Барбакару Анатолий. Я - шулер

   – Хочу, чтобы они сказали. Сами. – Я говорил, глядя на дверь. Обращался к двери. – А то ведь...
   Довыпендривался. Вошла мать Валентины, маленькая полноватая женщина с сухим трагическим лицом.
   – Сережку испугаете, – кротко заметила она. Подошла к кроватке, склонилась над малышом.
   Я вызывающе разглядывал ее спину, молчал.
   – Чем ребенок виноват... – бормотала женщина, возясь над внуком.
   – А кто? – вызывающе спросил я.
   Женщина не ответила.
   – Кто виноват?
   – Кто-кто... Сами знаете.
   – Так, виноват я. Чего ж вы на нее рычите?
   – Связалась с тобой, дуралеем... Живете, как... Чего не распишетесь?..
   – Это мы сами как-нибудь.
   – Восемь лет в институте... Опять академотпуск?
   – Повторный курс. – Я улыбнулся, решил сменить тон на иронично-недоуменный.
   – Чего ты лыбишься? – поинтересовалась Валентина.
   Улыбнулся и ей.
   – В карты играешь... – напомнила мать.
   – Выигрываю...
   – Почему не жить по-людски... Получить диплом, работать... Инженером, а не бог знает кем. Сын – вон какой...
   Пришлось улыбнуться и малышу. Тот радостно рассматривал люстру.
   – Вы много счастья видели? С дипломом? – полюбопытствовал я.
   – А с тобой она его много видела?
   – Много, – легко ответил я. – Вальк, много?
   – Нет. – И после паузы. – Сколько ты принес за последний месяц?
   Я молчал.
   – Сколько? – повторила вопрос Валентина.
   – Нисколько, – подсказала деликатная теща.
   Я долго молчал. Ожесточенно. Глядел на сына.
   – Сколько вам надо? – едко так спросил, зло.
   – Да не в этом дело...
   – Сколько?! – Цепко держался за спинку кроватки. Цепко глядел в нее.
   – Сколько обещал, двести, но каждый месяц, – тоже едко напомнила Валентина.
   – Так. – Я оттолкнулся от спинки. – Тыщи хватит?
   – Дурак, – сказала Валентина.
   – Тогда – две.
   – Ох... – сказала мать.
   – До свидания, – я склонился над кроваткой, потрепал сына за ручонку с видом, мол, ты-то меня понимаешь. Подмигнул ему. – Пока. – И вышел. Они, конечно, думали, что хлопну дверью, но я тихо прикрыл ее...
   Понятия не имел, где достану денег. Жирные клиенты – большая редкость. Погорячился малость с обещанием.
   Пошел на пляж к приятелям-картежникам. Пляжники мне были должны, как раз две тысячи. Когда там, в детской, нес эту гонорную ахинею, этим себя и успокаивал. Хотя знал: денег не отдадут.
   И точно, не дали. Поразводили руками, попросили не отвлекать от игры, внимательно всматривались в карты. Это были не те долги, которые я был вправе жестко потребовать. Во-первых, жулики – свои, родные. Во-вторых, играли в долг, с невнятным сроком отдачи.
   Попытался, конечно, и сам влезть в игру. Увернулись, мерзавцы.
   Потом один из молодых, настолько молодых, что и кличкой не успел обзавестись, Шурой звали, рискнул. Под лукавые взгляды окружающих вяло сыграли пару партий. Ну выудил я у него полтинник. И все... Что с него возьмешь?
   Этот Шурик и раньше был мне неприятен. Вечно торчал здесь, вечно проигрывал. Есть такая категория членов пляжного клуба: кормильцы, вечные жертвы. Он был из этих. Весь какой-то поникший, грузный, ограниченный картами.
   В этот день я ушел ни с чем.
   Через пару дней снова забрел на пляж скорее отдохнуть, чем в расчете на наживу. Плана обогащения все еще не было. Да и какие планы могут быть у игрока, особенно у такого молодого недотепы, как я. Благосостояние жулика, даже матерого, в первую очередь зависит от случая: будет клиент – не будет. Но опытные, конечно, страхуются от неприятных случайностей.
