Бекнел Рексанна. Мой галантный враг

   Слишком долго Оррик-Касл был местом угрюмым и мрачным — здесь не хватало тепла, которое вносила в жизнь замка ее мать. Теперь очередь за ней самой. Но сможет ли она ужиться с этим человеком — своим врагом? Лиллиана огляделась, ища глазами мужа. Его было легко найти — высокий рост и надменная посадка головы делали его достаточно заметным.
   Он разговаривал с ее отцом, слегка наклонившись, чтобы лучше слышать слова престарелого лорда. Лиллиана наблюдала за отцом; впервые за много дней она смогла взглянуть на него без гнева и горечи, застилавших порой ее зрение. Он возлагал на свершившийся брак свои самые сокровенные надежды; так, по его мнению, было лучше всего для его драгоценного Оррика. И именно по этой причине — и только по этой причине — он навязал ей союз с Корбеттом.
   Теперь, видя одновременно их обоих, она внезапно осознала, как тяготят отца прожитые годы. Рядом с полным жизни Корбеттом отец казался лишь слабой тенью самого себя. Да, он был бодр и крепок, румян и широк в плечах. В тунике из тонкого бархата, в ореоле серебряной седины он выглядел настоящим могучим бароном.
   Но он был стариком.
   В отличие от него, Корбетт находился в самом расцвете сил; соединение молодости и опыта позволяло ему взять все лучшее от того и от другого. Он обладал силой, выносливостью и временем, чтобы сделать из Оррика то, что пожелает. Но Лиллиана не была уверена, что он обладает также и мудростью. Однако она все равно ничего не могла с этим поделать, напомнила она себе. Когда отца не станет, Корбетт будет править Орриком, и Лиллиана не сомневалась, что даже и сейчас он начнет — понемногу, шаг за шагом — забирать бразды правления в свои руки. Он не станет долгое время подчиняться власти кого-то другого.
   Наблюдая за ним, она заметила, как к нему подошел его помощник, сэр Рокк; он отвел Корбетта немного в сторону и что-то ему прошептал. Почти сразу лицо Корбетта нахмурилось и потемнело. Он обменялся с Рокком несколькими словами, гнев Корбетта был очевиден. Потом он поднял паза и обвел залу взглядом, пока не встретился с глазами Лиллианы.
   Даже находясь в другом конце переполненной залы, Лиллиана ощутила силу его взгляда, и ее передернуло. Он внушал ей страх. Она знала, какую ужасную власть над ней он приобрел. Даже сейчас при одном лишь воспоминании о бывшей между ними близости она не могла сдержать дрожь. Он словно околдовывал ее.
   Долгие секунды их взгляды были прикованы друг к другу. Сможет ли она хоть когда-нибудь узнать и понять этого человека, чье кольцо теперь она носила? Лиллиана потерла тяжелое кольцо, не отрывая взгляда от мужа. Его лицо — красивое, несмотря на ужасный шрам на лбу — несколько смягчилось, и Лиллиана гадала, что за мысли посещали его, когда он наблюдал за нею. Но ее собственные размышления были прерваны: кто-то заслонил его от нее.
   — Леди Лиллиана, — сэр Уильям низко склонился над ее рукой, но не поднес ее к губам. — Позвольте представить вам мою жену, леди Верону.
   Лиллиана улыбнулась прелестной женщине, почти девочке, стоявшей рядом с Уильямом, заученной благовоспитанной улыбкой. Однако улыбка стала намного более сердечной, когда Лиллиана заметила, как неуверенно держится юная гостья. Слишком юная — это было очевидно, — чтобы стать матерью.
   — Я очень рада, что вы чувствуете себя достаточно хорошо, чтобы принять участие в сегодняшних празднествах. Туллия говорила мне, что вам нездоровилось. — Она приняла робко протянутую ей руку Вероны. — Мне давно хотелось познакомиться с женой друга моего детства.
   — О, и я… позвольте пожелать вам много счастья в вашем браке… — застенчиво проговорила эта девочка.
