Страница:
* * *
Черчилль занимал пост министра по делам колоний в течение двадцати месяцев. Общая площадь всей территории Британской империи достигла в то время своего апогея. Министр предпочел посвятить большую часть времени Ближнему Востоку, хотя мало что смыслил в ближневосточном вопросе. Все же он создал специальный департамент по делам Ближнего Востока — внутри министерства по делам колоний. После того как распалась Османская империя, Сообщество Наций даровало мандат на ее территории двум державам-победительницам. В связи с этим основной своей задачей и задачей Великобритании Черчилль видел создание в этой стратегической зоне земного шара сферы влияния, где верховодила бы Британия. Для осуществления этого плана необходимо было заручиться поддержкой двух пограничных областей — Палестины и Месопотамии и, по возможности, пресечь притязания французов на эти территории. Таким образом, Лондон при помощи флота и авиации контролировал бы огромное геополитическое пространство — от Гибралтара до Персидского залива, включая Мальту, Египет и Суэцкий канал.
В марте 1921 года Черчилль собрал конференцию в Каире, на которую пригласил всех местных британских чиновников. Надо сказать, что напряженная политическая деятельность не помешала Уинстону запечатлеть на холсте пирамиды и совершить паломничество в Иерусалим. Чтобы разобраться с арабским вопросом, он обратился за помощью к полковнику Лоуренсу, которого сделал своим советником. На аудиенции у представителей династии хашимитов Лоуренс добился, чтобы Месопотамия (отныне Ирак), которую в 1920 году охватило восстание, впрочем, быстро подавленное, признала своим королем эмира Фейсала, марионетку англичан. Его брата, эмира Абдаллу, хозяева с туманного Альбиона посадили на трон Иордании.
Однако в Палестине Черчилль чувствовал себя далеко не так уверенно. Он считал своим долгом и по отношению к арабам, и по отношению к евреям примирить эти два народа. С одной стороны, Уинстон официально подтвердил, что Лондон намерен соблюдать Бальфурскую декларацию 1917 года, а именно: организовать, согласно данному обязательству, еврейский национальный центр в Палестине. Это заявление, гарантировавшее защиту прав евреев, иммигрировавших в Палестину, вызвало бурю протеста у арабов. С другой стороны, Уинстон жестоко разочаровал сионистов, признав права арабов-палестинцев на еврейской территории. Надо признать, что здесь Черчилль столкнулся с неразрешимой задачей.
Что же касается политики, проводимой Черчиллем в бассейне Эгейского моря, то здесь взгляды министра по делам колоний и премьер-министра полностью разошлись. Ллойд Джордж никак не хотел ущемлять интересы Греции, Черчилль же греков ненавидел. В Турции Ататюрка он видел оплот стабильности Восточного Средиземноморья, а также надежный бастион, который при необходимости защитит цивилизованный Запад от Советского Союза и большевистской угрозы.
Надо сказать, что Африка по-прежнему будоражила воображение Уинстона. Он сравнивал этот богатейший континент, населенный смирными аборигенами, с пустынями Ближнего Востока, орошаемыми кровью, и, честно говоря, не испытывал ни малейшей симпатии к арабам. «В Африке, — заявлял он, — народ послушен, а земля плодородна; в Месопотамии же и на Ближнем Востоке земля бесплодна, а народ кровожаден. Вложив в африканский континент немного денег, можно получить большую выгоду, а в Аравию сколько ни вкладывай — останешься у разбитого корыта». В то же время ничто не могло поколебать глубоко укоренившегося расизма Черчилля. И он стал проповедовать сегрегацию в таких странах, как Кения, например. Уинстон считал, что белые должны жить там отдельно и на хороших землях, поскольку «демократические принципы Европы не применимы к пути развития, по которому идут народы Азии и Африки»[147].
* * *
Неожиданно осенью 1922 года в британском политическом мире произошло «землетрясение», к которому никто не был готов. В результате этого катаклизма Ллойд Джордж был смещен со своего поста, коалиционное правительство распущено, а Черчилль отстранен от власти. Причиной тому были два события. В Чанаккале разразился дипломатический кризис и, хотя продлился он недолго, последствия имел серьезные. А в самой Британии взбунтовались депутаты-консерваторы.
Коалиция, управлявшая страной под чутким руководством Ллойда Джорджа начиная с выборов 1918 года, начала за здравие, однако очень быстро утратила свой боевой настрой и популярность. Она увязла в политической трясине, в которой все уютнее и уютнее чувствовал себя премьер-министр. Ведь недаром Ллойда Джорджа упрекали в изощренном коварстве, только мешавшем общему делу. Тем не менее, Черчилль, сознавая всю серьезность создавшегося положения и несмотря на частые ссоры с Ллойдом Джорджем, остался верен своим убеждениям и продолжал пылко защищать правящую коалицию. Увы, правительство полностью дискредитировало себя, пороха в его пороховницах не осталось, и разразившийся в октябре 1922 года кризис послужил катализатором для объединения всех оппозиционных сил против Ллойда Джорджа, истощившего терпение окружающих своим коварством.
