Страница:
На том же этапе по проблеме финско-шведского сотрудничества состоялся обстоятельный разговор и Молотова с Паасикиви. Нарком иностранных дел при этом пытался выяснить у финского дипломата, «не участвует ли Германия в этих переговорах».
[773]Таким образом, Советский Союз предпринял разностороннюю дипломатическую разведку тех планов, которые могли быть у Германии в отношении стран Северной Европы.
Вопрос о новом финско-шведском сближении действительно стал в это время объектом пристального внимания в международном плане. Разговоры о якобы сохраняющейся возможности сотрудничества двух стран продолжал вызывать тогда весьма большой интерес за рубежом. Это ясно можно заметить по материалам, хранящимся среди архивных документов президента Рюти. Там, в частности, имеется информация о том, что на рубеже 1940–1941 гг. в европейских дипломатических кругах циркулировали слухи, что «вновь Финляндия сближается со Швецией». [774]
В этом смысле ничего на деле, однако, не происходило. К тому же в Швеции мало верили в реальность возможного нового нападения СССР на Финляндию, о чем сообщалось даже немецким представителям. [775]Но Германия тогда выражала лишь свое весьма критическое отношение к проблеме финско-шведского союзного объединения. Так, 19 декабря в Хельсинки были передано высказывание фюрера о том, что «если Финляндия заключит персональную унию со Швецией, то с этого момента Германия полностью прекратит проявление к Финляндии интереса». [776]
Отрицательное отношение Берлина к такому союзу при наличии плана «Барбаросса» было естественно, поскольку для Германии это лишь усложнило бы дипломатическую ситуацию в Северной Европе. Таким образом, идею союзного объединения Финляндии и Швеции тогда было просто нереально осуществить.
Советские дипломаты, работавшие в Финляндии, продолжали процесс интенсивного сбора информации о главном — относительно германо-финляндского сотрудничества. В декабре 1940 г. началась подготовка обобщающего документа «о политическом и оперативном положении в Финляндии на конец 1940 г. и о немцах в Финляндии». [777]Эта работа закончилась в начале 1941 г. и, по мнению его разработчиков, «результат оказался успешным» с точки зрения определения направленности внешней политики Финляндии. Накопленные сведения показывали, что в кругах финского руководства «готовят с немцами враждебную акцию против Советского Союза». [778]Этот документ был направлен по двум адресам: в наркоматы иностранных и внутренних дел, и о нем, судя по воспоминаниям Е. Т. Синицына, также докладывали и Сталину. [779]Сам же Синицын был специально вызван в Москву в декабре для информирования о складывающейся ситуации в Финляндии В. М. Молотова, Л. П. Берия, а также начальника разведки НКВД П. М. Фитина. В итоге сделанного подробного сообщения он заключил: «В связи с передвижением немецких войск наши источники высказывают опасения о возможном вступлении Финляндии в войну против Советского Союза в случае, если Германия нападет на СССР». [780]
В том же месяце разведка Северного флота продолжала сообщать командованию, что так называемый «транзит» является лишь прикрытием сосредоточения частей германской армии в Лапландии. «Немецкие войска в Финляндии, — говорилось в переданной информации, — ведут себя как хозяева, разжигая страсти финской военщины на реванш с СССР. Сосредоточиваются постоянные, долговременные гарнизоны в пунктах: Рованиеми, Соданкюля, Ивало, Петсамо и Кемиярви, из которых основным центром… является Рованиеми». [781]
В другом донесении этого же разведывательного органа в январе 1941 г. определяется уже количество сосредоточенных между Виртаниеми и Рованиеми немецких войск — 18 тысяч. Информируя командование о контактах между офицерским составом финской и германской армий советская разведка сообщала: «Со стороны финских офицеров имеются отдельные высказывания о том, что финляндское правительство отомстит советскому правительству за понесенные убытки зимой 1939–1940 гг. и что весной Карелия будет финской. Советский Союз потерпит поражение, так как Финляндия в настоящее время имеет крупную помощь со стороны Германии». [782]То же самое отмечалось и 24 января в отчетном докладе об охране государственной границы Мурманского округа. Сообщалось, что «в связи с вводом германских войск в Финляндию реваншистские элементы последней… “воспряли духом”, резко усилили антисоветскую агитацию внутри своей страны…». [783]
На самом деле, советские разведывательные органы четко фиксировали и докладывали сведения о направленности развития событий и в донесениях назывались близкие к реальным сроки возможного вступления Финляндии в войну против СССР на стороне фашистской Германии — весна или лето 1941 г.
Естественно, в Москве стремились активно препятствовать дальнейшему соскальзыванию Финляндии к фашистскому блоку. В новых условиях советское руководство уже видело мало смысла в усилении жесткого давления на нее. «Именно в тот момент у Советского Союза, — отмечал Ю. К. Паасикиви, — не чувствовалось агрессивных намерений против нас. “Правда” и “Известия” не публиковали длительное время материалов о нас. Это являлось отрадным и обнадеживающим признаком. К тому же и войска не сосредотачивались у нашей границы, так, во всяком случае, заверял наш военный атташе». [784]
В данном случае новый нюанс политической линии СССР в отношении Финляндии выражался в другом. В Москве в это время предприняли попытку по мере возможности изменить ее прежний курс с учетом приближавшихся в Финляндии президентских выборов. Президент К. Каллио после перенесенного им инсульта, серьезно болел, и в связи с этим 27 ноября 1940 г. подал в Государственный совет прошение о своей отставке. В результате в стране должны были состояться внеочередные президентские выборы, которые были назначены на 19 декабря. [785]
За две недели до их проведения, 6 декабря, Паасикиви был приглашен к Молотову. В ходе беседы нарком заявил: «Мы не хотим вмешиваться в ваши дела и мы не делаем никакого намека по поводу кандидатуры нового президента Финляндии, но внимательно следим за подготовкой этих выборов. Желает ли Финляндия мира с Советским Союзом, будет понятно по тому, кого изберут президентом». Далее Молотов твердо заявил, что в СССР категорически возражают против таких кандидатур, как В. Таннер, К. Г. Маннергейм или П. Э. Свинхувуд. При этом все замечания финляндского посланника о том, что «президентские выборы являются полностью нашим внутренним делом», [786]никак не повлияли на высказанное Молотовым отношение к ним. Таким образом, советское руководство совершенно определенно выразило свою позицию.
