— Ну, кладём!
Сжалось сердце у Олега от предчувствия беды: может, не надо? Может, увезти Линду в городскую ветеринарную лечебницу?!
Вдвоём они подхватили дрожащую Линду, положили на операционный стол. Кровопусков стал привязывать ей лапы, а Олег надел намордник. Говорил Линде:
— Ну что ты так дрожишь, девочка моя? Не бойся, я с тобой, ты немного поспишь, а потом всё будет хорошо. Будет немного больно, но ты выздоровеешь, и мы поедем с тобой в Москву, на соревнования. Успокойся, спи…
Да, если бы Линда могла говорить! Она рассказала бы всю правду: как Альфонс насиловал её, а его хозяин стоял рядом и довольно улыбался. А перед этим он привязал её к дереву поводком, а потом сжимал голову толстыми своими коленями и даже бил, чтобы она не сопротивлялась и покорилась Альфонсу.
Что она могла сделать одна? Ведь её любимого хозяина не было рядом! Не было!
… Варварской операции Линда не выдержала.
Она умерла на операционном столе.
Глава двадцатая
Глава двадцать первая
Сжалось сердце у Олега от предчувствия беды: может, не надо? Может, увезти Линду в городскую ветеринарную лечебницу?!
Вдвоём они подхватили дрожащую Линду, положили на операционный стол. Кровопусков стал привязывать ей лапы, а Олег надел намордник. Говорил Линде:
— Ну что ты так дрожишь, девочка моя? Не бойся, я с тобой, ты немного поспишь, а потом всё будет хорошо. Будет немного больно, но ты выздоровеешь, и мы поедем с тобой в Москву, на соревнования. Успокойся, спи…
Да, если бы Линда могла говорить! Она рассказала бы всю правду: как Альфонс насиловал её, а его хозяин стоял рядом и довольно улыбался. А перед этим он привязал её к дереву поводком, а потом сжимал голову толстыми своими коленями и даже бил, чтобы она не сопротивлялась и покорилась Альфонсу.
Что она могла сделать одна? Ведь её любимого хозяина не было рядом! Не было!
… Варварской операции Линда не выдержала.
Она умерла на операционном столе.
Глава двадцатая
Незначительное это для постороннего человека «чэпэ» (подумаешь, собака сдохла!) стало на питомнике предметом серьёзного разбирательства. Шайкин назначил целую комиссию, в которую вошли Рискин и Проскурина, поручил им выяснить все обстоятельства дела и написать рапорта.
Написал объяснительную и Кровопусков. В ней ветеринар настаивал на том, что лейтенант Александров сам проявил инициативу с операцией служебной собаки, просил его, Кровопускова, сделать её, а также не докладывать об этом начальнику Центра, так как берёт ответственность на себя. Что же касается исхода операции, то тут он, Кровопусков, сделал всё как полагается (далее приводился целый перечень специфических процедур, названий лекарств и хирургических приёмов в процессе операции), но, к сожалению, Линда покинула этот мир, из наркоза не вышла. Видимо, не выдержало сердце. А может, её погубили токсины, вследствие внутриутробного разложения помета.
— Видимо… может… — недовольно произнёс Шайкин, выслушав ветеринара. — Ты врач, Кровопусков, должен всё говорить точно и по науке.
— Я вскрытия пока не делал, товарищ майор. Это предварительное заключение. Если нужно, я…
— Не нужно. Чего теперь и мертвую собаку мучить. Уже колол, резал… Люди, конечно, тоже под ножом хирурга умирают. Но меня в этой ситуации, господа офицеры, возмущает поведение лейтенанта Александрова. Без моего ведома, тайно, заставляет врача делать служебной собаке операцию, и та погибает. А я должен сказать, что Линда была у нас на хорошем счету, одной из лучших собак. И сейчас, в такое напряжённое время… Вы же знаете о взрыве на автобусной остановке! Мне звонит полковник Савушкин: Шайкин, давай кинологов с собаками!… А теперь получается, что кроме Литвинова мне и послать некого. Псов много, а по взрывчатке были только два. — Линда и Джой. Теперь один Джой…
— Александров начнёт работать с новой собакой, — вступилась было за Олега Марина Проскурина, но Шайкин резко оборвал её.
— Когда это он начнёт? Да когда эта новая собака станет второй Линдой, Проскурина? Через год? Или два? А остановки взрывают сегодня, сейчас!
Кинологи угрюмо молчали. Конечно, Шайкин по сути прав, собаки, обученные находить взрывчатку, нужны были сейчас.
— Рискин, ты что скажешь?
— Товарищ майор, я в принципе всё написал в рапорте. Линду жалко, да, отличная была собака. А что касается лейтенанта Александрова… Я согласен с вами, он превысил свои полномочия инструктора, надо было поставить в известность руководителя Центра. Может быть, и не случилось бы ничего.
— Именно! — Шайкин даже по столу кулаком пристукнул. — Больше скажу: я бы не допустил трагедии! В общем, всё ясно. Допущена вопиющая безответственность, а также серьёзное дисциплинарное нарушение. Я вынужден Александрова наказать. Все свободны. Александрову — остаться.
Кинологи один за другим, в подавленном состоянии, вышли из кабинета. Олег сидел перед столом Шайкина мрачнее чёрной тучи. Обида, боль утраты, жёсткие слова начальника — эти удары следовали один за другим. Оправдываться? Зачем? В целом всё правильно, разве только Кровопусков малость передёрнул, мог бы честно сказать, что операцию предложил провести он, а Александров согласился.
— Олег, давай откровенно поговорим. — Шайкин сделал сочувственное лицо. — Собака собакой, можно Линду списать и на ошибку врача, я постараюсь замять это дело. Речь о тебе. Вижу, как тебе тяжело — работа, учёба, инвалидность…
— Я отказался от статуса инвалида, вы это хорошо знаете, Геннадий Васильевич! — голос Олега звенел. — И работаю, как все. А Линду на вернёшь, да. Тут полностью моя вина. Готов понести наказание.
— Ладно, успокойся. Знаю, что мужик ты нехилый, честный. Кто с этим спорит?! Ты утвердился в мнении о себе, доказал отчасти, что с работой нашей справиться можешь. Но все же понимают: не может человек в твоём положении работать с полной отдачей! Не может! Не в кабинете сидеть и бумажки перебирать! Бегать с собакой нужно, бегать!… А теперь новую заводить!… Ну что мы с тобой о таких элементарных вещах будем спорить?!
Шайкин бил в упор, по самому больному, уязвимому месту.
— Вы за этим меня оставили? Чтобы ещё раз…
— Олег, я тебе сразу и прямо сказал: давай говорить откровенно, как мужчина с мужчиной. Даже не как начальник с подчинённым. Ну, глянь на себя со стороны. Тяжело, ведь! У меня иной раз сердце кровью обливается, когда тебя на дрессировочной площадке вижу! Ты не забывай — мы же в милиции работаем, не где-нибудь! Не в любительском клубе собаководства. Государственная служба!
