Страница:
Регистрация в мэрии происходит буднично и формально: чисто канцелярский акт в отделе бракосочетаний, где выдают
marriage license(свидетельство о браке). Потом процессия направляется в храм.
Протестанты или православные поедут в церковь, мусульмане – в мечеть, католики – в костел, иудеи – в синагогу. Если же невеста и жених принадлежат к разным религиям, тогда они обращаются в Justice of the Peace, специальную службу, дающую благословение вне церкви.
Признаюсь, на свадебном обеде я была только один раз. Если не считать за второй свадьбу на Брайтон-Бич, в иммигрантском районе Нью-Йорка. Сначала расскажу об этом свадебном застолье у иммигрантов. Состав гостей был интернациональным – русские, евреи, украинцы, молдаване, что отразилось и на меню. Пирожки с пятью видами начинок, которые почему-то подавали на первое, сменились салатами, студнем, селедкой под шубой, фаршированной рыбой. Немногочисленные гости-американцы, едва успев прийти в себя от этого гастрономического буйства, с опаской наблюдали за следующей переменой. Плавно покачивая крутыми бедрами, пышнотелые хозяйки ставили на стол то плов, то жареного гуся, то блюдо с бараньей ногой, то тарелку со свиными отбивными. Американцы опасались не зря. На их робкий отказ хозяева отвечали пламенным напором, уговаривая, укоряя и просто требуя: «Ну, будьте так добреньки, откусите хотя бы кусочек! Ой, ну что же вы меня так сильно обижаете?»
Выпучив глаза, американцы заглатывали ароматные сочные куски, уже почти не чувствуя их вкуса. После чего, естественно, последовал чай с пирогами, пирожными, тортами, конфетами… Если сюда еще прибавить алкоголь, которым наполнялись до верху рюмки и фужеры, и призывы «Пей до дна!», то каждый из моих российских читателей, я думаю, легко представит себе эту знакомую картину.
А теперь о свадьбе американской. Еда стояла на отдельном столе в углу. «Отдельный» – имеется в виду отделенный от гостей. Каждый из присутствующих подходил к нему с одной тарелкой в руке, становился в очередь и, когда подходил его черед, накладывал себе понемногу из больших блюд, стоявших в строгом порядке: закуски, горячая буженина, тарталетки с овощами, рыбные палочки в тесте, фрукты. Затем гость отходил в глубь комнаты и вместе с тарелкой присоединялся к одной из групп, образовавшихся по всему залу. На другом столике стояли соки, воды и баночки с пивом. А вот алкоголь… Разнообразные вина, коньяки, джины и тоники плескались в бутылках на другом конце зала. Галантный бармен разливал их в высокие бокалы. Но не каждому, а тому, кто… мог заплатить. Да-да, алкоголь был платным.
Двух русских преподавательниц из Петербурга, тоже гостей на этой свадьбе, последнее обстоятельство повергло в настоящий шок. Они все норовили показать бармену свои свадебные приглашения. Потом мучили меня, просили объяснить, правильно ли они поняли, что за выпивку на приеме, куда их пригласили вполне официально, – «вот же они, билеты, вот, посмотрите!» – они должны платить из своего кармана.
Потомственный интеллигент, профессор Ирвин Уайл, в ответ на мой рассказ об этой свадьбе состроил презрительную мину: «Это, конечно, некрасиво. Думаю, что платная, за счет гостей, выпивка – это скорее исключение». И я бы так думала, если бы не слышала еще несколько раз о подобной практике.
Я сравнила два столь непохожих застолья и попыталась понять, какое же мне нравится больше. Но – не смогла. Просто в очередной раз стало ясно: культуры разных народов сравнивать нельзя. Их нужно просто знать, принимать такими, какие они есть, и – уважать.
Наутро молодожены уезжали в свадебное путешествие в Париж. Европейский вояж считается наиболее подходящим для медового месяца. Предпочтение после Франции отдается Италии, Англии, Греции. Люди побогаче могут себе позволить какую-нибудь восточную экзотику, вроде Таиланда или Бали. Супруги более умеренного достатка отправятся, возможно, на Гавайи – этот американский рай, где море круглый год теплое, температура воздуха колеблется лишь от «жарко» до «очень тепло».
Ну и, наконец, те, что победнее, поедут на своей машине в путешествие по родной стране. Такой вид передвижения намного дешевле. Путешествие это не будет утомительным: на каждом углу есть гостиницы, где можно остановиться отдохнуть. Номер они, очевидно, закажут еще дома, по телефону. На это уйдет не больше 5-10 минут; расплатятся кредитной карточкой, просто назвав ее номер по телефону. Если все-таки времени мало, а хочется остановиться в определенном месте, то молодожены, возможно, купят билет на самолет, а машину напрокат закажут опять-таки по телефону в том месте, куда они должны попасть.
Гостиницу и аренду можно, конечно, и не заказывать заранее. Тут только важно не попасть в какой-нибудь пик отпусков. Особенно если речь идет о курортных местах, вроде Флориды. На Майами-Бич, теплом морском курорте, в марте, последнем месяце перед жарой и временем университетских каникул, свободных мест в гостиницах, конечно, мало. Но это в недорогих, а в тех, что подороже, – всегда пожалуйста.
Мужчина в доме
Аборт
Протестанты или православные поедут в церковь, мусульмане – в мечеть, католики – в костел, иудеи – в синагогу. Если же невеста и жених принадлежат к разным религиям, тогда они обращаются в Justice of the Peace, специальную службу, дающую благословение вне церкви.
Признаюсь, на свадебном обеде я была только один раз. Если не считать за второй свадьбу на Брайтон-Бич, в иммигрантском районе Нью-Йорка. Сначала расскажу об этом свадебном застолье у иммигрантов. Состав гостей был интернациональным – русские, евреи, украинцы, молдаване, что отразилось и на меню. Пирожки с пятью видами начинок, которые почему-то подавали на первое, сменились салатами, студнем, селедкой под шубой, фаршированной рыбой. Немногочисленные гости-американцы, едва успев прийти в себя от этого гастрономического буйства, с опаской наблюдали за следующей переменой. Плавно покачивая крутыми бедрами, пышнотелые хозяйки ставили на стол то плов, то жареного гуся, то блюдо с бараньей ногой, то тарелку со свиными отбивными. Американцы опасались не зря. На их робкий отказ хозяева отвечали пламенным напором, уговаривая, укоряя и просто требуя: «Ну, будьте так добреньки, откусите хотя бы кусочек! Ой, ну что же вы меня так сильно обижаете?»
