Шел дождь.
Кончита выглянула в окно и увидела, что загоны быстро наполняются грязными лужами. Она обернулась к стоявшему неподалеку столу, за которым ужинали члены банды. Морган сидел во главе стола и доедал остатки приготовленного ею рагу. Мужчины вели легкий разговор, не глядя в ее сторону.
Девушка медленно распрямилась, оглядывая по очереди каждого из них. Тернер, самый старший по возрасту, чернявый, бородатый и пузатый, был жутким человеком, нечистым и телом и душой. В свои семнадцать Кончита успела узнать много подобных мужчин. Стоило Моргану отвернуться, и Тернер тут же начинал к ней приставать. Когда Морган в последний раз уезжал в Седейлию, она постоянно была начеку. Лишь кинжал, который она носила спрятанным в ножнах на бедре, удерживал Тернера на расстоянии, ибо он знал, что она не задумываясь пустит его в ход.
Лысеющий коротышка Бартелл был помоложе, но почти такой же гнусный. Он любил прихвастнуть и приврать, ему нельзя было верить.
Симмонс и Уолкер были тоже отпетыми мерзавцами, как и остальные, но Морган предпочитал брать на дело именно их, потому что эти люди боялись его и безропотно ему подчинялись.
Однако сам Морган был не такой, как его люди. При мысли о нем сердце Кончиты затрепетало в груди. Он был молодым и красивым, его глубокий голос казался ей самой сладкой музыкой. Она влюбилась в него сразу. Морган вошел в салун, где она работала, стройный, чистый и хорошо одетый, с блестящими черными волосами и сверкающими карими глазами. К нему подлетело множество женщин, но он видел только ее одну. Он подошел к ней, улыбнулся, и его чудесная теплая улыбка растопила ей сердце, покорила ее.
Девушка прикрыла глаза, с волнением вспоминая те счастливые мгновения. Впервые прикоснувшись к Моргану, она уже знала, что в ее жизни не будет другого мужчины. Она мысленно поклялась себе в этом, и когда он взял ее с собой на север, ей было все равно, что говорят люди о жизни Моргана и его прошлом. Теперь она начала понимать, что этот человек далеко не безгрешен, но все равно твердила себе, что нет ничего страшнее, чем потерять его.
Морган засмеялся над чьей-то шуткой, и Кончита опять взглянула на своего любимого. После того как они переспали сегодня днем, он стал спокойнее. Она гордилась тем, что смогла дать ему удовлетворение. Порой она чувствовала в Моргане перемену и боялась, что когда-нибудь надоест ему. Но страх проходил каждый раз, когда они занимались любовью. В такие моменты он снова был только ее.
Кончита знала, что парни из банды считают ее дурой, потому что она живет только для того, чтобы угождать Моргану. Но она знала и то, что Моргану не было дела до их мнения. И если он не всегда относился к ней так, как ей хотелось, она не позволяла себе расстраиваться, чтобы не вызвать его неудовольствие.
По правде говоря, она могла вынести все что угодно, лишь бы остаться с Морганом. Раньше она выбивалась из сил, пытаясь выжить вместе с себе подобными в жестоком, равнодушном мире, и вдруг пришел он, выделил ее, приподнял над той жизнью. Кончита знала, что сделает для него все.
Морган посмотрел на нее, и девушка судорожно вздохнула. Он встал из-за стола и пошел к ней. Сердце начало гулко стучать в ее груди. Она замерла, когда Морган обхватил ее рукой за талию и, не обращая внимания на мужчин за столом, шепнул ей на ушко:
— Сегодня днем именно ты мне и была нужна, Кончита.
Тронутая этими словами, она обвила его руками за шею и тихо прошептала в ответ:
— Ты моя радость, querido.
Девушка крепче прижалась к Моргану, чувствуя, как напряглось его тело. В душе ее вспыхнуло счастье. Она привяжет к себе Моргана его же желанием, сделает все возможное, чтобы он никогда ее не бросил.
— Seremos juntos siempre, mi amado[4], — прошептала Кончита, не боясь, что Морган ее поймет: он не знал ее родного языка.
Да, они всегда будут вместе. Уж она об этом позаботится.
Барабанная дробь дождя по парусиновой крыше… натужный скрип колес и громыхание неуклюжего фургона… рев грома и стрелы молний, озарявшие ночное небо…
Тот кошмар вернулся!
Фургон упорно катил вперед по размытой дороге. Честити сидела в глубине повозки, там, куда час назад ее бесцеремонно затащил Рид, и тупо смотрела на парусиновые стенки. Она твердила себе, что это не тот семейный фургон, в котором когда-то много лет назад она ехала вместе с сестрами, и что сейчас, несмотря на бушующую грозу, ситуация мало напоминает роковой день из ее детства.
Но звуки были так похожи, а воскресшие образы так отчетливы! В голове ее все настойчивее перекликались голоса из прошлого.
— Ты слышишь меня, дочка?
— Папа?
— Нет, нет, молчи, только слушай. Мы с мамой скоро будем переправлять фургон через речку. Приготовься, будет немножко трясти.
— Но мама говорила…
— Мама будет править фургоном, а я поведу лошадей. Она не сможет сидеть с вами, но я не хочу, чтобы вы боялись. На тебя можно положиться, милая?
