– А может быть, подозрение падет и на меня, – всхлипнула Брунгильда.
– Или на меня, – скорбно подхватила Мура, уставившись на узенькую, темнее общего фона, кромку карты.
– Что за черт! – вспылил профессор. – Я ничего не понимаю в происходящем! Чем вы здесь занимались в мое отсутствие?
– Ты только не волнуйся, Николай Николаевич, не волнуйся, – пришла на помощь дочерям Елизавета Викентьевна, к ее лбу и щекам постепенно возвращался матово-розовый цвет, – я сейчас тебе все объясню... В пасхальную ночь наши девочки с Климом Кирилловичем и еще несколькими спутниками побывали в мастерской известного художника Романа Закряжного.
– Это еще кто такой? – сдвинул брови профессор.
– Живописец, портретист, – с готовностью пояснила его супруга, направляясь к дивану и уводя мужа за собой, подальше от злополучной карты. – Там еще были фрейлина Вдовствующей Императрицы в сопровождении бабушки и дедушки, чиновник Дмитрий Андреевич Формозов, страховой агент Модест Багулин и мистер Стрейсноу.
– Кто-кто? – спросил профессор, нависая над женой, которая, напряженно приподняв голову, присела на диван. – Не расслышал.
– Понимаешь, это наш английский гость, достойный человек, баронет, очень хотел с тобой встретиться. Ну и он очень похож на Петра Первого.
Елизавета Викентьевна мужественно взяла на себя трудную миссию и подробно рассказала профессору о событиях, происшедших в его отсутствие.
В гостиной повисло тягостное молчание.
– Хорошенькое дельце, – сурово изрек отец семейства, – мои любимые дочери по ночам ходят на квартиру к дерзкому убийце...
Девушки виновато молчали, Клим Кириллович потупил голову. Полина Тихоновна аккуратно опустила саквояж на пол, рядом со стулом, на котором сидела.
– Но это оставим. Пока, – подчеркнул со значением Муромцев. – А почему же теперь Клим Кириллович думает, что его обвинят в убийстве этой вышивальщицы?
– Понимаете, дорогой Николай Николаевич, – вступила вместо понурого племянника Полина Тихоновна, – убийцей мог быть не только художник, но и человек, который заказывал жертве вышивку на холсте. Карл Иваныч думал сначала, что это пелена к образу благоверного святого князя Дмитрия Донского... Все очень странно, – затараторила Полина Тихоновна.
Профессор посмотрел на доктора.
– Не лучше ли самолично явиться к следователю с этой самой картой и отвести от себя подозрения? – неуверенно предложил он.
– Боюсь, это сильно попортит мою репутацию, – замялся доктор Коровкин, – я влип еще в одну неприятную историю.
– О чем вы говорите? – холодно поинтересовался профессор.
– Не имею права разглашать, – покраснел доктор, – чтобы не вызывать паники в народе. Но городу грозит катастрофа. – Помолчав, он решился: – Я, как друг вашего семейства, обязан вас предупредить: во время моей поездки в Чумной форт кто-то похитил пробирку с чумными бациллами. Меня допрашивали.
Доктор засуетился, бросился к роялю, схватил разложенный холст и пытался его сложить, чтобы засунуть в саквояж.
– Не надо, милый Клим Кириллович, – остановила его Мура, – не торопитесь. Карту никто искать не будет. Ручаюсь вам.
– Это почему же? – ехидно поинтересовался профессор.
Мура выдержала паузу.
– Потому что там, в Екатерингофском дворце, уже висит на стене копия, из-за которой убили вышивальщицу Аглаю Фомину.
– И убил ее господин Холомков? – с надеждой спросил доктор Коровкин.
– Не знаю, – покраснела Мура, – но он мог быть причастен к убийству.
– А зачем ему надо было менять оригинал на копию? – спросила Елизавета Викен-тьевна. – Я помню его, приятный молодой человек.
– Все просто, – буркнул Николай Николаевич, – хотел выручить деньги за раритет, заменив его фальшивкой.
– Нет, все обстоит гораздо хуже! – строго возразила его младшая дочь. – Он хотел уничтожить подлинную карту императора Петра Великого, хоть, возможно, тот и не был законным императором.
– Довольно о пустяках, не сводите меня с ума вашими домыслами, – прервал ее отец. – Вещи, за которые можно выручить неплохой капиталец, не уничтожаются.
– Ты не понимаешь, папа! – воскликнула Мура. – Дело не в деньгах, а в решениях Международного исторического конгресса, который недавно прошел в Риме. Там было велено писать историю по единому плану.
– Ну и что? – пожал плечами профессор. – Каждая научная дисциплина имеет единый план развития.
– А как же Александр Македонский на Амуре, пищаль? – Мура ткнула пальчиком в надпись на карте. – Это не сходится с общим планом!
Профессор задумался. Прошла тягостная минута.
– Нет, все-таки в химической науке больше порядка и осмысленности, чем в исторической, – заметил он, – люди делают полезное дело. Коллеги из Мюнхенского университета сказали мне, что получили прекрасное снотворное барбитал. Жаль, не попросил у них по дружбе грамм-другой...
– Кстати, дорогой, – встрепенулась Елизавета Викентьевна, – коли уж мы дошли до химических проблем. Скажи мне, не купишь ли ты для своей лаборатории грамм-другой радия?
Резкий звонок в прихожей заставил побледнеть всех собравшихся в гостиной квартиры профессора Муромцева.
– Полиция! – выдохнул доктор Коров-кин. – Что делать?
– Срочно прячьте эту несчастную карту... быстрее, – бросилась к роялю Мура.
– Вместе с саквояжем? – бормотал доктор, вдвоем с девушкой запихивая кое-как сложенный холст в кожаный зев. – Но куда?
– В каминный дымоход, – подсказала Полина Тихоновна.
– Под крышку рояля! – выпалила Брун-гильда.
– Довольно! – прервал дамские фантазии профессор. – Сидите смирно. Не суетитесь. Авось пронесет. Мы ни в чем не виноваты. Нам нечего скрывать. Следствие разберется.
Клим Кириллович опустился на стул, оставив закрытый саквояж с опасным содержимым на рояле, Мура присела поближе к сестре.
Дверь из прихожей приоткрылась и, отодвинув тяжелую зеленую портьеру, на пороге появилась суровая Глафира.
– Господин Багулин, страховой агент товарищества «Саламандра», – сообщила она. – Прикажете принять?
– Зови, – велел профессор. – Это всяко лучше, чем полиция.
Маленькое общество в гостиной с облегчением вздохнуло.