   — И я желаю вам того же — в вашем, — ответила Лиллиана.
   По мере того как женщины проникались друг к другу все более теплыми чувствами, Уильям становился же более надутым и необщительным.
   — Можно взглянуть на ваше кольцо? — спросила Верона, набравшись храбрости. — О, какая чудесная работа! — воскликнула она, увидав кольцо вблизи.
   Сама Лиллиана до сих пор еще не удосужилась рассмотреть кольцо. Она вообще не хотела этого кольца и старалась не замечать его, несмотря на непривычную тяжесть на руке. Но теперь, когда она взглянула на этот предмет, ей оставалось только согласиться с леди Вероной. Широкий филигранный ободок, изготовленный в виде узора из переплетенных серебряных и золотых виноградных лоз, охватывал ее палец по всей длине фаланги. Над ободком выступал длинный граненый камень, и в его многочисленных гранях отражались лучи всех факелов и канделябров, освещавших залу. Он сверкал так ярко, что Лиллиана даже не сразу смогла опознать в светло-лиловом камне тот самый веридиан, которым были украшены гребень и зеркало, полученные ею в день давнего обручения. Чтобы понять это, ей пришлось повернуть руку так, чтобы на кольцо падало поменьше света.
   Тогда она подняла глаза, отыскивая в толпе Корбетта, но его нигде не было видно. Верона перехватила ее взгляд и мягко улыбнулась.
   — Он замечательный человек. Я желаю вам родить от него много детей.
   Услышав это, сэр Уильям решительно взял жену за руку.
   — Лиллиане сегодня наверняка придется приветствовать множество других гостей. Проводить тебя на место? — Не дожидаясь ответа, он бесцеремонно оттащил жену от Лиллианы.
   Но Лиллиана не успела подивиться столь недостойному поведению Уильяма, поскольку ее сразу же окружили другие гости. Она приветствовала их, и бормотала какие-то ответные фразы, и благодарила за доброе участие, но все время взглядом искала мужа. Однако найти его ей не удавалось. И наконец, когда откладывать этот момент уже было не возможно, она направилась к почетному возвышению, чтобы подать знак к началу пира.
   Где же он? Она терялась в догадках, всячески стараясь скрыть раздражение и растерянность. Потом она припомнила, сэр Рокк шепнул Корбетту что-то такое, отчего лицо у того сразу помрачнело. В чем дело? Может быть, Рокк сказал ему что-то плохое про нее? Что ни говори, а у нее с Рокком добрых чувств друг к другу не получилось. Он не скрывал своей неприязни к ней, и хотя большинство людей Корбетта пожелали удостоиться ее поцелуя, сэра Рокка среди них не было.
   Чем ближе подходила Лиллиана к своему месту за столом, тем сильнее хмурилась. Неужели Корбетт настолько невоспитан, что способен пренебречь молодой женой даже на свадебном пире? Или настолько жесток? Она кипела от гнева и унижения — и вдруг ее кресло, скрипнув, отъехало от стола. Затем ее руку сжали сильные пальцы, и прежде чем она успела понять, что происходит, Корбетт уже усадил ее в кресло со всей галантностью, на которую способен лишь самый учтивый из рыцарей. Усевшись на соседнее кресло с высокой спинкой, он заметил, что она рассержена, и его обезображенная бровь поднялась с выражением мягкого удивления.
   — Судя по тому, какой у тебя несчастный вид, я, вероятно, должен предположить, что тебя утомила эта шумная компания? — Он резко поднялся и потянул ее за руку. — Тогда пойдем отсюда. Давай удалимся в нашу спальню…
   — Нет! — тоненько пискнула Лиллиана. Она вырвала у него руку и решительно уселась на место. — Я… п-п-проголодалась, — произнесла она, запинаясь и избегая его насмешливого взгляда.
   — Ах, ну тогда прекрасно. — Он тоже сел, и паж наполнил их кубки рубиново-красным вином.