Выпучив глаза, американцы заглатывали ароматные сочные куски, уже почти не чувствуя их вкуса. После чего, естественно, последовал чай с пирогами, пирожными, тортами, конфетами… Если сюда еще прибавить алкоголь, которым наполнялись до верху рюмки и фужеры, и призывы «Пей до дна!», то каждый из моих российских читателей, я думаю, легко представит себе эту знакомую картину.
А теперь о свадьбе американской. Еда стояла на отдельном столе в углу. «Отдельный» – имеется в виду отделенный от гостей. Каждый из присутствующих подходил к нему с одной тарелкой в руке, становился в очередь и, когда подходил его черед, накладывал себе понемногу из больших блюд, стоявших в строгом порядке: закуски, горячая буженина, тарталетки с овощами, рыбные палочки в тесте, фрукты. Затем гость отходил в глубь комнаты и вместе с тарелкой присоединялся к одной из групп, образовавшихся по всему залу. На другом столике стояли соки, воды и баночки с пивом. А вот алкоголь… Разнообразные вина, коньяки, джины и тоники плескались в бутылках на другом конце зала. Галантный бармен разливал их в высокие бокалы. Но не каждому, а тому, кто… мог заплатить. Да-да, алкоголь был платным.
Двух русских преподавательниц из Петербурга, тоже гостей на этой свадьбе, последнее обстоятельство повергло в настоящий шок. Они все норовили показать бармену свои свадебные приглашения. Потом мучили меня, просили объяснить, правильно ли они поняли, что за выпивку на приеме, куда их пригласили вполне официально, – «вот же они, билеты, вот, посмотрите!» – они должны платить из своего кармана.
Потомственный интеллигент, профессор Ирвин Уайл, в ответ на мой рассказ об этой свадьбе состроил презрительную мину: «Это, конечно, некрасиво. Думаю, что платная, за счет гостей, выпивка – это скорее исключение». И я бы так думала, если бы не слышала еще несколько раз о подобной практике.
Я сравнила два столь непохожих застолья и попыталась понять, какое же мне нравится больше. Но – не смогла. Просто в очередной раз стало ясно: культуры разных народов сравнивать нельзя. Их нужно просто знать, принимать такими, какие они есть, и – уважать.
Наутро молодожены уезжали в свадебное путешествие в Париж. Европейский вояж считается наиболее подходящим для медового месяца. Предпочтение после Франции отдается Италии, Англии, Греции. Люди побогаче могут себе позволить какую-нибудь восточную экзотику, вроде Таиланда или Бали. Супруги более умеренного достатка отправятся, возможно, на Гавайи – этот американский рай, где море круглый год теплое, температура воздуха колеблется лишь от «жарко» до «очень тепло».
Ну и, наконец, те, что победнее, поедут на своей машине в путешествие по родной стране. Такой вид передвижения намного дешевле. Путешествие это не будет утомительным: на каждом углу есть гостиницы, где можно остановиться отдохнуть. Номер они, очевидно, закажут еще дома, по телефону. На это уйдет не больше 5-10 минут; расплатятся кредитной карточкой, просто назвав ее номер по телефону. Если все-таки времени мало, а хочется остановиться в определенном месте, то молодожены, возможно, купят билет на самолет, а машину напрокат закажут опять-таки по телефону в том месте, куда они должны попасть.
Гостиницу и аренду можно, конечно, и не заказывать заранее. Тут только важно не попасть в какой-нибудь пик отпусков. Особенно если речь идет о курортных местах, вроде Флориды. На Майами-Бич, теплом морском курорте, в марте, последнем месяце перед жарой и временем университетских каникул, свободных мест в гостиницах, конечно, мало. Но это в недорогих, а в тех, что подороже, – всегда пожалуйста.
Мужчина в доме
Маша, дочка моей московской приятельницы Нины Васильевны, вышла замуж за американца Пола. Новые родственники пригласили русскую сватью в гости. Молодые достраивали свой собственный дом и временно жили у родителей.
Американские родственники нахваливали матери ее Машу и не могли нарадоваться: такая аккуратная, трудолюбивая, хозяйка отменная. Под этим как бы слышался подтекст: не то что наши молодые американки, совсем не хотят заниматься хозяйством. За кофе они остались втроем, молодые куда-то вышли. Вдруг отец услышал бряканье тарелок на кухне и спросил:
– Маша моет посуду? А где Пол?
Выяснив, что сын в саду, он крикнул за окошко:
– Пол, Пол, иди сюда! Давай быстрее на кухню, – и, обернувшись к матери невестки, пояснил: – Посуда – дело мужское.
Нина Васильевна удивилась:
– Ну какое же это дело? Поставить тарелки и чашки в посудомойку? Это и Маша может.
В разговор вступила мать Пола. Она объяснила, что это дело принципа: молодой муж должен привыкать активно участвовать в хозяйстве.
Картину эту я наблюдала много раз: в большинстве домов, где мне приходилось бывать, мужчина помогал жене по хозяйству.
Некоторые домашние заботы, когда-то традиционно женские, теперь становятся преимущественно мужскими. Например, мытье посуды.
В отношении стирки я такого распределения ролей не заметила. Обычно стирает тот, кто свободен. Но, напоминаю, что «стирка по-американски» – это процесс несложный: погрузить белье в машину и нажать нужные кнопки. Когда программа закончится, следует всего лишь вынуть сухие вещи и разложить их по местам. Утюгом, как я уже писала, молодые американки пользуются редко. Вот почему моя коллега Хезер (помните, я рассказывала о ней в главе «Быт»?) так сердилась на своего мужа за то, что он не помогает ей со стиркой. Нет, физически это для нее не было сложно, но психологически обидно.
Конечно, мужчина занимается хозяйством далеко не в каждой семье. В доме нью-йоркского юриста Честера Купера, где я жила несколько дней, домашние дела целиком лежали на его неработающей жене. Честер, человек очень занятой, рано утром уезжал в свой офис на Уоллстрит, возвращался поздно, а после еды до самого сна сидел с бумагами или за компьютером. Однако в первый наш домашний обед, когда трапеза была закончена, Честер вскочил, собрал посуду со стола и пошел ее мыть. Его жена насмешливо хмыкнула:
– Вы думаете, он всегда так себя ведет? Нет, только при гостях.