— Я это прекрасно помню, товарищ майор!
— Ну вот. И собаки у тебя сейчас нет.
— Будет! Съезжу в Москву, в базовый Центр… воспитаю…
— «Будет», «воспитаю»… Олег, мне сегодня нужна работа! Сегодня!
— Так, понятно. Говорим с вами, Геннадий Васильевич, ещё более прямо и откровенно: вы хотите, чтобы я ушел?
Шайкин опустил глаза.
— Ну, ты прямо в лоб… Я думаю, Олег, что тебе, по состоянию здоровья, было бы удобнее служить в другом месте. Вот и всё. Давай я поговорю с Савушкиным, он, думаю, поймет нас с тобой правильно.
— С Юрием Николаевичем я на эту тему уже разговаривал. И, кажется, говорил вам об этом! И собака у меня будет. Может быть, даже лучше, чем Линда! Я спать-есть не буду, а сделаю из неё классную ищейку!
Шайкин поднял перед собой ладони, как бы защищался ими.
— Погоди, погоди, не горячись! Спать-есть надо, и собаку ты хорошую можешь подготовить. Я же — о тебе!
Олег встал.
— Я всё это уже слышал, товарищ майор. Не надо меня убеждать, что я неполноценный сотрудник. Снисхождения и послаблений по службе я у вас не просил и просить не буду. Разрешите идти?
— Ладно, иди. — Лицо Шайкина сделалось кислым и недовольным. — Я хотел с тобой по-человечески… При всём моём уважении, выговор обязан тебе объявить. Линду ты угробил, сам!… Я ведь добра тебе желаю, Олег. Пойми правильно.
— Я всё понял правильно, товарищ майор.
— Подвезешь? — спросила с улыбкой. — Конечно, садись.
«Таврия» — маленькая уютная машинёнка, вполне современная, по-своему комфортная. Во всяком случае, печка в ней и радио есть. И бегает вполне прилично.
Поехали.
Апрель под колёсами — жидкий грязный снег, грязная вода, летящая на ветровое стекло из-под колёс идущих впереди машин. Мечущийся «дворник», неважная видимость, зажжённые уже фары…
— Переживаешь?
— Ну что ты спрашиваешь, Марина!? Когда у тебя Гарсон погиб, ты разве не переживала?
— Что ты! Я выла на его могилке там, в Грозном. Жалко его ужасно! До сих пор успокоиться не могу. Как только подумаю про Гарсончика…
— Ну вот. И я с Линдой… пять лет, душа в душу.
— Слушай, Олег, а ведь они симпатизировали друг другу.
— Кто?
— Гарсон с Линдой.
— Ну… может быть.
— Не «может быть», а точно! Я не раз наблюдала за ними. Любовь у них была. Но такая, виртуальная. Мы же им не разрешали ничего.
— Да, конечно.
— Видишь, как жизнь для них сложилась — обоих уже нет.
Олег вздохнул, переключил скорость.
— Гарсон хоть с честью из жизни ушёл, такую память о себе оставил. А Линда… Эх! Зачем я Кровопускову доверился!?
— Не переживай так, не надо. — Марина вдруг придвинулась к Олегу, обняла его. Попросила: — Притормози, поговорить с тобой хочу.
Олег съехал на обочину. Они не так далеко отъехали от питомника, за стёклами «Таврии» виделись сейчас низкорослые сосенки, дремлющий уже молодой лесок, примыкавший к окружной дороге, опоясывающей город с юго-запада…
Боже, как одуряюще-знакомо пахнут волосы Марины! И сколько этот запах её духов вызвал воспоминаний: железнодорожный вокзал, музыка духового оркестра, прощальные речи, объятия и поцелуи, глаза и руки Марины, вот так же, как сейчас, обвившие его шею.
Олег весь напрягся, ждал.
— Чего ты с ребятами сцепился? С Шайкиным собачишься, Серёжу Рискина в чём-то подозреваешь.
Он поник. Не об этом хотел сейчас слышать, не этого ждал от Марины. Неужели она не понимает его?! Зачем эти упрёки, выводы, в которых она неправа?
Олег приспустил стекло дверцы — стало немного легче дышать.
Сказал глухо:
— И ты об этом же. А я думал, что ты на моей стороне.
— Конечно, на твоей. Но…
— Рискин за Линдой недоглядел, Марина. Если не нарочно вязку устроил.
— Не может этого быть, Олег! Ну, почему ты так плохо о нём думаешь? И Шайкин тебе добра желает.
— Ага, желает! На словах. А сам спит и видит, чтобы я куда-нибудь переместился с питомника. А Рискин просто завидует.
— Ты преувеличиваешь, Олег. Ну… некая доля зависти, может, и есть, не буду спорить. Сильным людям всегда завидуют. Это естественно, это в каждом человеке сидит.
— И ты завидуешь?
— И я. Твоему мужеству и упорству. Твоим успехам. Ты с Линдой многого достиг, все это понимают.
— И ты на хорошем счету, Марина! Гарсон тебе славу принёс, заслуженную.
— Да, Гарсончик!… — вздохнула Марина. — Он был. А теперь его нет. Теперь мне всё сначала надо начинать. Слава — она как печка: всё время дровишки надо подбрасывать. Те, что положили раньше, уже сгорели…
Она порывисто вдруг и горячо, обеими руками повернула его голову к себе.
— Обижаешься на меня? Забыл?
— Забыл.
— Значит, и не любил никогда.
— Любил. И сейчас люблю.
— И что же…
Олег молчал, не двигался.
Марина с разочарованным вздохом отпрянула от него.
— Слабые вы на любовь, мужики!… Чуть больше года прошло, а он — «любил»! А если женщина… ну, сомневалась в своих чувствах, проверить хотела! Если сама себе время назначила — убедиться, что…
— Не надо, Марина. Ты меня не любила, теперь я это знаю.
— Любила, не любила… Что ты за меня решаешь? Я сама себя иногда не понимаю.
Он молчал.
— Ты гордый, да. Но бывает, ведь, Олежек, что женщина ошибается. Это ты можешь понять? И простить?
— Марина, за что ты просишь прощения? Ты передо мной ни в чём не виновата, ничего мне не обещала. Это честно, по крайней мере.
Проскурина теребила концы яркого длинного шарфа, говорила подавленно:
— Какие-то похоронные слова произносишь, Олег. У нас ещё вся жизнь впереди, всё ещё можно наладить, поправить… Поехали ко мне, а? Что мы в твоей «Таврии» сидим, как эти… У меня хороший коньяк есть, буженина.
Он покачал головой.
— Нет. Извини. Я обещал другому человеку, что к восьми буду.
— Это… женщина?
— Да.
Марина какое-то мгновение сидела в прострации — совсем не ожидала такого поворота дела. Но скоро взяла себя в руки, сказала с нервным смешком, взбадривая себя:
— Ну… раз обещал. Тогда другое дело. Прощай!
