Страница:
По горячим следам событий, связанных со вступлением Финляндии в войну, писал находившийся в Советском Союзе известный финский политический деятель О. В. Куусинен. Он еще в 1943 г. подготовил политически заостренную работу об участии Финляндии в войне.
[228]В подразделе, посвященном «включению Финляндии в войну Гитлера», Куусинен выделил шесть конкретных положений, которые, по его мнению, откровенно демонстрировали, что Финляндия заблаговременно готовилась к нападению на СССР вместе с Германией. Доказывая это он, в частности, указывал на фактическую мобилизацию финского общества для подготовки к войне и на концентрацию финских и германских войск на советско-финляндской границе.
[229]В оценке же характера сотрудничества между Германией и Финляндией автор отмечает, что финское руководство «во второй половине 1940 г. и первой половине 1941 г. целиком пошло на службу к германскому фашизму в качестве подчиненного, но усердного пособника его империалистической военной авантюры».
[230]
Спустя год после выхода в свет его работы была издана еще и публичная лекция Куусинена, в которой он охарактеризовал «вассальную зависимость» Финляндии от Германии. [231]Наконец, в 1946 г., в журнале «Новое время» появилась довольно большая статья Куусинена об участии Финляндии в войне. [232]В ней, опираясь на материалы процесса над главными виновниками вовлечения Финляндии в войну, он указал три этапа развития германо-финляндского военного сотрудничества в 1940–1941 гг., начиная с визита Ё. Велтьенса и кончая летом 1941 г., когда наступила завершающаяся стадия подготовки к нападению на СССР. Куусинен опровергал утверждение о том, что «Финляндия оказалась на стороне гитлеровской Германии якобы против своей воли, по вине Советского Союза». [233]Публикации О. В. Куусинена, так же как и материалы ряда других авторов, появлявшихся в 1940–1950 гг. относительно участия Финляндии в войне, [234]носили исключительно публицистический характер.
Начало научной разработки в СССР проблемы вступления Финляндии во вторую мировую войну наступило лишь на рубеже 1960-1970-х годов. Одним из первых, кто коснулся этого, был А. С. Кан. В 1967 г. вышла его большая работа, посвященная внешней политике Скандинавских стран в годы войны. [235]Сквозь призму международных отношений, складывающихся в Скандинавии, автор также затронул и положение в Финляндии в 1940–1941 гг. При этом А. С. Кан коснулся идеи создания на Севере Европы скандинавского оборонительного союза. Несомненной заслугой автора являлось то, что он впервые в СССР при написании своей работы использовал большое количество источников и литературы Скандинавии. Действительно, до сих пор на русском языке нет аналогов столь обстоятельной работы, которую проделал А. С. Кан, излагая историю внешней политики скандинавских стран в годы второй мировой войны. Однако в этой книге не предусматривался анализ политики Финляндии в начале 1940-х годов, и поэтому, естественно, в ней специально не рассматривался процесс вступления ее в войну.
Между тем в это время в СССР стали появляться уже отдельные научные статьи, касающиеся истории Финляндии того периода. В частности, в 1970 г. петрозаводский историк Л. В. Суни опубликовал статью, посвященную началу германо-финского сближения накануне Великой Отечественной войны. [236]Фактически впервые в ней была предпринята попытка разобраться в сложном процессе подключения Финляндии к войне против СССР в 1941 г.
В это же время вопрос о вступления Финляндии в войну вызвал интерес у ряда ученых и в историографической плоскости. Особое внимание привлекла возникшая тогда в Финляндии дискуссия относительно теории «сплавного бревна» А. Корхонена. [237]Наибольший интерес в этом отношении проявлял тогда таллиннский исследователь Херберт Вайну. Он открыто критиковал теорию А. Корхонена как в своих выступлениях на конференциях, так и на страницах научных изданий. [238]Вообще X. Вайну оказался в то время единственным историком в СССР, начавшим глубоко и всесторонне изучать вопрос вступления Финляндии во вторую мировую войну. Еще в начале 1970-х годов он защитил диссертацию по теме «Финляндия в плане "Барбаросса"», в которой тщательно проанализировал процесс развития финско-германского сотрудничества в 1940–1941 гг. [239]Затем в течение ряда лет он продолжал изучать эту тему и опубликовал довольно много научных статей. [240]Венцом его исследований стала монография, которая была издана на эстонском и финском языках. [241]
Показателем растущего интереса в Советском Союзе к проблеме участия Финляндии во второй мировой войне явилось появление ряда книг, изданных в Ленинграде. [242]Характерной их особенностью было широкое использование зарубежных источников и особенно научно-исследовательской литературы Финляндии. Однако не все архивные документы в СССР были доступны для исследователей, поскольку был закрыт ряд весьма важных фондов центральных и местных архивов Советского Союза. Тем не менее новый шаг вперед был сделан. В этих работах содержалась острая критика теории А. Корхонена, и на имеющейся фактической основе доказывалась существовавшая перед войной зависимость Финляндии от Германии.