Более того, как отмечается в мемуарах Паасикиви, на одной из последующих бесед в неофициальном порядке в момент, когда уже финский посланник покидал кабинет, Молотов в заключение неожиданно сказал: «Мы рады здесь Вас видеть, но с удовольствием приветствовали бы Вас также и в качестве финляндского президента». [787]
В результате очевидно, что в Москве в какой-то степени определили свою позицию и сочли, что наиболее приемлемым для СССР финляндским президентом мог стать тогдашний посланник в Советском Союзе, который был известен как умеренный, весьма осторожный и одновременно достаточно авторитетный политик. Паасикиви записал в своих мемуарах слова Молотова, сказанные еще летом 1940 г.: «Вы единственный, кто хочет хороших отношений между Советским Союзом и Финляндией», но, как видно, «не сможете достигнуть цели…» Известны также и общие представления о Паасикиви, сложившиеся у Молотова. «По-русски говорил кое-как, — отмечал он впоследствии, — но понять можно. У него дома была хорошая библиотека, он читал Ленина. Понимал, что без договоренности с Россией у них ничего не получится». [788]
Пожелание, чтобы Паасикиви стал президентом Финляндии в 1940 г. свидетельствовало о том, что в Москве еще продолжали надеяться на возможность повлиять на внешнеполитическую линию Финляндии. Так, собственно, заявление Молотова расценил и сам Паасикиви. По этому поводу он заметил, что «отношение Москвы ко мне, как кандидату в президенты, можно было рассматривать признаком того, что у них тогда не было плохих намерений и что они относились к Финляндии с деловых позиций». [789]
Тем не менее в Хельсинки сочли, что наиболее удобным в качестве президента Финляндии был Р. Рюти. Дело в том, что его кандидатуру тогда в Германии считали весьма подходящей. Еще 14 сентября 1940 г. В. Блюхер в своем донесении в Берлин отмечал, что премьер-министр Финляндии является одним из наиболее вероятных кандидатов на пост президента страны. Ну, а затем, уже в декабре, в Берлине эту кандидатуру активно поддержали, поскольку Р. Рюти стал тогда проявлять «большое понимание германских интересов». [790]Таким образом, накануне выборов в немецком МИДе четко определили свою позицию относительно кандидатуры на пост президента Финляндии и явно давали понять, что Р. Рюти — наиболее приемлемый в данном случае для рейха человек.
В условиях, когда по предложению правительства, избрание президента страны должно было быть осуществлено путем голосования выборщиков 1937 г., вопрос фактически был уже заранее предрешен. Рюти стал очередным президентом страны сразу же после первого тура голосования и, как было отмечено, «результаты выборов показали редкое единство». [791]Таким образом, человек, которого поддержала Германия, стал новым финским президентом. В Советском Союзе же по этому поводу Молотов выразился так: «Вы можете избирать, кого хотите, но у нас право делать свои заключения». [792]
В итоге избрание президентом Р. Рюти усилило прогерманскую позицию Финляндии. Когда же в январе 1941 г. формировалось новое правительство, то на пост премьер-министра в качестве компромиссного политического деятеля предлагалась кандидатура Ю. К. Паасикиви. [793]Однако Р. Рюти настоял на том, чтобы этот пост занял представитель финансовых кругов Ю. Рангель, имевший тесные личные связи с новым президентом и неплохие контакты с германским руководством, сложившиеся на базе экономического сотрудничества с немецкими представителями по использованию петсамского никеля.
В результате позиции лиц, придерживавшихся прогерманского направления, в руководящих кругах Финляндии явно усилились. Это еще больше сближало правительство с военными кругами, где велось уже активное сотрудничество с генштабом вермахта. Так, министр иностранных дел Р. Виттинг получил письменное донесение П. Талвела о его переговорах в Берлине. Другими ведущими государственными деятелями, которые уже ознакомились с результатами поездки Талвела в Германию, были новый президент Р. Рюти и премьер-министр Рангель. Это означало, что немецко-финские военные переговоры вышли на качественно новый уровень — государственного согласования отрабатывавшихся оперативных планов с германским командованием.
В начале января 1941 г. посланник в Берлине Кивимяки, а также X. Р. Васашерна, финский дипломат, работающий в Стокгольме, и П. Ю. Хюннинен, являвшийся помощником Ю. К. Паасикиви в Москве, получили информацию о результатах переговоров Талвела в Берлине. [794]Это означало, что ряд важных для Финляндии дипломатических представительств уже имели определенные сведения о результатах начавшихся военных переговоров с Германией. Данная информация являлась весьма важной, поскольку она уже четко ориентировала эти представительства относительно направленности и перспектив германо-финляндского военного сотрудничества.