И выскочила из «Таврии», стала голосовать проскакивающим мимо машинам, и вот уже белая «Волга» затормозила у её ног и умчала к сияющим огням города.
Олег посигналил, потом выскочил из машины, бросился к хулигану.
— Эй! Ты что делаешь?!
Тот на мгновение прервал своё зверское занятие, исподлобья, зло глянул на хромающего к нему человека.
— А тебе что — больше всех надо?
— Прекрати сейчас же! За что ты её бьёшь? Это чья собака?
— Чья собака — не знаю, бью за то, что она гавкала на меня. А я не позволю, чтобы всякая тварь!… На, паскуда!
И парень снова стал пинать собаку.
— Стой, живодёр! Я сотрудник милиции.
— А-а, мент! А п-почему хромой? Хромые менты не бывают. И не твоё дело! Чего лезешь? Хочу и убиваю!
— Стой, говорю! — Олег толкнул парня, он потерял равновесие, упал — да много ли пьяному надо?! А тот ещё с земли, весь в песке, угрожающе шипел:
— Ну, ментяра, кранты тебе! Кто-то не добил, вижу… на протезе… Так я добью!
Парень, одетый как вся шпана в чёрную куртку и такую же чёрную вязаную шапочку, легко вдруг, будто его подбросило пружиной, вскочил на ноги. В следующую секунду Олег почувствовал резкую, обжигающую боль в боку, невольно вскрикнул. А парень бросился бежать.
Олег понял, что без помощи ему уже не обойтись. Выхватил из кармана мобильник, набрал номер.
— Женя, это я, Олег, привет!… Где нахожусь? Да у твоего подъезда… решил-таки зайти… ты же приглашала?
— Приглашала, конечно! Олег, что-то случилось? Ты так тяжело дышишь!
— Да ничего особенного. Ты спустись, а, Жень? Тут небольшая авария… И я не один.
— Иду!
Олег чувствовал свой мокрый бок, рассмотрел в свете фар руку — пальцы были в крови.
Пёс — молоденькая овчарка, кобелёк — тихо поскуливал у его ног, смотрел на Олега как на спасителя, понимал что к чему. Он погладил его.
— Не бойся, дурашка, не бойся. Всё уже позади. Теперь тебя никто бить не будет.
В свете фар «Таврии» скоро появилась Женя — в наспех наброшенном длинном плаще, взволнованная. Увидела кровь.
— Ой, господи! Что это? Ты поранился, Олег? Обо что?
— Финкой меня полоснули, Жень!… Вот, гадёныш, собачку бил, я вмешался… Наверное, «скорую» надо вызвать, кровь хлещет. И в «02» позвони. Я лицо этого ублюдка запомнил, думаю, найдём. Идём, Пегас!
— Это твоя собака, Олег?
— Теперь моя. — Он опирался на плечо Жени. — Кто-то бросил её, а эта сволочь избивал… Женя, возьми у меня в машине аптечку, там бинты, йод… и закрой её.
Она быстро, толково, хотя и дрожала с головы до ног, сделала всё, что нужно. В подъезде, ожидая лифт, подняла на животе у Олега куртку — глубокая рана-порез сильно кровоточила.
— Вот гад! — воскликнул с досадой Олег. — И когда он успел, подонок! Я и ножа-то не видел.
— Тебе больно? — Женя смотрела на него со страхом, держала на поводке отвязанную от скамейки собаку.
Он болезненно улыбнулся:
— Бывало хуже. Ты не бойся, Женя, я живучий… Ты маме ещё моей позвони, только помягче говори, не пугай её. А я не помру, не бойся… смерть… она меня подождёт… Приехали уже, да? Это какой этаж? Седьмой? Ишь, на седьмом небе живёшь. Идём, Пегасик!
Кобелёк послушно пошёл за ними, без колебаний доверившись своему спасителю.
Однокомнатная квартира учительницы географии Добрыниной, где до этого покой её хозяйки нарушал разве что телевизор, наполнилась суетой, телефонными звонками, запахами лекарств из раскрытой автомобильной аптечки. Женя довольно умело промыла рану, наложила на неё толстый марлевый тампон, прилепила его лейкопластырем. Рану щипало и дёргало, но Олег старался не подавать виду, что ему больно.
— Ничего, до свадьбы заживет. Когда наша с тобой свадьба, Женя? — говорил он, по-прежнему безмятежно и широко улыбаясь.
Она в ужасе махала руками.
— О чем ты говоришь, Олег!? Какая свадьба!?
— Я серьёзно… Я же ехал к тебе… предложение делать.
— Ну, помолчи, Олежек! Нашёл время!
— Самое время! Пока едут… Ты маме… родителям моим позвонила?
— Конечно, не беспокойся!… Господи, да ты горишь весь!
Он взял обе её руки, стиснул.
— Когда свадьба, Женя?
Она серьёзно, очень серьёзно посмотрела ему в глаза.
— Да хоть завтра. Как только поправишься.
Он прижал Женю к груди, чувствовал, как бьётся её сердце, как вся она дрожит — и от страха, от переживаний, и от того, что он, сумасшедший лейтенант милиции, не нашёл более подходящего момента, чтобы получить её согласие на замужество. Все что ли, они такие ненормальные, кинологи!?
Губы их слились в нежном и робком поначалу поцелуе, а снизу, с пола, на них с любопытством смотрела молоденькая овчарка, совсем ещё щенок, месяцев пяти-шести. Пегас — такое теперь было у собаки имя — одобрительно вилял хвостом, и большие его влажные глаза светились радостью: он понял, что это его новый дом и его новые хозяева.
А в дверь уже звонили…
Написал объяснительную и Кровопусков. В ней ветеринар настаивал на том, что лейтенант Александров сам проявил инициативу с операцией служебной собаки, просил его, Кровопускова, сделать её, а также не докладывать об этом начальнику Центра, так как берёт ответственность на себя. Что же касается исхода операции, то тут он, Кровопусков, сделал всё как полагается (далее приводился целый перечень специфических процедур, названий лекарств и хирургических приёмов в процессе операции), но, к сожалению, Линда покинула этот мир, из наркоза не вышла. Видимо, не выдержало сердце. А может, её погубили токсины, вследствие внутриутробного разложения помета.
— Видимо… может… — недовольно произнёс Шайкин, выслушав ветеринара. — Ты врач, Кровопусков, должен всё говорить точно и по науке.