   Тогда один из них Корбетт передал Лиллиане, а второй поднял, приветствуя ее:
   — Наслаждайся этим пиром, который ты сама сумела подготовить нам на радость. Пей это прекрасное вино из ягод, собранных на полях Оррика. Оказывай почести гостам, которые сегодня празднуют наше бракосочетание. Этот день — твой, со всей мишурой и пышностью, которые так милы женским сердцам. — Он сделал большой глоток вина, а потом снова устремил на нее пристальный взгляд. — Но знай, Лилли, что ночь будет моей, и мы отпразднуем ее так, как я сочту нужным.
   Сердце сжалось у нее в груди от этих прямых слов, и медленная горячая волна затопила все ее существо. Но она не ответила. И хранила молчание в продолжение всей трапезы, несмотря на веселый гомон, отдававшийся от сводов старинной парадной залы.
 
   Лиллиана боялась и сознавала это. И сердилась, конечно, тоже. Но еще сильнее говорило в ней какое-то другое чувство, несравненно более сильное, чем эти два, и это ее тревожило. Она не осмеливалась назвать его нетерпеливым ожиданием, потому что разум все время твердил одно: ей следует страшиться приближающегося часа, когда она соединится со своим супругом. Но разве могла она отмахнуться от воспоминаний о том, на какие поразительные высоты наслаждения он заставлял ее возноситься минувшей ночью? Неужели действительно это было минувшей ночью? Неужели прошло всего лишь несколько часов с того времени, когда они, так нерасторжимо сплетенные, лежали на ложе из мягких овечьих шкур?
   Ей бы следовало сгореть от стыда, укоряла она себя. Но стыда она не чувствовала. Вновь и вновь она ощущала жаркий прилив крови к коже и странный узел, который словно затягивался и скручивался у нее в животе. Не в силах больше крепиться, она украдкой взглянула на Корбетта.
   Он опять говорил с ее отцом, свободно откинувшись на спинку кресла и вытянув вперед длинные ноги. Вдруг он обернулся, встретил ее взгляд, и беседа прервалась. Воздух между новобрачными, казалось, потрескивал и оживал… но Лиллиана заставила себя вырваться из-под власти завораживающих серых глаз.
   Сидящий по другую сторону от Корбетта лорд Бартон улыбался и одобрительно кивал. Лицо у него лучилось довольством; он наконец-то преуспел в своем стремлении связать два враждующих дома посредством ее замужества. Лиллиана знала, что он ожидает от этого брака мира и процветания, однако она была совсем не убеждена, что эти ожидания сбудутся. Но, так или иначе, с того момента как она вернулась из аббатства, она еще ни разу не видела, чтобы отец выглядел так хорошо. Ей было бы трудно упрекать его, когда он так очевидно доволен делом рук своих.
   Лиллиана обвела глазами залу, все гости пребывали в самом радостном состоянии духа. Не улыбался лишь один. Уильям сверлил Корбетта взглядом, полным самой черной ярости. Потом словно почувствовав, что она на него смотрит, он перевел взгляд на нее. Однако Лиллиана немедленно отвернулась. Она не знала, что делать с Уильямом, но ей было ясно одно: она ни в коем случае не должна поощрять затянувшееся влечение, которое он испытывал к ней. Это было плохо само по себе, и совсем уж нечестно по отношению к его прелестной жене.
   Корбетт поднялся на ноги, и течение ее мысли прервалось. Он поднял кубок с вином, этим жестом призвав всех к молчанию. Только когда гости стихли и все глаза обратились к нему, он начал говорить.
   — Добрый народ Оррика. Почтенные гости. Высокочтимый хозяин. Я прошу вас присоединиться ко мне, чтобы воздать почести моей жене, прекрасной леди Лиллиане.
   Он поднял кубок, приветствуя ее, а затем осушил его до дна. Когда он поставил зазвеневший кубок на стол, все одобрительно загудели. Но затем он потянул Лиллиану за руку, также поднимая ее с кресла, и толпа разразилась добродушными выкриками и свистом.