Что же касается дипломатического кризиса, то он был вызван новой вспышкой хронического конфликта между Грецией и Турцией. Внезапно турецкое правительство Мустафы Кемаля Ататюрка, выведенное из себя притязаниями на Малую Азию греков, неизменно и безрассудно поддерживавшимися Ллойдом Джорджем, направило свою армию разбить греческие войска. Затем воины ислама должны были начать продвижение к побережью Дарданелл, которое удерживали британские войска, в частности, к городу Чанаккале, и там ожидать подписания мирного договора.
Положение было столь щекотливое, что в любой момент могла разразиться война. Поэтому меры, которые принимал премьер-министр, пытаясь разрешить конфликт, неизменно встречали резкую критику, несмотря на то, что кризис так же быстро сошел на нет, как и возник.
В связи с этим в лагере консерваторов произошло восстание. Рядовые члены партии и кое-кто из деятелей второго плана, таких, как Болдуин, взбунтовались против тори-корифеев. Таким образом, Ллойд Джордж лишился большинства своих «заднескамеечников»[148]. Премьер-министру не оставалось ничего другого, кроме как направить королю прошение об отставке вечером того же дня, в который разразился политический кризис, — 19 октября 1922 года, и объявить избирателям о незапланированных выборах в законодательное собрание...
Черчилль, в свою очередь, не смог принять деятельного участия в этих бурных событиях. 17 октября у него случился приступ аппендицита и его срочно прооперировали. В те времена восстановительный период после операции по удалению аппендицита был очень долгим. Из больницы Уинстон вышел 1 ноября, а избирательную кампанию в своем округе Данди начал лишь 11 ноября, за четыре дня до выборов. Поскольку кандидат Черчилль отсутствовал, Клемми пожертвовала собой и решила провести агитационную работу без него. Ей помогал генерал Спирс, у которого был свой избирательный округ. Преодолевая враждебность и агрессивность обывателей, считавших Уинстона виновником войны, непредсказуемым и легкомысленным болтуном, Клемми мужественно пыталась защитить честь своего мужа, не боялась встречаться лицом к лицу с возбужденной толпой.
Когда Уинстон приехал в Данди, он был еще слишком слаб. Напрасно тратил он остатки своей энергии на пламенные речи, ничто не помогало. Все усилия пропали даром, встречное движение было слишком сильным. После голосования выяснилось, что соперники Уинстона ушли далеко вперед, — он потерпел обидное поражение. Однако когда его друг Т. Е. Лоуренс выразил ему свое разочарование, понося на чем свет стоит избирателей Данди, «этих мерзавцев и недоносков», проваливших своего депутата, сам Уинстон проявил истинное великодушие. «Если бы Вы знали, — писал он одному из своих бывших коллег по правительству, — в каких ужасающих условиях живут обитатели этого городка, Вы были бы к ним снисходительнее»[149]. А некоторое время спустя он шутливо подытожил свои неудачи: «В мгновение ока я остался без министерства, без депутатского кресла, без партии и без аппендицита»[150].
Тогда Черчилль решил переждать полосу неудач. Отпраздновав 30 ноября свое сорокавосьмилетие, он отправился на юг Франции, где решил провести полгода, занимаясь живописью и сочинительством на вилле «Золотая мечта» в прекрасных окрестностях Канн.
Глава четвертая
ПО ПУТИ ОШИБОК 1922—1939
Одиночество актера, оставшегося без роли: 1922—1924
Черчилль тяжело переживал приключившееся с ним осенью 1922 года несчастье. В считанные дни от него все отвернулись, изгнали его с политической сиены. Он лишился своих избирателей, и впервые за двадцать два года для него не нашлось места в палате общин. Тем временем консерваторы, лейбористы и либералы, поддерживавшие Асквита, открыто поздравили друг друга с поражением злосчастного Черчилля.
Мы располагаем несколькими свидетельствами, согласно которым он в то время был как никогда мрачен и подавлен. Все грандиозные планы рухнули, и сам он не сомневался, что вот теперь-то «его карьера кончена навсегда»[151]. Слабым утешением Черчиллю служил орден Славы, пожалованный ему королем. Об этом перед Его величеством ходатайствовал Ллойд Джордж незадолго до своей отставки. Впрочем, забвение, в которое погрузился Черчилль, было не полным. Первый том «Мирового кризиса» вышел в апреле 1923 года, второй том — в октябре, снискав своему автору заслуженную похвалу и вызвав оживленную полемику. Тем не менее, те шесть месяцев, что Черчилль провел на Лазурном Берегу, были самыми тихими в его жизни.
