Илья, конечно, собирался ехать к доктору Коровкину, но прежде решил заглянуть в свой особняк, побыть в уединении. Но дома Илью Холомкова ждал еще один удар.
Сидя за письменным столом в кабинете, он хотел выкурить сигару, выдвинул верхний ящик, где хранилась сигарная коробка, а за ней, в тщательно замаскированном тайничке, стопка фотографий... И покрылся холодным потом... В его отсутствие в его столе кто-то рылся! Он проверил тайник: фотографии весьма фривольного содержания, изготовленные по его заказу одним ловким проходимцем, негативы которых хранились здесь, исчезли... С их помощью он будил дремлющее воображение юных дев. И ведь Катенька Багреева, казалось ему, готова была очутиться в его объятиях, в ситуации, сходной с изображенной на посланной ей фотографии. И с Великим Князем он неплохо придумал – отвел подозрения от себя...
Илья обвел глазами убранство кабинета; на высоком столике, где стояли часы с музыкой, заключенные в корпус из красного дерева, отсутствовала еще недавно красовавшаяся там гипсовая женская ножка, забавный дар Крачковского.
Холомков вызвал прислугу выяснить, кто заходил в дом. Экономка, горничная, кухарка, швейцар, дворник клялись, что никого не впускали, никто и не заезжал. Но Илья Михайлович, слушая их, не верил клятвам. Изнуренный страхами он выгнал вон из кабинета прислугу, открыл бутылку рома и выпил залпом большую рюмку.
Илья Михайлович опасался, что выскользнуть из расставленных сетей ему не удастся ни при каком раскладе. С бутылкой и рюмкой в руке он переместился на мягкий, изготовленный по современной английской моде диван, спинка которого завершалась богато оформленной полкой, где он выставлял подарки влюбленных дам: порой весьма дорогие безделушки, и сам не заметил, как глаза его сомкнулись, голова откинулась на мягкие сафьяновые подушки, и он погрузился в тяжелый глубокий сон... Он не слышал, как выпала из разжавшихся пальцев бутылка, как покатилась по дивану и мягко упала на пушистый ковер, заливая светлый узор...
Это все было вчера; сегодня, проснувшись довольно рано, Илья Михайлович понял, что прямая опасность ему не грозит, и решил ехать к доктору Коровкину. Дома или нет господин Коровкин, затягивать визит к нему нельзя – Крачковский с Ильи шкуру спустит. И так удивительно, что еще не ворвался в дом, – вчера-то Илья в «Семирамиду» не прибыл...
Когда его фаэтон остановился у парадного входа дома по Большой Вельможной, где проживал доктор Коровкин, Илья Михайлович почему-то перекрестился и, спустившись на тротуар, медленно двинулся вперед.
Размеренно, стараясь не сбить дыхание, он поднимался по широкой мраморной лестнице. Оказавшись у двери, рядом с которой висела начищенная медная табличка «Коровкин К. К. Частнопрактикующий врач», Илья Михайлович перекрестился еще раз и нажал на кнопку звонка.
После короткого ожидания в уютной светлой прихожей, освещенной бронзовым светильником с матовым розовым колпаком, прислуга провела разоблачившегося Илью Михайловича в не менее уютную гостиную, где навстречу гостю поднялась с кресла-качалки Полина Тихоновна, случайное и беглое знакомство с которой у Ильи состоялось года два назад.
– Добрый день, дражайшая Полина Тихоновна, – расцвел улыбкой Холомков, – Христос Воскресе.
– Воистину Воскресе.
Пожилая дама улыбнулась, но при этом сделала шаг назад.
– Дома ли уважаемый Клим Кириллович? – спросил, излучая скромную учтивость, гость.
– К сожалению, уехал по вызову, – ответствовала Полина Тихоновна, – да вы проходите, садитесь. Быть может, и я смогу вам чем помочь... – Указав гостю на стул, тетушка Полина расположилась на диване. – Чем обязаны, дорогой Илья Михайлович? – спросила она. – Давненько мы с вами не виделись.
– В этом нет моей вины, обстоятельства превыше нас, – галантно ответил Холомков, обводя взглядом розовато-коричневую гостиную, бесхитростные картины на стенах, столики и этажерки, покрытые белоснежными кружевными салфетками. – А перед вами время бессильно.
Последнюю фразу он произнес автоматически, тысячу раз она слетала с его языка, как пущенная стрела в поисках жертвы.
Полина Тихоновна тщательно скрывала от всех свою симпатию к обаятельному молодому человеку: при прежних встречах с Ильей Михайловичем она подметила у него те незабываемые черточки, жесты, интонации, которые четверть века назад она так любила в предмете своего обожания – гусаре Налетове... И незабвенный гусар говорил многозначительные слова, и стихи читал, и записки слал... а потом вдруг женился на богатой полковничьей вдове...
– Милая Полина Тихоновна, – сказал, выразительно подчеркивая каждое слово, гость, – мы ведь вчера виделись с вашим племянником.
– Да, я знаю, – покорно подтвердила хозяйка, – Клим Кириллович мне рассказывал.
– А не рассказывал ли он вам о том, как мы там случайно обменялись нашими саквояжами?
– Нет, ничего не говорил, – опустила глаза Полина Тихоновна.
– А я чуть со смеху не умер, – улыбнулся Холомков, обнажив белоснежные зубы, которые так и хотелось назвать жемчужными, – приезжаю домой, открываю, смотрю, а там стетоскоп да лекарства...
– Действительно, странно, – натянуто ответила хозяйка, – Клим Кириллович мне ничего не сказал.
– Вот я и привез вам, милая Полина Тихоновна, сокровища вашего племянника, извините великодушно за вторжение. В надежде получить свой.
Холомков выжидательно уставился на явно смущенную пожилую даму.
– Клим Кириллович уехал по вызову. Боюсь, будет конфуз, когда он у ложа больного откроет саквояж и не обнаружит там самого необходимого!
– Так, может быть, я еще могу успеть и спасти его репутацию? – Холомков встал и снова обворожительно улыбнулся. – Далеко ли он уехал?
– Да как вам сказать, – протянула Полина Тихоновна, – не так уж и далеко, в дом тайного советника Шебеко... Но может быть, по пути еще куда заглянул, вполне возможно, что еще и не доехал...
– Так я могу успеть и перехватить его! – воскликнул Холомков. – Будет замечательно, если смогу оказаться полезным такому приятному человеку, как ваш племянник... – Он встал. – Позвольте вашу ручку, мадам.