Кроме этого, в 1988 г. появилась обстоятельная работа «Германия и Финляндия во второй мировой войне», опубликованная в Берлине профессором Манфредом Менгером. [243]По своим концептуальным построениям она была сходной с указанными выше монографиями, изданными в СССР. Но М. Менгер, опираясь на немецкие, финские и доступные ему советские источники, привел убедительные доказательства, что уже в конце 1940 г. «финский внешнеполитический курс на востоке, на западе и на севере шел по определенному гитлеровской Германией пути». [244]
И вот именно на этом рубеже в конце 1980-1990-х годов в результате серьезных изменений, которые стали происходить в СССР, доступ к российским архивным источникам существенно расширился. Это позволило продолжить изучение рассматриваемой проблемы уже на более широкой документальной основе. Между тем характерной особенностью наступившего нового этапа ее исследования было то, что в Финляндии в 1990-е годы интерес исследователей к этому вопросу заметно угасал и чувствовалось очевидное непринятие каких-либо попыток выдвигать иные концепции об участии страны в войне. Показательной в данном случае явилась реакция финской стороны при обсуждении данной проблемы на Конгрессе историков скандинавских стран, который проходил в Тампере в августе 1997 г. Попытка профессора А. С. Кана поставить вопрос о необходимости более объективно подойти к изучению финляндско-германских контактов в 1940–1944 гг. встретила решительные возражения со стороны финских историков. [245]
В целом очевидно, что настало время на основе новых документов, ранее закрытых фондов архивов, а также вводимых в научный оборот важных, но не использованных еще в должной мере источников и литературы продолжить исследование рассматриваемой проблемы. При этом следует сосредоточить усилия на раскрытии тех вопросов, которые до сих пор являются дискуссионными, уделив наибольшее внимание не только германо-финским и финско-шведским отношениям, но и позиции СССР в ходе выработки Финляндией своей линии в 1940–1941 гг.
II. СРАЗУ ПОСЛЕ «ЗИМНЕЙ ВОЙНЫ»
СОВЕТСКО-ФИНЛЯНДСКИЕ ОТНОШЕНИЯ В НОВЫХ УСЛОВИЯХ
Спустя год после выхода в свет его работы была издана еще и публичная лекция Куусинена, в которой он охарактеризовал «вассальную зависимость» Финляндии от Германии. [231]Наконец, в 1946 г., в журнале «Новое время» появилась довольно большая статья Куусинена об участии Финляндии в войне. [232]В ней, опираясь на материалы процесса над главными виновниками вовлечения Финляндии в войну, он указал три этапа развития германо-финляндского военного сотрудничества в 1940–1941 гг., начиная с визита Ё. Велтьенса и кончая летом 1941 г., когда наступила завершающаяся стадия подготовки к нападению на СССР. Куусинен опровергал утверждение о том, что «Финляндия оказалась на стороне гитлеровской Германии якобы против своей воли, по вине Советского Союза». [233]Публикации О. В. Куусинена, так же как и материалы ряда других авторов, появлявшихся в 1940–1950 гг. относительно участия Финляндии в войне, [234]носили исключительно публицистический характер.
Начало научной разработки в СССР проблемы вступления Финляндии во вторую мировую войну наступило лишь на рубеже 1960-1970-х годов. Одним из первых, кто коснулся этого, был А. С. Кан. В 1967 г. вышла его большая работа, посвященная внешней политике Скандинавских стран в годы войны. [235]Сквозь призму международных отношений, складывающихся в Скандинавии, автор также затронул и положение в Финляндии в 1940–1941 гг. При этом А. С. Кан коснулся идеи создания на Севере Европы скандинавского оборонительного союза. Несомненной заслугой автора являлось то, что он впервые в СССР при написании своей работы использовал большое количество источников и литературы Скандинавии. Действительно, до сих пор на русском языке нет аналогов столь обстоятельной работы, которую проделал А. С. Кан, излагая историю внешней политики скандинавских стран в годы второй мировой войны. Однако в этой книге не предусматривался анализ политики Финляндии в начале 1940-х годов, и поэтому, естественно, в ней специально не рассматривался процесс вступления ее в войну.
Между тем в это время в СССР стали появляться уже отдельные научные статьи, касающиеся истории Финляндии того периода. В частности, в 1970 г. петрозаводский историк Л. В. Суни опубликовал статью, посвященную началу германо-финского сближения накануне Великой Отечественной войны. [236]Фактически впервые в ней была предпринята попытка разобраться в сложном процессе подключения Финляндии к войне против СССР в 1941 г.
В это же время вопрос о вступления Финляндии в войну вызвал интерес у ряда ученых и в историографической плоскости. Особое внимание привлекла возникшая тогда в Финляндии дискуссия относительно теории «сплавного бревна» А. Корхонена. [237]Наибольший интерес в этом отношении проявлял тогда таллиннский исследователь Херберт Вайну. Он открыто критиковал теорию А. Корхонена как в своих выступлениях на конференциях, так и на страницах научных изданий. [238]Вообще X. Вайну оказался в то время единственным историком в СССР, начавшим глубоко и всесторонне изучать вопрос вступления Финляндии во вторую мировую войну. Еще в начале 1970-х годов он защитил диссертацию по теме «Финляндия в плане "Барбаросса"», в которой тщательно проанализировал процесс развития финско-германского сотрудничества в 1940–1941 гг. [239]Затем в течение ряда лет он продолжал изучать эту тему и опубликовал довольно много научных статей. [240]Венцом его исследований стала монография, которая была издана на эстонском и финском языках. [241]
Показателем растущего интереса в Советском Союзе к проблеме участия Финляндии во второй мировой войне явилось появление ряда книг, изданных в Ленинграде. [242]Характерной их особенностью было широкое использование зарубежных источников и особенно научно-исследовательской литературы Финляндии. Однако не все архивные документы в СССР были доступны для исследователей, поскольку был закрыт ряд весьма важных фондов центральных и местных архивов Советского Союза. Тем не менее новый шаг вперед был сделан. В этих работах содержалась острая критика теории А. Корхонена, и на имеющейся фактической основе доказывалась существовавшая перед войной зависимость Финляндии от Германии.