Однако Черчилль переживал не только из-за того, что остался в стороне от государственных дел, в конце концов, политик должен быть готов к такого рода случайностям, тем более что фортуна всегда может вновь обратить к нему свое лицо. Именно это и случилось с нашим героем: осенью 1923 года он вернулся в политику. Пока же его больше всего печалило собственное бессилие. Он не смог внушить доверия, не смог убедить избирателей в своей правоте. Конечно же, никто не сомневался в его дарованиях, в его мужестве, в его порядочности. Он, бесспорно, был талантливым министром, оратором и писателем. Однако при этом Черчилль постоянно стремился выставить себя в выгодном свете, завладеть вниманием публики и тем самым испытывал терпение окружающих. К тому же его считали безответственным, лишенным здравого смысла человеком, склонным к крайностям, и он ничего не мог с этим поделать.
Рядом с ним все время приходилось быть начеку, поскольку никто не знал, куда в следующий момент занесет велеречивого оратора. Одним словом, отношения Черчилля с окружающими сводились к простой формуле: сила отторжения равна силе притяжения. Казалось, ему никогда не удастся преодолеть это препятствие. Ведь в политическом мире Британии основными правилами игры были прагматизм и умение найти компромисс. К тому же правительство рассчитывало хоть какое-то время пожить спокойно — теперь, когда голубь мира наконец вернулся в Европу. А потому зачинщик беспорядков, в любую минуту готовый подать сигнал к атаке, был непозволительной роскошью на скамье министров в Вестминстере.
Несмотря ни на что, в затворничестве Черчилля были и положительные моменты. Оно совпало с периодом смуты и беспорядка в политической жизни Великобритании. Традиционная двухпартийная система дала трещину — враждебные группировки внутри консервативной и либеральной партий поносили друг друга, в то время как лейбористы уверенно шли вперед, хотя им и не удалось ни набрать большинства голосов, ни выработать более или менее достойной доверия программы. Все это свидетельствовало о нестабильности и несостоятельности существующей системы, а также о растерянности граждан.
За три года — с ноября 1922-го по октябрь 1924-го — англичане трижды избирали депутатов в парламент. За период с октября 1922 года по январь 1924-го сменилось двое консервативных премьер-министров — Бонар Лоу и Болдуин. К власти пришло лейбористское правительство меньшинства, которое возглавил Рамсэй Макдональд и которое управляло страной с 22 января по 3 ноября 1924 года. К тому времени в палату общин вернулось дружное консервативное большинство, была восстановлена традиционная двухпартийная система и налажено нормальное функционирование всех институтов власти. Таким образом, Черчилль, успевший за время смуты вернуться в лоно тори, имел под ногами твердую политическую почву и к тому же не был замечен в хитрых маневрах партий, в сложных интригах и других не достойных государственных мужей играх 1922—1924 годов.
Осенью 1923 года, во время экономической разрухи, премьер-министр Болдуин решил поставить на всенародное голосование вопрос о возврате к протекционизму. Это не могло оставить Черчилля равнодушным, и он вновь оказался на политической арене в качестве защитника свободы торговли — правого дела, за которое он боролся вот уже двадцать лет. Ему предложили выставить свою кандидатуру в округе Лейчестер Уэст как представителю либералов-фритрейдеров[152](либералы Асквита и Ллойда Джорджа к тому времени помирились и вновь стали одной сплоченной партией). Черчилль по обыкновению с большим усердием взялся за избирательную кампанию, чтобы, оказавшись в парламенте, иметь возможность сражаться против таможенной реформы, или протекционизма, за который ратовали консерваторы. Впрочем, его усилия скорее были направлены против социализма лейбористов, нежели против партии консерваторов. Выборы Черчилль проиграл, но зато вернулся в общество государственных деятелей полноправным членом, его имя вновь крупными буквами написали на политической афише, в то время как консерваторы также потерпели поражение на этих выборах.
Далее, в январе 1924 года либеральная партия решила поддержать в палате общин правительство лейбористов во главе с Джеймсом Рамсэем Макдональдом. На этот раз Черчилль не выдержал и окончательно порвал с либералами. Он только недавно присоединился к антисоциалистической лиге и теперь открыто выступил против союза либералов и лейбористов, который считал противоестественным «безобразием», порчей «национального достояния». Он даже попытался, правда, безуспешно, привлечь на свою сторону правых либералов, враждебно настроенных по отношению к лейбористам. Отныне ничто не мешало обращению, или возвращению, отступника в веру тори. Этому Черчилль посвятил всю свою энергию и даже разработал специальную стратегию на 1924 год. Неоценимую услугу ему оказал сам Болдуин, лидер консервативной партии. В феврале 1924 года он неожиданно заявил, что консерваторы больше не будут настаивать на возврате к протекционизму. Таким образом, было устранено главное препятствие, мешавшее Черчиллю вернуться к тори. В действительности это примирение произошло не в одночасье. Какие-то едва заметные признаки позволяли надеяться на скорое возвращение блудного сына в родные пенаты. Уже в марте 1922 года Бивербрук заметил: «Все подталкивает Черчилля к правым. Самые его принципы становятся все более схожими с принципами тори»[153]. Да и сам «блудный сын» постепенно пришел к выводу, что в глубине души всегда оставался консерватором и что только обстоятельства вынудили его встать под знамена либералов, тогда как его истинное призвание — быть тори-демократом[154], как и его отец.