Следует думать, что именно финское представительство в Москве обладало информацией о ясно обозначавшемся ходе военного взаимодействия с Германией. Более того, сведения, которые передали П. Ю. Хюннинену, не могли не быть известны и Паасикиви, поскольку между ними установились весьма доверительные отношения. Они часто обсуждали «все важнейшие дела и политическое положение», и здесь «не было разногласий». [795]Таким образом, финский посланник в Москве на данном этапе также мог иметь определенные представления о развитии германо-финляндского сотрудничества. Обращая внимание на это, в то же время следует учитывать, что П. Ю. Хюннинену было запрещено иметь при себе какие либо письменные документы, содержащие передаваемую ему информацию для Паасикиви. Посланник же пришел к убеждению, что в случае начала войны между Германией и СССР, «если немцы потребуют активного участия финнов, то Финляндия без колебания станет на ее сторону». Более того, тогда же он сделал вывод, что «в руководящих финских кругах царило весьма легкое настроение» по сравнению с осенью 1940 г. [796]
В таких условиях у СССР осталась лишь одна возможность — стремиться продолжать контролировать ситуацию, складывающуюся на севере Финляндии. В самом конце 1940 г. и начале 1941 г. на дипломатическом уровне прошла целая серия советско-финляндских консультаций и встреч относительно особых экономических интересов Советского Союза в северной Финляндии и вопроса об «организации смешанного советско-финляндского общества по эксплуатации никелевых месторождений в Петсамо». [797]
Естественно, что эти переговоры имели не только экономическую направленность, а явно затрагивали интересы и германо-финляндского сотрудничества, активно развивавшегося в Лапландии. 10 февраля 1941 г. немецкий посланник в Москве так прямо и заявил Молотову, что Берлин еще раз просит СССР «принять во внимание германские интересы в Петсамо». [798]Иными словами, советское руководство, очевидно, предпринимало попытки усложнить сотрудничество Финляндии с рейхом.
Кроме того, в Москве изъявили желание создать в губернском центре Лапландии, городе Рованиеми свое вице-консульство. [799]Очевидно, что организация этого дипломатического представительства СССР на севере Финляндии должна была также осложнить скрытое германо-финляндское военное сотрудничество в Заполярье.
Ситуация в советско-финляндских отношениях начала быстро обостряться, и в результате между двумя странами в январе 1941 г. возник достаточно острый политический кризис. Финляндское руководство уже просто не могло принимать советские предложения и переговоры о «петсамской» проблеме начали замораживаться. [800]18 января 1941 г. полпред И. С. Зотов неожиданно покинул Хельсинки и выехал в Советский Союз. Таким образом Москва фактически продемонстрировала, что в СССР действительно не нравится ход развития отношений с Финляндией.
К тому же в Наркомате иностранных дел с Паасикиви неоднократно [801]обсуждался вопрос о том, что полицейские власти в Финляндии создали для работников советского полпредства, «под видом охраны» его, «совершенно недопустимый режим изоляции наших работников от внешнего мира и от общественности». Касаясь этого, заместитель наркома А. Я. Вышинский пояснил: «Финская полиция терроризирует посетителей советского полпредства, подвергая их всякого рода полицейским неприятностям. Полпред Зотов заявлял об этом ранее Виттингу, но положение к лучшему не изменилось». [802]В Москве стремились подчеркнуть то, что в СССР весьма пристально следят за событиями, которые происходили в Финляндии.
Более того, в это время Паасикиви просили проинформировать о ходе выполнения Финляндией Московского мирного договора, в частности, относительно строительства железной дороги, которая должна была проходить по северной Финляндии и соединить территорию Советского Союза с Ботническим заливом. [803]Эта железная дорога имела военно-стратегическое значение, поскольку в случае возникновения там боевых действий позволяла быстро перебросить советские войска на запад и отрезать северную часть Финляндии от основной территории страны. Это было очевидно, и Паасикиви в своих мемуарах утверждал, что в Финляндии вообще существовало «всеобщее мнение», что такая дорога, несомненно, «имела цель подготовки нового наступления против Финляндии». [804]
Давая руководству Финляндии почувствовать, что Советский Союз не собирается безразлично взирать на расширяющиеся германо-финские контакты на этой территории, Москва стала явно демонстрировать свой возросший интерес к финской Лапландии. Обострение же в целом отношений между СССР и Финляндией привело к тому, что вечером 23 января 1941 г. К. Г. Маннергейм поставил вопрос о проведении в стране мобилизации. [805]
Вот как описывает эти события в своем дневнике Р. Рюти: «23 января 1941 г. очень поздно вечером главнокомандующий попросил встречи со мной и премьер-министром по важному делу. Мы прибыли к нему домой, где уже находились генералы Вальден и Хейнрикс». [806]Таким образом, Маннергейм собрал все высшее военное и политическое руководство страны. Вопрос, который обсуждали на квартире маршала, касался исключительно «советской военной угрозы» для Финляндии и был вызван якобы концентрацией войск Ленинградского военного округа на финской границе. [807]Маннергейм призвал к ответным действиям и предложил, «уже сейчас провести мобилизацию численностью до двух дивизий». Однако это предложение не получило поддержки. Президент не был уверен в том, «что наблюдавшиеся перемещения означали подготовку к нападению». Факт же осуществления военных мероприятий в финский армии, по словам Рюти, мог лишь вызвать обеспокоенность в стране и «раздражение у русских». [808]Тем не менее само требование о проведении мобилизации было весьма показательно. Иными словами, решительные действия советского руководства сразу же вызвали весьма жесткую ответную реакцию финской стороны.
В результате в очередной раз советское правительство смогло убедиться в том, что меры дипломатического характера реально не позволяли изменить политику Хельсинки. Финское руководство целенаправленно устремилось к активной подготовке страны к новой войне против СССР. Москва же лишь продолжала фиксировать происходящие изменения, но не имела возможности каким-либо образом эффективно помешать развивающемуся процессу.
