Страница:
То, что и тут он думал прежде всего о самом себе, оказалось последней каплей. Она быстро встала и уложила ребенка в деревянную колыбель. Потом аккуратно заправила мягкое шерстяное одеяльце вокруг девочки и медленно повернулась к Корбетту.
— Сегодня, — начала она, едва сдерживая бушующие в душе чувства, — сегодня я просто не могла ни минуты больше принимать участие в том фарсе, который мы называем нашим супружеством. — Она горько усмехнулась, а его брови изумленно поднялись. — Этот замок имеет длинную историю борьбы и раздоров. Но я никогда не ощущала это на себе так остро, как теперь. Даже тогда, когда наши семьи жестоко враждовали! И это все твоя вина!
— Моя вина! — взорвался он. — Моя вина? Да ведь с первого момента, когда я тебя увидел, от тебя были одни неприятности!
— Тогда уходи отсюда! — пронзительно закричала она.
В молчании, наступившем после этого, они долго молча смотрели друг на друга. Его глаза метали громы и молнии. Но ее зрение быстро затуманили непрошеные слезы, и она резко отвернулась. Как она хотела бы взять обратно эти опрометчивые слова! Но они были произнесены, и ничего тут нельзя было поделать. Да и не знала она, что следовало бы сказать вместо них.
— Ты не отделаешься от меня так легко, Лилли. И не важно, насколько сильно ты стремишься к тому, чтобы я убрался.
Комок подкатил к ее горлу, и она заломила руки.
— Я не… не это имела в виду, — сказала она тихим, ровным голосом.
Он не ответил, и она с опаской взглянула на него. Он не шевельнулся. Не сдвинулся ни на один дюйм. Он просто смотрел на нее, словно мучительно пытался понять, что же представляет собой эта женщина, на которой он женат.
— Я признаю, ты постоянно ставишь меня в тупик, Лиллиана. — Впервые казалось, что он перестал быть хозяином положения. — Что же ты действительно имеешь в виду? Должен ли я уйти — или я должен остаться?
Она не верила, что он действительно покинет Оррик, если она того потребует. Она была уверена, что он ни за что не пойдет на это. Вероятно, его вопрос относился к их браку. Но, о чем бы ни шла речь, ей было отрадно сознавать, что ему захотелось узнать правду об ее истинных чувствах.
Пока она с трудом подбирала слова, он провел рукой по волосам и устало вздохнул.
— Дашь ты мне, по крайней мере, честный ответ? Не бойся, я не сделаю тебе ничего плохого.
— Я чувствую себя такой… такой одинокой, — тихо выговорила она.
— Одинокой? Господи помилуй, да ведь нас окружают люди — днем и ночью! И слуги, и вассалы… И незваные гости.
— Я говорю не об этом, — мягко перебила она, беспокойно расхаживая по тесной комнатушке. — Я ведь тоже чувствую напряжение последних недель. Но тем не менее — я одинока. Я не знаю… — Она горестно покачала головой. — Я не знаю, чего ты ждешь от меня.
Несколько мгновений он молчал.
— Но ты-то чего хочешь? Чтобы я ушел или чтобы я остался? — еще раз спросил он.
Его низкий рокочущий голос, казалось, задел в ней какую-то струну, и ее пронизала дрожь. Она знала ответ. И глупо было притворяться, что это не так.
— Я хочу, чтобы ты остался, — сказала она, настороженно наблюдая за ним; увидев, как быстро посветлело его лицо, она поспешила договорить. — Но мы не можем продолжать такую жизнь. Что-то должно измениться.
Корбетт медленно кивнул, не отрывая от нее задумчивого взгляда.
— Может быть… — он осекся, но потом улыбнулся, словно солнце вдруг вышло из-за туч. — Очень скоро мне придется уехать в Лондон. Ты не хотела бы оставить Оррик и отправиться со мной?
— Оставить Оррик? — Лиллиана была поражена.
— Рокк позаботится об обороне. Ферга — о малышке. Магда проследит, чтобы все занимались своим делом. Оррик переживет твое отсутствие, Лилли.
— В этом я не сомневаюсь, — согласилась она, и неуверенная улыбка тронула ее губы.
— А в чем сомневаешься? В искренности моего приглашения?
Лиллиана не ответила. Может быть, перемена места окажется для них благотворной; может быть, вдали от будничной рутины Оррика, без угнетающего присутствия Уильяма и Рокка они действительно уладят хотя бы часть своих недоразумений.
— Но почему так далеко? Почему в Лондон?
Он пожал плечами.
— У меня там есть дело. И потом, разве тебе не все равно, куда ехать, если мы будем вместе?
Лиллиана едва могла поверить своим ушам. Он хотел, чтобы она была вместе с ним! Это было невозможно вообразить, но тем не менее это было правдой. Ее янтарные глаза не отрывались от него, и она не стала медлить с ответом.
— Да. Я хотела бы поехать с тобой.
Корбетт радостно засмеялся. Он подошел к ней и ласково привлек ее к себе.
— Итак, миледи поедет в Лондон. Тебе, конечно, кажется, будто это увеселительная поездка, но могу поручиться: двор тебе быстро надоест.
— Я уверена, что мне там понравится, — возразила она, слегка оправившись от изумления. — Столько важных лордов и леди. Столько прекрасных вещей, которые можно увидеть.
— Мы не останемся там надолго, — предупредил он.
— Вот и хорошо, — она наконец улыбнулась ему. — Как я ни буду радоваться жизни в Лондоне, возвращение домой будет для меня еще большей радостью.
Он о чем-то задумался, а потом взглянул на нее и улыбнулся.
— И для меня тоже, — пробормотал он. — И для меня.
