Страница:
Айрин не забеременела.
Точно не считала, но на глазок не меньше трети присутствовавших на заседаниях женского cовета – парни. Они-то здесь почему? Я задала этот вопрос нескольким. Привожу три наиболее типичных ответа.
Майкл:
Ну, я тут просто со своей девушкой. Ей интересно. Мне, откровенно, не очень, но стараюсь вникнуть. Должен же я знать, что ее волнует.
Стивен:
У нас с Ив через месяц свадьба. Мы оба хотим быть современными супругами. И мне очень полезно понимать женскую психологию и иметь представление об истинном равенстве.
Гр егори:
Честно? Ну, просто тут легче познакомиться. Здесь, между прочим, много классных девчонок. Мне до смерти надоели смазливые Барби, у которых одно на уме – как выглядеть секс-бомбой и как охмурить побольше парней. Скукота! А эти – они вполне хорошенькие, но и себя уважают. И меня заставляют их уважать. Что, плохо?
Арлин, джойс и Валери
Гей-проблем
Кэстро-стрит
Пропаганда
Признание
Точно не считала, но на глазок не меньше трети присутствовавших на заседаниях женского cовета – парни. Они-то здесь почему? Я задала этот вопрос нескольким. Привожу три наиболее типичных ответа.
Майкл:
Ну, я тут просто со своей девушкой. Ей интересно. Мне, откровенно, не очень, но стараюсь вникнуть. Должен же я знать, что ее волнует.
Стивен:
У нас с Ив через месяц свадьба. Мы оба хотим быть современными супругами. И мне очень полезно понимать женскую психологию и иметь представление об истинном равенстве.
Гр егори:
Честно? Ну, просто тут легче познакомиться. Здесь, между прочим, много классных девчонок. Мне до смерти надоели смазливые Барби, у которых одно на уме – как выглядеть секс-бомбой и как охмурить побольше парней. Скукота! А эти – они вполне хорошенькие, но и себя уважают. И меня заставляют их уважать. Что, плохо?
Арлин, джойс и Валери
Это имена трех руководителей Программы женских исследований в университетах: Северо-Западном (Чикаго) – Арлин Дэниелс, Мичиганском Государственном – Джойс Лейденсен и Кларк колледж – Валери Спёрлинг. Каждая из них очень интересная личность, о каждой можно написать целую книгу. Но я расскажу о них очень коротко.
Арлин Дэниелс, 70 лет, яркая, подвижная, темпераментная – одна из классиков феминизма в Америке. Она энергично боролась за женское равноправие – и статьями, и книгами, и лекциями. Она участвовала в различных феминистских организациях, какие-то создавала сама. Она воплощает свои идеи в жизнь последовательно и неукоснительно. Сказала, что женщина должна делать свою карьеру наравне с мужчиной и независимо от него. О’кей. И вот она почти все время своего супружества живет с мужем на расстоянии полутора тысяч километров (см. главу «Брак»).
– Наше общество строго разделено на два лагеря – мужчин и женщин, – наставляет она меня. – Именно по этому признаку пола идет водораздел человечества. И при существующем порядке вещей в руках мужчин находится власть. Мужское влияние в обществе огромно. Это ничем не прикрытая эксплуатация одного пола другим.
– Что вы называете эксплуатацией? – пытаюсь я ее охладить. – Это ведь понятие классовое.
– Да, конечно, это и есть два класса. Современная жизнь устроена так, что создает общественные условия, благоприятные для одного класса и неблагоприятные для другого. Первым эти условия предоставляют максимальные возможности для самореализации, для выявления своих способностей, словом – для развития личности. Для вторых же созданы всевозможные препятствия – от детей и домашнего хозяйства, которые традиционно лежат на женщине, до областей деятельности, где женское участие всячески ограничено. Например, авиация. Даже лечат женщин и мужчин по-разному. Вы вчерашнее шоу Опры видели?
Да, я как раз накануне очень внимательно смотрела ток-шоу Опры Уинфри под будоражащим названием «Harts different also?» («А что, сердца у нас тоже разные?») Речь идет о том, что врачи-кардиологи лечат пациентов с сердечными заболеваниями, мужчин и женщин, по-разному. Применяют к ним разные методики и лекарства. «Как это?! – возмущается аудитория в студии. – Это же настоящая дискриминация!» Пожилой доктор, кардиолог с большим стажем, несколько минут не может начать говорить: так велик накал женских страстей. Наконец Опра с трудом успокаивает участниц шоу, наступает тишина. Но ненадолго. Опытный врач объясняет: «Мужчины и женщины отличаются не только анатомией, у них различный тип нервной системы. На состояние сердечной деятельности оказывают влияние ежемесячные циклы и климактерические состояния. Поэтому сердечные приступы проходят по разным схемам – соответственно и лечить их надо по-разному».
Бог ты мой, что тут начинается! В шуме, гаме и ругательствах можно отчетливо услышать страшные обвинения: «Это же сексизм!» Абсурд этой реакции мне очевиден, Арлин – нет. Она тоже крайне возмущена доктором-сексистом:
– Болтовня о половых различиях – это только псевдонаучный повод поддерживать неравенство полов.
– Послушайте, Арлин, но ведь равенство – не значит тождество. Вы же не можете отрицать, что самой природой оба пола разделены по психофизиологическим признакам?
– Физиологическим – да, конечно, – неохотно признает она очевидное. – А вот психологическим… У нас достаточно авторов, которые пишут на эти темы. В том числе и женщины, например Дебора Теннен. Она, кстати, считает себя феминисткой. Но в своей книге «Ты просто не понимаешь» она описывает, как по-разному общаются мужчины и женщины, как в разной манере ведут беседу, как различно относятся к супружескому диалогу. Ну и зачем это все? Она разве не понимает, что, подчеркивая психологические особенности каждого пола, только дает повод для нового всплеска сексизма?
– Ну хорошо, подчеркивай не подчеркивай, различия-то существуют? – спрашиваю я.