Что же касалось Финляндии, то избрание президентом страны Р. Рюти еще более упростило дальнейший путь развития германо-финляндского военного сотрудничества, поскольку именно он стоял у истоков этого процесса. Имея соответствующие конституционные права президент мог для подготовки вступления Финляндии в войну на стороне Германии без лишних формальностей передать все полномочия в руки военных и теперь уже не колебался. 28 января Рюти практически открыто говорил о направленности в развитии событий: «Есть основание верить, что отношения между Советским Союзом и Германией вовсе не являются хорошими и что агрессия Германии на восток и юг для разгрома России возможна в начале лета». [809]
VI. НА ПОРОГЕ ВОЙНЫ
БЕЗ ИЛЛЮЗИЙ
Вопрос о новом финско-шведском сближении действительно стал в это время объектом пристального внимания в международном плане. Разговоры о якобы сохраняющейся возможности сотрудничества двух стран продолжал вызывать тогда весьма большой интерес за рубежом. Это ясно можно заметить по материалам, хранящимся среди архивных документов президента Рюти. Там, в частности, имеется информация о том, что на рубеже 1940–1941 гг. в европейских дипломатических кругах циркулировали слухи, что «вновь Финляндия сближается со Швецией». [774]
В этом смысле ничего на деле, однако, не происходило. К тому же в Швеции мало верили в реальность возможного нового нападения СССР на Финляндию, о чем сообщалось даже немецким представителям. [775]Но Германия тогда выражала лишь свое весьма критическое отношение к проблеме финско-шведского союзного объединения. Так, 19 декабря в Хельсинки были передано высказывание фюрера о том, что «если Финляндия заключит персональную унию со Швецией, то с этого момента Германия полностью прекратит проявление к Финляндии интереса». [776]
Отрицательное отношение Берлина к такому союзу при наличии плана «Барбаросса» было естественно, поскольку для Германии это лишь усложнило бы дипломатическую ситуацию в Северной Европе. Таким образом, идею союзного объединения Финляндии и Швеции тогда было просто нереально осуществить.
Советские дипломаты, работавшие в Финляндии, продолжали процесс интенсивного сбора информации о главном — относительно германо-финляндского сотрудничества. В декабре 1940 г. началась подготовка обобщающего документа «о политическом и оперативном положении в Финляндии на конец 1940 г. и о немцах в Финляндии». [777]Эта работа закончилась в начале 1941 г. и, по мнению его разработчиков, «результат оказался успешным» с точки зрения определения направленности внешней политики Финляндии. Накопленные сведения показывали, что в кругах финского руководства «готовят с немцами враждебную акцию против Советского Союза». [778]Этот документ был направлен по двум адресам: в наркоматы иностранных и внутренних дел, и о нем, судя по воспоминаниям Е. Т. Синицына, также докладывали и Сталину. [779]Сам же Синицын был специально вызван в Москву в декабре для информирования о складывающейся ситуации в Финляндии В. М. Молотова, Л. П. Берия, а также начальника разведки НКВД П. М. Фитина. В итоге сделанного подробного сообщения он заключил: «В связи с передвижением немецких войск наши источники высказывают опасения о возможном вступлении Финляндии в войну против Советского Союза в случае, если Германия нападет на СССР». [780]
В том же месяце разведка Северного флота продолжала сообщать командованию, что так называемый «транзит» является лишь прикрытием сосредоточения частей германской армии в Лапландии. «Немецкие войска в Финляндии, — говорилось в переданной информации, — ведут себя как хозяева, разжигая страсти финской военщины на реванш с СССР. Сосредоточиваются постоянные, долговременные гарнизоны в пунктах: Рованиеми, Соданкюля, Ивало, Петсамо и Кемиярви, из которых основным центром… является Рованиеми». [781]
В другом донесении этого же разведывательного органа в январе 1941 г. определяется уже количество сосредоточенных между Виртаниеми и Рованиеми немецких войск — 18 тысяч. Информируя командование о контактах между офицерским составом финской и германской армий советская разведка сообщала: «Со стороны финских офицеров имеются отдельные высказывания о том, что финляндское правительство отомстит советскому правительству за понесенные убытки зимой 1939–1940 гг. и что весной Карелия будет финской. Советский Союз потерпит поражение, так как Финляндия в настоящее время имеет крупную помощь со стороны Германии». [782]То же самое отмечалось и 24 января в отчетном докладе об охране государственной границы Мурманского округа. Сообщалось, что «в связи с вводом германских войск в Финляндию реваншистские элементы последней… “воспряли духом”, резко усилили антисоветскую агитацию внутри своей страны…». [783]
На самом деле, советские разведывательные органы четко фиксировали и докладывали сведения о направленности развития событий и в донесениях назывались близкие к реальным сроки возможного вступления Финляндии в войну против СССР на стороне фашистской Германии — весна или лето 1941 г.
Естественно, в Москве стремились активно препятствовать дальнейшему соскальзыванию Финляндии к фашистскому блоку. В новых условиях советское руководство уже видело мало смысла в усилении жесткого давления на нее. «Именно в тот момент у Советского Союза, — отмечал Ю. К. Паасикиви, — не чувствовалось агрессивных намерений против нас. “Правда” и “Известия” не публиковали длительное время материалов о нас. Это являлось отрадным и обнадеживающим признаком. К тому же и войска не сосредотачивались у нашей границы, так, во всяком случае, заверял наш военный атташе». [784]
В данном случае новый нюанс политической линии СССР в отношении Финляндии выражался в другом. В Москве в это время предприняли попытку по мере возможности изменить ее прежний курс с учетом приближавшихся в Финляндии президентских выборов. Президент К. Каллио после перенесенного им инсульта, серьезно болел, и в связи с этим 27 ноября 1940 г. подал в Государственный совет прошение о своей отставке. В результате в стране должны были состояться внеочередные президентские выборы, которые были назначены на 19 декабря. [785]
За две недели до их проведения, 6 декабря, Паасикиви был приглашен к Молотову. В ходе беседы нарком заявил: «Мы не хотим вмешиваться в ваши дела и мы не делаем никакого намека по поводу кандидатуры нового президента Финляндии, но внимательно следим за подготовкой этих выборов. Желает ли Финляндия мира с Советским Союзом, будет понятно по тому, кого изберут президентом». Далее Молотов твердо заявил, что в СССР категорически возражают против таких кандидатур, как В. Таннер, К. Г. Маннергейм или П. Э. Свинхувуд. При этом все замечания финляндского посланника о том, что «президентские выборы являются полностью нашим внутренним делом», [786]никак не повлияли на высказанное Молотовым отношение к ним. Таким образом, советское руководство совершенно определенно выразило свою позицию.