Глава 15
— Сегодня, — начала она, едва сдерживая бушующие в душе чувства, — сегодня я просто не могла ни минуты больше принимать участие в том фарсе, который мы называем нашим супружеством. — Она горько усмехнулась, а его брови изумленно поднялись. — Этот замок имеет длинную историю борьбы и раздоров. Но я никогда не ощущала это на себе так остро, как теперь. Даже тогда, когда наши семьи жестоко враждовали! И это все твоя вина!
— Моя вина! — взорвался он. — Моя вина? Да ведь с первого момента, когда я тебя увидел, от тебя были одни неприятности!
— Тогда уходи отсюда! — пронзительно закричала она.
В молчании, наступившем после этого, они долго молча смотрели друг на друга. Его глаза метали громы и молнии. Но ее зрение быстро затуманили непрошеные слезы, и она резко отвернулась. Как она хотела бы взять обратно эти опрометчивые слова! Но они были произнесены, и ничего тут нельзя было поделать. Да и не знала она, что следовало бы сказать вместо них.
— Ты не отделаешься от меня так легко, Лилли. И не важно, насколько сильно ты стремишься к тому, чтобы я убрался.
Комок подкатил к ее горлу, и она заломила руки.
— Я не… не это имела в виду, — сказала она тихим, ровным голосом.
Он не ответил, и она с опаской взглянула на него. Он не шевельнулся. Не сдвинулся ни на один дюйм. Он просто смотрел на нее, словно мучительно пытался понять, что же представляет собой эта женщина, на которой он женат.
— Я признаю, ты постоянно ставишь меня в тупик, Лиллиана. — Впервые казалось, что он перестал быть хозяином положения. — Что же ты действительно имеешь в виду? Должен ли я уйти — или я должен остаться?
Она не верила, что он действительно покинет Оррик, если она того потребует. Она была уверена, что он ни за что не пойдет на это. Вероятно, его вопрос относился к их браку. Но, о чем бы ни шла речь, ей было отрадно сознавать, что ему захотелось узнать правду об ее истинных чувствах.
Пока она с трудом подбирала слова, он провел рукой по волосам и устало вздохнул.
— Дашь ты мне, по крайней мере, честный ответ? Не бойся, я не сделаю тебе ничего плохого.
— Я чувствую себя такой… такой одинокой, — тихо выговорила она.
— Одинокой? Господи помилуй, да ведь нас окружают люди — днем и ночью! И слуги, и вассалы… И незваные гости.
— Я говорю не об этом, — мягко перебила она, беспокойно расхаживая по тесной комнатушке. — Я ведь тоже чувствую напряжение последних недель. Но тем не менее — я одинока. Я не знаю… — Она горестно покачала головой. — Я не знаю, чего ты ждешь от меня.
Несколько мгновений он молчал.
— Но ты-то чего хочешь? Чтобы я ушел или чтобы я остался? — еще раз спросил он.
Его низкий рокочущий голос, казалось, задел в ней какую-то струну, и ее пронизала дрожь. Она знала ответ. И глупо было притворяться, что это не так.
— Я хочу, чтобы ты остался, — сказала она, настороженно наблюдая за ним; увидев, как быстро посветлело его лицо, она поспешила договорить. — Но мы не можем продолжать такую жизнь. Что-то должно измениться.
Корбетт медленно кивнул, не отрывая от нее задумчивого взгляда.
— Может быть… — он осекся, но потом улыбнулся, словно солнце вдруг вышло из-за туч. — Очень скоро мне придется уехать в Лондон. Ты не хотела бы оставить Оррик и отправиться со мной?
— Оставить Оррик? — Лиллиана была поражена.
— Рокк позаботится об обороне. Ферга — о малышке. Магда проследит, чтобы все занимались своим делом. Оррик переживет твое отсутствие, Лилли.
— В этом я не сомневаюсь, — согласилась она, и неуверенная улыбка тронула ее губы.
— А в чем сомневаешься? В искренности моего приглашения?
Лиллиана не ответила. Может быть, перемена места окажется для них благотворной; может быть, вдали от будничной рутины Оррика, без угнетающего присутствия Уильяма и Рокка они действительно уладят хотя бы часть своих недоразумений.
— Но почему так далеко? Почему в Лондон?
Он пожал плечами.
— У меня там есть дело. И потом, разве тебе не все равно, куда ехать, если мы будем вместе?
Лиллиана едва могла поверить своим ушам. Он хотел, чтобы она была вместе с ним! Это было невозможно вообразить, но тем не менее это было правдой. Ее янтарные глаза не отрывались от него, и она не стала медлить с ответом.
— Да. Я хотела бы поехать с тобой.
Корбетт радостно засмеялся. Он подошел к ней и ласково привлек ее к себе.
— Итак, миледи поедет в Лондон. Тебе, конечно, кажется, будто это увеселительная поездка, но могу поручиться: двор тебе быстро надоест.
— Я уверена, что мне там понравится, — возразила она, слегка оправившись от изумления. — Столько важных лордов и леди. Столько прекрасных вещей, которые можно увидеть.
— Мы не останемся там надолго, — предупредил он.
— Вот и хорошо, — она наконец улыбнулась ему. — Как я ни буду радоваться жизни в Лондоне, возвращение домой будет для меня еще большей радостью.
Он о чем-то задумался, а потом взглянул на нее и улыбнулся.
— И для меня тоже, — пробормотал он. — И для меня.
Глава 15
Лондон пленял и наводил ужас одновременно. Лиллиану изумляли размеры и величие множества зданий, теснившихся вдоль берегов Темзы и протянувшихся до ближайших деревень. Ее повергали в растерянность толпы народа, где все постоянно куда-то торопились и никому ни до кого не было дела. Она морщила нос от тяжелого запаха дыма и нечистот, но даже это не могло умерить ее восторг.