   Она была уверена, что он собирается поцеловать ее. Его глаза были темными и горячими, в них жили нетерпение и страсть. У Лиллианы пересохло в горле. Мысль о его поцелуе — здесь, перед всеми — пугала ее и в то же время побуждала к мятежу.
   — Эй, знай меру! Слышишь, ты, жеребчик! — восторженно завопил кто-то.
   — Держи свою страсть в узде! — подхватил другой голос.
   — Что, не терпится? Успеешь еще!
   Не успела Лиллиана опомниться, как ее окружила стайка хихикающих и хохочущих женщин, и в то же время буйная ватага рыцарей оттащила от нее Корбетта. Лиллиану повели вверх по каменной лестнице, и там к ней ненадолго присоединилась Туллия, в окружении таких же оживленных хохотушек. Потом сестер разлучили: Туллию затащили в ее комнату, а Лиллиану сопроводили дальше, вверх по освещенной факелами лестнице.
   В господской опочивальне Лиллиана вырвалась из цепких рук своих смеющихся мучительниц.
   — Посмотрите-ка на ее щеки, скорей посмотрите! — потешалась одна из матрон. — Будто она уже знает, какой подарочек приберег для нее ее милорд супруг!
   — А может быть, она и в самом деле знает, — отозвался другой, менее приятный голос.
   В опочивальне сразу стало тихо. У Лиллианы было такое впечатление, что она стоит одна перед толпой обвинителей. Сердце громко забилось в груди; широко открытыми глазами она обводила окружавших ее женщин. И тут, подобно ангелу-хранителю, вперед выступила леди Верона и взяла в свои руки похолодевшие руки Лиллианы.
   — Я думаю, она просто боится, как все мы боялись, что натиск ее супруга в чем-то напомнит ей повадки жеребцов или быков, на которых достаточно нагляделась каждая девушка. — Она встала рядом с Лиллианой и начала распускать шнуровку ее нарядного синего платья, в то же время не спуская глаз с прочих женщин. — Разве есть среди нас хоть одна, которая может сказать о себе, что она не боялась первого соединения со своим мужем?
   Она задала этот вопрос самым мягким тоном, но ни у кого не возникло желания возразить.
   Это было именно то, что требовалось, чтобы разрядить неловкое молчание. Под нестройный гомон, в котором слились добродушные шутки, материнские советы веселые напутствия, женщины быстро раздели Лиллиану, сняв с нее все, кроме тонкой рубашки и нового обручального кольца. Лиллиана стояла среди них, вся порозовев от смущения. Они знают, что ей предстоит сегодня ночью, думала она. Что должно случиться на этом огромном ложе. Она обратила отчаянный взгляд к леди Вероне. И эта милая леди просто ответила ей теплой улыбкой и крепко обняла ее.
   — Не бойтесь встречи с мужем. Я видела, как он смотрит на вас и как вы ему желанны. Порадуйтесь, что отец выбрал для вас такого мужчину, а не какого-нибудь толстого стареющего вельможу. Вот увидите, поле сражения, которое вас ожидает, — она жестом указала на массивную кровать, — принесет вам много упоительных минут, если только вы позволите этому свершиться.
   Ответить Лиллиана не успела. Дверь с шумом распахнулась, и под аккомпанемент веселых возгласов и непристойных комментариев толпа мужчин втолкнула Корбетта в опочивальню.
   Несмотря на то, как ретиво женщины принялись взвизгивать, и протестовать, и сбиваться в кучку, заслоняя Лиллиану, глаза Корбетта сразу нашли ее. Взгляды мужчин, ворвавшихся в комнату и разгоряченных вином и традиционными подначками веселящихся женщин, были дерзкими, и языки тоже.
   — А ну, отойдите от новобрачной! — потребовал сильно подвыпивший рыцарь у женщин, все еще толпившихся вокруг почти раздетой Лиллианы.