Опытный глаз Ильи Михайловича уловил, что сидящая перед ним женщина волнуется: это было видно по тому, как учащенно вздымалась ее грудь, обтянутая плотной тканью с трепещущими кружевами, по непроизвольным подрагиваниям губ, отводимым взглядам, легкому румянцу на еще свежей коже.
Полина Тихоновна с некоторой задержкой протянула гостю руку – сквозь тонкую кожу просвечивали голубые жилки, но сама рука была тепла и приятна...
Холомков на секунду придержал ее ладонь, затем медленно склонил свою русую голову и чуть долее приличного задержал прикосновение губ.
– Поспешите, дорогой Илья Михайлович. – Полина Тихоновна смущенно отвела взор от гостя. – И примите мою сердечную благодарность за вашу доброту и заботу.
Илья Михайлович двинулся к выходу и уже за дверью еще раз, с какой-то тайной мыслью во взоре, улыбнулся Полине Тихоновне.
Она дождалась, когда прислуга запрет за гостем дверь, подошла к телефонному аппарату и попросила телефонистку дать квартиру Муромцевых.
– Передайте Николаю Николаевичу, милая Маша, что только что за саквояжем ко мне являлся Илья Холомков. Я звоню в полицию!
Глава 25
Глава 26
Сидя за письменным столом в кабинете, он хотел выкурить сигару, выдвинул верхний ящик, где хранилась сигарная коробка, а за ней, в тщательно замаскированном тайничке, стопка фотографий... И покрылся холодным потом... В его отсутствие в его столе кто-то рылся! Он проверил тайник: фотографии весьма фривольного содержания, изготовленные по его заказу одним ловким проходимцем, негативы которых хранились здесь, исчезли... С их помощью он будил дремлющее воображение юных дев. И ведь Катенька Багреева, казалось ему, готова была очутиться в его объятиях, в ситуации, сходной с изображенной на посланной ей фотографии. И с Великим Князем он неплохо придумал – отвел подозрения от себя...
Илья обвел глазами убранство кабинета; на высоком столике, где стояли часы с музыкой, заключенные в корпус из красного дерева, отсутствовала еще недавно красовавшаяся там гипсовая женская ножка, забавный дар Крачковского.
Холомков вызвал прислугу выяснить, кто заходил в дом. Экономка, горничная, кухарка, швейцар, дворник клялись, что никого не впускали, никто и не заезжал. Но Илья Михайлович, слушая их, не верил клятвам. Изнуренный страхами он выгнал вон из кабинета прислугу, открыл бутылку рома и выпил залпом большую рюмку.
Илья Михайлович опасался, что выскользнуть из расставленных сетей ему не удастся ни при каком раскладе. С бутылкой и рюмкой в руке он переместился на мягкий, изготовленный по современной английской моде диван, спинка которого завершалась богато оформленной полкой, где он выставлял подарки влюбленных дам: порой весьма дорогие безделушки, и сам не заметил, как глаза его сомкнулись, голова откинулась на мягкие сафьяновые подушки, и он погрузился в тяжелый глубокий сон... Он не слышал, как выпала из разжавшихся пальцев бутылка, как покатилась по дивану и мягко упала на пушистый ковер, заливая светлый узор...
Это все было вчера; сегодня, проснувшись довольно рано, Илья Михайлович понял, что прямая опасность ему не грозит, и решил ехать к доктору Коровкину. Дома или нет господин Коровкин, затягивать визит к нему нельзя – Крачковский с Ильи шкуру спустит. И так удивительно, что еще не ворвался в дом, – вчера-то Илья в «Семирамиду» не прибыл...
Когда его фаэтон остановился у парадного входа дома по Большой Вельможной, где проживал доктор Коровкин, Илья Михайлович почему-то перекрестился и, спустившись на тротуар, медленно двинулся вперед.
Размеренно, стараясь не сбить дыхание, он поднимался по широкой мраморной лестнице. Оказавшись у двери, рядом с которой висела начищенная медная табличка «Коровкин К. К. Частнопрактикующий врач», Илья Михайлович перекрестился еще раз и нажал на кнопку звонка.
После короткого ожидания в уютной светлой прихожей, освещенной бронзовым светильником с матовым розовым колпаком, прислуга провела разоблачившегося Илью Михайловича в не менее уютную гостиную, где навстречу гостю поднялась с кресла-качалки Полина Тихоновна, случайное и беглое знакомство с которой у Ильи состоялось года два назад.
– Добрый день, дражайшая Полина Тихоновна, – расцвел улыбкой Холомков, – Христос Воскресе.
– Воистину Воскресе.
Пожилая дама улыбнулась, но при этом сделала шаг назад.
– Дома ли уважаемый Клим Кириллович? – спросил, излучая скромную учтивость, гость.
– К сожалению, уехал по вызову, – ответствовала Полина Тихоновна, – да вы проходите, садитесь. Быть может, и я смогу вам чем помочь... – Указав гостю на стул, тетушка Полина расположилась на диване. – Чем обязаны, дорогой Илья Михайлович? – спросила она. – Давненько мы с вами не виделись.
– В этом нет моей вины, обстоятельства превыше нас, – галантно ответил Холомков, обводя взглядом розовато-коричневую гостиную, бесхитростные картины на стенах, столики и этажерки, покрытые белоснежными кружевными салфетками. – А перед вами время бессильно.
Последнюю фразу он произнес автоматически, тысячу раз она слетала с его языка, как пущенная стрела в поисках жертвы.
Полина Тихоновна тщательно скрывала от всех свою симпатию к обаятельному молодому человеку: при прежних встречах с Ильей Михайловичем она подметила у него те незабываемые черточки, жесты, интонации, которые четверть века назад она так любила в предмете своего обожания – гусаре Налетове... И незабвенный гусар говорил многозначительные слова, и стихи читал, и записки слал... а потом вдруг женился на богатой полковничьей вдове...
– Милая Полина Тихоновна, – сказал, выразительно подчеркивая каждое слово, гость, – мы ведь вчера виделись с вашим племянником.
– Да, я знаю, – покорно подтвердила хозяйка, – Клим Кириллович мне рассказывал.
– А не рассказывал ли он вам о том, как мы там случайно обменялись нашими саквояжами?
– Нет, ничего не говорил, – опустила глаза Полина Тихоновна.
– А я чуть со смеху не умер, – улыбнулся Холомков, обнажив белоснежные зубы, которые так и хотелось назвать жемчужными, – приезжаю домой, открываю, смотрю, а там стетоскоп да лекарства...
– Действительно, странно, – натянуто ответила хозяйка, – Клим Кириллович мне ничего не сказал.
