Страница:
– Как ты это себе представляешь? – перешел на «ты» Бабурин.
– Проходим первый раз, перезаряжаем твой аттракцион, идем назад, проходим рядышком в том же месте, потом еще раз вперед, встык с первой полосой, и последней, четвертой, – рядом с ней.
– Не выйдет, – веско сказал Бабурин. – Когда ОВ в бочке кончится, я заторможу и зависну, пока подключают вторую бочку, иначе в темноте никогда это место мы больше не определим. Это тебе не по вешкам летать в солнечный день, Гринев, это ночью, над однообразной степью.
Оказывается, он знал и фамилию Ростика. Впрочем, он знал Кима, так что мог знать много чего. Достальский согласился:
– Поступай как знаешь, главное, прочерти эту полосу без ошибок. Так, Рост, вторую дугу после перезагрузки лодки куда направим?
– Вторую я предлагаю, если попадание настолько проблематично, тоже делать в четыре ходки. Накроем тех летающих страусов, которые стоят от нас правее холма, их там поменьше, но мы думаем, что все равно за полторы сотни будет. А последний полет совершим над гребнем холма, где у них, похоже, командование находится. Они без командования – не очень. Собирают вещички и гребут восвояси.
И он рассказал, как от них отвязалось племя диких бегимлеси по ту сторону Олимпийского хребта, когда старшина Квадратный в поединке сломал их вожаку шею.
– Тогда, может, сразу ударим по начальству? – спросил Бабурин, обращаясь, конечно, в первую очередь к Достальскому.
– Нет, их слишком много, следует действовать наверняка, выводить из строя их главную ударную силу. Поступим, как Гринев предложил.
На том и порешили. Ростик вынужден был стянуть с себя доспехи, которые обещал доставить в лагерь Достальский, потом ему выдали химкомплект, Бабурин объяснил, как им защищаться и как снимать, если что-то случится, и они уже через пять минут оказались в воздухе.
В отличие от Кима Бабурин вел свою лодку очень плавно, словно боялся, что она развалится в воздухе. При том, что второго пилота, то есть Хвороста, для облегчения веса решили не брать. Ростику оставалось только подивиться мастерству носатого коротышки. Но задавать глупые вопросы, где тренировался да как это выходит, не стал. Прерогатива начинать разговор на борту во время выполнения боевой задачи принадлежала старшему, а старшим стал Бабурин. Никто по этому поводу не произнес ни слова, но это и так подразумевалось – люди-то были грамотные.
Чтобы не пропустить что-нибудь интересное, Рост расположился в кресле второго пилота. На недоуменные взгляды Бабурина не отвечал, зато старательно, как только мог, помогал в работе рычагами и заслужил поощрение. Когда заходили из степи на первую базу пернатых летунов, носатый вполне дружественно пробурчал:
– Учил он тебя неплохо. Еще пару-тройку месяцев, и выйдет из тебя недурной пилот.
– Слушай, а из чего это ОВ сделали?
– Я слышал, основой послужил иприт. Вот только не знаю, зачем он хранился на химзаводе. Конечно, с какими-то удобрениями смешали… Но как ни смешивай, а сырье все равно кончилось. Эти десять бочек – последний продукт, оставшийся с Земли. Больше не будет, если сами тут чего-нибудь стоящего не найдем.
– Сколько оно остается в действии?
– При такой погоде, может быть, неделю. Если бы зимой применяли, месяца два. Все, хорош трепаться. Натягивай противогаз.
Ростик бросил рычаги, натянул армейский резиновый противогаз, затянул на голове прорезиненный капюшон химкомплекта и лишь тогда понял, что почти ничего не видит и едва ли что-либо понимает. К тому же было непонятно, как отдавать приказы ребятам, работающим на распылителе сзади. Но, оказалось, эту проблему уже решили.
Едва Рост взялся за рычаги, как Бабурин, ловко облачившись одной рукой в защитное обмундирование, щелкнул каким-то тумблером, и на панели перед пилотами зажегся голубой сигнал. Вероятно, это значило, что они приступили к выполнению задачи. Ростик не сомневался, что точно такая же лампочка загорелась на какой-нибудь панели и сзади, да еще не в одном экземпляре, а перед каждым, кто там находился, даже перед гребцами, не говоря уже о ребятах, таскающих бочки с отравой.
Потом в самом начале уже виденной сегодня ночью Ростиком полосы костров на земле, обозначающих первое, большее по численности скопление летающих страусов, Бабурин включил зеленую лампочку. И почти тотчас справа и слева послышался слабый свистящий звук. Он был такой негромкий, что стоило Ростику неаккуратно дернуться, как скрип резины по дерматиновой поверхности пилотского кресла тут же заглушил его. Потом этот свист стал вообще неуловимым, потом пропал, а еще через несколько секунд на панели погасла зеленая лампа и загорелась красная.
Бабурин тут же стал ворочать рычагами, останавливая на всем скаку лодку и даже входя задом в уже обработанную зону. Ростик почувствовал, что они зависли не просто так, а в ядовитом облаке, по резкому запаху, появившемуся в противогазе. Но, помимо запаха, больше ничего страшного с ним не произошло. Этим воздухом все-таки можно было дышать, оставаясь в живых.
Когда красный сигнал погас, Бабурин довольно резво стронул лодку с места, и к моменту, когда загорелся зеленый сигнал, они только-только вышли из пораженной зоны и принялись обрабатывать следующий отрезок.
Потом они развернулись практически над самым концом ряда костров, обозначающих лагерь пернатых летунов, и пошли назад чуть в стороне от первой траектории. Насколько они ее не перекрывали, Ростик не знал, но Бабурин, кажется, это не только понимал, но и регулировал. Так он два раза довольно ощутимо изменил курс, правда, второй раз слишком сильно – опять появился уже знакомый запах, хотя и гораздо слабее, чем при перезарядке распылителя.
Управление сигналами себя оправдывало, а манера останавливаться в воздухе и ждать, когда ребята сзади перезаправят коллекторы новой порцией отравы, позволила не ошибиться. После того как он все это увидел собственными глазами, Ростику показалось, что это единственный разумный способ «опылять» местность. Его предложение делать это на скорости, в четыре захода, сейчас показалось ему нелепым. Он-то просто опасался, что кто-то из бегимлеси, попав под струи антигравитации, отбрасываемые блинами, поднимет тревогу, догадавшись, что над ними – люди. Но сейчас, когда они зависали в пятидесяти, а то и сорока метрах над землей, а никто тревогу не поднимал, Ростик догадался – почему. По той простой причине, что перезаряжались они в отравленной зоне, где некому было бить тревогу – тут все уже находились под поражением пресловутого иприта.
