Страница:
Разумеется, такое внимание к пожилым – отнюдь не бескорыстная политика американской власти. Ведь именно эта возрастная группа составляет почти пятую часть всех избирателей. Да к тому же избирателей очень активных. Если посмотреть программу любого политика, объявляющего себя кандидатом в депутаты конгресса, а уж тем более кандидатом в президенты, можно увидеть, что важнейшее место в его обещаниях занимает усовершенствование системы пенсионного обеспечения. Забота о стариках настолько престижна, что любое ее проявление или хотя бы только заявление о намерениях повышает авторитет кандидата в глазах избирателя, украшает его имидж.
Правительственные программы помощи старикам ежегодно обеспечиваются все новыми бюджетными деньгами. И даже тогда, когда другие социальные расходы правительство сокращает, эти – выплаты пенсий по старости – почти не меняются.
Две пятых всех социальных расходов правительства идут на стариков.
Самый большой расход правительства, он же – самый существенный доход пенсионера – программа «Medicare». Это расходы на лечение. Для американца любого допенсионного возраста оплата врачей, анализов, различных исследований, не говоря уж о хирургических операциях, – тяжелое финансовое бремя. Но по программе «Medicare» пациенты старше 65 получают большинство медицинских услуг практически бесплатно. Они не должны платить за три первых месяца пребывания в больнице (точнее – за 100 дней). Им почти ничего не стоит сама хирургическая операция и последующий амбулаторный надзор.
Есть еще несколько программ помощи пожилым. Если семья пенсионера имеет доход менее 130 процентов от уровня бедности, ей выдаются продовольственные талоны – оплата покупок до 100 долларов в продуктовых магазинах. Программа «Здоровая пища для пожилых» организует передвижные кухни на колесах. Фургоны развозят ежедневно по стране около миллиона порций готовых блюд, каждое из которых содержит строго диетическую пищу, рекомендованную врачами. Порцию такой еды с фургона может получить каждый человек старше 65 и его супруга любого возраста. О серьезности этой программы можно судить по тому, что она осуществляется под контролем Министерства здравоохранения США, а продуктами ее обеспечивает Министерство сельского хозяйства.
Это что касается государственной помощи. Однако большинство пенсионеров ею не ограничиваются. Около половины получают, кроме того, пенсию от частных страховых фондов. В эти фонды работающий человек отчисляет какую-то часть своего заработка в течение всей трудовой жизни. К концу ее накапливаются солидные проценты. Любой пенсионный фонд в США строго контролируется и является надежным вложением денег.
Служащие государственных предприятий получают также пенсию от своего учреждения, она составляет довольно внушительную сумму. Но самые богатые пенсионеры – бывшие сотрудники крупных корпораций. Даже работник, занимавший самую рядовую должность в «Кока-Коле» или «Боинге», может получать в месяц до 10 тысяч долларов. Эти же и многие другие компании ежегодно оплачивают своим пенсионерам проезд (самолетом, поездом, теплоходом) к месту отдыха.
В банках у американских стариков, как и у людей других возрастов, обычно лежит не так уж много денег: большую их часть они любят вкладывать в акции частных предприятий, с которых получают солидный процент.
Все это вместе и делает пенсионеров вполне состоятельными людьми.
Ну а откуда берутся те нищие, старики-попрошайки, которых я встречала на улицах больших городов, особенно курортных? Откуда «леди с сумками» – бездомные старухи, хранящие в больших сумках все свое имущество? Почему у фургонов с бесплатными обедами выстраиваются огромные очереди?
Фургоны приезжают обычно в районы с бедным, чаще негритянским населением. Уровень благосостояния чернокожих американцев существенно отличается от их белых сограждан. За гранью бедности живет почти треть (29,4 %) негров и только 8,5 %белых старше 65 лет. Нищета, как известно, порождает нищету. Существенно более низкий уровень образования и соответственно ему малоквалифицированный труд, привычка у части бедных людей жить на социальные пособия, неумение и нежелание части молодежи заботиться о своем пенсионном будущем – вот лишь некоторые причины этих материальных различий.
Впрочем, 8,5 %неимущих среди белых стариков – это ведь тоже десятки тысяч. Как они становятся (или остаются) бедняками на старости лет? Среди них есть алкоголики или наркоманы. Или просто неудачники, не сумевшие выстоять в жестокой конкуренции, отбросившей их на обочину жизни. А среди бомжей очень много психически нездоровых людей, выпущенных из психиатрических клиник ввиду их социальной неопасности. Среди бедняков множество пожилых женщин: они никогда не работали или трудились внештатно. Их материальный уровень резко падает со смертью супругов. Ну и, конечно, огромное число нелегальных иммигрантов, у которых вообще нет никаких прав ни на какие пособия.
Так что финансовое благополучие американских пенсионеров – это скорее четко выраженная тенденция, а не повсеместная общая ситуация.
Дом для престарелых
Шок старения
Здоровье
Дорогое удовольствие
Правительственные программы помощи старикам ежегодно обеспечиваются все новыми бюджетными деньгами. И даже тогда, когда другие социальные расходы правительство сокращает, эти – выплаты пенсий по старости – почти не меняются.
Две пятых всех социальных расходов правительства идут на стариков.
Самый большой расход правительства, он же – самый существенный доход пенсионера – программа «Medicare». Это расходы на лечение. Для американца любого допенсионного возраста оплата врачей, анализов, различных исследований, не говоря уж о хирургических операциях, – тяжелое финансовое бремя. Но по программе «Medicare» пациенты старше 65 получают большинство медицинских услуг практически бесплатно. Они не должны платить за три первых месяца пребывания в больнице (точнее – за 100 дней). Им почти ничего не стоит сама хирургическая операция и последующий амбулаторный надзор.
