Страница:
Естественно, что скрывать и далее происходившие на территории Финляндии процессы оказалось просто невозможно. По стране уже поползли слухи об огромном количестве немецких войск, которые пребывают в Финляндию. Член парламентской комиссии по иностранным делам В. Войонмаа, отражая эти настроения, писал своему сыну за рубеж: «В Финляндию непрерывным потоком идут немецкие войска… Только из порта Каскинен проследовало 11 воинских эшелонов. Через Васу… проследовало не менее 10 тысяч немцев… С юга идет одна немецкая дивизия, а из Киркенеса — другая… Весь Север уже оккупирован немцами, они стоят вдоль восточной границы».
[977]Действительно, в губернском центре Лапландии Рованиеми и вокруг него начали быстро размещать до 70 различных немецких штабов.
[978]
В подобной ситуации финляндское руководство должно было объяснить происходящее хотя бы членам правительства и представителям парламентских фракций. К тому же к этому времени был подготовлен и приказ об объявлении в стране частичной мобилизации, что также требовало пояснений.
И вот 9 июня 1941 г. Рюти выступил по этому вопросу в правительстве. Его выступление в целом носило характер дозированной передачи части информации, которая и так была очевидна. Он сказал о начале новой переброски в Финляндию немецких войск и о необходимости проведения частичной мобилизации в финскую армию. Эту информацию он подкрепил своего рода уведомлением, что, возможно, уже приближается война между Германией и Советским Союзом. Сенсацией в данном случае являлось лишь названное время, когда это произойдет: «будет, вероятно, до Иванова дня». [979]Таким образом, членам правительства намекнули, по словам В. Войонмаа, о том, что «что-то, несомненно, происходит». [980]
До советского руководства происходившее в финских правительственных кругах дошло достаточно быстро. Эта информация стала известна через министра финансов М. Пеккала, который заметил, что Финляндия приготовилась к нападению вместе с Германией на СССР, а «вопрос, будет ли война между Германией и СССР или нет, разрешится 24 июня». Именно он сообщил это на следующий день советским представителям, работавшим в Хельсинки. [981]Вообще же, в течение 5, 9, 11 и 13 июня на имя Сталина и Молотова поступала информация, в которой подробно, чуть ли не стенографически, сообщалось об обсуждениях финским правительством вопросов, касавшихся возможности вступления страны в войну против СССР на стороне Германии. [982]
В советском представительстве в Хельсинки пытались каким-то образом продолжать оказывать влияние на финское руководство. Так, Е. Т. Синицын срочно прибыл в министерство иностранных дел и в категорической форме задал вопрос: «В чем заключалась причина мобилизации финнов?» Последовавший ответ, однако, не давал убедительных объяснений. Советскому представителю лишь сообщили, что «Финляндия призывает на службу некоторую часть своих солдат, поскольку на территории страны много иностранных войск». Показательно, что ответ финского руководства сразу же стал достоянием германского посланника В. Блюхера. [983]
Между тем, согласно воспоминаниям Е. Т. Синицына, 11 июня он получил сведения о том, что в этот день «утром в Хельсинки подписано соглашение между Германией и Финляндией об участии Финляндии в войне гитлеровской Германии против Советского Союза». [984]Эта информация поступила по каналу агентурных связей. Нет никаких данных о том, были ли в этот день вообще переговоры между финским и германским руководством. Однако новость, которую сообщили Синицыну, оказалась подкрепленной другим сенсационным сообщением: война «начнется 22 июня, т. е. через 12 дней», а «финны вступят в нее на четыре дня позже». [985]Как отмечает советский дипломат, он уже через час после этого сообщения направил полученную информацию в Москву на имя Берии, а затем, как это он выяснил позже, 17 июня это сообщение легло уже на стол Сталина. [986]
Трудно сказать, какими достоверными источниками пользовался Синицын для получения этих сведений. В своих мемуарах он их не раскрыл, а лишь указал, что человек, который передал эту информацию, имел агентурную кличку «Монах» и был «видным политическим и общественным деятелем» Финляндии. [987]Однако тогда не все даже высшее финские военные руководители знали о точной дате начала войны. В день, когда Синицын передавал полученные данные в Москву, 11 июня, начальник генерального штаба Хейнрикс только еще сообщил германскому командованию, что финские войска «в соответствии с планом будут готовы к наступлению 28 июня, но… хотели бы знать за пять дней до нападения его точную дату». [988]Тем не менее в том, что процесс неуклонно приближал начало войны, никаких сомнений уже не было. По крайней мере, тогда из советского представительства в Хельсинки шла непрерывная информация, указывавшая на «факты скрытой подготовки Финляндии к войне». [989]
К тому же III-й финский армейский корпус, дислоцировавшийся в северной Финляндии, уже перешел в оперативное подчинение немецкой армии «Норвегия», а ее командующий Н. Фалькенхорст и все руководство со штабом уже 10 июня прибыли в Рованиеми. «Как бы то не было, — отмечает финский историк X. Сеппяля, — в генштабе Финляндии 10 июня знали, что Сийласвуо (командир III-го армейского корпуса. — В. Б.) получил задачу наступать, т. е. Финляндия присоединилась к агрессии за 12 дней до нападения Германии на СССР». [990]
Тем временем 12 июня из немецких портов в финские территориальные воды под торговыми флагами рейха взял курс отряд боевых кораблей, в который входили лучшие торпедные катера Германии. [991]Эти суда вместе с финскими кораблями должны были с началом войны постараться перекрыть выход советского Балтийского флота из Кронштадта. Присутствие до 40 немецких кораблей в гаванях на юге Финляндии, несмотря на их маскировку, сразу же было замечено.