– Имею честь представиться, – раздался голос с порога гостиной, – Модест Макарович Багулин, лучший страховой агент Санкт-Петербурга.
Облаченный в мешковатый пиджак и полосатую рубашку, ворот которой у горла стягивал объемный галстук отвратительного розового цвета, румяный толстячок улыбался, переводя взгляд с Муры на Брунгильду и на всех остальных... Его глаза скользнули по стенам, обитым узорчатой темно-зеленой тканью, по картинам в золоченых рамах, потом обследовали этажерки, полочки, столики, заставленные фарфоровыми и бронзовыми безделушками. Наконец он сделал шажок вперед и робко протянул розовую пухлую ручку:
– Если я не ошибаюсь, профессор Муромцев?
– Совершенно верно, – пожал руку агента вставший ему навстречу профессор. – Чем обязаны?
– Простите, что нарушил ваш покой, – заулыбался Багулин, – да уж такая планида у меня – бегаю по городу, устали не знаю. События последних дней на пользу мне пошли – народец-то напуганный пожарами охотно полисы оформляет. Вот даже Роман Закряжный свое полотно застраховал, отпущен следователем на свободу.
– Так, значит, Карл Иваныч больше не подозревает его в убийстве Аглаи Фоминой? – насторожилась Мура.
– Нет, уважаемая Мария Николаевна, не подозревает, – сказал агент и подмигнул ей. – Нижайше прошу меня простить, но есть у меня вопросец небольшой. Позволите?
Недовольный профессор представил неожиданному гостю свою супругу и Полину Тихоновну, после чего подвинул ему стул, а сам с удобством расположился в своем любимом кресле.
– Я вот хотел полюбопытствовать, не вызывал ли барышень на допрос господин следователь? – Лицо агента излучало благодушие.
– Нет, не вызывал, – разомкнула уста Брунгильда. – А что?
– Искусство следствия ныне вышло на необозримые высоты, – пролепетал агент, – есть совершенно удивительные методы.
– А вы, любезнейший, уже побывали на допросе? – прервал его профессор.
– Так точно, уважаемый господин Муромцев, об этом и говорю. Сдал отпечатки ног. – Гость приподнял обтянутую штиблетом правую ступню и слегка помотал ею в воздухе. – Потому что господин Вирхов ищет отпечатки маленькой ступни, как у меня или мистера Стрейсноу, – ну, в общем, почти девичьей. Я и подумал, что он может, извините за дерзость, и ваши ножки в картотеку потребовать.
– Но мои дочери, надеюсь, не ходили в Аничковом дворце босиком? – Профессор поднял бровь и сердито посмотрел на Брунгильду и Муру.
– Так чего же вы хотите, господин Багулин? – вмешалась Елизавета Викентьевна.
– Я... я... вообще-то хотел выяснить, где скрывается мистер Стрейсноу?
– А зачем он вам нужен, Модест Макарович? – сурово спросила Брунгильда.
– Да ведь ножка-то у него тоже маленькая, – смущенно признался агент. – И Карл Иваныч сожалел, что не получил ее отпечатка... А вообще-то причина моего посещения совершенно иная...
– Вы собираетесь предложить нам стать клиентами «Саламандры»? – полюбопытствовал профессор.
– Если есть опасность для вашей жизни или имущества, всегда готов оформить полис, – живо отозвался агент. – Нет ли у вас на службе ценностей, которые могут похитить?
– Как же, есть, – согласился Муромцев, – недавно новое оборудование в Германии закупили. Плавильные печи, холодильные установки...
– А радий? Радий? – напомнила Елизавета Викентьевна. – Не украдут ли его? Ведь он стоит восемьдесят пять тысяч!
– Откуда в моей лаборатории радий? – вскинулся профессор.
– Но Ипполит говорил, что ведет переговоры о покупке...
– Он шутил, – оборвал ее профессор.
– Господин профессор, я понял, – вмешался Модест, – и надеюсь, что вы обратитесь именно в наше товарищество «Саламандра», когда в вашей лаборатории появится такая ценность.
Он встал и обернулся к доктору Коровкину:
– А вот господин доктор, думаю, застраховаться не откажется, – агент подмигнул Климу Кирилловичу и кивнул на саквояж, – чтобы избежать неприятностей.
– Я п-п-под-думаю, – доктор Коровкин начал заикаться от волнения.
– Когда по городу разгуливают призраки, – приятно улыбнулся дамам Багулин и перевел взгляд на доктора Коровкина, – всякое может случиться. Вот заглянул я сегодня на фотовыставку в Пассаже, а там – каких только чудес нет! Скоро придумают такие объективы, что и фотографии привидений будем делать... Я даже сходил к гостинице Лихачева, понимаете, доктор?
– Нет, не понимаю, – прошелестел Клим Кириллович.
– Ну как же, думал, авось увижу там мистера Стрейсноу, ожившего призрака, пожалуй, убившего Аглаю...
– Сэр Чарльз не призрак, а живой человек, – не вытерпела Брунгильда.
– Не спорю, сам руку пожимал, – охотно согласился Багулин, – а вот мадемуазель Багреева так и сказала мне – «Призрак ожил».
При последних словах агент взглянул на доктора и незаметно кивнул на саквояж.
– Боже! Боже мой! – воскликнул Клим Кириллович. – Я же совсем забыл! Я же обещал Екатерине Борисовне приехать на фотовыставку! Я должен немедленно ехать!
– Вот и хорошо, вместе поедем, – улыбнулся Багулин, вставая. – Позвольте уж, я вам помогу.
Он сделал несколько шажков к роялю, и протянул руку к саквояжу. Но доктор ловко сдвинул саквояж поближе к себе.
– Нет-нет, – заторопился Клим Кириллович, – саквояж останется здесь, если, конечно, никто не возражает.
– Я возражаю, я! – вскрикнула Мура. – И никуда вы сейчас не поедете! Господин Багулин может идти, если ему надо. А Клим Кириллович пока останется здесь. Я настаиваю...
– Глафира, проводите гостя, – попросил профессор вызванную колокольчиком горничную и самолично довел агента до дверей гостиной. – Примите уверения в моем почтении.
После ухода Модеста Багулина в гостиной несколько минут царила полная тишина.
– Ну, и что все это значит? – спросил наконец профессор, снова усаживаясь в свое кресло.
– Я должен ехать к мадемуазель Багреевой, – решительно заявил доктор, машинально сжимая ручку саквояжа.
– Вас убьют, как только вы выйдете из дома, – рассердилась Мура. – Как вы не понимаете? Ведь он явно покушался на саквояж с холстом. Его подослали убийцы. У вас в руках вещественное доказательство преступления.