   — Ах, мы должны довести ее до супружеского ложа…
   — А мы должны довести туда ее жениха! — кичливо провозгласил другой.
   Как будто сговорившись, мужчины начали стаскивать одежду с Корбетта и успели снять его пояс и тунику, прежде чем он с добродушной ухмылкой, но бесцеремонно отпихнул их от себя:
   — С остальным я справлюсь сам.
   — Это он только так говорит! — раздалось в ответ.
   — У самого небось поджилки трясутся!
   — Где ему справиться!
   — Эй, он что-то слишком долго тянул с женитьбой. Может, он сомневается в своих доблестях…
   — Пошли вон! — зарычал Корбетт в шутливом гневе. — Я сумею позаботиться о своей невесте без ваших советов в помощи.
   Затем он раскидал мужчин по сторонам и принялся выталкивать их за дверь. В самом веселом состоянии духа они продолжали отпускать соленые шуточки и бесстыдные советы, но постепенно один за другим исчезали за дверью, пока последний из них не покинул опочивальню.
   Когда Корбетт, стоя у двери, перевел выразительный взгляд на кучку перешептывающихся женщин, те сразу притихли. Ему не понадобились слова, чтобы заставить их немедленно убраться.
   Лиллиана была бы рада удержать Верону рядом с собой. Но юная женщина мягко высвободила свою руку и, бросила ей последний ободряющий взгляд, вышла из опочивальни.
   Лиллиана и Корбетт остались вдвоем. Он медленно закрыл дверь и запер ее на засов. Лицо у него было серьезно, когда он остановил на ней свой взгляд, и огонь, горящий в глубине его глаз, пригвоздил ее к месту. И только когда он легкими шагами направился к ней, она отпрянула, тщетно пытаясь укрыться от него.
   — Не надо, — сказал он спокойно. — Я хочу увидеть, что же я завоевал.
   — Я думала, что твой трофей — это Оррик, — прошептала Лиллиана срывающимся голосом.
   — Конечно. И очень красивый трофей. Но я это знал и тогда, когда собрался жениться на тебе. — Его губы изогнулись в легкой улыбке. — Но ты, моя миледи жена… Ты оказалась совсем не такой, как я ожидал.
   Он разглядывал ее с нескрываемым одобрением, и Лиллиану бросило в жар. Подобно опаляющим языкам пламени, нетерпение овладевало ею. Но она все еще сопротивлялась тому тяготению, которое влекло ее к Корбетту, и попятилась прочь от него.
   Но ей некуда было укрыться ни от его жадного взгляда, ни от угрожающей силы его мужского начала. Он не преследовал ее. Одним небрежным движением он стянул через голову рубашку и отбросил ее в сторону. Затем были сняты сапоги. И все время он не отрывал от нее горящих глаз. Под этим алчным взглядом она покраснела еще сильнее. Она с тревогой наблюдала, как он снимает чулки; когда же он встал, одетый лишь в короткие облегающие штаны, она быстро отвернулась. К несчастью, ее взгляд остановился на широкой кровати, и она судорожно сглотнула слюну. Кровать была застелена свежими простынями, усыпана светлыми розовыми лепестками и подготовлена для брачной ночи.
   Затем краем глаза она уловила, что он двинулся с места. Она затаила дыхание, уверенная, что сейчас его руки коснутся ее. Но Корбетт направился вовсе не к ней. Он подошел к кровати, где и устроился очень удобно. Он сидел полулежа, откинувшись на подушки, натянув чистую белую простыню на длинные мускулистые ноги. Заняв эту позицию, он похлопал по простыне рядом с собой.
   — Иди ко мне, Лилли. Пора.
   Лиллиана стояла, прижавшись к стене, и недоверчиво смотрела на него. Он что, действительно думает, что она пойдет к нему по своей доброй воле? Что он может просто так скомандовать и тем самым заставит ее подчиниться?
   — Возможно, для тебя пора. Но не для меня. Для меня — никогда.