— Я вскрытия пока не делал, товарищ майор. Это предварительное заключение. Если нужно, я…
— Не нужно. Чего теперь и мертвую собаку мучить. Уже колол, резал… Люди, конечно, тоже под ножом хирурга умирают. Но меня в этой ситуации, господа офицеры, возмущает поведение лейтенанта Александрова. Без моего ведома, тайно, заставляет врача делать служебной собаке операцию, и та погибает. А я должен сказать, что Линда была у нас на хорошем счету, одной из лучших собак. И сейчас, в такое напряжённое время… Вы же знаете о взрыве на автобусной остановке! Мне звонит полковник Савушкин: Шайкин, давай кинологов с собаками!… А теперь получается, что кроме Литвинова мне и послать некого. Псов много, а по взрывчатке были только два. — Линда и Джой. Теперь один Джой…
— Александров начнёт работать с новой собакой, — вступилась было за Олега Марина Проскурина, но Шайкин резко оборвал её.
— Когда это он начнёт? Да когда эта новая собака станет второй Линдой, Проскурина? Через год? Или два? А остановки взрывают сегодня, сейчас!
Кинологи угрюмо молчали. Конечно, Шайкин по сути прав, собаки, обученные находить взрывчатку, нужны были сейчас.
— Рискин, ты что скажешь?
— Товарищ майор, я в принципе всё написал в рапорте. Линду жалко, да, отличная была собака. А что касается лейтенанта Александрова… Я согласен с вами, он превысил свои полномочия инструктора, надо было поставить в известность руководителя Центра. Может быть, и не случилось бы ничего.
— Именно! — Шайкин даже по столу кулаком пристукнул. — Больше скажу: я бы не допустил трагедии! В общем, всё ясно. Допущена вопиющая безответственность, а также серьёзное дисциплинарное нарушение. Я вынужден Александрова наказать. Все свободны. Александрову — остаться.
Кинологи один за другим, в подавленном состоянии, вышли из кабинета. Олег сидел перед столом Шайкина мрачнее чёрной тучи. Обида, боль утраты, жёсткие слова начальника — эти удары следовали один за другим. Оправдываться? Зачем? В целом всё правильно, разве только Кровопусков малость передёрнул, мог бы честно сказать, что операцию предложил провести он, а Александров согласился.
— Олег, давай откровенно поговорим. — Шайкин сделал сочувственное лицо. — Собака собакой, можно Линду списать и на ошибку врача, я постараюсь замять это дело. Речь о тебе. Вижу, как тебе тяжело — работа, учёба, инвалидность…
— Я отказался от статуса инвалида, вы это хорошо знаете, Геннадий Васильевич! — голос Олега звенел. — И работаю, как все. А Линду на вернёшь, да. Тут полностью моя вина. Готов понести наказание.
— Ладно, успокойся. Знаю, что мужик ты нехилый, честный. Кто с этим спорит?! Ты утвердился в мнении о себе, доказал отчасти, что с работой нашей справиться можешь. Но все же понимают: не может человек в твоём положении работать с полной отдачей! Не может! Не в кабинете сидеть и бумажки перебирать! Бегать с собакой нужно, бегать!… А теперь новую заводить!… Ну что мы с тобой о таких элементарных вещах будем спорить?!
Шайкин бил в упор, по самому больному, уязвимому месту.
— Вы за этим меня оставили? Чтобы ещё раз…
— Олег, я тебе сразу и прямо сказал: давай говорить откровенно, как мужчина с мужчиной. Даже не как начальник с подчинённым. Ну, глянь на себя со стороны. Тяжело, ведь! У меня иной раз сердце кровью обливается, когда тебя на дрессировочной площадке вижу! Ты не забывай — мы же в милиции работаем, не где-нибудь! Не в любительском клубе собаководства. Государственная служба!
— Я это прекрасно помню, товарищ майор!
— Ну вот. И собаки у тебя сейчас нет.
— Будет! Съезжу в Москву, в базовый Центр… воспитаю…
— «Будет», «воспитаю»… Олег, мне сегодня нужна работа! Сегодня!
— Так, понятно. Говорим с вами, Геннадий Васильевич, ещё более прямо и откровенно: вы хотите, чтобы я ушел?
Шайкин опустил глаза.
— Ну, ты прямо в лоб… Я думаю, Олег, что тебе, по состоянию здоровья, было бы удобнее служить в другом месте. Вот и всё. Давай я поговорю с Савушкиным, он, думаю, поймет нас с тобой правильно.
— С Юрием Николаевичем я на эту тему уже разговаривал. И, кажется, говорил вам об этом! И собака у меня будет. Может быть, даже лучше, чем Линда! Я спать-есть не буду, а сделаю из неё классную ищейку!
Шайкин поднял перед собой ладони, как бы защищался ими.
— Погоди, погоди, не горячись! Спать-есть надо, и собаку ты хорошую можешь подготовить. Я же — о тебе!
Олег встал.
— Я всё это уже слышал, товарищ майор. Не надо меня убеждать, что я неполноценный сотрудник. Снисхождения и послаблений по службе я у вас не просил и просить не буду. Разрешите идти?
— Ладно, иди. — Лицо Шайкина сделалось кислым и недовольным. — Я хотел с тобой по-человечески… При всём моём уважении, выговор обязан тебе объявить. Линду ты угробил, сам!… Я ведь добра тебе желаю, Олег. Пойми правильно.
— Я всё понял правильно, товарищ майор.
* * *
Вечером, у ворот Центра, Олега поджидала Марина Проскурина.— Подвезешь? — спросила с улыбкой. — Конечно, садись.
«Таврия» — маленькая уютная машинёнка, вполне современная, по-своему комфортная. Во всяком случае, печка в ней и радио есть. И бегает вполне прилично.
Поехали.
Апрель под колёсами — жидкий грязный снег, грязная вода, летящая на ветровое стекло из-под колёс идущих впереди машин. Мечущийся «дворник», неважная видимость, зажжённые уже фары…
— Переживаешь?
— Ну что ты спрашиваешь, Марина!? Когда у тебя Гарсон погиб, ты разве не переживала?
— Что ты! Я выла на его могилке там, в Грозном. Жалко его ужасно! До сих пор успокоиться не могу. Как только подумаю про Гарсончика…
— Ну вот. И я с Линдой… пять лет, душа в душу.
— Слушай, Олег, а ведь они симпатизировали друг другу.
— Кто?
— Гарсон с Линдой.
— Ну… может быть.
— Не «может быть», а точно! Я не раз наблюдала за ними. Любовь у них была. Но такая, виртуальная. Мы же им не разрешали ничего.
— Да, конечно.
— Видишь, как жизнь для них сложилась — обоих уже нет.
Олег вздохнул, переключил скорость.
— Гарсон хоть с честью из жизни ушёл, такую память о себе оставил. А Линда… Эх! Зачем я Кровопускову доверился!?
— Не переживай так, не надо. — Марина вдруг придвинулась к Олегу, обняла его. Попросила: — Притормози, поговорить с тобой хочу.
Олег съехал на обочину. Они не так далеко отъехали от питомника, за стёклами «Таврии» виделись сейчас низкорослые сосенки, дремлющий уже молодой лесок, примыкавший к окружной дороге, опоясывающей город с юго-запада…
Боже, как одуряюще-знакомо пахнут волосы Марины! И сколько этот запах её духов вызвал воспоминаний: железнодорожный вокзал, музыка духового оркестра, прощальные речи, объятия и поцелуи, глаза и руки Марины, вот так же, как сейчас, обвившие его шею.