Тогда же министр иностранных дел Р. Виттинг обратился к посланнику Великобритании в Хельсинки с требованием отозвать всех английских наблюдателей из северной Финляндии, обвинив их в шпионаже. [992]Обеспокоенный английский дипломат вскоре все же получил соответствующие разъяснения от Р. Рюти и маршала К. Г. Маннергейма. По их словам, там происходило «сосредоточение немецких войск, которые были нацелены для боевых действий против Мурманского района». [993]Англичане, естественно, являлись уже лишними тому свидетелями и должны были удалиться из Лапландии.
Завершающим событием этого отрезка времени было заявление, которое 13 июня доверительно сделал начальник генерального штаба Хейнрикс шведскому военному атташе. Не раскрывая всего, он сообщил, что уже следующая неделя будет «богатой на события». [994]
Действительно, теперь, когда оставались считанные дни до начала агрессии, руководству Финляндии требовалось принять ряд весьма ответственных решений. Как по этому поводу тогда заявил депутатам парламента министр иностранных дел Р. Виттинг, «если между Германией и Россией вспыхнет война, то не будет времени задумываться над ходом событий». [995]Теперь, уведомил он, за остающийся крайне небольшой срок следовало приложить максимум усилий к тому, чтобы к началу войны подойти оптимально подготовленными и полностью скоординировать планы с немецким военным руководством.
13 июня в Финляндию в штатской одежде прибыл представитель германского верховного командования генерал Вальдемар Эрфурт. В его функции как раз и входила координация действий немецких и финских войск. Через день он уже провел важное совещание с Хейнриксом, на котором рассматривался вопрос о начале всеобщей мобилизации в Финляндии. Несмотря на то, что к этому времени в стране уже прошла повторная частичная мобилизация, в результате которой было призвано в войска еще 30 тыс. человек, требовалось довести численность финской армии до предусмотренной расчетами перед началом наступления. Более того, выполняя пожелание финского военного руководства, Эрфурт 16 июня направил в Германию секретную телеграмму: «Хейнрикс по поручению Маннергейма просит, чтобы по внутриполитическим соображениям главная операция финнов могла начаться, если это возможно, только через два-три дня после начала» немецкого наступления на севере. Ответ был лаконичным: «Начало главной операции финнов зависит от развития событий на германском фронте». [996]
Таким образом финское командование продолжало пытаться скрыть свое участие в наступлении по германскому плану. Тем не менее 17 июня приказ о всеобщей мобилизации был уже подписан. «При этом, — как отметил М. Ёкипии, — отмобилизованную финскую армию совершенно не собирались держать на месте и использовать только для обороны границ. Ей предстояло в соответствии с планами «Барбаросса», принять участие в наступательных действиях. Жребий был брошен». [997]К тому же одновременно закончились и последние согласования оперативных планов наступательных операций. С 15 по 19 июня в генштабе финской армии были внесены окончательные уточнения в наступательные операции в северном Приладожье и на Карельском перешейке. [998]Финские войска вплотную подошли к последнему рубежу, и оставалось только отдать распоряжение о начале войны. Развернулась эвакуация населения из приграничных с СССР районов.
18 июня немецкие войска на севере стали выдвигаться непосредственно к самой границе с Советским Союзом и занимать позиции для наступления. [999]За день до этого финскому военному командованию сообщили, что начало войны — 22 июня. В генеральном штабе финской армии состоялось совещание начальников оперативных отделений штабов корпусов, где их проинформировали о намечаемом развитии событий. 19 июня П. Талвела записал в своем дневнике: «Предварительный приказ о наступлении получен». [1000]
В соответствии с планом «Барбаросса» финская армия выдвигалась главным образом на Карельский перешеек и севернее Ладожского озера для действий на ленинградском направлении. Нанесение основного удара возлагалось на образованную до этого Карельскую армию, командующим которой стал генерал Хейнрикс. На острие ее, наступая к реке Свирь навстречу с немецкими войсками группы армий «Север», должен был действовать VI-й корпус под командованием генерала Талвела — бывшего эмиссара маршала на переговорах в Германии в 1940 г.
За день до нападения Германии на Советский Союз, 21 июня, вооруженные силы Финляндии были приведены в состояние полной боевой готовности. Тогда же утром генерал Эрфурт уже официально сообщил высшему военному руководству Финляндии, что война начнется 22 июня. Наступил «исторический момент», — прокомментировал данное известие Хейнрикс и добавил при этом, — «если только все будет хорошо идти». [1001]
В Финляндии отмобилизованная армия уже была готова к переходу в наступление. Оставалось лишь напечатать заблаговременно составленный приказ Маннергейма, находившийся в типографии генштаба, и приступить к его тиражированию, а затем сделать официальное объявление в войсках. [1002]
Финляндские подводные лодки и германские минные заградители, располагавшиеся в шхерах, направились в территориальные воды Советского Союза для установки мин, получив на это санкцию лично президента Финляндии. [1003]Одновременно началась заброска агентуры и отдельных диверсионных групп в приграничные районы СССР. В частности, две партии диверсантов на Карельском перешейке проникли в район Кексгольма (Приозерска) и начали действовать на участке Уусикиркко-Кивеннапа (Поляны-Первомайское). [1004]
В эти последние дни перед войной советская радиоразведка перехватила ряд шифровок зарубежных посланников в Хельсинки. В одной телеграмме, адресованной 18 июня японскому послу в Москве, и в другой, отправленной 19 июня итальянским посланником в Рим, говорилось о последних военных приготовлениях, происходивших в это время в Финляндии. Так, в частности, отмечалось: «Всеобщая мобилизация, объявленная неофициально, сейчас завершена. Страна находится на военном положении. Продолжается прибытие германских вооруженных сил, включая авиационные части. Считается, что Германия немедленно примет решение в отношении СССР». [1005]Более того, из сообщения японского посланника своему руководству советской разведке стало известно о том, что в его дипломатическом представительстве в финской столице начали сжигать секретную документацию. [1006]Все это говорило только об одном — неотвратимо приближается война с СССР.