Когда они вернулись в лагерь, выяснилось, что с вылета прошло менее часа. Но даже Бабурин, стянув противогаз, выглядел усталым, и вовсе не от трех предыдущих ночей без сна. Воспользовавшись моментом, когда в лодку загружали следующие бочки с ОВ, Ростик спросил его:
– А как же мы не травимся после полета? Ведь в коллекторах наверняка что-то да осталось от отравы?
– Нет, их так сконструировали, и напор воздуха из баллона такой сильный, что, как видишь, дышать можно.
– Это хорошо, – кивнул Ростик.
Потом они «прогладили» вторую базу вражеских летунов. Тут получилось все не так уж и тихо. Скорее, получилось даже громко. В некий момент кто-то что-то заметил, и люди оглянуться не успели, как с земли в небо уже били массированные, иногда очень яркие, иногда бледные даже в темноте шаровые молнии. Они рассыпались все ближе и ближе к их лодке, но Бабурин не обращал на них ровным счетом никакого внимания. И хотя десяток раз их прилично тряхнуло, они «отбомбились» и вернулись к Бумажному холму без потерь. Лишь несколько дырок украшали теперь их фюзеляж, да в одной бочке зияла дыра, так что кулак пролезал. Но, как доложил кто-то из грузящих бочки ребят, это случилось, когда она была уже пустой. Так что и это попадание выглядело нестрашным.
Третий полет был самым тяжелым. Он оказался самым коротким, но… В общем, когда они зависли, Ростик уже и не чаял остаться в живых. Их так обстреливали, что одну из бочек они не смогли даже использовать до конца, пришлось ее сбросить в люк, чтобы не заражать лодку. Кроме того, на одном из рывков Бабурина, совершенных по необходимости, чтобы не потерять контроль над управлением, примерно на середине своей длины отломилась правая труба коллектора. И только тогда Рост понял, почему у Бабурина выработалась такая сверхъестественно плавная техника пилотирования.
Уже в самом конце их третьего захода, когда они практически продували пустые коллектора, в них угодило сразу два снаряда. На месте убило одного из гребцов и одного из операторов на распылителе. Вернее, сначала его лишь ранило, но, когда они вернулись к Бумажному холму, он был уже мертв – через пробитый химкомплект все-таки попавшая в лодку отрава добила его вернее, чем самые меткие выстрелы пернатых.
Но задачу они выполнили. Это стало понятно хотя бы по тому, что вдруг, едва ли не в одно мгновение, весь лагерь пернатых осветился, помимо костров, очень яркими факелами, которые довольно неожиданно стали расходиться в разные стороны. В бинокль было видно, как некоторые из несущих факелы пернатиков вдруг падали, и тогда трава загоралась, но таких случаев было немного. К тому же, понимая, насколько это опасно, пернатые такие пожары затаптывали.
Все это было настолько красноречивым свидетельством удачных действий Бабурина и его людей, что, когда он с Ростиком явился в палатку капитана Достальского, уже избавившись от химкомплектов, даже искупавшись в Цветной речке и слегка взбодрившись, тот сразу же их известил:
– Все видел сам. Одобряю и даже поздравляю. Теперь потери пернатых будут куда существенней, чем они предполагали. А это хорошо. – Подумав, он добавил, глядя на усталые, запавшие лица: – Вы и не подозреваете, насколько это хорошо.
– Почему не подозреваю? – удивился Ростик. – Психологическое преимущество уже за нами.
И тогда Достальский произнес сквозь зубы, играя желваками на бледном лице:
– Пока вы летали, у нас два взвода дезертировали в полном составе. Ублюдки… Ведь знают, что бежать некуда, а… Но я пернатых все равно тут остановлю.
– Почему в единственном числе, капитан? – спросил Бабурин, устало улыбнувшись своей немудреной шутке. – Вместе остановим. Ведь не все же бегут.
Но Ростик понял, как бы удачно они уже ни «траванули» пернатых, главным фактором, который позволит им победить или приведет к поражению, будет то, сколько людей останется в окопах к завтрашнему утру. Но выясниться это должно было только после того, как наступит день.
Глава 15
– Проходим первый раз, перезаряжаем твой аттракцион, идем назад, проходим рядышком в том же месте, потом еще раз вперед, встык с первой полосой, и последней, четвертой, – рядом с ней.
– Не выйдет, – веско сказал Бабурин. – Когда ОВ в бочке кончится, я заторможу и зависну, пока подключают вторую бочку, иначе в темноте никогда это место мы больше не определим. Это тебе не по вешкам летать в солнечный день, Гринев, это ночью, над однообразной степью.
Оказывается, он знал и фамилию Ростика. Впрочем, он знал Кима, так что мог знать много чего. Достальский согласился:
– Поступай как знаешь, главное, прочерти эту полосу без ошибок. Так, Рост, вторую дугу после перезагрузки лодки куда направим?
– Вторую я предлагаю, если попадание настолько проблематично, тоже делать в четыре ходки. Накроем тех летающих страусов, которые стоят от нас правее холма, их там поменьше, но мы думаем, что все равно за полторы сотни будет. А последний полет совершим над гребнем холма, где у них, похоже, командование находится. Они без командования – не очень. Собирают вещички и гребут восвояси.
И он рассказал, как от них отвязалось племя диких бегимлеси по ту сторону Олимпийского хребта, когда старшина Квадратный в поединке сломал их вожаку шею.
– Тогда, может, сразу ударим по начальству? – спросил Бабурин, обращаясь, конечно, в первую очередь к Достальскому.
– Нет, их слишком много, следует действовать наверняка, выводить из строя их главную ударную силу. Поступим, как Гринев предложил.
На том и порешили. Ростик вынужден был стянуть с себя доспехи, которые обещал доставить в лагерь Достальский, потом ему выдали химкомплект, Бабурин объяснил, как им защищаться и как снимать, если что-то случится, и они уже через пять минут оказались в воздухе.