– Существуют постольку, поскольку их определяет общественное мнение. И поскольку по-разному воспитываются мальчики и девочки. Что дарят малышу женского пола? Куклы. А мужского? Машинки. Девочек приучают к домашнему хозяйству, мальчиков – к технике. Девочку упрекают: ты лазаешь по деревьям, как мальчишка. А над мальчиком посмеиваются: что ты плачешь, как девчонка. И так – всю жизнь. Вот вам истоки этих ваших «психофизиологических различий». Природа их не предусмотрела. Их создала история.
– Но уже ведь создала. Что же теперь делать?
– Ломать, ломать эти стереотипы! Создавать новое общественное мнение: между мужчинами и женщинами нет никаких различий, кроме некоторых анатомических.
Джойс Лейденсен на 25 лет моложе Арлин Дэниелс. Она обаятельна совсем по-другому: негромкий мелодичный голос, мягкая улыбка. Что полностью соответствует характеру. Она предана своей семье. И муж и дочь – ее приоритеты. Она бы никогда не могла жить с ними раздельно, как Арлин Дэниелс. Вместе с тем к ней часто приходят сослуживицы со своими проблемами. Каждой она готова оказать помощь. Ее конек в женских исследованиях – положение женщин в науке и в руководстве. Пристально изучает она женскую ситуацию в родном университете. И ситуация эта ее не устраивает.
…В ближайшее воскресенье Джойс организует митинг женщин-преподавателей. На главной площади, в самом центре университетского кампуса, собираются студентки, аспирантки, лекторы, инструкторы (низшее преподавательское звено), помощники профессора (следующая ступень) и профессора. Участницы несут плакаты: «Женщинам – равные возможности!»; «Две трети руководящих должностей – женщинам». Смысл выступлений: если женская часть преподавателей составляет большинство, то их участие в руководстве должно быть пропорциональным.
Так случилось, что на другой день я оказалась в кабинете одного из вице-президентов университета. Он извинился, что не имеет достаточного времени на беседу со мной: ждет группу советников. По поручению президента они должны отобрать кандидатов на вакансии – одного декана и трех завкафедрами. «Ректор высказал свое пожелание: по возможности, все четверо должны быть женщинами», – сказал вице-президент. И тяжело вздохнул.
Валери Спёрлинг представляет собой новое поколение феминисток. Впрочем, интересы ее значительно шире, чем только женское равноправие. Она называет себя социалисткой и придерживается довольно радикальных революционных взглядов. Ее вообще не устраивает существующий капиталистический строй, она сторонница классического социализма («но, конечно, не такого уродливого, как был в СССР»).
– Какой фирмы у вас кроссовки? – спрашивает она меня. – Nike? А теперь отверните язычок под шнуровкой. Видите, что написано – Made in Indonesia, поняли?
– Так они на самом деле не американские? – разочарованно спрашиваю я.
– Не беспокойтесь – американские. То есть дизайн, кожа, подошва – все из Америки. А руки – азиатские. Потому что идет нещадная эксплуатация дешевого труда рабочих третьего мира. С глобализацией экономик развитых стран эта эксплуатация станет еще жестче. Это относится и к ситуации внутри самой Америки: богатые богатеют – бедные беднеют.
У Валери есть муж. Они живут уже 14 лет, трогательно относятся друг к другу (каждый месяц празднуют дату знакомства), ведут общее хозяйство. А недавно даже купили общий дом. Словом, по всем законам социологии – это брак. Однако он нигде не зарегистрирован. Почему?
– А где его регистрировать? В мэрии, то есть в государственном учреждении? Но мы не признаем это государство. Это же просто аппарат насилия. В церкви? Но религия только помогает государству укреплять несправедливый порядок вещей – эксплуатацию человека человеком.
В отношении женских проблем Валери также придерживается крайних взглядов:
– Мужской мир никак не может отказаться от взгляда на женщину как на объект сексуальных вожделений. При этом мужчины нам предписывают те эстетические нормы, которые им самим нравятся. Не считаясь со здоровьем женщин.
Как величайшее разоблачение мужского сексизма Валери показывает мне ярлычок от платья, только что вывешенного в модном магазине. Его размер «0». Дело в том, что американская женская одежда имела до сих пор размеры, начиная со второго. Нулевой – это новинка сезона.
– Представляешь, какие лишения – диеты, физические нагрузки – должна переносить женщина, чтобы довести себя до такой худобы. Это ведь уже не просто худоба – это истощение всего организма. Это прямой урон здоровью.
– Но, позволь, кто же ее заставляет? Пусть себе носит свой 10-й или 12-й.
– Так это же не модно. А кто выдумывает моду? Те же мужчины.
– Ну, что ж, – улыбаюсь я, – тогда вашим женщинам надо ехать в Африку.
– Так там еще хуже! – Валери вовсе не смешна моя шутка. – Там родители откармливают своих дочерей до таких объемов, что они с трудом передвигаются. Так предписывает тамошняя мода. И это просто другая форма того же сексизма. Так чем же мы лучше Африки?
И все-таки мне нравится Валери, нравится парадоксальность ее мышления, неамериканская резкость ее суждений. Она обладает сильной способностью убеждать. Я уже почти готова записать себя в ряды ее сторонников. Как вдруг происходит нечто абсолютно непредвиденное. Валери часто бывает в России, следит за нашей печатью. Однажды она мне говорит, что прочла в «Известиях» статью, где автор с иронией описывает историю Лорены Боббит (отрезавшей у мужа детородный орган) и суд, который полностью эту женщину оправдал. Я с ужасом понимаю, о каком авторе идет речь. И пока обдумываю – скрыть или сознаться, она уже догадывается сама:
– Подожди-подожди, так это ты написала ту статью?
Валери все-таки американка. Она не набрасывается на меня с бранью, она продолжает мне улыбаться. Но с тех пор я чувствую, ее симпатия ко мне резко убывает…
Арлин Дэниелс, 70 лет, яркая, подвижная, темпераментная – одна из классиков феминизма в Америке. Она энергично боролась за женское равноправие – и статьями, и книгами, и лекциями. Она участвовала в различных феминистских организациях, какие-то создавала сама. Она воплощает свои идеи в жизнь последовательно и неукоснительно. Сказала, что женщина должна делать свою карьеру наравне с мужчиной и независимо от него. О’кей. И вот она почти все время своего супружества живет с мужем на расстоянии полутора тысяч километров (см. главу «Брак»).