   На пляже сразу обрадовали: мною интересовался Куцый. С Куцым, сорокалетним пронырой-предпринимателем, мы были в уважительных отношениях. Он меня уважал за руки, я его – за то, что он уважал меня. И за пронырливость. Вечно он что-то комбинировал, суетился. И со всеми был в чудесных отношениях.
   Он появился к обеду. Тощий, в свободно болтающихся выцветших плавках спускался по лестнице, держа одежду в руках. До конца лета незагорающая кожа, куцый, блеклый чуб, расстегнутые огромные сандалии на босу ногу. Натуральный алкаш, решивший отоспаться на пляже.
   Устроились на свободном топчане, за спинами играющих.
   – Значит, так, – начал Куцый. – Выезд завтра.
   Я осторожно промолчал.
   – Едем работать в колхоз.
   – Со студентами. – Понимал, что послать его всегда успею.
   Куцый снисходительно кивнул.
   – Пашем месяц. Зарплату получаем яблоками.
   – Лучше сеном, – предложил я.
   Он снова снисходительно кивнул, продолжил:
   – Яблоки отправляем в Россию, в Сибирь. Сдаем по «петушку».
   Значит, по пять рублей. Я насторожился:
   – Сколько яблок?
   – Где-то по две тонны. Как заработаем. Пахать световой день. Без выходных.
   Что-то в этом было. Это «что-то» мне явно нравилось.
   – Едем втроем. Все – в общий котел, потом делим.
   – Кто третий?
   – Шурик.
   – Этот? – Я растерялся.
   – Этот. А что?
   – Я знаю?.. – Что мог ответить? – Какой-то он рыхлый.
   – Наш хлопец. Тихий, правда, но порядочный.
   – Он что, «попал»? – Имелось в виду – проиграл.
   – Да... Его справки. Бабуля его нянчилась с нами в детстве. Возьмем его, бабуле – радость. Завтра в шесть утра – у меня.
   Я подошел к компании, в которой играл Шурик.
   С полчаса постоял за его спиной, понаблюдал за игрой, Шурик немного выигрывал, но все равно нижняя губа его отвисала.
   Он был молод, но уже начинал лысеть. Широкие волосатые бедра и загоревший полосами складчатый живот делали его мешковатым. Глаза у него были широко посаженные, чуть выпуклые. Еврейские глаза. И глядели на все чувственно и как будто огорченно.
   Нет, он был неприятен мне.
   Усмехнулся про себя. «Порядочный». Ну ничего, пусть будет. Представил, как брошу на диван в детской упакованные тыщи. И, не глядя на Валентину с матерью, надменно посюсюкаю с сыном.
   ...Колхозный быт вспоминать неохота... Бараки, в которые загонялись наемники на ночь, завтраки, обеды и ужины из помидоров. Не совсем тот быт, к которому привык преуспевающий шулер. Впрочем, какой, к черту, преус...Колхозный быт вспоминать неохота... Бараки, в которые загонялись наемники на ночь, завтраки, обеды и ужины из помидоров. Не совсем тот быт, к которому привык преуспевающий шулер. Впрочем, какой, к черту, преуспевающий.
   Что с человеком делают обстоятельства?! Я даже возгордился тем, что сделал карьеру: попал в грузчики, колхозную элиту.
   Куцый с Шурой собирали помидоры. Невесело им приходилось: изо дня в день ползать между рядами в жухлом неурожайном поле и зелеными, задубевшими пальцами нащупывать мелкие, часто гнилые овощи.
   В перерывах между погрузками-разгрузками занимался преимущественно тем, что умножал две тонны то на пять, то на семь. Цена на яблоки в этом году в Сибири должна была подрасти. Так объяснил бригадир Сеня.
   Куцый время от времени устраивал с Сеней-прохвостом пикники, в стратегических целях. Тот приписывал нашей троице показатели.
   Так мы работали три недели, а потом...
