и Жмутавиля отделяет. Но я люблю культуру Востока. В противоположность Игону. И если мне будет что сказать… Мы понимаем друг друга.
Они понимали.
— Девку ты не найдешь. Парня тоже. А если Путих станет слишком сильно напирать и тебе все же найти придется, то я хочу первой узнать ее имя. Или его.
— Мой цеховой кодекс…
— Накласть мне на твой кодекс. О Боге подумай. Игон в мужеложство ударился, балы устраивает. Разврат ширится. И это — хороший владыка? С Большим Совро собирается связать княжество, левокружие восхваляет. А собственную сестру в старых девах гноит. Получается, что он ограничивает естественный прирост населения. А это чертовски тяжкий грех.
— Ты — Олльда, — буркнул он. — Ты слышала, княжна, что мне за отыскание хозяйки туфли твою руку обещают?
— За кого ты меня принимаешь, Дебрен из Думайки? Это мой замок. И мои в нем уши ко всему прислушиваются. Конечно, слышала. Если тебе требуется, — сказала она равнодушно, — можешь меня… поиметь. Сейчас ли, потом… как хочешь. О том, на какой манер, тоже говорить нечего. Я знаю все. Но на мою руку не рассчитывай. Я выше мечу. Тут, через межу, есть один жмутавильский князь, старый, впавший в детство и с владениями как два наших Гусянца. Идеальный кандидат в отцы моему первородному. Надеюсь, до весны дед дотянет.
— Ага. — Дебрен глянул вниз, где накидка покрывала живот женщины. — Кажется, понял. Благодарствую, не воспользуюсь.
Она тихо засмеялась.
— Еще один, у которого чресла только при виде любимой действуют.
— Это ты о чем, княжна?
— Не прикидывайся. Чего ради ты по запаху лаптей какую-то замухрышку отыскиваешь? А того ради, что мой дурной папуля на пару с еще более дурным придворным магом собирались осчастливить наследника престола идеальной партнершей. Глупые старперы даже пола не знали, колдовали втемную. А потом полезли в подвал за очередной бутылкой, и маг с лестницы сверзился. Прихватив с собой в могилу все сведения об идеальной партнерше. Одно известно, что она должна быть здешняя. Или здешний. И что ни с кем другим бедняга Игонек мужского удовольствия не испытает. Что, как видишь, заразительно.
— Ты не желаешь счастья брату? — тихо спросил Дебрен.
— Желаю. Вечного. В этом году ему тридцать стукнет. Папуля в завещании написал, что если сын своевременно не женится, то престол достанется мне. Если я окажусь… плодовитой. К декабрю это станет ясно. Уже сейчас немного заметно. Игон пойдет в монастырь, я — замуж, но уже княгиней, на своих условиях. Жмутавилец того и гляди перекинется, а я владения утрою. И с твоей Лелонией стакнусь. Так что сам видишь, от нашего сотрудничества только польза будет.
— А… Замарашка?
— Против замарашек я ничего не имею, — сказала она медленно. — Пока они во дворец не лезут. А таких… я убираю с дороги. Как, — она усмехнулась, — строптивых магунов.
— Понял. — Он протянул ей кошель. — А это пока что придержи. Я подумаю. Не обижайся.
— Взгляни на ситуацию реально. — Сама она смотреть реально не умела, поэтому кошель взяла. — Все мало-мальски стоящие женщины, живущие в городе, Игоном уже проверены. Все. В том числе старые, замужние, гулящие, уродливые… Если даже отыщется та единственная, то вскоре окажется, что они не подходят друг другу. Потому что он умный, рыцарственный, поэт, эстет, а девка — какая-то дурная толстокожая замарашка с половиной зубов и кучей ублюдков. И что? На благодарность не рассчитывай. Я не об Игоне говорю. Но здесь есть сильная группа людей, которые на него и на его потомков ставят. Если ты их такой женой для князя порадуешь… Подумай как следует… Ибо они будут не одиноки. Я тоже должна интересы ребенка защищать. — Она пошлепала себя по животу. — А Игон не такой уж рыцарственный, чтобы спасать кретина, который его позором покрыл. И одарил замарашкой. И тогда мэтр Дебрен в городской ров плюхнется. Или в другое, еще худшее место. Обдумай это.
Она отвернулась и скрылась в ночи.
Дверь Нелейка оставила открытой, хоть внутри было абсолютно темно. Дебрен скинул ботинки, переступил порог, остановился. Он не хотел колдовать при человеке, владеющем магией. Это непорядочно. В отношении не владеющих — тоже, но те не ощущали изменений поля. Она же могла.