В отличие от Кима Бабурин вел свою лодку очень плавно, словно боялся, что она развалится в воздухе. При том, что второго пилота, то есть Хвороста, для облегчения веса решили не брать. Ростику оставалось только подивиться мастерству носатого коротышки. Но задавать глупые вопросы, где тренировался да как это выходит, не стал. Прерогатива начинать разговор на борту во время выполнения боевой задачи принадлежала старшему, а старшим стал Бабурин. Никто по этому поводу не произнес ни слова, но это и так подразумевалось – люди-то были грамотные.
Чтобы не пропустить что-нибудь интересное, Рост расположился в кресле второго пилота. На недоуменные взгляды Бабурина не отвечал, зато старательно, как только мог, помогал в работе рычагами и заслужил поощрение. Когда заходили из степи на первую базу пернатых летунов, носатый вполне дружественно пробурчал:
– Учил он тебя неплохо. Еще пару-тройку месяцев, и выйдет из тебя недурной пилот.
– Слушай, а из чего это ОВ сделали?
– Я слышал, основой послужил иприт. Вот только не знаю, зачем он хранился на химзаводе. Конечно, с какими-то удобрениями смешали… Но как ни смешивай, а сырье все равно кончилось. Эти десять бочек – последний продукт, оставшийся с Земли. Больше не будет, если сами тут чего-нибудь стоящего не найдем.
– Сколько оно остается в действии?
– При такой погоде, может быть, неделю. Если бы зимой применяли, месяца два. Все, хорош трепаться. Натягивай противогаз.
Ростик бросил рычаги, натянул армейский резиновый противогаз, затянул на голове прорезиненный капюшон химкомплекта и лишь тогда понял, что почти ничего не видит и едва ли что-либо понимает. К тому же было непонятно, как отдавать приказы ребятам, работающим на распылителе сзади. Но, оказалось, эту проблему уже решили.
Едва Рост взялся за рычаги, как Бабурин, ловко облачившись одной рукой в защитное обмундирование, щелкнул каким-то тумблером, и на панели перед пилотами зажегся голубой сигнал. Вероятно, это значило, что они приступили к выполнению задачи. Ростик не сомневался, что точно такая же лампочка загорелась на какой-нибудь панели и сзади, да еще не в одном экземпляре, а перед каждым, кто там находился, даже перед гребцами, не говоря уже о ребятах, таскающих бочки с отравой.
Потом в самом начале уже виденной сегодня ночью Ростиком полосы костров на земле, обозначающих первое, большее по численности скопление летающих страусов, Бабурин включил зеленую лампочку. И почти тотчас справа и слева послышался слабый свистящий звук. Он был такой негромкий, что стоило Ростику неаккуратно дернуться, как скрип резины по дерматиновой поверхности пилотского кресла тут же заглушил его. Потом этот свист стал вообще неуловимым, потом пропал, а еще через несколько секунд на панели погасла зеленая лампа и загорелась красная.
Бабурин тут же стал ворочать рычагами, останавливая на всем скаку лодку и даже входя задом в уже обработанную зону. Ростик почувствовал, что они зависли не просто так, а в ядовитом облаке, по резкому запаху, появившемуся в противогазе. Но, помимо запаха, больше ничего страшного с ним не произошло. Этим воздухом все-таки можно было дышать, оставаясь в живых.
Когда красный сигнал погас, Бабурин довольно резво стронул лодку с места, и к моменту, когда загорелся зеленый сигнал, они только-только вышли из пораженной зоны и принялись обрабатывать следующий отрезок.
Потом они развернулись практически над самым концом ряда костров, обозначающих лагерь пернатых летунов, и пошли назад чуть в стороне от первой траектории. Насколько они ее не перекрывали, Ростик не знал, но Бабурин, кажется, это не только понимал, но и регулировал. Так он два раза довольно ощутимо изменил курс, правда, второй раз слишком сильно – опять появился уже знакомый запах, хотя и гораздо слабее, чем при перезарядке распылителя.
Управление сигналами себя оправдывало, а манера останавливаться в воздухе и ждать, когда ребята сзади перезаправят коллекторы новой порцией отравы, позволила не ошибиться. После того как он все это увидел собственными глазами, Ростику показалось, что это единственный разумный способ «опылять» местность. Его предложение делать это на скорости, в четыре захода, сейчас показалось ему нелепым. Он-то просто опасался, что кто-то из бегимлеси, попав под струи антигравитации, отбрасываемые блинами, поднимет тревогу, догадавшись, что над ними – люди. Но сейчас, когда они зависали в пятидесяти, а то и сорока метрах над землей, а никто тревогу не поднимал, Ростик догадался – почему. По той простой причине, что перезаряжались они в отравленной зоне, где некому было бить тревогу – тут все уже находились под поражением пресловутого иприта.
Когда они вернулись в лагерь, выяснилось, что с вылета прошло менее часа. Но даже Бабурин, стянув противогаз, выглядел усталым, и вовсе не от трех предыдущих ночей без сна. Воспользовавшись моментом, когда в лодку загружали следующие бочки с ОВ, Ростик спросил его:
– А как же мы не травимся после полета? Ведь в коллекторах наверняка что-то да осталось от отравы?
– Нет, их так сконструировали, и напор воздуха из баллона такой сильный, что, как видишь, дышать можно.
– Это хорошо, – кивнул Ростик.
Потом они «прогладили» вторую базу вражеских летунов. Тут получилось все не так уж и тихо. Скорее, получилось даже громко. В некий момент кто-то что-то заметил, и люди оглянуться не успели, как с земли в небо уже били массированные, иногда очень яркие, иногда бледные даже в темноте шаровые молнии. Они рассыпались все ближе и ближе к их лодке, но Бабурин не обращал на них ровным счетом никакого внимания. И хотя десяток раз их прилично тряхнуло, они «отбомбились» и вернулись к Бумажному холму без потерь. Лишь несколько дырок украшали теперь их фюзеляж, да в одной бочке зияла дыра, так что кулак пролезал. Но, как доложил кто-то из грузящих бочки ребят, это случилось, когда она была уже пустой. Так что и это попадание выглядело нестрашным.
Третий полет был самым тяжелым. Он оказался самым коротким, но… В общем, когда они зависли, Ростик уже и не чаял остаться в живых. Их так обстреливали, что одну из бочек они не смогли даже использовать до конца, пришлось ее сбросить в люк, чтобы не заражать лодку. Кроме того, на одном из рывков Бабурина, совершенных по необходимости, чтобы не потерять контроль над управлением, примерно на середине своей длины отломилась правая труба коллектора. И только тогда Рост понял, почему у Бабурина выработалась такая сверхъестественно плавная техника пилотирования.