– Я выйду без саквояжа и черным ходом, – попытался успокоить разгневанную барышню Клим Кириллович.
– А если они и там устроили засаду? – наступала Мура.
– Климушка, – осторожно подсказала молчавшая доселе Полина Тихоновна, – а может быть, тебе позвонить мадемуазель Багреевой, прежде чем ехать?
– Хорошо, – помолчав, согласился тот, – я позвоню, вы позволите воспользоваться аппаратом?
– Разумеется, милый Клим Кириллович, разумеется, – закивала Елизавета Викентьевна.
Доктор подошел к аппарату и попросил телефонистку соединить его с квартирой господина Шебеко. Поинтересовавшись здоровьем стариков, Клим Кириллович попросил позвать Екатерину Борисовну.
– Простите, милая Екатерина Борисовна, что не смог сегодня воспользоваться вашим приглашением. Как вам понравилась выставка? Очень понравилась? Приятно слышать. Да, да... разумеется... Всегда к вашим услугам. Завтра утром непременно навещу.
Доктор положил трубку на рычаг.
– Ну что? Что я говорила? Никуда ехать и не надо, она притворялась, – облегченно вздохнула Мура. Правильно?
В гостиную осторожно заглянула Глаша.
– Только что приходил посыльный, передал записку для Брунгильды Николаевны.
– И где она? – бесцеремонно поинтересовался профессор.
Глаша покосилась на старшую профессорскую дочь, губы ее задрожали, она вынула из кармашка фартука сложенный лист бумаги и подала профессору.
Николай Николаевич Муромцев развернул послание и прочел: «I want to see you, I am dying...»
– Что-что? – подалась вперед Полина Тихоновна. – Я по-английски не понимаю...
– Он пишет, – растерянно проговорил профессор, глядя в упор в расширенные глаза Брунгильды, – что он хочет ее видеть, он умирает...
Глава 20
– Или на меня, – скорбно подхватила Мура, уставившись на узенькую, темнее общего фона, кромку карты.
– Что за черт! – вспылил профессор. – Я ничего не понимаю в происходящем! Чем вы здесь занимались в мое отсутствие?
– Ты только не волнуйся, Николай Николаевич, не волнуйся, – пришла на помощь дочерям Елизавета Викентьевна, к ее лбу и щекам постепенно возвращался матово-розовый цвет, – я сейчас тебе все объясню... В пасхальную ночь наши девочки с Климом Кирилловичем и еще несколькими спутниками побывали в мастерской известного художника Романа Закряжного.
– Это еще кто такой? – сдвинул брови профессор.
– Живописец, портретист, – с готовностью пояснила его супруга, направляясь к дивану и уводя мужа за собой, подальше от злополучной карты. – Там еще были фрейлина Вдовствующей Императрицы в сопровождении бабушки и дедушки, чиновник Дмитрий Андреевич Формозов, страховой агент Модест Багулин и мистер Стрейсноу.
– Кто-кто? – спросил профессор, нависая над женой, которая, напряженно приподняв голову, присела на диван. – Не расслышал.
– Понимаешь, это наш английский гость, достойный человек, баронет, очень хотел с тобой встретиться. Ну и он очень похож на Петра Первого.
Елизавета Викентьевна мужественно взяла на себя трудную миссию и подробно рассказала профессору о событиях, происшедших в его отсутствие.
В гостиной повисло тягостное молчание.
– Хорошенькое дельце, – сурово изрек отец семейства, – мои любимые дочери по ночам ходят на квартиру к дерзкому убийце...
Девушки виновато молчали, Клим Кириллович потупил голову. Полина Тихоновна аккуратно опустила саквояж на пол, рядом со стулом, на котором сидела.
– Но это оставим. Пока, – подчеркнул со значением Муромцев. – А почему же теперь Клим Кириллович думает, что его обвинят в убийстве этой вышивальщицы?
– Понимаете, дорогой Николай Николаевич, – вступила вместо понурого племянника Полина Тихоновна, – убийцей мог быть не только художник, но и человек, который заказывал жертве вышивку на холсте. Карл Иваныч думал сначала, что это пелена к образу благоверного святого князя Дмитрия Донского... Все очень странно, – затараторила Полина Тихоновна.
Профессор посмотрел на доктора.
– Не лучше ли самолично явиться к следователю с этой самой картой и отвести от себя подозрения? – неуверенно предложил он.
– Боюсь, это сильно попортит мою репутацию, – замялся доктор Коровкин, – я влип еще в одну неприятную историю.
– О чем вы говорите? – холодно поинтересовался профессор.
– Не имею права разглашать, – покраснел доктор, – чтобы не вызывать паники в народе. Но городу грозит катастрофа. – Помолчав, он решился: – Я, как друг вашего семейства, обязан вас предупредить: во время моей поездки в Чумной форт кто-то похитил пробирку с чумными бациллами. Меня допрашивали.
Доктор засуетился, бросился к роялю, схватил разложенный холст и пытался его сложить, чтобы засунуть в саквояж.
– Не надо, милый Клим Кириллович, – остановила его Мура, – не торопитесь. Карту никто искать не будет. Ручаюсь вам.
– Это почему же? – ехидно поинтересовался профессор.
Мура выдержала паузу.
– Потому что там, в Екатерингофском дворце, уже висит на стене копия, из-за которой убили вышивальщицу Аглаю Фомину.
– И убил ее господин Холомков? – с надеждой спросил доктор Коровкин.
– Не знаю, – покраснела Мура, – но он мог быть причастен к убийству.
– А зачем ему надо было менять оригинал на копию? – спросила Елизавета Викен-тьевна. – Я помню его, приятный молодой человек.
– Все просто, – буркнул Николай Николаевич, – хотел выручить деньги за раритет, заменив его фальшивкой.
– Нет, все обстоит гораздо хуже! – строго возразила его младшая дочь. – Он хотел уничтожить подлинную карту императора Петра Великого, хоть, возможно, тот и не был законным императором.
– Довольно о пустяках, не сводите меня с ума вашими домыслами, – прервал ее отец. – Вещи, за которые можно выручить неплохой капиталец, не уничтожаются.
– Ты не понимаешь, папа! – воскликнула Мура. – Дело не в деньгах, а в решениях Международного исторического конгресса, который недавно прошел в Риме. Там было велено писать историю по единому плану.
– Ну и что? – пожал плечами профессор. – Каждая научная дисциплина имеет единый план развития.
– А как же Александр Македонский на Амуре, пищаль? – Мура ткнула пальчиком в надпись на карте. – Это не сходится с общим планом!
Профессор задумался. Прошла тягостная минута.