Кроме этого, в 1988 г. появилась обстоятельная работа «Германия и Финляндия во второй мировой войне», опубликованная в Берлине профессором Манфредом Менгером. [243]По своим концептуальным построениям она была сходной с указанными выше монографиями, изданными в СССР. Но М. Менгер, опираясь на немецкие, финские и доступные ему советские источники, привел убедительные доказательства, что уже в конце 1940 г. «финский внешнеполитический курс на востоке, на западе и на севере шел по определенному гитлеровской Германией пути». [244]
И вот именно на этом рубеже в конце 1980-1990-х годов в результате серьезных изменений, которые стали происходить в СССР, доступ к российским архивным источникам существенно расширился. Это позволило продолжить изучение рассматриваемой проблемы уже на более широкой документальной основе. Между тем характерной особенностью наступившего нового этапа ее исследования было то, что в Финляндии в 1990-е годы интерес исследователей к этому вопросу заметно угасал и чувствовалось очевидное непринятие каких-либо попыток выдвигать иные концепции об участии страны в войне. Показательной в данном случае явилась реакция финской стороны при обсуждении данной проблемы на Конгрессе историков скандинавских стран, который проходил в Тампере в августе 1997 г. Попытка профессора А. С. Кана поставить вопрос о необходимости более объективно подойти к изучению финляндско-германских контактов в 1940–1944 гг. встретила решительные возражения со стороны финских историков. [245]
В целом очевидно, что настало время на основе новых документов, ранее закрытых фондов архивов, а также вводимых в научный оборот важных, но не использованных еще в должной мере источников и литературы продолжить исследование рассматриваемой проблемы. При этом следует сосредоточить усилия на раскрытии тех вопросов, которые до сих пор являются дискуссионными, уделив наибольшее внимание не только германо-финским и финско-шведским отношениям, но и позиции СССР в ходе выработки Финляндией своей линии в 1940–1941 гг.
II. СРАЗУ ПОСЛЕ «ЗИМНЕЙ ВОЙНЫ»
СОВЕТСКО-ФИНЛЯНДСКИЕ ОТНОШЕНИЯ В НОВЫХ УСЛОВИЯХ
Когда 12 марта 1940 г. в Москве был подписан между СССР и Финляндией мирный договор, положивший конец так называемой «зимней войне», реакция на него в обеих странах и в мире была различной. В Финляндии, в частности, многие испытывали чувство глубокой подавленности. Особенно это проявлялось у более чем 400 тыс. переселенцев с утраченных территорий. Горечь у финского населения вызывало то, что за пределами государственной границы оказались города Выборг, Сортавала и Кексгольм. В стране в день вступления в силу мирного договора были приспущены государственные флаги. «Чувства финнов, — писал финский историк Тимо Вихавайнен, — представляли собой смесь мстительности, гордости и гнева…» В приказе финского главнокомандующего маршала К. Г. Маннергейма от 13 марта содержались многозначительные слова: «У нас есть гордое сознание того, что на нас лежит историческая миссия, которую мы еще исполним…»
[246]
Что касалось Советского Союза, то официально с его стороны итог войны оценивался прежде всего с той точки зрения, что удалось отодвинуть границу от Ленинграда и тем самым улучшить условия для обеспечения его безопасности. На проходившем 14–17 апреля 1940 г. в ЦК ВКП(б) совещании высшего командного состава Красной Армии, стенограмма которого вплоть до 1996 г. была засекреченной, Сталин, подводя итог, заявил следующее: «Правильно ли поступили правительство и партия, что объявили войну Финляндии?.. Нельзя ли было обойтись без войны? Мне кажется, что нельзя было. Невозможно было обойтись без войны. Война была необходима, так как мирные переговоры с Финляндией не дали результатов, а безопасность Ленинграда надо было обеспечить безусловно, ибо его безопасность есть безопасность нашего Отечества». Но вместе с тем, подчеркнул он, совершенно очевидно, что усложнилось положение для Финляндии, поскольку «угроза Гельсингфорсу смотрит с двух сторон — из Выборга и Ханко». [247]В Москве надеялись, что Финляндия теперь не примкнет к лагерю противников СССР в условиях разрастания второй мировой войны.
Реакция в мире на подписанный договор была не в пользу СССР. За рубежом писали об этом мире как о жестоком и несправедливом по отношению к Финляндии, поскольку в результате его заключения эта страна потеряла значительные и весьма ценные для себя территории. [248]Более того, западные дипломаты даже отмечали, что для Финляндии мирный договор «настолько неблагоприятный, что финнам придется действовать так, чтобы возвратить обратно прежние границы. В противном случае Россия рано или поздно будет… распространять свою власть на всю Финляндию». Эту мысль, в частности, высказывал английский военный атташе в Хельсинки майор Ю. X. Маджилл. [249]
Для дальнейшего особенно важным с точки зрения оценки итогов советско-финляндской войны было отношение к результатам этой войны Германии. В рейхе отмечали очевидное усиление стратегических позиций СССР. Немецкий посланник в Хельсинки В. Блюхер указывал именно на те моменты, которые подчеркивал и Сталин при подведении итогов закончившейся войны. Германский дипломат отмечал, что Советский Союз, овладев Карельским перешейком, оказался у «ворот в южную Финляндию», а полуостров Ханко, где должна была создаваться военно-морская база СССР, становился как бы «пистолетом, нацеленным на Стокгольм». [250]С другой стороны, делалась переоценка состояния и возможностей Красной Армии, не показавшей высоких боевых качеств. В Германии считали, что «обнажилась слабость России». [251]Вообще в немецких руководящих кругах стали склоняться к мысли о возможности достижения легкой победы в войне с Советским Союзом.