   Она ожидала вспышки гнева, но он только улыбнулся.
   — Вчера ты уступила довольно легко. Ты получала от этого удовольствие. Может быть, стоит признать это и воспользоваться возможностью снова насладиться друг другом? — Он помолчал, потом продолжал голосом более глухим и хриплым. — На этот раз будет еще лучше, Лилли, обещаю тебе.
   Лиллиану раздирали противоречивые побуждения. Он был прав. Каждое его слово было правдой, потому что она, к собственному ужасу, действительно испытала наслаждение. Она отвернулась от него, не зная, как выйти из такого ужасного положения. Потом снова осторожно посмотрела на него. Она вгляделась в его дымчато-серые глаза, в его прекрасно очерченные губы; ее взгляд скользнул по его обнаженной груди… остальное скрывала простыня. Отмахнуться от этого было невозможно. Перед Богом и перед всем народом Оррика она произнесла обеты, которые на всю жизнь привязали ее к этому человеку.
   Ей понадобилась вся ее отвага, чтобы сделать шаг к нему. Она заметила отблеск удивления у него в глазах, и сама удивилась этому. Неужели он думает, что принесенные ею обеты меньше принуждают ее к покорности, чем его сила и опыт прошлой ночью? В душе она не могла не восставать против несправедливости ее положения: в борьбе с ним она всегда окажется побежденной, независимо от того, станет она сопротивляться или нет.
   И все-таки она не могла сдержать дрожь при мысли о том, что ожидает ее в предстоящие несколько часов. Когда она подошла к кровати, ей показалось, что глаза у него горят еще более жарким огнем. Она знала, что тонкое полотно рубашки дает ей скудную защиту: ее соски просвечивали сквозь мягкую ткань, и ему было прекрасно видно, какие они розовые и напряженные.
   У самого края кровати она опустила глаза, не отрывая их от одного лепестка на простыне. Когда, потянувшись к ней, он ласково перебросил ее волосы к ней за спину, она оцепенела, не в силах ни приблизиться к нему, ни отойти подальше. Тогда он еще раз протянул руку и провел пальцем по ее плечу… вниз по тонкой руке… пока не достиг запястья.
   — Иди ко мне, — ласково повторил он, чуть заметно сжав ее руку.
   У нее нет причин и далее противиться его призыву, думала она, позволяя ему привлечь ее поближе к себе. Она боролась с ним изо всех сил, но это ни к чему не привело. Придет срок, и он станет лордом Оррика. А она теперь его жена.
   Не то всхлипнув, не то вздохнув, Лиллиана стала на колени на кровать. Она избегала его взгляда, и волосы, спадая с ее склоненной головы, хоть как-то заслоняли ее глаза. Но на самом деле ее волосы не были защитой: по-видимому, он получал от них не меньшее удовольствие, чем от ее почти-обнаженного тела.
   Она слышала, как шумно он вздохнул, когда подставил руки под водопад ее теплых шелковистых волос. От этого едва ощутимого касания, от уверенного скольжения его пальцев Лиллиана почувствовала себя так, словно ее кожу покалывают тончайшие иголочки.
   — Теперь больше незачем колебаться. Прошлая ночь была только началом радостей, которые мы можем найти друг в друге.
   — Я не хотела, чтобы это случилось, — пробормотала она упрямо.
   — И все-таки ты не можешь отрицать, что испытала наслаждение.
   — Не по своей воле. Ты заставил меня, — напомнила она ему резко.
   — С самого начала, может быть, и не по своей. Но потом… — Его пальцы пробежали по ее волосам. — А теперь мы женаты. Скажи мне, Лилли, ты приходишь ко мне как жена — по своей охоте? — Взглядом он приковал к себе ее глаза и не отпускал их.
   — Я… я не хотела выходить за тебя замуж, — призналась она, и тень вызова мелькнула в ее встревоженных глазах.