Олег весь напрягся, ждал.
— Чего ты с ребятами сцепился? С Шайкиным собачишься, Серёжу Рискина в чём-то подозреваешь.
Он поник. Не об этом хотел сейчас слышать, не этого ждал от Марины. Неужели она не понимает его?! Зачем эти упрёки, выводы, в которых она неправа?
Олег приспустил стекло дверцы — стало немного легче дышать.
Сказал глухо:
— И ты об этом же. А я думал, что ты на моей стороне.
— Конечно, на твоей. Но…
— Рискин за Линдой недоглядел, Марина. Если не нарочно вязку устроил.
— Не может этого быть, Олег! Ну, почему ты так плохо о нём думаешь? И Шайкин тебе добра желает.
— Ага, желает! На словах. А сам спит и видит, чтобы я куда-нибудь переместился с питомника. А Рискин просто завидует.
— Ты преувеличиваешь, Олег. Ну… некая доля зависти, может, и есть, не буду спорить. Сильным людям всегда завидуют. Это естественно, это в каждом человеке сидит.
— И ты завидуешь?
— И я. Твоему мужеству и упорству. Твоим успехам. Ты с Линдой многого достиг, все это понимают.
— И ты на хорошем счету, Марина! Гарсон тебе славу принёс, заслуженную.
— Да, Гарсончик!… — вздохнула Марина. — Он был. А теперь его нет. Теперь мне всё сначала надо начинать. Слава — она как печка: всё время дровишки надо подбрасывать. Те, что положили раньше, уже сгорели…
Она порывисто вдруг и горячо, обеими руками повернула его голову к себе.
— Обижаешься на меня? Забыл?
— Забыл.
— Значит, и не любил никогда.
— Любил. И сейчас люблю.
— И что же…
Олег молчал, не двигался.
Марина с разочарованным вздохом отпрянула от него.
— Слабые вы на любовь, мужики!… Чуть больше года прошло, а он — «любил»! А если женщина… ну, сомневалась в своих чувствах, проверить хотела! Если сама себе время назначила — убедиться, что…
— Не надо, Марина. Ты меня не любила, теперь я это знаю.
— Любила, не любила… Что ты за меня решаешь? Я сама себя иногда не понимаю.
Он молчал.
— Ты гордый, да. Но бывает, ведь, Олежек, что женщина ошибается. Это ты можешь понять? И простить?
— Марина, за что ты просишь прощения? Ты передо мной ни в чём не виновата, ничего мне не обещала. Это честно, по крайней мере.
Проскурина теребила концы яркого длинного шарфа, говорила подавленно:
— Какие-то похоронные слова произносишь, Олег. У нас ещё вся жизнь впереди, всё ещё можно наладить, поправить… Поехали ко мне, а? Что мы в твоей «Таврии» сидим, как эти… У меня хороший коньяк есть, буженина.
Он покачал головой.
— Нет. Извини. Я обещал другому человеку, что к восьми буду.
— Это… женщина?
— Да.
Марина какое-то мгновение сидела в прострации — совсем не ожидала такого поворота дела. Но скоро взяла себя в руки, сказала с нервным смешком, взбадривая себя:
— Ну… раз обещал. Тогда другое дело. Прощай!
И выскочила из «Таврии», стала голосовать проскакивающим мимо машинам, и вот уже белая «Волга» затормозила у её ног и умчала к сияющим огням города.
* * *
Во дворе дома, где жила Женя, какой-то молодой хлыст избивал собаку — в свете фар Олег это хорошо, отчетливо увидел. Собака была привязана к скамейке у детской песочницы, парень бил её ногами, явно стараясь покалечить, а может, и убить. Он был пьян, орал что-то несусветное, дикое, слова за отчаянным визгом собаки трудно было разобрать.Олег посигналил, потом выскочил из машины, бросился к хулигану.
— Эй! Ты что делаешь?!
Тот на мгновение прервал своё зверское занятие, исподлобья, зло глянул на хромающего к нему человека.
— А тебе что — больше всех надо?
— Прекрати сейчас же! За что ты её бьёшь? Это чья собака?
— Чья собака — не знаю, бью за то, что она гавкала на меня. А я не позволю, чтобы всякая тварь!… На, паскуда!
И парень снова стал пинать собаку.
— Стой, живодёр! Я сотрудник милиции.
— А-а, мент! А п-почему хромой? Хромые менты не бывают. И не твоё дело! Чего лезешь? Хочу и убиваю!
— Стой, говорю! — Олег толкнул парня, он потерял равновесие, упал — да много ли пьяному надо?! А тот ещё с земли, весь в песке, угрожающе шипел:
— Ну, ментяра, кранты тебе! Кто-то не добил, вижу… на протезе… Так я добью!
Парень, одетый как вся шпана в чёрную куртку и такую же чёрную вязаную шапочку, легко вдруг, будто его подбросило пружиной, вскочил на ноги. В следующую секунду Олег почувствовал резкую, обжигающую боль в боку, невольно вскрикнул. А парень бросился бежать.
Олег понял, что без помощи ему уже не обойтись. Выхватил из кармана мобильник, набрал номер.
— Женя, это я, Олег, привет!… Где нахожусь? Да у твоего подъезда… решил-таки зайти… ты же приглашала?
— Приглашала, конечно! Олег, что-то случилось? Ты так тяжело дышишь!
— Да ничего особенного. Ты спустись, а, Жень? Тут небольшая авария… И я не один.
— Иду!
Олег чувствовал свой мокрый бок, рассмотрел в свете фар руку — пальцы были в крови.
Пёс — молоденькая овчарка, кобелёк — тихо поскуливал у его ног, смотрел на Олега как на спасителя, понимал что к чему. Он погладил его.
— Не бойся, дурашка, не бойся. Всё уже позади. Теперь тебя никто бить не будет.
В свете фар «Таврии» скоро появилась Женя — в наспех наброшенном длинном плаще, взволнованная. Увидела кровь.
— Ой, господи! Что это? Ты поранился, Олег? Обо что?
— Финкой меня полоснули, Жень!… Вот, гадёныш, собачку бил, я вмешался… Наверное, «скорую» надо вызвать, кровь хлещет. И в «02» позвони. Я лицо этого ублюдка запомнил, думаю, найдём. Идём, Пегас!
— Это твоя собака, Олег?
— Теперь моя. — Он опирался на плечо Жени. — Кто-то бросил её, а эта сволочь избивал… Женя, возьми у меня в машине аптечку, там бинты, йод… и закрой её.
Она быстро, толково, хотя и дрожала с головы до ног, сделала всё, что нужно. В подъезде, ожидая лифт, подняла на животе у Олега куртку — глубокая рана-порез сильно кровоточила.