Есть еще несколько программ помощи пожилым. Если семья пенсионера имеет доход менее 130 процентов от уровня бедности, ей выдаются продовольственные талоны – оплата покупок до 100 долларов в продуктовых магазинах. Программа «Здоровая пища для пожилых» организует передвижные кухни на колесах. Фургоны развозят ежедневно по стране около миллиона порций готовых блюд, каждое из которых содержит строго диетическую пищу, рекомендованную врачами. Порцию такой еды с фургона может получить каждый человек старше 65 и его супруга любого возраста. О серьезности этой программы можно судить по тому, что она осуществляется под контролем Министерства здравоохранения США, а продуктами ее обеспечивает Министерство сельского хозяйства.
Это что касается государственной помощи. Однако большинство пенсионеров ею не ограничиваются. Около половины получают, кроме того, пенсию от частных страховых фондов. В эти фонды работающий человек отчисляет какую-то часть своего заработка в течение всей трудовой жизни. К концу ее накапливаются солидные проценты. Любой пенсионный фонд в США строго контролируется и является надежным вложением денег.
Служащие государственных предприятий получают также пенсию от своего учреждения, она составляет довольно внушительную сумму. Но самые богатые пенсионеры – бывшие сотрудники крупных корпораций. Даже работник, занимавший самую рядовую должность в «Кока-Коле» или «Боинге», может получать в месяц до 10 тысяч долларов. Эти же и многие другие компании ежегодно оплачивают своим пенсионерам проезд (самолетом, поездом, теплоходом) к месту отдыха.
В банках у американских стариков, как и у людей других возрастов, обычно лежит не так уж много денег: большую их часть они любят вкладывать в акции частных предприятий, с которых получают солидный процент.
Все это вместе и делает пенсионеров вполне состоятельными людьми.
Ну а откуда берутся те нищие, старики-попрошайки, которых я встречала на улицах больших городов, особенно курортных? Откуда «леди с сумками» – бездомные старухи, хранящие в больших сумках все свое имущество? Почему у фургонов с бесплатными обедами выстраиваются огромные очереди?
Фургоны приезжают обычно в районы с бедным, чаще негритянским населением. Уровень благосостояния чернокожих американцев существенно отличается от их белых сограждан. За гранью бедности живет почти треть (29,4 %) негров и только 8,5 %белых старше 65 лет. Нищета, как известно, порождает нищету. Существенно более низкий уровень образования и соответственно ему малоквалифицированный труд, привычка у части бедных людей жить на социальные пособия, неумение и нежелание части молодежи заботиться о своем пенсионном будущем – вот лишь некоторые причины этих материальных различий.
Впрочем, 8,5 %неимущих среди белых стариков – это ведь тоже десятки тысяч. Как они становятся (или остаются) бедняками на старости лет? Среди них есть алкоголики или наркоманы. Или просто неудачники, не сумевшие выстоять в жестокой конкуренции, отбросившей их на обочину жизни. А среди бомжей очень много психически нездоровых людей, выпущенных из психиатрических клиник ввиду их социальной неопасности. Среди бедняков множество пожилых женщин: они никогда не работали или трудились внештатно. Их материальный уровень резко падает со смертью супругов. Ну и, конечно, огромное число нелегальных иммигрантов, у которых вообще нет никаких прав ни на какие пособия.
Так что финансовое благополучие американских пенсионеров – это скорее четко выраженная тенденция, а не повсеместная общая ситуация.
Дом для престарелых
Моя аспирантка Мэри Пирсон собирается в воскресенье навестить свою бабушку в
nursing home. Это дом для престарелых. Но из названия тактично убраны слова, которые могли бы намекнуть на преклонный возраст пациентов. Я прошу Мэри взять меня с собой.
По дороге она рассказывает, что бабушке 87 лет. До недавнего времени она была еще бодра и подвижна, но месяц назад ее парализовало (инсульт), отнялись правая рука и нога.
Пройдя через парк, мы подходим к полукруглому зданию светлого кирпича. В середине – стеклянные двери, при нашем приближении они автоматически открываются.
В центре дома – просторный холл. Из него отходят в стороны коридоры с комнатами-палатами. У каждого – свой цвет стен, и в тон ему – цвет ковров на полу: это для того, чтобы пациенту было легче ориентироваться, если он заблудится. Впрочем, иным старичкам и это уже не поможет: склероз. Куда пошел, как вернуться – ничего не помнит. Но это не беда. На мониторе просматривается весь дом. И если на экране появляется заблудившийся пациент, туда сразу же устремляются медсестры.
Мое внимание привлекают настенные украшения. Я вошла сюда с чувствами, как мне казалось, наиболее подобающими: сострадания, жалости, грусти. Но вот я взглянула на первую же картину в рамке на стене и… рассмеялась.
Это был рисунок-шутка на тему как раз о том, как два склеротика не могут найти дорогу к своим палатам. Такие смешные рисунки, карикатуры, пародии перемежаются с очень красивыми картинами. Все как бы призвано отвлечь старого больного человека от его недугов.
По дороге к нам присоединяется Пэм Кукли, социальный работник дома. Она рада рассказать мне, новому человеку, о своей работе.
– Самый тяжелый период – первый месяц. Надо помочь старому человеку адаптироваться на новом месте. И я помогаю им держать связь с родными, прошу показать мне их фотографии. Спрашиваю, что бы они хотели здесь видеть из того, что напоминает дом. Мы едем вместе, привозим сюда любимые подушки, или старые часы, или коврики, или даже куклы их детей, которые теперь уже сами дедушки и бабушки. Я также помогаю им знакомиться друг с другом, стараюсь найти людей, близких по интересам. Знаете, не так-то легко обрести друзей в старости. Я объединяю их в небольшие кружки: вот это любители покера, а это игроки в лото, а тут меломаны. Кто хочет, может сотворить что-нибудь руками. Пэм ведет меня в мастерские, где старики «сотворяют» поделки из глины, дерева, ткани и потом дарят их своим гостям.
Наконец мы подходим к палате бабушки Мэри. Душ, ванна с туалетом, посредине стол, телевизор, два кресла, две кровати. На одной лежит старушка, но это не наша бабушка. Куда же она могла подеваться? «Она в парикмахерской», – говорит соседка так буднично, словно это само собой разумеется, что старая женщина с парализованными конечностями могла выскочить сделать прическу. Мы с Мэри идем в указанном направлении. Но навстречу нам уже выезжает коляска с хорошо ухоженной пожилой леди. На ней лиловое с белым шарфом платье, бусы, наманикюренные ногти, подведенные ресницы. И свежая, только что из-под фена, завивка.