К тому же сам факт поспешного заключения мирного договора не всеми и в Советском Союзе рассматривался как оправданный шаг. В Смольный А. А. Жданову сообщали некоторые характерные высказывания жителей Ленинграда, задававших вопросы: «Не рано ли заключили договор с Финляндией?» и «Не является ли заключение договора со стороны Финляндии каким-то маневром для сохранения сил?» А в отдельных случаях звучали и заявления, что следовало «довести войну до конца», поскольку нелогично после прорыва линии Маннергейма «сейчас же заключать мир», да и среди руководящего состава армии и флота были сторонники продолжения войны. [252]В свою очередь Сталин на указанном выше апрельском совещании заметил: «…считали, что, возможно, война с Финляндией продлится до августа или сентября 1940 года», в силу чего «имели в виду поставить» на фронт 62 дивизии пехоты и еще 10 иметь в резерве. [253]
Советское правительство, подписывая мирный договор с Финляндией, учитывало ряд факторов и прежде всего опасность втягивания СССР во вторую мировую войну. Что касалось Финляндии, то на тот момент ее возможности для продолжения боевых действий иссякли. «…Я видел, — вспоминал ее участник, военный историк Вольф Халсти, — как наши войска отступали и констатирую, что… нашим счастьем являлось то, что русским нужен был мир по соображениям большой политики». [254]
Вместе с тем неправильно было утверждать, будто бы «зимняя война» закончилась разгромом Финляндии. Совершенно очевидным являлось то, что финский народ выстоял, а это для малой нации стало весомым итогом войны.
Для будущего развития советско-финляндских отношений весьма существенным в мирном договоре было положение, обязывавшее оба государства «воздерживаться от нападения друг на друга» и «не заключать каких-либо союзов или участвовать в коалициях, направленных против одной из договаривающихся сторон». [255]
Как же обстояло дело с выполнением договора?
Для Финляндии важно было понять, как поведет себя Советский Союз. Насколько можно доверять ему? Опасение вызывало то обстоятельство, что с утратой укреплений на Карельском перешейке ослабились оборонительные возможности Финляндии. Существенно менялось ее стратегическое положение в связи с размещением военно-морской базы на полуострове Ханко. [256]Как по этому поводу отметил финский исследователь X. Яланти, «если бы Советский Союз начал новую войну, его армия могла бы быстро прорваться в Южную Финляндию, а также поставила бы под угрозу порты Финского залива и, в частности, Хельсинки». [257]
Вызывало беспокойство у финского руководства и то, что в конце марта Карельская автономная республика была преобразована в Карело-Финскую ССР, а в июле председателем ее Верховного Совета стал О. В. Куусинен. В начале «зимней войны» он возглавлял так называемое «Народное правительство Финляндии», созданное в Терийоки (Зеленогорске), куда до этого вступили советские войска. В данном случае возникали вопросы: в какой мере все это могло повлиять на международное положение Финляндии и как страна должна была вести себя дальше, в условиях продолжающегося расширения участников второй мировой войны?
В Хельсинки и с опасением, и с пристальным вниманием следили за поведением Советского Союза с первых дней после заключения мирного договора. Вместе с тем то, что происходило непосредственно за пределами границы с СССР, не могло вызывать особого беспокойства. В соответствии с положениями мирного договора советские войска, находившиеся у новой границы, к 5 апреля 1940 г. передали ее охрану пограничникам и были отведены в места своей постоянной дислокации. [258]При этом шел процесс сокращения частей и перевод их на штаты мирного времени, хотя основные работы по демаркации советско-финляндской границы начались только 25 мая 1940 г., а в районе Ханко — 16 июня. [259]Численность войск Ленинградского военного округа сокращалась вдвое. Вместо шести армий в округе осталось всего три: 14-я — в Заполярье, 7-я — в Карелии и 23-я — на Карельском перешейке. Из пятнадцати дивизий сухопутных войск к северу от Ленинграда государственную границу прикрывало уже только шесть. [260]
С учетом складывавшейся сложной международной обстановки советское военное командование стало заниматься прежде всего созданием надежной обороны вдоль новой границы. С весны 1940 г. развернулось строительство на Карельском перешейке, а также в северном Приладожье, Выборгского, Кексгольмского и Сортавальского укрепленных районов. [261]Кроме того, принимались меры по обеспечению защиты с моря и с суши военно-морской базы Ханко, а в Заполярье — подступов к Мурманску.