Основываясь на воспоминаниях командующего войсками Ленинградского военного округа генерал-лейтенанта М. М. Попова и начальника штаба округа генерал-майора Д. Н. Никишева, можно заключить, что они, располагая поступавшей разведывательной информацией, имели довольно ясное представление о приближавшейся военной опасности с территории Финляндии. Как пишет Д. Н. Никишев, он заблаговременно сообщил, что «срок перехода в наступление именно 22 июня 1941 г.». [1007]Не случайно тогда уже стали срочно приниматься необходимые меры. По словам Никишева, командующий войсками округа дал указание «уточнить все наши планы с таким расчетом, чтобы быть готовыми к отражению возможной агрессии». [1008]
19 июня почти весь состав военного совета округа выехал специальным поездом в Заполярье для изучения на месте складывавшейся обстановки, поскольку именно там, у границы с СССР, сосредотачивавшиеся немецкие войска могли представлять наибольшую опасность. Впоследствии M. M. Попов писал об этом: «В ходе полевой поездки практически на местности изучались возможные варианты вторжения противника на нашу территорию и отрабатывались мероприятия по нашему противодействию. Пребывание на границе лишний раз убедило меня в том, насколько откровенно немцы и финны подводят свои войска к нашим рубежам и готовят плацдарм для наступления». [1009]
Таким образом у командующего войсками округа практически не было сомнений, что война уже на пороге. «…Мы и лично наблюдали, — вспоминал он, — поднимаясь на некоторые вышки пограничников, отчетливо видимые группы немецких офицеров, группы солдат, продвигавшихся в различных направлениях, машины, носившиеся по дорогам, и много дымов — очевидно от полевых кухонь, так как в жаркий июньский день вряд ли кто-нибудь разводил костры». [1010]
M. M. Попову не просто было принять решение о скрытом выдвижении к границе войск 14-й армии. Ему был хорошо известен строжайший запрет, поступивший из Москвы, в котором- указывалось о недопустимости подобного рода действий, но надо было брать ответственность на себя. По указанию командующего к государственному рубежу направляются части 122-й дивизии. Одновременно началась переброска на Кандалакшское направление из района Пскова 1-й танковой дивизии.
Большое значение имела и решительность руководства Военно-Морского Флота. По приказу наркома ВМФ Н. Г. Кузнецова 21 июня в 23 ч 40 мин. Балтийский и Северный флоты были приведены в боевую готовность № 1.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
В подобной ситуации финляндское руководство должно было объяснить происходящее хотя бы членам правительства и представителям парламентских фракций. К тому же к этому времени был подготовлен и приказ об объявлении в стране частичной мобилизации, что также требовало пояснений.
И вот 9 июня 1941 г. Рюти выступил по этому вопросу в правительстве. Его выступление в целом носило характер дозированной передачи части информации, которая и так была очевидна. Он сказал о начале новой переброски в Финляндию немецких войск и о необходимости проведения частичной мобилизации в финскую армию. Эту информацию он подкрепил своего рода уведомлением, что, возможно, уже приближается война между Германией и Советским Союзом. Сенсацией в данном случае являлось лишь названное время, когда это произойдет: «будет, вероятно, до Иванова дня». [979]Таким образом, членам правительства намекнули, по словам В. Войонмаа, о том, что «что-то, несомненно, происходит». [980]
До советского руководства происходившее в финских правительственных кругах дошло достаточно быстро. Эта информация стала известна через министра финансов М. Пеккала, который заметил, что Финляндия приготовилась к нападению вместе с Германией на СССР, а «вопрос, будет ли война между Германией и СССР или нет, разрешится 24 июня». Именно он сообщил это на следующий день советским представителям, работавшим в Хельсинки. [981]Вообще же, в течение 5, 9, 11 и 13 июня на имя Сталина и Молотова поступала информация, в которой подробно, чуть ли не стенографически, сообщалось об обсуждениях финским правительством вопросов, касавшихся возможности вступления страны в войну против СССР на стороне Германии. [982]
В советском представительстве в Хельсинки пытались каким-то образом продолжать оказывать влияние на финское руководство. Так, Е. Т. Синицын срочно прибыл в министерство иностранных дел и в категорической форме задал вопрос: «В чем заключалась причина мобилизации финнов?» Последовавший ответ, однако, не давал убедительных объяснений. Советскому представителю лишь сообщили, что «Финляндия призывает на службу некоторую часть своих солдат, поскольку на территории страны много иностранных войск». Показательно, что ответ финского руководства сразу же стал достоянием германского посланника В. Блюхера. [983]
Между тем, согласно воспоминаниям Е. Т. Синицына, 11 июня он получил сведения о том, что в этот день «утром в Хельсинки подписано соглашение между Германией и Финляндией об участии Финляндии в войне гитлеровской Германии против Советского Союза». [984]Эта информация поступила по каналу агентурных связей. Нет никаких данных о том, были ли в этот день вообще переговоры между финским и германским руководством. Однако новость, которую сообщили Синицыну, оказалась подкрепленной другим сенсационным сообщением: война «начнется 22 июня, т. е. через 12 дней», а «финны вступят в нее на четыре дня позже». [985]Как отмечает советский дипломат, он уже через час после этого сообщения направил полученную информацию в Москву на имя Берии, а затем, как это он выяснил позже, 17 июня это сообщение легло уже на стол Сталина. [986]