– Бабушка! – Мэри радостно кидается к коляске. Старушка кокетливо спрашивает нас, идет ли ей эта прическа и к лицу ли ей лиловое. Коляску сопровождает приветливая негритянка в розовом халате и белых брюках – certifcate nursing assistant, то есть дипломированная няня. В ее функции входит помогать пациенту в том, в чем он испытывает трудности, – в еде, в передвижении, в стрижке ногтей. И конечно, в купании: каждый день душ и два раза в неделю – ванна.
Кроме няни за пациентами ухаживают license practical nurse, то есть медицинская сестра, и registered nurse, то есть помощница врача. Ну и, наконец, сам врач. Вернее – 39 докторов разных специальностей.
Да, и еще волонтеры. Это энтузиасты, которые бесплатно помогают медицинским работникам создавать атмосферу душевного покоя у пациентов. Они читают старикам, рассказывают забавные истории, а главное – слушают их самих. Это ведь так важно, чтобы кто-то внимательно, не торопясь, тебя выслушал.
…В холле на мягких креслах сидели старые люди. Хорошо пахнущие (на каждом надежные памперсы), аккуратно подстриженные, чисто выбритые, многие женщины, как и «наша» бабушка, наряженные и накрашенные. Они играли, читали, болтали. Но двое стариков, не в креслах, а в колясках, сидели отдельно. И, казалось, были полностью отключены от реального мира. На их лицах застыло то характерное выражение, которое на медицинском языке называется «гримасой маразма». Впервые я увидела не тех, кого оскорбляют этим словом – «маразматик», а действительно глубоких стариков, почти полностью утративших психическую деятельность из-за атрофии головного мозга. Перед ними стоял красивый парень лет 20, студент колледжа, и держал на веревочках надутый шар в форме больших улыбающихся губ. Когда он дергал веревочку, шар слегка покачивался, и старикам, очевидно, казалось, что кто-то им улыбается. И они в ответ улыбались тоже.
По дороге она рассказывает, что бабушке 87 лет. До недавнего времени она была еще бодра и подвижна, но месяц назад ее парализовало (инсульт), отнялись правая рука и нога.
Пройдя через парк, мы подходим к полукруглому зданию светлого кирпича. В середине – стеклянные двери, при нашем приближении они автоматически открываются.
В центре дома – просторный холл. Из него отходят в стороны коридоры с комнатами-палатами. У каждого – свой цвет стен, и в тон ему – цвет ковров на полу: это для того, чтобы пациенту было легче ориентироваться, если он заблудится. Впрочем, иным старичкам и это уже не поможет: склероз. Куда пошел, как вернуться – ничего не помнит. Но это не беда. На мониторе просматривается весь дом. И если на экране появляется заблудившийся пациент, туда сразу же устремляются медсестры.
Мое внимание привлекают настенные украшения. Я вошла сюда с чувствами, как мне казалось, наиболее подобающими: сострадания, жалости, грусти. Но вот я взглянула на первую же картину в рамке на стене и… рассмеялась.
Это был рисунок-шутка на тему как раз о том, как два склеротика не могут найти дорогу к своим палатам. Такие смешные рисунки, карикатуры, пародии перемежаются с очень красивыми картинами. Все как бы призвано отвлечь старого больного человека от его недугов.
По дороге к нам присоединяется Пэм Кукли, социальный работник дома. Она рада рассказать мне, новому человеку, о своей работе.
– Самый тяжелый период – первый месяц. Надо помочь старому человеку адаптироваться на новом месте. И я помогаю им держать связь с родными, прошу показать мне их фотографии. Спрашиваю, что бы они хотели здесь видеть из того, что напоминает дом. Мы едем вместе, привозим сюда любимые подушки, или старые часы, или коврики, или даже куклы их детей, которые теперь уже сами дедушки и бабушки. Я также помогаю им знакомиться друг с другом, стараюсь найти людей, близких по интересам. Знаете, не так-то легко обрести друзей в старости. Я объединяю их в небольшие кружки: вот это любители покера, а это игроки в лото, а тут меломаны. Кто хочет, может сотворить что-нибудь руками. Пэм ведет меня в мастерские, где старики «сотворяют» поделки из глины, дерева, ткани и потом дарят их своим гостям.
Наконец мы подходим к палате бабушки Мэри. Душ, ванна с туалетом, посредине стол, телевизор, два кресла, две кровати. На одной лежит старушка, но это не наша бабушка. Куда же она могла подеваться? «Она в парикмахерской», – говорит соседка так буднично, словно это само собой разумеется, что старая женщина с парализованными конечностями могла выскочить сделать прическу. Мы с Мэри идем в указанном направлении. Но навстречу нам уже выезжает коляска с хорошо ухоженной пожилой леди. На ней лиловое с белым шарфом платье, бусы, наманикюренные ногти, подведенные ресницы. И свежая, только что из-под фена, завивка.
– Бабушка! – Мэри радостно кидается к коляске. Старушка кокетливо спрашивает нас, идет ли ей эта прическа и к лицу ли ей лиловое. Коляску сопровождает приветливая негритянка в розовом халате и белых брюках – certifcate nursing assistant, то есть дипломированная няня. В ее функции входит помогать пациенту в том, в чем он испытывает трудности, – в еде, в передвижении, в стрижке ногтей. И конечно, в купании: каждый день душ и два раза в неделю – ванна.
Кроме няни за пациентами ухаживают license practical nurse, то есть медицинская сестра, и registered nurse, то есть помощница врача. Ну и, наконец, сам врач. Вернее – 39 докторов разных специальностей.
Да, и еще волонтеры. Это энтузиасты, которые бесплатно помогают медицинским работникам создавать атмосферу душевного покоя у пациентов. Они читают старикам, рассказывают забавные истории, а главное – слушают их самих. Это ведь так важно, чтобы кто-то внимательно, не торопясь, тебя выслушал.