   Была в бригаде скромная, говорящая с акцентом украинская девушка Наталия. И Куцый, кто бы мог подумать, вздумал ухаживать за ней. И она, тем более кто бы мог подумать, приняла ухаживания. Служебный роман. На виду у всех, как положено, со слухами. Сеня, прохвост, воодушевленный успешными похождениями Куцего, попытался использовать служебное положение.
   Как она ревела, бедная, возле перекошенного ветхого туалета. Уткнувшись Куцему в грудь. Бригадир предупредил, что, если будет отвергнут, Наталия останется без заработка. А у той, видно, любовь.
   Ночью в бараке спросил Куцего, что он себе думает.
   – Та, сколько там осталось. Недельку потерпим – потом разберемся.
   – Потерпишь, значит... – Никогда не обольщался на его счет.
   На следующий день случилось невероятное. Заехал на обед и был ошарашен известием: Шурик хватал Сеню, уважаемого мужчину, за грудки. При всех хватал. Как уверяли, почти молча. Так, кряхтел при этом слегка. Шуру чуток отлупили, сам бригадир и его молодчики из местных.
   Растерянно метнулся в барак.
   Шурик уныло сидел на кровати, сортировал-упаковывал вещи в сумку.
   – Что за фокусы? – постарался спросить сурово.
   – А... – сказал Шурик неопределенно. И стал рыться в вещах.
   – Яблоки снимут, – сузив глаза, я пристально глядел на него.
   – Только мои... снимут, – сказал Шурик.
   Тогда я пошел, побежал в бригадирскую.
   Побили и меня. Несмотря на то что Куцый изо всех сил пытался использовать налаженный контакт с бригадиром.
   К вечеру мы с Шурой вернулись в Одессу. Получив по сто пятьдесят рублей зарплаты. По закону, как положено. С учетом вычетов за питание, за жилье, за услуги... Куцый остался в бригаде.
   В Одессу добирались дизелем, молчали. Мне не давал покоя вопрос: спал ли этот драчун вчера ночью, когда я разговаривал с Куцым?..
   Сухо простились. Шурик понуро побрел к остановке трамвая. Вид его, уходящего, разозлил меня...
   Через год Шурик уже был на пляже всеобщим любимцем. Он играл с непозволительной честностью.
   Год я угробил на то, чтобы сделать из него хоть какое-то подобие профессионала. Это не удалось. Это не могло удаться, потому что он упирался изо всех сил. Редкий тип генетического непрофессионала. И я махнул рукой.
   Вот такой странный дуэт мы организовали.
   Конечно, редкие зачаточные признаки шулерского мастерства он умудрялся демонстрировать, но только в том случае, когда мы с ним оказывались в одной игре, и я принуждал его действовать по уставу. Но стоило чуть замешкаться, и он тут же норовил скатиться в нормальную азартную кустарщину. Впрочем, и в честных играх он большей частью выигрывал, потому как те самые пресловутые жертвы клуба с удовольствием садились с ним.
   Характер его за этот год заметно преобразился.
   Когда вспоминаю его, в первую очередь рисуются почему-то три картинки.
   Первая. Спускаемся к пляжу по аллее в Аркадии. После дождя. Вся аллея в дождевых червях. И Шурик на всем пути тщательно убирает их. С асфальта на землю. Так было не единожды.
   Второе. В его коммуне кошка родила. В спальне... Бабуля перенесла котят на кухню. Кошке это не понравилось; она детенышей перетаскала по одному назад, в спальню. И пошло: бабуля – туда, кошка – обратно. В прихожей Шурик случайно наступил на котенка, кошка не донесла. Какую рожу он скорчил, разглядывая маленький, покалеченный комочек. Потом двумя пальцами за шкирку вынес на улицу и со всего маху, с гримасой боли, шмякнул его о дерево.
   Третье. Драка – дуэль с тем самым Пиратом-тяжеловесом, чемпионом по боксу. В ресторане «Театральном». Недоразумение возникло по какому-то религиозному вопросу. Бандиты и официанты предварительно дружненько расчистили середину зала. Наблюдая упрямо лезущего под удары Шурика, вновь и вновь встающего, вредного, я ясно отдавал себе отчет, что, пожалуй, меня бы на столько не хватило. Не здоровья бы не хватило – вредности. Но все было честно – один на один. Хотя один Пират стоил как минимум пятерых. Шурик, конечно, проиграл. Но – по очкам.