– Нет, все-таки в химической науке больше порядка и осмысленности, чем в исторической, – заметил он, – люди делают полезное дело. Коллеги из Мюнхенского университета сказали мне, что получили прекрасное снотворное барбитал. Жаль, не попросил у них по дружбе грамм-другой...
– Кстати, дорогой, – встрепенулась Елизавета Викентьевна, – коли уж мы дошли до химических проблем. Скажи мне, не купишь ли ты для своей лаборатории грамм-другой радия?
Резкий звонок в прихожей заставил побледнеть всех собравшихся в гостиной квартиры профессора Муромцева.
– Полиция! – выдохнул доктор Коров-кин. – Что делать?
– Срочно прячьте эту несчастную карту... быстрее, – бросилась к роялю Мура.
– Вместе с саквояжем? – бормотал доктор, вдвоем с девушкой запихивая кое-как сложенный холст в кожаный зев. – Но куда?
– В каминный дымоход, – подсказала Полина Тихоновна.
– Под крышку рояля! – выпалила Брун-гильда.
– Довольно! – прервал дамские фантазии профессор. – Сидите смирно. Не суетитесь. Авось пронесет. Мы ни в чем не виноваты. Нам нечего скрывать. Следствие разберется.
Клим Кириллович опустился на стул, оставив закрытый саквояж с опасным содержимым на рояле, Мура присела поближе к сестре.
Дверь из прихожей приоткрылась и, отодвинув тяжелую зеленую портьеру, на пороге появилась суровая Глафира.
– Господин Багулин, страховой агент товарищества «Саламандра», – сообщила она. – Прикажете принять?
– Зови, – велел профессор. – Это всяко лучше, чем полиция.
Маленькое общество в гостиной с облегчением вздохнуло.
– Имею честь представиться, – раздался голос с порога гостиной, – Модест Макарович Багулин, лучший страховой агент Санкт-Петербурга.
Облаченный в мешковатый пиджак и полосатую рубашку, ворот которой у горла стягивал объемный галстук отвратительного розового цвета, румяный толстячок улыбался, переводя взгляд с Муры на Брунгильду и на всех остальных... Его глаза скользнули по стенам, обитым узорчатой темно-зеленой тканью, по картинам в золоченых рамах, потом обследовали этажерки, полочки, столики, заставленные фарфоровыми и бронзовыми безделушками. Наконец он сделал шажок вперед и робко протянул розовую пухлую ручку:
– Если я не ошибаюсь, профессор Муромцев?
– Совершенно верно, – пожал руку агента вставший ему навстречу профессор. – Чем обязаны?
– Простите, что нарушил ваш покой, – заулыбался Багулин, – да уж такая планида у меня – бегаю по городу, устали не знаю. События последних дней на пользу мне пошли – народец-то напуганный пожарами охотно полисы оформляет. Вот даже Роман Закряжный свое полотно застраховал, отпущен следователем на свободу.
– Так, значит, Карл Иваныч больше не подозревает его в убийстве Аглаи Фоминой? – насторожилась Мура.
– Нет, уважаемая Мария Николаевна, не подозревает, – сказал агент и подмигнул ей. – Нижайше прошу меня простить, но есть у меня вопросец небольшой. Позволите?
Недовольный профессор представил неожиданному гостю свою супругу и Полину Тихоновну, после чего подвинул ему стул, а сам с удобством расположился в своем любимом кресле.
– Я вот хотел полюбопытствовать, не вызывал ли барышень на допрос господин следователь? – Лицо агента излучало благодушие.
– Нет, не вызывал, – разомкнула уста Брунгильда. – А что?
– Искусство следствия ныне вышло на необозримые высоты, – пролепетал агент, – есть совершенно удивительные методы.
– А вы, любезнейший, уже побывали на допросе? – прервал его профессор.
– Так точно, уважаемый господин Муромцев, об этом и говорю. Сдал отпечатки ног. – Гость приподнял обтянутую штиблетом правую ступню и слегка помотал ею в воздухе. – Потому что господин Вирхов ищет отпечатки маленькой ступни, как у меня или мистера Стрейсноу, – ну, в общем, почти девичьей. Я и подумал, что он может, извините за дерзость, и ваши ножки в картотеку потребовать.
– Но мои дочери, надеюсь, не ходили в Аничковом дворце босиком? – Профессор поднял бровь и сердито посмотрел на Брунгильду и Муру.
– Так чего же вы хотите, господин Багулин? – вмешалась Елизавета Викентьевна.
– Я... я... вообще-то хотел выяснить, где скрывается мистер Стрейсноу?
– А зачем он вам нужен, Модест Макарович? – сурово спросила Брунгильда.
– Да ведь ножка-то у него тоже маленькая, – смущенно признался агент. – И Карл Иваныч сожалел, что не получил ее отпечатка... А вообще-то причина моего посещения совершенно иная...
– Вы собираетесь предложить нам стать клиентами «Саламандры»? – полюбопытствовал профессор.
– Если есть опасность для вашей жизни или имущества, всегда готов оформить полис, – живо отозвался агент. – Нет ли у вас на службе ценностей, которые могут похитить?
– Как же, есть, – согласился Муромцев, – недавно новое оборудование в Германии закупили. Плавильные печи, холодильные установки...
– А радий? Радий? – напомнила Елизавета Викентьевна. – Не украдут ли его? Ведь он стоит восемьдесят пять тысяч!
– Откуда в моей лаборатории радий? – вскинулся профессор.
– Но Ипполит говорил, что ведет переговоры о покупке...
– Он шутил, – оборвал ее профессор.
– Господин профессор, я понял, – вмешался Модест, – и надеюсь, что вы обратитесь именно в наше товарищество «Саламандра», когда в вашей лаборатории появится такая ценность.
Он встал и обернулся к доктору Коровкину:
– А вот господин доктор, думаю, застраховаться не откажется, – агент подмигнул Климу Кирилловичу и кивнул на саквояж, – чтобы избежать неприятностей.
– Я п-п-под-думаю, – доктор Коровкин начал заикаться от волнения.
– Когда по городу разгуливают призраки, – приятно улыбнулся дамам Багулин и перевел взгляд на доктора Коровкина, – всякое может случиться. Вот заглянул я сегодня на фотовыставку в Пассаже, а там – каких только чудес нет! Скоро придумают такие объективы, что и фотографии привидений будем делать... Я даже сходил к гостинице Лихачева, понимаете, доктор?
– Нет, не понимаю, – прошелестел Клим Кириллович.
– Ну как же, думал, авось увижу там мистера Стрейсноу, ожившего призрака, пожалуй, убившего Аглаю...