— Вот гад! — воскликнул с досадой Олег. — И когда он успел, подонок! Я и ножа-то не видел.
— Тебе больно? — Женя смотрела на него со страхом, держала на поводке отвязанную от скамейки собаку.
Он болезненно улыбнулся:
— Бывало хуже. Ты не бойся, Женя, я живучий… Ты маме ещё моей позвони, только помягче говори, не пугай её. А я не помру, не бойся… смерть… она меня подождёт… Приехали уже, да? Это какой этаж? Седьмой? Ишь, на седьмом небе живёшь. Идём, Пегасик!
Кобелёк послушно пошёл за ними, без колебаний доверившись своему спасителю.
Однокомнатная квартира учительницы географии Добрыниной, где до этого покой её хозяйки нарушал разве что телевизор, наполнилась суетой, телефонными звонками, запахами лекарств из раскрытой автомобильной аптечки. Женя довольно умело промыла рану, наложила на неё толстый марлевый тампон, прилепила его лейкопластырем. Рану щипало и дёргало, но Олег старался не подавать виду, что ему больно.
— Ничего, до свадьбы заживет. Когда наша с тобой свадьба, Женя? — говорил он, по-прежнему безмятежно и широко улыбаясь.
Она в ужасе махала руками.
— О чем ты говоришь, Олег!? Какая свадьба!?
— Я серьёзно… Я же ехал к тебе… предложение делать.
— Ну, помолчи, Олежек! Нашёл время!
— Самое время! Пока едут… Ты маме… родителям моим позвонила?
— Конечно, не беспокойся!… Господи, да ты горишь весь!
Он взял обе её руки, стиснул.
— Когда свадьба, Женя?
Она серьёзно, очень серьёзно посмотрела ему в глаза.
— Да хоть завтра. Как только поправишься.
Он прижал Женю к груди, чувствовал, как бьётся её сердце, как вся она дрожит — и от страха, от переживаний, и от того, что он, сумасшедший лейтенант милиции, не нашёл более подходящего момента, чтобы получить её согласие на замужество. Все что ли, они такие ненормальные, кинологи!?
Губы их слились в нежном и робком поначалу поцелуе, а снизу, с пола, на них с любопытством смотрела молоденькая овчарка, совсем ещё щенок, месяцев пяти-шести. Пегас — такое теперь было у собаки имя — одобрительно вилял хвостом, и большие его влажные глаза светились радостью: он понял, что это его новый дом и его новые хозяева.
А в дверь уже звонили…
Глава двадцать первая
Военное братство — особое, высокое понятие. Это память о боях и погибших товарищах, это ощущение локтя друга и дыхание смерти, это единение душ и родственные чувства на всю оставшуюся жизнь. Это также испытание дружбы на прочность, верности долгу и присяге.
… О своём приезде Лёша Рыжков сообщил заранее. По телефону сказал Олегу, что у него отпуск, поездка с семьёй на море не получается, а вот на денёк-другой приехать в Придонск он бы смог.
— Ну, хоть бы на недельку, Лёха! — огорчённо отвечал Олег. — Что такое два дня?! В общем, приезжай, жду тебя!
Лёша, конечно, мало изменился за эти минувшие два года — всё такой же улыбчивый, простецкий с виду. Вышел из вагона с радостным, сияющим лицом. Олега — тоже радостно и счастливо улыбающегося, сразу же заключил в объятия.
— Задушишь чертяка! Ну, нагулял силушки, нагулял!
— А сам то! Смотри, пополнел, покруглел!
Они на мгновение отпускали друг друга, а потом снова тискали так, что кости трещали. На них даже оглядывались — неужели эти двое молодых людей так соскучились друг по другу!?
Ещё бы не соскучиться! Ещё бы не дать воли радости, сдерживать себя, не обнимать друга, с которым на какие-то секунды, на доли миллиметра были от смерти, с которым столько пережито!
— С приездом, Лёха! Рад видеть тебя, честное слово!
— И я рад, Олег. Еду и думаю: как он там?
Олег понял намёк.
— Всё нормально. Видишь, хожу.
— Вижу. — Лёша подавил вздох.
Они неторопливо шли по перрону, теперь уже ничем особенным не выделяясь из толпы, разве только тем, что один из них явно был на протезе, хромал.
Лёша всё же спросил:
— Тяжело ходить?
— Привык уже.
— Разве можно к этому привыкнуть?
— Человек ко всему привыкает. Лёха, давай не будем об этом? Я же говорю тебе: всё нормально!
— Хорошо, понял. Извини.
У «Таврии» Рыжков остановился, окинул взглядом привокзальную площадь, забитую машинами, удовлетворённо покивал головой. Полукруглая, со сквериком в центре, ухоженная площадь ему понравилась — а это визитная карточка города. И солнечный, тёплый октябрьский день этому способствовал: утро стояло сейчас тихое, с чистым голубым небом. Жизнь здесь, у вокзала, бурлила: что-то объявляло радио, суетились таксисты, зазывая прибывших «господ пассажиров» в свои машины, девушка-экскурсовод через мегафон приглашала гостей города совершить поездку по Придонску…
— Хорошо у вас! — сказал Лёша. — Красивый твой город, Олег. Но и Омск не хуже, уверяю тебя. У нас летом — море цветов. Кто ни приедет, все удивляются: Сибирь и — цветы!
Вдруг переменил тему, показал глазами на здание вокзала:
— Здесь взрывное закладывали?
— Здесь. — Олег удивлённо глянул на друга: — Откуда знаешь?
— Ха! Откуда!? Телевидение наше любую криминальную мелочь раскрутит, круглые сутки про всякие «чэпэ» говорят, а уж про взрыв, пусть и не состоявшийся, на вокзале Придонска не рассказать!… Лена у телевизора сидела, зовёт меня: иди, слушай, о Придонске передают.
— Да, чудо вокзал и людей спасло.
— Не чудо — они просто бомбу плохо изготовили.
— Да, конечно.
Два офицера милиции, прошедшие Чечню, знали о чем говорили. «Чудо спасло» — это эмоции, это для газет, те трое, «кавказской национальности», просто технически сплоховали. А морально были готовы уничтожить и это здание вокзала, и людей, которые в нём в тот момент находились.
— Поехали? — Олег распахнул двери «Таврии» перед дорогим гостем. — Прошу!
Рыжков с интересом приглядывался к тому, как его друг управляется с машиной. Наверное, ему до этого не приходилось ездить в автомобилях с ручным управлением. Но Олегу он ничего по этому поводу не сказал, даже не похвалил — зачем лишний раз напоминать человеку о его увечьи?! Спросил о другом:
— Олег, помнишь нашу «антилопу» там, в Гудермесе?
— Ещё бы!… Интересно, катался на ней кто-нибудь после нас?
— Наверное… Съездить бы когда-нибудь туда… Тянет тебя, нет? Я бы поехал. Не сейчас, а лет через десять.
— А что? Съездим. Война же кончится когда-нибудь… Олег стал развивать эту мысль.
