[1]
А бой между тем разгорался.
Взять комендатуру, вообще, расположившуюся на территории педучилища военную базу — это была для боевиков наипервейшая задача. Расчет, конечно, строился на внезапность нападения и превосходящие силы дудаевцев — их стволов было раза в три больше, и эти стволы поливали сейчас смертоносным свинцом всё живое за забором педучилища. Единственное преимущество у федералов — стены, да корректировщик огня на крыше главного, учебного корпуса училища. Но и боевики палили из квартир, тоже были хорошо защищены…
В помощь осажденному Гудермесу из Грозного волей начальства выдвинулись резервные подразделения Северо-Западного округа внутренних войск. Но все три блокпоста вокруг города была уже в руках боевиков, а значит, они контролировали дороги, подходы к Гудермесу.
У блокпостов, в засадах, шла партизанская война: из гранатомётов подбивались первая и последняя машины колонны, спешившей на помощь, а остальные методично и хладнокровно расстреливались. Потери были большие…
И всё же к комендатуре, к окружённым и блокированным омоновцам из Вологды и калининградскому СОБРу, подмога прибывала.
Уже в десятом часу утра, когда совсем рассвело и отчётливо было видно поле боя, Олег, стрелявший из своего укрытия короткими очередями, видел, как через их транспортный КПП прорывались четыре бронетранспортёра с эмблемами «ВВ» (внутренние войска) и «Урал» с миномётчиками. Вернее, сначала он услышал ожесточенную автоматную стрельбу, глянул в сторону ворот: боевики, заметив приближающуюся колонну бронемашин и грузовик, перенесли весь огонь на эти цели.
Теперь самим прорвавшимся нужна была помощь: бойцы, сидевшие на броне, и минометчики в грузовике, крытом брезентовым верхом, оказались в ловушке: двор педучилища простреливался практически со всех сторон. По остановившимся машинам боевики вели прицельный, злорадный огонь — бойцов расстреливали беспощадно, совсем как танкистов и тех же бэтээрщиков в Новогоднюю ночь год назад, в девяносто четвертом, на площадях Грозного…
И снова вдруг вспомнилось Олегу наставление полковника Колчина: «Хочешь остаться в живых… режь брезент… держи автомат наготове…»
Сейчас, под жутким огневым натиском боевиков, бойцы, кто сидел в «Урале», мешая друг другу, не видя противника, не имея возможности оказать ему сопротивление, прыгали через задний борт и многие тут же падали — раненые и убитые, не понявшие, почему так бессмысленно и бездарно кончилась вдруг их молодая жизнь.
Но были и уцелевшие — не струсившие, не спасовавшие, каким-то чудом увернувшиеся от пуль, понимающие, что в этой ситуации нужно только воевать, продолжать бой — в этом спасение.
Выбить боевиков из их квартир-укрытий, с крыш и балконов могла сейчас малая артиллерия — минометы, эти простейшие современные мортиры, бьющие, однако, прицельно и довольно точно. Понимали это и боевики, и потому ни на секунду не снижали интенсивность огня — били и били, прежде всего, по «Уралу».
На помощь мечущимся миномётчикам бросились собровцы, они были ближе всех к грузовику. Таскали стволы и боеприпасы вместе с оставшимися в живых или легкоранеными бойцами, номерами боевых расчетов, а те из обороняющих базу, кто был с этой стороны здания педучилища, поддерживали их огнем.
Всё больше и больше становилось неподвижных тел у бэтээров и «Урала», всё громче кричали раненые, просящие о помощи, погиб, не успев даже открыть дверцу машины, и командир миномётчиков в капитанских погонах (Олег на мгновение увидел его широко открытый в мучительном, смертном крике рот), но всё же несколько миномётов удалось спасти, их утащили в недоступные для автоматного огня укрытия, и скоро ахнула мина, за ней вторая, третья…
Но лишь через несколько часов этого кровопролитного, изнурительного боя им, федералам, удалось переменить ситуацию в свою пользу, — подоспела ещё помощь из Грозного, теперь взялись непосредственно за дома, в которых засели боевики, выкуривали их огнем и едким газом, и к быстрым, зимним сумеркам бой постепенно затих.
Но на полное освобождение Гудермеса от боевиков ушла целая неделя.
В этом бою никто из опергруппы капитана Смирнова не пострадал — повезло офицерам.
Задача эта была не из простых, но виновных нужно было установить и наказать.
Сил теперь в Гудермесе по распоряжению главоперштаба прибавилось: многократно возросла охрана железнодорожного вокзала и больницы, усилены блокпосты на въездах в город, а об омоновской базе, «военном городке», и говорить нечего: кровь погибших и раненых требовала отмщения, бдительности, чёткости в выполнении поставленных задач, инициативы и упреждающих действий.
Как известно, одним из эффективных ударов по противнику является нарушение управления его войсками. Во все времена спецназ и разведка охотились за военачальниками, руководителями боевых действий. Не стала в этом отношении исключением и Чечня — главари бандформирований, полевые командиры, сам Дудаев, а позже Масхадов, Закаев, Басаев, Яндарбиев… всегда были целью номер один для ФСБ, ГРУ и милиции.
Идёт эта незримая война-охота за лидерами и по сей день.
… Засаду у дома Вахи Бероева велел организовать комендант Гудермеса, подполковник Коржов. Иван Алексеевич вызвал в очередной раз капитана Смирнова, сказал сурово:
— Вот что, Алексей. Давай-ка, представь мне этого Ваху живого или мёртвого. Хватит с ним возиться. Разведка доложила, что в нападении на город он сыграл значительную роль — организовывал боевиков, распределял их по объектам нападения, руководил одним из отрядов. Вообще, штабу Рамзана Гадуева оказал, как местный житель, неоценимую помощь.
— Да, похоже, — кивнул Смирнов.
— Не похоже, а так оно и есть, — голос Коржова стал ещё более жёстким. — Тут мы с тобой много прошляпили, — То, что вы находили стволы, взрывчатку, — всё это хорошо, но, как показала жизнь, это были крохи. Что-то мы недосмотрели, расслабились, пожалуй. Вот и заплатили…
— Мы свою работу делали, Иван Алексеевич, — возразил Смирнов. — В конце концов, в моей опергруппе пятеро, не считая собаки.