— Я не сплю. — Ее тихий голос шел откуда-то со стороны кровати. — Я ждала. Ты погулял? Прошла уже, наверно, целая клепсидра…
— Прости. Немного побродил. Хотел подумать. — Он поискал в темноте. — Это та бадейка для обуви?
— Да. Слушай, глупая я. Прости. Веду себя как девчонка. Пять лет до могилы, а такие сцены… Я думала, ты не придешь. В городе полно постоялых дворов, а у тебя княжеское приглашение. Могу поспорить, что сплетни из замка уже дошли. Бесплатно постель получишь. С балдахином и тремя девками. В подарок. Я имею в виду девок. Тот, кто укажет новую княгиню…
— Не знаю, стану ли я искать. Я кое-кого встретил.
Он присел за стол и рассказал ей об Олльде. На это ушло больше времени, чем на сам разговор с княжной. Говорил он медленно, хотел дать Нелейке время. Потом, все еще затягивая рассказ, не спеша, зажег свечу. Магией.
Нелейка сидела поперек кровати, опершись спиной о стену, подтянув к подбородку колени и перину. Платье лежало рядом.
— Я задам тебе один вопрос. Как ворожейке. Возьми кости и кинь. От хорошего ответа может зависеть жизнь.
— Я не даю хороших ответов, — тихо напомнила она.
— Мне нужно принять решение. Если выпадет очень плохо, то приму противоположное. Целевая ворожба, понимаешь?
— Нет никакой целевой ворожбы, и ты прекрасно знаешь. Единственный метод — наступить на ногу сабо. То есть открыть кости не до конца. Потому что если открыть до конца, то все: случилось, возврата нет. Конечно, можно не принимать решения. Но тогда в восьми случаях из десяти судьба сама действует за такого фокусника. И как правило, пришпандоривает ему еще большее несчастье. Нет, Дебрен. Я тебя люблю. А людям, которых люблю, я целевой ворожбы не провожу.
— Иди. — Он протянул руку. — Я хочу, чтобы ты кинула.
В ее глазу опять блеснула слеза. Одна, прекрасная, как бриллиант.
— Не могу, — хлюпнула она носом. — Я… не одета.
Это подействовало. Настолько сильно, что он не успел обернуться, услышав, как отворяется дверь. Отворивший ее задержался на пороге, не успел отскочить. Осталось только ощущение. И много пищи для воображения.
Женщина — магун чувствовал, что это женщина, — была без обуви, поэтому, подскочив к двери, он уже не услышал звука ее шагов. Она исчезла во мраке, как привидение.
— Боже… — Он закрыл дверь, задвинул засов, вытер пот со лба. — Ты видела? Здесь… шастают призраки? Может, где-то близко кладбище? Какое-нибудь неофициальное, дикое?
— Ты веришь в судьбу? — прошептала Нелейка. Губы плохо слушались ее, говорила она невнятно. — Потому что я вот — верю.
— Нелейка. У нас нет времени, чтобы мне успеть выбраться из города…
— Ты не понимаешь? Она тебя предостерегла. Не играй с ней. Она, — Нелейка высвободила из-под перины голое плечо, — пыталась. Нет, не так… Это я за нее, от ее имени… И ты видел эти язвы. Она уже выходит только по ночам, потому что в нее камнями… Это не заразно, разве что при… ну, сам понимаешь… а кто такую терпеть станет… Но камнями кидаются. Потому что она ужасна. Даже магуна, как вижу, напугала. А такая красивая была… Рыцарь, у которого есть собственный замок, коня остановил и спрашивал, просил, на колено опускался, хоть в Дайковом тупике на нее налетел и видел, что она за штучка. Они пришли сюда. Она просила совета. Целевую ворожбу. Ехать с ним в тепло, в собственную комнату… питание… или не ехать. Я кинула. Мне чуть руки не выломало. Получилось, что — нет. Небольшой минус, но все же. Она поверила мне и осталась. Оба плакали. Оба, Дебрен. Он наверняка не взял бы ее в жены, проститутку. Но оба… Он уехал. А она вернулась к своему занятию. И ее Юриффы в такую, как видишь, уродину превратили. Клиент тоже весь в язвах был, как она теперь, но, маску натянув, забавлялся, почти ничего из-под одежды не вынимал. И теперь Зана умирает, заживо гниет. Ну и от голода. Юрифф, как понимаешь, дал ей неоплачиваемый отпуск.
Нелейка расплакалась. Дебрен посидел немного, уставившись в угол, потом задул свечу, подошел к постели и присел рядом, крепко обняв ворожейку. Спина у нее была гладкая, сама она — щупленькая, вернее — худая. И маленькая, как ребенок. В пожатии ее руки тоже было больше от ребенка, чем от взрослой женщины.