– Сэр Чарльз не призрак, а живой человек, – не вытерпела Брунгильда.
– Не спорю, сам руку пожимал, – охотно согласился Багулин, – а вот мадемуазель Багреева так и сказала мне – «Призрак ожил».
При последних словах агент взглянул на доктора и незаметно кивнул на саквояж.
– Боже! Боже мой! – воскликнул Клим Кириллович. – Я же совсем забыл! Я же обещал Екатерине Борисовне приехать на фотовыставку! Я должен немедленно ехать!
– Вот и хорошо, вместе поедем, – улыбнулся Багулин, вставая. – Позвольте уж, я вам помогу.
Он сделал несколько шажков к роялю, и протянул руку к саквояжу. Но доктор ловко сдвинул саквояж поближе к себе.
– Нет-нет, – заторопился Клим Кириллович, – саквояж останется здесь, если, конечно, никто не возражает.
– Я возражаю, я! – вскрикнула Мура. – И никуда вы сейчас не поедете! Господин Багулин может идти, если ему надо. А Клим Кириллович пока останется здесь. Я настаиваю...
– Глафира, проводите гостя, – попросил профессор вызванную колокольчиком горничную и самолично довел агента до дверей гостиной. – Примите уверения в моем почтении.
После ухода Модеста Багулина в гостиной несколько минут царила полная тишина.
– Ну, и что все это значит? – спросил наконец профессор, снова усаживаясь в свое кресло.
– Я должен ехать к мадемуазель Багреевой, – решительно заявил доктор, машинально сжимая ручку саквояжа.
– Вас убьют, как только вы выйдете из дома, – рассердилась Мура. – Как вы не понимаете? Ведь он явно покушался на саквояж с холстом. Его подослали убийцы. У вас в руках вещественное доказательство преступления.
– Я выйду без саквояжа и черным ходом, – попытался успокоить разгневанную барышню Клим Кириллович.
– А если они и там устроили засаду? – наступала Мура.
– Климушка, – осторожно подсказала молчавшая доселе Полина Тихоновна, – а может быть, тебе позвонить мадемуазель Багреевой, прежде чем ехать?
– Хорошо, – помолчав, согласился тот, – я позвоню, вы позволите воспользоваться аппаратом?
– Разумеется, милый Клим Кириллович, разумеется, – закивала Елизавета Викентьевна.
Доктор подошел к аппарату и попросил телефонистку соединить его с квартирой господина Шебеко. Поинтересовавшись здоровьем стариков, Клим Кириллович попросил позвать Екатерину Борисовну.
– Простите, милая Екатерина Борисовна, что не смог сегодня воспользоваться вашим приглашением. Как вам понравилась выставка? Очень понравилась? Приятно слышать. Да, да... разумеется... Всегда к вашим услугам. Завтра утром непременно навещу.
Доктор положил трубку на рычаг.
– Ну что? Что я говорила? Никуда ехать и не надо, она притворялась, – облегченно вздохнула Мура. Правильно?
В гостиную осторожно заглянула Глаша.
– Только что приходил посыльный, передал записку для Брунгильды Николаевны.
– И где она? – бесцеремонно поинтересовался профессор.
Глаша покосилась на старшую профессорскую дочь, губы ее задрожали, она вынула из кармашка фартука сложенный лист бумаги и подала профессору.
Николай Николаевич Муромцев развернул послание и прочел: «I want to see you, I am dying...»
– Что-что? – подалась вперед Полина Тихоновна. – Я по-английски не понимаю...
– Он пишет, – растерянно проговорил профессор, глядя в упор в расширенные глаза Брунгильды, – что он хочет ее видеть, он умирает...
Глава 20
«Жить в Петербурге и быть свободным от Петербурга невозможно», – думал следователь Вирхов, входя утром в свой кабинет. Несмотря на то, что спал он в эту ночь мало, настроение у него было превосходное. И не только потому, что благодаря полуобгоревшей бумажке, найденной у камина в Аничковом дворце, ему удалось выяснить имя бесноватой преступницы-поджигательницы. Сегодня утром он, определив дальнейшую последовательность своих действий, с удовольствием побаловался сгущенным молоком «Нестле». «Почему в России не могут наладить подобное производство? Молока-то в стране немерено, – размышлял Карл Иванович, – хорошо еще, что поспеваем в сыске внедрять в практику новейшие достижения западной мысли».
Карл Иванович сел за свой стол и обратился к письмоводителю.
– Есть ли донесения от агентов?
– Так точно, ваше благородие, – охотно откликнулся письмоводитель, – рыщут по следу без устали, стараются... Все доклады у вас на столе сложены. И продолжают поступать.
– Ладно, – кивнул Вирхов, бросив взгляд на солидную стопку папок из плотного синего картона. – А как провел ночь наш художник?
– Спокойно, ваше благородие. Спал, свернувшись калачиком под своей шинелишкой. Иногда молитвы возносил Господу, плакал...
Дверь в кабинет робко приоткрылась, и в щель бочком проскользнул смущенный кандидат Тернов и, вытянув тоненькую шейку, застыл перед Карлом Ивановичем с папкой под мышкой.
– Ну что, господин кандидат, – медленно протянул Вирхов. – Разобрались с пятнышками на мраморной доске камина в Аничковом дворце?
– Так точно, господин Вирхов. – Молодой человек поспешно достал из папки листок бумаги и протянул начальнику.
Карл Иванович принял лист и без всякого интереса повертел его в руках.
– А как вы выполнили мое поручение по выяснению личности босоногой юродивой? – Только хорошо знающий своего начальника письмоводитель мог уловить легкую насмешку на бесстрастном лице опытного следователя.
– Выполнил, Карл Иваныч, побеседовал с прихожанами и священниками. Никто из них не знает такой блаженной. Говорят, после Ксении Петербургской и не появлялось никого похожего...
– А между тем она есть, – с чувством нескрываемого удовлетворения произнес Вирхов, – и зовут ее Клавка. Плохо искал. – Он все-таки позволил себе усмехнуться. – Чему вас только учат в ваших университетах?
– Вы думаете, Клавка – женщина?
– Такой вывод следует из педологической теории профессора Османа, – утер нос юнцу Карл Иванович. – Учиться надо и после университета.
Кандидат стоял, понурившись и сознавая, что кругом виноват.
– Ладно, – смягчился Вирхов, – помогу тебе. Идеи есть?
– Никак нет, господин следователь, – промямлил кандидат.
– А почему? – поднял белесые брови Вирхов. – В сыскном деле всегда должны быть идеи. Учись, пока я жив. Что теперь можно предпринять?