   Да, он не очень походил на того увальня, которого я знал во времена совместной сельскохозяйственной карьеры.
   На следующий вечер мы с ним умышленно ужинали в «Театральном». Пират с бригадой, недовольные дуэлью, подошли к нам.
   – Ты должен, – поведал Пират Шурику.
   – Сколько? – спросил серьезный Шурик.
   Бандит, чуть подумав, выдал какую-то цифру.
   – Записывай, – Шурик продиктовал свой настоящий адрес. – Приходи – получай. Все, что получишь, – твое.
   Никто не пришел.
   Если приглядеться, можно разглядеть в памяти и другие картинки...
   День рождения Шуры. Гости собрались, нервно ждут. Тем временем именинник под свет время от времени зажигаемых спичек проигрывает последние деньги, те, что были оставлены на спиртное. Выпивку он взял на себя, обязался доставить к застолью. Вот такой получился день рождения – очень поздний и совершенно безалкогольный.
   Компания ублюдков на пляже устроила состязание между бродячими стариками, собирателями бутылок. Устанавливали бутылки по одной на некотором расстоянии от соревнующихся. Давали старт: кто первый поспевал к посуде, тому она и доставалась.
   Я бросил залетного клиента, полез к ним. Те – то ли обкуренные, то ли пьяные – бутылки побили и – с «розочками» – ко мне. Шурик как-то неожиданно возник рядом. Даже не попытался развести. Попер в оборотку. Я, конечно, за ним. Вялая публика оказалась, не бойцы. Отлупили мы их, Шурику только руку порезали.
   Кстати, старики весьма огорчены были тем, что бутылки побиты.
   Гастрольные поездки. Черновцы, Москва, Ленинград... Играю только я, но Шурик – рядом. Каждый раз, когда ведут на новую хату, нервничаем. Ведь знают, что мы при деньгах: ежедневно по две-три тысячи выигрываем. Иногда с такими рожами играть приходилось! И выигрывать, и получать. Те – мало того, что сами, не приведи боже встретиться в тупике, так еще и с прикрытием, совсем уже глаз не радующим.
   Как-то обходилось. Не потому, что клиенты – из порядочных. Я давно уже понял, что с ангелом-хранителем мне повезло. Все эти банальные споры о том, существует ли он, мне неинтересны. Поживите жизнью, в которой без него – никуда, тоже спорить не захочется.
   И еще... Шурик такое спокойствие, уверенность излучал... Знали бы противники, что прикрывает нас только ангел да уверенная манера держаться. Конечно, в Одессе была своя гвардия, так сказать, агентство, оказывающее услуги по получению, но в гастрольных выездных турнирах она не являлась аргументом.
   Круиз на «Дмитрии Шостаковиче». Тут мы с Шурой влезли в чужую вотчину. Возникли проблемы. На судне грузины какие-то работали. Разве справедливо: порт приписки – Одесса, а судовые шулера – грузины?
   Трудами разговор был. На палубе. Их трое. Сбитых таких, носатых, с бычьими шеями. Побросают, думаю, за борт. Шурик тоже об этом, наверное, подумал, говорит:
   – Вплавь на родину возвращаться придется. – Это он грузинам. И смотрит так проникновенно, не мигая.
   Договорились с ними. Проверили они меня, игрой проверили. По моим понятиям, чистые фраера. Предложили долю. Мы, подумав для вида, согласились. Не стоило наглеть.
   Потом они нас и в очередные круизы приглашали, причем на условиях полного довольствия.
   Было в Шуре нечто... Я бы это назвал обостренным чувством чести.
   Один из моих давних, предавших меня приятелей, в целях реабилитации пригласил нас как-то к себе. Раздобыл «жирного гуся» – клиента с серьезными деньгами. А у нас с Шурой пустота, и игровая, и денежная. Я дрогнул было уже, утешил себя тем, что совсем не обязательно реабилитировать предателя.