— Да, папа. Я люблю тебя, папа.
— Я тоже люблю тебя и знаю, что мои девочки всегда будут заботиться друг о друге.
Позже послышался хриплый голос Онести:
— Папа везет нас через речку… к доктору.
— Да, потому что я больна.
— И я тоже.
— Засыпай.
В памяти всплыло запоздалое предупреждение Онести:
— Не бойся, слышишь? Папа нас убережет.
Боль острой иглой пронзила сердце Честити. Нет, она больше не хочет вспоминать! Это так тяжело! Все равно изменить ничего нельзя.
Загремел гром, и девушка опять напряглась. Когда небо вспорола яркая вспышка молнии, Честити в ужасе широко раскрыла глаза, чувствуя, что мучительные воспоминания вот-вот вернутся.
Нет, она не будет слушать ни дождь, ни шум реки! Она не позволит голосам из прошлого терзать ей душу. С нее хватит, решила Честити, зажала уши руками и легла на матрас. Сердце ее колотилось, челюсть свело от напряжения. Она закрыла глаза.
Гроза не прекращала свое безжалостное наступление. Зигзаги молний освещали ночную тьму, а следом за ними землю сотрясали удары грома. Рид с мрачным лицом сидел в глубине повозки недалеко от Честити. Час назад на дороге стало совсем темно, и он был вынужден остановить фургон, радуясь предлогу отдохнуть. Не обращая внимания на тупую боль в ноге, он пробрался к задней стенке, сбросил с себя мокрый дождевик, рубашку и надел сухую одежду. Ему не давало покоя чувство вины перед девушкой. Зря он так резко обошелся с ней днем, ведь ему с самого начала было известно, что она мало знакома с дикой стихией. Честити молода, и можно понять ее страх. Неистовые силы, разбушевавшиеся у них над головами в столь одиноком месте, неизбежно вызывали чувство беспомощности.
Честити не подняла головы и не взглянула в его сторону. С тех пор как он бросил ее под парусиновую крышу фургона, прошло уже несколько часов. За это время они не обмолвились ни словом. Рид никак не ожидал увидеть ее в таком состоянии. Она лежала, свернувшись калачиком под одеялом и вжавшись в деревянный борт повозки. Даже в темноте было видно, как она дрожит, зажимая ладонями уши.
Рид разозлился. Она ведет себя как ребенок!
Но злость скоро сменилась тревожным беспокойством. Нет, дело явно не только в детском страхе перед грозой. Черт возьми, здесь что-то не так!
Внезапно сверху раздался оглушительный удар грома, вслед за ним полыхнула молния. В повозке стало светло как днем. Честити испуганно вскрикнула. Больше не в силах выносить ее страдания, Рид присел на матрас рядом с девушкой, схватил ее за плечи и повернул к себе. Ее платье, намокшее еще днем, до сих пор было сырым.
При виде пепельно-серого лица Честити сердце Рида сжалось.
— Ну хватит, — прохрипел он, — я знаю, тебя пугает не только гроза. Здесь кроется что-то еще. Скажи мне, в чем дело. Я должен знать.
Честити покачала головой, глядя на него безумными глазами:
— Нет.
— Скажи, Честити.
Девушка вновь тряхнула головой. Было видно, что ею владеет панический страх.
— Нет! Я не могу! — Она вдруг оттолкнула его, пытаясь вырваться. — Пусти меня! Я хочу уйти отсюда!
— Прекрати, Честити! — Рид пожалел, что пришлось удерживать ее силой. — Куда ты пойдешь в такую грозу?
— Пусти меня! Мне надо уйти отсюда!
— Нет, Честити, пожалуйста…
Девушка вдруг перестала вырываться. Все еще дрожа, она подняла голову и посмотрела ему в глаза.
— Я хочу помочь тебе, Честити, — ласково упрашивал он, — пожалуйста, скажи мне, что с тобой.
Взгляд девушки заметался. Рид чувствовал, что она ужасно боится, и страдал вместе с ней. Губы Честити беззвучно зашевелились. Он тревожно ждал. Наконец она прошептала:
— Я хочу забыть тот день. Воспоминания так тяжелы!
Она отвернулась, и Рид мягко попросил:
— Расскажи мне, Честити.
— Нет, это было очень давно.
— Расскажи.
Девушка резко повернула к нему свое бледное лицо.
— Мои родители погибли! Сейчас я уверена в этом как никогда. — Она сглотнула подступившие слезы. — Мы ехали в таком же фургоне, как этот, была такая же, как сейчас, гроза. Гремел гром, и сверкали молнии. Мы с сестрами были больны, но Онести не разрешала нам плакать. Мой отец хотел переправить фургон через реку и отвезти нас к врачу. Вода в реке поднялась, но он сказал нам, чтобы мы не боялись. Когда повозка была уже на середине реки, послышался страшный рев… Онести вскочила и закричала. Она увидела гигантскую стену воды, которая катилась по реке прямо на нас. Мама тоже видела это. Она бросилась внутрь повозки, пытаясь дотянуться до нас, но тут волна ударила в борт…
Честити уткнулась лицом ему в грудь, вздрагивая от рыданий.