Все путешествие казалось ей чудом, потому что, после того как Бергрэмское аббатство осталось позади, она оказалась в совершенно незнакомой местности. В течение первых двух дней они ехали по старой дороге через Пеннинскую горную цепь. Под покровом раннего снега горы были прекрасны. Когда же путники спустились в центральные графства страны, снег сменился слякотью и холодным дождем, и передвигаться стало значительно труднее. И все же каждый день приносил знакомство с новыми местами, с разными людьми, и день ото дня крепло ощущение — как просторен мир.
Каждый вечер они останавливались на ночлег в каком-нибудь замке, хозяева которого с радостью оказывали гостеприимство новому лорду Оррику и его супруге. В голове у Лиллианы уже путались названия замков и имена многочисленных лордов и леди, с которыми она познакомилась: сэр Фредерик Бексхилл, лорд Руфус и леди Анна Тэтбери, пьяница Герберт из Уолстона. Лиллиана испытала настоящее облегчение, когда они остановились в Уобернском аббатстве, потому что скромный образ жизни его обитателей показался ей сущим благословением после пышных празднеств предыдущих пяти ночей. В Беркхенстеде им были предоставлены не столь удобные помещения, но Лиллиана не придала этому значения, потому что знала: до Лондона оставалось лишь несколько часов пути.
И сейчас, когда отряд тяжело вооруженных воинов вступил в Лондон, Лиллиана не могла сдержать возбуждение. Повинуясь безотчетному порыву, она послала лошадь вперед, не обращая внимания на тревожные крики двух рыцарей, назначенных ей в сопровождение. Прежде чем они успели ей помешать, она поравнялась с Корбеттом и обратила к нему изумленно-восторженное лицо.
— О! Посмотри, посмотри, это ярмарка? Вот уж никогда не слыхала, чтобы в такое время года бывали ярмарки!
Корбетт сразу же перехватил у нее поводья, очевидно раздосадованный тем, что она его ослушалась: ей было приказано передвигаться по улицам городов только в окружении рыцарей. Но резкий выговор застрял у него в горле. Ее глаза блестели так ярко, а улыбка на разрумянившемся от ветра лице светилась таким неподдельным воодушевлением, что он не в силах был сохранять свой грозный вид.
— Это не такая ярмарка, к которым ты привыкла, — ответил он, подав одному из рыцарей знак, чтобы тот ехал по другую сторону от Лиллианы. — Это рынок; в Лондоне они открыты круглый год. А ярмарки устраиваются в более теплые месяцы, и туда привозят редкие, дорогие товары — украшения, благовония, шелка и хлопок.
У Лиллианы был такой потрясенный вид, что Корбетт весело рассмеялся.
— А сейчас у тебя нет охоты потратить мои монеты на рынке? Я, пожалуй, с удовольствием проводил бы тебя. Но запомни, Лилли, — его лицо приняло более серьезное выражение. — Не отлучайся никуда без моего прямого разрешения и без надежной охраны.
Лиллиана едва расслышала его предупреждение, так захватило ее все, что происходило вокруг. Во время их путешествия Корбетт был очень внимателен к ней, и в долгом пути постепенно ослабевала напряженность между ними. Он не изменился; это она понимала. Он все время оставался настороженным и бдительным, и только что лишний раз подтвердил это своим предостережением. Но он начал относиться к ней с меньшей строгостью. Впервые они могли проводить время вместе за пределами спальни, и он оказался необыкновенно интересным спутником. Он рассказывал ей легенды о разных городах, церквах и замках, мимо которых они проезжали. Он развлекал ее историями о крестовых походах и о войске принца Эдуарда, и порой искреннее изумление Лиллианы и ее наивные вопросы вызывали у него легкий, веселый смех. Даже когда она робко спросила его о том, откуда у него эти ужасные шрамы, он рассказал ей, что оставило на нем эти следы: меч, который краем задел его бровь в Византии; медведь, которого он пытался отогнать от Эдуарда в Гаскони, и копье, которое едва не лишило его руки.
В каждом таком рассказе Лиллиана открывала для себя многое. Постепенно она начинала видеть его в новом свете. Он был суров и требователен, но к своим обязанностям относился серьезно и никогда не уклонялся от трудных задач. Его гордость граничила с надменностью, но годы сражений доказали, что ему есть чем гордиться. Он был грозен, но… Лиллиана улыбнулась, вспомнив о недавних ночах, проведенных ими вместе. Он всегда был нежным любовником — всегда, начиная с той первой ужасной ночи в хижине пастуха. Но теперь в их близости появились полнота и завершенность; они шли навстречу ночному единению с равным пылом. И с равным желанием.
О да, он был суровым человеком. Но не жестоким. И он постепенно учился уступать.
Жестом, который стал уже привычным, она протянула ему руку в кожаной перчатке, и он быстро пожал ее пальцы. Это движение наполнило теплом душу Лиллианы, лишний раз доказав то, в чем она все больше и больше убеждалась: сердце ее беззащитно против этого непобедимого рыцаря — ее мужа. Когда она, бок о бок с Корбеттом, миновала заставу Бишоп-Гейт, она чувствовала, несмотря на резкий ветер и пронизывающую стужу, что ей тепло и что она счастлива.