Более того, как отмечается в мемуарах Паасикиви, на одной из последующих бесед в неофициальном порядке в момент, когда уже финский посланник покидал кабинет, Молотов в заключение неожиданно сказал: «Мы рады здесь Вас видеть, но с удовольствием приветствовали бы Вас также и в качестве финляндского президента». [787]
В результате очевидно, что в Москве в какой-то степени определили свою позицию и сочли, что наиболее приемлемым для СССР финляндским президентом мог стать тогдашний посланник в Советском Союзе, который был известен как умеренный, весьма осторожный и одновременно достаточно авторитетный политик. Паасикиви записал в своих мемуарах слова Молотова, сказанные еще летом 1940 г.: «Вы единственный, кто хочет хороших отношений между Советским Союзом и Финляндией», но, как видно, «не сможете достигнуть цели…» Известны также и общие представления о Паасикиви, сложившиеся у Молотова. «По-русски говорил кое-как, — отмечал он впоследствии, — но понять можно. У него дома была хорошая библиотека, он читал Ленина. Понимал, что без договоренности с Россией у них ничего не получится». [788]
Пожелание, чтобы Паасикиви стал президентом Финляндии в 1940 г. свидетельствовало о том, что в Москве еще продолжали надеяться на возможность повлиять на внешнеполитическую линию Финляндии. Так, собственно, заявление Молотова расценил и сам Паасикиви. По этому поводу он заметил, что «отношение Москвы ко мне, как кандидату в президенты, можно было рассматривать признаком того, что у них тогда не было плохих намерений и что они относились к Финляндии с деловых позиций». [789]
Тем не менее в Хельсинки сочли, что наиболее удобным в качестве президента Финляндии был Р. Рюти. Дело в том, что его кандидатуру тогда в Германии считали весьма подходящей. Еще 14 сентября 1940 г. В. Блюхер в своем донесении в Берлин отмечал, что премьер-министр Финляндии является одним из наиболее вероятных кандидатов на пост президента страны. Ну, а затем, уже в декабре, в Берлине эту кандидатуру активно поддержали, поскольку Р. Рюти стал тогда проявлять «большое понимание германских интересов». [790]Таким образом, накануне выборов в немецком МИДе четко определили свою позицию относительно кандидатуры на пост президента Финляндии и явно давали понять, что Р. Рюти — наиболее приемлемый в данном случае для рейха человек.
В условиях, когда по предложению правительства, избрание президента страны должно было быть осуществлено путем голосования выборщиков 1937 г., вопрос фактически был уже заранее предрешен. Рюти стал очередным президентом страны сразу же после первого тура голосования и, как было отмечено, «результаты выборов показали редкое единство». [791]Таким образом, человек, которого поддержала Германия, стал новым финским президентом. В Советском Союзе же по этому поводу Молотов выразился так: «Вы можете избирать, кого хотите, но у нас право делать свои заключения». [792]
В итоге избрание президентом Р. Рюти усилило прогерманскую позицию Финляндии. Когда же в январе 1941 г. формировалось новое правительство, то на пост премьер-министра в качестве компромиссного политического деятеля предлагалась кандидатура Ю. К. Паасикиви. [793]Однако Р. Рюти настоял на том, чтобы этот пост занял представитель финансовых кругов Ю. Рангель, имевший тесные личные связи с новым президентом и неплохие контакты с германским руководством, сложившиеся на базе экономического сотрудничества с немецкими представителями по использованию петсамского никеля.
В результате позиции лиц, придерживавшихся прогерманского направления, в руководящих кругах Финляндии явно усилились. Это еще больше сближало правительство с военными кругами, где велось уже активное сотрудничество с генштабом вермахта. Так, министр иностранных дел Р. Виттинг получил письменное донесение П. Талвела о его переговорах в Берлине. Другими ведущими государственными деятелями, которые уже ознакомились с результатами поездки Талвела в Германию, были новый президент Р. Рюти и премьер-министр Рангель. Это означало, что немецко-финские военные переговоры вышли на качественно новый уровень — государственного согласования отрабатывавшихся оперативных планов с германским командованием.
В начале января 1941 г. посланник в Берлине Кивимяки, а также X. Р. Васашерна, финский дипломат, работающий в Стокгольме, и П. Ю. Хюннинен, являвшийся помощником Ю. К. Паасикиви в Москве, получили информацию о результатах переговоров Талвела в Берлине. [794]Это означало, что ряд важных для Финляндии дипломатических представительств уже имели определенные сведения о результатах начавшихся военных переговоров с Германией. Данная информация являлась весьма важной, поскольку она уже четко ориентировала эти представительства относительно направленности и перспектив германо-финляндского военного сотрудничества.