…В холле на мягких креслах сидели старые люди. Хорошо пахнущие (на каждом надежные памперсы), аккуратно подстриженные, чисто выбритые, многие женщины, как и «наша» бабушка, наряженные и накрашенные. Они играли, читали, болтали. Но двое стариков, не в креслах, а в колясках, сидели отдельно. И, казалось, были полностью отключены от реального мира. На их лицах застыло то характерное выражение, которое на медицинском языке называется «гримасой маразма». Впервые я увидела не тех, кого оскорбляют этим словом – «маразматик», а действительно глубоких стариков, почти полностью утративших психическую деятельность из-за атрофии головного мозга. Перед ними стоял красивый парень лет 20, студент колледжа, и держал на веревочках надутый шар в форме больших улыбающихся губ. Когда он дергал веревочку, шар слегка покачивался, и старикам, очевидно, казалось, что кто-то им улыбается. И они в ответ улыбались тоже.
Шок старения
И все-таки, конечно, у старости свои проблемы, и американцы тут не исключение. Разумеется, когда есть деньги, кое-какие из этих проблем решать легче. Скажем, болезни лучше лечить в дорогих клиниках, у дорогих врачей. А освободившуюся для досуга уйму времени интереснее проводить в элитных клубах, в театрах и зарубежных путешествиях, а не дома у телевизора. Однако есть такие признаки возраста, которые доставляют страдания, мало зависящие или даже совсем не зависящие от материальной стороны жизни.
Комментируя результаты опроса, по которому выходило, что большинство американских стариков довольны своим бытием, беспристрастный исследователь Макс Лернер замечает как бы в некоторой задумчивости: «Это не совсем совпадает с моими собственными впечатлениями, а равно и с тем, что нам известно об основных тенденциях, определяющих жизнь человека в Америке».
А известно ему вот что: человек болезненно переживает свой переход из состояния зрелости в состояние старости. Он называет этот феномен «шоком старения». Что вызывает этот шок? «Уход их жизни родных и друзей, потеря положения, утрата полезной и уважаемой роли в обществе».
Начнем с первой причины. Смерть родных и друзей трагична не только из-за боли утрат. Немаловажно и практическое следствие этих утрат: одиночество. По всем статистическим данным, количество одиноких людей в Америке с каждым годом растет во всех возрастных группах. Но особенно заметно среди пожилых. Кроме смерти близких на это есть и другие причины. Одна из них – empty nest(пустое гнездо), в которое превращают дети родной дом, очень рано, сразу же после школы, уезжая от него подальше. Когда родителям лет по 45–50, они полны сил и социально активны, это не так болезненно. Но когда наступает старость, да еще один из них уходит из жизни, одиночество превращается в драму. Долгое время я считала, что раздельная жизнь родителей-пенсионеров и их взрослых детей – просто американская традиция. Только позже узнала, что она имеет вполне материальную подоплеку: социальная пенсия выплачивается старикам, которые формально не пользуются помощью детей. Если же они живут вместе, размер пенсии может быть урезан аж на две трети. То же и с квартирой: ее могут предоставить бесплатно или с льготой в оплате только одинокому пенсионеру (или супругам-пенсионерам).
Таким образом, это вполне гуманное желание облегчить финансовое бремя старикам дает, так сказать, и незапланированный эффект: вынужденное раздельное существование, то есть одиночество.
Здесь я хотела бы рассказать одну больно задевшую меня историю. Обычно nursing home, о котором я писала в предыдущей главе, – это удел людей с невысоким достатком. Те же, что побогаче, поселяются в elderly house(дом для пожилых). Это обычный дом с отдельными квартирами, которые старики приобретают в собственность. Разница лишь в том, что все жильцы находятся под постоянным присмотром врачей, нянь, массажистов и работников других служб. У них нет необходимости готовить: внизу в столовой три раза в день накрывают на стол. Но если вдруг захотелось что-то сделать самому, скажем, принять гостей – для этого в квартире есть кухня. Впрочем, когда мы пришли в гости к владелице такой квартиры, она повела нас в ту же столовую, и мы присоединились к большой компании ее друзей.
Элси, 78-летняя мать моего друга, профессора Айвона Фаса, – глубоко симпатичный мне человек. Всю жизнь она проработала в качестве registered nurse, то есть помощницы врача. Трижды вдова, она во всех браках была счастлива, вырастила детей и последние годы жила в семье своего любимого сына. Айвон и его жена Джойс души не чаяли в Элси, да, по правде, ее и нельзя не любить: огромная доброта, удивительная деликатность и к тому же милая манера шутить над собой.
Я любила бывать у них в гостях: чувствовала себя там всегда тепло и свободно.
Каково же было мое удивление, когда, приехав в очередной раз, я узнала, что Элси живет отдельно. За это время у Айвона случился инфаркт, а у Элси – очередной инсульт. Стало ясно, что одной Джойс, тоже уже немолодой женщине, двух тяжелобольных в доме не потянуть. Да и траты становились все накладнее. Словом, было решено их большой дом продать, супругам переехать в меньший, а Элси купить квартиру в elderly house.
…Я очень рада видеть Элси. Она все так же приветлива и шутлива. Только вот рассказывает о себе мало. Говорит лишь, что здесь fine, nice– без подробностей. Я знаю, что она очень выдержанный человек. Но когда я все-таки «достаю» ее своими вопросами, она вдруг отвечает мне долгим-долгим взглядом, а в нем – глухая тоска. Тоска одиночества. Все это было несколько лет назад. Приехав недавно в Америку, я узнала, что и Элси, и Айвона на свете уже нет.
Вторая причина «шока старения» – потеря социального положения в обществе – я думаю, отнюдь не чисто американское явление. Любому человеку, работавшему всю свою жизнь, чрезвычайно трудно менять весь уклад этой жизни. Тоскливо ощущать себя, словно в вакууме, вдали от деловой суеты, от рабочей ответственности, от интересов команды, в которой трудился. Правительство США, заслуживающее всяческих похвал за свою политику в отношении пожилых (какими бы мотивами она, эта политика, ни вызывалась), позаботилось и об этой стороне их жизни. В 1967 году был принят закон, запрещающий увольнять работников старших возрастов, которые способны и хотят продолжать трудиться. Правда, это касалось только людей до 65 лет. В 1978 году эта планка была поднята – до 70. А в 1986 году федеральный закон вообще отменил возрастной предел выхода на пенсию.