Лиллиане не приходилось задумываться об устройстве их жизни в Лондоне: она знала, что Корбетт позаботится и об этом, потому что он заранее предусмотрел все, что могло понадобиться в их путешествии. Однако она даже и представить себе не могла, что они будут жить в величественном дворце, примыкающем к Уайт-Тауэру. Когда перед ними открылись ворота в Тауэр-Грин и их почтительно встретила целая толпа вышколенных слуг, у Лиллианы просто язык отнялся от изумления. Об окружающем мире она знала мало, в том числе и об Англии и английской политике, но даже ей было известно, что Тауэр — это резиденция королей. И с какой почтительностью и готовностью услужить здесь приветствовали ее супруга! Казалось, эти люди просто соревнуются за честь выполнить любое его желание!
Корбетт воспринимал все это как должное, словно ничего другого и не ожидал. Однако, когда служитель в нарядной ливрее направился к Лиллиане, чтобы помочь ей сойти с лошади, Корбетт быстрым жестом остановил его и сам с улыбкой поднял к ней руки, терпеливо ожидая, когда она примет его помощь.
На взгляд Лиллианы, он был самым красивым из всех мужчин на свете. Ужасный шрам, который так пугал ее поначалу, сейчас только усиливал впечатление от его мужественности и делал его еще более привлекательным. Она знала, как он силен телесно; но теперь, видя, каким уважением он окружен, она поняла, что его могущество заключается отнюдь не только в воинской доблести. Может быть, Королевским Кречетом его нарекли на войне; но было совершенно ясно, что и здесь, в средоточии верховной власти Англии, он играет ту же самую роль.
Она медленно протянула руки к мужу; наивно-восторженное выражение ее лица сменилось серьезным и задумчивым. Он поднял ее с седла легко, словно котенка, и поставил на землю. С высоты своего роста он смотрел на нее с шутливым удивлением. Лиллиане вдруг пришло в голову, что она ведь ничего не знает о том, зачем они явились в Лондон, потому что он ловко увиливал от ответов на все ее расспросы. Во многих отношениях он оставался для нее полнейшей загадкой.
Быстро поцеловав ее в губы, он прервал ее серьезные размышления.
— Могу понять твое изумление, когда тебе открывается Лондон во всей своей красе и суете. Но почему сейчас ты с таким же изумлением смотришь на меня? Что, у меня вдруг рога выросли?
Непроизвольным движением Лиллиана подняла руку к его черным волосам, растрепанным на ветру, и пригладила их.
— Нет, — улыбнулась она, — никаких рогов. Просто… — Ее щеки порозовели. — Просто… здесь ты кажешься совсем… совсем другим.
Его глаза, только что светившиеся озорством, потемнели, подбородок окаменел. Он взглянул на массивную трехэтажную башню, возвышавшуюся за ними, и снова обратился к жене.
— Здесь я действительно другой человек, Лилли. Запомни это хорошенько. Я снова предупреждаю тебя: не совершай ничего — ну, скажем так, ничего сверх обмена вежливыми фразами — без моего разрешения.
Лиллиану неприятно поразил этот мгновенный переход от шутки и нежности к суровой замкнутости. Это уже начинало ее раздражать.
— Но я не понимаю…
— А тебе и не надо понимать. Так лучше.
— Тогда зачем ты привез меня сюда? — взорвалась она. — Никуда не ходи, ни с кем не говори! А хоть думать мне позволено?
К ее изумлению, тон у него стал мягче:
— Все не так плохо, как тебе кажется. — Он взял Лиллиану за плечи, словно желая утихомирить ее. — А насчет того, зачем я привез тебя сюда… ты не можешь поверить, что я просто хочу видеть тебя рядом с собой?
Оспаривать такой довод было бы трудно. Когда Корбетт проводил ее в отведенную им комнату, она все еще была в тревоге. Да, она хотела бы поверить ему, но все еще опасалась, что он взял ее в Лондон из-за недоверия к Уильяму. Несомненно, он наделся, что к их возвращению Уильям уже покинет Оррик. Конечно, так было бы лучше для всех. Но независимо оттого, где предпочтет зимовать Уильям, Лиллиана твердо решила: она никому не позволит разрушить привязанность, которая только начала устанавливаться между ней и ее загадочным супругом. Корбетт и так уже порой держался по отношению к ней отчужденно. Нельзя допускать, чтобы из-за Уильяма дела пошли еще хуже.
Их комната в королевском дворце была поистине впечатляющей. После того как слуги внесли их сундуки, она обошла комнату, восхищаясь в равной мере ее убранством и удобством для обитателей. На стене над широкой топкой камина резьбой по камню была изображена сцена охоты: старый король Альфред и его собака загнали огромного оленя. Шелковые цветные гобелены теплых тонов воскрешали важные моменты истории: Вильгельм Завоеватель принимает присягу на верность от Гарольда; король Иоанн Безземельный подписывает Великую Хартию; Ричард Львиное Сердце обращает в бегство неверных близ Акры.
Хотя Лиллиана и была всего лишь дочерью не слишком знатного барона из северных областей королевства, она всегда внимательно прислушивалась к захватывающим историям, которые по вечерам рассказывались в Оррике. Высокие подвиги чести и отваги, кровавые победы на полях сражений, а порой даже легенды о вечной любви и верности… Но все, что она видела в Оррике и даже в Бергрэмском аббатстве, не шло ни в какое сравнение с этой великолепной резьбой и с этими необыкновенными гобеленами, где так живо воплощались истории, всегда пленявшие ее воображение. Даже спинка высокой деревянной кровати была украшена картиной веселого застолья. Здесь Лиллиана смогла разглядеть не только всех пирующих — от почетных гостей до самых юных пажей, — но и голодных собак под столами и мельчайшие детали праздничной обстановки.
— Это было после коронации Генриха.
Лиллиана провела рукой по гладкой поверхности дерева; ее пальцы замерли рядом с портретом монарха. Потом она с любопытством взглянула на Корбетта.