Следует думать, что именно финское представительство в Москве обладало информацией о ясно обозначавшемся ходе военного взаимодействия с Германией. Более того, сведения, которые передали П. Ю. Хюннинену, не могли не быть известны и Паасикиви, поскольку между ними установились весьма доверительные отношения. Они часто обсуждали «все важнейшие дела и политическое положение», и здесь «не было разногласий». [795]Таким образом, финский посланник в Москве на данном этапе также мог иметь определенные представления о развитии германо-финляндского сотрудничества. Обращая внимание на это, в то же время следует учитывать, что П. Ю. Хюннинену было запрещено иметь при себе какие либо письменные документы, содержащие передаваемую ему информацию для Паасикиви. Посланник же пришел к убеждению, что в случае начала войны между Германией и СССР, «если немцы потребуют активного участия финнов, то Финляндия без колебания станет на ее сторону». Более того, тогда же он сделал вывод, что «в руководящих финских кругах царило весьма легкое настроение» по сравнению с осенью 1940 г. [796]
В таких условиях у СССР осталась лишь одна возможность — стремиться продолжать контролировать ситуацию, складывающуюся на севере Финляндии. В самом конце 1940 г. и начале 1941 г. на дипломатическом уровне прошла целая серия советско-финляндских консультаций и встреч относительно особых экономических интересов Советского Союза в северной Финляндии и вопроса об «организации смешанного советско-финляндского общества по эксплуатации никелевых месторождений в Петсамо». [797]
Естественно, что эти переговоры имели не только экономическую направленность, а явно затрагивали интересы и германо-финляндского сотрудничества, активно развивавшегося в Лапландии. 10 февраля 1941 г. немецкий посланник в Москве так прямо и заявил Молотову, что Берлин еще раз просит СССР «принять во внимание германские интересы в Петсамо». [798]Иными словами, советское руководство, очевидно, предпринимало попытки усложнить сотрудничество Финляндии с рейхом.
Кроме того, в Москве изъявили желание создать в губернском центре Лапландии, городе Рованиеми свое вице-консульство. [799]Очевидно, что организация этого дипломатического представительства СССР на севере Финляндии должна была также осложнить скрытое германо-финляндское военное сотрудничество в Заполярье.
Ситуация в советско-финляндских отношениях начала быстро обостряться, и в результате между двумя странами в январе 1941 г. возник достаточно острый политический кризис. Финляндское руководство уже просто не могло принимать советские предложения и переговоры о «петсамской» проблеме начали замораживаться. [800]18 января 1941 г. полпред И. С. Зотов неожиданно покинул Хельсинки и выехал в Советский Союз. Таким образом Москва фактически продемонстрировала, что в СССР действительно не нравится ход развития отношений с Финляндией.
К тому же в Наркомате иностранных дел с Паасикиви неоднократно [801]обсуждался вопрос о том, что полицейские власти в Финляндии создали для работников советского полпредства, «под видом охраны» его, «совершенно недопустимый режим изоляции наших работников от внешнего мира и от общественности». Касаясь этого, заместитель наркома А. Я. Вышинский пояснил: «Финская полиция терроризирует посетителей советского полпредства, подвергая их всякого рода полицейским неприятностям. Полпред Зотов заявлял об этом ранее Виттингу, но положение к лучшему не изменилось». [802]В Москве стремились подчеркнуть то, что в СССР весьма пристально следят за событиями, которые происходили в Финляндии.
Более того, в это время Паасикиви просили проинформировать о ходе выполнения Финляндией Московского мирного договора, в частности, относительно строительства железной дороги, которая должна была проходить по северной Финляндии и соединить территорию Советского Союза с Ботническим заливом. [803]Эта железная дорога имела военно-стратегическое значение, поскольку в случае возникновения там боевых действий позволяла быстро перебросить советские войска на запад и отрезать северную часть Финляндии от основной территории страны. Это было очевидно, и Паасикиви в своих мемуарах утверждал, что в Финляндии вообще существовало «всеобщее мнение», что такая дорога, несомненно, «имела цель подготовки нового наступления против Финляндии». [804]
Давая руководству Финляндии почувствовать, что Советский Союз не собирается безразлично взирать на расширяющиеся германо-финские контакты на этой территории, Москва стала явно демонстрировать свой возросший интерес к финской Лапландии. Обострение же в целом отношений между СССР и Финляндией привело к тому, что вечером 23 января 1941 г. К. Г. Маннергейм поставил вопрос о проведении в стране мобилизации. [805]
Вот как описывает эти события в своем дневнике Р. Рюти: «23 января 1941 г. очень поздно вечером главнокомандующий попросил встречи со мной и премьер-министром по важному делу. Мы прибыли к нему домой, где уже находились генералы Вальден и Хейнрикс». [806]Таким образом, Маннергейм собрал все высшее военное и политическое руководство страны. Вопрос, который обсуждали на квартире маршала, касался исключительно «советской военной угрозы» для Финляндии и был вызван якобы концентрацией войск Ленинградского военного округа на финской границе. [807]Маннергейм призвал к ответным действиям и предложил, «уже сейчас провести мобилизацию численностью до двух дивизий». Однако это предложение не получило поддержки. Президент не был уверен в том, «что наблюдавшиеся перемещения означали подготовку к нападению». Факт же осуществления военных мероприятий в финский армии, по словам Рюти, мог лишь вызвать обеспокоенность в стране и «раздражение у русских». [808]Тем не менее само требование о проведении мобилизации было весьма показательно. Иными словами, решительные действия советского руководства сразу же вызвали весьма жесткую ответную реакцию финской стороны.
В результате в очередной раз советское правительство смогло убедиться в том, что меры дипломатического характера реально не позволяли изменить политику Хельсинки. Финское руководство целенаправленно устремилось к активной подготовке страны к новой войне против СССР. Москва же лишь продолжала фиксировать происходящие изменения, но не имела возможности каким-либо образом эффективно помешать развивающемуся процессу.