Правительство СССР лишь требовало от Финляндии строго придерживаться мирного договора. Как отмечал финский историк Маркку Реймаа, «Советский Союз проявил готовность осуществлять реализацию мирного договора без новых политических требований». [262]Это подтверждал и анализ, который был сделан в то время немецким послом в Москве Ф. В. Шуленбургом. 30 марта германский дипломат сообщил в Берлин: «Все наши наблюдения… подтверждают тот факт, что советское правительство полно решимости сохранить в настоящий момент нейтралитет». Это заключение относилось в целом к советской внешнеполитической линии, но отмечалось в данном случае Шуленбургом применительно к отношениям с Финляндией. [263]
Если же говорить о концептуальных положениях советской внешней политики по «финляндскому вопросу» в этот период, то следует учитывать, что в СССР сразу же после окончания войны стремились к нормализации своих отношений с Финляндией и даже к возможному их улучшению. Тогда в Наркомате иностранных дел дипломатам, направляющимся в Хельсинки, ставилась четкая задача — «сделать Финляндию дружественной нам страной, выветривая из нее дух недоверия, враждебности и ненависти к нам». В частности, 14 марта такое задание получил лично от В. М. Молотова Е. Т. Синицын, один из первых советских дипломатов, командировавшихся в Финляндию. [264]Подобную же линию проводила в отношениях с финскими представителями и советский посланник в Стокгольме А. М. Коллонтай. [265]
Более того, руководство СССР пыталось в тот период согласовывать свои дипломатические шаги с Финляндией. Так, 19 марта, когда в Москву прибыли финские дипломаты Ю. К. Паасикиви и В. Войонмаа для обмена ратификационными грамотами подписанного мирного договора, то Молотов, который принимал эту делегацию, поинтересовался, как отнесутся в Финляндии к тому, что советским полпредом в Хельсинки вновь вернется В. И. Деревянский. Финские представители заявили Молотову, что назначение Деревянского на пост полпреда нежелательно, поскольку он «был посланником во время вспыхнувшей войны». [266]Такое заявление в Москве посчитали необходимым учесть, и главой советского представительства был назначен И. С. Зотов, который до этого с ноября 1937 г. занимал подобный пост в Латвии и был хорошо знаком с прибалтийскими проблемами. [267]
В это время шла работа по обеспечению возвращения Финляндии всех ее граждан, которые оказались тогда на территории СССР. И хотя в Советском Союзе высказывались предложения не передавать финское население, оставшееся в результате войны на бывшей территории Финляндии, [268]уже в марте была достигнута договоренность о возвращении этих людей на родину. [269]
Тем не менее процесс нормализации отношений между двумя государствами протекал крайне сложно. При этом тональность ряда заявлений советского руководства явно не способствовала взаимопониманию с Финляндией. Так, в частности, выступление на сессии Верховного Совета СССР В. М. Молотова относительно итогов советско-финской войны, где давалась резкая оценка венешнеполитическому курсу, проводившемуся руководством Финляндии, вызвало негативную реакцию в Хельсинки.
Проявление жесткости в высказываниях весьма высокопоставленных советских лидеров по отношению к Финляндии противоречило желанию демонстрировать определенную дружелюбность. В Финляндии полагали, что у СССР существует, по крайней мере, два варианта дальнейшего развития с ней отношений. Один — на продолжение политической конфронтации, а другой — на скорейшее решение задач мирного урегулирования. [270]
Более того, даже такой умеренный и достаточно реалистично настроенный политик и государственный деятель, как Паасикиви, впоследствии с горечью отметил: «Когда я читал речь Молотова в «Правде»… то она оказала на меня удручающее и тяжелое впечатление». В Финляндии считали, что изложение в Москве характера только что произошедшей между двумя странами войны «не соответствовало действительности». [271]К тому же высказывания Молотова потом активно использовались советской печатью для характеристики внешней политики Финляндии, что не могло не беспокоить финских дипломатов. «Мы, финны…, — отмечал Паасикиви, — с удивлением читали об этой голословной шумихе в «Правде» и в "Известиях"». [272]
С другой стороны, следует отметить, что с самого начала мирного развития советско-финляндских отношений и финская сторона явно не проявляла должного стремления найти взаимопонимание с СССР. Утверждение финского историка М. Ёкипии о том, что Хельсинки «стремились строить свои отношения с Советским Союзом на согласованной основе и с учетом интересов другой стороны», [273]не всегда соответствовало истине. Финляндия также создавала определенные дискуссионные проблемы в налаживании новых мирных отношений, которых, очевидно, можно было избежать.
Так, в частности, с большим трудом решался вопрос об освобождении из заключения в Финляндии коммунистов Тойво Антикайнена и Адольфа Тайми, которые до своей нелегальной деятельности в Финляндии продолжительное время проживали в СССР. Как в ходе московских переговоров в марте 1940 г., так и после окончания войны Молотов неоднократно обращался к финской стороне с просьбой об их освобождении и передаче Советскому Союзу. Однако эта проблема разрешалась крайне сложно. 19 марта нарком иностранных дел пытался выяснить их судьбу у финских официальных представителей, но получил весьма уклончивый ответ: «Нужно, чтобы президент их помиловал, а уже тогда — освобождать». [274]
Вообще советским дипломатам было крайне трудно действовать в атмосфере отчужденности по отношению к СССР, которая продолжала господствовать в это время в Финляндии. Как отмечал один из сотрудников советского полпредства в Хельсинки, встречи «среди журналистов, в деловом мире, в правительственных и партийных кругах показали, что значительная часть финнов остается враждебно настроенной к нашей стране». [275]Более того, советский полпред И. С. Зотов сразу же не понравился финским официальным лицам, поскольку его изначально стали рассматривать как человека, чей «образ мышления отличается ограниченностью в оценке зарубежной действительности, “стахановской” активностью, амбициозностью, а также полным отсутствием чувства юмора». [276]
Это отношение весьма ярко было продемонстрировано в момент приема, устроенного для советских дипломатов президентом Финляндии К. Каллио. Прием оказался крайне холодным, хотя и был связан с вручением Зотовым верительной грамоты. Как описывает данный эпизод сотрудник полпредства Е. Т. Синицын, Каллио «был мрачен и невежлив». Он тогда, «насупившись, заметил, что новый дипломатический состав посольства весьма молод». Зотов ответил, что «дипломатический состав намерен работать по развитию дружественных отношений между нашими странами со всей силой молодости. Президент промолчал». [277]Естественно, что подобная реакция финского президента была далеко не случайной и соответствовала общей линии финляндского руководства в тот период по отношению к СССР.