Уже в самом конце их третьего захода, когда они практически продували пустые коллектора, в них угодило сразу два снаряда. На месте убило одного из гребцов и одного из операторов на распылителе. Вернее, сначала его лишь ранило, но, когда они вернулись к Бумажному холму, он был уже мертв – через пробитый химкомплект все-таки попавшая в лодку отрава добила его вернее, чем самые меткие выстрелы пернатых.
Но задачу они выполнили. Это стало понятно хотя бы по тому, что вдруг, едва ли не в одно мгновение, весь лагерь пернатых осветился, помимо костров, очень яркими факелами, которые довольно неожиданно стали расходиться в разные стороны. В бинокль было видно, как некоторые из несущих факелы пернатиков вдруг падали, и тогда трава загоралась, но таких случаев было немного. К тому же, понимая, насколько это опасно, пернатые такие пожары затаптывали.
Все это было настолько красноречивым свидетельством удачных действий Бабурина и его людей, что, когда он с Ростиком явился в палатку капитана Достальского, уже избавившись от химкомплектов, даже искупавшись в Цветной речке и слегка взбодрившись, тот сразу же их известил:
– Все видел сам. Одобряю и даже поздравляю. Теперь потери пернатых будут куда существенней, чем они предполагали. А это хорошо. – Подумав, он добавил, глядя на усталые, запавшие лица: – Вы и не подозреваете, насколько это хорошо.
– Почему не подозреваю? – удивился Ростик. – Психологическое преимущество уже за нами.
И тогда Достальский произнес сквозь зубы, играя желваками на бледном лице:
– Пока вы летали, у нас два взвода дезертировали в полном составе. Ублюдки… Ведь знают, что бежать некуда, а… Но я пернатых все равно тут остановлю.
– Почему в единственном числе, капитан? – спросил Бабурин, устало улыбнувшись своей немудреной шутке. – Вместе остановим. Ведь не все же бегут.
Но Ростик понял, как бы удачно они уже ни «траванули» пернатых, главным фактором, который позволит им победить или приведет к поражению, будет то, сколько людей останется в окопах к завтрашнему утру. Но выясниться это должно было только после того, как наступит день.
Глава 15
Хотя Ростик всегда пытался хотя бы немного прикорнуть перед боем, чтобы чувствовать себя свежее и не допустить глупой ошибки на сонную голову, на этот раз урвать даже четверть часа не удалось.
Причина была в том, что линия обороны обустраивалась куда медленнее, чем хотелось бы. И потому что твердый, как камень, пересохший местный краснозем едва поддавался саперным лопаткам, и потому что следовало укрыть оба автобуса для раненых вместе с операционным «ЗиМом» в специальную траншею позади холма, внутри образованного людьми овала, и потому что настроение солдат действительно оказалось очень неуверенным, а значит, многие из них заранее смирились с поражением.
Обходя в сороковой, наверное, раз за ночь позиции своего батальона, Ростик вглядывался в людей и почти с отчаянием думал, что была бы хоть малейшая возможность, он бы непременно отошел к городу, хоть на десяток километров, хоть до следующего холма… Почему-то отступление всегда заставляет русских разозлиться и избавиться от страха – а это сейчас было важно. Но приказа отступать не было и не могло быть, и приходилось драться тут.
К утру, отказавшись от идеи закопать автобусы хотя бы на треть, просто обложили их, как и предположил капитан, сплетенными из травы и обмазанными глиной кусками стен и крыш местных сараюшек, надеясь, что случайные выстрелы эта преграда выдержит, а специально по ним пернатые бить не будут просто потому, что глупо бить по неизвестной цели, когда есть явный и заметный противник.
Так же в передней части Бумажного холма оборудовали подобие редута, примерно там, где поставил свой КП Достальский, там, куда должны были прийтись, судя по всему, первые и самые свирепые атаки бегимлеси. Хотя, если подумать, в условиях окружения удары должны были достаться всему периметру… И все-таки центр пытались защитить особенно тщательно. Помимо прочего еще и потому, что противник, заботящийся о своих командирах и вождях, непременно попытается «достать» командиров врага, приписывая им ту же значимость, или просто потому, что за победу над вражеским вождем присваивали более высокий чин или награждали знаками отличия.
К утру, несмотря на множество недоделок, Достальский в принципе остался доволен положением дел. Особенно он похвалил, разумеется, Бурскина, но и Роста не ругал, понимал, что, если бы не ночные вылеты, еще неизвестно, кто лучше подготовился бы… А потом включилось Солнце, и с его первыми, отвесными, как всегда, лучами началось.
Внезапно, как по мановению волшебной палочки, буквально ни с того ни с сего что-то изменилось в мире вокруг, и, когда Ростик попытался определить, что же произошло, кто-то из солдат вдруг с непонятным криком указал на противника. И тогда заметили уже все.
Вокруг вражеского холма, где, определенно, ночью находились командиры пернатых и куда Бабурин в присутствии Роста сбросил отраву из двух последних бочек, возникли два ручья… Медленные, серые и малозаметные, они вдруг набрали силу и энергию, а спустя несколько минут стали вдруг мощными, многоцветными, полноводными реками. Это были бегимлеси, несущие свои штандарты, оснащенные в соответствии с собственными правилами ведения войны, готовые к штурму Бумажного холма, и даже более того – к войне с человечеством.
Но Рост с удовольствием видел, что эти две реки не заходят на территорию, «окропленную» ночью отравой. Вероятно, эта местность теперь на несколько дней, а то и недель стала непригодной для жизни. А это значило, что те, кто находился на ней, уже не могли принять участия в сражении или даже числились вражеской стороной в списке потерь… Это должно было дать людям больше шансов, но пока, глядя на приближающиеся массы пернатых вояк, следовало признать – ночные действия почти не привели к заметному эффекту.
И все-таки кое-чего они добились, решил Ростик. Хотя бы того, что впереди всей массы пехоты не несутся в воздухе сотни летающих страусов с тяжеловооруженными латниками в седлах… И едва Ростик подумал это, как слева на значительном расстоянии от холма показались пернатые летуны. Их было немного, всего несколько десятков, но для тех, кто не знал, сколько их было с самого начала, эта стая, поражающая своим равнением и сверкающая на солнце сталью, внушала страх.