   Шурик не дрогнул. И ведь предали когда-то не его – меня. Но он грустно высказался:
   – Нельзя...
   И сразу стало тошно за себя.
   Еще одна показательная история.
   Двоюродный брат Шуры, талантливый художник, зарезал у себя в мастерской любовника, жены (незадолго перед этим я снимал у него квартиру, потом мы рассорились). В «Огоньке» эта история описывалась. Было напечатано, что труп он пытался сжечь в камине. Ничего подобного – он просто замуровал его в гипс. Тумба трехсоткилограммовая пару месяцев пролежала в углу мастерской. Милиция в этот период несколько раз на короткие сроки закрывала художника, часто бывала в мастерской. Все по поводу пропажи человека.
   Так вот, поди эту тумбу вывези. Кому брат мог довериться? Брату. Шурик не помог. Точно знаю: не струсил. Не вписывалась такая помощь в его понятия. Помню его в тот период. Тяжелая ноша была на нем. Потяжелее трехсот килограммов.
   (Надо, наверное, дорассказать историю. Художник сумел вытащить тумбу на парадную, там она простояла еще четыре месяца, пока однажды не отвалился кусок и не обнаружилась в тумбе человеческая рука. Художнику дали двенадцать лет, потом сократили до семи. Освободившись, какое-то время он преподавал в художественном училище. Сейчас время от времени заходит ко мне...)
   Много чего было.
   Еще бы, столько лет совместной карточной деятельности. Правда, на разных полюсах ее.
   Но что касается партнерства, дружбы... Можно творить все, что угодно: пропадать на года, жить непутево, ошибаться, даже спиваться можно или еще чего похуже, можно оказаться на дне... В дружбе Нельзя только одного – оступаться.
   Если уж поведал долгую, нединамичную историю о том, как она могла зачаться, рискну рассказать и о том, какой конец ей был уготован.
   ...К этой курсисточке меня привел Игорь, маленький светловолосый красавчик, смешливый и юный.
   Когда-то лежали с ним в одной больнице, выписались, потерялись. И вдруг – звонит, просит приехать. К черту на кулички, в самый конец поселка Котовского.
   Поперся. Как оказалось, только для того, чтобы познакомиться с этой его соседкой. Рослые мужики, оказывается, ее слабость. Со слов Игоря.
   Не верилось. Сидел в ее квартире и ничего не понимал. Маменькина дочка: губки – бантиком, щечки пухлые, очень круглые глазки, наивно глядящие из-за очков. Натуральная курсисточка. На всякий случай я сидел и помалкивал.
   А Игорь себе веселился. Нес всякую чушь и сам очень радовался. Соня-курсисточка застенчиво ему подхихикивала и совсем не глядела на меня.
   Ближе к ночи Игорь засобирался. И я было встал, но она положила руку мне на плечо и, как бы между прочим, заметила:
   – Останься.
   Проводила, приятеля, вернулась и вполне фамильярно устроилась у меня на коленях. Я ошалело ткнулся носом в пахнущую ребенком шею. И подумал при этом:
   «Ну, курсисточка...»
   Она вдруг спохватилась:
   – Ну, все... все. – И пересела на диван.
   Я подался было за ней, но она очень удивилась:
   – Ты что?! Мама же дома.
   И дальше заговорила как с давним любовником. О том, где мы могли бы встречаться. Оказалось, есть у нее подруга. Старая дева двадцати восьми лет. Здесь же, на поселке. Договорились встретиться на следующий день в квартире этой самой старой девы.
   К подруге приехала мать погостить из Сибири. Мы дружно посокрушались, причем Соня – больше. Я, конечно, тоже, но по-мужски сдержанно.
   Потом мать задержалась на недельку, потом подруга заболела, отлеживалась дома.
   Пока все это тянулось, я потихоньку перегорал. И перегорел. Стало неинтересно. Как будто лет пять знал эту женщину, жил с ней под одной крышей и теперь предстояло жениться на ней.
   К тому моменту, когда болезненная дева намеревалась выздороветь, шел на свидание с печальным для Сони известием. Задумал сообщить, что больше не приду. Но не успел сообщить.