А поскольку кандидат молчал и переминался с ноги на ногу, Вирхов после затянувшейся паузы подвел итог:
– Сейчас, братец, познакомишься с материалами дела, а затем отправишься в желтый дом. Да-да, и не таращь на меня глаза. Блаженная наверняка побывала в приюте скорби... Книжечки регистрационные полистаешь да расспросишь старожилов. Может, и найдешь какую-нибудь Клавку. Понял?
Карл Иванович погрузился в чтение отчетов своих агентов.
Модест Багулин вчера днем присутствовал в конторе страхового товарищества «Саламандра», после пообедал в ресторане «Фортуна» и отправился на фотовыставку в Пассаж. Там увивался вокруг красивой барышни Екатерины Багреевой. Затем Багулин фланировал по Невскому. Подал милостыню нищему Ваньке Попову, побеседовал с ним. Затем свернул к гостинице Лихачева, но заходить в нее не стал. Слонялся по набережной Фонтанки и, похоже, ожидал, что из гостиницы кто-то выйдет. Промучившись на ногах час с небольшим, господин Багулин взял извозчика и поехал на Васильевский. Там, как удалось установить, он посетил квартиру профессора Муромцева, но пробыл у Муромцевых недолго. Затем отправился домой и более никуда не выходил.
Во вторник баронета Ч. Стрейсноу навестили гости – барышня Муромцева и доктор, спустя некоторое время Ч. Стрейсноу покинул гостиницу и отправился к Поцелуеву мосту. Там он свернул под арку, миновал два проходных двора, помедлил около дверей флигеля, потом поднялся на третий этаж, позвонил в квартиру, где, согласно табличке, проживает фельдшер Придворов. Однако через четверть часа оттуда спустился вниз сам хозяин, о чем сообщил дворник. Мистер Стрейсноу не появлялся. Г-н Придворов направился в ближайший сквер, купил на углу улицы у мальчишки «Петербургскую газету», сел на скамейку, рядом с мужчиной в макинтоше, стал читать. Разглядеть мужчину не удалось, через несколько минут неизвестный удалился. Придворов читал газету еще с полчаса, после чего встал и направился домой. До наступления полуночи ни фельдшер, ни мистер Стрейсноу из квартиры не выходили, черного хода там нет. После того, как в окнах квартиры Придворова погас свет, агент провел еще с час в засаде, но понял, что более ничего не дождется. Во время отсутствия баронета коридорный обыскал его номер, ничего подозрительного не обнаружил. Он же сообщил, что наблюдаемый вернулся в гостиницу среди ночи, заперся в своем номере. Всю среду из номера не выходил, посетителям велел говорить, что его нет.
– Что-то фамилия Придворова кажется мне знакомой, – оторвавшись на миг от бумаг, обратился к письмоводителю Вирхов, – не проходил ли по нашей картотеке, справьтесь, голубчик.
Письмоводитель согласно кивнул и отправился выполнять указание. Вирхов продолжил чтение отчетов.
Дмитрий Андреевич Формозов в среду с утра находился в Канцелярии Ведомства Императрицы Марии, затем посетил Мариинский институт для девиц на Кирочной, затем взял извозчика до Мойки, где и отпустил его, прогулялся по набережной до Театральной площади... Оттуда направился в Пассаж на фотовыставку. Несколько погодя вместе с юной девушкой и ее престарелыми спутниками сел в карету, проводил знакомых и отправился на свою казенную квартиру. Свет в его окне горел до полуночи.
– Карл Иваныч! – решился подать голос затихший было над протоколами допросов кандидат. – Могу ли я уже ехать в желтый дом?
– Езжай, братец, езжай, – пробурчал Вирхов. – Чтоб Клавку мне эту из-под земли достал.
Письмоводитель, столкнувшийся в дверях с юным юристом, доложил Вирхову, что Придворов в картотеке не значится.
Карл Иванович потянулся в кресле и спросил:
– Кстати, а где агент, который следил за мистером Стрейсноу?
– Полагаю, продолжает вести наблюдение.
– Странно, – Карл Иванович задумался. – А что делает этот англичанин в районах Мойки? С кем он там общается? Почему остается на ночь? И знают ли барышни Муромцевы о приключениях своего друга?
– Смею обратить ваше внимание, Карл Иваныч, что и в донесениях, куда вы еще не заглядывали, упоминаются эти персоны.
Вирхов взял в руки очередную синюю папку. Доносил агент, следивший за господином Крачковским.
Господин Крачковский вел рассеянный образ жизни: нежился допоздна в постели, наносил визиты дамам, обедал в ресторане «Семирамида», либо один, либо в компании господина Холомкова. Вирхов обратил внимание на сообщение двухдневной давности. Агент доносил, что в тот день в ресторанном кабинете господин Крачковский принимал подрядчика Шмелева с двумя работниками. Его гости покинули ресторан в приподнятом настроении. Объект наблюдения оставил «Семирамиду» полчаса спустя, уже в дверях принял из рук ресторанщика зонт и саквояж, затем отправился в собственный дом господина Холомкова во 2-ой Роте, где пробыл не более часа. Вышел без саквояжа. И взял извозчика до костела святой Екатерины, где выстоял службу, после переговорил со священнослужителем и на том же извозчике вернулся к себе на квартиру. Более ее не покидал.
На странице, помеченной вчерашним днем, Карл Иванович Вирхов с удивлением прочитал: «Заинтересовавшись саквояжем, переданным на моих глазах из одних рук во вторые и третьи, счел необходимым, зная, что господин Крачковский имеет привычку полдня валяться в пуховиках, посвятить это время наблюдению за господином Холомковым».
– Из такого вырастет со временем неплохой сыскарь, – заметил вслух Вирхов, глянув на письмоводителя, – фамилию этого молодца возьмите на заметку.
Вирхов вновь погрузился в чтение.
«Господин Холомков с саквояжем в руках покинул дом, взял извозчика и направился в Екатерингофский парк, оставив коляску у входа во дворец, вошел туда с саквояжем. Чуть позже подъехала еще одна коляска, в которой находились две барышни и молодой человек. Через час объект наблюдения появился на улице в сопровождении вновь прибывших, саквояж уже был в руках у молодого человека. Думаю, это четвертый участник преступного сговора. Из сообщения хранителя музея: барышни – дочери профессора Муромцева, их спутник – доктор Коровкин, цель приезда – осмотр китайских комнат дворца. В настоящее время остальные комнаты для осмотра недоступны, там ведутся противопожарные работы, финансируемые господином Холомковым. Господин Холомков задержался в Екатерингофском дворце, потом сел в поджидавший его экипаж, в тот, что доставил в Екатерингоф доктора Коровкина и барышень, и последовал на квартиру к господину Крачковскому. Вышел из коляски с саквояжем. У Крачковского провел несколько часов. Появился оттуда с саквояжем в руках, явно в дурном расположении духа, со следами гнева на лице. Тут же отправился в „Данон“, где отобедал в одиночестве. После чего немного повеселевший отбыл в Пассаж, на фотовыставку. Пробыл там час. Отправился в свой особняк, откуда более не выходил. Обращаю внимание следствия на то, что г-н Холомков в Екатерингофе обменялся с доктором Коровкиным колясками и саквояжами».