Честер услышал это из кухни, вернулся, стал спорить:
– Скажешь, может быть, что я тебе никогда не помогаю? Вспомни, ты была больна, кто покупал еду? Кто убирал со стола? Кто мыл посуду?
– Было, было, – миролюбиво согласилась жена. – Целых три дня.
В этой перепалке меня совершенно не интересовал факт действительного участия Честера в хозяйстве. Замечательным было именно то, как он старался показаться добрым помощником жены. Это было для него вопросом престижа: современный мужчина должен участвовать в домашних делах. Потому что сегодня это уже принятая норма правильного поведения мужчины в доме.
Между прочим, знакомая моя, Нина Васильевна, заканчивая тот разговор в доме своих родственников, спросила свата:
– А вы в первые годы брака тоже мыли посуду?
– В молодости – нет, – честно сознался он. – Но теперь ведь другие нравы. Не хочу отставать от жизни.
Социологи констатируют: если в 1950 году лишь одна четверть мужей постоянно помогала женам по хозяйству, то теперь – около 40 процентов. Равенство социальных функций все больше становится принципом в семейной жизни.
Есть в Америке еще одно любопытное явление, с которым я больше практически нигде не встречалась. Социологи называют его split spouses, то есть «разъединенные супруги». Это когда муж и жена, будучи во вполне нормальных отношениях, живут в разных городах, штатах и даже странах.
Происходит это обычно так. У одного из супругов есть постоянная работа, которая его устраивает. А другой найти себе подходящее место поблизости не может. Получить приличный контракт в США дело нелегкое: конкуренция среди дипломированных специалистов очень высока. Обычно претендент рассылает свои резюме по электронной почте в десятки, а то и сотни компаний по всей стране. Из полученных предложений он выбирает лучшее. Иногда оно может поступить из города, расположенного за сотни, а то и тысячи миль от дома. И тогда он (или она) едет туда, снимает квартиру и живет вдали от семьи. Насколько распространено это явление, я лично могу судить по тому, что знаю около полутора десятков таких пар.
А ведь у меня, иностранки, не так уж много знакомых в чужой стране. Вот только три примера.
Социолог Арлин Дэниелс – активный исследователь женских проблем, автор многих книг, широко известных в университетских научных кругах. Родом она из Калифорнии, но расцвет ее карьеры начался с того времени, как она прибыла в Северо-Западный университет, в Чикаго. К этому времени она была уже замужем за врачом из Сан-Франциско. Предполагалось, что расставание молодоженов ненадолго: он даже вел успешные переговоры с университетским госпиталем в Чикаго. Но неожиданно молодому врачу предложили серьезное повышение: стать заведующим большого отделения. От такого предложения не отказываются. Решили, что Арлин поработает в Чикаго и потом, уже с солидным научным багажом, переберется в Калифорнию. Но, видно, молодая социологиня немного перестаралась. Значительно раньше, чем это полагается по всем университетским канонам, минуя несколько предварительных ступенек, она очень скоро стала полным профессором и получила так называемый tenure, то есть пожизненное право занимать профессорскую должность именно в этом (а не в каком-либо другом) университете.
Судьба Арлин была решена. Как-то варьировать место своей работы мог теперь только ее муж. Но его карьера тоже не стояла на месте. Так случилось, что госпиталь, где он работал, вдруг почувствовал большой недостаток в руководящих кадрах. И ему предложили этот госпиталь возглавить.
К тому времени, как я познакомилась с обоими, они жили в состоянии split spouses… двадцать с лишним лет. Сначала им это даже нравилось: два раза в год на праздник они обычно ездили друг к другу в гости, а отпуск проводили вместе. «Чувства наши на расстоянии только крепнут», – часто повторяла Арлин. Но годы прошли. Арлин стала получать тревожные сигналы из Сан-Франциско: нет, не по поводу неверности мужа, а по поводу его здоровья.
И она решилась: преждевременно вышла на пенсию и уехала к мужу.
Джулии Джонсон и ее мужу Марку до пенсии еще далеко. Поэтому неизвестно, когда они, наконец, смогут соединиться. В отличие от Арлин, Джулия не считает, что расстояние укрепляет любовь. Ничего, кроме постоянной тоски по горячо любимому мужу, она от разлуки не ждет. Между тем, едва поженившись, оба разъехались: она в университет Лойола, в штате Иллинойс, он – в Дартмутский, штат Нью-Джерси. Однако им повезло: в колледже Марка нашлось место и для Джулии. Но только на один год. После этого счастливейшего года совместной жизни она вернулась в Иллинойс. Так эта разъединенная жизнь продолжается и по сей день.
А специалист по романским языкам Эл Голдберг работает в Лондоне третий год в разлуке со своей семьей – женой Сарой и двумя дочками. Она – известный микробиолог, ведущий сотрудник успешной компании в Филадельфии. А ему с его недефицитной профессией в Америке приличного места не нашлось. Так и живут. В отпуск Эл приезжает домой, в Америку. В каникулы Сара с дочками летят к нему в Лондон.
– Еще лет 20 назад эти вопросы решались проще, – сказала мне Арлин Дэниелс. – Работа обязательно должна была быть у мужчины. Если при этом не находилось таковой поблизости для жены, она просто оставалась дома, при муже. За последние десятилетия картина резко изменилась: теперь женщина стремится сделать карьеру наравне с мужчиной. И, добавлю от себя, иногда существенно вырывается вперед. А тогда – равенство так равенство! – работу может оставить муж. Я слышала о таких семьях несколько раз. Сама же была знакома с двумя.
Линда Кэрол, руководитель службы общественных связей одной из крупных фирм в Миннеаполисе, произвела на меня очень сильное впечатление. Никогда, ни в кино, ни на самых престижных конкурсах красоты, не видела я женщины с такой мощной силой привлекательности.
Очень высокая, с безупречной фигурой. Несмотря на рост, движения пластичные, закругленные. Копна ярко-рыжих волос естественного цвета. Лицо не просто красиво – оно подвижно и одухотворено ослепительной улыбкой. Вот уж действительно, не женщина – богиня.