— Фургон опрокинулся… — прохрипела она, — и стал разваливаться… Я слышала, как кричали Онести и Пьюрити, но сама не могла издать ни звука! Меня накрыло с головой. Вода затекла мне в нос и в рот. Я ничего не видела и не слышала, не могла дышать!
Рид прижал девушку к себе и начал нежно ее покачивать, шепча на ухо слова утешения и с упоением вдыхая аромат роз, исходивший от ее ярких волос. Честити постепенно перестала дрожать. Дождавшись, когда она успокоится, он спросил:
— Твои родители и сестры бесследно пропали?
— Да.
Рид откинул с ее лица рыжие локоны. Щеки девушки покрылись пятнами, веки покраснели от слез, но в глазах горела вера, когда она сказала:
— Все говорили, что мои родные утонули в тот день, но я знаю: Онести и Пьюрити живы.
Честити неожиданно взяла его руку и приложила к своему медальону.
— Мои сестры живы, — прошептала она, глядя на него в упор, — я знаю это, Рид. Они носят такие же медальоны, подаренные отцом. Когда я держусь за свой медальон, я чувствую, как бьются их сердца. Ты тоже должен это почувствовать. Слышишь? Их сердца бьются сильно и ровно, как раньше. Мои сестры где-то здесь и ждут, когда я их найду. Я уверена в этом.
Ее серьезный взгляд был полон надежды.
— А что говорит об этом твой банкир из Калдвелла?
— Он поможет мне их найти.
— Он так сказал?
— Да нет…
У Рида упало сердце.
— Я его еще не просила об этом, но Эмили сказала, что, начав поиски, я могу рассчитывать на его помощь.
— Кто такая Эмили?
— Его жена. Она умерла.
— Понятно. — Он помолчал. — А что, если он не захочет… или не сможет тебе помочь?
— Тогда я сама их найду.
Риду стало не по себе.
— Как?
— Я не знаю как, но найду обязательно.
Рид крепче сжал медальон девушки. Ему хотелось почувствовать, как бьются сердца ее сестер, но он ничего не чувствовал, хотелось также искренне верить в то, что они живы, но он не верил, хотелось сказать ей, что она проделала весь этот путь не для того, чтобы увидеть свои разбитые мечты, но он не мог ее обмануть.
Он ощущал, как бьется только одно сердце — сердце Честити. Оно стучало на его груди, вторя гулким ударам его собственного сердца. Рид нагнул голову и заглянул ей в глаза.
Если бы прикоснуться губами к этим мокрым щекам… нежно пройтись по красным векам… унять поцелуями ее дрожащие губы… Ему отчаянно хотелось утешить несчастную девушку, прижать к себе, ощутив мягкое теплое тело, поглотить ее, сделать частью себя и изгнать все страхи из ее души. Это желание было таким сильным…
Теплое золото медальона вдруг обожгло ему ладонь, и Рид резко отдернул руку.
Усилием воли отогнав пришедшие в голову мысли, он прошептал:
— Тот кошмар давно в прошлом, Честити. Тебе нечего бояться. Гроза скоро кончится, и нам с тобой не придется переправляться через разлившуюся реку.
Честити молча подняла на него глаза.
— Завтра будет сиять солнце. Не бойся.
Она судорожно вздохнула.
— Я должна найти своих сестер. — Она еще мгновение смотрела на него, потом закрыла глаза и прошептала: — Я уже не боюсь.
Рид прижал ее крепче, пронзенный горьковато-сладкой болью. «Она уже не боится… а жаль», — неожиданно подумал он, поудобнее устраивая девушку в своих объятиях.
Глава 7
Град обломков. Бурлящая река неумолимо затягивала ее под воду. Она погружалась все глубже.
— Мама!
— Твоей мамы здесь нет, малышка, но не бойся. Ты не одна.
Она слышала этот высокий голос, но не могла открыть глаза.
— Мы нашли ее лежащей у реки, доктор. Нам показалось, что она не дышит. Мы так испугались! Бедная девочка, она такая маленькая, беспомощная… такая одинокая. Как вы думаете, она меня слышит?
— Откуда доктор может это знать, Пенелопа?
— Вы не правы, мисс Лоуренс, — отозвался глубокий мужской голос, — я уверен, что девочка слышит.
— Вот видишь, Генриетта? Я же тебе говорила!
— Ты никогда не упустишь случая сказать: «Я же тебе говорила!»
— Неправда!
— Так уж и неправда?
— Дамы, прекратите, пожалуйста!
Высокие женские голоса продолжали возмущенно переговариваться, а она вдруг ощутила прилив страха и слабо позвала:
— Онести… Пьюрити…[5]
Испуганный вздох.
— Сделайте что-нибудь, доктор! — тревожно вскричал высокий голос. — Девочка бредит! Она называет добродетели! Может, она умира…
— Мисс Лоуренс, возьмите себя в руки или я попрошу вас выйти!
Молчание.
Низкий голос сделался ласково-просительным:
— Пожалуйста, открой глазки, милая! У тебя жар, и ты пережила страшное потрясение на реке, но я знаю, ты сможешь это сделать, если постараешься.