Так гласит закон. Но жизнь, как известно, развивается по своим правилам. Да, нельзя уволить человека по возрасту. Но можно создать такую обстановку, когда сам не захочешь больше здесь оставаться. Тем более что при постоянном дефиците рабочих мест и бешеной конкуренции всегда есть молодые коллеги, жаждущие передвинуться на более высокие позиции, а их обычно и занимают работники к концу своей карьеры. И вот они бывают вынуждены уйти. Существует и другой, более гуманный способ избавиться от старых работников. Им предлагают значительно лучшие условия при более раннем выходе на пенсию. Многие на это соглашаются: слишком ощутима разница в деньгах. Но вот я регулярно встречаю у лифта 83-летнего профессора античной литературы К., он уже 60 лет преподает в этом университете. Не оставляя работу, он ежемесячно теряет значительную сумму. Однако ничего менять в своей жизни не собирается – занятие любимым делом для него важнее денег.
Кстати, профессор К. в лифт никогда не входит: проходит мимо него на лестницу и поднимается пешком на четвертый этаж. Я, однако, замечаю, что делать это ему трудно, он часто останавливается, тяжело дышит. Как-то я спрашиваю, почему он не воспользуется лифтом. «Не хочу отставать от коллег», – улыбнувшись, отвечает он. И тут я вспоминаю, что ведь на его кафедре все семь преподавателей – молодые люди, они всегда легко взбегают по лестнице. Старенькому профессору не хочется показывать свое возрастное отличие.
«Старый человек ощущает себя пленником тела, этой внешней оболочки его прежних устремлений… Он страдает от утраты физической привлекательности». Эту причину Макс Лернер также называет среди других, вызывающих «шок старения».
Тут надо заметить, что в этом смысле «шок» идет многим пожилым американцам на пользу: они тщательно следят за своим внешним видом. Спортивность, подтянутость, подвижность – это, так сказать, сигналы, которые они подают окружающим в знак того, что все еще молоды. Отсюда и многочисленность пожилых среди членов спортивных клубов, посетителей бассейнов и особенно игроков в гольф. Отсюда и такая радостная гамма красок в их нарядах, о которых я говорила в начале главы.
«Самое лестное, что вы можете сказать пожилому человеку, это что он выглядит моложе своих лет», – заключает Лернер с явной иронией. Мне, признаюсь, импонирует этот тщательный контроль за своей физической формой. Однако у американского социолога другая точка зрения: он считает, что у «стариков должно быть спокойное смирение и внутренняя безмятежность, которые находили бы признание у окружающих». Он делает особое ударение на второй части этой идеи: общество должно менять свое отношение к пожилым людям. «Необходимо создать свод отношения к старикам, для этого мало личной доброты, нужны поколения людей, из чьих моральных ценностей старики не были бы исключены».
Мой большой друг Дик Шауэрмен, историк и школьный учитель, человек нестарый. Однако в свои 37 он пришел к тому же выводу: необходимо формировать у детей не просто уважение, но симпатию к старикам. Он поделился со мной этой идеей еще 10 лет назад, когда мы с ним только познакомились. Но я была настроена скептически: что значит «сформировать симпатию», то есть искусственно вызвать чувства? Как можно вообще уговорить, убедить кого-либо что-либо чувствовать? Однако Дик не собирался никого уговаривать. Он просто начал эксперимент, который продолжается в его школе несколько лет.
Суть эксперимента такова. Дик отыскивает самых харизматичных стариков. Спортсменов, художников, путешественников, политиков. Их он приглашает в школу: одних – чтобы обучить ребят какому-либо мастерству, других – чтобы просто рассказать о себе, третьих – чтобы побеседовать с детьми, ответить на их самые личные вопросы. Детям нравятся эти старики – красивые, умелые, остроумные. И обязательно обаятельные. Ребята хотят с ними общаться. А через них постепенно меняют отношение и к другим людям этого поколения, на которых они привыкли смотреть «сквозь», то есть просто их не замечать.
– Я не могу сказать, что мой рецепт универсален, – говорит Дик Шауэрмен. – Но с чего-то же надо начинать…
Комментируя результаты опроса, по которому выходило, что большинство американских стариков довольны своим бытием, беспристрастный исследователь Макс Лернер замечает как бы в некоторой задумчивости: «Это не совсем совпадает с моими собственными впечатлениями, а равно и с тем, что нам известно об основных тенденциях, определяющих жизнь человека в Америке».
А известно ему вот что: человек болезненно переживает свой переход из состояния зрелости в состояние старости. Он называет этот феномен «шоком старения». Что вызывает этот шок? «Уход их жизни родных и друзей, потеря положения, утрата полезной и уважаемой роли в обществе».
Начнем с первой причины. Смерть родных и друзей трагична не только из-за боли утрат. Немаловажно и практическое следствие этих утрат: одиночество. По всем статистическим данным, количество одиноких людей в Америке с каждым годом растет во всех возрастных группах. Но особенно заметно среди пожилых. Кроме смерти близких на это есть и другие причины. Одна из них – empty nest(пустое гнездо), в которое превращают дети родной дом, очень рано, сразу же после школы, уезжая от него подальше. Когда родителям лет по 45–50, они полны сил и социально активны, это не так болезненно. Но когда наступает старость, да еще один из них уходит из жизни, одиночество превращается в драму. Долгое время я считала, что раздельная жизнь родителей-пенсионеров и их взрослых детей – просто американская традиция. Только позже узнала, что она имеет вполне материальную подоплеку: социальная пенсия выплачивается старикам, которые формально не пользуются помощью детей. Если же они живут вместе, размер пенсии может быть урезан аж на две трети. То же и с квартирой: ее могут предоставить бесплатно или с льготой в оплате только одинокому пенсионеру (или супругам-пенсионерам).