– Наше общество строго разделено на два лагеря – мужчин и женщин, – наставляет она меня. – Именно по этому признаку пола идет водораздел человечества. И при существующем порядке вещей в руках мужчин находится власть. Мужское влияние в обществе огромно. Это ничем не прикрытая эксплуатация одного пола другим.
– Что вы называете эксплуатацией? – пытаюсь я ее охладить. – Это ведь понятие классовое.
– Да, конечно, это и есть два класса. Современная жизнь устроена так, что создает общественные условия, благоприятные для одного класса и неблагоприятные для другого. Первым эти условия предоставляют максимальные возможности для самореализации, для выявления своих способностей, словом – для развития личности. Для вторых же созданы всевозможные препятствия – от детей и домашнего хозяйства, которые традиционно лежат на женщине, до областей деятельности, где женское участие всячески ограничено. Например, авиация. Даже лечат женщин и мужчин по-разному. Вы вчерашнее шоу Опры видели?
Да, я как раз накануне очень внимательно смотрела ток-шоу Опры Уинфри под будоражащим названием «Harts different also?» («А что, сердца у нас тоже разные?») Речь идет о том, что врачи-кардиологи лечат пациентов с сердечными заболеваниями, мужчин и женщин, по-разному. Применяют к ним разные методики и лекарства. «Как это?! – возмущается аудитория в студии. – Это же настоящая дискриминация!» Пожилой доктор, кардиолог с большим стажем, несколько минут не может начать говорить: так велик накал женских страстей. Наконец Опра с трудом успокаивает участниц шоу, наступает тишина. Но ненадолго. Опытный врач объясняет: «Мужчины и женщины отличаются не только анатомией, у них различный тип нервной системы. На состояние сердечной деятельности оказывают влияние ежемесячные циклы и климактерические состояния. Поэтому сердечные приступы проходят по разным схемам – соответственно и лечить их надо по-разному».
Бог ты мой, что тут начинается! В шуме, гаме и ругательствах можно отчетливо услышать страшные обвинения: «Это же сексизм!» Абсурд этой реакции мне очевиден, Арлин – нет. Она тоже крайне возмущена доктором-сексистом:
– Болтовня о половых различиях – это только псевдонаучный повод поддерживать неравенство полов.
– Послушайте, Арлин, но ведь равенство – не значит тождество. Вы же не можете отрицать, что самой природой оба пола разделены по психофизиологическим признакам?
– Физиологическим – да, конечно, – неохотно признает она очевидное. – А вот психологическим… У нас достаточно авторов, которые пишут на эти темы. В том числе и женщины, например Дебора Теннен. Она, кстати, считает себя феминисткой. Но в своей книге «Ты просто не понимаешь» она описывает, как по-разному общаются мужчины и женщины, как в разной манере ведут беседу, как различно относятся к супружескому диалогу. Ну и зачем это все? Она разве не понимает, что, подчеркивая психологические особенности каждого пола, только дает повод для нового всплеска сексизма?
– Ну хорошо, подчеркивай не подчеркивай, различия-то существуют? – спрашиваю я.
– Существуют постольку, поскольку их определяет общественное мнение. И поскольку по-разному воспитываются мальчики и девочки. Что дарят малышу женского пола? Куклы. А мужского? Машинки. Девочек приучают к домашнему хозяйству, мальчиков – к технике. Девочку упрекают: ты лазаешь по деревьям, как мальчишка. А над мальчиком посмеиваются: что ты плачешь, как девчонка. И так – всю жизнь. Вот вам истоки этих ваших «психофизиологических различий». Природа их не предусмотрела. Их создала история.
– Но уже ведь создала. Что же теперь делать?
– Ломать, ломать эти стереотипы! Создавать новое общественное мнение: между мужчинами и женщинами нет никаких различий, кроме некоторых анатомических.
Джойс Лейденсен на 25 лет моложе Арлин Дэниелс. Она обаятельна совсем по-другому: негромкий мелодичный голос, мягкая улыбка. Что полностью соответствует характеру. Она предана своей семье. И муж и дочь – ее приоритеты. Она бы никогда не могла жить с ними раздельно, как Арлин Дэниелс. Вместе с тем к ней часто приходят сослуживицы со своими проблемами. Каждой она готова оказать помощь. Ее конек в женских исследованиях – положение женщин в науке и в руководстве. Пристально изучает она женскую ситуацию в родном университете. И ситуация эта ее не устраивает.
…В ближайшее воскресенье Джойс организует митинг женщин-преподавателей. На главной площади, в самом центре университетского кампуса, собираются студентки, аспирантки, лекторы, инструкторы (низшее преподавательское звено), помощники профессора (следующая ступень) и профессора. Участницы несут плакаты: «Женщинам – равные возможности!»; «Две трети руководящих должностей – женщинам». Смысл выступлений: если женская часть преподавателей составляет большинство, то их участие в руководстве должно быть пропорциональным.
Так случилось, что на другой день я оказалась в кабинете одного из вице-президентов университета. Он извинился, что не имеет достаточного времени на беседу со мной: ждет группу советников. По поручению президента они должны отобрать кандидатов на вакансии – одного декана и трех завкафедрами. «Ректор высказал свое пожелание: по возможности, все четверо должны быть женщинами», – сказал вице-президент. И тяжело вздохнул.
Валери Спёрлинг представляет собой новое поколение феминисток. Впрочем, интересы ее значительно шире, чем только женское равноправие. Она называет себя социалисткой и придерживается довольно радикальных революционных взглядов. Ее вообще не устраивает существующий капиталистический строй, она сторонница классического социализма («но, конечно, не такого уродливого, как был в СССР»).
– Какой фирмы у вас кроссовки? – спрашивает она меня. – Nike? А теперь отверните язычок под шнуровкой. Видите, что написано – Made in Indonesia, поняли?
– Так они на самом деле не американские? – разочарованно спрашиваю я.
– Не беспокойтесь – американские. То есть дизайн, кожа, подошва – все из Америки. А руки – азиатские. Потому что идет нещадная эксплуатация дешевого труда рабочих третьего мира. С глобализацией экономик развитых стран эта эксплуатация станет еще жестче. Это относится и к ситуации внутри самой Америки: богатые богатеют – бедные беднеют.