   Оказалось, что завтра у хворающей именины и та хотела бы, чтобы мы ее посетили. Якобы от себя Соня добавила:
   – Можешь взять кого-нибудь. Из своих спортсменов. Для компании.
   И я ничего не сказал. Потому что завтра мы должны будем поздравлять эту нескладную двадцативосьмилетнюю подругу.
   Собирался взять с собой Шурика. Гама для этой цели не годился, Гаму подруга восприняла бы как подарок. Для женщины должно быть оскорбительно – принимать мужчину в подарок. Шурик был в самый раз.
   Шурик согласился. Собственно, я его и не спрашивал. Сообщил, что завтра, часа в четыре заберу его. Вкратце объяснил зачем.
   На следующий день с утра мы с Соней зашли к имениннице, Мудро поступили, что зашли. Мероприятие отменялось.
   Подруга болела в растрепанной постели.
   Вся квартира была растрепанна. На кухне – немытая посуда, у ведра ссыпавшийся мусор. Из распахнутого шкафа свисали с полок лямки – дешевых лифчиков. На журнальном столике открытые липкие банки с вареньем, таблетки в рваных упаковках, пара подузасохших лужиц. Ковер на полу сморщен, весь в белых нитках. Тяжелая картина.
   – Похоже, подруга махнула рукой на все. И сама она была какая-то... махнувшая на себя, сдавшаяся. Ох, уж эта природа... Одним – все, а другим... И фигура, как из медицинского атласа, и лицо... Бывает, о лице говорят: вырублено топором, а бывает – выточено, отшлифовано. По этим меркам лицо подруги было высечено стамеской и, может быть, обработано наждачкой. Но не очень мелкой.
   Хозяйка не обрадовалась. Вяло так вернулась от двери к постели, плюхнулась в халате, натянула одеяло, оставив на виду полноса и растрепанные редкие волосы. Буркнула:
   – Пьянка отменяется.
   – Хорошо, что зашли, – высказался я, – а то выдернули бы парня... – Без умысла высказался.
   Но что тут началось... Через минуту подруга, умывшись, причесавшись, улыбавшись... улыбаясь, орудовала на кухне.
   – Да ты погоди, – испуганно пытался остановить я. – Может, его еще дома не окажется.
   – Ничего, – ожесточенно наваливаясь на тесто (когда успела!?), бодро отвечала подруга.
   Дверь мне открыла бабушка.
   – Шурика нету... Ох... – Она всегда выглядела нездоровой. – Вы знаете, где он? Так пусть он придет... Ох.
   Шурик мог быть только у Студента, играть. Когдато я прилично обыграл и самого Студента, и всю его компашку. С тех пор компашка бойкотировала меня. Начхать.
   Шурик был у Студента, писал «пулю».
   – Сдуревши? – спросил я. Взгляды его партнеров мне были неинтересны.
   Шурик тяжело встал.
   – Допишем... вечером.
   Зашли к Шурику, чтобы тот переоделся. Я ждал в прихожей.
   – Бабуле плохо, – выйдя ко мне, сообщил Шурик.
   – Ну?..
   – Боится одна... дома.
   – Мы – на часик, – зауговаривал я. – Возьмем машину. Там очень ждут, нельзя не приехать... Ну?..
   – Боится...
   Я не осуждал Шуру, на его месте поступил бы точно так же.
   Поехал к подруге сам. На Пересыпи попросил таксиста остановить, накупил на пятьдесят рублей цветов, апельсинов, конфет...
   Подруга, молодец, глазом не моргнула, когда увидела, что я один.
   Как я надрывался, острил, комплиментничал, ухаживал за дамами!.. Часа полтора.
   Через час тридцать уже ехал в город.
   Дверь открыла бабушка, и я никак не мог понять, почему она не впускает меня. Потом она спросила:
   – А где Шурик?
   – Как?.. – У меня в животе похолодело.
   – Вы же вместе ушли... А то, что мне плохо...
   Я не дослушал.