Что же касалось Финляндии, то избрание президентом страны Р. Рюти еще более упростило дальнейший путь развития германо-финляндского военного сотрудничества, поскольку именно он стоял у истоков этого процесса. Имея соответствующие конституционные права президент мог для подготовки вступления Финляндии в войну на стороне Германии без лишних формальностей передать все полномочия в руки военных и теперь уже не колебался. 28 января Рюти практически открыто говорил о направленности в развитии событий: «Есть основание верить, что отношения между Советским Союзом и Германией вовсе не являются хорошими и что агрессия Германии на восток и юг для разгрома России возможна в начале лета». [809]
VI. НА ПОРОГЕ ВОЙНЫ
БЕЗ ИЛЛЮЗИЙ
В наступившем 1941 г. события уже стали развиваться стремительно. Началась целая серия встреч представителей высшего немецкого и финского военного руководства, в ходе которых рассматривались вопросы совместных действий в процессе планировавшейся агрессии против Советского Союза.
По распоряжению Маннергейма в Германию выехал начальник генштаба генерал-лейтенант Эрик Хейнрикс, командовавший до этого на заключительном этапе «зимней войны» армией Карельского перешейка. Поводом для этого визита стало выступление с докладом перед германским военным руководством о боевом опыте финской армии в «зимней войне», [810]однако на самом деле речь шла о более значимых вещах.
В сложных ледовых условиях на Балтике Э. Хейнрикс тайно на корабле 30 января прибыл в Германию и сразу же приступил к переговорам с начальником генштаба сухопутных войск генерал-полковником Ф. Гальдером. Переговоры, безусловно, должны были многое определить как для финского, так и для немецкого руководства, однако, как отметил финский историк А. Корхонен, «этот первый контакт между начальниками генеральных штабов Германии и Финляндии дал довольно скудные результаты». [811]
Соответствует ли действительности такое утверждение и что конкретно происходило 30 января на этих переговорах? Об этом можно судить по лаконичным записям служебного дневника Гальдера:
«13.00 — завтрак с генералом Хейнриксом (начальник финского генштаба).
16.30 — совещание с генералом Хейнриксом: для доведения войск на границе до штатов военного времени (после объявления мобилизации) потребуется девять дней. Скрытая мобилизация. Однако нельзя сделать совершенно незаметной. Направление главного удара — по обе стороны Ладожского озера. Пять дивизий — южнее и три дивизии — севернее Ладожского озера». [812]
Если бы историкам было известно даже только это, то можно было вполне определенно заключить: велись переговоры о порядке приведения финской армии в готовность для наступления и согласовывался вопрос о нанесении ею главного удара на Карельском перешейке и в Карелии. При этом Хейнрикс, о чем свидетельствуют записи Гальдера, уже сообщил германскому командованию новые разработки оперативного отдела генштаба финской армии о ведении боевых действий против СССР. Таким образом, германское командование получало четкое представление о возможностях вооруженных сил Финляндии и соответствующем использовании группировок финских войск на намечавшемся оперативном направлении. В результате, как замечает немецкий историк М. Менгер, «германская сторона из первых рук получила важные сведения, которые были затем использованы в дальнейшем при фашистском военном планировании». [813]
Детальные исследования, проведенные в последние годы финскими и немецкими историками, позволили уточнить сведения об этих переговорах. Прежде всего можно отметить, что в ходе их Ф. Гальдер посвятил Э. Хейнрикса в замыслы германского командования о наступлении немецких войск на Ленинград из Восточной Пруссии. Было также четко определено, что части германской армии, используя финскую территорию, будут вести наступление в Заполярье на мурманском и Кандалакшском направлениях. [814]
Иными словами, Э. Хейнрикс получил конкретные сведения о плане нападения Германии на Советский Союз в той его части, которая касалась непосредственно Финляндии, что являлось уже серьезным сдвигом в развитии финско-германского военного сотрудничества. Как по этому поводу заметил историк О. Маннинен, «именно агрессивная направленность, проявившаяся в постановке вопросов, дала финнам возможность заключить, что за этими планами в действительности скрывалось наступательное намерение». [815]
Этот результат встречи Хейнрикса и Гальдера был показательным и для германского командования. Адъютант А. Гитлера майор Г. Энгель записал в своих мемуарах следующее: «Начальник генштаба Финляндии генерал Э. Хейнрикс находился в ОКВ и его ввели в суть наброска плана «Барбаросса». Все были удивлены тому, как заинтересованно он отнесся ко всем планам… Фюрер дал ОКВ свободу действий в переговорах с Финляндией, поскольку времени оставалось чуть больше трех месяцев». [816]Следовательно, финской стороне теперь дали понять, что немецкое военное планирование против СССР достигло кульминационного момента и в Хельсинки уже не должно быть никаких сомнений в том, что финские вооруженные силы приглашены участвовать в этой операции.
Тем не менее, как и предполагалось, пребывание Э. Хейнрикса в Германии было использовано им, кроме того, для выступления перед офицерами и генералами штабов армейских групп, а также отдельных армий, где он поделился опытом сражений финских войск в 1939–1940 гг. Как отмечал Ф. Паулюс, доклад начальника генштаба финской армии представлял значительный интерес, поскольку он раскрывал особенности ведения боевых действий против СССР и «давал представление о расстановке сил финских войск», как вероятного «партнера Германии». [817]
Оценивая переговоры у Ф. Гальдера, присутствовавший на них финский военный атташе полковник В. Хорн сделал в своем дневнике лаконичную, но весьма выразительную запись: «30.1.41 г. Знаменательный день в истории Финляндии…» [818]Действительно, те финские политические и военные круги, которые не скрывали стремления подключить страну к походу Гитлера на Восток и ждали того момента, когда это найдет реальное воплощение в оперативных планах, могли быть удовлетворены. Как заметил по этому поводу профессор О. Маннинен, теперь «у финского военного руководства укрепилась мысль, что в следующей войне будет возможность иметь свое оперативное направление». [819]
Таким образом, тайный визит Э. Хейнрикса в Берлин удовлетворил обе стороны и увенчался торжественным ужином в финляндском представительстве в честь участников состоявшихся переговоров, который «прошел под знаком дружбы и традиционного германо-финляндского братства по оружию».