Она с трудом разлепила тяжелые веки и увидела над собой мужчину с седыми волосами и пышными усами.
— Вот умница! Ты можешь нам сказать, как тебя зовут… и откуда ты?
— Честити…
— О Господи… Господи, она опять бредит!
— Пенелопа, хватит!
— Честити? — переспросил седой мужчина. — Тебя так зовут? Ты можешь мне ответить?
Она кивнула и тут увидела двух женщин. Они подошли к кровати и встали, глядя на нее сверху. У обеих были бледные невзрачные лица с похожими чертами. Их взгляды светились сочувствием.
— Не волнуйся, милая девочка… милая Честити, — прошептала одна из них, — ты не одна. Мы будем заботиться о тебе до тех пор, пока ты не найдешь свою маму.
Обжигающая слеза выкатилась из ее глаза.
— Не плачь, милая! Прошу тебя, не плачь! Обещаем, что не бросим тебя. Генриетта, скажи ей, пожалуйста!
— Мы тебя не бросим, девочка, даем тебе слово.
Образы померкли.
Дождь все не кончался, а фургон опять катил по грязной дороге. Честити молча сидела на матрасе, покачиваясь в такт движению.
Ночь была долгой. Сон ее, наполненный тенями из прошлого, то и дело прерывался, и тогда барабанная дробь дождя по парусиновой крыше оживляла прежние страхи. Но Честити перестала бояться, как только почувствовала теплые объятия Рида и прижалась щекой к его мерно вздымавшейся груди.
Странно, но ей и в голову не пришло, что лежать в такой позе неприлично. Она льнула к его теплу, вдыхала в темноте его запах и успокаивалась. Крепкое мускулистое тело Рида было блаженным убежищем, и девушку инстинктивно влекло к нему. В его объятиях было так уютно! Когда наверху бушевала гроза, он крепче прижимал ее во сне, и она понимала, что сейчас для нее нет места лучше, чем эти объятия.
Преподобный Рид Фаррел оказался совсем не таким человеком, каким она его представляла. За то время, что они провели вместе, ей не раз довелось испытать на себе его гнев. Впрочем, она платила ему той же монетой. Когда понадобилось ее защитить, Честити с удивлением увидела, каким он может быть страшным. Все эти эмоции вызывали в ней настороженность, ибо она понимала, какая сила таится за поразительно голубыми глазами Рида. Но ничто не тронуло ее сердце так сильно, как его неожиданная нежность.
Честити открыла глаза и ощутила прилив знакомого волнения. Рид лежал рядом, прижавшись к ней всем телом и положив руку ей на грудь. Неожиданно он открыл глаза, и при виде их голубого блеска сердце девушки затрепетало. Он приподнял голову и медленно нагнулся к ней. Честити как зачарованная раскрыла губы… Губы Рида были уже совсем близко, но тут он вдруг отпрянул, резко встал и надел свой дождевик. Господи, куда же он? Ей хотелось кричать от разочарования.
Он вышел из фургона, не сказав ни слова. Потом они в неловком молчании ели холодный завтрак. Честити мысленно ругала себя за глупую обиду. Ведь в его молчании не было злобы. Просто он решил не обсуждать то, что на краткий миг возникло между ними, посчитав произошедшее неразумным. Потом она спросила, скоро ли кончится дождь, а он что-то буркнул в ответ, но и эта резкость вполне объяснима: он расстроился из-за того, что гроза их задерживала.
Оглушительный удар грома прервал мысли Честити. В душе ее опять зашевелились страхи, которые она считала уже побежденными. Рид ошибался, когда говорил, что сегодня гроза кончится. Ливень и не думал стихать.
Второй удар грома потряс землю, и Честити испуганно вскрикнула. Фургон остановился. Девушка осторожно прошла к переднему краю повозки и выглянула наружу. Плотная стена дождя сократила видимость до нескольких ярдов. На кучерском месте Рида не было.
Она подалась вперед и увидела, что он медленно идет по дороге. Остановившись, он долго стоял в неподвижности, потом резко повернулся и зашагал обратно к фургону, щурясь от дождевой воды, непрерывными струями стекавшей с капюшона дождевика.
И тут она услышала едва различимый на фоне ровного шума дождя звук.
Леденящий ужас сковал сердце девушки.
— Ты спятил! — крикнул Тернер. Его бородатое лицо исказилось злобой.
Начавшаяся ночью гроза резко изменила настроение Моргана. Сегодня утром он проснулся в ярости. Уолкер и Симмонс благоразумно помалкивали, зная, на какие жестокости способен этот человек, а Тернер не унимался.
— Если ты хочешь клеймить скот под таким дождем, иди сам и клейми! — бросил он с вызовом.
— Я тоже не пойду! — заявил Бартелл, быстро примкнув к бунтующему Тернеру. Он хватил ладонью по столу, на котором стояли остатки неубранного завтрака. — Я не хочу промокнуть до нитки и продрогнуть до костей. Зачем это надо? С таким успехом я мог бы остаться гуртовщиком. Черт… — он сплюнул на пол, — те времена навсегда ушли.