— Вот никогда бы не подумала, что здесь тебя ждет такой прием. Тебя встречают как какого-нибудь принца. — Услышав что Корбетт весело хмыкнул, она продолжала уже более смело, — Все слуги тебя знают. Эта комната — не просто временное жилище для случайных гостей. А со мной будут обращаться как со знатной леди, потому что ты мой муж?
От небрежного тона Корбетта не осталось и следа.
— Перед тобой будут заискивать и ходить на задних лапках. Но не слишком доверяйся им, Лилли.
— Знаю, знаю. — Она состроила гримасу. — Ни с кем не говори. Никуда не ходи. — Она вздохнула и, не скрывая раздражения, присела на краешек высокой кровати.
На какой-то момент ей показалось, что он, может быть, смягчится: у него на лице мелькнуло выражение, в котором смешались удивление и нежность. Но, словно ценой немалых усилий, он овладел собой и вновь обрел обычную суровость.
— Все, что я сказал, выполняй неукоснительно, — отрезал он. — Но теперь ты можешь отдохнуть. Тебе принесут ванну и все, что при этом полагается; я приказал, чтобы сюда прислали девушку тебе в услужение.
— Ты уходишь?!! — Лиллиана собралась уже вскочить с высокой удобной кровати, но Корбетт слегка нахмурился — и она осталась на месте.
— Я ничего не хотел бы так, как остаться здесь с тобой. Соединиться с тобой на этом ложе. Спрятаться в облаке твоих душистых волос. — Он хрипло выговорил это, а потом резко вдохнул воздух. — Но я приехал в Лондон с определенной целью. И ради этой цели я должен уйти.
Не вдаваясь в дальнейшие объяснения, он достал тонкую пачку бумаг из своей дорожной сумы, засунул ее себе под тунику и ушел.
Как ни приятно было принять ванну после утомительной дороги, настроение Лиллианы отнюдь не улучшилось. Она была полна решимости показать своему неумолимому супругу, как досаждают ей те ограничения, которыми он связал ее по рукам и ногам. Но у нее в распоряжении было не слишком много средств, чтобы этого добиться, и оставалось только одно: проявлять свое неудовольствие всяческими проволочками: подольше отсиживаться в ванне, помедленнее одеваться, и вообще как можно больше копаться, производя необходимые приготовления к своему первому появлению при дворе. Но даже и в этом она не преуспела: уж и волосы она сушила нестерпимо долго, и все свои платья пожелала примерить по очереди, придирчиво отвергая одно за другим; несчастную безропотную девушку-служанку она довела до того, что та уже была готова взбунтоваться — а он все не приходил. В конце концов, она села на узкую скамью с бархатной обивкой и приготовилась ждать. Она была одета в шелковое зеленовато-серое платье изысканного покроя. Его открытый ворот и прорези в рукавах, вдоль которых вился прихотливый узор, вышитый зелеными и золотыми нитями, позволяли видеть светлое полотно рубашки, надетой под платье. Волосы Лиллиана уложила в тугой узел на затылке с помощью золотой сеточки. Диадема, платок и шпилька лежали у нее на коленях, и она играла с ними, постепенно приходя все в большее раздражение. Вот возьму и все это надену, думала Лиллиана, кипя от злости. Пусть он возражает, сколько хочет, но она не появится при дворе с распущенными по спине волосами, как какая-нибудь девчонка. Но не успела она решить, стоит ли надевать этот скромный убор, как наконец вернулся Корбетт.
Одним взглядом он отослал служанку. Потом подошел к глубокой оконной нише и уставился взглядом в вечернее небо.
Как ни сердилась на него Лиллиана, ее сразу насторожило угрюмое молчание мужа. Его напряженная поза и мрачный профиль сразу заставили улетучиться всякие мысли о каких-то упреках и сетованиях. Но когда она увидела глубокие складки усталости у него на лице, выдержка вообще изменила ей. Она подошла к нему и ладонью коснулась его щеки.
— Корбетт, что-нибудь неладно?
— В Лондоне всегда что-нибудь неладно, — буркнул он, а потом отвел глаза от окна. — Этот город населен грифами и стервятниками. Ты относишься к моим предостережениям как к чему-то необязательному, но поверь мне: здешние хищники могут тебя убить и кости обглодать, прежде чем ты сообразишь, что происходит.
— Я не понимаю. Из-за кого ты так встревожен?
Неподдельное сочувствие, звучавшее в ее вопросе, заставило его взбодриться, и он взглянул в ее лицо, обращенное к нему. Могло показаться, что одним лишь усилием воли он согнал с лица малейшие следы усталости, гнева и беспокойства.
— Пусть это тебя не заботит. Лондон всегда так на меня действует.
Когда стало ясно, что он ничего больше не скажет, Лиллиана вздохнула:
— Ты устал. Хочешь, я пошлю за ванной, чтобы ты мог освежиться?
— Нет, сейчас не время. Пусть принимают меня таким, какой я есть. — Он издал короткий смешок. — По крайней мере, это честные пот и грязь. Кроме того, ты так ослепительна, что все взгляды будут прикованы к тебе. А моего присутствия вообще никто не заметит.
От этого неожиданного комплимента Лиллиана вспыхнула. Но она была слишком озабочена его состоянием, чтобы позволить ему так легко ее отвлечь.
— Мы можем отложить наш выход до завтра, если хочешь. Ты выглядишь таким усталым.
Казалось, что Корбетт вот-вот задумается над ее предложением, но он лишь печально усмехнулся.
— Что? Ты хочешь, чтобы я упустил сегодняшнее представление? Все актеры в сборе. За исключением короля, разумеется. Остается только выяснить, кто же играет главную роль.