— Вот что странно, Лёха. Ну, на родину человека всегда тянет, это понятно. Где бы ни жил, а всё равно домой хочется приехать, где детство прошло. И где воевал. Я раньше этого не понимал. У нас тут, в Придонске, немцы были. Город почти полностью во время Великой Отечественной воины разбили. Процентов на девяносто. Гитлер даже хвастался, что, мол, русским, никогда этот город не восстановить… Ну а потом, после Победы, немцы сами его и восстанавливали. Ещё румыны были, итальянцы. И вокзал железнодорожный их же руками восстановлен… А потом, году в шестьдесят пятом, мне мама рассказывала, то есть через двадцать лет после Победы, немцы, деды уже, приезжали в наш город. Ходили, смотрели… И позже приезжали. Я уже в школе учился, маленький был, но помню: двух фрицев по телевизору показывали. Скромные такие, тихие. Что у них ни спросят, всё одно отвечали: «Я»! «Я»!… Согласен, мол. Да. Гитлер плохой, фашистам «найн». А я ещё думал: чего же вы сюда приехали? Вас тут били, в плен брали…
Олег перестроился в крайний ряд, ехал не торопясь, осторожно. Да и спешить, собственно, было некуда — выходной день, Женя ждёт их, для встречи гостя всё готово, а стол накрыть — дело пяти минут.
— Не Гитлер же приезжал, — сказал Лёша. — Такие же простые вояки, как и мы с тобой. Заставили, они и воевали. Воспитали так. Простора немцам захотелось, восточных земель, рабов. Фюрер, конечно, знал что делал. А народы не могут друг друга ненавидеть. Нас с тобой кто в Чечню кинул? Не забыл?
— Такое разве забудешь?!
— Основной удар по нас, по милиции, пришёлся, — продолжал Рыжков. — Понятно, что и армии досталось, и чекисты погибали. Но война в Чечне — наше, внутреннее дело. Ельцин кашу заварил, а мы расхлёбываем. Нам и дальше придётся о порядке в стране заботиться. Нам, ментам.
— А мы это и делаем. Ты, Лёха, у себя в Омске, я тут, в Придонске. Без нас России кранты.
За таким вот важным, государственным, разговором они незаметно доехали до жилого района Застава, где в своё время, ещё при царях, город Придонск кончался, тут, на окраине, действительно стояла казацкая застава, охраняющая въезд в город, сейчас громоздились на этой площади разновеликие дома, сама площадь кишела народом и машинами.
Припарковав «Таврию» у подъезда, Олег с Лёшей поехали наверх, в лифте. Рыжков спросил:
— Вы с Женей как — расписались?
— На Новый год свадьбу наметили. Приедешь?
— Постараюсь.
— С Леной приезжай.
— Спасибо… Любишь Женю? — Лёха, конечно, не случайно задал, этот вопрос: помнил, видно, о Марине.
— Женя хорошая. Лёш. Сам увидишь.
Первым на звонок в дверь выбежал Пегас. Он уже заметно подрос, возмужал, приобретя природную собачью стать, но всё равно в нём ещё легко можно было угадать подростка, молоденького пса.
Пегас гавкнул для порядка — всё ж таки незнакомый человек появился в доме, но уже в следующую минуту сам подал Рыжкову лапу.
— Ну, здоров?, здоров? — засмеялся Лёша и обнял собаку. — Какой воспитанный, а! Молодец!
В глубине коридора стояла и улыбалась гостю Женя.
— Проходите, Лёша, здравствуйте. А я заждалась. Что-то, думаю, долго не едут.
— Здравствуйте, Женя! Вот именно такой я вас и представлял.
— Какой?
— Красивой, статной — замечательной русской женщиной.
Женя заливисто рассмеялась.
— Олег, учти: твой друг — мастер говорить комплименты женщинам.
— Ну, при муже, на его глазах, можно… — с этими словами Рыжков поцеловал Жене руку, а потом чмокнул и в щёку.
— А мы по центру прокатились, я ваш город немного теперь представляю, — продолжал Лёша, оглядывая их жилище. — Замечательно смотрится!
— Лёша, у вас восторженный взгляд на окружающее, — с улыбкой, заметила Женя, расставляя тарелки.
— Это соответствует действительности. — Вы, кстати…
— Ребята, да хватит вам «выкать» — велел Олег, помогая жене управляться со столом. — Я разрешаю перейти на «ты».
— Ну, раз хозяин разрешил… — Лёша выхватил из своей сумки коробочку духов. — Это тебе, Женя, а это, старик, тебе.
На ладони его сидела мраморная забавная собачка.
— Спасибо, Лёша. Я тронута.
— Сибирская лайка, не иначе. — Олег рассматривал статуэтку.
— Она самая. Раз уж ты кинолог…
— Старик, я тоже тронут.
… О своём приезде Лёша Рыжков сообщил заранее. По телефону сказал Олегу, что у него отпуск, поездка с семьёй на море не получается, а вот на денёк-другой приехать в Придонск он бы смог.
— Ну, хоть бы на недельку, Лёха! — огорчённо отвечал Олег. — Что такое два дня?! В общем, приезжай, жду тебя!
Лёша, конечно, мало изменился за эти минувшие два года — всё такой же улыбчивый, простецкий с виду. Вышел из вагона с радостным, сияющим лицом. Олега — тоже радостно и счастливо улыбающегося, сразу же заключил в объятия.
— Задушишь чертяка! Ну, нагулял силушки, нагулял!
— А сам то! Смотри, пополнел, покруглел!
Они на мгновение отпускали друг друга, а потом снова тискали так, что кости трещали. На них даже оглядывались — неужели эти двое молодых людей так соскучились друг по другу!?
Ещё бы не соскучиться! Ещё бы не дать воли радости, сдерживать себя, не обнимать друга, с которым на какие-то секунды, на доли миллиметра были от смерти, с которым столько пережито!
— С приездом, Лёха! Рад видеть тебя, честное слово!
— И я рад, Олег. Еду и думаю: как он там?
Олег понял намёк.
— Всё нормально. Видишь, хожу.
— Вижу. — Лёша подавил вздох.
Они неторопливо шли по перрону, теперь уже ничем особенным не выделяясь из толпы, разве только тем, что один из них явно был на протезе, хромал.
Лёша всё же спросил:
— Тяжело ходить?
— Привык уже.
— Разве можно к этому привыкнуть?
— Человек ко всему привыкает. Лёха, давай не будем об этом? Я же говорю тебе: всё нормально!
— Хорошо, понял. Извини.