Таким образом, это вполне гуманное желание облегчить финансовое бремя старикам дает, так сказать, и незапланированный эффект: вынужденное раздельное существование, то есть одиночество.
Здесь я хотела бы рассказать одну больно задевшую меня историю. Обычно nursing home, о котором я писала в предыдущей главе, – это удел людей с невысоким достатком. Те же, что побогаче, поселяются в elderly house(дом для пожилых). Это обычный дом с отдельными квартирами, которые старики приобретают в собственность. Разница лишь в том, что все жильцы находятся под постоянным присмотром врачей, нянь, массажистов и работников других служб. У них нет необходимости готовить: внизу в столовой три раза в день накрывают на стол. Но если вдруг захотелось что-то сделать самому, скажем, принять гостей – для этого в квартире есть кухня. Впрочем, когда мы пришли в гости к владелице такой квартиры, она повела нас в ту же столовую, и мы присоединились к большой компании ее друзей.
Элси, 78-летняя мать моего друга, профессора Айвона Фаса, – глубоко симпатичный мне человек. Всю жизнь она проработала в качестве registered nurse, то есть помощницы врача. Трижды вдова, она во всех браках была счастлива, вырастила детей и последние годы жила в семье своего любимого сына. Айвон и его жена Джойс души не чаяли в Элси, да, по правде, ее и нельзя не любить: огромная доброта, удивительная деликатность и к тому же милая манера шутить над собой.
Я любила бывать у них в гостях: чувствовала себя там всегда тепло и свободно.
Каково же было мое удивление, когда, приехав в очередной раз, я узнала, что Элси живет отдельно. За это время у Айвона случился инфаркт, а у Элси – очередной инсульт. Стало ясно, что одной Джойс, тоже уже немолодой женщине, двух тяжелобольных в доме не потянуть. Да и траты становились все накладнее. Словом, было решено их большой дом продать, супругам переехать в меньший, а Элси купить квартиру в elderly house.
…Я очень рада видеть Элси. Она все так же приветлива и шутлива. Только вот рассказывает о себе мало. Говорит лишь, что здесь fine, nice– без подробностей. Я знаю, что она очень выдержанный человек. Но когда я все-таки «достаю» ее своими вопросами, она вдруг отвечает мне долгим-долгим взглядом, а в нем – глухая тоска. Тоска одиночества. Все это было несколько лет назад. Приехав недавно в Америку, я узнала, что и Элси, и Айвона на свете уже нет.
Вторая причина «шока старения» – потеря социального положения в обществе – я думаю, отнюдь не чисто американское явление. Любому человеку, работавшему всю свою жизнь, чрезвычайно трудно менять весь уклад этой жизни. Тоскливо ощущать себя, словно в вакууме, вдали от деловой суеты, от рабочей ответственности, от интересов команды, в которой трудился. Правительство США, заслуживающее всяческих похвал за свою политику в отношении пожилых (какими бы мотивами она, эта политика, ни вызывалась), позаботилось и об этой стороне их жизни. В 1967 году был принят закон, запрещающий увольнять работников старших возрастов, которые способны и хотят продолжать трудиться. Правда, это касалось только людей до 65 лет. В 1978 году эта планка была поднята – до 70. А в 1986 году федеральный закон вообще отменил возрастной предел выхода на пенсию.
Так гласит закон. Но жизнь, как известно, развивается по своим правилам. Да, нельзя уволить человека по возрасту. Но можно создать такую обстановку, когда сам не захочешь больше здесь оставаться. Тем более что при постоянном дефиците рабочих мест и бешеной конкуренции всегда есть молодые коллеги, жаждущие передвинуться на более высокие позиции, а их обычно и занимают работники к концу своей карьеры. И вот они бывают вынуждены уйти. Существует и другой, более гуманный способ избавиться от старых работников. Им предлагают значительно лучшие условия при более раннем выходе на пенсию. Многие на это соглашаются: слишком ощутима разница в деньгах. Но вот я регулярно встречаю у лифта 83-летнего профессора античной литературы К., он уже 60 лет преподает в этом университете. Не оставляя работу, он ежемесячно теряет значительную сумму. Однако ничего менять в своей жизни не собирается – занятие любимым делом для него важнее денег.
Кстати, профессор К. в лифт никогда не входит: проходит мимо него на лестницу и поднимается пешком на четвертый этаж. Я, однако, замечаю, что делать это ему трудно, он часто останавливается, тяжело дышит. Как-то я спрашиваю, почему он не воспользуется лифтом. «Не хочу отставать от коллег», – улыбнувшись, отвечает он. И тут я вспоминаю, что ведь на его кафедре все семь преподавателей – молодые люди, они всегда легко взбегают по лестнице. Старенькому профессору не хочется показывать свое возрастное отличие.
«Старый человек ощущает себя пленником тела, этой внешней оболочки его прежних устремлений… Он страдает от утраты физической привлекательности». Эту причину Макс Лернер также называет среди других, вызывающих «шок старения».
Тут надо заметить, что в этом смысле «шок» идет многим пожилым американцам на пользу: они тщательно следят за своим внешним видом. Спортивность, подтянутость, подвижность – это, так сказать, сигналы, которые они подают окружающим в знак того, что все еще молоды. Отсюда и многочисленность пожилых среди членов спортивных клубов, посетителей бассейнов и особенно игроков в гольф. Отсюда и такая радостная гамма красок в их нарядах, о которых я говорила в начале главы.
«Самое лестное, что вы можете сказать пожилому человеку, это что он выглядит моложе своих лет», – заключает Лернер с явной иронией. Мне, признаюсь, импонирует этот тщательный контроль за своей физической формой. Однако у американского социолога другая точка зрения: он считает, что у «стариков должно быть спокойное смирение и внутренняя безмятежность, которые находили бы признание у окружающих». Он делает особое ударение на второй части этой идеи: общество должно менять свое отношение к пожилым людям. «Необходимо создать свод отношения к старикам, для этого мало личной доброты, нужны поколения людей, из чьих моральных ценностей старики не были бы исключены».