— Я не… — Лиллиана в недоумении покачала головой. — Я не понимаю. Разве король — не самая значительная особа?
Оживление, минуту назад промелькнувшее в его глазах, сразу погасло.
— Король — и его благоденствие — всегда должны быть предметом первостепенной важности для его подданных. Не обращай внимания на мои слова, Лилли. Для тебя это неважно.
— Но это важно для тебя. А я твоя жена.
— Да. — Он серьезно посмотрел ей в глаза. — Ты моя жена. А раз так, прошу тебя находиться рядом со мной и не делать ничего без моего ведома.
Было совершенно очевидно, что он вновь замкнулся и не расположен к дальнейшим разговорам. Он молча, но учтиво повел ее к двери. Лиллиана подчинилась достаточно легко, но беспокойство от его странного поведения не оставляло ее. Когда они направлялись через парк к самой башне, а затем внутри башни — в парадный зал, Лиллиана обратила внимание, какие странные изменения произошли в Корбетте. В его облике не осталось ни усталости, ни сожалений. Перед ней был хищник. Теперь в его глазах светился опасный блеск, как у подкрадывающегося волка. Он двигался, как охотничья собака, осторожно и бесстрашно, во всеоружии хитрости и силы. Но Лиллиана понимала, что Корбетт готов к любой неожиданности.
К ее немалому облегчению, муж задержался на узкой лестничной площадке. Ей было просто необходимо собраться с силами перед появлением в таком многочисленном и благородном обществе. На мгновение она забыла о своих беспокойствах насчет Корбетта: она думала о том, сколь незначительна здесь она сама. Конечно, все присутствующие сразу поймут, что она просто никому не известная дочь не слишком знатного барона из северных графств. Но Корбетт не позволил ей долго предаваться этим обескураживающим размышлениям.
— Вот что, Лиллиана. Я хочу видеть, что ты улыбаешься. — Он обернулся к ней и обеими руками поднял ее лицо к своему.
— Ты же не улыбаешься, — нервно возразила она. — И ты никогда не называешь меня Лиллианой, если только речь не идет о чем-то очень важном.
Если его и поразило ее наблюдение, он этого не показал.
И ничего не ответил. Вместо этого он вынул у себя из-под туники маленький бархатный мешочек.
— Я собирался отдать это тебе раньше, но как-то все отвлекался на другие дела. — Он развязал шнурок, перевернул мешочек, и в его подставленную широкую ладонь упало сверкающее ожерелье.
У Лиллианы язык отнялся от изумления, когда она воззрилась на это сокровище, которое он теперь держал между пальцами, слегка покачивая. К золотой цепочке искусной работы был прикреплен ряд подвесок-петелек такого же затейливого плетения, как и сама цепочка. Но в уголке каждой петли располагался прекрасный сапфир с двумя более мелкими рубинами по обе стороны от него.
Лиллиана была потрясена. Ее лицо выражало это так красноречиво, что Корбетт улыбнулся и воспользовался ее молчанием, чтобы застегнуть необычный подарок на ее гибкой шее.
К Лиллиане вернулся дар речи, и она воскликнула:
— О, Корбетт! Благодарю тебя! Благодарю! Оно так прекрасно!
— Тем более оно должно быть твоим. Я знал, что оно тебе подойдет. — Он провел пальцем по ее ключице вдоль линии ожерелья. — Кольцо с веридианом стало свидетельством того, что ты моя. А это ожерелье из золота и сапфиров станет свидетельством того, что ты — знатная властительная леди и тебе по праву принадлежит место при этом дворе.
Что-то послышалось ей в тоне, которым он произнес эти последние слова, и в глазах у него промелькнула тень, которая привлекла внимание Лиллианы. В ней снова вспыхнуло беспокойство, и она более внимательно присмотрелась к нему.
Все путешествие казалось ей чудом, потому что, после того как Бергрэмское аббатство осталось позади, она оказалась в совершенно незнакомой местности. В течение первых двух дней они ехали по старой дороге через Пеннинскую горную цепь. Под покровом раннего снега горы были прекрасны. Когда же путники спустились в центральные графства страны, снег сменился слякотью и холодным дождем, и передвигаться стало значительно труднее. И все же каждый день приносил знакомство с новыми местами, с разными людьми, и день ото дня крепло ощущение — как просторен мир.
Каждый вечер они останавливались на ночлег в каком-нибудь замке, хозяева которого с радостью оказывали гостеприимство новому лорду Оррику и его супруге. В голове у Лиллианы уже путались названия замков и имена многочисленных лордов и леди, с которыми она познакомилась: сэр Фредерик Бексхилл, лорд Руфус и леди Анна Тэтбери, пьяница Герберт из Уолстона. Лиллиана испытала настоящее облегчение, когда они остановились в Уобернском аббатстве, потому что скромный образ жизни его обитателей показался ей сущим благословением после пышных празднеств предыдущих пяти ночей. В Беркхенстеде им были предоставлены не столь удобные помещения, но Лиллиана не придала этому значения, потому что знала: до Лондона оставалось лишь несколько часов пути.
И сейчас, когда отряд тяжело вооруженных воинов вступил в Лондон, Лиллиана не могла сдержать возбуждение. Повинуясь безотчетному порыву, она послала лошадь вперед, не обращая внимания на тревожные крики двух рыцарей, назначенных ей в сопровождение. Прежде чем они успели ей помешать, она поравнялась с Корбеттом и обратила к нему изумленно-восторженное лицо.
— О! Посмотри, посмотри, это ярмарка? Вот уж никогда не слыхала, чтобы в такое время года бывали ярмарки!