Обе страны постоянно стали сталкиваться с весьма различными подходами к решению ряда конкретных практических задач. В частности, большой проблемой оказалось определение окончательной демаркационной линии границы, поскольку финляндское руководство выдвигало предложение о том, чтобы сохранить на территории Финляндии город Энсо (Светогорск), тогда как советская сторона по этому поводу занимала весьма бескомпромиссную позицию. [278]Не менее твердую линию проводило руководство СССР и по вопросу о собственности, оставшейся на территории, передаваемой Советскому Союзу. В Москве настаивали на возвращении всего промышленного оборудования, которое в годы войны было эвакуировано в глубь Финляндии, что создавало дополнительные дипломатические трения. [279]
Подобная ситуация, безусловно, требовала колоссальных усилий, чтобы постараться в целом нормализовать общую атмосферу в отношениях между двумя странами. Это понимали в определенных кругах как в СССР, так и в Финляндии. Паасикиви по данному поводу заметил: «Стояла задача, как только было возможно, в отведенное нам время не только сохранять с Россией модус вивенди (имелся в виду способ существования друг с другом. — В. Б.), но и насколько это возможно развивать хорошие дружественные отношения». При этом однако он все же признавал, что «мир для нас был тяжелым и огорчительным… но на этой основе нам надо было жить». [280]
Что касалось Советского Союза, то официально с его стороны итог войны оценивался прежде всего с той точки зрения, что удалось отодвинуть границу от Ленинграда и тем самым улучшить условия для обеспечения его безопасности. На проходившем 14–17 апреля 1940 г. в ЦК ВКП(б) совещании высшего командного состава Красной Армии, стенограмма которого вплоть до 1996 г. была засекреченной, Сталин, подводя итог, заявил следующее: «Правильно ли поступили правительство и партия, что объявили войну Финляндии?.. Нельзя ли было обойтись без войны? Мне кажется, что нельзя было. Невозможно было обойтись без войны. Война была необходима, так как мирные переговоры с Финляндией не дали результатов, а безопасность Ленинграда надо было обеспечить безусловно, ибо его безопасность есть безопасность нашего Отечества». Но вместе с тем, подчеркнул он, совершенно очевидно, что усложнилось положение для Финляндии, поскольку «угроза Гельсингфорсу смотрит с двух сторон — из Выборга и Ханко». [247]В Москве надеялись, что Финляндия теперь не примкнет к лагерю противников СССР в условиях разрастания второй мировой войны.
Реакция в мире на подписанный договор была не в пользу СССР. За рубежом писали об этом мире как о жестоком и несправедливом по отношению к Финляндии, поскольку в результате его заключения эта страна потеряла значительные и весьма ценные для себя территории. [248]Более того, западные дипломаты даже отмечали, что для Финляндии мирный договор «настолько неблагоприятный, что финнам придется действовать так, чтобы возвратить обратно прежние границы. В противном случае Россия рано или поздно будет… распространять свою власть на всю Финляндию». Эту мысль, в частности, высказывал английский военный атташе в Хельсинки майор Ю. X. Маджилл. [249]
Для дальнейшего особенно важным с точки зрения оценки итогов советско-финляндской войны было отношение к результатам этой войны Германии. В рейхе отмечали очевидное усиление стратегических позиций СССР. Немецкий посланник в Хельсинки В. Блюхер указывал именно на те моменты, которые подчеркивал и Сталин при подведении итогов закончившейся войны. Германский дипломат отмечал, что Советский Союз, овладев Карельским перешейком, оказался у «ворот в южную Финляндию», а полуостров Ханко, где должна была создаваться военно-морская база СССР, становился как бы «пистолетом, нацеленным на Стокгольм». [250]С другой стороны, делалась переоценка состояния и возможностей Красной Армии, не показавшей высоких боевых качеств. В Германии считали, что «обнажилась слабость России». [251]Вообще в немецких руководящих кругах стали склоняться к мысли о возможности достижения легкой победы в войне с Советским Союзом.
К тому же сам факт поспешного заключения мирного договора не всеми и в Советском Союзе рассматривался как оправданный шаг. В Смольный А. А. Жданову сообщали некоторые характерные высказывания жителей Ленинграда, задававших вопросы: «Не рано ли заключили договор с Финляндией?» и «Не является ли заключение договора со стороны Финляндии каким-то маневром для сохранения сил?» А в отдельных случаях звучали и заявления, что следовало «довести войну до конца», поскольку нелогично после прорыва линии Маннергейма «сейчас же заключать мир», да и среди руководящего состава армии и флота были сторонники продолжения войны. [252]В свою очередь Сталин на указанном выше апрельском совещании заметил: «…считали, что, возможно, война с Финляндией продлится до августа или сентября 1940 года», в силу чего «имели в виду поставить» на фронт 62 дивизии пехоты и еще 10 иметь в резерве. [253]
Советское правительство, подписывая мирный договор с Финляндией, учитывало ряд факторов и прежде всего опасность втягивания СССР во вторую мировую войну. Что касалось Финляндии, то на тот момент ее возможности для продолжения боевых действий иссякли. «…Я видел, — вспоминал ее участник, военный историк Вольф Халсти, — как наши войска отступали и констатирую, что… нашим счастьем являлось то, что русским нужен был мир по соображениям большой политики». [254]
Вместе с тем неправильно было утверждать, будто бы «зимняя война» закончилась разгромом Финляндии. Совершенно очевидным являлось то, что финский народ выстоял, а это для малой нации стало весомым итогом войны.