Следующие четверть часа Ростик вместе со своими ротными и их замами, а также некоторыми наиболее толковыми взводными носился по полю, пинками и ударами изо всей силы заставляя иных своих солдат вернуться в окопы, запихивая потерявшихся от страха ребят под стволы и кулаки ветеранов, которые тоже нашлись среди всего этого чересчур пестрого, неподготовленного и слабого воинства.
Надо признать, Ростик удерживал своих ребят легко, каким-то шестым чувством осознав, что все разом не побегут, что главные силы будут стоять, поэтому больше всего он боялся, как бы кто-то из его ротных, особенно горячий по повадкам Цыган, не начал стрелять в спины убегающим. Но обошлось, никто не пустил в ход оружие, и даже кричать пришлось не слишком долго…
И все-таки, когда порыв драпать сошел на нет, стало ясно, что по меньшей мере четверть сотни людей из расположения его батальона исчезли и их ни за что не догнать. Зато теперь желания отступать не проявлял никто, все как-то набычились, уперлись, решили драться, тогда Ростик и сам стал готовиться к бою. Тут-то в воздух и стали подниматься летающие лодки. Их было семнадцать.
Сначала Ростик, должно быть от забот и невысыпания, не мог понять, откуда взялась семнадцатая, и лишь потом вспомнил, что Бабурин хотел отправить Хвороста на драгоценном гравилете с распылительной установкой в город, а потом присоединиться к одной из эскадрилий. Видимо, так он и поступил, у него вполне должно было хватить и воли, и настойчивости сделать по-своему, если он этого действительно хотел.
Пока они поднимались, обе реки бегимлеси соединились примерно на полдороге от их холма до Цветной речки и дальше двинули уже единым потоком, способным, кажется, смести с поверхности Полдневья все, что ему не понравится. А вот пернатые летуны долетели до самой реки, и тут, как показалось, едва ли не на расстоянии вытянутой руки от позиций людей, произошло первое столкновение.
Надо признать, было оно не очень впечатляющим. И слишком уж быстрым, на взгляд Ростика. Просто чуть не все семнадцать лодок людей выстроились в три группы, поднялись повыше, и первая из групп попыталась, как коршун, сверху ударить по всему ряду пернатых разом, словно срезая их косой лобового башенного огня, а на некоторых лодках даже каким-то чудом стреляли и снизу, вероятно, развернув спаренные кормовые лучеметы вниз и вперед.
Ряд пернатых летунов не дрогнул, лишь первые из атакованных повалились, теряя перья и утратив координацию движений. Все это Ростик уже видел во время первой схватки у берега бегимлеси. Вот только тогда бой был маневренным, а сейчас линейным. И ответ противника на действия людей тоже был линейным, слитным, мощным и результативным. Еще не все из бегимлеси развернули своих птиц, чтобы разок-другой пальнуть в ответ на атаку первой пятерки, как загорелась одна из летающих лодок. Потом задымила вторая. Пламени на ней видно не было, но она, не выходя из атакующего пике, прошила весь строй пернатых и воткнулась в берег речки, взметнув сноп оранжевого взрыва…
Третья взорвалась, когда атакующие машины оказались где-то в середине ряда бегимлеси. Этот взрыв расколол пернатых, но и закрыл две ведущие машины людей. Ростик даже головой дернул в сторону, чтобы не видеть этого… Он не сомневался, что и они от этого слишком близкого взрыва погибли, как не сомневался, что за рулями одной из этих лодок сидел Ким…
Потом на ряд пернатых летунов спикировала вторая эскадрилья гравилетов. Она вела себя так же, но ее огонь был результативнее, особенно в начале атаки, должно быть, пернатые частично утратили огневую мощь и психологическую способность оказывать сопротивление… Зато когда гравилеты вышли из атакующего захода, вместо шести машин осталось три. Все они погибли в конце ряда бегимлеси, все погибли едва ли не разом, и лишь одна из лодок не взорвалась, упав на землю…
Третья группа прошла весь строй пернатых без потерь, но она и сбила меньше всех. Должно быть, ее припоздавшая атака, по существу, выстрелы в хвост пернатым, каким-то образом прошла мимо… А потом стало ясно, что пернатые летуны уже тут, над Бумажным холмом, и что их осталось едва ли две трети того ряда, который вынырнул из разноцветных трав за отравленным холмом.
Разумеется, ребятам, которые по-прежнему боялись этого боя, полезно было встретить этих летунов огнем. Ростик по себе знал, что безотчетный страх, возникающий перед боем, совсем не тот страх, который одолевает во время боя, – со вторым справиться легче, потому что в драке остается мало времени и потому что можно стрелять, давить на курок…
Из захода летающих страусов на позиции Бумажного холма вышло уже совсем немного птиц, не более двух десятков. К тому же они каким-то образом рассеялись, должно быть, не ожидали такого дружного отпора. Может быть, они не привыкли, чтобы наземные части в таком количестве насыщались огнестрельным оружием, или рассчитывали, что люди могут драпануть от этой атаки… Так или иначе, они просчитались, опытные люди лишь почувствовали себя в большей безопасности, вжимаясь в землю, стреляя по птицам, которые целиком находились на виду, а новобранцы, посматривая на ветеранов, медленно, но верно приходили в себя, убеждаясь, что не так страшен враг, как, вероятно, рассказывали иные паникеры ночью у костров.
Страусы отлетели к речке, пытаясь собраться воедино, чтобы меньше терять своих от рассеянности сил, но тут на них в очередной раз обрушились гравилеты людей, мешая этому построению, сбивая его огнем всех своих пушек. Ростик, разумеется, перевел бинокль на это сражение, но, как ни вертел окуляры, так и не понял, есть ли среди уцелевших машина Кима… А потом как-то не очень заметно, но довольно решительно к Бумажному подбежали пернатые пехотинцы. Некоторые из них сразу бросились на позиции людей, но было немало и таких, которые постарались обогнуть холм, надеясь, что удар сбоку будет более результативным.
Спустя пять-семь минут Ростик понял, что никакой организации пернатые не придерживаются. Они просто валили стеной, надеясь на численное превосходство и на скорость своей атаки… Скорость действительно была немалой. Пернатые гиганты за два метра ростом неслись вперед, как небольшие танкетки, полыхая огнем из своих странных плазмометов, прикрывая еще пять-семь таких же, только чуть более живописно оснащенных вояк, которые бежали сзади. Этим стрелять было не из чего, но каждый из них ждал своей очереди, чтобы подобрать пушку, если встречный огонь скосит прикрывающего стрелка.