Чтобы ускорить события, Черчилль стал подыскивать себе избирательный округ, в котором он мог бы выставить свою кандидатуру на частичных выборах как противник социализма от консервативной партии. Случай представился в марте 1924 года. Он нашел свой округ в самом сердце Лондона, в Вестминстерском аббатстве. Черчиллю так и не удалось заручиться официальной поддержкой консерваторов, и он баллотировался как независимый кандидат — противник социализма. После короткой, но яркой и широко разрекламированной избирательной кампании Черчилль все-таки потерпел поражение, хотя, надо сказать, его соперник победил с небольшим преимуществом — всего сорок три голоса.
Предвыборная кампания 1924 года. Черчилль диктует секретарю текст выступления.
Для Черчилля это было большое разочарование, тем более что он третий раз подряд провалился на выборах, хотя считал, что победа у него в кармане. Соперник Черчилля лейборист Феннер Брокуэй так описывал его: «Вечером, когда уже были известны результаты, Черчилль ходил с низко опущенной головой, нетвердо держался на ногах, он походил на загнанного зверя»[155].
Здесь стоит задуматься, какую цель преследовал Черчилль, ведя беспощадную войну с лейбористами? Как далеко зашел он в своей тактике и риторике? Действительно ли он считал, что красная угроза нависла над Великобританией, что вирус социализма появился в стране неспроста и что очаг инфекции — большевистская Россия? Одно мы можем сказать наверняка: Черчилль был убежден в том, что растущая популярность лейбористов ставит под угрозу будущее страны. Но его опасения вовсе не означали, что в Британии вот-вот произойдет революция. Не следует забывать, что Черчилль по сути своей был актером, он просто скрупулезно следовал рисунку своей роли. Ведь не мог же он обмануться, с его-то чутьем! Не мог же он действительно верить в то, что «правоверное», реформистское до мозга костей лейбористское движение заражено революционным вирусом! Не мог же он видеть в лидерах лейбористов — Макдональде, Сноудене, Дж. Г. Томасе — одержимых демоном разрушения и насилия фанатиков!
На самом деле все было совсем не так. От успеха лейбористов у Черчилля было два «универсальных средства». Он считал, что спасти страну может только союз, если не слияние прогрессивных консерваторов и наиболее дальновидных либералов. Единственно возможной и лучшей стратегией в борьбе с лейбористами ему представлялась политика социальных реформ. Иначе говоря, необходимо было строить дома, улучшать санитарные условия проживания, повышать уровень благосостояния граждан, смело вступать в переговоры со здравомыслящими лидерами тред-юнионов.
Таким образом, Черчилль потихоньку подбирался все ближе к лагерю тори. Правда, Клемми относилась к этому несколько настороженно, ведь она всегда была убежденной сторонницей либералов. Верная Клементина предупреждала мужа: «Не позволяй тори купить тебя за бесценок. Они с тобой так плохо обошлись и должны дорого заплатить за твои унижения»[156]. Поведение Черчилля вызывало нарекания и у консерваторов. Многие из них считали его вполне сносным политиком, раз он так яростно боролся с социализмом и коммунизмом, другие же называли Черчилля хамелеоном и бессовестным карьеристом.
Летом 1924 года консервативная партия Эппинга, богатого лондонского пригорода, заключила с ним тайную сделку и предложила ему баллотироваться от округа Эппинг на предстоящих выборах. Отныне этот пригород стал избирательным округом Черчилля. Между тем правительство Макдональда оказалось в меньшинстве и 8 октября 1924 года ушло в отставку, ускорив таким образом ход событий. Черчилль не предполагал, что это произойдет так быстро, и вот 29 октября кандидат от консервативной партии Черчилль был избран со значительным преимуществом в Эппинге. Он получил вдвое больше голосов, чем его соперник, представлявший партию либералов.
Черчилль вернулся не только в Вестминстер, он вернулся в правительство. Болдуин, ставший премьер-министром, рассудил, что лучше заручиться поддержкой ловкого отпрыска Мальборо, нежели записать его в число своих врагов. И он предложил ошеломленному и себя не помнящему от счастья Черчиллю занять пост министра финансов — пост, который когда-то занимал лорд Рандольф. Официально Черчилль был назначен на этот пост 6 ноября 1924 года. В тот же день он переехал в дом 11 по Даунинг стрит.