Для будущего развития советско-финляндских отношений весьма существенным в мирном договоре было положение, обязывавшее оба государства «воздерживаться от нападения друг на друга» и «не заключать каких-либо союзов или участвовать в коалициях, направленных против одной из договаривающихся сторон». [255]
Как же обстояло дело с выполнением договора?
Для Финляндии важно было понять, как поведет себя Советский Союз. Насколько можно доверять ему? Опасение вызывало то обстоятельство, что с утратой укреплений на Карельском перешейке ослабились оборонительные возможности Финляндии. Существенно менялось ее стратегическое положение в связи с размещением военно-морской базы на полуострове Ханко. [256]Как по этому поводу отметил финский исследователь X. Яланти, «если бы Советский Союз начал новую войну, его армия могла бы быстро прорваться в Южную Финляндию, а также поставила бы под угрозу порты Финского залива и, в частности, Хельсинки». [257]
Вызывало беспокойство у финского руководства и то, что в конце марта Карельская автономная республика была преобразована в Карело-Финскую ССР, а в июле председателем ее Верховного Совета стал О. В. Куусинен. В начале «зимней войны» он возглавлял так называемое «Народное правительство Финляндии», созданное в Терийоки (Зеленогорске), куда до этого вступили советские войска. В данном случае возникали вопросы: в какой мере все это могло повлиять на международное положение Финляндии и как страна должна была вести себя дальше, в условиях продолжающегося расширения участников второй мировой войны?
В Хельсинки и с опасением, и с пристальным вниманием следили за поведением Советского Союза с первых дней после заключения мирного договора. Вместе с тем то, что происходило непосредственно за пределами границы с СССР, не могло вызывать особого беспокойства. В соответствии с положениями мирного договора советские войска, находившиеся у новой границы, к 5 апреля 1940 г. передали ее охрану пограничникам и были отведены в места своей постоянной дислокации. [258]При этом шел процесс сокращения частей и перевод их на штаты мирного времени, хотя основные работы по демаркации советско-финляндской границы начались только 25 мая 1940 г., а в районе Ханко — 16 июня. [259]Численность войск Ленинградского военного округа сокращалась вдвое. Вместо шести армий в округе осталось всего три: 14-я — в Заполярье, 7-я — в Карелии и 23-я — на Карельском перешейке. Из пятнадцати дивизий сухопутных войск к северу от Ленинграда государственную границу прикрывало уже только шесть. [260]
С учетом складывавшейся сложной международной обстановки советское военное командование стало заниматься прежде всего созданием надежной обороны вдоль новой границы. С весны 1940 г. развернулось строительство на Карельском перешейке, а также в северном Приладожье, Выборгского, Кексгольмского и Сортавальского укрепленных районов. [261]Кроме того, принимались меры по обеспечению защиты с моря и с суши военно-морской базы Ханко, а в Заполярье — подступов к Мурманску.
Правительство СССР лишь требовало от Финляндии строго придерживаться мирного договора. Как отмечал финский историк Маркку Реймаа, «Советский Союз проявил готовность осуществлять реализацию мирного договора без новых политических требований». [262]Это подтверждал и анализ, который был сделан в то время немецким послом в Москве Ф. В. Шуленбургом. 30 марта германский дипломат сообщил в Берлин: «Все наши наблюдения… подтверждают тот факт, что советское правительство полно решимости сохранить в настоящий момент нейтралитет». Это заключение относилось в целом к советской внешнеполитической линии, но отмечалось в данном случае Шуленбургом применительно к отношениям с Финляндией. [263]
Если же говорить о концептуальных положениях советской внешней политики по «финляндскому вопросу» в этот период, то следует учитывать, что в СССР сразу же после окончания войны стремились к нормализации своих отношений с Финляндией и даже к возможному их улучшению. Тогда в Наркомате иностранных дел дипломатам, направляющимся в Хельсинки, ставилась четкая задача — «сделать Финляндию дружественной нам страной, выветривая из нее дух недоверия, враждебности и ненависти к нам». В частности, 14 марта такое задание получил лично от В. М. Молотова Е. Т. Синицын, один из первых советских дипломатов, командировавшихся в Финляндию. [264]Подобную же линию проводила в отношениях с финскими представителями и советский посланник в Стокгольме А. М. Коллонтай. [265]
Более того, руководство СССР пыталось в тот период согласовывать свои дипломатические шаги с Финляндией. Так, 19 марта, когда в Москву прибыли финские дипломаты Ю. К. Паасикиви и В. Войонмаа для обмена ратификационными грамотами подписанного мирного договора, то Молотов, который принимал эту делегацию, поинтересовался, как отнесутся в Финляндии к тому, что советским полпредом в Хельсинки вновь вернется В. И. Деревянский. Финские представители заявили Молотову, что назначение Деревянского на пост полпреда нежелательно, поскольку он «был посланником во время вспыхнувшей войны». [266]Такое заявление в Москве посчитали необходимым учесть, и главой советского представительства был назначен И. С. Зотов, который до этого с ноября 1937 г. занимал подобный пост в Латвии и был хорошо знаком с прибалтийскими проблемами. [267]
В это время шла работа по обеспечению возвращения Финляндии всех ее граждан, которые оказались тогда на территории СССР. И хотя в Советском Союзе высказывались предложения не передавать финское население, оставшееся в результате войны на бывшей территории Финляндии, [268]уже в марте была достигнута договоренность о возвращении этих людей на родину. [269]
Тем не менее процесс нормализации отношений между двумя государствами протекал крайне сложно. При этом тональность ряда заявлений советского руководства явно не способствовала взаимопониманию с Финляндией. Так, в частности, выступление на сессии Верховного Совета СССР В. М. Молотова относительно итогов советско-финской войны, где давалась резкая оценка венешнеполитическому курсу, проводившемуся руководством Финляндии, вызвало негативную реакцию в Хельсинки.