Совсем некстати Ростик вдруг вспомнил, что во время Первой мировой иные части русской армии так же ходили в атаку, из расчета одной винтовки на троих, а то и больше пехотинцев, рассчитывавших все-таки добыть себе оружие прежде, чем их найдет пуля противника…
Ростик стрелял сам, подбадривал тех, кто стрелял рядом с ним, носился по окопам вдоль своего фронта и читал бой. Вместо обещанных классиком невнятицы, непонятности и чудовищности всего происходящего он видел совсем иное – абсолютную осмысленность буквально всего, что делал каждый из участников сражения, находил в себе полное понимание того, что происходило вокруг, и считал это в высшей степени нормальным… Пернатые хотели убить людей и воспользоваться плодами их труда, люди не собирались предоставить врагу эту возможность и защищали то, что считали своим, не щадя жизней своих и чужих. Это было почти хозяйственной деятельностью, хотя бы и ведущейся насильственными методами, почти жатвой или какой-либо прочей страдой…
И потому Ростик чувствовал себя немного всесильным, немного вознесенным над миром, немного всезнающим. Он парил, словно птица в плотном восходящем потоке, когда даже шевелить крылом не нужно – стихия, управляемая случаем или более мудрыми существами, сама несла его! Он в самом деле знал, что произойдет с некоторыми из его солдат в следующие минуты, с командирами взводов, которых он старательно держал в поле зрения, чтобы не дать провалиться обороне, и даже немного знал, что происходит на стороне Бурскина.
А происходило вот что – его люди встретили противника нервно, и пришлось передать по окопам команду стрелять прицельно и одиночными, иначе патронов не хватило бы и на пару часов. Первые удары все-таки пришлись по самому холму, на две роты Достальского, и лишь менее решительные из атакующих птиц стали «размываться» по периметру, причем ребятам, стоявшим западнее, доставались более вялые противники, которых куда легче было заваливать, чем тех, кто сразу же бросался на людей, едва добегал до их линии обороны. Но потом противник навалился с дурной силой по всему периметру, и тогда заработали все, кто был в окопах, ровно поливая пернатых огнем.
Трудность людей выявилась довольно скоро – доспехи пернатых неожиданно оказались очень прочными. Даже не всякое прямое попадание прошивало их, а что уж говорить о косых и рикошетных ударах? К тому же и сами пернатые были на редкость здоровые. Чтобы завалить иного, приходилось истратить на него пять-семь патронов… К тому же сразу приходилось убивать того, кто подбирал пушку. К тому же встречный огонь пернатых был таким плотным, точным, хладнокровным и расчетливым, что оставалось только удивляться их способности соображать, когда пальба людей косила их ряд за рядом…
Поэтому и людям доставалось. При этом пернатые все время наращивали свое давление, все ближе подбираясь к окопам, все решительнее подставляя себя под пули людей, чтобы другие бегимлеси выиграли еще шаг-другой, а то и пять-семь метров разом… Догадаться при этом, что произойдет, когда бегимлеси ворвутся в окопы и пустят в ход холодное оружие, труда не составляло. И Ростик старался этого не допустить. В том числе маневрируя людьми, перебрасывая отделение туда, где было труднее, меняя плотность огня, сосредотачивая на слишком выдвинутых бегимлеси огонь двух, а то и трех соседних отделений.
Так продержались почти два часа, и вдруг стали возникать и более сложные проблемы. Сначала получил ранение Каменщик. Просто удивительно, как пернатые вычислили и попали в никогда не высовывающегося старика, который, несмотря на возраст, оказался незаменимым в бою. Но ранение оказалось серьезным, и пришлось отправить его к врачам.
Потом почти целиком погиб один из взводов в середине обороны белобрысого Катериничева. Какая-то группа пернатых так умело и слитно принялась палить из своих лучеметов, что их лучи сливались воедино и, попадая даже в края окопов, накрывали все живое в радиусе пяти-семи метров, залетая по изломанным зигзагам даже в укрывшихся людей. Этими «виртуозами» пришлось заняться отдельно, и в общем старослужащие ребята догадались, «загасили» их почти без подсказок, но вреда они наделали много. Дыру в обороне пришлось затыкать едва ли не полчаса, пока плотность людей хоть немного выровнялась.
Причина была в том, что линия обороны обустраивалась куда медленнее, чем хотелось бы. И потому что твердый, как камень, пересохший местный краснозем едва поддавался саперным лопаткам, и потому что следовало укрыть оба автобуса для раненых вместе с операционным «ЗиМом» в специальную траншею позади холма, внутри образованного людьми овала, и потому что настроение солдат действительно оказалось очень неуверенным, а значит, многие из них заранее смирились с поражением.
Обходя в сороковой, наверное, раз за ночь позиции своего батальона, Ростик вглядывался в людей и почти с отчаянием думал, что была бы хоть малейшая возможность, он бы непременно отошел к городу, хоть на десяток километров, хоть до следующего холма… Почему-то отступление всегда заставляет русских разозлиться и избавиться от страха – а это сейчас было важно. Но приказа отступать не было и не могло быть, и приходилось драться тут.
К утру, отказавшись от идеи закопать автобусы хотя бы на треть, просто обложили их, как и предположил капитан, сплетенными из травы и обмазанными глиной кусками стен и крыш местных сараюшек, надеясь, что случайные выстрелы эта преграда выдержит, а специально по ним пернатые бить не будут просто потому, что глупо бить по неизвестной цели, когда есть явный и заметный противник.
Так же в передней части Бумажного холма оборудовали подобие редута, примерно там, где поставил свой КП Достальский, там, куда должны были прийтись, судя по всему, первые и самые свирепые атаки бегимлеси. Хотя, если подумать, в условиях окружения удары должны были достаться всему периметру… И все-таки центр пытались защитить особенно тщательно. Помимо прочего еще и потому, что противник, заботящийся о своих командирах и вождях, непременно попытается «достать» командиров врага, приписывая им ту же значимость, или просто потому, что за победу над вражеским вождем присваивали более высокий чин или награждали знаками отличия.