Под стать ей и Питер, муж, – косая сажень в плечах, ковбойский подбородок, и во всем облике – сила и доброта. Вот этот-то ковбой, а на самом деле моряк, работник торгового флота, решился на значительный поступок: он ушел из флота, где довольно успешно трудился. Ушел ради карьеры своей возлюбленной жены. Теперь она зарабатывает деньги, и деньги немалые, а он ведет дом и воспитывает дочку и сына.
Землячка Линды Роксана Вандервельд не так хороша собой. Но, по-видимому, работник толковый, если ей в ее тридцать четыре предложили стать вице-президентом очень крупной американо-английской корпорации «Grand Metropolitan». У Роксаны и ее мужа есть по ребенку от предыдущих браков. Оба школьники выпускных классов, им требуется серьезное родительское внимание. Посовещавшись, решили, что муж-музыкант свою работу оставит.
Американские родственники нахваливали матери ее Машу и не могли нарадоваться: такая аккуратная, трудолюбивая, хозяйка отменная. Под этим как бы слышался подтекст: не то что наши молодые американки, совсем не хотят заниматься хозяйством. За кофе они остались втроем, молодые куда-то вышли. Вдруг отец услышал бряканье тарелок на кухне и спросил:
– Маша моет посуду? А где Пол?
Выяснив, что сын в саду, он крикнул за окошко:
– Пол, Пол, иди сюда! Давай быстрее на кухню, – и, обернувшись к матери невестки, пояснил: – Посуда – дело мужское.
Нина Васильевна удивилась:
– Ну какое же это дело? Поставить тарелки и чашки в посудомойку? Это и Маша может.
В разговор вступила мать Пола. Она объяснила, что это дело принципа: молодой муж должен привыкать активно участвовать в хозяйстве.
Картину эту я наблюдала много раз: в большинстве домов, где мне приходилось бывать, мужчина помогал жене по хозяйству.
Некоторые домашние заботы, когда-то традиционно женские, теперь становятся преимущественно мужскими. Например, мытье посуды.
В отношении стирки я такого распределения ролей не заметила. Обычно стирает тот, кто свободен. Но, напоминаю, что «стирка по-американски» – это процесс несложный: погрузить белье в машину и нажать нужные кнопки. Когда программа закончится, следует всего лишь вынуть сухие вещи и разложить их по местам. Утюгом, как я уже писала, молодые американки пользуются редко. Вот почему моя коллега Хезер (помните, я рассказывала о ней в главе «Быт»?) так сердилась на своего мужа за то, что он не помогает ей со стиркой. Нет, физически это для нее не было сложно, но психологически обидно.
Конечно, мужчина занимается хозяйством далеко не в каждой семье. В доме нью-йоркского юриста Честера Купера, где я жила несколько дней, домашние дела целиком лежали на его неработающей жене. Честер, человек очень занятой, рано утром уезжал в свой офис на Уоллстрит, возвращался поздно, а после еды до самого сна сидел с бумагами или за компьютером. Однако в первый наш домашний обед, когда трапеза была закончена, Честер вскочил, собрал посуду со стола и пошел ее мыть. Его жена насмешливо хмыкнула:
– Вы думаете, он всегда так себя ведет? Нет, только при гостях.
Честер услышал это из кухни, вернулся, стал спорить:
– Скажешь, может быть, что я тебе никогда не помогаю? Вспомни, ты была больна, кто покупал еду? Кто убирал со стола? Кто мыл посуду?
– Было, было, – миролюбиво согласилась жена. – Целых три дня.
В этой перепалке меня совершенно не интересовал факт действительного участия Честера в хозяйстве. Замечательным было именно то, как он старался показаться добрым помощником жены. Это было для него вопросом престижа: современный мужчина должен участвовать в домашних делах. Потому что сегодня это уже принятая норма правильного поведения мужчины в доме.
Между прочим, знакомая моя, Нина Васильевна, заканчивая тот разговор в доме своих родственников, спросила свата:
– А вы в первые годы брака тоже мыли посуду?
– В молодости – нет, – честно сознался он. – Но теперь ведь другие нравы. Не хочу отставать от жизни.
Социологи констатируют: если в 1950 году лишь одна четверть мужей постоянно помогала женам по хозяйству, то теперь – около 40 процентов. Равенство социальных функций все больше становится принципом в семейной жизни.
Есть в Америке еще одно любопытное явление, с которым я больше практически нигде не встречалась. Социологи называют его split spouses, то есть «разъединенные супруги». Это когда муж и жена, будучи во вполне нормальных отношениях, живут в разных городах, штатах и даже странах.
А ведь у меня, иностранки, не так уж много знакомых в чужой стране. Вот только три примера.
Социолог Арлин Дэниелс – активный исследователь женских проблем, автор многих книг, широко известных в университетских научных кругах. Родом она из Калифорнии, но расцвет ее карьеры начался с того времени, как она прибыла в Северо-Западный университет, в Чикаго. К этому времени она была уже замужем за врачом из Сан-Франциско. Предполагалось, что расставание молодоженов ненадолго: он даже вел успешные переговоры с университетским госпиталем в Чикаго. Но неожиданно молодому врачу предложили серьезное повышение: стать заведующим большого отделения. От такого предложения не отказываются. Решили, что Арлин поработает в Чикаго и потом, уже с солидным научным багажом, переберется в Калифорнию. Но, видно, молодая социологиня немного перестаралась. Значительно раньше, чем это полагается по всем университетским канонам, минуя несколько предварительных ступенек, она очень скоро стала полным профессором и получила так называемый tenure, то есть пожизненное право занимать профессорскую должность именно в этом (а не в каком-либо другом) университете.
Судьба Арлин была решена. Как-то варьировать место своей работы мог теперь только ее муж. Но его карьера тоже не стояла на месте. Так случилось, что госпиталь, где он работал, вдруг почувствовал большой недостаток в руководящих кадрах. И ему предложили этот госпиталь возглавить.
К тому времени, как я познакомилась с обоими, они жили в состоянии split spouses… двадцать с лишним лет. Сначала им это даже нравилось: два раза в год на праздник они обычно ездили друг к другу в гости, а отпуск проводили вместе. «Чувства наши на расстоянии только крепнут», – часто повторяла Арлин. Но годы прошли. Арлин стала получать тревожные сигналы из Сан-Франциско: нет, не по поводу неверности мужа, а по поводу его здоровья.