– Вот я и привез вам, милая Полина Тихоновна, сокровища вашего племянника, извините великодушно за вторжение. В надежде получить свой.
Холомков выжидательно уставился на явно смущенную пожилую даму.
– Клим Кириллович уехал по вызову. Боюсь, будет конфуз, когда он у ложа больного откроет саквояж и не обнаружит там самого необходимого!
– Так, может быть, я еще могу успеть и спасти его репутацию? – Холомков встал и снова обворожительно улыбнулся. – Далеко ли он уехал?
– Да как вам сказать, – протянула Полина Тихоновна, – не так уж и далеко, в дом тайного советника Шебеко... Но может быть, по пути еще куда заглянул, вполне возможно, что еще и не доехал...
– Так я могу успеть и перехватить его! – воскликнул Холомков. – Будет замечательно, если смогу оказаться полезным такому приятному человеку, как ваш племянник... – Он встал. – Позвольте вашу ручку, мадам.
Опытный глаз Ильи Михайловича уловил, что сидящая перед ним женщина волнуется: это было видно по тому, как учащенно вздымалась ее грудь, обтянутая плотной тканью с трепещущими кружевами, по непроизвольным подрагиваниям губ, отводимым взглядам, легкому румянцу на еще свежей коже.
Полина Тихоновна с некоторой задержкой протянула гостю руку – сквозь тонкую кожу просвечивали голубые жилки, но сама рука была тепла и приятна...
Холомков на секунду придержал ее ладонь, затем медленно склонил свою русую голову и чуть долее приличного задержал прикосновение губ.
– Поспешите, дорогой Илья Михайлович. – Полина Тихоновна смущенно отвела взор от гостя. – И примите мою сердечную благодарность за вашу доброту и заботу.
Илья Михайлович двинулся к выходу и уже за дверью еще раз, с какой-то тайной мыслью во взоре, улыбнулся Полине Тихоновне.
Она дождалась, когда прислуга запрет за гостем дверь, подошла к телефонному аппарату и попросила телефонистку дать квартиру Муромцевых.
– Передайте Николаю Николаевичу, милая Маша, что только что за саквояжем ко мне являлся Илья Холомков. Я звоню в полицию!
Глава 25
Мария Николаевна Муромцева не стала говорить домочадцам о том, что сообщила ей Полина Тихоновна. Положив трубку, она отвернулась от аппарата и, не моргнув глазом, солгала:
– Звонила Полина Тихоновна, у них все в порядке, просила не беспокоиться.
– Это уже лучше, – профессор посмотрел на младшую дочь, направившуюся в задумчивости к дивану, – ибо позволяет нам сконцентрироваться на одной проблеме. А именно – что нам теперь делать с капсулой?
– Николай Николаевич, – вступила Елизавета Викентьевна, – мне кажется, капсула не случайно изготовлена из свинца и запаяна. Да и у шкатулки стенки и крышка сделаны из мощного слоя свинца. Не кажется ли тебе, что держать дома радий опасно?
– Папа, ты хочешь заявить в полицию о шкатулке? – робко подала голос Мура.
– Даже не знаю, что делать, – нахмурился профессор. – Придется объяснять, откуда она у нас. А если она действительно краденая?
– Ты хочешь сказать, что мистер Стрейсноу банальный вор? – с легким недовольством подняла брови Брунгильда, изучающая перстень с сердоликом, в котором так и не оказалось никакого секрета.
– Да-да, именно это я и хочу сказать, – со сдержанной яростью огрызнулся профессор Муромцев. – Ты же о нем ничего не знаешь. Вполне возможно, что он профессионально занимается кражами в научных лабораториях. Туда кого попало не пускают.
– Нет, невозможно, – оскорблено возразила Брунгильда. – Чарльз человек порядочный. Он принят в обществе, и он не пропустил ни одного моего концерта.
– Не написать ли коллегам в Европу, выяснить, не пропадал ли у них радий? И если пропажа подтвердится, вернуть им украденное? – Профессор размышлял вслух.
– Это было бы наилучшим выходом, – вздохнула его супруга, – но ты говорил, что твердый радий еще не получен. Вероятнее всего, здесь замешаны военные ведомства. Если заведут речь о научном шпионаже, не исключено, что начнут допытываться, не по твоему ли заказу действовал сэр Чарльз.
– Этот вариант меня не устраивает. – Николай Николаевич встал с любимого кресла и заходил по гостиной.
– По-моему, – осторожно предложила Мура, – нужно забрать капсулу, отвезти ее в твою лабораторию и положить в сейф. И начать серию строго засекреченных опытов с радием.
– Но хорошо ли это? – неуверенно возразил профессор, в глубине души благодарный дочери за то, что она высказала вслух его тайную мечту.
– Ты же не крал этот радий, дорогой, – произнесла хорошо понимающая мужа Елизавета Викентьевна, – его подарил Брунгильде умирающий сэр Чарльз. Он подарил ей целое состояние...
– Папочка, ты лучше всех распорядишься этим подарком. – Голос старшей дочери профессора прозвучал умоляюще.
– Хорошо, – подвел черту в разговоре профессор. Он остановился за спинкой своего кресла, сжал ее обеими руками и обвел сумрачным взглядом свое семейство. – Придется, видимо, решиться на этот вариант. Ибо все прочие – гораздо хуже. Забираю шкатулку и везу в лабораторию. Ипполит обрадуется.
– А я, наконец, отправлюсь в консерваторию, – встав, Брунгильда проскользнула к роялю и нежно провела ладонью по аккуратной стопке нот на его крышке, – да займусь своим репертуаром.
– А мне пора показаться на Бестужевских курсах, – решила Мура, – совсем учебу забросила...
Через полчаса в квартире профессора Муромцева остались лишь Елизавета Викентьевна и горничная Глаша.
Напрасно родные жалели Елизавету Викентьевну, уже неделю не выходившую из дому по нездоровью. Последнее время она предпочитала одиночество, потому что у нее появилась своя маленькая тайна, которую она тщательно скрывала от домашних и в которую посвящена была только горничная Глаша.
Вот и теперь, едва муж и дочери ушли, Елизавета Викентьевна устремилась в свою спальню, приоткрыла верхний ящик комодика, куда Николай Николаевич никогда не заглядывал, и из-под аккуратно сложенных в чехольчики перчаток достала замусоленную книжечку в броской обложке. Удобно устроившись на кушетке, она нашла страницу с загнутым уголком и погрузилась в чтение: «...Соблазнитель увлекал свою трепещущую жертву все ближе и ближе к кровати. Он повалил дрожащую от страсти женщину на кровать, сдавил коленом ее грудь и стал срывать бриллиантовое ожерелье.