   — Ты это показала более чем ясно. — Это было сказано таким тоном, как будто что-то сильно его позабавило. — Но теперь мы женаты. Ты приходишь ко мне по доброй воле?
   Его руки замерли в путанице каштановых прядей. Обдумывая ответ, она почти перестала дышать. Она понимала, что сейчас настал момент для испытания ее обета. Состоявшаяся днем церемония для всех других означала подтверждение того, что они женаты. Но сейчас ее ответ должен показать ему, означал ли этот обряд то же самое и для нее.
   Все совершилось вопреки всем привычно-враждебным чувствам, которые вызывал у нее дом Колчестеров. Она могла бы перечислить все бедствия, которые Колчестеры причинили Оррику, все оскорбления и бесчестные удары. Оставалась ли хоть малейшая надежда на благополучие брака, который так начался? Ее отец явно верил, что да. Но она так не считала. Или… раньше не считала. А теперь?
   Лиллиана всмотрелась в его лицо, пытаясь найти ответ. Муж был для нее загадкой. Твердый как сталь, грозный, обезображенный шрамами, он внушал ей страх, он запугивал ее и угрожал ей. Он загнал ее, как перетрусившего зайца, а потом силой заполучил ее в свою постель.
   Но он не изнасиловал ее.
   Ее кинуло в жар при мысли о том, что он сделал с ней, но она не могла назвать это изнасилованием.
   Наконец она опустила глаза. Ее кивок, обозначающий согласие, был почти неощутим, но она знала, что Корбетт его увидел и понял. Его ладонь легла ей на затылок, и едва уловимым нажатием он подал ей знак приблизиться к нему и одновременно поднял к себе ее лицо.
   Она не узнавала себя. С каждым мимолетным касанием, с каждым легким ласковым движением его могучей руки тело Лиллианы оживало, как ни стремилось ее сознание не допускать этого.
   Глаза у нее были закрыты, как будто она не хотела видеть очевидного, — ее капитуляции перед этим человеком — ее врагом, ее мужем. Но Корбетт не позволил ей ускользнуть от него так просто.
   — Открой глаза. — Его губы нежно прикоснулись к ее векам — сначала к одному, потом к другому. — Открой глаза и посмотри на меня, Лилли.
   В освещенной свечами комнате его глаза были почти черными. Но Лиллиана все же могла разглядеть крошечные искорки в их пронизывающих глубинах. И выражение абсолютного обладания, от которого у нее перехватило дух.
   Он привлек ее к себе и поцеловал так, что все мысли у нее смешались. Голова кружилась, и она уже не понимала, как это получилось, что она лежит поверх него. Потом он ловко перевернул ее, и вот уже он лежал сверху, все так же поглаживая ее голову и не отрываясь от ее губ.
   Ладони рук Лиллианы, оказавшихся в западне между ним и ею, были прижаты к его горячей обнаженной груди. Надо бы оттолкнуть его, подумала Лиллиана, когда ее губы разомкнулись под его натиском. Потом его язык скользнул вокруг края ее губ и бесстыдно прорвался в глубины рта — и даже мысль о сопротивлении покинула Лиллиану.
   Ее пальцы все еще были прижаты к его груди, но теперь они сами стремились вобрать в себя как можно больше его огня… а вовсе не оттолкнуть. Она осязала жесткие завитки волос на его груди, мускулистый торс, который пригвоздил ее к матрасу, и словно отлитые из железа бедра, лежавшие теперь между ее ногами. Она ощутила также тугой узел, который завязывался где-то внутри нее самой, и скорчилась от этой изощренной пытки.
   Корбетта, казалось, лишь еще больше воспламенило это ее безыскусное движение. Не прерывая поцелуя, он еще крепче прижался к Лиллиане всем телом. Между ними все еще оставались ее простая рубашка и его нижние штаны, но эти преграды не могли скрыть твердый выступ между его ногами, прикосновение которого действовало на Лиллиану как удар молнии. И все это время длился поцелуй, в котором сгорела дотла ее воля.