К утру, несмотря на множество недоделок, Достальский в принципе остался доволен положением дел. Особенно он похвалил, разумеется, Бурскина, но и Роста не ругал, понимал, что, если бы не ночные вылеты, еще неизвестно, кто лучше подготовился бы… А потом включилось Солнце, и с его первыми, отвесными, как всегда, лучами началось.
Внезапно, как по мановению волшебной палочки, буквально ни с того ни с сего что-то изменилось в мире вокруг, и, когда Ростик попытался определить, что же произошло, кто-то из солдат вдруг с непонятным криком указал на противника. И тогда заметили уже все.
Вокруг вражеского холма, где, определенно, ночью находились командиры пернатых и куда Бабурин в присутствии Роста сбросил отраву из двух последних бочек, возникли два ручья… Медленные, серые и малозаметные, они вдруг набрали силу и энергию, а спустя несколько минут стали вдруг мощными, многоцветными, полноводными реками. Это были бегимлеси, несущие свои штандарты, оснащенные в соответствии с собственными правилами ведения войны, готовые к штурму Бумажного холма, и даже более того – к войне с человечеством.
Но Рост с удовольствием видел, что эти две реки не заходят на территорию, «окропленную» ночью отравой. Вероятно, эта местность теперь на несколько дней, а то и недель стала непригодной для жизни. А это значило, что те, кто находился на ней, уже не могли принять участия в сражении или даже числились вражеской стороной в списке потерь… Это должно было дать людям больше шансов, но пока, глядя на приближающиеся массы пернатых вояк, следовало признать – ночные действия почти не привели к заметному эффекту.
И все-таки кое-чего они добились, решил Ростик. Хотя бы того, что впереди всей массы пехоты не несутся в воздухе сотни летающих страусов с тяжеловооруженными латниками в седлах… И едва Ростик подумал это, как слева на значительном расстоянии от холма показались пернатые летуны. Их было немного, всего несколько десятков, но для тех, кто не знал, сколько их было с самого начала, эта стая, поражающая своим равнением и сверкающая на солнце сталью, внушала страх.
Следующие четверть часа Ростик вместе со своими ротными и их замами, а также некоторыми наиболее толковыми взводными носился по полю, пинками и ударами изо всей силы заставляя иных своих солдат вернуться в окопы, запихивая потерявшихся от страха ребят под стволы и кулаки ветеранов, которые тоже нашлись среди всего этого чересчур пестрого, неподготовленного и слабого воинства.
Надо признать, Ростик удерживал своих ребят легко, каким-то шестым чувством осознав, что все разом не побегут, что главные силы будут стоять, поэтому больше всего он боялся, как бы кто-то из его ротных, особенно горячий по повадкам Цыган, не начал стрелять в спины убегающим. Но обошлось, никто не пустил в ход оружие, и даже кричать пришлось не слишком долго…
И все-таки, когда порыв драпать сошел на нет, стало ясно, что по меньшей мере четверть сотни людей из расположения его батальона исчезли и их ни за что не догнать. Зато теперь желания отступать не проявлял никто, все как-то набычились, уперлись, решили драться, тогда Ростик и сам стал готовиться к бою. Тут-то в воздух и стали подниматься летающие лодки. Их было семнадцать.
Сначала Ростик, должно быть от забот и невысыпания, не мог понять, откуда взялась семнадцатая, и лишь потом вспомнил, что Бабурин хотел отправить Хвороста на драгоценном гравилете с распылительной установкой в город, а потом присоединиться к одной из эскадрилий. Видимо, так он и поступил, у него вполне должно было хватить и воли, и настойчивости сделать по-своему, если он этого действительно хотел.
Пока они поднимались, обе реки бегимлеси соединились примерно на полдороге от их холма до Цветной речки и дальше двинули уже единым потоком, способным, кажется, смести с поверхности Полдневья все, что ему не понравится. А вот пернатые летуны долетели до самой реки, и тут, как показалось, едва ли не на расстоянии вытянутой руки от позиций людей, произошло первое столкновение.
Надо признать, было оно не очень впечатляющим. И слишком уж быстрым, на взгляд Ростика. Просто чуть не все семнадцать лодок людей выстроились в три группы, поднялись повыше, и первая из групп попыталась, как коршун, сверху ударить по всему ряду пернатых разом, словно срезая их косой лобового башенного огня, а на некоторых лодках даже каким-то чудом стреляли и снизу, вероятно, развернув спаренные кормовые лучеметы вниз и вперед.
Ряд пернатых летунов не дрогнул, лишь первые из атакованных повалились, теряя перья и утратив координацию движений. Все это Ростик уже видел во время первой схватки у берега бегимлеси. Вот только тогда бой был маневренным, а сейчас линейным. И ответ противника на действия людей тоже был линейным, слитным, мощным и результативным. Еще не все из бегимлеси развернули своих птиц, чтобы разок-другой пальнуть в ответ на атаку первой пятерки, как загорелась одна из летающих лодок. Потом задымила вторая. Пламени на ней видно не было, но она, не выходя из атакующего пике, прошила весь строй пернатых и воткнулась в берег речки, взметнув сноп оранжевого взрыва…
Третья взорвалась, когда атакующие машины оказались где-то в середине ряда бегимлеси. Этот взрыв расколол пернатых, но и закрыл две ведущие машины людей. Ростик даже головой дернул в сторону, чтобы не видеть этого… Он не сомневался, что и они от этого слишком близкого взрыва погибли, как не сомневался, что за рулями одной из этих лодок сидел Ким…
Потом на ряд пернатых летунов спикировала вторая эскадрилья гравилетов. Она вела себя так же, но ее огонь был результативнее, особенно в начале атаки, должно быть, пернатые частично утратили огневую мощь и психологическую способность оказывать сопротивление… Зато когда гравилеты вышли из атакующего захода, вместо шести машин осталось три. Все они погибли в конце ряда бегимлеси, все погибли едва ли не разом, и лишь одна из лодок не взорвалась, упав на землю…
Третья группа прошла весь строй пернатых без потерь, но она и сбила меньше всех. Должно быть, ее припоздавшая атака, по существу, выстрелы в хвост пернатым, каким-то образом прошла мимо… А потом стало ясно, что пернатые летуны уже тут, над Бумажным холмом, и что их осталось едва ли две трети того ряда, который вынырнул из разноцветных трав за отравленным холмом.