– Фред, Фред, что ты делаешь? – шептала испуганная леди. – Что ты хочешь делать с моим ожерельем?»
Елизавета Викентьевна вздрогнула, когда услышала, что в дверь кто-то скребется, и с трудом оторвалась от книги. На пороге спальни стояла смущенная Глаша. При виде знакомой книжечки в руках хозяйки, темные глаза на свежем личике девушки заговорщицки заблестели, и она чуть виновато произнесла:
– Там прачка спрашивает, когда стирать будем...
Елизавета Викентьевна тяжело вздохнула, и с минуту подумав, ответила:
– Пусть приходит в следующий вторник. Да собери, Глашенька, гостинец ее детям, яйца крашеные, из булочек что-нибудь.
Как только горничная удалилась супруга петербургского профессора химии, испытывающая непреодолимую и неприличную для интеллигентной дамы склонность к чтению бульварной литературы, снова погрузилась в книгу.
Уже смеркалось, когда Елизавета Викентьевна с сожалением перевернула последнюю страницу увлекательной истории Ната Пинкертона. Она положила книжечку рядом с собой и потянулась к колокольчику – Глаша явилась мгновенно.
– Возьми, дорогая, я прочла ее.
Глаша полистала переданную ей книжечку и выразительно прочитала:
– «В то время, как опытные сыщики и полиция всего Нью-Йорка напрасно старались разыскать убийцу, над этим же делом с неукротимой энергией работала молодая девушка...» А не показалось ли вам, Елизавета Викентьевна, что Мария Николаевна могла бы стать «дикой кошкой российской полиции»? – заметила горничная. – Она тоже сообразительная, энергичная, ловкая, как маленькая Гарриет Болтон Рейд в рассказе «Женщина-сыщик».
– Ты говоришь ерунду, Глаша, – возмутилась оскорбленная мать. – Надеюсь, в России еще не скоро дойдет до того, чтобы сыщиками становились женщины.
Елизавета Викентьевна радовалась, что Мура сейчас на лекции, в теплом зале, рядом с другими курсистками, жадно внимающими рассказу лектора.
Но как всякая мать, она ошибалась – ее младшая дочь не сидела в тепле и безопасности. На курсы Мура и не собиралась, а, едва выйдя из дома, кликнула извозчика и велела ему следовать на Мойку, к дому тайного советника Шебеко. Мура ни минуты не сомневалась, что Клим Кириллович отправился сегодня утром с визитом к несносной фрейлине Багреевой. Мура сердилась и не знала, как бы отвадить милого доктора от бесстыдной шебековской внучки.
Она велела извозчику остановиться невдалеке от ворот садика, в котором уютно расположился трехэтажный красный особняк. Отсюда сквозь решетку ограды и обнаженные ветви деревьев и кустов с едва наметившимися нежными почками ей был хорошо виден парадный подъезд. Времени на раздумья судьба дала ей немного, ибо вскоре появился и Клим Кириллович: он, потрясая саквояжем, бодро шагал по дорожке от парадного крыльца к воротам и, судя по всему, пребывал в превосходном состоянии духа. Издали ей показалась, что на его лице застыла глупая мечтательная улыбка. Никакая опасность ему не угрожала, Холомкова поблизости не было. Она попросила извозчика медленно трогаться с места и, когда поравнялись с воротами, привстала со скамьи и крикнула:
– Доктор Коровкин! Клим Кириллович! – и помахала ему рукой в белой печатке.
Доктор ускорил шаг, дурацкая улыбка счастливого человека исчезла с его знакомого до мельчайшей черточки лица.
– Что вы здесь делаете, Мария Николаевна? – озадаченно спросил он, подходя к коляске.
– Проезжала случайно мимо и увидела вас. – Мура небрежно махнула ручкой и подняла округлый подбородок. – У нас лекции сегодня отменили, решила прокатиться по городу, развеяться... А вы больных навещали?
– Совершенно верно, навещал, – подтвердил доктор и огляделся. – Вы не видите ничего подозрительного? – спросил он шепотом.
– Нет, – тряхнула головкой Мура. – А вас что-то беспокоит?
– Нет, милая Маша, – в уголке его рта обозначилась трогательная ямочка. – Жаль с вами расставаться, но мне надо срочно съездить по одному важному делу.
– Так садитесь в экипаж, я с удовольствием вас довезу, – игриво предложила Мура.
Доктор секунду подумал и, усевшись рядом с барышней, произнес таинственным голосом:
– Если хотите, если никуда не торопитесь, то можете составить мне компанию. Вам, думаю, будет интересно.
– Разумеется, Клим Кириллович, я от интересного никогда не отказываюсь, – улыбнулась Мура, и доктор велел извозчику трогаться.
Они остановились возле безликого здания в четыре этажа.
– Сейчас мы навестим Дмитрия Андреевича Формозова. – Доктор Коровкин подал руку Муре и помог ей сойти на землю.
– Вот как? – удивилась она. – Неужели он заболел?
– Нет, гораздо хуже, – ответил загадочно Клим Кириллович. – Не пугайтесь, я неудачно пошутил.
Они поднялись на третий этаж и позвонили в дверной звонок.
Дмитрий Андреевич Формозов встретил их любезно, под глазами его были заметны круги, свидетельствующие о проведенной без сна ночи.
– Вы страдаете бессонницей? – поинтересовался доктор Коровкин, когда по приглашению хозяина они расселись в казенного вида гостиной.
Дмитрий Андреевич виновато улыбнулся.
– Вообще-то я на здоровье не жалуюсь, но в свете последних событий, видимо, переутомился... Кроме того, много хлопот в связи с возвращением Вдовствующей Императрицы. Она прибывает завтра. И боюсь, будет недовольна всем, что произошло в ее отсутствие.
– Вы боитесь, что следы пожара в Анич-ковом не устранят к моменту прибытия Марии Федоровны? – сочувственно спросила Мура.
– И это тоже. – Он встал со стула и начал ходить из угла в угол. – Если желаете, внесу вас в список тех, кто будет приветствовать Вдовствующую Императрицу на Варшавском вокзале.
– Я бы с удовольствием повидала Императрицу, – Мура обернулась к Климу Кирилловичу, – а вы?
– Только ради вас готов перетерпеть церемониальные мучения, – ответил шутливо доктор.
– Вот и хорошо. – Формозов перестал расхаживать по гостиной и замер около Муры. – И Брунгильду Николаевну пригласите от моего имени.