Мой большой друг Дик Шауэрмен, историк и школьный учитель, человек нестарый. Однако в свои 37 он пришел к тому же выводу: необходимо формировать у детей не просто уважение, но симпатию к старикам. Он поделился со мной этой идеей еще 10 лет назад, когда мы с ним только познакомились. Но я была настроена скептически: что значит «сформировать симпатию», то есть искусственно вызвать чувства? Как можно вообще уговорить, убедить кого-либо что-либо чувствовать? Однако Дик не собирался никого уговаривать. Он просто начал эксперимент, который продолжается в его школе несколько лет.
Суть эксперимента такова. Дик отыскивает самых харизматичных стариков. Спортсменов, художников, путешественников, политиков. Их он приглашает в школу: одних – чтобы обучить ребят какому-либо мастерству, других – чтобы просто рассказать о себе, третьих – чтобы побеседовать с детьми, ответить на их самые личные вопросы. Детям нравятся эти старики – красивые, умелые, остроумные. И обязательно обаятельные. Ребята хотят с ними общаться. А через них постепенно меняют отношение и к другим людям этого поколения, на которых они привыкли смотреть «сквозь», то есть просто их не замечать.
– Я не могу сказать, что мой рецепт универсален, – говорит Дик Шауэрмен. – Но с чего-то же надо начинать…
Здоровье
Дорогое удовольствие
В доме у моей знакомой в Лос-Анджелесе гостит мама из Москвы. Она приехала вчера, а сегодня лежит на тахте и стонет. Сердечный приступ. Дочь суетится, достает из маминого чемодана московские лекарства.
– Врача вызвали? – спрашиваю я по инерции. И сама же удивляюсь своей глупости. Откуда у иммигрантов такие деньги, чтобы можно было врача на дом вызывать?
– Но тогда надо срочно в больницу, – не унимаюсь я.
Тут все наперебой принимаются мне объяснять, что это предприятие может влететь им в копеечку. Страховку-то они маме купили, но сам черт в них, в этих страховках, ногу сломит! Они по телефону выясняли, и, кажется, сердечный приступ под бесплатное лечение не подпадает. К счастью, все обошлось: лекарства помогли.
Этот эпизод еще раз напомнил мне, что лечение в Америке – дело дорогое. Обычно большую часть этих расходов берет на себя страховая компания. Крупные фирмы, а также университеты, колледжи страховки своим работникам оплачивают полностью. Фирмы поменьше – частично. Остальные пациенты приобретают их сами. Или не приобретают. Правда, для нуждающихся существует государственная программа «Medicate», предоставляющая им право на лечение в бесплатных клиниках.
Но качество таких клиник – как бы это сказать помягче – далеко не самое лучшее.
Система страховок настолько сложна, что я так и не смогла в ней разобраться. Потому и писать об этом не буду. Знаю только, что какой бы большой объем медицинских услуг она на себя ни брала, все равно часть из них приходится покрывать самому пациенту. Мой коллега, профессор Б., попал с приступом аппендицита в госпиталь и пролежал там неделю. При максимально оплаченной университетом страховке ему пришлось из своего кармана выложить 2 тысячи долларов: что-то порядка 15 процентов за стоимость операции и еще какую-то часть за само пребывание в госпитале.
Практическая медицина в США находится на очень высоком уровне, особенно хирургия. Система обследований с помощью современной электронной техники дает врачу возможность учитывать подробнейшие детали организма пациента. А безукоризненный уход за больным помогает ему легче восстановить здоровье. Поэтому многие болезни, о которых мы в России говорим шепотом – настолько трудно их лечение, а процент выздоровления невелик, – в США считают вполне рядовыми, лечат их быстро и эффективно. Например, онкологические.
Приехав в Чикаго, я позвонила известной общественной деятельнице профессору Лие Голден, которую знала еще по Москве (у нас более известна ее дочь, телезвезда Елена Ханга). Бодрым голосом она мне сообщила:
– Завтра встретиться не могу, у меня полостная операция раковой опухоли. Но дней через десять давайте увидимся, сходим в музей.
Я подавленно молчала, понимая, сколь утопичны ее радужные планы. Не через десять дней, но ровно через две недели Лия сама мне позвонила, и мы встретились у Музея истории науки и техники. Она была немного слаба, в паричке на остриженной голове. Но все так же бодра духом. Лия долго еще продолжала преподавать в университете и ездить по всем континентам в составе всевозможных делегаций. О своей операции она и думать забыла.
Однако больше всего меня поражает в Америке сам стиль обращения медиков с пациентом. Расскажу о собственном опыте. У меня заболело колено, и я решила показать его врачу. Поднявшись на второй этаж вашингтонского здания, я нашла дверь с табличкой «Ортопед» и фамилией доктора. По английской фамилии пол определить нельзя. Поэтому, когда я увидела на пороге миловидную даму средних лет в голубом медицинском халате, я немного удивилась: мне казалось, что ортопед должен быть мужчиной. «Меня зовут Кэт, я receptionist(секретарь в приемной)», – представилась она, радушно улыбаясь. И предложила сесть в мягкое кресло с удобно откинувшейся спинкой. Затем протянула бумажный листок на твердой подставке – чтобы легче было писать; я должна была заполнить его по заданной форме самыми общими данными о себе.
Потом она отвела меня в кабинет. Другая дама, молодая и хорошенькая, в розовом халатике, еще более радушно улыбаясь, пригласила меня внутрь. Не успела я подумать, что хорошо бы врачу все-таки быть постарше, как она представилась:
– Пэм, registered nurse(помощник доктора).
С ней мы провели минут сорок, на протяжении которых она выспрашивала меня о состоянии моего организма, начиная с рождения («Мама вам не рассказывала, сколько часов длились схватки? А сколько у нее было разрывов?») и заканчивая моим больным коленом.