По распоряжению Маннергейма в Германию выехал начальник генштаба генерал-лейтенант Эрик Хейнрикс, командовавший до этого на заключительном этапе «зимней войны» армией Карельского перешейка. Поводом для этого визита стало выступление с докладом перед германским военным руководством о боевом опыте финской армии в «зимней войне», [810]однако на самом деле речь шла о более значимых вещах.
В сложных ледовых условиях на Балтике Э. Хейнрикс тайно на корабле 30 января прибыл в Германию и сразу же приступил к переговорам с начальником генштаба сухопутных войск генерал-полковником Ф. Гальдером. Переговоры, безусловно, должны были многое определить как для финского, так и для немецкого руководства, однако, как отметил финский историк А. Корхонен, «этот первый контакт между начальниками генеральных штабов Германии и Финляндии дал довольно скудные результаты». [811]
Соответствует ли действительности такое утверждение и что конкретно происходило 30 января на этих переговорах? Об этом можно судить по лаконичным записям служебного дневника Гальдера:
«13.00 — завтрак с генералом Хейнриксом (начальник финского генштаба).
16.30 — совещание с генералом Хейнриксом: для доведения войск на границе до штатов военного времени (после объявления мобилизации) потребуется девять дней. Скрытая мобилизация. Однако нельзя сделать совершенно незаметной. Направление главного удара — по обе стороны Ладожского озера. Пять дивизий — южнее и три дивизии — севернее Ладожского озера». [812]
Если бы историкам было известно даже только это, то можно было вполне определенно заключить: велись переговоры о порядке приведения финской армии в готовность для наступления и согласовывался вопрос о нанесении ею главного удара на Карельском перешейке и в Карелии. При этом Хейнрикс, о чем свидетельствуют записи Гальдера, уже сообщил германскому командованию новые разработки оперативного отдела генштаба финской армии о ведении боевых действий против СССР. Таким образом, германское командование получало четкое представление о возможностях вооруженных сил Финляндии и соответствующем использовании группировок финских войск на намечавшемся оперативном направлении. В результате, как замечает немецкий историк М. Менгер, «германская сторона из первых рук получила важные сведения, которые были затем использованы в дальнейшем при фашистском военном планировании». [813]
Детальные исследования, проведенные в последние годы финскими и немецкими историками, позволили уточнить сведения об этих переговорах. Прежде всего можно отметить, что в ходе их Ф. Гальдер посвятил Э. Хейнрикса в замыслы германского командования о наступлении немецких войск на Ленинград из Восточной Пруссии. Было также четко определено, что части германской армии, используя финскую территорию, будут вести наступление в Заполярье на мурманском и Кандалакшском направлениях. [814]
Иными словами, Э. Хейнрикс получил конкретные сведения о плане нападения Германии на Советский Союз в той его части, которая касалась непосредственно Финляндии, что являлось уже серьезным сдвигом в развитии финско-германского военного сотрудничества. Как по этому поводу заметил историк О. Маннинен, «именно агрессивная направленность, проявившаяся в постановке вопросов, дала финнам возможность заключить, что за этими планами в действительности скрывалось наступательное намерение». [815]
Этот результат встречи Хейнрикса и Гальдера был показательным и для германского командования. Адъютант А. Гитлера майор Г. Энгель записал в своих мемуарах следующее: «Начальник генштаба Финляндии генерал Э. Хейнрикс находился в ОКВ и его ввели в суть наброска плана «Барбаросса». Все были удивлены тому, как заинтересованно он отнесся ко всем планам… Фюрер дал ОКВ свободу действий в переговорах с Финляндией, поскольку времени оставалось чуть больше трех месяцев». [816]Следовательно, финской стороне теперь дали понять, что немецкое военное планирование против СССР достигло кульминационного момента и в Хельсинки уже не должно быть никаких сомнений в том, что финские вооруженные силы приглашены участвовать в этой операции.
Тем не менее, как и предполагалось, пребывание Э. Хейнрикса в Германии было использовано им, кроме того, для выступления перед офицерами и генералами штабов армейских групп, а также отдельных армий, где он поделился опытом сражений финских войск в 1939–1940 гг. Как отмечал Ф. Паулюс, доклад начальника генштаба финской армии представлял значительный интерес, поскольку он раскрывал особенности ведения боевых действий против СССР и «давал представление о расстановке сил финских войск», как вероятного «партнера Германии». [817]
Оценивая переговоры у Ф. Гальдера, присутствовавший на них финский военный атташе полковник В. Хорн сделал в своем дневнике лаконичную, но весьма выразительную запись: «30.1.41 г. Знаменательный день в истории Финляндии…» [818]Действительно, те финские политические и военные круги, которые не скрывали стремления подключить страну к походу Гитлера на Восток и ждали того момента, когда это найдет реальное воплощение в оперативных планах, могли быть удовлетворены. Как заметил по этому поводу профессор О. Маннинен, теперь «у финского военного руководства укрепилась мысль, что в следующей войне будет возможность иметь свое оперативное направление». [819]
Таким образом, тайный визит Э. Хейнрикса в Берлин удовлетворил обе стороны и увенчался торжественным ужином в финляндском представительстве в честь участников состоявшихся переговоров, который «прошел под знаком дружбы и традиционного германо-финляндского братства по оружию».