Коржов мрачно помолчал, передвинул папки на столе. Сказал раздраженно:
— Да все свою работу делали, капитан! Разведка, ОМОН, СОБР, штаб… А боевики двумя батальонами взяли да и вошли в город. По одному ли, кучей — это сейчас неважно. Вот тут, под боком у нас с тобой сидели! — он кинул гневный взгляд на окна пятиэтажек за забором. — Наверное, в бинокли сюда, в мой кабинет заглядывали…
Смирнов тоже глянул в окно, но промолчал — да и что тут можно было сказать?! Враг хитер и коварен, и в каждой войне защитники Отечества учатся защищать его по-новому, набираясь опыта, знаний, и расплачиваясь при этом жизнями, очень дорогой ценой. И всегда при этом — во всех практически несчастьях, катастрофах, боевых поражениях — присутствует так называемый «человеческий фактор»: кто-то чего-то не выполнил, недосмотрел, недодумал, проявил халатность… Впрочем, аналитику критиковать и советовать легко, а как бы он сам, лично, повёл себя в той или иной ситуации, в боевой обстановке?…
Тот ещё вопрос. Но в любом случае во всех делах, в том числе и военных, вершить судьбы людей, должны профессионалы — подготовленные и ответственные люди. Нужно уметь просчитывать шаги противника, думать о своих солдатах — тогда потерь будет значительно меньше.
— Рамзана нам, думаю, не достать, — продолжал Коржов. — Это задачка для ФСБ, они за ним охотятся. А Ваха — наш, местный. Он где-то рядом, я это чувствую. Хитёр и осторожен, да, чужими руками жар загребает. Но дома бывает.
— Мне бы ещё пяток толковых ребят, Иван Алексеевич, — сказал Смирнов. — Чтобы круглосуточное наблюдение за его домом организовать. Там, рядом, есть двухэтажный заброшенный дом, наблюдать удобно.
— Хоть целый взвод бери, Алексей! Я скажу Нуйкову. Главное, чтобы результат был.
— Задачу понял. Постараюсь выполнить, товарищ подполковник!
— Хорошо, старайся. И вот ещё что, Алексей: Залимхану про операцию ничего не говори, не надо. Сами будем теперь действовать. Залимхан хоть и коллега твой, опер, а прежде всего чеченец. Что у него в голове — черт его знает! И Аллах, пожалуй, тоже. Да мне и в разведке намекнули, что Залимхан может быть причастен к нападению боевиков. Если и сам в ночной этой пальбе против нас с тобой не участвовал, то какие-нибудь дельные советы Вахе, а то и самому Гадуеву давал… Контрразведка занимается сейчас, допрашивает пленных. Глядишь, что-нибудь интересное про Залимхана и всплывёт.
— Стрелять по нашим Залимхан может быть и не стрелял, но о нападении на город знал, — предположил Смирнов.
— Да, скорее всего, — согласился Коржов. — Поэтому действуй самостоятельно и в обстановке полной секретности.
… Ваха появился дома на четвертые сутки засады. Ночью.
Возник вдруг во дворе некий мужской силуэт, мелькнул возле гаража и сейчас же пропал. Потом тихо заскрипели ворота, силуэт шмыгнул в гараж, и снова всё стихло.
Гудермес спал или только притворялся, что спал, ибо время от времени, носились по плохо освещенным улицам легковушки, кое-где светились в домах окна, бодрствовала милиция, работал вологодский ОМОН — патрулировал улицы города.
Ворота гаража снова открылись, теперь силуэтов было два — пригнувшись, они торопливо перебежали к крыльцу. Потом загорелся свет в дальней, не с улицы, комнате, и тут же пригас — задёрнули штору.
— Ну вот, птичка в клетке, — произнес Смирнов, — нынче опергруппа сидела в засаде в полном составе, даже с Линдой. — Осталось нам захлопнуть дверцу.
Это был самый ответственный и опасный момент операции: два боевика в доме, вполне возможно, что они с оружием, значит, бой, стрельба неминуемы.
По рации, назвав свой позывной, Смирнов, приглушив голос, произнес условную фразу:
— КАПКАН 3АРЯЖЕН.
— Принято.
Там, в комендатуре, тотчас заработал оперативный механизм: по заранее обговоренному маршруту к известному адресу выехала группа захвата ОМОНа.
Потекли томительные минуты ожидания — самые нервные для оперативников. Ваха мог выкинуть уже в следующий миг что-нибудь непредусмотренное: уйти со своим напарником в ночь, с той, непросматриваемой, стороны дома, или завести свою «Ниву» и укатить, иди почувствовать наблюдение — значит, он успеет схватить автомат, а два ствола под защитой добротного кирпичного дома — это серьёзное препятствие для группы захвата.
Но — тихо в доме, отсюда, с крыши, где оборудован наблюдательный пункт оперативников, через разбитое слуховое окно не слышно во дворе Вахи Бероева ни звука.
— Шорохов и Шевцов со мной, Рыжков с Александровым — в гараж, — отдавал Смирнов последние указания. — Олег, повнимательнее там, в гараже. Пусть Линда хорошо понюхает.
— Понял, товарищ капитан.
Олег ответил также полушепотом — меры предосторожности сейчас не лишние. Ощутил вдруг, что пальцы, сжимающие автомат, слегка подрагивали — что ждёт их всех, и каждого в отдельности, уже через две-три минуты, как только подъедет группа захвата? Придется брать безвестного этого Ваху и его напарника штурмом или всё обойдется без выстрелов?
Омоновцы явились буквально в следующее мгновение. Оставили машину поодаль, бесшумно, цепочкой, пробежали вдоль заборов соседних домов, один из них перемахнул через ворота дома Бероева, открыл их. Остальные, всё также бесшумно, вбежали во двор, рассредоточились — кто стал у крыльца с автоматом наизготовку, кто у окна. Убежать теперь незамеченным из дома было невозможно.
Старший группы захвата застучал в дверь:
— Бероев, открывай! Милиция! Ваха, слышишь меня?!
Тишина.
Потом шаркающие шаги в коридоре, женский голос:
— Никого здесь нету! Чего барабаните по ночам? Какая ещё милиция?!
Это был голос матери Вахи, оперативникам он был известен.
— Откройте дверь! Или будем взрывать! — это уже приказывал капитан Смирнов, надеясь на то, что мать Вахи помнит его. — Дом окружён! Никто отсюда не выйдет!
В доме явно совещались. Потом в дальней комнате с грохотом распахнулись створки окна, в проём вывалился бородатый, в берете, человек, и угодил прямо в руки омоновцев. Это и был Ваха Бероев.
— Ответите за всё!… Найдём!… — злобно шипел он.
— Второй где?
— Никого больше нет. Женщины и дети!… Я домой, пришёл, почему задерживаешь?!
— В комендатуре тебе всё объяснят! — омоновец в чёрной маске прикладом подталкивал Ваху к воротам. — Пошёл!
А Олег с Линдой в это время осматривали гараж. Нашли два автомата с парными, скрученными изолентой магазинами. Оружие было запрятано в смотровой яме, да так искусно, что, конечно же, человек тайник не нашёл бы.