Трудно сказать, какими достоверными источниками пользовался Синицын для получения этих сведений. В своих мемуарах он их не раскрыл, а лишь указал, что человек, который передал эту информацию, имел агентурную кличку «Монах» и был «видным политическим и общественным деятелем» Финляндии. [987]Однако тогда не все даже высшее финские военные руководители знали о точной дате начала войны. В день, когда Синицын передавал полученные данные в Москву, 11 июня, начальник генерального штаба Хейнрикс только еще сообщил германскому командованию, что финские войска «в соответствии с планом будут готовы к наступлению 28 июня, но… хотели бы знать за пять дней до нападения его точную дату». [988]Тем не менее в том, что процесс неуклонно приближал начало войны, никаких сомнений уже не было. По крайней мере, тогда из советского представительства в Хельсинки шла непрерывная информация, указывавшая на «факты скрытой подготовки Финляндии к войне». [989]
К тому же III-й финский армейский корпус, дислоцировавшийся в северной Финляндии, уже перешел в оперативное подчинение немецкой армии «Норвегия», а ее командующий Н. Фалькенхорст и все руководство со штабом уже 10 июня прибыли в Рованиеми. «Как бы то не было, — отмечает финский историк X. Сеппяля, — в генштабе Финляндии 10 июня знали, что Сийласвуо (командир III-го армейского корпуса. — В. Б.) получил задачу наступать, т. е. Финляндия присоединилась к агрессии за 12 дней до нападения Германии на СССР». [990]
Тем временем 12 июня из немецких портов в финские территориальные воды под торговыми флагами рейха взял курс отряд боевых кораблей, в который входили лучшие торпедные катера Германии. [991]Эти суда вместе с финскими кораблями должны были с началом войны постараться перекрыть выход советского Балтийского флота из Кронштадта. Присутствие до 40 немецких кораблей в гаванях на юге Финляндии, несмотря на их маскировку, сразу же было замечено.
Тогда же министр иностранных дел Р. Виттинг обратился к посланнику Великобритании в Хельсинки с требованием отозвать всех английских наблюдателей из северной Финляндии, обвинив их в шпионаже. [992]Обеспокоенный английский дипломат вскоре все же получил соответствующие разъяснения от Р. Рюти и маршала К. Г. Маннергейма. По их словам, там происходило «сосредоточение немецких войск, которые были нацелены для боевых действий против Мурманского района». [993]Англичане, естественно, являлись уже лишними тому свидетелями и должны были удалиться из Лапландии.
Завершающим событием этого отрезка времени было заявление, которое 13 июня доверительно сделал начальник генерального штаба Хейнрикс шведскому военному атташе. Не раскрывая всего, он сообщил, что уже следующая неделя будет «богатой на события». [994]
Действительно, теперь, когда оставались считанные дни до начала агрессии, руководству Финляндии требовалось принять ряд весьма ответственных решений. Как по этому поводу тогда заявил депутатам парламента министр иностранных дел Р. Виттинг, «если между Германией и Россией вспыхнет война, то не будет времени задумываться над ходом событий». [995]Теперь, уведомил он, за остающийся крайне небольшой срок следовало приложить максимум усилий к тому, чтобы к началу войны подойти оптимально подготовленными и полностью скоординировать планы с немецким военным руководством.
13 июня в Финляндию в штатской одежде прибыл представитель германского верховного командования генерал Вальдемар Эрфурт. В его функции как раз и входила координация действий немецких и финских войск. Через день он уже провел важное совещание с Хейнриксом, на котором рассматривался вопрос о начале всеобщей мобилизации в Финляндии. Несмотря на то, что к этому времени в стране уже прошла повторная частичная мобилизация, в результате которой было призвано в войска еще 30 тыс. человек, требовалось довести численность финской армии до предусмотренной расчетами перед началом наступления. Более того, выполняя пожелание финского военного руководства, Эрфурт 16 июня направил в Германию секретную телеграмму: «Хейнрикс по поручению Маннергейма просит, чтобы по внутриполитическим соображениям главная операция финнов могла начаться, если это возможно, только через два-три дня после начала» немецкого наступления на севере. Ответ был лаконичным: «Начало главной операции финнов зависит от развития событий на германском фронте». [996]
Таким образом финское командование продолжало пытаться скрыть свое участие в наступлении по германскому плану. Тем не менее 17 июня приказ о всеобщей мобилизации был уже подписан. «При этом, — как отметил М. Ёкипии, — отмобилизованную финскую армию совершенно не собирались держать на месте и использовать только для обороны границ. Ей предстояло в соответствии с планами «Барбаросса», принять участие в наступательных действиях. Жребий был брошен». [997]К тому же одновременно закончились и последние согласования оперативных планов наступательных операций. С 15 по 19 июня в генштабе финской армии были внесены окончательные уточнения в наступательные операции в северном Приладожье и на Карельском перешейке. [998]Финские войска вплотную подошли к последнему рубежу, и оставалось только отдать распоряжение о начале войны. Развернулась эвакуация населения из приграничных с СССР районов.