У Валери есть муж. Они живут уже 14 лет, трогательно относятся друг к другу (каждый месяц празднуют дату знакомства), ведут общее хозяйство. А недавно даже купили общий дом. Словом, по всем законам социологии – это брак. Однако он нигде не зарегистрирован. Почему?
– А где его регистрировать? В мэрии, то есть в государственном учреждении? Но мы не признаем это государство. Это же просто аппарат насилия. В церкви? Но религия только помогает государству укреплять несправедливый порядок вещей – эксплуатацию человека человеком.
В отношении женских проблем Валери также придерживается крайних взглядов:
– Мужской мир никак не может отказаться от взгляда на женщину как на объект сексуальных вожделений. При этом мужчины нам предписывают те эстетические нормы, которые им самим нравятся. Не считаясь со здоровьем женщин.
Как величайшее разоблачение мужского сексизма Валери показывает мне ярлычок от платья, только что вывешенного в модном магазине. Его размер «0». Дело в том, что американская женская одежда имела до сих пор размеры, начиная со второго. Нулевой – это новинка сезона.
– Представляешь, какие лишения – диеты, физические нагрузки – должна переносить женщина, чтобы довести себя до такой худобы. Это ведь уже не просто худоба – это истощение всего организма. Это прямой урон здоровью.
– Но, позволь, кто же ее заставляет? Пусть себе носит свой 10-й или 12-й.
– Так это же не модно. А кто выдумывает моду? Те же мужчины.
– Ну, что ж, – улыбаюсь я, – тогда вашим женщинам надо ехать в Африку.
– Так там еще хуже! – Валери вовсе не смешна моя шутка. – Там родители откармливают своих дочерей до таких объемов, что они с трудом передвигаются. Так предписывает тамошняя мода. И это просто другая форма того же сексизма. Так чем же мы лучше Африки?
И все-таки мне нравится Валери, нравится парадоксальность ее мышления, неамериканская резкость ее суждений. Она обладает сильной способностью убеждать. Я уже почти готова записать себя в ряды ее сторонников. Как вдруг происходит нечто абсолютно непредвиденное. Валери часто бывает в России, следит за нашей печатью. Однажды она мне говорит, что прочла в «Известиях» статью, где автор с иронией описывает историю Лорены Боббит (отрезавшей у мужа детородный орган) и суд, который полностью эту женщину оправдал. Я с ужасом понимаю, о каком авторе идет речь. И пока обдумываю – скрыть или сознаться, она уже догадывается сама:
– Подожди-подожди, так это ты написала ту статью?
Валери все-таки американка. Она не набрасывается на меня с бранью, она продолжает мне улыбаться. Но с тех пор я чувствую, ее симпатия ко мне резко убывает…
Гей-проблем
Кэстро-стрит
Я неспешно гуляю по Сан-Франциско, наслаждаюсь его изумительной красотой. Нигде не встречала я вместе столько образцов архитектурной изобретательности и разнообразия идей. Жаль только, улицы сами по себе узенькие, не разойдешься. Вдруг вижу одну пошире других, сворачиваю на нее.
В городе я впервые, но название Кэстро-стрит я, кажется, слышала раньше, не могу вспомнить, в связи с чем. Теплый полдень. Воскресенье. Жители высыпали из домов: сидят на верандах, разглядывают витрины, небольшими кучками тусуются на углах. И вдруг мне начинает казаться – что за чертовщина! – будто вся эта публика за мной исподтишка наблюдает. На всякий случай останавливаюсь у зеркальной витрины, тщательно оглядываю себя. Одежда, прическа – вроде бы все в порядке; по виду, кажется, мало отличаюсь от других пешеходов. Пора возвращаться в Москву, думаю: это уже похоже на паранойю.
Сзади слышу шаги, похоже – ботинки на толстой солдатской подошве. Я останавливаюсь – шаги замирают, я ускоряю ход – шаги тоже. Ну ясно же, что у меня появилась мания преследования. Кто же будет за мной следовать в яркий полдень на переполненной улице? Я резко разворачиваюсь и вижу… женщину. Ничем не примечательна – худощавая, короткая стрижка, джинсы; ботинки – здоровые, с тупыми носами, на толстой солдатской подошве. От неожиданности моего разворота она чуть не натыкается на меня. Потом приветливо улыбается, говорит:
– Здравствуйте. Как вы поживаете?
– Здравствуйте, – облегченно выдыхаю я.
Все-таки, значит, мне это не померещилось.
– А как вы поживаете? – добавляю из вежливости.
– Прекрасно.
Я машу приветственно рукой, поворачиваюсь и, уже окончательно успокоившись, иду дальше. Что за дьявол? Опять ее шаги в такт моим. Я замедляю – она замедляет, я быстрей – она за мной. Какого черта ей от меня надо? Я снова останавливаюсь. Снова разворачиваюсь. Она снова приветливо говорит:
– Здравствуйте. Как поживаете?
– Прекрасно! – отвечаю сердито.
Она продолжает стоять молча. Потом улыбается. В этой улыбке есть нечто странное. Нет, она не похожа на сумасшедшую. Выражение это знакомо каждой женщине: этот зазывный приглашающий взгляд. Только обычно он исходит… от мужчины.
И тут я наконец вспоминаю: Кэстро-стрит! Меня же еще в Чикаго предупредили, что здесь, на этой улице, живут гомосексуалисты. Вон и флаги на домах с изображением их символа – радуги: пусть, мол, расцветают все цветы на небе любви. В данном случае, впрочем, флаг имеет вполне прикладное значение. Он показывает, что квартиры в этом доме сдаются только однополым парам. И я разом все понимаю. Ну конечно, это же центр секс-меньшинств, где собираются геи и лесбиянки. Они хорошо знают друг друга. А тут вдруг новый человек. Ходит неспешно туда-сюда. Ясно, что он (то есть она) ищет свою компанию, в данном случае – лесбийскую. Не мужчину же к ней посылать. Послали женщину. Я бросилась наутек в ближайший переулок. На углу обернулась. Моя преследовательница стояла на Кэстро-стрит, лицо ее выражало крайнюю озабоченность.