Морган ответил с той же злостью:
— Не надо было валять дурака, пока я ездил в Седейлию! За это время можно было заклеймить весь скот. И не думайте, лентяи, что я позволю вам бить баклуши, дожидаясь хорошей погоды.
— Я не лентяй… — заявил Тернер с легкой угрозой в голосе. Взгляд его был таким же мрачным, как тучи на небе. Он подобрал свое пузо и покосился на револьвер. — И никому не позволю называть меня лентяем!
— Хочешь со мной потягаться, Тернер? — ласково спросил Морган. Его неожиданно теплая улыбка странно контрастировала с убийственным блеском глаз. — Ну же, хватай свой револьвер, а я схвачу свой. Посмотрим, кто быстрей. В последнее время я мало разминался, так что ты еще можешь меня одолеть, — улыбка его сделалась напряженной, — но думаю, будет нелишним напомнить тебе про Абилин… и Канзас-Сити. Ведь ты был там, не так ли?
Лицо Тернера побелело.
— Ты был там? — не отставал Морган.
Небритая щека Тернера дернулась.
— Да, был.
— Конечно, с тех пор прошло уже больше полугода. За полгода многое может измениться. Помнится, тот парень сказал, что он самый быстрый в округе. А вдруг ты окажешься быстрей его?
Тернер пожал плечами.
— А другой похвалялся, что никто не заставит его убежать, позорно поджав хвост. — Морган помолчал. — Хотя между ними не было большой разницы. У обоих кровь оказалась красной.
Рука Тернера безвольно повисла.
Морган со змеиной стремительностью обернулся к остальным:
— Может, среди вас кто-то еще думает, что нажимает на курок проворней меня?
Мужчины ответили ему нестройным ропотом.
— Отлично, тогда слушайте. Объясняю только один раз. Мне надоело здесь торчать. Я свое дело сделал — нашел в Седейлии хорошего покупателя, теперь пора и вам поработать. Предупреждаю сразу: впереди меня ждут приятные занятия, и я никому не позволю меня задерживать. А это значит, что мы будем клеймить бычков и в дождь, и в зной. Начнем прямо сейчас и закончим, когда я скажу «хватит». Вы меня поняли? Услышав нестройный хор согласия, Морган двинулся к двери, накинул дождевик и, задержавшись на пороге со шляпой в руке, сказал:
— Я пойду в хлев, разожгу огонь в очаге. Железные клейма раскаляются быстро, так что не мешкайте. Кто не придет, пусть заранее готовится к неприятностям.
Морган хлопнул дверью и, не оглядываясь, зашагал по раскисшей земле к хлеву.
— Черт, да он псих! — прорычал Тернер, глядя ему вслед.
— Может, и так. — Уолкер медленно подошел к вешалке у двери и надел свой дождевик. — Но уж если он что-то решил, его не переубедишь. А одолеть его никто из нас не в силах, и ты это знаешь.
— Да что с ним творится, черт возьми? — Бартелл с явной неохотой подошел к двери следом за Уолкером, нервно поглаживая свою лысину. — С тех пор как вы с ним приехали из Седейлии, он стал какой-то дурной. Я еще не видел, чтобы у него были такие дикие перепады настроения. — Симмонс усмехнулся, и Бартелл обернулся к нему: — В чем дело? Может, в Седейлии что-то случилось?
— Да нет, ничего. Мы уладили все дела и уехали из города, — Симмонс прищурился, и его маленькие глазки превратились в щелочки, — но Морган жалеет, что не успел кое-что доделать.
— О чем ты?
Уолкер взглянул на Симмонса и покачал головой.
— Я с тобой согласен. Все дело в этой рыженькой. Я сказал ему, чтобы он с ней не связывался, но он ведь меня не слушает.
— Какая еще рыженькая?
— Ты же знаешь, какой становится Морган, если ему приглянется женщина. Он встретил ее в то утро, когда мы уезжали из города. Она посмотрела на него со сладкой улыбкой. Черт, надо было видеть Моргана! Он прямо из кожи вон лез, пытаясь ее охмурить. Ну ты знаешь, он на это мастер. Ее он, может, и одурачил, но только не меня. Я сразу его раскусил и решил: быть беде! Эти «божьи одуванчики» все одинаковы.
— «Божьи одуванчики»? — Тернер грубо хохотнул. — С каких это пор Морган стал заглядываться на таких женщин?
— Она симпатичная, но мне кажется, Моргана сразила не только ее внешность. Они встретились в магазине, а потом он ждал ее у выхода и весь извертелся от нетерпения, как блохастый кот. И скажу я вам, его явно не устроило такое окончание знакомства.
— Как же я сразу не догадался, что здесь замешана женщина? — Тернер вслед за остальными подошел к двери и сдернул с вешалки свой дождевик. Его потное лицо было мрачным. — Черт возьми, если б я знал, чем Морган думал, я бы не стал ничего говорить. — Он фыркнул. — Этот парень хуже кобеля! Я уже видел, что с ним творится, когда он охотится за сучкой. Нам надо сматываться отсюда, пока не влипли в историю.
Мужчины согласно загудели. Тернер рывком распахнул дверь и вышел под дождь в сопровождении остальных.