Второго боевика нашли в смешном для обученной собаки месте — в платяном шкафу. Вылез оттуда перепуганный, с трясущимися руками парень лет шестнадцати, затравленно смотрел на лающую на него собаку, на вопросы капитана Смирнова отвечал невпопад:
— В шкаф я так залез… просто. Живу рядом, зашел к дяде в гости… Я по комендатуре не стрелял… На вокзале был, да, но я там… просто смотрел… интересно.
— Как людей убивали — это тебе интересно?!
— Я не знаю… Я не убивал.
— Автомат в гараже… твой?
— Я не знаю ничего… Какой автомат?
— Правое плечо покажи!
Парень показал — следы от приклада, синяки, на правом плече были.
— А говоришь, не стрелял!… Граната зачем в кармане? Линда, вон, тебя по ней, и нашла.
— Я… я продать хотел… Это не моя!
— Зовут тебя как?
— Имран.
— Тоже Бероев?
— Да. Ваха мой дядя, я же сказал.
— Ну, иди в машину, разберемся в комендатуре.
Пошли толпой со двора Бероевых, за спинами омоновцев выли женщины, сыпали вслед проклятия:
— Русские, вам отомстят за Ваху!
— Сами бандиты!… Отпусти Имрана, он ещё ребенок!
— Наши вернутся в Гудермес! Они вам снова кровавую баню устроят!…
В ту ночь все эти оскорбления и угрозы воспринимались пустым сотрясением воздуха — мало ли что могли кричать разозленные женщины, у которых уводили в неизвестность мужа и племянника?!
А женщины, окружённые плачущими, проснувшимися от шума детьми, бежали за омоновцами до самой машины, всё пытались отнять Ваху и Имрана, а потом, когда грузовик тронулся, потрясали кулаками:
— Наши мужчины вернутся, русские!
— Имран, не говори им ничего, сынок! Я утром к прокурору пойду!
Лаяла в темноту, на оставшихся на улице женщин, возбужденная Линда, Олег гладил её по спине, уговаривал:
— Ладно тебе, хватит. Кричать они имеют право.
Ваха сидел мрачный, насупленный, зелёный его берет с оскаленной волчьей мордой сполз на самые глаза. Ни к кому конкретно не обращаясь, он уронил сквозь зубы:
— А вам, ментяры, за меня и правда отомстят!…
И согнулся под ударом, смолк, — чей-то увесистый кулак ахнул его сзади, в шею.
Глава седьмая
А бой между тем разгорался.
Взять комендатуру, вообще, расположившуюся на территории педучилища военную базу — это была для боевиков наипервейшая задача. Расчет, конечно, строился на внезапность нападения и превосходящие силы дудаевцев — их стволов было раза в три больше, и эти стволы поливали сейчас смертоносным свинцом всё живое за забором педучилища. Единственное преимущество у федералов — стены, да корректировщик огня на крыше главного, учебного корпуса училища. Но и боевики палили из квартир, тоже были хорошо защищены…
В помощь осажденному Гудермесу из Грозного волей начальства выдвинулись резервные подразделения Северо-Западного округа внутренних войск. Но все три блокпоста вокруг города была уже в руках боевиков, а значит, они контролировали дороги, подходы к Гудермесу.
У блокпостов, в засадах, шла партизанская война: из гранатомётов подбивались первая и последняя машины колонны, спешившей на помощь, а остальные методично и хладнокровно расстреливались. Потери были большие…
И всё же к комендатуре, к окружённым и блокированным омоновцам из Вологды и калининградскому СОБРу, подмога прибывала.
Уже в десятом часу утра, когда совсем рассвело и отчётливо было видно поле боя, Олег, стрелявший из своего укрытия короткими очередями, видел, как через их транспортный КПП прорывались четыре бронетранспортёра с эмблемами «ВВ» (внутренние войска) и «Урал» с миномётчиками. Вернее, сначала он услышал ожесточенную автоматную стрельбу, глянул в сторону ворот: боевики, заметив приближающуюся колонну бронемашин и грузовик, перенесли весь огонь на эти цели.
Теперь самим прорвавшимся нужна была помощь: бойцы, сидевшие на броне, и минометчики в грузовике, крытом брезентовым верхом, оказались в ловушке: двор педучилища простреливался практически со всех сторон. По остановившимся машинам боевики вели прицельный, злорадный огонь — бойцов расстреливали беспощадно, совсем как танкистов и тех же бэтээрщиков в Новогоднюю ночь год назад, в девяносто четвертом, на площадях Грозного…
И снова вдруг вспомнилось Олегу наставление полковника Колчина: «Хочешь остаться в живых… режь брезент… держи автомат наготове…»
Сейчас, под жутким огневым натиском боевиков, бойцы, кто сидел в «Урале», мешая друг другу, не видя противника, не имея возможности оказать ему сопротивление, прыгали через задний борт и многие тут же падали — раненые и убитые, не понявшие, почему так бессмысленно и бездарно кончилась вдруг их молодая жизнь.
Но были и уцелевшие — не струсившие, не спасовавшие, каким-то чудом увернувшиеся от пуль, понимающие, что в этой ситуации нужно только воевать, продолжать бой — в этом спасение.
Выбить боевиков из их квартир-укрытий, с крыш и балконов могла сейчас малая артиллерия — минометы, эти простейшие современные мортиры, бьющие, однако, прицельно и довольно точно. Понимали это и боевики, и потому ни на секунду не снижали интенсивность огня — били и били, прежде всего, по «Уралу».
На помощь мечущимся миномётчикам бросились собровцы, они были ближе всех к грузовику. Таскали стволы и боеприпасы вместе с оставшимися в живых или легкоранеными бойцами, номерами боевых расчетов, а те из обороняющих базу, кто был с этой стороны здания педучилища, поддерживали их огнем.
Всё больше и больше становилось неподвижных тел у бэтээров и «Урала», всё громче кричали раненые, просящие о помощи, погиб, не успев даже открыть дверцу машины, и командир миномётчиков в капитанских погонах (Олег на мгновение увидел его широко открытый в мучительном, смертном крике рот), но всё же несколько миномётов удалось спасти, их утащили в недоступные для автоматного огня укрытия, и скоро ахнула мина, за ней вторая, третья…
Но лишь через несколько часов этого кровопролитного, изнурительного боя им, федералам, удалось переменить ситуацию в свою пользу, — подоспела ещё помощь из Грозного, теперь взялись непосредственно за дома, в которых засели боевики, выкуривали их огнем и едким газом, и к быстрым, зимним сумеркам бой постепенно затих.
Но на полное освобождение Гудермеса от боевиков ушла целая неделя.
В этом бою никто из опергруппы капитана Смирнова не пострадал — повезло офицерам.
* * *
Как только стихла стрельба, и боевики частью ушли из Гудермеса, а иные снова превратилась в «мирных жителей», объединенные силы ОМОН, СОБРа и уголовного розыска снова взялись за дело: нужно было найти и привлечь к ответственности тех, кто держал в напряжении город в течение восьми дней, кто напал на комендатуру и стрелял в представителей законной российской власти.Задача эта была не из простых, но виновных нужно было установить и наказать.