Я остановилась в Сан-Франциско у 40-летней учительницы. Живет она одна, с мужем в разводе. Вернувшись с Кэстро-стрит, я рассказываю своей хозяйке историю о том, как дефилировала по знаменитой улице. Теперь мне это кажется очень смешным, я рассчитываю посмеяться вместе. Но она выслушивает мой рассказ, не изменившись в лице. Ни одной реплики в ответ. От неловкости я начинаю рассматривать фотографии на стенах. Вот портрет мужчины.
– Это бывший муж?
– Нет, мы фотографий экс-супругов не сохраняем.
– Значит любовь?
– Тоже нет. Просто друг. Он недавно умер от СПИДа.
Рядом еще одна фотография, на ней двое: моя хозяйка и другая женщина. Лицо волевое, черты резкие. Стоят обнявшись.
– Вот это и есть моя любовь, – объясняет она.
Я прикусываю язык.
Все. Я решаю до конца визита в Сан-Франциско никому больше не рассказывать о своем приключении на Кэстро-стрит. Кто знает, не нарвешься ли в очередной раз на gay problem, не ляпнешь ли опять какую-нибудь бестактность.
Через несколько дней друзья отвозят меня в гости в пригород Сан-Франциско. Это типичный американский дом-коттедж, в нем обитает типичная американская семья. Вернее, обитала, пока дети не выросли. Теперь старики остались вдвоем –
empty nest(пустое гнездо). Две замужние дочери живут с семьями отдельно, сын – студент, еще холост, но тоже переехал в город, снимает квартиру. Они показывают мне фотографии детей, внуков, с умилением рассказывают о каждом. Старики милы: немного старомодны, но с хорошим чувством юмора, любят пошутить. Вот уж кто оценит мою прогулку в центре секс-меньшинств. Пожалуй, сделаю для них исключение.
Я говорю, что собираюсь рассказать им нечто очень смешное. Они с готовностью принимаются слушать, заранее улыбаются. Когда я упоминаю Кэстро-стрит, мне кажется, что их лица слегка напрягаются. Когда заканчиваю – никакой реакции. Они больше не улыбаются. Старик, извинившись, выходит. Его жена шепотом объясняет: их сын-студент, тот, что учится в Университете Сан-Франциско, он президент гей-клуба. Им, конечно, совершенно не до смеха.
Через несколько дней я выступаю именно в этом университете. Перед лекцией друзья меня предупреждают: будь осторожна. Декан колледжа – известная в городе лесбиянка, она активно участвует в движении за права секс-меньшинств.
Декан – немолодая крупная женщина, говорит громко и напористо. Когда я заканчиваю, первые же вопросы от студентов – о том, как решается gay problemв России. Я рассказываю, что до недавнего времени гомосексуализм считался уголовно наказуемым преступлением. И великого армянского режиссера Параджанова посадили в тюрьму именно за то, что его сексуальные пристрастия не совпадали с большинством. Но теперь, слава богу, это в прошлом. В 1993 году закон отменен.
– Когда-а?! – вдруг громовым голосом переспрашивает деканша. – В девяносто третьем? Значит, это варварство существовало почти до конца ХХ века? Позор! – она грохает огромным кулачищем по кафедре. – Да как такое безобразие можно было терпеть так долго!
Меня впечатляет не столько сама эта проблема, сколько интенсивность ее присутствия. Четыре члена Совета Сан-Франциско, высшего органа городской власти – вполне официальные представители секс-меньшинств. Остальные, как говорят в городе, тоже частично гомосексуалы, только скрытые. Однополые парочки тут встречаются в кафе, на скамейках в парке, просто на улице. Влюбленно смотрят друг на друга, прижимаются, обнимаются.
Впрочем, Сан-Франциско известен как город ультралиберальный. Любая свобода, в том числе и свобода сексуальной ориентации, здесь предмет особой гордости. В других штатах внимания к этим проблемам меньше либо они просто не так откровенно демонстрируются. Но пропаганда гей-культуры идет очень энергично и, на мой сторонний взгляд, вполне успешно.
В городе я впервые, но название Кэстро-стрит я, кажется, слышала раньше, не могу вспомнить, в связи с чем. Теплый полдень. Воскресенье. Жители высыпали из домов: сидят на верандах, разглядывают витрины, небольшими кучками тусуются на углах. И вдруг мне начинает казаться – что за чертовщина! – будто вся эта публика за мной исподтишка наблюдает. На всякий случай останавливаюсь у зеркальной витрины, тщательно оглядываю себя. Одежда, прическа – вроде бы все в порядке; по виду, кажется, мало отличаюсь от других пешеходов. Пора возвращаться в Москву, думаю: это уже похоже на паранойю.
Сзади слышу шаги, похоже – ботинки на толстой солдатской подошве. Я останавливаюсь – шаги замирают, я ускоряю ход – шаги тоже. Ну ясно же, что у меня появилась мания преследования. Кто же будет за мной следовать в яркий полдень на переполненной улице? Я резко разворачиваюсь и вижу… женщину. Ничем не примечательна – худощавая, короткая стрижка, джинсы; ботинки – здоровые, с тупыми носами, на толстой солдатской подошве. От неожиданности моего разворота она чуть не натыкается на меня. Потом приветливо улыбается, говорит:
– Здравствуйте. Как вы поживаете?
– Здравствуйте, – облегченно выдыхаю я.
Все-таки, значит, мне это не померещилось.
– А как вы поживаете? – добавляю из вежливости.
– Прекрасно.
Я машу приветственно рукой, поворачиваюсь и, уже окончательно успокоившись, иду дальше. Что за дьявол? Опять ее шаги в такт моим. Я замедляю – она замедляет, я быстрей – она за мной. Какого черта ей от меня надо? Я снова останавливаюсь. Снова разворачиваюсь. Она снова приветливо говорит:
– Здравствуйте. Как поживаете?
– Прекрасно! – отвечаю сердито.
Она продолжает стоять молча. Потом улыбается. В этой улыбке есть нечто странное. Нет, она не похожа на сумасшедшую. Выражение это знакомо каждой женщине: этот зазывный приглашающий взгляд. Только обычно он исходит… от мужчины.