— Люби меня, — хлюпнула она ему в ключицу. — У меня есть немного водки, я тебе красивее покажусь. Пожалуйста, Дебрен, этот один-единственный раз. Потому что я, наверно, что-нибудь с собой сделаю. Я… мне как-то так…
Он коснулся губами ее лба. Один раз. Он был не обут, поэтому как был в одежде забрался под перину, положил голову Нелейки себе на сгиб локтя, другую руку просунул туда, где шея сходится с затылком.
— Ты слишком красивая, чтобы любить тебя по-пьяному.
Она была ворожейкой. У нее был положительный КП, и, вероятно, она почувствовала, к чему дело идет. Однако он не дал ей на это времени.
Она уснула прежде, чем дрожащие губы сложились для протеста.
— Что тут творится?! — Нелейка почти кричала, потому что в воротах снова дрались за место в очереди, а поскольку в перекупщиках в толпе стиснутых женщин недостатка не было, тесный дворик аж гудел от воплей. Дебрен показал алебардисту, чтобы тот оттолкнул полную блондинку влево, и быстро поднялся с табурета. Худая чернавка с разочарованием и, пожалуй, яростью убрала под юбку босую ногу. У нее за спиной стаскивал ботинок прыщавый верзила в фартуке резника. Он был здорово подшофе, и только то, что люди стискивали его со всех сторон, спасало его от падения.
— Сама видишь! — Магун протер потный лоб. — Ничего не удалось сделать, полгорода приперлось! Едва петухи пропели! Затоптали одного бедолагу, а потом еще двух здешних слуг, прежде чем Путиху удалось навести относительный порядок. Крепко же ты спишь!
Прыщавый, несмотря на тесноту, все-таки повалился на землю. Один из дворовых псов, уже охрипший от двухклепсидрового лая, подскочил, приподнял лапу. Жильцы дома метали вниз проклятия, кто-то из самых решительных не глядя опорожнил из окна ночной горшок, попал в стоящих в очереди. Дом был небольшой, и две сотни протискивающихся замарашек полностью парализовали какое-либо движение. Было бы не так скверно, если б не то, что кандидаты, уже прошедшее селекцию, не могли покинуть двор из-за намертво забитых людьми ворот.
— Спокойный сон порядочной девицы! Огромная тебе благодарность, Дебрен! Что делать? Я говорю не о женских запросах, а о толпе!
Он вздохнул.
— Начинай вторую примерку! — Он сунул Нелейке доставленную Путихом рамку, сколоченную из планок. — Там столики! Садись и измеряй! Если сможешь, то мужские ноги! Тебе легче! Некоторые парнишки — писаные красавцы. Ага, за перчатками я послал в замок. Если попадется особо грязный претендент, отставь его в сторону, пусть ждет. У вас тут чертовски грибки расплодились. Будь осторожнее! У тебя хорошие ногти!
— Благодарю! Но без перчаток я тоже могу. Я же прачка. Сделала прививки. В основном за счет портянок и штанов живу! Дебрен?
— Да?
— Спасибо тебе за то. Ночью! Ты был прекрасен!
Больше они не разговаривали. Не получалось, хоть разделяли их «рабочие места» всего-то две сажени. Гусянец озверел. Известие просочилось из замка перед рассветом и медленно, но неуклонно растекалось по городу. Весть о небывалой, неповторимой оказии стать любовницей, официальной наложницей, а возможно, даже женой князя. Либо любовником, наложником и со-мужем. Недалеко от Дебрена присела на принесенном с собой табурете какая-то досконально информированная бабулька, по меньшей мере трехкратно перевалившая за пределы возраста, установленного для женщин статистикой, но, казалось, знавшая больше, чем исповедники Игона, его унтер и шеф Управления Охраны Трона вместе взятые. Магун хочешь, не хочешь ловил ухом то, что она плела, так что узнал, например, что князь серьезно подумывает перейти в секту, одобряющую мужеложство и другие отклонения. Дебрен никогда о таковых не слышал, но гусянчане мужеского пола охотно присоединились к толпе возбужденных женщин.
К девяти утра двор был забит до отказа. Дворцовые алебардисты уже не владели человеческой стихией.
— Не применять палиц! — то и дело выкрикивал залитый потом десятник. — Блюсти культуру! Использовать уговоры, тупицы! Здесь где-то вполне может быть ваша жена! Не по морде! Заклифф! Дай ей в живот.
— Я девица! — орала какая-то веснушчатая бабенка. — Вы должны нас первыми пускать! К тому же я на сносях!
— Я инвалид войны. Дракленская катапульта мне обе ноги оторвала! Раздвиньтесь, люди! Пропустите!
— Даю грубель за место!!