18 июня немецкие войска на севере стали выдвигаться непосредственно к самой границе с Советским Союзом и занимать позиции для наступления. [999]За день до этого финскому военному командованию сообщили, что начало войны — 22 июня. В генеральном штабе финской армии состоялось совещание начальников оперативных отделений штабов корпусов, где их проинформировали о намечаемом развитии событий. 19 июня П. Талвела записал в своем дневнике: «Предварительный приказ о наступлении получен». [1000]
В соответствии с планом «Барбаросса» финская армия выдвигалась главным образом на Карельский перешеек и севернее Ладожского озера для действий на ленинградском направлении. Нанесение основного удара возлагалось на образованную до этого Карельскую армию, командующим которой стал генерал Хейнрикс. На острие ее, наступая к реке Свирь навстречу с немецкими войсками группы армий «Север», должен был действовать VI-й корпус под командованием генерала Талвела — бывшего эмиссара маршала на переговорах в Германии в 1940 г.
За день до нападения Германии на Советский Союз, 21 июня, вооруженные силы Финляндии были приведены в состояние полной боевой готовности. Тогда же утром генерал Эрфурт уже официально сообщил высшему военному руководству Финляндии, что война начнется 22 июня. Наступил «исторический момент», — прокомментировал данное известие Хейнрикс и добавил при этом, — «если только все будет хорошо идти». [1001]
В Финляндии отмобилизованная армия уже была готова к переходу в наступление. Оставалось лишь напечатать заблаговременно составленный приказ Маннергейма, находившийся в типографии генштаба, и приступить к его тиражированию, а затем сделать официальное объявление в войсках. [1002]
Финляндские подводные лодки и германские минные заградители, располагавшиеся в шхерах, направились в территориальные воды Советского Союза для установки мин, получив на это санкцию лично президента Финляндии. [1003]Одновременно началась заброска агентуры и отдельных диверсионных групп в приграничные районы СССР. В частности, две партии диверсантов на Карельском перешейке проникли в район Кексгольма (Приозерска) и начали действовать на участке Уусикиркко-Кивеннапа (Поляны-Первомайское). [1004]
В эти последние дни перед войной советская радиоразведка перехватила ряд шифровок зарубежных посланников в Хельсинки. В одной телеграмме, адресованной 18 июня японскому послу в Москве, и в другой, отправленной 19 июня итальянским посланником в Рим, говорилось о последних военных приготовлениях, происходивших в это время в Финляндии. Так, в частности, отмечалось: «Всеобщая мобилизация, объявленная неофициально, сейчас завершена. Страна находится на военном положении. Продолжается прибытие германских вооруженных сил, включая авиационные части. Считается, что Германия немедленно примет решение в отношении СССР». [1005]Более того, из сообщения японского посланника своему руководству советской разведке стало известно о том, что в его дипломатическом представительстве в финской столице начали сжигать секретную документацию. [1006]Все это говорило только об одном — неотвратимо приближается война с СССР.
Основываясь на воспоминаниях командующего войсками Ленинградского военного округа генерал-лейтенанта М. М. Попова и начальника штаба округа генерал-майора Д. Н. Никишева, можно заключить, что они, располагая поступавшей разведывательной информацией, имели довольно ясное представление о приближавшейся военной опасности с территории Финляндии. Как пишет Д. Н. Никишев, он заблаговременно сообщил, что «срок перехода в наступление именно 22 июня 1941 г.». [1007]Не случайно тогда уже стали срочно приниматься необходимые меры. По словам Никишева, командующий войсками округа дал указание «уточнить все наши планы с таким расчетом, чтобы быть готовыми к отражению возможной агрессии». [1008]
19 июня почти весь состав военного совета округа выехал специальным поездом в Заполярье для изучения на месте складывавшейся обстановки, поскольку именно там, у границы с СССР, сосредотачивавшиеся немецкие войска могли представлять наибольшую опасность. Впоследствии M. M. Попов писал об этом: «В ходе полевой поездки практически на местности изучались возможные варианты вторжения противника на нашу территорию и отрабатывались мероприятия по нашему противодействию. Пребывание на границе лишний раз убедило меня в том, насколько откровенно немцы и финны подводят свои войска к нашим рубежам и готовят плацдарм для наступления». [1009]
Таким образом у командующего войсками округа практически не было сомнений, что война уже на пороге. «…Мы и лично наблюдали, — вспоминал он, — поднимаясь на некоторые вышки пограничников, отчетливо видимые группы немецких офицеров, группы солдат, продвигавшихся в различных направлениях, машины, носившиеся по дорогам, и много дымов — очевидно от полевых кухонь, так как в жаркий июньский день вряд ли кто-нибудь разводил костры». [1010]
M. M. Попову не просто было принять решение о скрытом выдвижении к границе войск 14-й армии. Ему был хорошо известен строжайший запрет, поступивший из Москвы, в котором- указывалось о недопустимости подобного рода действий, но надо было брать ответственность на себя. По указанию командующего к государственному рубежу направляются части 122-й дивизии. Одновременно началась переброска на Кандалакшское направление из района Пскова 1-й танковой дивизии.
Большое значение имела и решительность руководства Военно-Морского Флота. По приказу наркома ВМФ Н. Г. Кузнецова 21 июня в 23 ч 40 мин. Балтийский и Северный флоты были приведены в боевую готовность № 1.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Рано утром 22 июня 1941 г. Германия обрушила всю свою военную мощь на СССР. Началась широкомасштабная агрессия в соответствии с планом «Барбаросса». В этот момент, в половине пятого утра, финляндский посланник Т. Кивимяки срочно был вызван к И. Риббентропу. Он буквально летел на встречу с немецким министром иностранных дел, «перепрыгивая через ступеньки и не скрывая радости на своем лице».
[1011]Аудиенция длилась всего около восьми минут. В ходе ее Риббентроп торжественно сообщил, что началась война, и добавил, что в ней «Финляндия получит вознаграждение».