Карл Иванович с силой захлопнул папку, встал из-за стола и взволнованно начал ходить по кабинету.
– Что же получается? – вопрошал он то ли письмоводителя, то ли самого себя. – Получается, что доктор Коровкин каким-то образом связан с Крачковским, которого мы еще недавно подозревали в убийстве мещанки Аглаи Фоминой... Нет, решительно не верю, не может быть! Иначе зачем этот проклятый саквояж, вынесенный поляком из ресторана «Семирамида» и переданный, судя по всему, Холомкову, оказался у доктора?
В голове следователя мелькнула мысль, что Крачковский, не сам, конечно, а с помощью своих подручных, например, подрядчика с работниками, убил Аглаю Фомину и похитил так и не обнаруженные в квартире ее накопления и невыясненный ценный заказ. Возможно, и не пелену, а за что-нибудь другое, и без всяких надписей, придуманных сумасшедшим художником, скорее всего, в горячечном бреду. Хранил похищенное в ресторане «Семирамида», затем передал в саквояже Холомкову, а тот, Коровкину... Но значит, инициатор убийства – доктор Коровкин? Он главный организатор, вдохновитель, изощренный идеолог, разработчик бандитского замысла?
А что? Очень убедительно! Доктор – с саквояжем в руках, как и положено доктору... Никто ни в чем его не заподозрит... А если и милейшая Полина Тихоновна соучастница изощренного преступления? Она женщина остроумная, наблюдательная... Карл Иванович не сдержал непроизвольного стона. Неужели он был таким дураком, что излагал ход дознания преступникам – доктору и его симпатичной тетушке?
Карл Иванович сел за свой стол и обратился к письмоводителю.
– Есть ли донесения от агентов?
– Так точно, ваше благородие, – охотно откликнулся письмоводитель, – рыщут по следу без устали, стараются... Все доклады у вас на столе сложены. И продолжают поступать.
– Ладно, – кивнул Вирхов, бросив взгляд на солидную стопку папок из плотного синего картона. – А как провел ночь наш художник?
– Спокойно, ваше благородие. Спал, свернувшись калачиком под своей шинелишкой. Иногда молитвы возносил Господу, плакал...
Дверь в кабинет робко приоткрылась, и в щель бочком проскользнул смущенный кандидат Тернов и, вытянув тоненькую шейку, застыл перед Карлом Ивановичем с папкой под мышкой.
– Ну что, господин кандидат, – медленно протянул Вирхов. – Разобрались с пятнышками на мраморной доске камина в Аничковом дворце?
– Так точно, господин Вирхов. – Молодой человек поспешно достал из папки листок бумаги и протянул начальнику.
Карл Иванович принял лист и без всякого интереса повертел его в руках.
– А как вы выполнили мое поручение по выяснению личности босоногой юродивой? – Только хорошо знающий своего начальника письмоводитель мог уловить легкую насмешку на бесстрастном лице опытного следователя.
– Выполнил, Карл Иваныч, побеседовал с прихожанами и священниками. Никто из них не знает такой блаженной. Говорят, после Ксении Петербургской и не появлялось никого похожего...
– А между тем она есть, – с чувством нескрываемого удовлетворения произнес Вирхов, – и зовут ее Клавка. Плохо искал. – Он все-таки позволил себе усмехнуться. – Чему вас только учат в ваших университетах?
– Вы думаете, Клавка – женщина?
– Такой вывод следует из педологической теории профессора Османа, – утер нос юнцу Карл Иванович. – Учиться надо и после университета.
Кандидат стоял, понурившись и сознавая, что кругом виноват.
– Ладно, – смягчился Вирхов, – помогу тебе. Идеи есть?
– Никак нет, господин следователь, – промямлил кандидат.
– А почему? – поднял белесые брови Вирхов. – В сыскном деле всегда должны быть идеи. Учись, пока я жив. Что теперь можно предпринять?
А поскольку кандидат молчал и переминался с ноги на ногу, Вирхов после затянувшейся паузы подвел итог:
– Сейчас, братец, познакомишься с материалами дела, а затем отправишься в желтый дом. Да-да, и не таращь на меня глаза. Блаженная наверняка побывала в приюте скорби... Книжечки регистрационные полистаешь да расспросишь старожилов. Может, и найдешь какую-нибудь Клавку. Понял?
Карл Иванович погрузился в чтение отчетов своих агентов.
Модест Багулин вчера днем присутствовал в конторе страхового товарищества «Саламандра», после пообедал в ресторане «Фортуна» и отправился на фотовыставку в Пассаж. Там увивался вокруг красивой барышни Екатерины Багреевой. Затем Багулин фланировал по Невскому. Подал милостыню нищему Ваньке Попову, побеседовал с ним. Затем свернул к гостинице Лихачева, но заходить в нее не стал. Слонялся по набережной Фонтанки и, похоже, ожидал, что из гостиницы кто-то выйдет. Промучившись на ногах час с небольшим, господин Багулин взял извозчика и поехал на Васильевский. Там, как удалось установить, он посетил квартиру профессора Муромцева, но пробыл у Муромцевых недолго. Затем отправился домой и более никуда не выходил.
Во вторник баронета Ч. Стрейсноу навестили гости – барышня Муромцева и доктор, спустя некоторое время Ч. Стрейсноу покинул гостиницу и отправился к Поцелуеву мосту. Там он свернул под арку, миновал два проходных двора, помедлил около дверей флигеля, потом поднялся на третий этаж, позвонил в квартиру, где, согласно табличке, проживает фельдшер Придворов. Однако через четверть часа оттуда спустился вниз сам хозяин, о чем сообщил дворник. Мистер Стрейсноу не появлялся. Г-н Придворов направился в ближайший сквер, купил на углу улицы у мальчишки «Петербургскую газету», сел на скамейку, рядом с мужчиной в макинтоше, стал читать. Разглядеть мужчину не удалось, через несколько минут неизвестный удалился. Придворов читал газету еще с полчаса, после чего встал и направился домой. До наступления полуночи ни фельдшер, ни мистер Стрейсноу из квартиры не выходили, черного хода там нет. После того, как в окнах квартиры Придворова погас свет, агент провел еще с час в засаде, но понял, что более ничего не дождется. Во время отсутствия баронета коридорный обыскал его номер, ничего подозрительного не обнаружил. Он же сообщил, что наблюдаемый вернулся в гостиницу среди ночи, заперся в своем номере. Всю среду из номера не выходил, посетителям велел говорить, что его нет.