Сил теперь в Гудермесе по распоряжению главоперштаба прибавилось: многократно возросла охрана железнодорожного вокзала и больницы, усилены блокпосты на въездах в город, а об омоновской базе, «военном городке», и говорить нечего: кровь погибших и раненых требовала отмщения, бдительности, чёткости в выполнении поставленных задач, инициативы и упреждающих действий.
Как известно, одним из эффективных ударов по противнику является нарушение управления его войсками. Во все времена спецназ и разведка охотились за военачальниками, руководителями боевых действий. Не стала в этом отношении исключением и Чечня — главари бандформирований, полевые командиры, сам Дудаев, а позже Масхадов, Закаев, Басаев, Яндарбиев… всегда были целью номер один для ФСБ, ГРУ и милиции.
Идёт эта незримая война-охота за лидерами и по сей день.
… Засаду у дома Вахи Бероева велел организовать комендант Гудермеса, подполковник Коржов. Иван Алексеевич вызвал в очередной раз капитана Смирнова, сказал сурово:
— Вот что, Алексей. Давай-ка, представь мне этого Ваху живого или мёртвого. Хватит с ним возиться. Разведка доложила, что в нападении на город он сыграл значительную роль — организовывал боевиков, распределял их по объектам нападения, руководил одним из отрядов. Вообще, штабу Рамзана Гадуева оказал, как местный житель, неоценимую помощь.
— Да, похоже, — кивнул Смирнов.
— Не похоже, а так оно и есть, — голос Коржова стал ещё более жёстким. — Тут мы с тобой много прошляпили, — То, что вы находили стволы, взрывчатку, — всё это хорошо, но, как показала жизнь, это были крохи. Что-то мы недосмотрели, расслабились, пожалуй. Вот и заплатили…
— Мы свою работу делали, Иван Алексеевич, — возразил Смирнов. — В конце концов, в моей опергруппе пятеро, не считая собаки.
Коржов мрачно помолчал, передвинул папки на столе. Сказал раздраженно:
— Да все свою работу делали, капитан! Разведка, ОМОН, СОБР, штаб… А боевики двумя батальонами взяли да и вошли в город. По одному ли, кучей — это сейчас неважно. Вот тут, под боком у нас с тобой сидели! — он кинул гневный взгляд на окна пятиэтажек за забором. — Наверное, в бинокли сюда, в мой кабинет заглядывали…
Смирнов тоже глянул в окно, но промолчал — да и что тут можно было сказать?! Враг хитер и коварен, и в каждой войне защитники Отечества учатся защищать его по-новому, набираясь опыта, знаний, и расплачиваясь при этом жизнями, очень дорогой ценой. И всегда при этом — во всех практически несчастьях, катастрофах, боевых поражениях — присутствует так называемый «человеческий фактор»: кто-то чего-то не выполнил, недосмотрел, недодумал, проявил халатность… Впрочем, аналитику критиковать и советовать легко, а как бы он сам, лично, повёл себя в той или иной ситуации, в боевой обстановке?…
Тот ещё вопрос. Но в любом случае во всех делах, в том числе и военных, вершить судьбы людей, должны профессионалы — подготовленные и ответственные люди. Нужно уметь просчитывать шаги противника, думать о своих солдатах — тогда потерь будет значительно меньше.
— Рамзана нам, думаю, не достать, — продолжал Коржов. — Это задачка для ФСБ, они за ним охотятся. А Ваха — наш, местный. Он где-то рядом, я это чувствую. Хитёр и осторожен, да, чужими руками жар загребает. Но дома бывает.
— Мне бы ещё пяток толковых ребят, Иван Алексеевич, — сказал Смирнов. — Чтобы круглосуточное наблюдение за его домом организовать. Там, рядом, есть двухэтажный заброшенный дом, наблюдать удобно.
— Хоть целый взвод бери, Алексей! Я скажу Нуйкову. Главное, чтобы результат был.
— Задачу понял. Постараюсь выполнить, товарищ подполковник!
— Хорошо, старайся. И вот ещё что, Алексей: Залимхану про операцию ничего не говори, не надо. Сами будем теперь действовать. Залимхан хоть и коллега твой, опер, а прежде всего чеченец. Что у него в голове — черт его знает! И Аллах, пожалуй, тоже. Да мне и в разведке намекнули, что Залимхан может быть причастен к нападению боевиков. Если и сам в ночной этой пальбе против нас с тобой не участвовал, то какие-нибудь дельные советы Вахе, а то и самому Гадуеву давал… Контрразведка занимается сейчас, допрашивает пленных. Глядишь, что-нибудь интересное про Залимхана и всплывёт.
— Стрелять по нашим Залимхан может быть и не стрелял, но о нападении на город знал, — предположил Смирнов.
— Да, скорее всего, — согласился Коржов. — Поэтому действуй самостоятельно и в обстановке полной секретности.
… Ваха появился дома на четвертые сутки засады. Ночью.
Возник вдруг во дворе некий мужской силуэт, мелькнул возле гаража и сейчас же пропал. Потом тихо заскрипели ворота, силуэт шмыгнул в гараж, и снова всё стихло.
Гудермес спал или только притворялся, что спал, ибо время от времени, носились по плохо освещенным улицам легковушки, кое-где светились в домах окна, бодрствовала милиция, работал вологодский ОМОН — патрулировал улицы города.
Ворота гаража снова открылись, теперь силуэтов было два — пригнувшись, они торопливо перебежали к крыльцу. Потом загорелся свет в дальней, не с улицы, комнате, и тут же пригас — задёрнули штору.
— Ну вот, птичка в клетке, — произнес Смирнов, — нынче опергруппа сидела в засаде в полном составе, даже с Линдой. — Осталось нам захлопнуть дверцу.
Это был самый ответственный и опасный момент операции: два боевика в доме, вполне возможно, что они с оружием, значит, бой, стрельба неминуемы.
По рации, назвав свой позывной, Смирнов, приглушив голос, произнес условную фразу:
— КАПКАН 3АРЯЖЕН.
— Принято.
Там, в комендатуре, тотчас заработал оперативный механизм: по заранее обговоренному маршруту к известному адресу выехала группа захвата ОМОНа.
Потекли томительные минуты ожидания — самые нервные для оперативников. Ваха мог выкинуть уже в следующий миг что-нибудь непредусмотренное: уйти со своим напарником в ночь, с той, непросматриваемой, стороны дома, или завести свою «Ниву» и укатить, иди почувствовать наблюдение — значит, он успеет схватить автомат, а два ствола под защитой добротного кирпичного дома — это серьёзное препятствие для группы захвата.