И тут я наконец вспоминаю: Кэстро-стрит! Меня же еще в Чикаго предупредили, что здесь, на этой улице, живут гомосексуалисты. Вон и флаги на домах с изображением их символа – радуги: пусть, мол, расцветают все цветы на небе любви. В данном случае, впрочем, флаг имеет вполне прикладное значение. Он показывает, что квартиры в этом доме сдаются только однополым парам. И я разом все понимаю. Ну конечно, это же центр секс-меньшинств, где собираются геи и лесбиянки. Они хорошо знают друг друга. А тут вдруг новый человек. Ходит неспешно туда-сюда. Ясно, что он (то есть она) ищет свою компанию, в данном случае – лесбийскую. Не мужчину же к ней посылать. Послали женщину. Я бросилась наутек в ближайший переулок. На углу обернулась. Моя преследовательница стояла на Кэстро-стрит, лицо ее выражало крайнюю озабоченность.
Я остановилась в Сан-Франциско у 40-летней учительницы. Живет она одна, с мужем в разводе. Вернувшись с Кэстро-стрит, я рассказываю своей хозяйке историю о том, как дефилировала по знаменитой улице. Теперь мне это кажется очень смешным, я рассчитываю посмеяться вместе. Но она выслушивает мой рассказ, не изменившись в лице. Ни одной реплики в ответ. От неловкости я начинаю рассматривать фотографии на стенах. Вот портрет мужчины.
– Это бывший муж?
– Нет, мы фотографий экс-супругов не сохраняем.
– Значит любовь?
– Тоже нет. Просто друг. Он недавно умер от СПИДа.
Рядом еще одна фотография, на ней двое: моя хозяйка и другая женщина. Лицо волевое, черты резкие. Стоят обнявшись.
– Вот это и есть моя любовь, – объясняет она.
Я прикусываю язык.
Все. Я решаю до конца визита в Сан-Франциско никому больше не рассказывать о своем приключении на Кэстро-стрит. Кто знает, не нарвешься ли в очередной раз на gay problem, не ляпнешь ли опять какую-нибудь бестактность.
Я говорю, что собираюсь рассказать им нечто очень смешное. Они с готовностью принимаются слушать, заранее улыбаются. Когда я упоминаю Кэстро-стрит, мне кажется, что их лица слегка напрягаются. Когда заканчиваю – никакой реакции. Они больше не улыбаются. Старик, извинившись, выходит. Его жена шепотом объясняет: их сын-студент, тот, что учится в Университете Сан-Франциско, он президент гей-клуба. Им, конечно, совершенно не до смеха.
Через несколько дней я выступаю именно в этом университете. Перед лекцией друзья меня предупреждают: будь осторожна. Декан колледжа – известная в городе лесбиянка, она активно участвует в движении за права секс-меньшинств.
Декан – немолодая крупная женщина, говорит громко и напористо. Когда я заканчиваю, первые же вопросы от студентов – о том, как решается gay problemв России. Я рассказываю, что до недавнего времени гомосексуализм считался уголовно наказуемым преступлением. И великого армянского режиссера Параджанова посадили в тюрьму именно за то, что его сексуальные пристрастия не совпадали с большинством. Но теперь, слава богу, это в прошлом. В 1993 году закон отменен.
– Когда-а?! – вдруг громовым голосом переспрашивает деканша. – В девяносто третьем? Значит, это варварство существовало почти до конца ХХ века? Позор! – она грохает огромным кулачищем по кафедре. – Да как такое безобразие можно было терпеть так долго!
Меня впечатляет не столько сама эта проблема, сколько интенсивность ее присутствия. Четыре члена Совета Сан-Франциско, высшего органа городской власти – вполне официальные представители секс-меньшинств. Остальные, как говорят в городе, тоже частично гомосексуалы, только скрытые. Однополые парочки тут встречаются в кафе, на скамейках в парке, просто на улице. Влюбленно смотрят друг на друга, прижимаются, обнимаются.
Впрочем, Сан-Франциско известен как город ультралиберальный. Любая свобода, в том числе и свобода сексуальной ориентации, здесь предмет особой гордости. В других штатах внимания к этим проблемам меньше либо они просто не так откровенно демонстрируются. Но пропаганда гей-культуры идет очень энергично и, на мой сторонний взгляд, вполне успешно.
Пропаганда
В Майами-Бич, в гостинице, на столике у портье беру несколько свежих газет. Среди них – большая красочная газета гомосексуалистов. К ней два приложения – одно для геев, другое для лесбиянок. Умно и профессионально здесь рассказывается об их культуре, идеологии, выдающихся представителях. Много материалов об образе жизни. Общий уровень образования гомосексуалов в Америке существенно выше среднего. Соответственно и доход больше. Это можно заметить в частности здесь же, на берегу Атлантического океана, куда раз в год съезжаются на свой праздник приверженцы однополой любви со всей Америки и Канады.
На три дня часть побережья в Майами-Бич перекрывается тросами. Оборудуется танцевальными площадками, буфетами, украшается пестрыми лентами, разноцветными шарами, красочными воздушными змеями. Надо всем этим в воздухе реет неоновый призыв: «Все на Праздник весны!» С утра сюда начинает стекаться весьма респектабельная публика. Подъезжают дорогущие машины, на выходящих леди и джентльменах можно увидеть весь парад летних нарядов от дорогих кутюрье. Впрочем, и сами кутюрье тоже здесь. Ровно в полдень врубается громкая музыка. Участники праздника разбиваются по площадкам. Начинаются танцы. Так будет продолжаться дотемна.
Сверкают загорелые тела, блестят белозубые улыбки. Они танцуют упоенно. Флиртуют. Ухаживают. Кокетничают. Устраивают маленькие сцены ревности. Сливаются в долгих поцелуях. Со стороны кажется – обычная дискотека. С одним только «но»: женская и мужская части бала строго разделены. Геи на одних площадках, лесбиянки на других. Между собой они не только не сливаются, но даже и не пересекаются. И не замечают друг друга. Как будто это существа не одного рода и вида, хомо сапиенс, а двух разных. Ну, скажем, как мухи и комары: и те и другие летают, но одним нет никакого дела до других; роятся только между собой. А вокруг этого буйного веселья, отгороженного от остального пляжа только тросами, толпятся курортники. Именно им, натуралам, выставлено напоказ это роскошное зрелище. Смотрите, вот какие они – веселые, счастливые, красивые, богатые, эти гомосексуалы. Это и есть пропаганда.