– Что-то фамилия Придворова кажется мне знакомой, – оторвавшись на миг от бумаг, обратился к письмоводителю Вирхов, – не проходил ли по нашей картотеке, справьтесь, голубчик.
Письмоводитель согласно кивнул и отправился выполнять указание. Вирхов продолжил чтение отчетов.
Дмитрий Андреевич Формозов в среду с утра находился в Канцелярии Ведомства Императрицы Марии, затем посетил Мариинский институт для девиц на Кирочной, затем взял извозчика до Мойки, где и отпустил его, прогулялся по набережной до Театральной площади... Оттуда направился в Пассаж на фотовыставку. Несколько погодя вместе с юной девушкой и ее престарелыми спутниками сел в карету, проводил знакомых и отправился на свою казенную квартиру. Свет в его окне горел до полуночи.
– Карл Иваныч! – решился подать голос затихший было над протоколами допросов кандидат. – Могу ли я уже ехать в желтый дом?
– Езжай, братец, езжай, – пробурчал Вирхов. – Чтоб Клавку мне эту из-под земли достал.
Письмоводитель, столкнувшийся в дверях с юным юристом, доложил Вирхову, что Придворов в картотеке не значится.
Карл Иванович потянулся в кресле и спросил:
– Кстати, а где агент, который следил за мистером Стрейсноу?
– Полагаю, продолжает вести наблюдение.
– Странно, – Карл Иванович задумался. – А что делает этот англичанин в районах Мойки? С кем он там общается? Почему остается на ночь? И знают ли барышни Муромцевы о приключениях своего друга?
– Смею обратить ваше внимание, Карл Иваныч, что и в донесениях, куда вы еще не заглядывали, упоминаются эти персоны.
Вирхов взял в руки очередную синюю папку. Доносил агент, следивший за господином Крачковским.
Господин Крачковский вел рассеянный образ жизни: нежился допоздна в постели, наносил визиты дамам, обедал в ресторане «Семирамида», либо один, либо в компании господина Холомкова. Вирхов обратил внимание на сообщение двухдневной давности. Агент доносил, что в тот день в ресторанном кабинете господин Крачковский принимал подрядчика Шмелева с двумя работниками. Его гости покинули ресторан в приподнятом настроении. Объект наблюдения оставил «Семирамиду» полчаса спустя, уже в дверях принял из рук ресторанщика зонт и саквояж, затем отправился в собственный дом господина Холомкова во 2-ой Роте, где пробыл не более часа. Вышел без саквояжа. И взял извозчика до костела святой Екатерины, где выстоял службу, после переговорил со священнослужителем и на том же извозчике вернулся к себе на квартиру. Более ее не покидал.
На странице, помеченной вчерашним днем, Карл Иванович Вирхов с удивлением прочитал: «Заинтересовавшись саквояжем, переданным на моих глазах из одних рук во вторые и третьи, счел необходимым, зная, что господин Крачковский имеет привычку полдня валяться в пуховиках, посвятить это время наблюдению за господином Холомковым».
– Из такого вырастет со временем неплохой сыскарь, – заметил вслух Вирхов, глянув на письмоводителя, – фамилию этого молодца возьмите на заметку.
Вирхов вновь погрузился в чтение.
«Господин Холомков с саквояжем в руках покинул дом, взял извозчика и направился в Екатерингофский парк, оставив коляску у входа во дворец, вошел туда с саквояжем. Чуть позже подъехала еще одна коляска, в которой находились две барышни и молодой человек. Через час объект наблюдения появился на улице в сопровождении вновь прибывших, саквояж уже был в руках у молодого человека. Думаю, это четвертый участник преступного сговора. Из сообщения хранителя музея: барышни – дочери профессора Муромцева, их спутник – доктор Коровкин, цель приезда – осмотр китайских комнат дворца. В настоящее время остальные комнаты для осмотра недоступны, там ведутся противопожарные работы, финансируемые господином Холомковым. Господин Холомков задержался в Екатерингофском дворце, потом сел в поджидавший его экипаж, в тот, что доставил в Екатерингоф доктора Коровкина и барышень, и последовал на квартиру к господину Крачковскому. Вышел из коляски с саквояжем. У Крачковского провел несколько часов. Появился оттуда с саквояжем в руках, явно в дурном расположении духа, со следами гнева на лице. Тут же отправился в „Данон“, где отобедал в одиночестве. После чего немного повеселевший отбыл в Пассаж, на фотовыставку. Пробыл там час. Отправился в свой особняк, откуда более не выходил. Обращаю внимание следствия на то, что г-н Холомков в Екатерингофе обменялся с доктором Коровкиным колясками и саквояжами».
Карл Иванович с силой захлопнул папку, встал из-за стола и взволнованно начал ходить по кабинету.
– Что же получается? – вопрошал он то ли письмоводителя, то ли самого себя. – Получается, что доктор Коровкин каким-то образом связан с Крачковским, которого мы еще недавно подозревали в убийстве мещанки Аглаи Фоминой... Нет, решительно не верю, не может быть! Иначе зачем этот проклятый саквояж, вынесенный поляком из ресторана «Семирамида» и переданный, судя по всему, Холомкову, оказался у доктора?
В голове следователя мелькнула мысль, что Крачковский, не сам, конечно, а с помощью своих подручных, например, подрядчика с работниками, убил Аглаю Фомину и похитил так и не обнаруженные в квартире ее накопления и невыясненный ценный заказ. Возможно, и не пелену, а за что-нибудь другое, и без всяких надписей, придуманных сумасшедшим художником, скорее всего, в горячечном бреду. Хранил похищенное в ресторане «Семирамида», затем передал в саквояже Холомкову, а тот, Коровкину... Но значит, инициатор убийства – доктор Коровкин? Он главный организатор, вдохновитель, изощренный идеолог, разработчик бандитского замысла?
А что? Очень убедительно! Доктор – с саквояжем в руках, как и положено доктору... Никто ни в чем его не заподозрит... А если и милейшая Полина Тихоновна соучастница изощренного преступления? Она женщина остроумная, наблюдательная... Карл Иванович не сдержал непроизвольного стона. Неужели он был таким дураком, что излагал ход дознания преступникам – доктору и его симпатичной тетушке?