Но — тихо в доме, отсюда, с крыши, где оборудован наблюдательный пункт оперативников, через разбитое слуховое окно не слышно во дворе Вахи Бероева ни звука.
— Шорохов и Шевцов со мной, Рыжков с Александровым — в гараж, — отдавал Смирнов последние указания. — Олег, повнимательнее там, в гараже. Пусть Линда хорошо понюхает.
— Понял, товарищ капитан.
Олег ответил также полушепотом — меры предосторожности сейчас не лишние. Ощутил вдруг, что пальцы, сжимающие автомат, слегка подрагивали — что ждёт их всех, и каждого в отдельности, уже через две-три минуты, как только подъедет группа захвата? Придется брать безвестного этого Ваху и его напарника штурмом или всё обойдется без выстрелов?
Омоновцы явились буквально в следующее мгновение. Оставили машину поодаль, бесшумно, цепочкой, пробежали вдоль заборов соседних домов, один из них перемахнул через ворота дома Бероева, открыл их. Остальные, всё также бесшумно, вбежали во двор, рассредоточились — кто стал у крыльца с автоматом наизготовку, кто у окна. Убежать теперь незамеченным из дома было невозможно.
Старший группы захвата застучал в дверь:
— Бероев, открывай! Милиция! Ваха, слышишь меня?!
Тишина.
Потом шаркающие шаги в коридоре, женский голос:
— Никого здесь нету! Чего барабаните по ночам? Какая ещё милиция?!
Это был голос матери Вахи, оперативникам он был известен.
— Откройте дверь! Или будем взрывать! — это уже приказывал капитан Смирнов, надеясь на то, что мать Вахи помнит его. — Дом окружён! Никто отсюда не выйдет!
В доме явно совещались. Потом в дальней комнате с грохотом распахнулись створки окна, в проём вывалился бородатый, в берете, человек, и угодил прямо в руки омоновцев. Это и был Ваха Бероев.
— Ответите за всё!… Найдём!… — злобно шипел он.
— Второй где?
— Никого больше нет. Женщины и дети!… Я домой, пришёл, почему задерживаешь?!
— В комендатуре тебе всё объяснят! — омоновец в чёрной маске прикладом подталкивал Ваху к воротам. — Пошёл!
А Олег с Линдой в это время осматривали гараж. Нашли два автомата с парными, скрученными изолентой магазинами. Оружие было запрятано в смотровой яме, да так искусно, что, конечно же, человек тайник не нашёл бы.
Второго боевика нашли в смешном для обученной собаки месте — в платяном шкафу. Вылез оттуда перепуганный, с трясущимися руками парень лет шестнадцати, затравленно смотрел на лающую на него собаку, на вопросы капитана Смирнова отвечал невпопад:
— В шкаф я так залез… просто. Живу рядом, зашел к дяде в гости… Я по комендатуре не стрелял… На вокзале был, да, но я там… просто смотрел… интересно.
— Как людей убивали — это тебе интересно?!
— Я не знаю… Я не убивал.
— Автомат в гараже… твой?
— Я не знаю ничего… Какой автомат?
— Правое плечо покажи!
Парень показал — следы от приклада, синяки, на правом плече были.
— А говоришь, не стрелял!… Граната зачем в кармане? Линда, вон, тебя по ней, и нашла.
— Я… я продать хотел… Это не моя!
— Зовут тебя как?
— Имран.
— Тоже Бероев?
— Да. Ваха мой дядя, я же сказал.
— Ну, иди в машину, разберемся в комендатуре.
Пошли толпой со двора Бероевых, за спинами омоновцев выли женщины, сыпали вслед проклятия:
— Русские, вам отомстят за Ваху!
— Сами бандиты!… Отпусти Имрана, он ещё ребенок!
— Наши вернутся в Гудермес! Они вам снова кровавую баню устроят!…
В ту ночь все эти оскорбления и угрозы воспринимались пустым сотрясением воздуха — мало ли что могли кричать разозленные женщины, у которых уводили в неизвестность мужа и племянника?!
А женщины, окружённые плачущими, проснувшимися от шума детьми, бежали за омоновцами до самой машины, всё пытались отнять Ваху и Имрана, а потом, когда грузовик тронулся, потрясали кулаками:
— Наши мужчины вернутся, русские!
— Имран, не говори им ничего, сынок! Я утром к прокурору пойду!
Лаяла в темноту, на оставшихся на улице женщин, возбужденная Линда, Олег гладил её по спине, уговаривал:
— Ладно тебе, хватит. Кричать они имеют право.
Ваха сидел мрачный, насупленный, зелёный его берет с оскаленной волчьей мордой сполз на самые глаза. Ни к кому конкретно не обращаясь, он уронил сквозь зубы:
— А вам, ментяры, за меня и правда отомстят!…
И согнулся под ударом, смолк, — чей-то увесистый кулак ахнул его сзади, в шею.
Глава седьмая
Ваха оказался важной птицей — ходил в заместителях у Рамзана Гадуева, надо полагать, много знал, и потому из ГУОШ дали команду: доставить Бероева под усиленной охраной в Грозный.
Пацана этого, Имрана, оставили в Гудермесе: нужно было провести очные ставки с задержанными боевиками, уточнить кое-какие моменты нападения на город, о которых юный этот Бероев мог знать. Но особых планов в отношении Имрана следствие не строило — слишком он был молод.
Ваху решено было отправить в Грозный уже на следующее после задержания утро. Сначала Коржов наметил снарядить целую колонну: БТР, «Урал» с омоновцами или собровцами. Подполковник вызвал командиров подразделений: мнения разделились. И Нуйков, и Смирнов, и собровец Маслов в один голос заявили, что это глупо. О том, что Бероев-старший задержан, боевики наверняка знают — его жена постаралась сообщить кому надо, и Рамзан Гадуев вполне мог уже дать соответствующую команду о наблюдении за воротами комендатуры и контроле на шоссе. Да и просто сама по себе небольшая колонна привлечет к себе внимание, ясно же, что БТР охраняет нечто важное. Стоит ли рисковать?
— Завтра в Грозный идёт мой «Урал», — сказал Нуйков. — По хозяйственным делам. Деньги надо получить, продукты, отчет повезём в ГУОШ. Я сам еду. Вот и давайте Ваху этим рейсом доставим. Кому в голову придёт, что такого важного боевика везут на неприметном грузовике?… Пусть Смирнов со своей группой сопровождает его, моих парней пару-тройку возьму, или, вон Маслов своих собровцев посадит.
Коржов помедлил.
— Мысль, конечно, интересная. Можно рискнуть, но с другой стороны есть приказ: одиночные военные машины на шоссе не выпускать.
— Иван Алексеевич, да я сколько раз уже ездил! — Нуйков театрально развел руками, — Забыл, что ли?