Впрочем, она выражена и в более определенных формах. Например, в ток-шоу. Я не знаю ни одного, где бы не обыгрывалась эта тема. Вот только один сюжет.
На сцене супружеская пара средних лет. Она жалуется, что муж перестал испытывать к ней сексуальный интерес. Она привела его сюда для того, чтобы участники шоу помогли ей: он не хочет обращаться к сексопатологу.
– Но мне не нужен сексопатолог. У меня все в полном порядке, – говорит муж.
– А, так значит, у тебя любовница! – жена возмущена.
– Да, – говорит ведущий. – Мы должны вас огорчить. Сейчас вы увидите объект его любви.
На сцену выходит молодой парень. Мужчины целуются. Жена близка к обмороку. Но это еще не все. Из-за кулис появляется красивенькая девица. Ведущий сообщает, что она жена молодого человека.
– Бывшая жена, – уточняет первый муж, тот, что постарше.
Девица, однако, объясняет, что они не в разводе, просто она на некоторое время от него ушла, когда узнала, что у него есть любовник-мужчина. Но потом, продолжает она, ей пришло в голову тоже завести себе подружку-любовницу. И она все поняла, простила и вернулась. Старший мужчина взбешен: так его обманывали!
Любопытнее всего в этом сюжете – резюме ведущего. Он говорит, что самый большой грех – это обман. Он надеется, что все они примут правильное решение: мужчины будут жить своей семьей; молодая женщина – вместе со своей любовницей. Ну а жена, которая привела сюда мужа-гея, найдет себе мужа-натурала. И совершенно замечательная заключительная фраза: «Все должно быть естественно». Вот ради этих слов и затевается вся передача.
Той же пропаганде служит и полнометражный документальный фильм, снятый на общенациональном канале. Он называется «Свадьба». Это телерассказ о трех бракосочетаниях: двух белых американок, двоих парней-евреев и двух японок. Американки, обе в воздушных свадебных платьях, сетуют корреспонденту, что их радость омрачили родственники: на свадьбу-то они пришли, но детей с собой не взяли. То есть, хотя и приняли этот брак, но не до конца. Евреи, оба в кругленьких кипах, воспроизводят ритуал свадьбы, где один как бы исполняет роль невесты, другой – жениха. Родственников с ними рядом нет, так что от огорчений новобрачные, слава богу, избавлены.
С японками же все сложнее. Мать и отец одной из них, хоть и приехали сюда, но явно находятся в полном обалдении. Они всеми силами стараются понять, что за «сюр» происходит на их глазах. «Конечно, если это принесет счастье дочке, я не возражаю», – говорит папа. Но на лице его, совсем не по-японски, откровенно выражено страдание. Камера наплывает на его дочь и ее невесту (жениха?) в тот момент, когда они впиваются друг в друга в страстном поцелуе. Конец фильма.
В муниципалитете Чикаго, города вполне умеренного, несколько лет назад был создан отдел секс-меньшинств. Сегодня, я думаю, такие отделы работают в мэриях большинства крупных городов. Почти в каждом университете есть клубы лесбиянок и гомосексуалистов. Кстати, при полном отсутствии сексуального интереса друг к другу те и другие довольно часто выступают вместе, поддерживают общие политические требования. И достигают при этом существенных успехов.
На три дня часть побережья в Майами-Бич перекрывается тросами. Оборудуется танцевальными площадками, буфетами, украшается пестрыми лентами, разноцветными шарами, красочными воздушными змеями. Надо всем этим в воздухе реет неоновый призыв: «Все на Праздник весны!» С утра сюда начинает стекаться весьма респектабельная публика. Подъезжают дорогущие машины, на выходящих леди и джентльменах можно увидеть весь парад летних нарядов от дорогих кутюрье. Впрочем, и сами кутюрье тоже здесь. Ровно в полдень врубается громкая музыка. Участники праздника разбиваются по площадкам. Начинаются танцы. Так будет продолжаться дотемна.
Сверкают загорелые тела, блестят белозубые улыбки. Они танцуют упоенно. Флиртуют. Ухаживают. Кокетничают. Устраивают маленькие сцены ревности. Сливаются в долгих поцелуях. Со стороны кажется – обычная дискотека. С одним только «но»: женская и мужская части бала строго разделены. Геи на одних площадках, лесбиянки на других. Между собой они не только не сливаются, но даже и не пересекаются. И не замечают друг друга. Как будто это существа не одного рода и вида, хомо сапиенс, а двух разных. Ну, скажем, как мухи и комары: и те и другие летают, но одним нет никакого дела до других; роятся только между собой. А вокруг этого буйного веселья, отгороженного от остального пляжа только тросами, толпятся курортники. Именно им, натуралам, выставлено напоказ это роскошное зрелище. Смотрите, вот какие они – веселые, счастливые, красивые, богатые, эти гомосексуалы. Это и есть пропаганда.
Впрочем, она выражена и в более определенных формах. Например, в ток-шоу. Я не знаю ни одного, где бы не обыгрывалась эта тема. Вот только один сюжет.
На сцене супружеская пара средних лет. Она жалуется, что муж перестал испытывать к ней сексуальный интерес. Она привела его сюда для того, чтобы участники шоу помогли ей: он не хочет обращаться к сексопатологу.
– Но мне не нужен сексопатолог. У меня все в полном порядке, – говорит муж.
– А, так значит, у тебя любовница! – жена возмущена.
– Да, – говорит ведущий. – Мы должны вас огорчить. Сейчас вы увидите объект его любви.
На сцену выходит молодой парень. Мужчины целуются. Жена близка к обмороку. Но это еще не все. Из-за кулис появляется красивенькая девица. Ведущий сообщает, что она жена молодого человека.
– Бывшая жена, – уточняет первый муж, тот, что постарше.
Девица, однако, объясняет, что они не в разводе, просто она на некоторое время от него ушла, когда узнала, что у него есть любовник-мужчина. Но потом, продолжает она, ей пришло в голову тоже завести себе подружку-любовницу. И она все поняла, простила и вернулась. Старший мужчина взбешен: так его обманывали!