И она решилась: преждевременно вышла на пенсию и уехала к мужу.
Джулии Джонсон и ее мужу Марку до пенсии еще далеко. Поэтому неизвестно, когда они, наконец, смогут соединиться. В отличие от Арлин, Джулия не считает, что расстояние укрепляет любовь. Ничего, кроме постоянной тоски по горячо любимому мужу, она от разлуки не ждет. Между тем, едва поженившись, оба разъехались: она в университет Лойола, в штате Иллинойс, он – в Дартмутский, штат Нью-Джерси. Однако им повезло: в колледже Марка нашлось место и для Джулии. Но только на один год. После этого счастливейшего года совместной жизни она вернулась в Иллинойс. Так эта разъединенная жизнь продолжается и по сей день.
А специалист по романским языкам Эл Голдберг работает в Лондоне третий год в разлуке со своей семьей – женой Сарой и двумя дочками. Она – известный микробиолог, ведущий сотрудник успешной компании в Филадельфии. А ему с его недефицитной профессией в Америке приличного места не нашлось. Так и живут. В отпуск Эл приезжает домой, в Америку. В каникулы Сара с дочками летят к нему в Лондон.
– Еще лет 20 назад эти вопросы решались проще, – сказала мне Арлин Дэниелс. – Работа обязательно должна была быть у мужчины. Если при этом не находилось таковой поблизости для жены, она просто оставалась дома, при муже. За последние десятилетия картина резко изменилась: теперь женщина стремится сделать карьеру наравне с мужчиной. И, добавлю от себя, иногда существенно вырывается вперед. А тогда – равенство так равенство! – работу может оставить муж. Я слышала о таких семьях несколько раз. Сама же была знакома с двумя.
Линда Кэрол, руководитель службы общественных связей одной из крупных фирм в Миннеаполисе, произвела на меня очень сильное впечатление. Никогда, ни в кино, ни на самых престижных конкурсах красоты, не видела я женщины с такой мощной силой привлекательности.
Очень высокая, с безупречной фигурой. Несмотря на рост, движения пластичные, закругленные. Копна ярко-рыжих волос естественного цвета. Лицо не просто красиво – оно подвижно и одухотворено ослепительной улыбкой. Вот уж действительно, не женщина – богиня.
Под стать ей и Питер, муж, – косая сажень в плечах, ковбойский подбородок, и во всем облике – сила и доброта. Вот этот-то ковбой, а на самом деле моряк, работник торгового флота, решился на значительный поступок: он ушел из флота, где довольно успешно трудился. Ушел ради карьеры своей возлюбленной жены. Теперь она зарабатывает деньги, и деньги немалые, а он ведет дом и воспитывает дочку и сына.
Землячка Линды Роксана Вандервельд не так хороша собой. Но, по-видимому, работник толковый, если ей в ее тридцать четыре предложили стать вице-президентом очень крупной американо-английской корпорации «Grand Metropolitan». У Роксаны и ее мужа есть по ребенку от предыдущих браков. Оба школьники выпускных классов, им требуется серьезное родительское внимание. Посовещавшись, решили, что муж-музыкант свою работу оставит.
Аборт
В Уитон-колледж, штат Иллинойс, меня пригласили выступить перед студентами. Тему предложили общую: положение в России в период перестройки. Когда мы с сопровождающим меня профессором Айвоном Фассом подходили к зданию колледжа, он заметил: «Если вас спросят о вашем отношении к абортам, скажите, что вы – против». Я немножко удивилась. Перестройка, Горбачев, гласность, рыночная экономика – где здесь повод для разговоров об аборте. Однако после первых же вопросов по теме лекции вдруг встала тихая девочка и робким голосом спросила:
– А как в России обстоит с искусственным прерыванием беременности? Кто принимает решение об операции?
– Беременная женщина, кто же еще? – удивилась я.
Наступила мертвая тишина.
– Ну конечно, она предварительно советуется с мужем, – попыталась я попасть в нужную ноту.
Аудитория, наконец, проявила признаки жизни.
После лекции ко мне подошла та самая робкая девочка.
– Понимаете, – сказала она, – в нашем штате аборт считается криминалом.
– Не только в нашем, в большинстве штатов Америки, – поддержала ее подруга.
Через неделю мне предстояло выступать в университете Джорджа Вашингтона, в столице США. Шерон Волчик, в то время заведующая кафедрой женских исследований университета, предупредила:
– Слушай, если там будут вопросы об абортах, будь осторожна.
– Да, я знаю, – гордая своим опытом в Уитоне, сказала я. – Надо сказать, что я лично – против.
– Что-о? – она всплеснула руками. – Ни в коем случае! Прослывешь ретроградкой. Ведь завтра эти студенты выходят к Белому дому с демонстрацией в защиту свободы аборта.
Так я узнала о существовании этой борьбы: противников и сторонников искусственного прерывания беременности. Замечу, что первых намного больше, и они значительно активнее. В то время, когда я выступала перед студентами, газеты облетела информация о марше-протесте жителей одного небольшого городка на юге страны. Участники этой демонстрации прошли мимо дома, где жил и работал хирург-гинеколог. Стало известно, что он соглашается делать аборты. Разумеется, легально, разумеется, по лицензии. Но все равно работа эта очень опасная – красная тряпка для общественного мнения, категорически настроенного против абортов.
Демонстрацию возглавляли активисты пресвитерианской церкви. Но среди ее участников, довольно многочисленных и очень агрессивных, были приверженцы самых разных вероисповеданий. В том числе и не очень глубоко религиозные горожане.
Вечером по телевидению можно было видеть отдельные сцены этого акта общественного возмущения. Доктор в это время был дома один. Он вышел на звонок, и на него набросилось сразу несколько демонстрантов. Его вытолкали на улицу и побили. Горожане, наблюдавшие заварушку из окон, звать работников правосудия не спешили. Полицию вызвали журналисты телевидения.
Протесты студентов университета Дж. Вашингтона были куда менее агрессивными. Хотя, возможно, и не менее эмоциональными. Вот некоторые выдержки из выступлений:
– Почему я не могу сама решить, пришло мне время стать матерью или нет? – говорила одна студентка.
– Моей подруге угрожала смерть в результате родов, – рассказывала вторая, – она хотела сделать аборт. Но давление общественного мнения было так велико, что она все-таки решила рожать и – умерла.