У «Таврии» Рыжков остановился, окинул взглядом привокзальную площадь, забитую машинами, удовлетворённо покивал головой. Полукруглая, со сквериком в центре, ухоженная площадь ему понравилась — а это визитная карточка города. И солнечный, тёплый октябрьский день этому способствовал: утро стояло сейчас тихое, с чистым голубым небом. Жизнь здесь, у вокзала, бурлила: что-то объявляло радио, суетились таксисты, зазывая прибывших «господ пассажиров» в свои машины, девушка-экскурсовод через мегафон приглашала гостей города совершить поездку по Придонску…
— Хорошо у вас! — сказал Лёша. — Красивый твой город, Олег. Но и Омск не хуже, уверяю тебя. У нас летом — море цветов. Кто ни приедет, все удивляются: Сибирь и — цветы!
Вдруг переменил тему, показал глазами на здание вокзала:
— Здесь взрывное закладывали?
— Здесь. — Олег удивлённо глянул на друга: — Откуда знаешь?
— Ха! Откуда!? Телевидение наше любую криминальную мелочь раскрутит, круглые сутки про всякие «чэпэ» говорят, а уж про взрыв, пусть и не состоявшийся, на вокзале Придонска не рассказать!… Лена у телевизора сидела, зовёт меня: иди, слушай, о Придонске передают.
— Да, чудо вокзал и людей спасло.
— Не чудо — они просто бомбу плохо изготовили.
— Да, конечно.
Два офицера милиции, прошедшие Чечню, знали о чем говорили. «Чудо спасло» — это эмоции, это для газет, те трое, «кавказской национальности», просто технически сплоховали. А морально были готовы уничтожить и это здание вокзала, и людей, которые в нём в тот момент находились.
— Поехали? — Олег распахнул двери «Таврии» перед дорогим гостем. — Прошу!
Рыжков с интересом приглядывался к тому, как его друг управляется с машиной. Наверное, ему до этого не приходилось ездить в автомобилях с ручным управлением. Но Олегу он ничего по этому поводу не сказал, даже не похвалил — зачем лишний раз напоминать человеку о его увечьи?! Спросил о другом:
— Олег, помнишь нашу «антилопу» там, в Гудермесе?
— Ещё бы!… Интересно, катался на ней кто-нибудь после нас?
— Наверное… Съездить бы когда-нибудь туда… Тянет тебя, нет? Я бы поехал. Не сейчас, а лет через десять.
— А что? Съездим. Война же кончится когда-нибудь… Олег стал развивать эту мысль.
— Вот что странно, Лёха. Ну, на родину человека всегда тянет, это понятно. Где бы ни жил, а всё равно домой хочется приехать, где детство прошло. И где воевал. Я раньше этого не понимал. У нас тут, в Придонске, немцы были. Город почти полностью во время Великой Отечественной воины разбили. Процентов на девяносто. Гитлер даже хвастался, что, мол, русским, никогда этот город не восстановить… Ну а потом, после Победы, немцы сами его и восстанавливали. Ещё румыны были, итальянцы. И вокзал железнодорожный их же руками восстановлен… А потом, году в шестьдесят пятом, мне мама рассказывала, то есть через двадцать лет после Победы, немцы, деды уже, приезжали в наш город. Ходили, смотрели… И позже приезжали. Я уже в школе учился, маленький был, но помню: двух фрицев по телевизору показывали. Скромные такие, тихие. Что у них ни спросят, всё одно отвечали: «Я»! «Я»!… Согласен, мол. Да. Гитлер плохой, фашистам «найн». А я ещё думал: чего же вы сюда приехали? Вас тут били, в плен брали…
Олег перестроился в крайний ряд, ехал не торопясь, осторожно. Да и спешить, собственно, было некуда — выходной день, Женя ждёт их, для встречи гостя всё готово, а стол накрыть — дело пяти минут.
— Не Гитлер же приезжал, — сказал Лёша. — Такие же простые вояки, как и мы с тобой. Заставили, они и воевали. Воспитали так. Простора немцам захотелось, восточных земель, рабов. Фюрер, конечно, знал что делал. А народы не могут друг друга ненавидеть. Нас с тобой кто в Чечню кинул? Не забыл?
— Такое разве забудешь?!
— Основной удар по нас, по милиции, пришёлся, — продолжал Рыжков. — Понятно, что и армии досталось, и чекисты погибали. Но война в Чечне — наше, внутреннее дело. Ельцин кашу заварил, а мы расхлёбываем. Нам и дальше придётся о порядке в стране заботиться. Нам, ментам.
— А мы это и делаем. Ты, Лёха, у себя в Омске, я тут, в Придонске. Без нас России кранты.
За таким вот важным, государственным, разговором они незаметно доехали до жилого района Застава, где в своё время, ещё при царях, город Придонск кончался, тут, на окраине, действительно стояла казацкая застава, охраняющая въезд в город, сейчас громоздились на этой площади разновеликие дома, сама площадь кишела народом и машинами.
Припарковав «Таврию» у подъезда, Олег с Лёшей поехали наверх, в лифте. Рыжков спросил:
— Вы с Женей как — расписались?
— На Новый год свадьбу наметили. Приедешь?
— Постараюсь.
— С Леной приезжай.
— Спасибо… Любишь Женю? — Лёха, конечно, не случайно задал, этот вопрос: помнил, видно, о Марине.
— Женя хорошая. Лёш. Сам увидишь.
Первым на звонок в дверь выбежал Пегас. Он уже заметно подрос, возмужал, приобретя природную собачью стать, но всё равно в нём ещё легко можно было угадать подростка, молоденького пса.
Пегас гавкнул для порядка — всё ж таки незнакомый человек появился в доме, но уже в следующую минуту сам подал Рыжкову лапу.
— Ну, здоров?, здоров? — засмеялся Лёша и обнял собаку. — Какой воспитанный, а! Молодец!
В глубине коридора стояла и улыбалась гостю Женя.
— Проходите, Лёша, здравствуйте. А я заждалась. Что-то, думаю, долго не едут.
— Здравствуйте, Женя! Вот именно такой я вас и представлял.
— Какой?
— Красивой, статной — замечательной русской женщиной.
Женя заливисто рассмеялась.
— Олег, учти: твой друг — мастер говорить комплименты женщинам.
— Ну, при муже, на его глазах, можно… — с этими словами Рыжков поцеловал Жене руку, а потом чмокнул и в щёку.
— А мы по центру прокатились, я ваш город немного теперь представляю, — продолжал Лёша, оглядывая их жилище. — Замечательно смотрится!
— Лёша, у вас восторженный взгляд на окружающее, — с улыбкой, заметила Женя, расставляя тарелки.
— Это соответствует действительности. — Вы, кстати…
— Ребята, да хватит вам «выкать» — велел Олег, помогая жене управляться со столом. — Я разрешаю перейти на «ты».
— Ну, раз хозяин разрешил… — Лёша выхватил из своей сумки коробочку духов. — Это тебе, Женя, а это, старик, тебе.
На ладони его сидела мраморная забавная собачка.
— Спасибо, Лёша. Я тронута.
— Сибирская лайка, не иначе. — Олег рассматривал статуэтку.
— Она самая. Раз уж ты кинолог…
— Старик, я тоже тронут.