Мы располагаем несколькими свидетельствами, согласно которым он в то время был как никогда мрачен и подавлен. Все грандиозные планы рухнули, и сам он не сомневался, что вот теперь-то «его карьера кончена навсегда»[151]. Слабым утешением Черчиллю служил орден Славы, пожалованный ему королем. Об этом перед Его величеством ходатайствовал Ллойд Джордж незадолго до своей отставки. Впрочем, забвение, в которое погрузился Черчилль, было не полным. Первый том «Мирового кризиса» вышел в апреле 1923 года, второй том — в октябре, снискав своему автору заслуженную похвалу и вызвав оживленную полемику. Тем не менее, те шесть месяцев, что Черчилль провел на Лазурном Берегу, были самыми тихими в его жизни.
Однако Черчилль переживал не только из-за того, что остался в стороне от государственных дел, в конце концов, политик должен быть готов к такого рода случайностям, тем более что фортуна всегда может вновь обратить к нему свое лицо. Именно это и случилось с нашим героем: осенью 1923 года он вернулся в политику. Пока же его больше всего печалило собственное бессилие. Он не смог внушить доверия, не смог убедить избирателей в своей правоте. Конечно же, никто не сомневался в его дарованиях, в его мужестве, в его порядочности. Он, бесспорно, был талантливым министром, оратором и писателем. Однако при этом Черчилль постоянно стремился выставить себя в выгодном свете, завладеть вниманием публики и тем самым испытывал терпение окружающих. К тому же его считали безответственным, лишенным здравого смысла человеком, склонным к крайностям, и он ничего не мог с этим поделать.
Рядом с ним все время приходилось быть начеку, поскольку никто не знал, куда в следующий момент занесет велеречивого оратора. Одним словом, отношения Черчилля с окружающими сводились к простой формуле: сила отторжения равна силе притяжения. Казалось, ему никогда не удастся преодолеть это препятствие. Ведь в политическом мире Британии основными правилами игры были прагматизм и умение найти компромисс. К тому же правительство рассчитывало хоть какое-то время пожить спокойно — теперь, когда голубь мира наконец вернулся в Европу. А потому зачинщик беспорядков, в любую минуту готовый подать сигнал к атаке, был непозволительной роскошью на скамье министров в Вестминстере.
Несмотря ни на что, в затворничестве Черчилля были и положительные моменты. Оно совпало с периодом смуты и беспорядка в политической жизни Великобритании. Традиционная двухпартийная система дала трещину — враждебные группировки внутри консервативной и либеральной партий поносили друг друга, в то время как лейбористы уверенно шли вперед, хотя им и не удалось ни набрать большинства голосов, ни выработать более или менее достойной доверия программы. Все это свидетельствовало о нестабильности и несостоятельности существующей системы, а также о растерянности граждан.
За три года — с ноября 1922-го по октябрь 1924-го — англичане трижды избирали депутатов в парламент. За период с октября 1922 года по январь 1924-го сменилось двое консервативных премьер-министров — Бонар Лоу и Болдуин. К власти пришло лейбористское правительство меньшинства, которое возглавил Рамсэй Макдональд и которое управляло страной с 22 января по 3 ноября 1924 года. К тому времени в палату общин вернулось дружное консервативное большинство, была восстановлена традиционная двухпартийная система и налажено нормальное функционирование всех институтов власти. Таким образом, Черчилль, успевший за время смуты вернуться в лоно тори, имел под ногами твердую политическую почву и к тому же не был замечен в хитрых маневрах партий, в сложных интригах и других не достойных государственных мужей играх 1922—1924 годов.
Осенью 1923 года, во время экономической разрухи, премьер-министр Болдуин решил поставить на всенародное голосование вопрос о возврате к протекционизму. Это не могло оставить Черчилля равнодушным, и он вновь оказался на политической арене в качестве защитника свободы торговли — правого дела, за которое он боролся вот уже двадцать лет. Ему предложили выставить свою кандидатуру в округе Лейчестер Уэст как представителю либералов-фритрейдеров[152](либералы Асквита и Ллойда Джорджа к тому времени помирились и вновь стали одной сплоченной партией). Черчилль по обыкновению с большим усердием взялся за избирательную кампанию, чтобы, оказавшись в парламенте, иметь возможность сражаться против таможенной реформы, или протекционизма, за который ратовали консерваторы. Впрочем, его усилия скорее были направлены против социализма лейбористов, нежели против партии консерваторов. Выборы Черчилль проиграл, но зато вернулся в общество государственных деятелей полноправным членом, его имя вновь крупными буквами написали на политической афише, в то время как консерваторы также потерпели поражение на этих выборах.