– Непременно пригласим, – ответил вместо девушки Клим Кириллович, – ей очень понравилось в Аничковом. А тут – весь цвет нации соберется... Кстати, Дмитрий Андреевич, позвольте полюбопытствовать, хорошо ли обеспечена встреча охраной?
– Думаю, и мышь не проскочит. – Формозов настороженно воззрился на доктора. – Вас что-то тревожит?
– Меня не тревожит ничто, – тихо произнес тот, – но вот Екатерина Борисовна, не знаю, насколько оправданны ее опасения, считает, что надо принять повышенные меры предосторожности.
– Да? Она просила вас об этом сообщить?
– Она, – понизил голос Клим Кириллович, – прихворнула, но набирается сил для завтрашней встречи Императрицы. Просила меня заехать к вам и спросить, не думаете ли вы, что преступники способны перейти от поджогов в ее учреждениях – к покушению на Марию Федоровну?
– Звонила Полина Тихоновна, у них все в порядке, просила не беспокоиться.
– Это уже лучше, – профессор посмотрел на младшую дочь, направившуюся в задумчивости к дивану, – ибо позволяет нам сконцентрироваться на одной проблеме. А именно – что нам теперь делать с капсулой?
– Николай Николаевич, – вступила Елизавета Викентьевна, – мне кажется, капсула не случайно изготовлена из свинца и запаяна. Да и у шкатулки стенки и крышка сделаны из мощного слоя свинца. Не кажется ли тебе, что держать дома радий опасно?
– Папа, ты хочешь заявить в полицию о шкатулке? – робко подала голос Мура.
– Даже не знаю, что делать, – нахмурился профессор. – Придется объяснять, откуда она у нас. А если она действительно краденая?
– Ты хочешь сказать, что мистер Стрейсноу банальный вор? – с легким недовольством подняла брови Брунгильда, изучающая перстень с сердоликом, в котором так и не оказалось никакого секрета.
– Да-да, именно это я и хочу сказать, – со сдержанной яростью огрызнулся профессор Муромцев. – Ты же о нем ничего не знаешь. Вполне возможно, что он профессионально занимается кражами в научных лабораториях. Туда кого попало не пускают.
– Нет, невозможно, – оскорблено возразила Брунгильда. – Чарльз человек порядочный. Он принят в обществе, и он не пропустил ни одного моего концерта.
– Не написать ли коллегам в Европу, выяснить, не пропадал ли у них радий? И если пропажа подтвердится, вернуть им украденное? – Профессор размышлял вслух.
– Это было бы наилучшим выходом, – вздохнула его супруга, – но ты говорил, что твердый радий еще не получен. Вероятнее всего, здесь замешаны военные ведомства. Если заведут речь о научном шпионаже, не исключено, что начнут допытываться, не по твоему ли заказу действовал сэр Чарльз.
– Этот вариант меня не устраивает. – Николай Николаевич встал с любимого кресла и заходил по гостиной.
– По-моему, – осторожно предложила Мура, – нужно забрать капсулу, отвезти ее в твою лабораторию и положить в сейф. И начать серию строго засекреченных опытов с радием.
– Но хорошо ли это? – неуверенно возразил профессор, в глубине души благодарный дочери за то, что она высказала вслух его тайную мечту.
– Ты же не крал этот радий, дорогой, – произнесла хорошо понимающая мужа Елизавета Викентьевна, – его подарил Брунгильде умирающий сэр Чарльз. Он подарил ей целое состояние...
– Папочка, ты лучше всех распорядишься этим подарком. – Голос старшей дочери профессора прозвучал умоляюще.
– Хорошо, – подвел черту в разговоре профессор. Он остановился за спинкой своего кресла, сжал ее обеими руками и обвел сумрачным взглядом свое семейство. – Придется, видимо, решиться на этот вариант. Ибо все прочие – гораздо хуже. Забираю шкатулку и везу в лабораторию. Ипполит обрадуется.
– А я, наконец, отправлюсь в консерваторию, – встав, Брунгильда проскользнула к роялю и нежно провела ладонью по аккуратной стопке нот на его крышке, – да займусь своим репертуаром.
– А мне пора показаться на Бестужевских курсах, – решила Мура, – совсем учебу забросила...
Через полчаса в квартире профессора Муромцева остались лишь Елизавета Викентьевна и горничная Глаша.
Напрасно родные жалели Елизавету Викентьевну, уже неделю не выходившую из дому по нездоровью. Последнее время она предпочитала одиночество, потому что у нее появилась своя маленькая тайна, которую она тщательно скрывала от домашних и в которую посвящена была только горничная Глаша.
Вот и теперь, едва муж и дочери ушли, Елизавета Викентьевна устремилась в свою спальню, приоткрыла верхний ящик комодика, куда Николай Николаевич никогда не заглядывал, и из-под аккуратно сложенных в чехольчики перчаток достала замусоленную книжечку в броской обложке. Удобно устроившись на кушетке, она нашла страницу с загнутым уголком и погрузилась в чтение: «...Соблазнитель увлекал свою трепещущую жертву все ближе и ближе к кровати. Он повалил дрожащую от страсти женщину на кровать, сдавил коленом ее грудь и стал срывать бриллиантовое ожерелье.
– Фред, Фред, что ты делаешь? – шептала испуганная леди. – Что ты хочешь делать с моим ожерельем?»
Елизавета Викентьевна вздрогнула, когда услышала, что в дверь кто-то скребется, и с трудом оторвалась от книги. На пороге спальни стояла смущенная Глаша. При виде знакомой книжечки в руках хозяйки, темные глаза на свежем личике девушки заговорщицки заблестели, и она чуть виновато произнесла:
– Там прачка спрашивает, когда стирать будем...
Елизавета Викентьевна тяжело вздохнула, и с минуту подумав, ответила:
– Пусть приходит в следующий вторник. Да собери, Глашенька, гостинец ее детям, яйца крашеные, из булочек что-нибудь.
Как только горничная удалилась супруга петербургского профессора химии, испытывающая непреодолимую и неприличную для интеллигентной дамы склонность к чтению бульварной литературы, снова погрузилась в книгу.
Уже смеркалось, когда Елизавета Викентьевна с сожалением перевернула последнюю страницу увлекательной истории Ната Пинкертона. Она положила книжечку рядом с собой и потянулась к колокольчику – Глаша явилась мгновенно.
– Возьми, дорогая, я прочла ее.
Глаша полистала переданную ей книжечку и выразительно прочитала:
– «В то время, как опытные сыщики и полиция всего Нью-Йорка напрасно старались разыскать убийцу, над этим же делом с неукротимой энергией работала молодая девушка...» А не показалось ли вам, Елизавета Викентьевна, что Мария Николаевна могла бы стать «дикой кошкой российской полиции»? – заметила горничная. – Она тоже сообразительная, энергичная, ловкая, как маленькая Гарриет Болтон Рейд в рассказе «Женщина-сыщик».
– Ты говоришь ерунду, Глаша, – возмутилась оскорбленная мать. – Надеюсь, в России еще не скоро дойдет до того, чтобы сыщиками становились женщины.
Елизавета Викентьевна радовалась, что Мура сейчас на лекции, в теплом зале, рядом с другими курсистками, жадно внимающими рассказу лектора.
Но как всякая мать, она ошибалась – ее младшая дочь не сидела в тепле и безопасности. На курсы Мура и не собиралась, а, едва выйдя из дома, кликнула извозчика и велела ему следовать на Мойку, к дому тайного советника Шебеко. Мура ни минуты не сомневалась, что Клим Кириллович отправился сегодня утром с визитом к несносной фрейлине Багреевой. Мура сердилась и не знала, как бы отвадить милого доктора от бесстыдной шебековской внучки.
Она велела извозчику остановиться невдалеке от ворот садика, в котором уютно расположился трехэтажный красный особняк. Отсюда сквозь решетку ограды и обнаженные ветви деревьев и кустов с едва наметившимися нежными почками ей был хорошо виден парадный подъезд. Времени на раздумья судьба дала ей немного, ибо вскоре появился и Клим Кириллович: он, потрясая саквояжем, бодро шагал по дорожке от парадного крыльца к воротам и, судя по всему, пребывал в превосходном состоянии духа. Издали ей показалась, что на его лице застыла глупая мечтательная улыбка. Никакая опасность ему не угрожала, Холомкова поблизости не было. Она попросила извозчика медленно трогаться с места и, когда поравнялись с воротами, привстала со скамьи и крикнула:
– Доктор Коровкин! Клим Кириллович! – и помахала ему рукой в белой печатке.
Доктор ускорил шаг, дурацкая улыбка счастливого человека исчезла с его знакомого до мельчайшей черточки лица.
– Что вы здесь делаете, Мария Николаевна? – озадаченно спросил он, подходя к коляске.
– Проезжала случайно мимо и увидела вас. – Мура небрежно махнула ручкой и подняла округлый подбородок. – У нас лекции сегодня отменили, решила прокатиться по городу, развеяться... А вы больных навещали?
– Совершенно верно, навещал, – подтвердил доктор и огляделся. – Вы не видите ничего подозрительного? – спросил он шепотом.
– Нет, – тряхнула головкой Мура. – А вас что-то беспокоит?
– Нет, милая Маша, – в уголке его рта обозначилась трогательная ямочка. – Жаль с вами расставаться, но мне надо срочно съездить по одному важному делу.
– Так садитесь в экипаж, я с удовольствием вас довезу, – игриво предложила Мура.
Доктор секунду подумал и, усевшись рядом с барышней, произнес таинственным голосом:
– Если хотите, если никуда не торопитесь, то можете составить мне компанию. Вам, думаю, будет интересно.
– Разумеется, Клим Кириллович, я от интересного никогда не отказываюсь, – улыбнулась Мура, и доктор велел извозчику трогаться.
Они остановились возле безликого здания в четыре этажа.
– Сейчас мы навестим Дмитрия Андреевича Формозова. – Доктор Коровкин подал руку Муре и помог ей сойти на землю.
– Вот как? – удивилась она. – Неужели он заболел?
– Нет, гораздо хуже, – ответил загадочно Клим Кириллович. – Не пугайтесь, я неудачно пошутил.
Они поднялись на третий этаж и позвонили в дверной звонок.
Дмитрий Андреевич Формозов встретил их любезно, под глазами его были заметны круги, свидетельствующие о проведенной без сна ночи.
– Вы страдаете бессонницей? – поинтересовался доктор Коровкин, когда по приглашению хозяина они расселись в казенного вида гостиной.
Дмитрий Андреевич виновато улыбнулся.
– Вообще-то я на здоровье не жалуюсь, но в свете последних событий, видимо, переутомился... Кроме того, много хлопот в связи с возвращением Вдовствующей Императрицы. Она прибывает завтра. И боюсь, будет недовольна всем, что произошло в ее отсутствие.
– Вы боитесь, что следы пожара в Анич-ковом не устранят к моменту прибытия Марии Федоровны? – сочувственно спросила Мура.
– И это тоже. – Он встал со стула и начал ходить из угла в угол. – Если желаете, внесу вас в список тех, кто будет приветствовать Вдовствующую Императрицу на Варшавском вокзале.
– Я бы с удовольствием повидала Императрицу, – Мура обернулась к Климу Кирилловичу, – а вы?
– Только ради вас готов перетерпеть церемониальные мучения, – ответил шутливо доктор.
– Вот и хорошо. – Формозов перестал расхаживать по гостиной и замер около Муры. – И Брунгильду Николаевну пригласите от моего имени.
– Непременно пригласим, – ответил вместо девушки Клим Кириллович, – ей очень понравилось в Аничковом. А тут – весь цвет нации соберется... Кстати, Дмитрий Андреевич, позвольте полюбопытствовать, хорошо ли обеспечена встреча охраной?
– Думаю, и мышь не проскочит. – Формозов настороженно воззрился на доктора. – Вас что-то тревожит?
– Меня не тревожит ничто, – тихо произнес тот, – но вот Екатерина Борисовна, не знаю, насколько оправданны ее опасения, считает, что надо принять повышенные меры предосторожности.
– Да? Она просила вас об этом сообщить?
– Она, – понизил голос Клим Кириллович, – прихворнула, но набирается сил для завтрашней встречи Императрицы. Просила меня заехать к вам и спросить, не думаете ли вы, что преступники способны перейти от поджогов в ее учреждениях – к покушению на Марию Федоровну?
Глава 26
– Стой! – закричал следователь Вирхов кучеру. – Стой!
Они немного не доехали до угла, свернув за который, можно было оказаться на набережной Мойки у дома Шебеко, где, по словам Полины Тихоновны, готовилось убийство. Вирхов проворно соскочил на тротуар, за ним поспешили покинуть коляску его верные соратники.
– Разбиваемся на две группы. Мы с вами, Павел Мироныч, идем по улице по разным сторонам: потом вы выходите на набережную, а я буду двигаться вдоль домов. А остальные пробираются через дворы и появляются перед особняком господина Шебеко с противоположного направления... Всем следить за мной. Как только подам условный знак – дерну себя за ухо! – все, кто может, громко свистят и бегут за мной.
Шустрые петербургские сыщики опытным взглядом прикинули свой маршрут: в этом районе они знали все ходы и выходы. Тернов поспешил вперед, стараясь не упускать из виду начальника.
Неспешным шагом Вирхов свернул за угол. Мирная жизнь на набережной текла своим чередом: спешили обыватели «из простых», под арку ближайшего к особняку Шебеко дома юркнула баба с нехитрым весенним товаром – мороженой клюквой, по торцовой мостовой прогрохотали две пролетки, одна пустая, другая с дамами среднего возраста.
Внимание Карла Ивановича привлек вывернувший из переулка фаэтон с желтыми колесами: обычно легкие коляски появлялись на улицах города ближе к лету. Кожаный складной верх его был поднят и скрывал седока от глаз следователя. Фаэтон остановился невдалеке от ворот, ведущих к особняку Шебеко. Но из экипажа никто не выходил – минуту, другую... Сердце Вирхова забилось учащенно: он понял, что преступник скрывается там, в утробе зловещей коляски. Он шагнул вперед, сокращая дистанцию между собой и фаэтоном, на козлах которого сидел смазливый малый и играл хлыстом из китового уса, оплетенного ремешками.
Карл Иванович осторожно поднес правую руку к мочке уха, и в этот же миг окружающее пространство заполнилось заполошным свистом его агентов. Не желая рисковать жизнью молодых коллег, которые могли бы нарваться на бомбометателя или человека с револьвером, Вирхов первым достиг подозрительного объекта и вскочил на подножку. Он еще успел заметить, как один из его людей схватил под уздцы вороную лошадь, другой рывком стянул грума на землю, как к ним подбежал кандидат Тернов, – но уже понял, что тревога была напрасной.
В глубине фаэтона, развалившись на обитой красной кожей скамье, восседал господин Холомков. Лощеный красавец изумленно приподнял красивые брови и воззрился на представшего перед ним Вирхова.
– В чем дело, ваше благородие? – спросил Холомков, оглаживая лайковые перчатки, туго обтягивающие кисти рук.
– Если не ошибаюсь, господин Холомков? – стараясь преодолеть конфуз, самым суровым тоном спросил запыхавшийся Вирхов.
– Совершенно верно, – ответил владелец фаэтона. – Что случилось?
– Кого вы здесь поджидаете, господин Холомков? – Следователь грозно сдвинул белесые брови. – Извольте отвечать прямо.
– Я? Да в сущности никого, – растерялся Холомков, – дышу воздухом. Даю отдышаться лошади, она у меня еще непривычная к городскому столичному шуму.
– А это что? – Вирхов указал на кожаный саквояж, примостившийся в углу сиденья. – Вы позволите?
Холомков побледнел.
– Разумеется, – забормотал он, – не смею вам препятствовать... Но динамита там нет.
Вирхов пропустил его слова мимо ушей, потянулся за саквояжем, придвинул его ближе к себе и открыл... К его удивлению, саквояж был заполнен медицинскими принадлежностями...
– Откуда это у вас? – сурово спросил он. – Вы занимаетесь врачебной практикой?
– Увы, вещь оказалась у меня случайно, – красавец явно забеспокоился: глаза его забегали, кончик длинноватого носа увлажнился, – это саквояж доктора Коровкина.
– То есть вы украли у доктора Коровкина его саквояж? – наступал Вирхов.
– Нет, ваше благородие, мы случайно перепутали свои саквояжи, вчера в Екатерингофском дворце.
Невнятное бормотанье перепуганного элегантного господина удовлетворило Вирхова – о саквояжах он читал в донесении. Но Вирхов был уверен, что Полина Тихоновна Коровкина не случайно звонила и предупреждала о возможном преступлении. Неужели он опоздал? Неужели Холомков уже убил Клима Кирилловича?
– Кто может подтвердить ваши показания? – холодно поинтересовался он, закрывая саквояж.
– Кто? – Холомков совсем смешался. – Даже не знаю... Может быть, сам доктор Коровкин... Или нет, еще, пожалуй, это может подтвердить мой приятель.
– Как фамилия? – прервал его Вирхов.
– Фамилия Крачковский, он и вручил мне саквояж, который забрал доктор, – брякнул, не думая о последствиях, обескураженный Холомков. – Да он здесь неподалеку проживает. Я собственно и вожу-то этот саквояж с собой в надежде встретить доктора Коровкина и вернуть ему его имущество.
– Вы хотите сказать, что доктор Коровкин сейчас в доме господина Шебеко?
– Может быть, – уклонился от ответа русский Адонис, – я не знаю...
– А мы это сейчас выясним.
Вирхов отвернулся и велел своему агенту добежать до привратника и спросить, находится ли в шебековском особняке доктор Коровкин.
Через минуту стало ясно, что доктора там уже нет: недавно отбыл к другим пациентам.
– Ну что ж, господин Холомков, – решил Вирхов, – придется нам проехать к господину Крачковскому.
– Ничего не имею против. – Холомков судорожно прикидывал в уме: он, Илья, в убийстве не виновен, ему ничего не грозит. А если поляка арестуют, тем лучше, конец мучениям. – Готов предоставить в ваше распоряжение мой фаэтон. Прошу вас.
Вирхов с комфортом разместился в кожаных объятиях холомковского фаэтона. Немного помятому в схватке с агентом груму было велено ехать к дому, в котором квартирует Крачковский, за ними следовала пролетка с остальными участниками засады.
Чтобы сгладить гнетущее молчание, Холомков пустился в разглагольствования о своем друге:
– Господин Крачковский человек в высшей мере достойный и порядочный. Разумеется, нигде не служит и ведет рассеянный образ жизни, однако весьма основательно помогал мне в организации реставрационных работ в Екатерингофском дворце. Идея, скажу прямо, принадлежала ему – моя роль сводилась скорее к финансовой поддержке проекта. Крачковский сам закупил в Польше новый антипожарный состав, сам привез его в Россию и разыскал, на его взгляд, достойный объект приложения этой инициативы.
Заинтересовавшийся Вирхов перебил:
– Антипожарный состав? Что-то я не слыхал про такой?
Они немного не доехали до угла, свернув за который, можно было оказаться на набережной Мойки у дома Шебеко, где, по словам Полины Тихоновны, готовилось убийство. Вирхов проворно соскочил на тротуар, за ним поспешили покинуть коляску его верные соратники.
– Разбиваемся на две группы. Мы с вами, Павел Мироныч, идем по улице по разным сторонам: потом вы выходите на набережную, а я буду двигаться вдоль домов. А остальные пробираются через дворы и появляются перед особняком господина Шебеко с противоположного направления... Всем следить за мной. Как только подам условный знак – дерну себя за ухо! – все, кто может, громко свистят и бегут за мной.
Шустрые петербургские сыщики опытным взглядом прикинули свой маршрут: в этом районе они знали все ходы и выходы. Тернов поспешил вперед, стараясь не упускать из виду начальника.
Неспешным шагом Вирхов свернул за угол. Мирная жизнь на набережной текла своим чередом: спешили обыватели «из простых», под арку ближайшего к особняку Шебеко дома юркнула баба с нехитрым весенним товаром – мороженой клюквой, по торцовой мостовой прогрохотали две пролетки, одна пустая, другая с дамами среднего возраста.
Внимание Карла Ивановича привлек вывернувший из переулка фаэтон с желтыми колесами: обычно легкие коляски появлялись на улицах города ближе к лету. Кожаный складной верх его был поднят и скрывал седока от глаз следователя. Фаэтон остановился невдалеке от ворот, ведущих к особняку Шебеко. Но из экипажа никто не выходил – минуту, другую... Сердце Вирхова забилось учащенно: он понял, что преступник скрывается там, в утробе зловещей коляски. Он шагнул вперед, сокращая дистанцию между собой и фаэтоном, на козлах которого сидел смазливый малый и играл хлыстом из китового уса, оплетенного ремешками.
Карл Иванович осторожно поднес правую руку к мочке уха, и в этот же миг окружающее пространство заполнилось заполошным свистом его агентов. Не желая рисковать жизнью молодых коллег, которые могли бы нарваться на бомбометателя или человека с револьвером, Вирхов первым достиг подозрительного объекта и вскочил на подножку. Он еще успел заметить, как один из его людей схватил под уздцы вороную лошадь, другой рывком стянул грума на землю, как к ним подбежал кандидат Тернов, – но уже понял, что тревога была напрасной.
В глубине фаэтона, развалившись на обитой красной кожей скамье, восседал господин Холомков. Лощеный красавец изумленно приподнял красивые брови и воззрился на представшего перед ним Вирхова.
– В чем дело, ваше благородие? – спросил Холомков, оглаживая лайковые перчатки, туго обтягивающие кисти рук.
– Если не ошибаюсь, господин Холомков? – стараясь преодолеть конфуз, самым суровым тоном спросил запыхавшийся Вирхов.
– Совершенно верно, – ответил владелец фаэтона. – Что случилось?
– Кого вы здесь поджидаете, господин Холомков? – Следователь грозно сдвинул белесые брови. – Извольте отвечать прямо.
– Я? Да в сущности никого, – растерялся Холомков, – дышу воздухом. Даю отдышаться лошади, она у меня еще непривычная к городскому столичному шуму.
– А это что? – Вирхов указал на кожаный саквояж, примостившийся в углу сиденья. – Вы позволите?
Холомков побледнел.
– Разумеется, – забормотал он, – не смею вам препятствовать... Но динамита там нет.
Вирхов пропустил его слова мимо ушей, потянулся за саквояжем, придвинул его ближе к себе и открыл... К его удивлению, саквояж был заполнен медицинскими принадлежностями...
– Откуда это у вас? – сурово спросил он. – Вы занимаетесь врачебной практикой?
– Увы, вещь оказалась у меня случайно, – красавец явно забеспокоился: глаза его забегали, кончик длинноватого носа увлажнился, – это саквояж доктора Коровкина.
– То есть вы украли у доктора Коровкина его саквояж? – наступал Вирхов.
– Нет, ваше благородие, мы случайно перепутали свои саквояжи, вчера в Екатерингофском дворце.
Невнятное бормотанье перепуганного элегантного господина удовлетворило Вирхова – о саквояжах он читал в донесении. Но Вирхов был уверен, что Полина Тихоновна Коровкина не случайно звонила и предупреждала о возможном преступлении. Неужели он опоздал? Неужели Холомков уже убил Клима Кирилловича?
– Кто может подтвердить ваши показания? – холодно поинтересовался он, закрывая саквояж.
– Кто? – Холомков совсем смешался. – Даже не знаю... Может быть, сам доктор Коровкин... Или нет, еще, пожалуй, это может подтвердить мой приятель.
– Как фамилия? – прервал его Вирхов.
– Фамилия Крачковский, он и вручил мне саквояж, который забрал доктор, – брякнул, не думая о последствиях, обескураженный Холомков. – Да он здесь неподалеку проживает. Я собственно и вожу-то этот саквояж с собой в надежде встретить доктора Коровкина и вернуть ему его имущество.
– Вы хотите сказать, что доктор Коровкин сейчас в доме господина Шебеко?
– Может быть, – уклонился от ответа русский Адонис, – я не знаю...
– А мы это сейчас выясним.
Вирхов отвернулся и велел своему агенту добежать до привратника и спросить, находится ли в шебековском особняке доктор Коровкин.
Через минуту стало ясно, что доктора там уже нет: недавно отбыл к другим пациентам.
– Ну что ж, господин Холомков, – решил Вирхов, – придется нам проехать к господину Крачковскому.
– Ничего не имею против. – Холомков судорожно прикидывал в уме: он, Илья, в убийстве не виновен, ему ничего не грозит. А если поляка арестуют, тем лучше, конец мучениям. – Готов предоставить в ваше распоряжение мой фаэтон. Прошу вас.
Вирхов с комфортом разместился в кожаных объятиях холомковского фаэтона. Немного помятому в схватке с агентом груму было велено ехать к дому, в котором квартирует Крачковский, за ними следовала пролетка с остальными участниками засады.
Чтобы сгладить гнетущее молчание, Холомков пустился в разглагольствования о своем друге:
– Господин Крачковский человек в высшей мере достойный и порядочный. Разумеется, нигде не служит и ведет рассеянный образ жизни, однако весьма основательно помогал мне в организации реставрационных работ в Екатерингофском дворце. Идея, скажу прямо, принадлежала ему – моя роль сводилась скорее к финансовой поддержке проекта. Крачковский сам закупил в Польше новый антипожарный состав, сам привез его в Россию и разыскал, на его взгляд, достойный объект приложения этой инициативы.
Заинтересовавшийся Вирхов перебил:
– Антипожарный состав? Что-то я не слыхал про такой?