Корбетт сразу же перехватил у нее поводья, очевидно раздосадованный тем, что она его ослушалась: ей было приказано передвигаться по улицам городов только в окружении рыцарей. Но резкий выговор застрял у него в горле. Ее глаза блестели так ярко, а улыбка на разрумянившемся от ветра лице светилась таким неподдельным воодушевлением, что он не в силах был сохранять свой грозный вид.
— Это не такая ярмарка, к которым ты привыкла, — ответил он, подав одному из рыцарей знак, чтобы тот ехал по другую сторону от Лиллианы. — Это рынок; в Лондоне они открыты круглый год. А ярмарки устраиваются в более теплые месяцы, и туда привозят редкие, дорогие товары — украшения, благовония, шелка и хлопок.
У Лиллианы был такой потрясенный вид, что Корбетт весело рассмеялся.
— А сейчас у тебя нет охоты потратить мои монеты на рынке? Я, пожалуй, с удовольствием проводил бы тебя. Но запомни, Лилли, — его лицо приняло более серьезное выражение. — Не отлучайся никуда без моего прямого разрешения и без надежной охраны.
Лиллиана едва расслышала его предупреждение, так захватило ее все, что происходило вокруг. Во время их путешествия Корбетт был очень внимателен к ней, и в долгом пути постепенно ослабевала напряженность между ними. Он не изменился; это она понимала. Он все время оставался настороженным и бдительным, и только что лишний раз подтвердил это своим предостережением. Но он начал относиться к ней с меньшей строгостью. Впервые они могли проводить время вместе за пределами спальни, и он оказался необыкновенно интересным спутником. Он рассказывал ей легенды о разных городах, церквах и замках, мимо которых они проезжали. Он развлекал ее историями о крестовых походах и о войске принца Эдуарда, и порой искреннее изумление Лиллианы и ее наивные вопросы вызывали у него легкий, веселый смех. Даже когда она робко спросила его о том, откуда у него эти ужасные шрамы, он рассказал ей, что оставило на нем эти следы: меч, который краем задел его бровь в Византии; медведь, которого он пытался отогнать от Эдуарда в Гаскони, и копье, которое едва не лишило его руки.
В каждом таком рассказе Лиллиана открывала для себя многое. Постепенно она начинала видеть его в новом свете. Он был суров и требователен, но к своим обязанностям относился серьезно и никогда не уклонялся от трудных задач. Его гордость граничила с надменностью, но годы сражений доказали, что ему есть чем гордиться. Он был грозен, но… Лиллиана улыбнулась, вспомнив о недавних ночах, проведенных ими вместе. Он всегда был нежным любовником — всегда, начиная с той первой ужасной ночи в хижине пастуха. Но теперь в их близости появились полнота и завершенность; они шли навстречу ночному единению с равным пылом. И с равным желанием.
О да, он был суровым человеком. Но не жестоким. И он постепенно учился уступать.
Жестом, который стал уже привычным, она протянула ему руку в кожаной перчатке, и он быстро пожал ее пальцы. Это движение наполнило теплом душу Лиллианы, лишний раз доказав то, в чем она все больше и больше убеждалась: сердце ее беззащитно против этого непобедимого рыцаря — ее мужа. Когда она, бок о бок с Корбеттом, миновала заставу Бишоп-Гейт, она чувствовала, несмотря на резкий ветер и пронизывающую стужу, что ей тепло и что она счастлива.
Лиллиане не приходилось задумываться об устройстве их жизни в Лондоне: она знала, что Корбетт позаботится и об этом, потому что он заранее предусмотрел все, что могло понадобиться в их путешествии. Однако она даже и представить себе не могла, что они будут жить в величественном дворце, примыкающем к Уайт-Тауэру. Когда перед ними открылись ворота в Тауэр-Грин и их почтительно встретила целая толпа вышколенных слуг, у Лиллианы просто язык отнялся от изумления. Об окружающем мире она знала мало, в том числе и об Англии и английской политике, но даже ей было известно, что Тауэр — это резиденция королей. И с какой почтительностью и готовностью услужить здесь приветствовали ее супруга! Казалось, эти люди просто соревнуются за честь выполнить любое его желание!
Корбетт воспринимал все это как должное, словно ничего другого и не ожидал. Однако, когда служитель в нарядной ливрее направился к Лиллиане, чтобы помочь ей сойти с лошади, Корбетт быстрым жестом остановил его и сам с улыбкой поднял к ней руки, терпеливо ожидая, когда она примет его помощь.
На взгляд Лиллианы, он был самым красивым из всех мужчин на свете. Ужасный шрам, который так пугал ее поначалу, сейчас только усиливал впечатление от его мужественности и делал его еще более привлекательным. Она знала, как он силен телесно; но теперь, видя, каким уважением он окружен, она поняла, что его могущество заключается отнюдь не только в воинской доблести. Может быть, Королевским Кречетом его нарекли на войне; но было совершенно ясно, что и здесь, в средоточии верховной власти Англии, он играет ту же самую роль.
Она медленно протянула руки к мужу; наивно-восторженное выражение ее лица сменилось серьезным и задумчивым. Он поднял ее с седла легко, словно котенка, и поставил на землю. С высоты своего роста он смотрел на нее с шутливым удивлением. Лиллиане вдруг пришло в голову, что она ведь ничего не знает о том, зачем они явились в Лондон, потому что он ловко увиливал от ответов на все ее расспросы. Во многих отношениях он оставался для нее полнейшей загадкой.
Быстро поцеловав ее в губы, он прервал ее серьезные размышления.
— Могу понять твое изумление, когда тебе открывается Лондон во всей своей красе и суете. Но почему сейчас ты с таким же изумлением смотришь на меня? Что, у меня вдруг рога выросли?