Далее, в январе 1924 года либеральная партия решила поддержать в палате общин правительство лейбористов во главе с Джеймсом Рамсэем Макдональдом. На этот раз Черчилль не выдержал и окончательно порвал с либералами. Он только недавно присоединился к антисоциалистической лиге и теперь открыто выступил против союза либералов и лейбористов, который считал противоестественным «безобразием», порчей «национального достояния». Он даже попытался, правда, безуспешно, привлечь на свою сторону правых либералов, враждебно настроенных по отношению к лейбористам. Отныне ничто не мешало обращению, или возвращению, отступника в веру тори. Этому Черчилль посвятил всю свою энергию и даже разработал специальную стратегию на 1924 год. Неоценимую услугу ему оказал сам Болдуин, лидер консервативной партии. В феврале 1924 года он неожиданно заявил, что консерваторы больше не будут настаивать на возврате к протекционизму. Таким образом, было устранено главное препятствие, мешавшее Черчиллю вернуться к тори. В действительности это примирение произошло не в одночасье. Какие-то едва заметные признаки позволяли надеяться на скорое возвращение блудного сына в родные пенаты. Уже в марте 1922 года Бивербрук заметил: «Все подталкивает Черчилля к правым. Самые его принципы становятся все более схожими с принципами тори»[153]. Да и сам «блудный сын» постепенно пришел к выводу, что в глубине души всегда оставался консерватором и что только обстоятельства вынудили его встать под знамена либералов, тогда как его истинное призвание — быть тори-демократом[154], как и его отец.
Чтобы ускорить события, Черчилль стал подыскивать себе избирательный округ, в котором он мог бы выставить свою кандидатуру на частичных выборах как противник социализма от консервативной партии. Случай представился в марте 1924 года. Он нашел свой округ в самом сердце Лондона, в Вестминстерском аббатстве. Черчиллю так и не удалось заручиться официальной поддержкой консерваторов, и он баллотировался как независимый кандидат — противник социализма. После короткой, но яркой и широко разрекламированной избирательной кампании Черчилль все-таки потерпел поражение, хотя, надо сказать, его соперник победил с небольшим преимуществом — всего сорок три голоса.
Предвыборная кампания 1924 года. Черчилль диктует секретарю текст выступления.
Для Черчилля это было большое разочарование, тем более что он третий раз подряд провалился на выборах, хотя считал, что победа у него в кармане. Соперник Черчилля лейборист Феннер Брокуэй так описывал его: «Вечером, когда уже были известны результаты, Черчилль ходил с низко опущенной головой, нетвердо держался на ногах, он походил на загнанного зверя»[155].
Здесь стоит задуматься, какую цель преследовал Черчилль, ведя беспощадную войну с лейбористами? Как далеко зашел он в своей тактике и риторике? Действительно ли он считал, что красная угроза нависла над Великобританией, что вирус социализма появился в стране неспроста и что очаг инфекции — большевистская Россия? Одно мы можем сказать наверняка: Черчилль был убежден в том, что растущая популярность лейбористов ставит под угрозу будущее страны. Но его опасения вовсе не означали, что в Британии вот-вот произойдет революция. Не следует забывать, что Черчилль по сути своей был актером, он просто скрупулезно следовал рисунку своей роли. Ведь не мог же он обмануться, с его-то чутьем! Не мог же он действительно верить в то, что «правоверное», реформистское до мозга костей лейбористское движение заражено революционным вирусом! Не мог же он видеть в лидерах лейбористов — Макдональде, Сноудене, Дж. Г. Томасе — одержимых демоном разрушения и насилия фанатиков!
На самом деле все было совсем не так. От успеха лейбористов у Черчилля было два «универсальных средства». Он считал, что спасти страну может только союз, если не слияние прогрессивных консерваторов и наиболее дальновидных либералов. Единственно возможной и лучшей стратегией в борьбе с лейбористами ему представлялась политика социальных реформ. Иначе говоря, необходимо было строить дома, улучшать санитарные условия проживания, повышать уровень благосостояния граждан, смело вступать в переговоры со здравомыслящими лидерами тред-юнионов.
Таким образом, Черчилль потихоньку подбирался все ближе к лагерю тори. Правда, Клемми относилась к этому несколько настороженно, ведь она всегда была убежденной сторонницей либералов. Верная Клементина предупреждала мужа: «Не позволяй тори купить тебя за бесценок. Они с тобой так плохо обошлись и должны дорого заплатить за твои унижения»[156]. Поведение Черчилля вызывало нарекания и у консерваторов. Многие из них считали его вполне сносным политиком, раз он так яростно боролся с социализмом и коммунизмом, другие же называли Черчилля хамелеоном и бессовестным карьеристом.