Проявление жесткости в высказываниях весьма высокопоставленных советских лидеров по отношению к Финляндии противоречило желанию демонстрировать определенную дружелюбность. В Финляндии полагали, что у СССР существует, по крайней мере, два варианта дальнейшего развития с ней отношений. Один — на продолжение политической конфронтации, а другой — на скорейшее решение задач мирного урегулирования. [270]
Более того, даже такой умеренный и достаточно реалистично настроенный политик и государственный деятель, как Паасикиви, впоследствии с горечью отметил: «Когда я читал речь Молотова в «Правде»… то она оказала на меня удручающее и тяжелое впечатление». В Финляндии считали, что изложение в Москве характера только что произошедшей между двумя странами войны «не соответствовало действительности». [271]К тому же высказывания Молотова потом активно использовались советской печатью для характеристики внешней политики Финляндии, что не могло не беспокоить финских дипломатов. «Мы, финны…, — отмечал Паасикиви, — с удивлением читали об этой голословной шумихе в «Правде» и в "Известиях"». [272]
С другой стороны, следует отметить, что с самого начала мирного развития советско-финляндских отношений и финская сторона явно не проявляла должного стремления найти взаимопонимание с СССР. Утверждение финского историка М. Ёкипии о том, что Хельсинки «стремились строить свои отношения с Советским Союзом на согласованной основе и с учетом интересов другой стороны», [273]не всегда соответствовало истине. Финляндия также создавала определенные дискуссионные проблемы в налаживании новых мирных отношений, которых, очевидно, можно было избежать.
Так, в частности, с большим трудом решался вопрос об освобождении из заключения в Финляндии коммунистов Тойво Антикайнена и Адольфа Тайми, которые до своей нелегальной деятельности в Финляндии продолжительное время проживали в СССР. Как в ходе московских переговоров в марте 1940 г., так и после окончания войны Молотов неоднократно обращался к финской стороне с просьбой об их освобождении и передаче Советскому Союзу. Однако эта проблема разрешалась крайне сложно. 19 марта нарком иностранных дел пытался выяснить их судьбу у финских официальных представителей, но получил весьма уклончивый ответ: «Нужно, чтобы президент их помиловал, а уже тогда — освобождать». [274]
Вообще советским дипломатам было крайне трудно действовать в атмосфере отчужденности по отношению к СССР, которая продолжала господствовать в это время в Финляндии. Как отмечал один из сотрудников советского полпредства в Хельсинки, встречи «среди журналистов, в деловом мире, в правительственных и партийных кругах показали, что значительная часть финнов остается враждебно настроенной к нашей стране». [275]Более того, советский полпред И. С. Зотов сразу же не понравился финским официальным лицам, поскольку его изначально стали рассматривать как человека, чей «образ мышления отличается ограниченностью в оценке зарубежной действительности, “стахановской” активностью, амбициозностью, а также полным отсутствием чувства юмора». [276]
Это отношение весьма ярко было продемонстрировано в момент приема, устроенного для советских дипломатов президентом Финляндии К. Каллио. Прием оказался крайне холодным, хотя и был связан с вручением Зотовым верительной грамоты. Как описывает данный эпизод сотрудник полпредства Е. Т. Синицын, Каллио «был мрачен и невежлив». Он тогда, «насупившись, заметил, что новый дипломатический состав посольства весьма молод». Зотов ответил, что «дипломатический состав намерен работать по развитию дружественных отношений между нашими странами со всей силой молодости. Президент промолчал». [277]Естественно, что подобная реакция финского президента была далеко не случайной и соответствовала общей линии финляндского руководства в тот период по отношению к СССР.
Обе страны постоянно стали сталкиваться с весьма различными подходами к решению ряда конкретных практических задач. В частности, большой проблемой оказалось определение окончательной демаркационной линии границы, поскольку финляндское руководство выдвигало предложение о том, чтобы сохранить на территории Финляндии город Энсо (Светогорск), тогда как советская сторона по этому поводу занимала весьма бескомпромиссную позицию. [278]Не менее твердую линию проводило руководство СССР и по вопросу о собственности, оставшейся на территории, передаваемой Советскому Союзу. В Москве настаивали на возвращении всего промышленного оборудования, которое в годы войны было эвакуировано в глубь Финляндии, что создавало дополнительные дипломатические трения. [279]
Подобная ситуация, безусловно, требовала колоссальных усилий, чтобы постараться в целом нормализовать общую атмосферу в отношениях между двумя странами. Это понимали в определенных кругах как в СССР, так и в Финляндии. Паасикиви по данному поводу заметил: «Стояла задача, как только было возможно, в отведенное нам время не только сохранять с Россией модус вивенди (имелся в виду способ существования друг с другом. — В. Б.), но и насколько это возможно развивать хорошие дружественные отношения». При этом однако он все же признавал, что «мир для нас был тяжелым и огорчительным… но на этой основе нам надо было жить». [280]