Дебрен передал мерку Нелейке, а сам принялся рассматривать ноги уже проверенных, длинноватые для женской ступни. Дело потихоньку продвигалось. Ступни, соответствовавшие раннесредневековой длине, были в основному старушек, молоденьких девчонок и голодавших с младенчества нищих. То и дело приходилось останавливаться и приводить в чувство одуревшую от духоты и толчеи кандидатку. Либо кандидата. Некоторые старушки поносили его на чем свет стоит, одна хватанула костылем. Какая-то решительная дева кинула ему под ноги кошелек со взяткой. В медяках, тяжеленный. Другой взяткодательнице спрятанный под юбкой гусь впился в самое страшное из возможных мест, и Дебрену пришлось сделать перерыв, перебраться в жилище ворожейки, спасать закатившую истерику девицу и еще более напуганного гусака. Возвращаясь, он столкнулся с гонцом.
— Пер… перчатки, — прошептал задыхающийся паренек. — Только… бирки не… потеряйте, потому как… я не помню, которые чьи, — и отдавил Дебрену вторую ногу, вывалив из мешка полсотни перчаток. Почти исключительно рыцарских. Два или три листика бумаги, покрытых каракулями, закружили в воздухе и исчезли под ногами напирающей толпы. Магун выругался, поднял первый попавшийся кусок кованой железяки.
— Нелейка?
Ворожейка кинула ему мимолетный взгляд, отрицательно покачала головой. Он пожал плечами, сунул перчатки в руки гонца.
— Забирай все обратно! И прочь отсюда! Следующая! Бабка, я к вам обращаюсь! Да-да, к вам! Нет. Мне не веревку. Ногу пока… А, чтоб тебя! Кто ее сюда с козой впустил? Десятник!
Толпа густела. Коза сбежала. С крыши какой-то семилетний малец кидал в магуна проросшим горохом. Нелейка пререкалась с алебардистом, который где-то отыскал арбалет и клялся, что пристрелит сопляка.
Они трудились. В поте лица.
Было уже темно и пусто, когда они вошли во двор. Толпа разошлась, алебардисты тоже. Момент был выбран удачно. Дебрен все еще был во дворе. Собирал табуретки.
— Столько работы, — бросил издалека самый старший, которого Нелейка называла попросту Юриффом. — И все впустую. Простите, господин ученый. Мы бы пришли пораньше, но у нас сестра от робости трижды в обморок падала. Да и пробиться не могли. Давайте ее, парни. Сюда, на стульчик. Надо формальности соблюсти.
Лобка и Муша посадили принесенную девушку. Она была бледная и молоденькая, хоть и на полголовы выше ворожейки.
— На сегодня мы закончили, — проворчал Дебрен, пряча в шкатулку потерянную Замарашкой туфельку. — Приходите завтра. У меня голова разламывается от чар, могу что-нибудь напутать. Не волнуйтесь, проверим всех. Что с ней? Больна? Она скверно выглядит.
— Бабские слабости, — пожал плечами Юрифф. — Не обращайте внимания. Муша, не зыркай. Подержи малышку, а то еще на морду свалится, всю свою красоту подпортит. А ты, ученый, лучше…
Дебрен отмахнулся. Опустился перед девочкой на колени, осторожно взял ее ногу. От девочки несло сивухой, скверной, но крепкой. В основном изо рта. Но не только. Обезболили ее, пожалуй, не совсем добровольно, много самогона попало на платье. Но не весь. Девушка была пьяна. Сильно. Когда он снимал с нее туфельку, она только крикнула. Будь трезвее — взвыла бы от боли. Ступне недоставало всех пальцев и кусочка пятки. Раны были свежие и все еще пахли паленым, кровоточили. Кто-то не пожалел огня.
— О Боже… — Нелейка закрыла лицо руками, покачнулась. Вынуждена была присесть на ступеньку крыльца. — Боже милостивый…
— До свадьбы заживет, — пожал плечами Лобка.
— Что вы ей?.. — Дебрен не докончил. Понял. Легко было. Икру по самое колено измазали жиром. Хорошим, колбасным, пахнущим копченой грудинкой. Сахар, дорогой и легко отваливающийся, белел ниже, покрывая верх ступни. Он неплохо держался на подмазке из овечьего дерьма. Было и немного соломы. Совсем немного. Туфелька была старая, детская, а ступня девушки, даже после ампутации пальцев, — крупная.
— Где… — Дебрену пришлось сглотнуть, — где вторая туфля?
— Нога не… — Муша осекся. — Э-э, значит, тепло здесь. А Людминка когти резанула, чтобы Игону красивше показаться. Ну и когда рука ее скользнула, то на туфлю никто и внимания не обратил…