– Да и вообще, почему здоровье и благополучие женщины менее важно, чем жизнь неродившегося плода? – спрашивала третья.
Тут на трибуну вышел мужчина средних лет:
– Но ведь и для здоровья матери аборт совсем не безвреден, – сказал он. – Если он первый, дело может вообще обернуться бесплодием в будущем. Запрет абортов – это как раз и есть забота о будущем женщины.
– Да почему о моем будущем должен заботиться кто-то другой? Если я не хочу рожать, не будучи в законном браке, или для меня важнее сейчас учеба, чем нежелательное материнство, или, наконец, если нам с мужем просто не по средствам заводить сейчас ребенка… Разве это не наше личное дело – какое решение принимать? Почему знакомые, соседи, пастор – все, кто составляет общественное мнение, оказывают на нас давление? Психологически это очень тяжело, это трудно вынести.
Тема эта всплыла у меня в разговоре с президентом организации «Focus on the family» (Семья в центре внимания) в далеком от Вашингтона Денвере, столице штата Колорадо. Имя христианского проповедника Джеймса Добсона, возможно, знакомо кому-то из читателей. Дважды вел он на «Радио России» по утрам передачи на семейные темы. В Колорадо расположился его Семейный центр, куда он меня пригласил, поскольку еще в Москве ему сказали, что я интересуюсь проблемами семьи. Центр, где, по американским меркам, число сотрудников должно быть минимальным, поразил меня прежде всего многочисленностью своего персонала. Вместе с волонтерами, то есть людьми, работающими бесплатно, там трудилось около тысячи человек. Было и свое издательство, выпускавшее книги, семь журналов: для родителей, женщин, детей, подростков.
Сам Джеймс Добсон – фигура значительная. В общении он очень обаятелен – приветлив, открыт. Покоряет его манера вслушиваться в слова собеседника. С первых же слов беседы я подпадаю под его влияние. Тем более что почти со всем, что он говорит, трудно не согласиться.
– Доктор Добсон, – спрашиваю, – есть ли четко сформулированные принципы, на которых зиждется работа Центра?
– Да. Их всего четыре. Первый: величайшая ценность семьи – дети. Иметь детей и воспитывать их – самое большое счастье. Второй: брак должен быть вечным. Развод – величайшее зло. Третий: ценность человеческой личности абсолютно не зависит от успехов и достижений этой личности. Каждый человек, какова бы ни была его общественная значимость, в равной степени достоин внимания и уважения. Четвертый: смысл жизни в том, чтобы служить Богу. А это, в первую очередь, значит любить друг друга, заботиться о другом и помогать ему в его нуждах. Именно таким образом мы прикасаемся к Нему, к Вечности.
Меня интересует несколько важных вопросов. Он выслушивает их очень внимательно и отвечает как опытный проповедник – внятно, просто, отчетливо проговаривая слова.
– Любовь – обязательное условие брака?
– Смотря по тому, что вы называете любовью. Для молодого человека это прелестное романтическое чувство, но и чисто физиологический призыв. Для супруга постарше – это обязательство перед семьей. Это потребность мужа заботиться о жене, и наоборот. Чувства приходят, уходят, опять приходят. Они не могут быть основой брака все время. Главный мотор семейной жизни – это установка, настроенность на постоянство жизни вдвоем. Воля к верности, служение друг другу – вот основа брака.
– Как правильно воспитывать ребенка, как требовать от него добродетелей, которыми подчас сам не обладаешь?
– Мы должны отказаться от цели воспитать ребенка совершенным. Не надо бояться его недостатков. Он – живое существо, он не может быть идеален. Если же вы все-таки будете добиваться своего, попытаетесь воспитать в нем важные для вас свойства, он в конце концов просто взбунтуется против вашего воспитания.
– Почему так велик процент разводов?
– Потому что современная жизнь движется на колоссальных скоростях, да к тому же с ускорением. Супруги в погоне за деньгами тратят на работу больше часов. У них не хватает времени на общение друг с другом и с детьми. А ведь без глубоких, долгих разговоров отношения выхолащиваются, теряют душевность, становятся чисто функциональными. Особенно страдают семьи, в которых работают женщины.
– Значит ли это, что вы против женского труда?
– Я считаю, что до тех пор, пока последний ребенок не пошел в школу, мать работать не должна. Ведь на это нужно не больше 12–15 лет. Не такая уж большая жертва.
– Но если женщина имеет высокую квалификацию, для нее это срок огромный. Она утратит за это время все знания, навыки, она отстанет от современных требований в своей профессии. Да и потом, предположим оптимальный вариант: последний, третий ребенок родился, когда ей было 30–35 лет, это значит, что она выйдет на рынок труда к 45–50 годам. Какая же тут карьера?
– Ну, это ее право сделать выбор – карьера или дети.
И вот тут я пересказываю своему собеседнику события в Вашингтоне, когда студенты протестовали против запрета на аборт. Спокойный и доброжелательный Джеймс Добсон начинает волноваться.
– Аборт – это преступление, – говорит он, – и не перед обществом – перед Богом. Ведь именно Он дал миру новую жизнь. Такова была Его воля. Женщина, решившая этой воле противиться, – грешница. Но, кроме того, это еще и криминал в прямом смысле слова. Говорить про эмбрион, что он еще не человек – невежество. В тот момент, когда клетка оплодотворила другую клетку, уже произошел священный акт появления Будущего Человека. Лишить его жизни во чреве матери или потом – значения не имеет. Это все равно убийство. Оно должно быть подсудно.
– А если беременность, положим, результат изнасилования?
– Все равно, – отвечает доктор Добсон. – В моей практике, кстати, была одна такая история.
И он подробно рассказывает мне этот случай. Девочка из бедной негритянской семьи была отличницей в школе. Она мечтала получить хорошее образование, хорошую работу, вырваться из бедности. Однако судьба распорядилась иначе. Однажды, ей было тогда 15 лет, она засиделась в классе дотемна. Школьный автобус уже ушел. И она пошла пешком пять миль, около семи километров.
Через полтора часа она была на окраине своего поселка и уже видела огоньки в окнах домов. В это время на нее набросились трое подростков и изнасиловали. Родителям она ничего не сказала, она их очень боялась. А через некоторое время она узнала, что беременна.