Непроизвольным движением Лиллиана подняла руку к его черным волосам, растрепанным на ветру, и пригладила их.
— Нет, — улыбнулась она, — никаких рогов. Просто… — Ее щеки порозовели. — Просто… здесь ты кажешься совсем… совсем другим.
Его глаза, только что светившиеся озорством, потемнели, подбородок окаменел. Он взглянул на массивную трехэтажную башню, возвышавшуюся за ними, и снова обратился к жене.
— Здесь я действительно другой человек, Лилли. Запомни это хорошенько. Я снова предупреждаю тебя: не совершай ничего — ну, скажем так, ничего сверх обмена вежливыми фразами — без моего разрешения.
Лиллиану неприятно поразил этот мгновенный переход от шутки и нежности к суровой замкнутости. Это уже начинало ее раздражать.
— Но я не понимаю…
— А тебе и не надо понимать. Так лучше.
— Тогда зачем ты привез меня сюда? — взорвалась она. — Никуда не ходи, ни с кем не говори! А хоть думать мне позволено?
К ее изумлению, тон у него стал мягче:
— Все не так плохо, как тебе кажется. — Он взял Лиллиану за плечи, словно желая утихомирить ее. — А насчет того, зачем я привез тебя сюда… ты не можешь поверить, что я просто хочу видеть тебя рядом с собой?
Оспаривать такой довод было бы трудно. Когда Корбетт проводил ее в отведенную им комнату, она все еще была в тревоге. Да, она хотела бы поверить ему, но все еще опасалась, что он взял ее в Лондон из-за недоверия к Уильяму. Несомненно, он наделся, что к их возвращению Уильям уже покинет Оррик. Конечно, так было бы лучше для всех. Но независимо оттого, где предпочтет зимовать Уильям, Лиллиана твердо решила: она никому не позволит разрушить привязанность, которая только начала устанавливаться между ней и ее загадочным супругом. Корбетт и так уже порой держался по отношению к ней отчужденно. Нельзя допускать, чтобы из-за Уильяма дела пошли еще хуже.
Их комната в королевском дворце была поистине впечатляющей. После того как слуги внесли их сундуки, она обошла комнату, восхищаясь в равной мере ее убранством и удобством для обитателей. На стене над широкой топкой камина резьбой по камню была изображена сцена охоты: старый король Альфред и его собака загнали огромного оленя. Шелковые цветные гобелены теплых тонов воскрешали важные моменты истории: Вильгельм Завоеватель принимает присягу на верность от Гарольда; король Иоанн Безземельный подписывает Великую Хартию; Ричард Львиное Сердце обращает в бегство неверных близ Акры.
Хотя Лиллиана и была всего лишь дочерью не слишком знатного барона из северных областей королевства, она всегда внимательно прислушивалась к захватывающим историям, которые по вечерам рассказывались в Оррике. Высокие подвиги чести и отваги, кровавые победы на полях сражений, а порой даже легенды о вечной любви и верности… Но все, что она видела в Оррике и даже в Бергрэмском аббатстве, не шло ни в какое сравнение с этой великолепной резьбой и с этими необыкновенными гобеленами, где так живо воплощались истории, всегда пленявшие ее воображение. Даже спинка высокой деревянной кровати была украшена картиной веселого застолья. Здесь Лиллиана смогла разглядеть не только всех пирующих — от почетных гостей до самых юных пажей, — но и голодных собак под столами и мельчайшие детали праздничной обстановки.
— Это было после коронации Генриха.
Лиллиана провела рукой по гладкой поверхности дерева; ее пальцы замерли рядом с портретом монарха. Потом она с любопытством взглянула на Корбетта.
— Вот никогда бы не подумала, что здесь тебя ждет такой прием. Тебя встречают как какого-нибудь принца. — Услышав что Корбетт весело хмыкнул, она продолжала уже более смело, — Все слуги тебя знают. Эта комната — не просто временное жилище для случайных гостей. А со мной будут обращаться как со знатной леди, потому что ты мой муж?
От небрежного тона Корбетта не осталось и следа.
— Перед тобой будут заискивать и ходить на задних лапках. Но не слишком доверяйся им, Лилли.
— Знаю, знаю. — Она состроила гримасу. — Ни с кем не говори. Никуда не ходи. — Она вздохнула и, не скрывая раздражения, присела на краешек высокой кровати.
На какой-то момент ей показалось, что он, может быть, смягчится: у него на лице мелькнуло выражение, в котором смешались удивление и нежность. Но, словно ценой немалых усилий, он овладел собой и вновь обрел обычную суровость.
— Все, что я сказал, выполняй неукоснительно, — отрезал он. — Но теперь ты можешь отдохнуть. Тебе принесут ванну и все, что при этом полагается; я приказал, чтобы сюда прислали девушку тебе в услужение.
— Ты уходишь?!! — Лиллиана собралась уже вскочить с высокой удобной кровати, но Корбетт слегка нахмурился — и она осталась на месте.
— Я ничего не хотел бы так, как остаться здесь с тобой. Соединиться с тобой на этом ложе. Спрятаться в облаке твоих душистых волос. — Он хрипло выговорил это, а потом резко вдохнул воздух. — Но я приехал в Лондон с определенной целью. И ради этой цели я должен уйти.
Не вдаваясь в дальнейшие объяснения, он достал тонкую пачку бумаг из своей дорожной сумы, засунул ее себе под тунику и ушел.
Как ни приятно было принять ванну после утомительной дороги, настроение Лиллианы отнюдь не улучшилось. Она была полна решимости показать своему неумолимому супругу, как досаждают ей те ограничения, которыми он связал ее по рукам и ногам. