Басманова Елена. Тайна черной жемчужины

   На этот недоуменный вопрос Клима Кирилловича профессор дал два варианта ответа. Во-первых, любовный мотив: гости Стасова довольно бесцеремонно таращились на его дочь, а что он, Муромцев, о них знает? Постоянные поклонники Брунгильды на опрометчивые поступки не способны. Тут Клим Кириллович густо покраснел. Не замечая смущения доктора, Николай Николаевич продолжал рассуждать о том, что любой из гостей Стасова мог увлечь впечатлительную девушку своим краснобайством и привлекательной внешностью. Во-вторых, профессор не исключал и другую версию: обольститель удерживает неопытную девушку, которая и не подозревает, что является орудием шантажа, с целью втянуть его, Николая Николаевича Муромцева, в какой-нибудь из безумных планов, лелеемых этими господами.
   Последнее предположение ученого-химика вызвало в памяти Клима Кирилловича беседу с Вирховым, следователь мыслил в том же направлении, странный вечерний звонок вполне мог быть местью со стороны одного из прожектеров, раздосадованного отказом профессора. Что бы сказал Вирхов, если бы узнал об исчезновении Брунгильды? Остановился бы на версии о шантаже? Но будоражить и без того возбужденного, опасавшегося всякого вмешательства официальных органов, профессора своими соображениями доктор не захотел.
   Вдвоем они еще раз перебрали все записки и подарки, особо обращая внимание на те, что пришли от новоиспеченных знакомцев.
   Безусловно профессор отмел только дарителя черной жемчужины: вряд ли Брунгильде мог понравиться несолидный мальчишка, шут, облизывающий ее ботик. Да и никаких планов, способных поразить жителей столицы, он не предлагал.
   При виде записки Арсения Алышко Клим Кириллович похолодел. Пушкинская цитата перестала выглядеть безобидным дурновкусием: «Я утром должен быть уверен, что с вами днем увижусь я...» А что если пылкий хлеботорговец заманил девушку под благовидным предлогом в ресторан Порфирия Филимоновича? И убитая там сегодня женщина и есть бедная Брунгильда?
   Извинившись перед профессором, побледневший Клим Кириллович бросился к телефону: звонить Вирхову в участок. Но телефонной барышне соединить его со следователем не удалось: там никто не подходил к аппарату. Следовало дождаться утра. Тревожить мало чем обоснованными подозрениями измученных Муромцевых доктор пока не стал, мужественно решив мучиться страшной неизвестностью в одиночку.
   Расстроенный доктор вернулся в кабинет, где они наедине с профессором еще долго ломали голову над тем, что же могло произойти с Брунгильдой и что делать дальше. Клим Кириллович начинал склоняться к мысли, что Елизавета Викентьевна права и следовало сразу же обратиться в полицию. Но убежденность профессора, что поднимать скандал на весь город не стоит, а надо повременить хотя бы еще день – дождаться, не объявятся ли похитители или сама девушка, заставили его снова уступить авторитету своего старого учителя.
   От обессиленных многочасовым и безрезультатным ожиданием Муромцевых доктор Коровкин уходил около полуночи.
   Он уже спускался по лестнице муромцевского дома, когда услышал звук открывающейся двери и взволнованный зов Глаши. Он вздрогнул, остановился и с надеждой посмотрел вверх..
   В руках подбежавшая горничная держала щетку, девушка утверждала, что пальто доктора на плече измазано известкой.
   Глаша стирала несуществующую грязь и быстро шептала: «Завтра, в 12, в Румянцевском сквере. Мария Николаевна просили. И это – секрет»...
   Возвращаясь к себе на Большую Вельможную, он сердился на Муру: какие могут быть секреты от родителей в такой сложной ситуации? Что она хочет скрыть от близких?
   Дома он, как и ожидал, несмотря на поздний час подвергся моральному нападению обеспокоенной Полины Тихоновны: его мудрая тетушка не одобрила отказ профессора обратиться в полицию. Она хотя и осторожно, щадя племянника, но высказала опасения, что Брунгильда могла стать очередной жертвой неуловимого Рафика.
   Доктор провел бессонную ночь. Он вспоминал спокойную, безмятежную Брунгильду в кругу любящей семьи, он вспоминал стройную тоненькую девушку в минуты наивысшего ее торжества: на сцене, около только что умолкшего рояля, горделиво принимающую заслуженные овации восхищенной публики; он видел мысленно голубые глаза, тасково устремленные на него из-под длинных шелковистых ресниц. Он рисовал себе страшные картины хрупкую девушку, отчаянно сопротивлиющуюся сладострастным объятиям пламенного горца, Брунгильду, в нежной истоме опускающую свою прелестную головку на обнаженную грудь похотливо улыбающегося господина с седоватой бородкой. И, наконец, самое ужасное: ресторан Порфирия Филимоновича и на полу, в окружении перепуганных официантов, бездыханная бледная Брунгильда со слипшимися от крови золотистыми прядями волос...
   Утром Клим Кириллович первым делом телефонировал Муромцевым. Брунгильда не пришла. Потом он попробовал связаться с Вирховым Но безрезультатно. Телефонная барышня монотонно отвечала ему неизменное: «Подождите, занято». Его охватил приступ гнева, он хотел разбить противный глухой ящик, раскричаться. Неизвестность мучил а его.
   Доктор Коровкин чувствовал себя совершенно разбитым. Он принял ванну, побрился, без аппетита позавтракал жаренными в кляре снетками и картофельной запеканкой. Пытался еще несколько раз связаться с Вирховым. Потом позвонил в ресторан «Фортуна», ругая себя, что не догадался сделать это вчера. Тоже безрезультатно. Очевидно, в конторке никого не было. Полина Тихоновна смотрела на него сочувственно:
   – Телефон и создан для того, чтобы раздражать развинченные нервы.
   У нее самой под глазами были явственно видны синие круги.
   Они едва дождались момента, когда в почтовом ящике появится утренняя газета, и с облегчением вздохнули, не обнаружив имени Брунгильды в полицейской хронике. Убитой в ресторане «Фортуна» оказалась какая-то г-жа Ляшко.
   Воскреснувший духом доктор сообщил милой тетушке, что отправляется на заседание криминалистов. Она поджала губы, и Клим Кириллович понял – она осуждает его, удивляется его бессердечности! Какие доклады, когда надо искать Брунгильду!
   Но доктор Коровкин пошел не на Международный конгресс, а в Румянцевский сквер. И вот теперь он кружил около серого гранитного обелиска, с нетерпением ожидая наступления полудня. С двадцатипятиметровой высоты памятника «Румянцева победам» на него надменно взирал золоченый орел с распростертыми крыльями.
   В сквере было тихо и немного грустно – запах лиственного тления, едва заметный, но острый, как муравьиная кислота, щекотал ноздри.
   Мария Николаевна Муромцева появилась в саду в назначенное время. Наблюдая за ее приближением, доктор расстегнул пальто, из кармана жилета вынул вороненой стали часы на золотой цепочке и выразительно посмотрел на них и на девушку.
   – Так-то вы изволите заниматься на курсах, – строго произнес он вместо приветствия, чтобы дать понять девушке, как он недоволен навязанной ему тайной встречей.
   – Извините меня, милый Клим Кириллович. – Подойдя к доктору, Мура встала перед ним и потупила взор. Она выглядела уставшей и растерянной.
   – Что все это значит? – спросил доктор Коровкин, оглядывая ее с ног до головы. – Есть ли какие-то новости?
   – Новостей нет, – тяжело вздохнула Мура, – но мне нужна ваша помощь. Никому, кроме вас, довериться не могу.
   – Что вы имеете в виду? – подозрительно осведомился доктор.
   – Я все вам объясню, – заторопилась Мура, – только присядем на скамейку. А то у меня ноги дрожат. Я всю ночь не спала.
   Они отыскали взглядом чугунную ажурную скамейку и направились к ней. Секунду поколебавшись, доктор поддержал девушку под руку. Она взглянула на него с благодарностью, но промолчала. Оба сели.
   После небольшой паузы доктор решил начать сам:
   – Мария Николаевна, как себя чувствуют ваши родители?
   – Неважно, – потупилась девушка. – Папа нервничает, мама плачет.
   – Мы с Полиной Тихоновной тоже всю ночь промучались, – признался доктор – Так что же вы, Мария Николаевна, желаете мне сообщить?
   – Не знаю, право, как и начать. – Мура упорно отводила взгляд в сторону.
   – Начинайте с существа дела, – потребовал доктор. – Вы хотите что-то сообщить о Брунгильде?
   – Да, но, Клим Кириллович, боюсь, что вам это будет неприятно.
   – Не беспокойтесь, – мотнул головой доктор, – переживу. Была бы польза. Что вы знаете?
   – Я... я... я думаю, она влюбилась, – промямлила, покраснев, Мура. – Понимаете? С первого взгляда. По-настоящему.
   – И кто же этот счастливчик? – криво улыбнулся доктор.
   – Не смейтесь, милый Клим Кириллович. Я думаю, ее настигла роковая любовь. Помните, она вчера говорила про торт, который ел папа?
   – Что именно?
   – Что-то вроде того, что он, как колдун, съел безобразную кремовую голову, чтобы она, Брунгильда, голову не потеряла.
   – Припоминаю, – подтвердил доктор, – она шутила.
   – Нет! – воскликнула Мура, – Она действительно потеряла голову! Она влюбилась!
   Брунгильда? – Они с профессором тоже не исключали вчера такой возможности. Бог знает что! – Какие у вас доказательства?
   – Ботики!
   В серых глазах доктора промелькнул испуг: старшая дочь профессора пропала, младшая повредилась в уме.
   – Эта безумная любовь – взаимна, – убеждала его Мура. – Знаете, как у Ромео и Джульетты. Помните, у Шекспира?
   – Смутно, – признался а смятении доктор. – А при чем Шекспир и ботики"?
   Пока Мура рассказывала ему романтическую историю любви с первого взгляда Брунгильды и молодого Тугарина, Клим Кириллович несколько пришел в себя: Мария Николаевна не производила впечатления сумасшедшей.
   – Значит, его зовут Глеб, – чуть помолчав, печально сказал доктор, – и он действительно так красив?
   – Не знаю, – огорченно вздохнула Мура, – мне он не показался неотразимым. Мне больше нравятся люди, похожие на вас. То есть вашего типа.
   – Да? – Клим Кириллович не замечал, что он уже давно рассеянно покусывает собственную губу. – Ваш отец не воспринял всерьез этого молодого человека.
   – Папа уже стар! – возразила Мура. – Он забыл, что такое любовь. А безумную любовь – и не знал, наверное, никогда.
   – Вы уверены? – усмехнулся доктор. Мура смутилась.
   – Итак, допустим, Брунгильда влюблена. В прекрасного юношу Глеба. Вы думаете, что они вместе бежали? Куда и почему?
   – Она могла бежать только с Глебом. Куда – неважно. А почему? Или по желанию господина Тугарина, или Брунгильда боялась, что отец не одобрит ее выбор. В любом случае он не разрешил бы ей выйти замуж за малознакомого человека.
   – Итак, они бежали. Надеюсь, они будут счастливы.
   Доктор почти не чувствовал себя уязвленным. Да и любил ли он когда-нибудь Брунгильду по-настоящему? Сейчас он этого не знал.
   – Теперь вы понимаете, о чем я хочу вас попросить? – напомнила о себе Мура.
   – Не вполне, – очнулся доктор и выпрямился. – В чем состоит ваша просьба?
   – Я хочу, чтобы вы пошли на квартиру к Глебу Тугарину!
   – И зачем? – Брови доктора поползли вверх.
   – Если мои подозрения правильны, то либо они оба там, либо их обоих там нет, – объяснила Мура.
   Доктор смотрел на нее остановившимся взглядом.
   – Милый Клим Кириллович, папу я просить не могу – сами знаете, будет скандал. Сама пойти я тоже не могу – неприлично. А вы – мужчина, да еще и доктор, друг семьи. Все будет выглядеть нормально.
   – И что я там, по-вашему, должен делать? – с некоторым раздражением спросил доктор.
   – Если они там – то убедите их, что не надо скрывать свою любовь от родных. Если их там нет – то мы сможем, косвенным образом конечно, доказать родителям, что они вместе бежали. И уже конкретно искать их обоих.
   – Здесь есть свой резон, – согласился после затянувшегося молчания докгор. – Елизавета Викентьевна не будет посылать Николая Николаевича на поиски трупа любимой дочери по моргам и больницам. Да и вопрос о шантаже отпадет.
   – О каком шантаже? – опешила Мура.
   – Неважно, это одна из версий, которые мы обсуждали, – небрежно бросил доктор. – Мне она не кажется убедительной.
   – Моя идея уменьшит поле неизвестности, на котором мы все топчемся, – продолжала уговаривать доктора Мура.
   – Вас, как и меня, угнетает бездействие, – лукаво улыбнулся он, в серых глазах мелькнули искорки. – Я готов выполнить вашу просьбу. Но как узнать, где живет Тугарин?
   – Медвежий переулок – как раз в вашей Адмиралтейской части. В доме госпожи Сильвуплеповой. Трудно не найти.
   Доктор Коровкин встал со скамейки и вздохнул:
   – Придется, видимо, покориться вашей просьбе. Отправлюсь туда немедленно. Чему быть, того не миновать.
   Он сбросил с саквояжа ржавый дубовый лист, отряхнул полы пальто, чтобы удержать собеседницу от излишних изъявлений признательности.
   – Как я благодарна вам, Клим Кириллович, – уже приближаясь к выходу из сквера, проникновенно произнесла Мура. – Это ведь не такое сложное поручение, правда? Совсем маленькая просьба.
   – Просьба-то маленькая, – согласился без воодушевления доктор, – да как бы дело не закончилось плачевно.
   – Почему – плачевно? – не поняла младшая профессорская дочка.
   – Как только я соглашаюсь выполнить вашу маленькую просьбу, так непременно оказываюсь в кутузке!

Глава 8

   В ответвляющемся от Медвежьего переулка тупичке, о существовании которого знали далеко не все петербуржцы, стоял трехэтажный дом, свеже-выкрашенный в ядовито-оранжевый цвет. За внешне привлекательным строением скрывался изрядно захламленный двор, где умещалось несколько покосившихся дровяных сараев, сенник да конюшня на несколько лошадей и каретный сарай.
   У приземистой арки по левой стороне фасада, около массивных чугунных ворот стоял рыжебородый дородный дворник в люстриновом пиджаке порерх голубой рубахи навыпуск. В руках он держал метлу и железный совок. Со своего поста он хорошо видел и парадный подъезд, выходивший на немощеную площадку перед домом, и – сквозь приоткрытую дверцу в воротах – часть двора.
   Сейчас он внимательно слушал сетования долго-вязого костлявого конюха в неопрятной одежке, к рукавам которой прилипла местами солома.
   – Света белого не вижу, весь день с животиной, – жаловался конюх благодушному дворнику. – Помой, покорми, напои, убери за ней. Лошадей убирает конюх, а кучер за тридцать рублев в месяц, окромя харчей и подарков, только и знает, что на козлах сидеть.
   – Кучерато твои знатного взяли: и борода до пояса, и спинища – две моих будет.
   – Из лихачей перешел; видно, спокойной жисти ищет. Да недолго прослужит у господ, привык он к вольнице, – высказал свои соображения конюх.
   – А хозяева твои редко выезжают, – важно заметил – Да мне-то и хорошо, ворота лишний раз не отпирать и не запирать.
   – Вечером в тиатру собираются, вот я лошадей и готовлю, хвосты расчесываю.
   – Все одно редко выезжа.ют, – упорствовал дворник. – Уж не Рафика ли боятся?
   – А кто знает? Говорят, что Рафик-то этот только богатых одиноких дамочек шерстит, – зашептал, оглядываясь по сторонам, Семен. – На экипажи вроде не нападает, по квартирам не ходит. Да у моих в доме и швейцар есть, сам знаешь. Они у вас только лошадей да свой экипаж держат.
   – И к нам не забредет, – нахмурился дворник, – и догляд хороший, и жильцы скромные, приличные, да и без особого богатства.
   – У Сильвуплеповой квартиры снимает публика порядочная, не набузит, не набезобразничает, – подтвердил конюх.
   – На это пожаловаться не могу. – Дворник проводил взглядом благообразного господина в пальто с бархатным воротником, держащего в руках трость с серебряным набалдашником и неторопливо спускающегося по ступеням крылечка, их было всего четыре. Господин из благородных навещал вдовушку Карякину. Аделаида Андреевна снимала квартиру номер пять на третьем этаже. Дамочка вполне привлекательная, пышная. Принимает ухажеров. Ох, развелось на белом свете неразборчивых гуляк! Вдовушка-то годочков на десять постарше будет этого молодца.
   – А как ваш новый жилец? Не буйный? – хихикнул конюх Семен. – Вдовушка-то на него глаз не положила?
   – Из третьей-то квартиры? Нет, ничего, смирный, – ответил дворник, когда господин с тросточкой окончательно скрылся из виду. – Поздно не возвращается. Почти безвылазно дома сидит, ни сам никуда, ни к нему никто. Хозяева-то квартиры все еще на даче, за квартирантом ухаживать некому. Так Аделаида Андреевна ему прислугу приискала, приходящую. Бойкую, смешливую Соней зовут.
   – Вижу, Фаддей Фаддееич, нравится вам эта Соня, – заискивающе заметил Семен. – Разок и мимо меня прошмыгнула. Росточком не вышла. А так – все при ней, формы округлые на месте. Послышался заливистый женский смех, и мужчины подняли головы вверх. На третьем этаже хлопнула оконная рама.
   – Вот бестии, – смутился рыжебородый дворник, – подслушивали. Соня к Аделаиде часто захаживает. И что они друг в друге нашли?
   Разговор дворника и конюха прервал появившийся в проулочке незнакомец в новеньком котелке, в солидном черном пальто, в серых брюках в черную полоску. В руках он держал саквояж и зонт. Приличный господин продвигался к ним, неспешно оглядывая стены домов.
   – Чем могу служить, барин? – поклонился дворник незнакомцу.
   – Я – доктор Коровкин, – отозвался Клим Кириллович. – Ищу дом Сильвуплеповой.
   – Это и есть дом Сильвуплеповой, – с готовностью подтвердил дворник.
   – Тогда, братец, подскажи мне, где тут живет Глеб Васильевич Тугарин?
   – Подниметесь на второй этаж по лесенке, господин Коровкин, слева на EI лошадке и будет квартира, где он снимает комнату. Номер три, – охотно пояснил дворник.
   – Благодарю тебя за любезность, дружок. – Клим Кириллович нащупал в кармане монету и протянул ее дворнику. – Приятно смотреть на хорошую службу.
   – Хозяева не жалуются. – Довольный дворник покосился на конюха.
   Оба проводили взглядами доктора – неужели жилец нуждается в медицинской помощи? А с виду молод и вполне здоров. Худой, правда, но не очень.
   А доктор Коровкин тем временем поднялся на второй этаж и позвонил в квартиру номер три. На его звонок никто не ответил. Доктор позвонил еще раз. За дверью царила непроницаемая тишина. Доктор уже собирался повернуться и уйти, но на всякий случай решил дернуть дверь за ручку. К его удивлению, та оказалась не заперта. Доктор осторожно приоткрыл ее и заглянул в прихожую. Ее освещала тусклая электрическая лампочка с вольтовой дугой.
   – Глеб Васильевич! – позвал негромко доктор. – Господин Тугарин! Ответом ему была тишина.
   Доктор осторожно ступил в полутемную прихожую, слева от него промелькнул нечеткий силуэт. Доктор приостановился. Тень так же замерла. Приглядевшись и уже привыкнув к полутьме, доктор вздохнул с облегчением: затаившимся человеком оказался он сам, вернее, его отражение в высоком тусклом зеркале, установленном на низком столике.
   Он осторожно двинулся вперед. Справа виднелась открытая дверь в довольно просторную комнату, видимо служившую и гостиной, и столовой: одну из стен загораживал массивный буфет из дуба, вдоль другой расположился громоздкий турецкий диван с развешенными над ним фотографиями, к нему был придвинут обеденный стол и несколько гнутых венских стульев.
   Комната была пуста. Клим Кириллович обвел ее взором, заметил между зашторенным окном и чуть приоткрытыми белыми дверями, ведущими в смежную комнату, неподвижное кресло-качалку. Он еще раз окликнул Тугарина и, не услышав отклика, осторожно двинулся по слегка поскрипывающим дубовым половицам к белым дверям.
   Постучавшись и опять не дождавшись ответа, он нажал на одну из створок, и та со скрипом отворилась внутрь.
   Перед ним открылась левая половина комнатки с коричневыми обоями. Подобранные в тон обоям драпировки почти полностью скрывали своими крупными складками окно. За ширмой виднелась часть аккуратно прибранной кровати. В комнатке, как и во всей квартире, царили полумрак и тишина. Сделав шаг вперед, доктор остановился. В правой половине комнатки, за старинным бюро, занимающим почти треть помещения, в покойном кресле, боком к доктору, сидел мужчина в мягкой домашней тужурке и, положив светловолосую голову на опущенную крышку бюро, сладко спал.
   – Глеб Васильевич! – позвал не слишком громко, чтобы не напугать спящего, доктор. Но хозяин не пошевелился.
   Тогда Клим Кириллович нерешительно подошел ближе и уже собрался тряхнуть его за плечо, чтобы разбудить и сказать, что нельзя оставлять открытой дверь в квартиру.
   И окаменел.
   Он увидел то, что до сих пор скрывала от него широкая спинка кресла: плечи молодого человека упирались в край откинутой крышки бюро, левая рука его безвольно лежала поперек подлокотника кресла, а правая свесилась вниз, пальцы почти касались пола, на котором растекалась лужица свежей крови.
   Клим Кириллович посмотрел на бледное, почти прозрачное лицо с закрытыми глазами и, склонившись ниже, похолодел: в груди несчастного, в области сердца торчала рукоятка кинжала. На серой ткани тужурки расплылось кровавое пятно.
   Клим Кириллович на всякий случай осторожно коснулся еще теплого запястья юноши: пульс не прощупывался.
   Глеб Тугарин, несомненно, был мертв.
   Доктор Коровкин запаниковал. Не попадет ли под подозрение в убийстве в первую очередь он сам? Его отпечатки пальцев есть на дверных ручках! Дворник и конюх засвидетельствуют, что он спрашивал Глеба Тугарина!
   Что же делать?
   Клим Кириллович постарался привести в порядок мысли. Он не забыл, зачем пришел в эту обитель смерти, и обвел взором убранство небогатой комнаты: никаких следов пребывания Брунгильды не обнаруживалось. Мура ошиблась: влюбленные не сбежали и не затаились вдвоем в скромном укрытии. Да и не столь безрассудна Брунгильда Николаевна, чтобы опрометчиво бросаться в объятия даже самого прекрасного юноши!
   Доктор покосился на убитого – мертвое лицо никогда не бывает красивым, это Клим Кириллович знал по своему опыту. И все-таки он наклонился, чтобы поближе рассмотреть того, кто пробудил в безмятежной доселе душе Брунгильды безумную любовь.
   Несомненно, в не правильных чертах юношеского лица что-то было: какая-то тайна или просто предощущение ранней, неожиданной смерти? Что он там написал в своем поздравлении? Что хотел бы лицезреть ее в последний миг своей жизни? Что-то в этом роде. Но, похоже, он не увидел предмет своего обожания.
   Доктор выпрямился и перевел глаза на чисто вымытое окно за коричневой шторой. Итак, он, доктор Клим Кириллович Коровкин, опять по милости Муры оказался в ловушке. Что же делать? Во-первых, сохранять спокойствие. Во-вторых, срочно оповестить дворника и послать за полицией. А там уже следствие разберется. Могут ли обвинить его в убийстве? На орудии преступления его отпечатков нет. Есть на дверных ручках – но это объяснимо. Доктор почти успокоился. В конце концов, у него нет и мотива для убийства Глеба Тугарина. Они никогда не встречались, не разговаривали. Только Мура могла бы заподозрить его в убийстве из-за ревности, да и то лишь в том случае, если бы Брунгильда действительно оказалась в квартире Глеба Тугарина. Мура могла ошибиться и в том, что именно этот юнец пленил сердце ее сестры, так что и соперниками их считать нельзя.
   Клим Кириллович еще раз оглядел скромную, без излишеств комнату, не позволявшую, однако, заподозрить, что ее обитатель испытывал в чем-либо нужду. Доктор еще раз наклонился, чтобы заглянуть в лицо мертвецу, – и только теперь заметил листок бумаги, придавленный правой щекой жертвы. Кровь, сочившаяся из уголка рта убитого, залила его почти целиком. Белой оставалась лишь самая верхняя часть листочка, где явственно выделялась одна только строчка, начертанная очень мелким почерком. Доктор склонился еще ниже и с трудом прочитал «Незабвенная Брунгильда Николаевна!» Доктор отпрянул, огляделся по сторонам и, не отдавая себе отчета в своих действиях, осторожно вынул лист из-под головы мертвеца Густеющая кровь медленно покрывала чистое пространство бюро, пряча след от похищенной доктором записки.
   Клим Кириллович быстро сложил бумагу и, спрятав ее в карман пальто, оставил комнату. По дороге к выходу он заглянул в чистенькую кухоньку, где под тоненькой струйкой воды из водопроводного крана ополоснул запачканные пальцы и тщательно отер их носовым платком...

Глава 9

   Следователь Карл Иванович Вирхов прибыл в квартиру номер три дома Сильвуплеповой по Медвежьему переулку спустя полчаса после того, как доктор Коровкин обнаружил труп господина Тугарина. Его сопровождали помощник и фотограф.
   Дородный дворник стерег подъезд с улицы, рядом с ним мельтешил долговязый конюх. У входа в квартиру на лестничной площадке, полуобняв друг друга, стояли плачущие женщины, приходящая прислуга покойного и жиличка из пятой квартиры В квартире, в комнате с обеденным столом, следователя встретили околоточный и доктор Коровкин. Полицейский врач еще не прибыл.
   Пока фотограф манипулировал с высоким штативом, делая снимки тела покойного, бюро, самой комнаты, Карл Иванович задал несколько вопросов околоточному и доктору Коровкину, дотошно осмотрел место трагедии, обошел вместе с помощником квартиру, постоял у запертой двери на черную лестницу и вернулся в комнату с обеденным столом.