Разумеется, ребятам, которые по-прежнему боялись этого боя, полезно было встретить этих летунов огнем. Ростик по себе знал, что безотчетный страх, возникающий перед боем, совсем не тот страх, который одолевает во время боя, – со вторым справиться легче, потому что в драке остается мало времени и потому что можно стрелять, давить на курок…
Из захода летающих страусов на позиции Бумажного холма вышло уже совсем немного птиц, не более двух десятков. К тому же они каким-то образом рассеялись, должно быть, не ожидали такого дружного отпора. Может быть, они не привыкли, чтобы наземные части в таком количестве насыщались огнестрельным оружием, или рассчитывали, что люди могут драпануть от этой атаки… Так или иначе, они просчитались, опытные люди лишь почувствовали себя в большей безопасности, вжимаясь в землю, стреляя по птицам, которые целиком находились на виду, а новобранцы, посматривая на ветеранов, медленно, но верно приходили в себя, убеждаясь, что не так страшен враг, как, вероятно, рассказывали иные паникеры ночью у костров.
Страусы отлетели к речке, пытаясь собраться воедино, чтобы меньше терять своих от рассеянности сил, но тут на них в очередной раз обрушились гравилеты людей, мешая этому построению, сбивая его огнем всех своих пушек. Ростик, разумеется, перевел бинокль на это сражение, но, как ни вертел окуляры, так и не понял, есть ли среди уцелевших машина Кима… А потом как-то не очень заметно, но довольно решительно к Бумажному подбежали пернатые пехотинцы. Некоторые из них сразу бросились на позиции людей, но было немало и таких, которые постарались обогнуть холм, надеясь, что удар сбоку будет более результативным.
Спустя пять-семь минут Ростик понял, что никакой организации пернатые не придерживаются. Они просто валили стеной, надеясь на численное превосходство и на скорость своей атаки… Скорость действительно была немалой. Пернатые гиганты за два метра ростом неслись вперед, как небольшие танкетки, полыхая огнем из своих странных плазмометов, прикрывая еще пять-семь таких же, только чуть более живописно оснащенных вояк, которые бежали сзади. Этим стрелять было не из чего, но каждый из них ждал своей очереди, чтобы подобрать пушку, если встречный огонь скосит прикрывающего стрелка.
Совсем некстати Ростик вдруг вспомнил, что во время Первой мировой иные части русской армии так же ходили в атаку, из расчета одной винтовки на троих, а то и больше пехотинцев, рассчитывавших все-таки добыть себе оружие прежде, чем их найдет пуля противника…
Ростик стрелял сам, подбадривал тех, кто стрелял рядом с ним, носился по окопам вдоль своего фронта и читал бой. Вместо обещанных классиком невнятицы, непонятности и чудовищности всего происходящего он видел совсем иное – абсолютную осмысленность буквально всего, что делал каждый из участников сражения, находил в себе полное понимание того, что происходило вокруг, и считал это в высшей степени нормальным… Пернатые хотели убить людей и воспользоваться плодами их труда, люди не собирались предоставить врагу эту возможность и защищали то, что считали своим, не щадя жизней своих и чужих. Это было почти хозяйственной деятельностью, хотя бы и ведущейся насильственными методами, почти жатвой или какой-либо прочей страдой…
И потому Ростик чувствовал себя немного всесильным, немного вознесенным над миром, немного всезнающим. Он парил, словно птица в плотном восходящем потоке, когда даже шевелить крылом не нужно – стихия, управляемая случаем или более мудрыми существами, сама несла его! Он в самом деле знал, что произойдет с некоторыми из его солдат в следующие минуты, с командирами взводов, которых он старательно держал в поле зрения, чтобы не дать провалиться обороне, и даже немного знал, что происходит на стороне Бурскина.
А происходило вот что – его люди встретили противника нервно, и пришлось передать по окопам команду стрелять прицельно и одиночными, иначе патронов не хватило бы и на пару часов. Первые удары все-таки пришлись по самому холму, на две роты Достальского, и лишь менее решительные из атакующих птиц стали «размываться» по периметру, причем ребятам, стоявшим западнее, доставались более вялые противники, которых куда легче было заваливать, чем тех, кто сразу же бросался на людей, едва добегал до их линии обороны. Но потом противник навалился с дурной силой по всему периметру, и тогда заработали все, кто был в окопах, ровно поливая пернатых огнем.
Трудность людей выявилась довольно скоро – доспехи пернатых неожиданно оказались очень прочными. Даже не всякое прямое попадание прошивало их, а что уж говорить о косых и рикошетных ударах? К тому же и сами пернатые были на редкость здоровые. Чтобы завалить иного, приходилось истратить на него пять-семь патронов… К тому же сразу приходилось убивать того, кто подбирал пушку. К тому же встречный огонь пернатых был таким плотным, точным, хладнокровным и расчетливым, что оставалось только удивляться их способности соображать, когда пальба людей косила их ряд за рядом…
Поэтому и людям доставалось. При этом пернатые все время наращивали свое давление, все ближе подбираясь к окопам, все решительнее подставляя себя под пули людей, чтобы другие бегимлеси выиграли еще шаг-другой, а то и пять-семь метров разом… Догадаться при этом, что произойдет, когда бегимлеси ворвутся в окопы и пустят в ход холодное оружие, труда не составляло. И Ростик старался этого не допустить. В том числе маневрируя людьми, перебрасывая отделение туда, где было труднее, меняя плотность огня, сосредотачивая на слишком выдвинутых бегимлеси огонь двух, а то и трех соседних отделений.
Так продержались почти два часа, и вдруг стали возникать и более сложные проблемы. Сначала получил ранение Каменщик. Просто удивительно, как пернатые вычислили и попали в никогда не высовывающегося старика, который, несмотря на возраст, оказался незаменимым в бою. Но ранение оказалось серьезным, и пришлось отправить его к врачам.
Потом почти целиком погиб один из взводов в середине обороны белобрысого Катериничева. Какая-то группа пернатых так умело и слитно принялась палить из своих лучеметов, что их лучи сливались воедино и, попадая даже в края окопов, накрывали все живое в радиусе пяти-семи метров, залетая по изломанным зигзагам даже в укрывшихся людей. Этими «виртуозами» пришлось заняться отдельно, и в общем старослужащие ребята догадались, «загасили» их почти без подсказок, но вреда они наделали много. Дыру в обороне пришлось затыкать едва ли не полчаса, пока плотность людей хоть немного выровнялась.