В комнате стало тихо. Кончита напряженно застыла у очага. Мужчины по обыкновению разговаривали, совершенно не стесняясь присутствия девушки. Они даже не потрудились взглянуть в ее сторону, чтобы посмотреть, как она реагирует на их слова.
Лицо Кончиты пылало. Эти люди считали ее пустым местом. По их мнению, она была неспособна на истинные чувства, а Морган не испытывал настоящих чувств к ней!
«Все они свиньи, кроме Моргана!» — подумала она.
Дрожа от гнева, Кончита подошла к окну. Мужчины исчезли в хлеву как раз в тот момент, когда из трубы потянулись первые струйки дыма.
«Обманщики, вот кто они такие! Подлые обманщики и трусы! — продолжала она размышлять. — То, что рассказали Уолкер и Симмонс о случившемся в Седейлии, — ложь от начала до конца. Они боятся Моргана, боятся, что он накажет их за строптивость, и от страха готовы сочинить все что угодно».
Кончита невидящим взглядом смотрела на бушующий ливень. «Морган меня любит, он столько раз говорил мне об этом! — уверяла она себя. — Со мной ему приятней, чем с другими женщинами. Он и это мне говорил».
Лицо Кончиты напряглось от гнева, челюсти сжались, со щек сошел юный румянец. Она скользнула рукой по бедру и нащупала спрятанные там ножны. «Рассказ Уолкера о рыжеволосой женщине — ложь, — продолжала успокаивать себя девушка. — А если и нет, какая разница? Мой кинжал уже пробовал кровь и в случае необходимости попробует еще. На свете нет такой женщины, которая могла бы увести у меня Моргана!»
Рид смотрел на дорогу и не верил своим глазам. Раньше здесь явно была мелкая переправа, которую Дженкинс даже не счел нужным отметить на карте, теперь же ревела река. Рид не раз видел, как какой-нибудь безобидный ручеек в овраге, сухом большую часть года, после продолжительных ливней разливался бурлящим потоком.
— Мама!
— Твоей мамы здесь нет, малышка, но не бойся. Ты не одна.
Она слышала этот высокий голос, но не могла открыть глаза.
— Мы нашли ее лежащей у реки, доктор. Нам показалось, что она не дышит. Мы так испугались! Бедная девочка, она такая маленькая, беспомощная… такая одинокая. Как вы думаете, она меня слышит?
— Откуда доктор может это знать, Пенелопа?
— Вы не правы, мисс Лоуренс, — отозвался глубокий мужской голос, — я уверен, что девочка слышит.
— Вот видишь, Генриетта? Я же тебе говорила!
— Ты никогда не упустишь случая сказать: «Я же тебе говорила!»
— Неправда!
— Так уж и неправда?
— Дамы, прекратите, пожалуйста!
Высокие женские голоса продолжали возмущенно переговариваться, а она вдруг ощутила прилив страха и слабо позвала:
— Онести… Пьюрити…[5]
Испуганный вздох.
— Сделайте что-нибудь, доктор! — тревожно вскричал высокий голос. — Девочка бредит! Она называет добродетели! Может, она умира…
— Мисс Лоуренс, возьмите себя в руки или я попрошу вас выйти!
Молчание.
Низкий голос сделался ласково-просительным:
— Пожалуйста, открой глазки, милая! У тебя жар, и ты пережила страшное потрясение на реке, но я знаю, ты сможешь это сделать, если постараешься.
Она с трудом разлепила тяжелые веки и увидела над собой мужчину с седыми волосами и пышными усами.
— Вот умница! Ты можешь нам сказать, как тебя зовут… и откуда ты?
— Честити…
— О Господи… Господи, она опять бредит!
— Пенелопа, хватит!
— Честити? — переспросил седой мужчина. — Тебя так зовут? Ты можешь мне ответить?
Она кивнула и тут увидела двух женщин. Они подошли к кровати и встали, глядя на нее сверху. У обеих были бледные невзрачные лица с похожими чертами. Их взгляды светились сочувствием.
— Не волнуйся, милая девочка… милая Честити, — прошептала одна из них, — ты не одна. Мы будем заботиться о тебе до тех пор, пока ты не найдешь свою маму.
Обжигающая слеза выкатилась из ее глаза.
— Не плачь, милая! Прошу тебя, не плачь! Обещаем, что не бросим тебя. Генриетта, скажи ей, пожалуйста!
— Мы тебя не бросим, девочка, даем тебе слово.
Образы померкли.
Дождь все не кончался, а фургон опять катил по грязной дороге. Честити молча сидела на матрасе, покачиваясь в такт движению.
Ночь была долгой. Сон ее, наполненный тенями из прошлого, то и дело прерывался, и тогда барабанная дробь дождя по парусиновой крыше оживляла прежние страхи. Но Честити перестала бояться, как только почувствовала теплые объятия Рида и прижалась щекой к его мерно вздымавшейся груди.
Странно, но ей и в голову не пришло, что лежать в такой позе неприлично. Она льнула к его теплу, вдыхала в темноте его запах и успокаивалась. Крепкое мускулистое тело Рида было блаженным убежищем, и девушку инстинктивно влекло к нему. В его объятиях было так уютно! Когда наверху бушевала гроза, он крепче прижимал ее во сне, и она понимала, что сейчас для нее нет места лучше, чем эти объятия.
Преподобный Рид Фаррел оказался совсем не таким человеком, каким она его представляла. За то время, что они провели вместе, ей не раз довелось испытать на себе его гнев. Впрочем, она платила ему той же монетой. Когда понадобилось ее защитить, Честити с удивлением увидела, каким он может быть страшным. Все эти эмоции вызывали в ней настороженность, ибо она понимала, какая сила таится за поразительно голубыми глазами Рида. Но ничто не тронуло ее сердце так сильно, как его неожиданная нежность.
Честити открыла глаза и ощутила прилив знакомого волнения. Рид лежал рядом, прижавшись к ней всем телом и положив руку ей на грудь. Неожиданно он открыл глаза, и при виде их голубого блеска сердце девушки затрепетало. Он приподнял голову и медленно нагнулся к ней. Честити как зачарованная раскрыла губы… Губы Рида были уже совсем близко, но тут он вдруг отпрянул, резко встал и надел свой дождевик. Господи, куда же он? Ей хотелось кричать от разочарования.
Он вышел из фургона, не сказав ни слова. Потом они в неловком молчании ели холодный завтрак. Честити мысленно ругала себя за глупую обиду. Ведь в его молчании не было злобы. Просто он решил не обсуждать то, что на краткий миг возникло между ними, посчитав произошедшее неразумным. Потом она спросила, скоро ли кончится дождь, а он что-то буркнул в ответ, но и эта резкость вполне объяснима: он расстроился из-за того, что гроза их задерживала.
Оглушительный удар грома прервал мысли Честити. В душе ее опять зашевелились страхи, которые она считала уже побежденными. Рид ошибался, когда говорил, что сегодня гроза кончится. Ливень и не думал стихать.
Второй удар грома потряс землю, и Честити испуганно вскрикнула. Фургон остановился. Девушка осторожно прошла к переднему краю повозки и выглянула наружу. Плотная стена дождя сократила видимость до нескольких ярдов. На кучерском месте Рида не было.
Она подалась вперед и увидела, что он медленно идет по дороге. Остановившись, он долго стоял в неподвижности, потом резко повернулся и зашагал обратно к фургону, щурясь от дождевой воды, непрерывными струями стекавшей с капюшона дождевика.
И тут она услышала едва различимый на фоне ровного шума дождя звук.
Леденящий ужас сковал сердце девушки.
— Ты спятил! — крикнул Тернер. Его бородатое лицо исказилось злобой.
Начавшаяся ночью гроза резко изменила настроение Моргана. Сегодня утром он проснулся в ярости. Уолкер и Симмонс благоразумно помалкивали, зная, на какие жестокости способен этот человек, а Тернер не унимался.
— Если ты хочешь клеймить скот под таким дождем, иди сам и клейми! — бросил он с вызовом.
— Я тоже не пойду! — заявил Бартелл, быстро примкнув к бунтующему Тернеру. Он хватил ладонью по столу, на котором стояли остатки неубранного завтрака. — Я не хочу промокнуть до нитки и продрогнуть до костей. Зачем это надо? С таким успехом я мог бы остаться гуртовщиком. Черт… — он сплюнул на пол, — те времена навсегда ушли.
Морган ответил с той же злостью:
— Не надо было валять дурака, пока я ездил в Седейлию! За это время можно было заклеймить весь скот. И не думайте, лентяи, что я позволю вам бить баклуши, дожидаясь хорошей погоды.
— Я не лентяй… — заявил Тернер с легкой угрозой в голосе. Взгляд его был таким же мрачным, как тучи на небе. Он подобрал свое пузо и покосился на револьвер. — И никому не позволю называть меня лентяем!
— Хочешь со мной потягаться, Тернер? — ласково спросил Морган. Его неожиданно теплая улыбка странно контрастировала с убийственным блеском глаз. — Ну же, хватай свой револьвер, а я схвачу свой. Посмотрим, кто быстрей. В последнее время я мало разминался, так что ты еще можешь меня одолеть, — улыбка его сделалась напряженной, — но думаю, будет нелишним напомнить тебе про Абилин… и Канзас-Сити. Ведь ты был там, не так ли?
Лицо Тернера побелело.
— Ты был там? — не отставал Морган.
Небритая щека Тернера дернулась.
— Да, был.
— Конечно, с тех пор прошло уже больше полугода. За полгода многое может измениться. Помнится, тот парень сказал, что он самый быстрый в округе. А вдруг ты окажешься быстрей его?
Тернер пожал плечами.
— А другой похвалялся, что никто не заставит его убежать, позорно поджав хвост. — Морган помолчал. — Хотя между ними не было большой разницы. У обоих кровь оказалась красной.
Рука Тернера безвольно повисла.
Морган со змеиной стремительностью обернулся к остальным:
— Может, среди вас кто-то еще думает, что нажимает на курок проворней меня?
Мужчины ответили ему нестройным ропотом.
— Отлично, тогда слушайте. Объясняю только один раз. Мне надоело здесь торчать. Я свое дело сделал — нашел в Седейлии хорошего покупателя, теперь пора и вам поработать. Предупреждаю сразу: впереди меня ждут приятные занятия, и я никому не позволю меня задерживать. А это значит, что мы будем клеймить бычков и в дождь, и в зной. Начнем прямо сейчас и закончим, когда я скажу «хватит». Вы меня поняли? Услышав нестройный хор согласия, Морган двинулся к двери, накинул дождевик и, задержавшись на пороге со шляпой в руке, сказал:
— Я пойду в хлев, разожгу огонь в очаге. Железные клейма раскаляются быстро, так что не мешкайте. Кто не придет, пусть заранее готовится к неприятностям.
Морган хлопнул дверью и, не оглядываясь, зашагал по раскисшей земле к хлеву.
— Черт, да он псих! — прорычал Тернер, глядя ему вслед.
— Может, и так. — Уолкер медленно подошел к вешалке у двери и надел свой дождевик. — Но уж если он что-то решил, его не переубедишь. А одолеть его никто из нас не в силах, и ты это знаешь.
— Да что с ним творится, черт возьми? — Бартелл с явной неохотой подошел к двери следом за Уолкером, нервно поглаживая свою лысину. — С тех пор как вы с ним приехали из Седейлии, он стал какой-то дурной. Я еще не видел, чтобы у него были такие дикие перепады настроения. — Симмонс усмехнулся, и Бартелл обернулся к нему: — В чем дело? Может, в Седейлии что-то случилось?
— Да нет, ничего. Мы уладили все дела и уехали из города, — Симмонс прищурился, и его маленькие глазки превратились в щелочки, — но Морган жалеет, что не успел кое-что доделать.
— О чем ты?
Уолкер взглянул на Симмонса и покачал головой.
— Я с тобой согласен. Все дело в этой рыженькой. Я сказал ему, чтобы он с ней не связывался, но он ведь меня не слушает.
— Какая еще рыженькая?
— Ты же знаешь, какой становится Морган, если ему приглянется женщина. Он встретил ее в то утро, когда мы уезжали из города. Она посмотрела на него со сладкой улыбкой. Черт, надо было видеть Моргана! Он прямо из кожи вон лез, пытаясь ее охмурить. Ну ты знаешь, он на это мастер. Ее он, может, и одурачил, но только не меня. Я сразу его раскусил и решил: быть беде! Эти «божьи одуванчики» все одинаковы.
— «Божьи одуванчики»? — Тернер грубо хохотнул. — С каких это пор Морган стал заглядываться на таких женщин?
— Она симпатичная, но мне кажется, Моргана сразила не только ее внешность. Они встретились в магазине, а потом он ждал ее у выхода и весь извертелся от нетерпения, как блохастый кот. И скажу я вам, его явно не устроило такое окончание знакомства.
— Как же я сразу не догадался, что здесь замешана женщина? — Тернер вслед за остальными подошел к двери и сдернул с вешалки свой дождевик. Его потное лицо было мрачным. — Черт возьми, если б я знал, чем Морган думал, я бы не стал ничего говорить. — Он фыркнул. — Этот парень хуже кобеля! Я уже видел, что с ним творится, когда он охотится за сучкой. Нам надо сматываться отсюда, пока не влипли в историю.
Мужчины согласно загудели. Тернер рывком распахнул дверь и вышел под дождь в сопровождении остальных.
В комнате стало тихо. Кончита напряженно застыла у очага. Мужчины по обыкновению разговаривали, совершенно не стесняясь присутствия девушки. Они даже не потрудились взглянуть в ее сторону, чтобы посмотреть, как она реагирует на их слова.
Лицо Кончиты пылало. Эти люди считали ее пустым местом. По их мнению, она была неспособна на истинные чувства, а Морган не испытывал настоящих чувств к ней!
«Все они свиньи, кроме Моргана!» — подумала она.
Дрожа от гнева, Кончита подошла к окну. Мужчины исчезли в хлеву как раз в тот момент, когда из трубы потянулись первые струйки дыма.
«Обманщики, вот кто они такие! Подлые обманщики и трусы! — продолжала она размышлять. — То, что рассказали Уолкер и Симмонс о случившемся в Седейлии, — ложь от начала до конца. Они боятся Моргана, боятся, что он накажет их за строптивость, и от страха готовы сочинить все что угодно».
Кончита невидящим взглядом смотрела на бушующий ливень. «Морган меня любит, он столько раз говорил мне об этом! — уверяла она себя. — Со мной ему приятней, чем с другими женщинами. Он и это мне говорил».
Лицо Кончиты напряглось от гнева, челюсти сжались, со щек сошел юный румянец. Она скользнула рукой по бедру и нащупала спрятанные там ножны. «Рассказ Уолкера о рыжеволосой женщине — ложь, — продолжала успокаивать себя девушка. — А если и нет, какая разница? Мой кинжал уже пробовал кровь и в случае необходимости попробует еще. На свете нет такой женщины, которая могла бы увести у меня Моргана!»
Рид смотрел на дорогу и не верил своим глазам. Раньше здесь явно была мелкая переправа, которую Дженкинс даже не счел нужным отметить на карте, теперь же ревела река. Рид не раз видел, как какой-нибудь безобидный ручеек в овраге, сухом большую часть года, после продолжительных ливней разливался бурлящим потоком.