Любопытнее всего в этом сюжете – резюме ведущего. Он говорит, что самый большой грех – это обман. Он надеется, что все они примут правильное решение: мужчины будут жить своей семьей; молодая женщина – вместе со своей любовницей. Ну а жена, которая привела сюда мужа-гея, найдет себе мужа-натурала. И совершенно замечательная заключительная фраза: «Все должно быть естественно». Вот ради этих слов и затевается вся передача.
Той же пропаганде служит и полнометражный документальный фильм, снятый на общенациональном канале. Он называется «Свадьба». Это телерассказ о трех бракосочетаниях: двух белых американок, двоих парней-евреев и двух японок. Американки, обе в воздушных свадебных платьях, сетуют корреспонденту, что их радость омрачили родственники: на свадьбу-то они пришли, но детей с собой не взяли. То есть, хотя и приняли этот брак, но не до конца. Евреи, оба в кругленьких кипах, воспроизводят ритуал свадьбы, где один как бы исполняет роль невесты, другой – жениха. Родственников с ними рядом нет, так что от огорчений новобрачные, слава богу, избавлены.
С японками же все сложнее. Мать и отец одной из них, хоть и приехали сюда, но явно находятся в полном обалдении. Они всеми силами стараются понять, что за «сюр» происходит на их глазах. «Конечно, если это принесет счастье дочке, я не возражаю», – говорит папа. Но на лице его, совсем не по-японски, откровенно выражено страдание. Камера наплывает на его дочь и ее невесту (жениха?) в тот момент, когда они впиваются друг в друга в страстном поцелуе. Конец фильма.
В муниципалитете Чикаго, города вполне умеренного, несколько лет назад был создан отдел секс-меньшинств. Сегодня, я думаю, такие отделы работают в мэриях большинства крупных городов. Почти в каждом университете есть клубы лесбиянок и гомосексуалистов. Кстати, при полном отсутствии сексуального интереса друг к другу те и другие довольно часто выступают вместе, поддерживают общие политические требования. И достигают при этом существенных успехов.
Признание
В университете Old Dominian, штат Вирджиния, где я веду курс в Программе женских исследований, мне неожиданно задают вопрос: как вы относитесь к тому, чтобы ввести в школах курс «Гомосексуализм. История, настоящее и будущее»? Я стараюсь быть осторожной. Отвечаю, что, насколько мне известно, в некоторых школах Калифорнии такой факультативный курс уже есть. Меня поправляют, что, мол, не только в Калифорнии, он экспериментально ведется и в ряде школ Нью-Йорка. И тоже факультативно. Но вопрос поставлен по-другому: как сделать предмет обязательным. Чтобы каждый школьник знал основы гомосексуализма, как, скажем, математику или географию. Я пытаюсь от ответа уйти, говорю: пусть каждая школа решает этот вопрос сама. Но меня прижимают к стенке: гей-знания в каждую школу, я – за или против? «Против», – наконец устав от этой борьбы, честно говорю я.
На следующий день меня вызывает к себе директор Программы. Она огорчена. Я ей по-человечески симпатична. И курс мой ей нравится. Но она не знает, что делать: на меня поступил донос, подписанный тремя студентками. В нем изложен описанный выше эпизод. И как будто бы риторический вопрос: может ли человек, недостаточно разделяющий проблемы секс-меньшинств, преподавать на кафедре женских исследований?
Через пару лет я попадаю в школу небольшого городка Александрия, недалеко от Вашингтона, на дискуссию под названием «Дети, усыновленные однополыми супругами. За и против». Меня поражает, что школьники 13–14 лет принимают существование гей-семей как само собой разумеющееся. Спорят они уже о следующей стадии: как идет воспитание приемных детей в таких семьях.
Кстати, когда Билл Клинтон выиграл президентские выборы в 1992 году, свой первый день в Овальном кабинете он начал с проблем секс-меньшинств. Ему это поставили в заслугу. На очередную гей-демонстрацию перед Белым домом он не смог приехать, но послал своего представителя. На следующий день в газетах появились статьи, осуждающие Клинтона за эту политическую ошибку. Они возмущались: своим отсутствием президент, хотя и не нарочно, но все же снизил уровень важности проблем гомосексуалистов.
Милейшая К., профессор на кафедре журналистики Мичиганского университета, занимает кабинет, соседний с моим. Как-то я замечаю, что, обычно жизнерадостная, улыбчивая, она вдруг стала грустной. И так несколько дней подряд. Я спрашиваю, все ли у нее в порядке. Она, как и положено американке, отвечает что все
На следующий день меня вызывает к себе директор Программы. Она огорчена. Я ей по-человечески симпатична. И курс мой ей нравится. Но она не знает, что делать: на меня поступил донос, подписанный тремя студентками. В нем изложен описанный выше эпизод. И как будто бы риторический вопрос: может ли человек, недостаточно разделяющий проблемы секс-меньшинств, преподавать на кафедре женских исследований?
Через пару лет я попадаю в школу небольшого городка Александрия, недалеко от Вашингтона, на дискуссию под названием «Дети, усыновленные однополыми супругами. За и против». Меня поражает, что школьники 13–14 лет принимают существование гей-семей как само собой разумеющееся. Спорят они уже о следующей стадии: как идет воспитание приемных детей в таких семьях.
Кстати, когда Билл Клинтон выиграл президентские выборы в 1992 году, свой первый день в Овальном кабинете он начал с проблем секс-меньшинств. Ему это поставили в заслугу. На очередную гей-демонстрацию перед Белым домом он не смог приехать, но послал своего представителя. На следующий день в газетах появились статьи, осуждающие Клинтона за эту политическую ошибку. Они возмущались: своим отсутствием президент, хотя и не нарочно, но все же снизил уровень важности проблем гомосексуалистов.
Милейшая К., профессор на кафедре журналистики Мичиганского университета, занимает кабинет, соседний с моим. Как-то я замечаю, что, обычно жизнерадостная, улыбчивая, она вдруг стала грустной. И так несколько дней подряд. Я спрашиваю, все ли у нее в порядке. Она, как и положено американке, отвечает что все