– Она пришла ко мне за тем, чтобы я посоветовал, как ей сделать аборт. Денег у нее на это не было, – рассказывал доктор Добсон. – Мы беседовали долго. Она дрожала, говорила, что боится родителей, что хотела бы в будущем родить в законном браке – но кто же теперь на ней женится? И главное, она хочет учиться, приобрести какую-нибудь достойную профессию. Но я обяснил ей, какой грех она возьмет на душу, если пойдет на операцию. Я предложил ей другое – вместо того, чтобы убивать живую жизнь, родить ребенка. А потом отдать его приемным родителям. Благо желающих усыновить детей в Америке очень много.
Дальше события складывались так. Девочка рассказала обо всем родителям, те ей не поверили, побили ее и выгнали из дома. Она нашла приют в Доме для обиженных женщин, есть такой в Центре, как и во многих других городах страны. Там она родила. По сценарию Добсона, дальше она должна была стать свободной и вернуться домой и в школу. Однако доктор все-таки мужчина и, возможно, не очень хорошо знаком с женской психологией. Когда девочка увидела завернутое в пеленки существо, так сильно похожее на нее… Когда она приложила его к груди, и он благодарно зачмокал… Словом, когда она ощутила себя матерью, неразрывно связанной с этим младенцем, она отказалась отдавать его кому бы то ни было. С большим трудом доктору Добсону удалось уговорить родителей взять ее домой. Да, говорит он, ее, видимо, никто не возьмет замуж: в этом комьюнити суровые законы морали. Да, она вряд ли сумеет окончить школу, а если и окончит, то дальше учиться ей будет трудно: надо зарабатывать деньги на жизнь. И уж, конечно, не высококвалифицированным и высокооплачиваемым трудом. Да, пусть ее мечтам не суждено сбыться. Но она нашла свое счастье в материнстве, – резюмировал доктор Добсон.
– А как в России обстоит с искусственным прерыванием беременности? Кто принимает решение об операции?
– Беременная женщина, кто же еще? – удивилась я.
Наступила мертвая тишина.
– Ну конечно, она предварительно советуется с мужем, – попыталась я попасть в нужную ноту.
Аудитория, наконец, проявила признаки жизни.
После лекции ко мне подошла та самая робкая девочка.
– Понимаете, – сказала она, – в нашем штате аборт считается криминалом.
– Не только в нашем, в большинстве штатов Америки, – поддержала ее подруга.
Через неделю мне предстояло выступать в университете Джорджа Вашингтона, в столице США. Шерон Волчик, в то время заведующая кафедрой женских исследований университета, предупредила:
– Слушай, если там будут вопросы об абортах, будь осторожна.
– Да, я знаю, – гордая своим опытом в Уитоне, сказала я. – Надо сказать, что я лично – против.
– Что-о? – она всплеснула руками. – Ни в коем случае! Прослывешь ретроградкой. Ведь завтра эти студенты выходят к Белому дому с демонстрацией в защиту свободы аборта.
Так я узнала о существовании этой борьбы: противников и сторонников искусственного прерывания беременности. Замечу, что первых намного больше, и они значительно активнее. В то время, когда я выступала перед студентами, газеты облетела информация о марше-протесте жителей одного небольшого городка на юге страны. Участники этой демонстрации прошли мимо дома, где жил и работал хирург-гинеколог. Стало известно, что он соглашается делать аборты. Разумеется, легально, разумеется, по лицензии. Но все равно работа эта очень опасная – красная тряпка для общественного мнения, категорически настроенного против абортов.
Демонстрацию возглавляли активисты пресвитерианской церкви. Но среди ее участников, довольно многочисленных и очень агрессивных, были приверженцы самых разных вероисповеданий. В том числе и не очень глубоко религиозные горожане.
Вечером по телевидению можно было видеть отдельные сцены этого акта общественного возмущения. Доктор в это время был дома один. Он вышел на звонок, и на него набросилось сразу несколько демонстрантов. Его вытолкали на улицу и побили. Горожане, наблюдавшие заварушку из окон, звать работников правосудия не спешили. Полицию вызвали журналисты телевидения.
Протесты студентов университета Дж. Вашингтона были куда менее агрессивными. Хотя, возможно, и не менее эмоциональными. Вот некоторые выдержки из выступлений:
– Почему я не могу сама решить, пришло мне время стать матерью или нет? – говорила одна студентка.
– Моей подруге угрожала смерть в результате родов, – рассказывала вторая, – она хотела сделать аборт. Но давление общественного мнения было так велико, что она все-таки решила рожать и – умерла.
– Да и вообще, почему здоровье и благополучие женщины менее важно, чем жизнь неродившегося плода? – спрашивала третья.
Тут на трибуну вышел мужчина средних лет:
– Но ведь и для здоровья матери аборт совсем не безвреден, – сказал он. – Если он первый, дело может вообще обернуться бесплодием в будущем. Запрет абортов – это как раз и есть забота о будущем женщины.
– Да почему о моем будущем должен заботиться кто-то другой? Если я не хочу рожать, не будучи в законном браке, или для меня важнее сейчас учеба, чем нежелательное материнство, или, наконец, если нам с мужем просто не по средствам заводить сейчас ребенка… Разве это не наше личное дело – какое решение принимать? Почему знакомые, соседи, пастор – все, кто составляет общественное мнение, оказывают на нас давление? Психологически это очень тяжело, это трудно вынести.
Тема эта всплыла у меня в разговоре с президентом организации «Focus on the family» (Семья в центре внимания) в далеком от Вашингтона Денвере, столице штата Колорадо. Имя христианского проповедника Джеймса Добсона, возможно, знакомо кому-то из читателей. Дважды вел он на «Радио России» по утрам передачи на семейные темы. В Колорадо расположился его Семейный центр, куда он меня пригласил, поскольку еще в Москве ему сказали, что я интересуюсь проблемами семьи. Центр, где, по американским меркам, число сотрудников должно быть минимальным, поразил меня прежде всего многочисленностью своего персонала. Вместе с волонтерами, то есть людьми, работающими бесплатно, там трудилось около тысячи человек. Было и свое издательство, выпускавшее книги, семь журналов: для родителей, женщин, детей, подростков.