Летом 1924 года консервативная партия Эппинга, богатого лондонского пригорода, заключила с ним тайную сделку и предложила ему баллотироваться от округа Эппинг на предстоящих выборах. Отныне этот пригород стал избирательным округом Черчилля. Между тем правительство Макдональда оказалось в меньшинстве и 8 октября 1924 года ушло в отставку, ускорив таким образом ход событий. Черчилль не предполагал, что это произойдет так быстро, и вот 29 октября кандидат от консервативной партии Черчилль был избран со значительным преимуществом в Эппинге. Он получил вдвое больше голосов, чем его соперник, представлявший партию либералов.
Черчилль вернулся не только в Вестминстер, он вернулся в правительство. Болдуин, ставший премьер-министром, рассудил, что лучше заручиться поддержкой ловкого отпрыска Мальборо, нежели записать его в число своих врагов. И он предложил ошеломленному и себя не помнящему от счастья Черчиллю занять пост министра финансов — пост, который когда-то занимал лорд Рандольф. Официально Черчилль был назначен на этот пост 6 ноября 1924 года. В тот же день он переехал в дом 11 по Даунинг стрит.
Министерство финансов
В британской политической иерархии пост министра финансов был наиболее значимым. По своей значимости он уступал разве что посту премьер-министра. При случае министр финансов мог даже наследовать премьер-министру. Таким образом, Черчилль вышел на новый виток своей политической карьеры. Он вернулся в лоно своей законной семьи, присягнув в верности «исконно правительственной партии». В период с 1918 по 1939 год консерваторы находились у власти в течение восемнадцати лет. Итак, Черчилль снова пошел в гору. Тогда в Вестминстере стали задаваться вопросом: как высоко он поднимется?
Пока же новоиспеченный министр финансов посвятил всего себя, всю свою недюжинную энергию исполнению своих обязанностей. Мало кто верил в то, что Черчилль окажется таким способным казначеем. Впрочем, только-только вернувшись в лоно тори, он осознал, что теперь не время заниматься дерзким прожектерством. Больше того, несмотря на то, что министерство финансов отделяла от других министерств довольно прозрачная граница, Черчилль, вопреки своим прежним привычкам, поостерегся вторгаться во владения коллег и посягать на их обязанности.
Его честолюбивая цель состояла, прежде всего, в том, чтобы сделать из министерства финансов не только орудие грандиозной макроэкономической политики, способной вернуть стране былое величие и процветание, но и инструмент открытой, смелой социальной политики, политики реформ и прогресса. И он пытался снизить налог на прибыль, тяжким бременем довлевший над работящим производителем — средним классом, за счет усложнения прав наследования. Иначе говоря, Черчилль проводил политику, стимулировавшую трудовые доходы в ущерб доходам с недвижимости и денежного капитала. Кроме того, он прилагал все усилия, чтобы добиться увеличения размеров социального страхования. Таким образом, Черчилль продолжил благое дело, начатое им еще в 1908—1910 годах и направленное на улучшение положения простых британцев.
В правительстве потенциальными соперниками, или даже противниками, Уинстона были премьер-министр Стэнли Болдуин и министр здравоохранения Невилл Чемберлен, проголосовавший против кандидатуры Черчилля при формировании кабинета. Однако покуда между ними и министром финансов царили мир и согласие. Правда, Болдуин, доминировавший на политической арене с 1922 по 1937 год, был человеком новым и не держал зла на Черчилля, чего нельзя было сказать о других лидерах консервативной партии, хорошо помнивших и о его радикализме, особенно ярко проявлявшемся до 1914 года, и об ирландском деле.
Черчилль и Болдуин когда-то учились в одном колледже — Хэрроу Скул. К тому же оба они были приверженцами прогрессивного торизма, а также убежденными сторонниками политического курса, равноудаленного от любых крайностей. Тем не менее, трудно было представить себе более разящий контраст, чем тот, который являли собой эти два человека, два лидера, воплощавших два совершенно разных политических стиля. Черчилль был патрицием, принадлежавшим к одной из знатнейших британских фамилий, открытым, ярким человеком, который не лез за словом в карман, неутомимым путешественником. Он любил коньяк и сигары, обладал широким кругозором, у него было множество самых разных интересов и увлечений, не говоря уже о страсти к политике, которая буквально снедала его и приводила в движение весь черчиллевский механизм. Болдуин же был выходцем из промышленной буржуазии, его семья владела металлургическим заводом в Ворчестершире. Однако он предпочел разыгрывать джентльмена-фермера, типичного среднестатистического англичанина, обладающего большим запасом здравого смысла и склонного к компромиссу. Этот джентльмен любил деревенскую тишину, носил спортивный костюм и не расставался со своей трубкой. Болдуин стремился закрепить за собой образ прирожденного миротворца, несмотря на то, что ему порой приходилось быть не менее суровым и жестким, чем сам Черчилль. Словом, с одной стороны перед нами человек с чувством меры, но средней одаренности, с другой — человек, у которого чувство меры отсутствовало совершенно, но он был гением.