[1012]Какое оно будет в будущем, в рейхе особо не скрывали. Немецкое руководство упоенно верило в быстрый успех и «для великой Финляндии желало счастья». В Берлине даже шутливо предлагали финнам перенести столицу в Петербург.
[1013]
Вероятно, в тот момент это казалось возможным. Уже на следующий день после германского нападения из Берлина в Хельсинки докладывали о катастрофической ситуации, в которой оказался Советский Союз: «Боевые действия развиваются неожиданно хорошо. 2632 самолета уничтожено к минувшему утру, из них 700 сбито или сожжено на аэродромах… Танковые войска в Минске, взяты Вильно и Ковно». [1014]Все говорило о том, что расчеты, изложенные в плане «Барбаросса», успешно реализуются.
Однако финская армия пока еще не начала боевых действий. Строго следуя выработанному замыслу, отмобилизованные и сконцентрированные в восточных районах страны войска Финляндии не пересекли границы с СССР. Также не приступила к военным действиям и германская армия на мурманском направлении. Это соответствовало выработанному замыслу, поскольку планировалось, что финские войска могли перейти в решительное наступление только после выхода немецкой группы армий «Север» на дальние подступы к Ленинграду. Тогда, единым ударом как с юга, так и с севера предполагалось создать для советских войск критическую ситуацию.
Между тем первоначальные «пассивные действия» протекали в сочетании с тем, что финский флот уже в ночь перед началом войны приступил к минированию советских территориальных вод. Более того, немецкая авиация стала также использовать аэродромы Финляндии для нанесения ударов по жизненно важным районам Северо-Запада СССР. Это само по себе уже свидетельствовало о том, что Финляндия включилась в германскую агрессию. Вместе с тем и Гитлер 22 июня подтвердил, что в едином строю с немецкими войсками на Севере находятся «финские братья по оружию». [1015]
Финляндское же руководство не делало заявления о начале военных действий против СССР и, более того, всячески уходило от ответов на вопросы, которые задавались ему относительно позиции Финляндии в начавшейся войне. [1016]Это положение, естественно, долго продолжаться не могло. К тому же удары авиации, наносимые по советской территории с использованием аэродромов Финляндии, могли вызвать ответные действия с советской стороны. Такое развитие событий в политическом смысле облегчило бы, несомненно, финскому правительству решение об официальном объявлении войны СССР, поскольку в этом случае Москву можно было обвинить в «новой агрессии» против Финляндии.
Так, собственно, и случилось. 25 июня советская авиация по решению военного командования, которое вынуждено было действовать, осуществляя «активную оборону против Финляндии», [1017]нанесла ответные удары по местам дислокации самолетов противника на финской территории. Именно оттуда в течение нескольких дней совершались налеты немецких бомбардировщиков на тыловые районы Северо-Запада СССР и это необходимо было пресечь.
Произошедшее послужило, однако, предлогом для объявления Финляндией войны Советскому Союзу, к которой ее руководство тщательно готовилось и вступало в нее в соответствии с заранее разработанным совместно с Германией планом. К тому же в этот день, 25 июня, немецкий посланник В. Блюхер в разговоре с Р. Виттингом как раз и побуждал безотлагательно сделать такой шаг, поскольку случившееся являлось, по его словам, «де факто сложившегося состояния войны». [1018]На следующий день президент Рюти в выступлении по радио официально объявил, что Финляндия находится в состоянии войны с СССР. В результате финское руководство окончательно перешло от состояния «зыбкого» мира к новой войне.
Таким образом, период с 13 марта 1940 г. по 26 июня 1941 г. стал временем, когда финское руководство осознанно и целеустремленно толкало страну на путь новой войны. Финляндия реально стала военным союзником Германии и, осуществляя свои военные замыслы на северном и северо-западном направлениях, оба государства действовали строго в соответствии с заранее разработанным планом.
В итоге важно тем не менее ответить на один важный вопрос: почему Финляндия все же решилась включиться в новую, заведомо агрессивную войну против СССР, не смутившись в выборе при этом еще и такого партнера, как фашистская Германия?
Для ответа на этот вопрос необходимо учитывать ряд конкретных обстоятельств.
Прежде всего очевидным является то, что результат советско-финляндской войны 1939–1940 гг. создал в стране новую, весьма сложную по своей сути внутреннюю ситуацию. Финляндии, по образному выражению А. Корхонена, «объективно стала инвалидом» [1019]— она утратила часть значительных для нее восточных территорий. Создавалась существенно большая уязвимость ее в военном отношении, что потребовало выработки и новых решений по проблемам собственной безопасности. В таких условиях ориентироваться на участие в агрессивной по своему характеру войне против СССР было бы бессмысленно и рискованно. При подходе к оценке обстановки с точки зрения реалий война против СССР с финской стороны не могла произойти в ближайшем будущем.
Однако, с другой стороны, поражение в «зимней войне» вызывало в Финляндии отчасти настроения, побуждавшие к реваншистским действиям, к стремлению вернуть утраченную территорию. При этом руководство страны, во многом разделяло такие проявления, негласно утверждая, что Московский мирный договор следует рассматривать лишь как «соглашение о перемирии».
В результате после окончания войны 1939–1940 гг. в Финляндии отчетливо начали складываться две тенденции в формировании внешнеполитического курса. Одна из них была направлена на стремление обезопасить себя, а другая — использовать возможную «благоприятную» ситуацию в ходе второй мировой войны для возвращения утраченных территорий и даже, при определенных условиях, отторжения части советской территории, чтобы создать, как об этом говорилось в государственных документах, новые «стратегические границы». Обе эти близкие друг другу тенденции могли вполне сложиться в перспективе как единое направление в политике Финляндии при подготовке страны в качестве соучастника крупномасштабной войны против СССР.