Сам Джеймс Добсон – фигура значительная. В общении он очень обаятелен – приветлив, открыт. Покоряет его манера вслушиваться в слова собеседника. С первых же слов беседы я подпадаю под его влияние. Тем более что почти со всем, что он говорит, трудно не согласиться.
– Доктор Добсон, – спрашиваю, – есть ли четко сформулированные принципы, на которых зиждется работа Центра?
– Да. Их всего четыре. Первый: величайшая ценность семьи – дети. Иметь детей и воспитывать их – самое большое счастье. Второй: брак должен быть вечным. Развод – величайшее зло. Третий: ценность человеческой личности абсолютно не зависит от успехов и достижений этой личности. Каждый человек, какова бы ни была его общественная значимость, в равной степени достоин внимания и уважения. Четвертый: смысл жизни в том, чтобы служить Богу. А это, в первую очередь, значит любить друг друга, заботиться о другом и помогать ему в его нуждах. Именно таким образом мы прикасаемся к Нему, к Вечности.
Меня интересует несколько важных вопросов. Он выслушивает их очень внимательно и отвечает как опытный проповедник – внятно, просто, отчетливо проговаривая слова.
– Любовь – обязательное условие брака?
– Смотря по тому, что вы называете любовью. Для молодого человека это прелестное романтическое чувство, но и чисто физиологический призыв. Для супруга постарше – это обязательство перед семьей. Это потребность мужа заботиться о жене, и наоборот. Чувства приходят, уходят, опять приходят. Они не могут быть основой брака все время. Главный мотор семейной жизни – это установка, настроенность на постоянство жизни вдвоем. Воля к верности, служение друг другу – вот основа брака.
– Как правильно воспитывать ребенка, как требовать от него добродетелей, которыми подчас сам не обладаешь?
– Мы должны отказаться от цели воспитать ребенка совершенным. Не надо бояться его недостатков. Он – живое существо, он не может быть идеален. Если же вы все-таки будете добиваться своего, попытаетесь воспитать в нем важные для вас свойства, он в конце концов просто взбунтуется против вашего воспитания.
– Почему так велик процент разводов?
– Потому что современная жизнь движется на колоссальных скоростях, да к тому же с ускорением. Супруги в погоне за деньгами тратят на работу больше часов. У них не хватает времени на общение друг с другом и с детьми. А ведь без глубоких, долгих разговоров отношения выхолащиваются, теряют душевность, становятся чисто функциональными. Особенно страдают семьи, в которых работают женщины.
– Значит ли это, что вы против женского труда?
– Я считаю, что до тех пор, пока последний ребенок не пошел в школу, мать работать не должна. Ведь на это нужно не больше 12–15 лет. Не такая уж большая жертва.
– Но если женщина имеет высокую квалификацию, для нее это срок огромный. Она утратит за это время все знания, навыки, она отстанет от современных требований в своей профессии. Да и потом, предположим оптимальный вариант: последний, третий ребенок родился, когда ей было 30–35 лет, это значит, что она выйдет на рынок труда к 45–50 годам. Какая же тут карьера?
– Ну, это ее право сделать выбор – карьера или дети.
И вот тут я пересказываю своему собеседнику события в Вашингтоне, когда студенты протестовали против запрета на аборт. Спокойный и доброжелательный Джеймс Добсон начинает волноваться.
– Аборт – это преступление, – говорит он, – и не перед обществом – перед Богом. Ведь именно Он дал миру новую жизнь. Такова была Его воля. Женщина, решившая этой воле противиться, – грешница. Но, кроме того, это еще и криминал в прямом смысле слова. Говорить про эмбрион, что он еще не человек – невежество. В тот момент, когда клетка оплодотворила другую клетку, уже произошел священный акт появления Будущего Человека. Лишить его жизни во чреве матери или потом – значения не имеет. Это все равно убийство. Оно должно быть подсудно.
– А если беременность, положим, результат изнасилования?
– Все равно, – отвечает доктор Добсон. – В моей практике, кстати, была одна такая история.
И он подробно рассказывает мне этот случай. Девочка из бедной негритянской семьи была отличницей в школе. Она мечтала получить хорошее образование, хорошую работу, вырваться из бедности. Однако судьба распорядилась иначе. Однажды, ей было тогда 15 лет, она засиделась в классе дотемна. Школьный автобус уже ушел. И она пошла пешком пять миль, около семи километров.
Через полтора часа она была на окраине своего поселка и уже видела огоньки в окнах домов. В это время на нее набросились трое подростков и изнасиловали. Родителям она ничего не сказала, она их очень боялась. А через некоторое время она узнала, что беременна.
– Она пришла ко мне за тем, чтобы я посоветовал, как ей сделать аборт. Денег у нее на это не было, – рассказывал доктор Добсон. – Мы беседовали долго. Она дрожала, говорила, что боится родителей, что хотела бы в будущем родить в законном браке – но кто же теперь на ней женится? И главное, она хочет учиться, приобрести какую-нибудь достойную профессию. Но я обяснил ей, какой грех она возьмет на душу, если пойдет на операцию. Я предложил ей другое – вместо того, чтобы убивать живую жизнь, родить ребенка. А потом отдать его приемным родителям. Благо желающих усыновить детей в Америке очень много.
Дальше события складывались так. Девочка рассказала обо всем родителям, те ей не поверили, побили ее и выгнали из дома. Она нашла приют в Доме для обиженных женщин, есть такой в Центре, как и во многих других городах страны. Там она родила. По сценарию Добсона, дальше она должна была стать свободной и вернуться домой и в школу. Однако доктор все-таки мужчина и, возможно, не очень хорошо знаком с женской психологией. Когда девочка увидела завернутое в пеленки существо, так сильно похожее на нее… Когда она приложила его к груди, и он благодарно зачмокал… Словом, когда она ощутила себя матерью, неразрывно связанной с этим младенцем, она отказалась отдавать его кому бы то ни было. С большим трудом доктору Добсону удалось уговорить родителей взять ее домой. Да, говорит он, ее, видимо, никто не возьмет замуж: в этом комьюнити суровые законы морали. Да, она вряд ли сумеет окончить школу, а если и окончит, то дальше учиться ей будет трудно: надо зарабатывать деньги на жизнь. И уж, конечно, не высококвалифицированным и высокооплачиваемым трудом. Да, пусть ее мечтам не суждено сбыться. Но она нашла свое счастье в материнстве, – резюмировал доктор Добсон.