Что же до Невилла Чемберлена — восходящей звезды партии консерваторов, то его ежедневное сотрудничество с министром финансов с самого начала носило дружеский характер. Обоих партнеров отличал реалистичный подход к делу, забота об эффективности принимаемых ими мер, и их тандем, в котором преобладал дух взаимодействия, был безупречен. Проработав таким образом несколько месяцев, министр здравоохранения (Чемберлен сам был министром финансов в правительстве Болдуина в 1923 году) выразил премьер-министру свое удовлетворение поведением Черчилля, а также его работой в министерстве финансов: «Там он на своем месте, не плетет интриг и не пытается навязывать свою волю»[157].
Пока же новоиспеченный министр финансов посвятил всего себя, всю свою недюжинную энергию исполнению своих обязанностей. Мало кто верил в то, что Черчилль окажется таким способным казначеем. Впрочем, только-только вернувшись в лоно тори, он осознал, что теперь не время заниматься дерзким прожектерством. Больше того, несмотря на то, что министерство финансов отделяла от других министерств довольно прозрачная граница, Черчилль, вопреки своим прежним привычкам, поостерегся вторгаться во владения коллег и посягать на их обязанности.
Его честолюбивая цель состояла, прежде всего, в том, чтобы сделать из министерства финансов не только орудие грандиозной макроэкономической политики, способной вернуть стране былое величие и процветание, но и инструмент открытой, смелой социальной политики, политики реформ и прогресса. И он пытался снизить налог на прибыль, тяжким бременем довлевший над работящим производителем — средним классом, за счет усложнения прав наследования. Иначе говоря, Черчилль проводил политику, стимулировавшую трудовые доходы в ущерб доходам с недвижимости и денежного капитала. Кроме того, он прилагал все усилия, чтобы добиться увеличения размеров социального страхования. Таким образом, Черчилль продолжил благое дело, начатое им еще в 1908—1910 годах и направленное на улучшение положения простых британцев.
В правительстве потенциальными соперниками, или даже противниками, Уинстона были премьер-министр Стэнли Болдуин и министр здравоохранения Невилл Чемберлен, проголосовавший против кандидатуры Черчилля при формировании кабинета. Однако покуда между ними и министром финансов царили мир и согласие. Правда, Болдуин, доминировавший на политической арене с 1922 по 1937 год, был человеком новым и не держал зла на Черчилля, чего нельзя было сказать о других лидерах консервативной партии, хорошо помнивших и о его радикализме, особенно ярко проявлявшемся до 1914 года, и об ирландском деле.
Черчилль и Болдуин когда-то учились в одном колледже — Хэрроу Скул. К тому же оба они были приверженцами прогрессивного торизма, а также убежденными сторонниками политического курса, равноудаленного от любых крайностей. Тем не менее, трудно было представить себе более разящий контраст, чем тот, который являли собой эти два человека, два лидера, воплощавших два совершенно разных политических стиля. Черчилль был патрицием, принадлежавшим к одной из знатнейших британских фамилий, открытым, ярким человеком, который не лез за словом в карман, неутомимым путешественником. Он любил коньяк и сигары, обладал широким кругозором, у него было множество самых разных интересов и увлечений, не говоря уже о страсти к политике, которая буквально снедала его и приводила в движение весь черчиллевский механизм. Болдуин же был выходцем из промышленной буржуазии, его семья владела металлургическим заводом в Ворчестершире. Однако он предпочел разыгрывать джентльмена-фермера, типичного среднестатистического англичанина, обладающего большим запасом здравого смысла и склонного к компромиссу. Этот джентльмен любил деревенскую тишину, носил спортивный костюм и не расставался со своей трубкой. Болдуин стремился закрепить за собой образ прирожденного миротворца, несмотря на то, что ему порой приходилось быть не менее суровым и жестким, чем сам Черчилль. Словом, с одной стороны перед нами человек с чувством меры, но средней одаренности, с другой — человек, у которого чувство меры отсутствовало совершенно, но он был гением.
Что же до Невилла Чемберлена — восходящей звезды партии консерваторов, то его ежедневное сотрудничество с министром финансов с самого начала носило дружеский характер. Обоих партнеров отличал реалистичный подход к делу, забота об эффективности принимаемых ими мер, и их тандем, в котором преобладал дух взаимодействия, был безупречен. Проработав таким образом несколько месяцев, министр здравоохранения (Чемберлен сам был министром финансов в правительстве Болдуина в 1923 году) выразил премьер-министру свое удовлетворение поведением Черчилля, а также его работой в министерстве финансов: «Там он на своем месте, не плетет интриг и не пытается навязывать свою волю»[157].