Реально динамика развития такого рода тенденций выразилась в стремлении финского руководства как создать весной 1940 г. северный оборонительный союз, так и в попытках сближения с Германией. Притом по мере изменения военно-политической ситуации в Европе германское направление в финляндской внешнеполитической ориентации становилось все более приоритетным. Мощь Третьего рейха и его впечатляющие победы на Западе делали Германию в глазах финского руководства наиболее привлекательным партнером в возможном будущем сотрудничестве с нею, противостоя СССР. В итоге уже к лету 1940 г. политика Финляндии стала приобретать ярко выраженную прогерманскую, антисоветскую направленность.
Что же касалось политики Советского Союза в этот период, то итоги «зимней войны» вполне могли удовлетворить руководство СССР. Было получено даже больше того, о чем шла речь на осенних 1939 г. переговорах в Москве. В этих условиях в СССР, как минимум надеялись на финский нейтралитет и поэтому советская сторона выступала решительно против любого военно-политического объединения Финляндии с каким-либо другим государством. В данном случае это наиболее четко выразилось в проявлении крайне негативного отношения к созданию союза северных стран, который их представители тогда начали планировать. Эта была ошибочная по своей сути линия, способствовавшая в большей степени тому, что у финляндского руководства не оставалось из имевшихся у него в арсенале вариантов политического развития ничего другого, как только пойти по пути военно-политического сотрудничества с Германией.
Вместе с тем СССР, декларировав принцип доброжелательности к Финляндии, стал одновременно оказывать определенное давление на Хельсинки. Это выразилось в обострении двусторонних межгосударственных отношений, а также в осложнении экономических и культурных связей. Достигнуть же перемен финского внешнеполитического курса такой политикой Москва не смогла. Более того, в Хельсинки советско-финляндские отношения летом 1940 г. зачастую представлялись, как доказательство растущей «угрозы с востока» и в этом контексте стала проявляться заинтересованность в расширении сотрудничества с Германией, которое объяснялось желанием создать «противовес» Советскому Союзу. К тому же рейх активно использовал страх финского руководства перед «советской военной угрозой» в своих интересах, постоянно указывая финскому руководству на то, что СССР «собирается возобновить» с Финляндией военные действия.
В итоге в Хельсинки уже без колебаний могли сочетать свое упорное стремление к возвращению утраченных в ходе «зимней войны» территорий с военными приготовлениями в целях обеспечения своей защиты от «военной опасности с Востока». В этом смысле в Финляндии легко пошли на открытие своих границ для немецких войск, которые появились там уже в сентябре 1940 г., и финская сторона начала зондировать возможность собственного участия в совместных с Германией военных действиях против СССР. Причем развитие тайных немецко-финских контактов стало осуществляться преимущественно по военной линии.
Вероятно, в тот момент это казалось возможным. Уже на следующий день после германского нападения из Берлина в Хельсинки докладывали о катастрофической ситуации, в которой оказался Советский Союз: «Боевые действия развиваются неожиданно хорошо. 2632 самолета уничтожено к минувшему утру, из них 700 сбито или сожжено на аэродромах… Танковые войска в Минске, взяты Вильно и Ковно». [1014]Все говорило о том, что расчеты, изложенные в плане «Барбаросса», успешно реализуются.
Однако финская армия пока еще не начала боевых действий. Строго следуя выработанному замыслу, отмобилизованные и сконцентрированные в восточных районах страны войска Финляндии не пересекли границы с СССР. Также не приступила к военным действиям и германская армия на мурманском направлении. Это соответствовало выработанному замыслу, поскольку планировалось, что финские войска могли перейти в решительное наступление только после выхода немецкой группы армий «Север» на дальние подступы к Ленинграду. Тогда, единым ударом как с юга, так и с севера предполагалось создать для советских войск критическую ситуацию.
Между тем первоначальные «пассивные действия» протекали в сочетании с тем, что финский флот уже в ночь перед началом войны приступил к минированию советских территориальных вод. Более того, немецкая авиация стала также использовать аэродромы Финляндии для нанесения ударов по жизненно важным районам Северо-Запада СССР. Это само по себе уже свидетельствовало о том, что Финляндия включилась в германскую агрессию. Вместе с тем и Гитлер 22 июня подтвердил, что в едином строю с немецкими войсками на Севере находятся «финские братья по оружию». [1015]
Финляндское же руководство не делало заявления о начале военных действий против СССР и, более того, всячески уходило от ответов на вопросы, которые задавались ему относительно позиции Финляндии в начавшейся войне. [1016]Это положение, естественно, долго продолжаться не могло. К тому же удары авиации, наносимые по советской территории с использованием аэродромов Финляндии, могли вызвать ответные действия с советской стороны. Такое развитие событий в политическом смысле облегчило бы, несомненно, финскому правительству решение об официальном объявлении войны СССР, поскольку в этом случае Москву можно было обвинить в «новой агрессии» против Финляндии.
Так, собственно, и случилось. 25 июня советская авиация по решению военного командования, которое вынуждено было действовать, осуществляя «активную оборону против Финляндии», [1017]нанесла ответные удары по местам дислокации самолетов противника на финской территории. Именно оттуда в течение нескольких дней совершались налеты немецких бомбардировщиков на тыловые районы Северо-Запада СССР и это необходимо было пресечь.
Произошедшее послужило, однако, предлогом для объявления Финляндией войны Советскому Союзу, к которой ее руководство тщательно готовилось и вступало в нее в соответствии с заранее разработанным совместно с Германией планом. К тому же в этот день, 25 июня, немецкий посланник В. Блюхер в разговоре с Р. Виттингом как раз и побуждал безотлагательно сделать такой шаг, поскольку случившееся являлось, по его словам, «де факто сложившегося состояния войны». [1018]На следующий день президент Рюти в выступлении по радио официально объявил, что Финляндия находится в состоянии войны с СССР. В результате финское руководство окончательно перешло от состояния «зыбкого» мира к новой войне.
Таким образом, период с 13 марта 1940 г. по 26 июня 1941 г. стал временем, когда финское руководство осознанно и целеустремленно толкало страну на путь новой войны. Финляндия реально стала военным союзником Германии и, осуществляя свои военные замыслы на северном и северо-западном направлениях, оба государства действовали строго в соответствии с заранее разработанным планом.
В итоге важно тем не менее ответить на один важный вопрос: почему Финляндия все же решилась включиться в новую, заведомо агрессивную войну против СССР, не смутившись в выборе при этом еще и такого партнера, как фашистская Германия?
Для ответа на этот вопрос необходимо учитывать ряд конкретных обстоятельств.
Прежде всего очевидным является то, что результат советско-финляндской войны 1939–1940 гг. создал в стране новую, весьма сложную по своей сути внутреннюю ситуацию. Финляндии, по образному выражению А. Корхонена, «объективно стала инвалидом» [1019]— она утратила часть значительных для нее восточных территорий. Создавалась существенно большая уязвимость ее в военном отношении, что потребовало выработки и новых решений по проблемам собственной безопасности. В таких условиях ориентироваться на участие в агрессивной по своему характеру войне против СССР было бы бессмысленно и рискованно. При подходе к оценке обстановки с точки зрения реалий война против СССР с финской стороны не могла произойти в ближайшем будущем.
Однако, с другой стороны, поражение в «зимней войне» вызывало в Финляндии отчасти настроения, побуждавшие к реваншистским действиям, к стремлению вернуть утраченную территорию. При этом руководство страны, во многом разделяло такие проявления, негласно утверждая, что Московский мирный договор следует рассматривать лишь как «соглашение о перемирии».
В результате после окончания войны 1939–1940 гг. в Финляндии отчетливо начали складываться две тенденции в формировании внешнеполитического курса. Одна из них была направлена на стремление обезопасить себя, а другая — использовать возможную «благоприятную» ситуацию в ходе второй мировой войны для возвращения утраченных территорий и даже, при определенных условиях, отторжения части советской территории, чтобы создать, как об этом говорилось в государственных документах, новые «стратегические границы». Обе эти близкие друг другу тенденции могли вполне сложиться в перспективе как единое направление в политике Финляндии при подготовке страны в качестве соучастника крупномасштабной войны против СССР.
Реально динамика развития такого рода тенденций выразилась в стремлении финского руководства как создать весной 1940 г. северный оборонительный союз, так и в попытках сближения с Германией. Притом по мере изменения военно-политической ситуации в Европе германское направление в финляндской внешнеполитической ориентации становилось все более приоритетным. Мощь Третьего рейха и его впечатляющие победы на Западе делали Германию в глазах финского руководства наиболее привлекательным партнером в возможном будущем сотрудничестве с нею, противостоя СССР. В итоге уже к лету 1940 г. политика Финляндии стала приобретать ярко выраженную прогерманскую, антисоветскую направленность.
Что же касалось политики Советского Союза в этот период, то итоги «зимней войны» вполне могли удовлетворить руководство СССР. Было получено даже больше того, о чем шла речь на осенних 1939 г. переговорах в Москве. В этих условиях в СССР, как минимум надеялись на финский нейтралитет и поэтому советская сторона выступала решительно против любого военно-политического объединения Финляндии с каким-либо другим государством. В данном случае это наиболее четко выразилось в проявлении крайне негативного отношения к созданию союза северных стран, который их представители тогда начали планировать. Эта была ошибочная по своей сути линия, способствовавшая в большей степени тому, что у финляндского руководства не оставалось из имевшихся у него в арсенале вариантов политического развития ничего другого, как только пойти по пути военно-политического сотрудничества с Германией.
Вместе с тем СССР, декларировав принцип доброжелательности к Финляндии, стал одновременно оказывать определенное давление на Хельсинки. Это выразилось в обострении двусторонних межгосударственных отношений, а также в осложнении экономических и культурных связей. Достигнуть же перемен финского внешнеполитического курса такой политикой Москва не смогла. Более того, в Хельсинки советско-финляндские отношения летом 1940 г. зачастую представлялись, как доказательство растущей «угрозы с востока» и в этом контексте стала проявляться заинтересованность в расширении сотрудничества с Германией, которое объяснялось желанием создать «противовес» Советскому Союзу. К тому же рейх активно использовал страх финского руководства перед «советской военной угрозой» в своих интересах, постоянно указывая финскому руководству на то, что СССР «собирается возобновить» с Финляндией военные действия.
В итоге в Хельсинки уже без колебаний могли сочетать свое упорное стремление к возвращению утраченных в ходе «зимней войны» территорий с военными приготовлениями в целях обеспечения своей защиты от «военной опасности с Востока». В этом смысле в Финляндии легко пошли на открытие своих границ для немецких войск, которые появились там уже в сентябре 1940 г., и финская сторона начала зондировать возможность собственного участия в совместных с Германией военных действиях против СССР. Причем развитие тайных немецко-финских контактов стало осуществляться преимущественно по военной линии.