   Шурик был у Студента, играл. Долго не открывали. Впустили наконец. Студент и остальные изо всех сил не обращали на меня внимания. И Шурик не глядел на меня. Печально разглядывал карты, как-то сжавшись. Зато я внимательно смотрел на друга. Заговорил:
   – Бабуле, значит, плохо... – и осекся. Противно стало говорить.
   С минуту понаблюдал, как играющие шлепали картами, не удержался, сказал:
   – Гад. – И пошел к двери.
   ...Хотел привести пример того, что значит оступиться. Это не тот пример.
   Мы не разговаривали год. Потом случайно оказались в одной игре.
   У Гоги Ришельевского случился эпилептический припадок, и меня попросили его подменить. Так вот, мы с Шурой, не разговаривая в жизни, начали общаться во время игры с помощью «маяков». Давних только наших. Так необычно простилась, отошла та ситуация.
   Не простилась другая.
   Во время одной из гастролей Шуре-упрямцу «попала под хвост вожжа». По-моему, нас «развели» умышленно, но Шурик все сделал, чтобы соперникам это удалось. В квартиру, где предстояло играть, в силу конспирации пришлось подниматься по два человека. Ну, и пошли... Сначала Шурик с клиентом, через десять минут – я с хозяином, приятелем клиента.
   Вхожу в квартиру – Шурик уже играет. Влез-таки, воспользовался случаем. Нехорошее предчувствие охватило. Да уж, хорошего мало оказалось. Шурик проиграл первую партию, но места не уступил. Набычился, попер дальше.
   Клиент-хитрюга подначивает его, дескать, полные – люди добрые, легче с деньгами расстаются.
   Стою за спиной... И вижу, чем тот моего дуралея «кормит», а сказать не могу. Права не имею. На такой случай у нас с Шурой был заготовлен звуковой «маяк». Если один из нас обнаруживает, что другому чтото «проталкивают», должен кашлянуть... Куда там... я и закашливался по-туберкулезному, так что хозяин откачивал, и сморкался бессовестно, и чихал...
   И Шурик чихал. На все мои «предупреждения». Проиграл он. Почти все наши деньги.
   Что имел выслушать от меня потом, разговор особый... Это не могло быть поводом для... К таким его выкрутасам давно привык.
   В Одессе один из моих давних недругов, прознав про эту игру, высказал предположение, что я был в доле у клиента. «Маячил» врагу из-за спины друга. Не при мне высказал, поосторожничал. Но – при Шуре. И люди выслушали. И не услышали возражения Шуры...
   ...Так мы закончились. Потому что это, без сомнения, называлось: оступиться.
   Мы виделись еще несколько лет – в одном мире вращались.
   Окружающие не могли понять, что происходит, но точно знали: тот негодяй не может быть правым. Деликатно не лезли с расспросами.
   Когда-то мы восстановились благодаря «маякам».
   Теперь это повториться не могло; я не дал бы ответ, да и он не рискнул бы обратиться с вопросом.
   Шурик – в Сан-Франциско. Когда мне говорят, что он стал благополучным, угомонился, обзавелся новой женой, – не верю. Тут у него остались жена Лида с двумя взрослыми уже детьми.
   Как бы меня ни уговаривали, и сама Лидия, и все остальные, что Шурик потерялся, точно знаю: он заберет их.
   Я его знаю лучше...

Глава 6. О типах игроков

   Как ни странно, всех полноправных обитателей мира карт я поделил бы на четыре типа. Всего на четыре. Сначала на две группы: шулеров И жертв, а потом уже каждую группу – на две подгруппы. Подгруппы определил бы так: толковая и бестолковая. С иронией, конечно.
   Итак, шулера. Профессионалы. Подгруппа – толковая.
   В ней – необязательно игроки высшего исполнительского класса, но они наверху, в авторитете. Потому что так умудряются устраивать свои дела, что всегда при деньгах, всегда отлично выглядят, имеют возможность играть крупно. Могут позволить себе играть и на пляже, и в поезде, но в любой ситуации держатся со свойственными им уверенностью и размахом. И везде знают себе цену. В денежном выражении.