Когда опрос был окончен, она вышла, а вместо нее вошел мужчина. Огромный широкоплечий негр в белом халате. Лицо его было непроницаемо и значительно. Вот это настоящий доктор, знает себе цену, мелькнуло у меня в голове. А он сказал низким баритоном:
– Не будете ли вы добры последовать за мной в рентгеновский кабинет. Я техник-рентгенолог.
Через несколько минут он сопровождал меня обратно, держа на весу еще мокрые, но уже готовые снимки.
Но вот дверь распахнулась, и в комнату влетел, нет, впорхнул, словом, стремительно вошел Он. Доктор. Зеленый халат скрывал одежду по колено, но все равно было видно, что одет он модно и дорого. Острые складки брюк из отличной шерсти; сверкающие туфли точно такого фасона, какой я видела в витрине мужского бутика; носки и галстук одного цвета; стрижка, выполненная в дорогом салоне… Он был обворожителен. На его тонком подвижном лице соединялись два выражения – легкой приветливости и глубокого внимания.
– Врача вызвали? – спрашиваю я по инерции. И сама же удивляюсь своей глупости. Откуда у иммигрантов такие деньги, чтобы можно было врача на дом вызывать?
– Но тогда надо срочно в больницу, – не унимаюсь я.
Тут все наперебой принимаются мне объяснять, что это предприятие может влететь им в копеечку. Страховку-то они маме купили, но сам черт в них, в этих страховках, ногу сломит! Они по телефону выясняли, и, кажется, сердечный приступ под бесплатное лечение не подпадает. К счастью, все обошлось: лекарства помогли.
Этот эпизод еще раз напомнил мне, что лечение в Америке – дело дорогое. Обычно большую часть этих расходов берет на себя страховая компания. Крупные фирмы, а также университеты, колледжи страховки своим работникам оплачивают полностью. Фирмы поменьше – частично. Остальные пациенты приобретают их сами. Или не приобретают. Правда, для нуждающихся существует государственная программа «Medicate», предоставляющая им право на лечение в бесплатных клиниках.
Но качество таких клиник – как бы это сказать помягче – далеко не самое лучшее.
Система страховок настолько сложна, что я так и не смогла в ней разобраться. Потому и писать об этом не буду. Знаю только, что какой бы большой объем медицинских услуг она на себя ни брала, все равно часть из них приходится покрывать самому пациенту. Мой коллега, профессор Б., попал с приступом аппендицита в госпиталь и пролежал там неделю. При максимально оплаченной университетом страховке ему пришлось из своего кармана выложить 2 тысячи долларов: что-то порядка 15 процентов за стоимость операции и еще какую-то часть за само пребывание в госпитале.
Практическая медицина в США находится на очень высоком уровне, особенно хирургия. Система обследований с помощью современной электронной техники дает врачу возможность учитывать подробнейшие детали организма пациента. А безукоризненный уход за больным помогает ему легче восстановить здоровье. Поэтому многие болезни, о которых мы в России говорим шепотом – настолько трудно их лечение, а процент выздоровления невелик, – в США считают вполне рядовыми, лечат их быстро и эффективно. Например, онкологические.
Приехав в Чикаго, я позвонила известной общественной деятельнице профессору Лие Голден, которую знала еще по Москве (у нас более известна ее дочь, телезвезда Елена Ханга). Бодрым голосом она мне сообщила:
– Завтра встретиться не могу, у меня полостная операция раковой опухоли. Но дней через десять давайте увидимся, сходим в музей.
Я подавленно молчала, понимая, сколь утопичны ее радужные планы. Не через десять дней, но ровно через две недели Лия сама мне позвонила, и мы встретились у Музея истории науки и техники. Она была немного слаба, в паричке на остриженной голове. Но все так же бодра духом. Лия долго еще продолжала преподавать в университете и ездить по всем континентам в составе всевозможных делегаций. О своей операции она и думать забыла.
Однако больше всего меня поражает в Америке сам стиль обращения медиков с пациентом. Расскажу о собственном опыте. У меня заболело колено, и я решила показать его врачу. Поднявшись на второй этаж вашингтонского здания, я нашла дверь с табличкой «Ортопед» и фамилией доктора. По английской фамилии пол определить нельзя. Поэтому, когда я увидела на пороге миловидную даму средних лет в голубом медицинском халате, я немного удивилась: мне казалось, что ортопед должен быть мужчиной. «Меня зовут Кэт, я receptionist(секретарь в приемной)», – представилась она, радушно улыбаясь. И предложила сесть в мягкое кресло с удобно откинувшейся спинкой. Затем протянула бумажный листок на твердой подставке – чтобы легче было писать; я должна была заполнить его по заданной форме самыми общими данными о себе.
Потом она отвела меня в кабинет. Другая дама, молодая и хорошенькая, в розовом халатике, еще более радушно улыбаясь, пригласила меня внутрь. Не успела я подумать, что хорошо бы врачу все-таки быть постарше, как она представилась:
– Пэм, registered nurse(помощник доктора).
С ней мы провели минут сорок, на протяжении которых она выспрашивала меня о состоянии моего организма, начиная с рождения («Мама вам не рассказывала, сколько часов длились схватки? А сколько у нее было разрывов?») и заканчивая моим больным коленом.
Когда опрос был окончен, она вышла, а вместо нее вошел мужчина. Огромный широкоплечий негр в белом халате. Лицо его было непроницаемо и значительно. Вот это настоящий доктор, знает себе цену, мелькнуло у меня в голове. А он сказал низким баритоном:
– Не будете ли вы добры последовать за мной в рентгеновский кабинет. Я техник-рентгенолог.
Через несколько минут он сопровождал меня обратно, держа на весу еще мокрые, но уже готовые снимки.
Но вот дверь распахнулась, и в комнату влетел, нет, впорхнул, словом, стремительно вошел Он. Доктор. Зеленый халат скрывал одежду по колено, но все равно было видно, что одет он модно и дорого. Острые складки брюк из отличной шерсти; сверкающие туфли точно такого фасона, какой я видела в витрине мужского бутика; носки и галстук одного цвета; стрижка, выполненная в дорогом салоне… Он был обворожителен. На его тонком подвижном лице соединялись два выражения – легкой приветливости и глубокого внимания.