— Да не забыл я, Володя! — поморщился комендант. — Раз на раз не приходится, сам знаешь. Да ещё после всей этой заварушки в Гудермесе. Одно дело за тушёнкой съездить, а другое — приказ начальства выполнить, арестованного везти. Да ещё такого, как Ваха Бероев. Гадуев, не иначе, план уже разработал как его вызволить.
Нуйков загорячился:
— Во-первых, давайте дезу чеченам дадим — мол, увезли уже Ваху, вчера ночью. Во-вторых…
— И во-вторых, и в-третьих, товарищ майор, — перебил Коржов, — не будем рисковать. Никаких ночных поездок! Езжайте завтра утром, из Хасавюрта колонна идёт, у нас на блокпосту она будет где-то около десяти, вот с ними и катите.
На том и порешили.
— А насчет дезинформации… — продолжал комендант. — Смирнов, останься-ка, помозгуем.
Велел капитану, когда все вышли из кабинета: — Позвони-ка своему корефану, проинформируй насчёт Вахи.
— Понял!
Смирнов вызвал по телефону Залимхана, сказал ему, мол, задерживаешь сведения о нападавших на железнодорожный вокзал, срочно нужны фамилии для сверки, Ваха Бероев — а он уже в Грозном, сегодня ночью увезли… Так вот, Ваха назвал кое-кого, поторопись теперь ты, Залимхан, сведения нужны срочно, ГУОШ запросил.
— Вот, заодно, и проверим его, — Коржов глазами показал на трубку телефона, когда Смирнов положил ее.
Залимхан позвонил примерно через час, назвал несколько фамилий, и Смирнов похвалил его, намеренно коверкая язык:
— Маладэць! Прадалжай в том же духэ!
Оба рассмеялись и остались довольны друг другом.
… Утром явилась к воротам базы Марьям со своим лотком, увидела Олега, который направлялся к «Уралу», спросила:
— Уезжаешь, Олег? Покупать ничего не будешь? Я сигареты принесла, булочки свежие.- Нет, спасибо, Марьям. Начальство тут недалеко посылает, на блокпост надо сгонять… Потом, может быть, вечером.
— А-а… Ну ладно, я после обеда приду. Ребята мне минеральку заказывали.
Она так и сказала — «минеральку», очень мягко. И простодушно улыбнулась при этом, лицо женщины выражало заботу и заметное огорчение, что постоянный её покупатель куда-то уезжает.
Ваха — в наручниках и с мешком на голове — сидел уже в грузовике, у самой кабины, за спинами омоновцев и опергруппы капитана Смирнова, отсюда, от транспортного КПП, людей в кузове «Урала» не было видно, был прикрыт пологом и задний борт. Ждали, собственно, Нуйкова: — майор давал какие-то последние указания своему заместителю там, в здании. А Олег привязывал Линду у будки, иначе она могла бы побежать вслед за машиной. Он наказал ей на прощание: «Сидеть! Жди!» И Линда, как всякая служивая собака, дисциплинированно махнула хвостом — поняла, дескать, хозяин, будет исполнено.
Он побежал к «Уралу», на бегу оглянулся — Линда смотрела ему вслед жалостливыми, встревоженными глазами. Олег долго потом, много дней спустя, будет вспоминать этот необычный, какой-то умоляющий, взгляд Линды.
Ах, если бы собаки умели говорить и рассказывать о своих, предчувствиях! Линда сказала бы своему хозяину, что слышала и видела, как тихая эта торговка, Марьям, свернув за угол здания, совсем рядом с будкой, выхватила из кармана куртки маленький мобильный телефон и негромко доложила:
— Залимхан, это я. Ваха там, в «Урале». Они сейчас уезжают.
Если бы Линда умела говорить!…
Майор Нуйков не стал ждать автоколонну из Хасавюрта.
Связавшись с блокпоста с её головной машиной, он узнал, что один из автомобилей, а именно бензовоз, заглох в пути, сейчас с ним возится целый водительский консилиум, когда сделают — неизвестно.
— Поехали! — бросил Нуйков, садясь в кабину «Урала» и захлопывая дверцу. — Тут мы до вечера можем простоять. А в Грозном через полтора часа будем, так, Андреев?
Старшина, сидевший, за рулем, пожал плечами. Приказ начальника, как известно, закон для подчинённого. Но всё же старшина заметил:
— Туда-то мы всегда успеем.
Намёка и двусмысленности этого замечания Нуйков не понял, скомандовал: «Вперёд!», и «Урал» послушно покатил.
В кабине — тёплой и довольно просторной — трое: сам Нуйков, водитель Андреев и ещё один офицер, молчаливый, держащийся за щёку (ныл зуб) старший лейтенант. В разговоре он не участвовал — как решит командир, так пусть и будет.
День им выпал не солнечный, серый, но безветренный, тихий, шоссе — чистое, довольно широкое, федеральная трасса, идущая в Дагестан и далее, в Азербайджан. Военный их грузовик бежал напористо, педаль газа слушался хорошо. Мурлыкал что-то зарубежное, картавое, транзистор, примотанный скотчем к «торпеде», приборной панели, старшина, слушая музыку, машинально постукивал кончиками пальцев по колесу руля, но лицо его при этом было хмурым, заметно напряжённым; старлей задремал, пригревшись в уголке кабины, а майор Нуйков курил, беззаботно поглядывая по сторонам.
«Вечно Иван Алексеевич страху нагоняет, — думал о коменданте Нуйков. — Чеченам хорошо врезали в Гудермесе, Гадуев не скоро теперь очухается, прячется где-то, волчара… Ну, ничего, доберёмся и до тебя. Ваха у нас, некоторые из твоих ближайших тоже за решеткой. Так, по одному, и переловим, ничего. Побегай пока, Рамзан.»
В кузове — дорожный мужской разговор, анекдоты.
Один из омоновцев донимал Александрова расспросами о собаках:
— Слышь, Олег, а знаешь, почему кобель возле столба, или, там, у дерева, ногу задирает?
Чувствуя подначку, все в кузове заулыбались, насторожились.
— Ну… так ему нужду удобнее справлять.
— А вот и нет. В далекие времена, когда собаки ещё волками были, не приручены человеком, один кобель поливал дерево, а оно упало на него и придавило. С тех пор они его лапой и поддерживают.
— Го-го-го…
— Ха-ха-ха…
Смеялись все, даже Ваха, с головы которого сняли мешок, усмехался, анекдот ему, видно, тоже понравился.
— А вот ещё, про волка, — продолжал омоновец, поудобнее положив автомат на колени. — Пришел, значит, волк к бабушке, съел, её, потом лёг в постель, чепчик надел и ждёт Красную Шапочку. Та пришла, накормила бабушку свежими пирожками, легла рядом и спрашивает:
— Бабушка, а отчего у тебя также большие ушки?
— Это чтобы лучше слышать тебя, внученька.
— Бабушка, а отчего у тебя такие глаза круглые? И светятся.
— Чтобы лучше видеть тебя, внученька.
— Бабушка, а отчего у тебя такой твёрдый хвостик?
— Это не хвостик, внученька, — сказал волк и густо покраснел.
Тут уже весь кузов «Урала» зашёлся в дружном хохоте, а Нуйков в кабине обернулся к стеклу — чего они там веселятся?!
Посмеялись, закурили, кто хотел. За задним бортом убегала серая лента зимнего уже шоссе, обочины были слегка присыпаны снегом, мелькали голые кусты придорожной «зелёнки».
Олег думал о Марине — как она там? Чем занята сейчас, в эти минуты? Скорее всего, на питомнике, возится со своим Гарсоном, «повышает его квалификацию». Он улыбнулся при этом, вспомнив её же слова — Марина очень любила своего четвероногого друга, гордилась им. Да Гарсон этого и заслуживал, квалификация его действительно была высокой.
Вспомнил он и свои споры с Мариной — о дружбе, верности, преданности. Даже читал ей свои стихи на эту тему:
Олег понимал, что стихи его несовершенны, что над ними надо работать и работать, но они были искренни, отражали то, что жило в его душе и рвалось наружу. Ему очень хотелось выразить свои чувства к Марине именно стихами, может даже целой поэмой, ведь так много хочется сказать любимой, а слова, тем более в стихах, подобрать непросто, ой как непросто!… Посоветоваться бы с кем-нибудь, знающих тайны поэзии, порасспрашивать: как, мол, написать одной-единственной, только ей, но так, чтобы она поняла и почувствовала всю чистоту и глубину его чувства, чтобы поверила и решила для себя: вот он, моя половинка, вот кому я должна отдать руку и сердце, с кем мне идти по жизни до самого конца!
Мысли унесли кинолога Александрова очень, далеко: вот Марина в белоснежном платье и фате, а он в черном костюме с бабочкой на рубашке стоят перед строгой официальной дамой, которая спрашивает их — готовы ли они назвать друг друга мужем и женой, и Марина — вся светящаяся счастьем, ни секунды не сомневаясь и не колеблясь, говорит: «Да! Согласна.», и он, не менее счастливый, тоже произносит это замечательное: «Да!» и надевает ей на палец обручальное кольцо…
Пацана этого, Имрана, оставили в Гудермесе: нужно было провести очные ставки с задержанными боевиками, уточнить кое-какие моменты нападения на город, о которых юный этот Бероев мог знать. Но особых планов в отношении Имрана следствие не строило — слишком он был молод.
Ваху решено было отправить в Грозный уже на следующее после задержания утро. Сначала Коржов наметил снарядить целую колонну: БТР, «Урал» с омоновцами или собровцами. Подполковник вызвал командиров подразделений: мнения разделились. И Нуйков, и Смирнов, и собровец Маслов в один голос заявили, что это глупо. О том, что Бероев-старший задержан, боевики наверняка знают — его жена постаралась сообщить кому надо, и Рамзан Гадуев вполне мог уже дать соответствующую команду о наблюдении за воротами комендатуры и контроле на шоссе. Да и просто сама по себе небольшая колонна привлечет к себе внимание, ясно же, что БТР охраняет нечто важное. Стоит ли рисковать?
— Завтра в Грозный идёт мой «Урал», — сказал Нуйков. — По хозяйственным делам. Деньги надо получить, продукты, отчет повезём в ГУОШ. Я сам еду. Вот и давайте Ваху этим рейсом доставим. Кому в голову придёт, что такого важного боевика везут на неприметном грузовике?… Пусть Смирнов со своей группой сопровождает его, моих парней пару-тройку возьму, или, вон Маслов своих собровцев посадит.
Коржов помедлил.
— Мысль, конечно, интересная. Можно рискнуть, но с другой стороны есть приказ: одиночные военные машины на шоссе не выпускать.
— Иван Алексеевич, да я сколько раз уже ездил! — Нуйков театрально развел руками, — Забыл, что ли?
— Да не забыл я, Володя! — поморщился комендант. — Раз на раз не приходится, сам знаешь. Да ещё после всей этой заварушки в Гудермесе. Одно дело за тушёнкой съездить, а другое — приказ начальства выполнить, арестованного везти. Да ещё такого, как Ваха Бероев. Гадуев, не иначе, план уже разработал как его вызволить.
Нуйков загорячился:
— Во-первых, давайте дезу чеченам дадим — мол, увезли уже Ваху, вчера ночью. Во-вторых…
— И во-вторых, и в-третьих, товарищ майор, — перебил Коржов, — не будем рисковать. Никаких ночных поездок! Езжайте завтра утром, из Хасавюрта колонна идёт, у нас на блокпосту она будет где-то около десяти, вот с ними и катите.
На том и порешили.
— А насчет дезинформации… — продолжал комендант. — Смирнов, останься-ка, помозгуем.
Велел капитану, когда все вышли из кабинета: — Позвони-ка своему корефану, проинформируй насчёт Вахи.
— Понял!
Смирнов вызвал по телефону Залимхана, сказал ему, мол, задерживаешь сведения о нападавших на железнодорожный вокзал, срочно нужны фамилии для сверки, Ваха Бероев — а он уже в Грозном, сегодня ночью увезли… Так вот, Ваха назвал кое-кого, поторопись теперь ты, Залимхан, сведения нужны срочно, ГУОШ запросил.
— Вот, заодно, и проверим его, — Коржов глазами показал на трубку телефона, когда Смирнов положил ее.
Залимхан позвонил примерно через час, назвал несколько фамилий, и Смирнов похвалил его, намеренно коверкая язык:
— Маладэць! Прадалжай в том же духэ!
Оба рассмеялись и остались довольны друг другом.
… Утром явилась к воротам базы Марьям со своим лотком, увидела Олега, который направлялся к «Уралу», спросила:
— Уезжаешь, Олег? Покупать ничего не будешь? Я сигареты принесла, булочки свежие.- Нет, спасибо, Марьям. Начальство тут недалеко посылает, на блокпост надо сгонять… Потом, может быть, вечером.
— А-а… Ну ладно, я после обеда приду. Ребята мне минеральку заказывали.
Она так и сказала — «минеральку», очень мягко. И простодушно улыбнулась при этом, лицо женщины выражало заботу и заметное огорчение, что постоянный её покупатель куда-то уезжает.
Ваха — в наручниках и с мешком на голове — сидел уже в грузовике, у самой кабины, за спинами омоновцев и опергруппы капитана Смирнова, отсюда, от транспортного КПП, людей в кузове «Урала» не было видно, был прикрыт пологом и задний борт. Ждали, собственно, Нуйкова: — майор давал какие-то последние указания своему заместителю там, в здании. А Олег привязывал Линду у будки, иначе она могла бы побежать вслед за машиной. Он наказал ей на прощание: «Сидеть! Жди!» И Линда, как всякая служивая собака, дисциплинированно махнула хвостом — поняла, дескать, хозяин, будет исполнено.
Он побежал к «Уралу», на бегу оглянулся — Линда смотрела ему вслед жалостливыми, встревоженными глазами. Олег долго потом, много дней спустя, будет вспоминать этот необычный, какой-то умоляющий, взгляд Линды.
Ах, если бы собаки умели говорить и рассказывать о своих, предчувствиях! Линда сказала бы своему хозяину, что слышала и видела, как тихая эта торговка, Марьям, свернув за угол здания, совсем рядом с будкой, выхватила из кармана куртки маленький мобильный телефон и негромко доложила:
— Залимхан, это я. Ваха там, в «Урале». Они сейчас уезжают.
Если бы Линда умела говорить!…
* * *
Майор Нуйков не стал ждать автоколонну из Хасавюрта.
Связавшись с блокпоста с её головной машиной, он узнал, что один из автомобилей, а именно бензовоз, заглох в пути, сейчас с ним возится целый водительский консилиум, когда сделают — неизвестно.
— Поехали! — бросил Нуйков, садясь в кабину «Урала» и захлопывая дверцу. — Тут мы до вечера можем простоять. А в Грозном через полтора часа будем, так, Андреев?
Старшина, сидевший, за рулем, пожал плечами. Приказ начальника, как известно, закон для подчинённого. Но всё же старшина заметил:
— Туда-то мы всегда успеем.
Намёка и двусмысленности этого замечания Нуйков не понял, скомандовал: «Вперёд!», и «Урал» послушно покатил.
В кабине — тёплой и довольно просторной — трое: сам Нуйков, водитель Андреев и ещё один офицер, молчаливый, держащийся за щёку (ныл зуб) старший лейтенант. В разговоре он не участвовал — как решит командир, так пусть и будет.
День им выпал не солнечный, серый, но безветренный, тихий, шоссе — чистое, довольно широкое, федеральная трасса, идущая в Дагестан и далее, в Азербайджан. Военный их грузовик бежал напористо, педаль газа слушался хорошо. Мурлыкал что-то зарубежное, картавое, транзистор, примотанный скотчем к «торпеде», приборной панели, старшина, слушая музыку, машинально постукивал кончиками пальцев по колесу руля, но лицо его при этом было хмурым, заметно напряжённым; старлей задремал, пригревшись в уголке кабины, а майор Нуйков курил, беззаботно поглядывая по сторонам.
«Вечно Иван Алексеевич страху нагоняет, — думал о коменданте Нуйков. — Чеченам хорошо врезали в Гудермесе, Гадуев не скоро теперь очухается, прячется где-то, волчара… Ну, ничего, доберёмся и до тебя. Ваха у нас, некоторые из твоих ближайших тоже за решеткой. Так, по одному, и переловим, ничего. Побегай пока, Рамзан.»
В кузове — дорожный мужской разговор, анекдоты.
Один из омоновцев донимал Александрова расспросами о собаках:
— Слышь, Олег, а знаешь, почему кобель возле столба, или, там, у дерева, ногу задирает?
Чувствуя подначку, все в кузове заулыбались, насторожились.
— Ну… так ему нужду удобнее справлять.
— А вот и нет. В далекие времена, когда собаки ещё волками были, не приручены человеком, один кобель поливал дерево, а оно упало на него и придавило. С тех пор они его лапой и поддерживают.
— Го-го-го…
— Ха-ха-ха…
Смеялись все, даже Ваха, с головы которого сняли мешок, усмехался, анекдот ему, видно, тоже понравился.
— А вот ещё, про волка, — продолжал омоновец, поудобнее положив автомат на колени. — Пришел, значит, волк к бабушке, съел, её, потом лёг в постель, чепчик надел и ждёт Красную Шапочку. Та пришла, накормила бабушку свежими пирожками, легла рядом и спрашивает:
— Бабушка, а отчего у тебя также большие ушки?
— Это чтобы лучше слышать тебя, внученька.
— Бабушка, а отчего у тебя такие глаза круглые? И светятся.
— Чтобы лучше видеть тебя, внученька.
— Бабушка, а отчего у тебя такой твёрдый хвостик?
— Это не хвостик, внученька, — сказал волк и густо покраснел.
Тут уже весь кузов «Урала» зашёлся в дружном хохоте, а Нуйков в кабине обернулся к стеклу — чего они там веселятся?!
Посмеялись, закурили, кто хотел. За задним бортом убегала серая лента зимнего уже шоссе, обочины были слегка присыпаны снегом, мелькали голые кусты придорожной «зелёнки».
Олег думал о Марине — как она там? Чем занята сейчас, в эти минуты? Скорее всего, на питомнике, возится со своим Гарсоном, «повышает его квалификацию». Он улыбнулся при этом, вспомнив её же слова — Марина очень любила своего четвероногого друга, гордилась им. Да Гарсон этого и заслуживал, квалификация его действительно была высокой.
Вспомнил он и свои споры с Мариной — о дружбе, верности, преданности. Даже читал ей свои стихи на эту тему:
… Друг человека — только человек.
Ну а собака… Что же, раз я мент,
То пёс — оружие моё и инструмент.
Таков мой принцип и на том стою.
Возможно, точку зрения мою
Не разделяешь ты, но знаю я—
Помогут не собаки, а друзья,
Когда на сердце станет тяжело,
И ради них я буду жить всему назло…
Олег понимал, что стихи его несовершенны, что над ними надо работать и работать, но они были искренни, отражали то, что жило в его душе и рвалось наружу. Ему очень хотелось выразить свои чувства к Марине именно стихами, может даже целой поэмой, ведь так много хочется сказать любимой, а слова, тем более в стихах, подобрать непросто, ой как непросто!… Посоветоваться бы с кем-нибудь, знающих тайны поэзии, порасспрашивать: как, мол, написать одной-единственной, только ей, но так, чтобы она поняла и почувствовала всю чистоту и глубину его чувства, чтобы поверила и решила для себя: вот он, моя половинка, вот кому я должна отдать руку и сердце, с кем мне идти по жизни до самого конца!
Мысли унесли кинолога Александрова очень, далеко: вот Марина в белоснежном платье и фате, а он в черном костюме с бабочкой на рубашке стоят перед строгой официальной дамой, которая спрашивает их — готовы ли они назвать друг друга мужем и женой, и Марина — вся светящаяся счастьем, ни секунды не сомневаясь и не колеблясь, говорит: «Да! Согласна.», и он, не менее счастливый, тоже произносит это замечательное: «Да!» и надевает ей на палец обручальное кольцо…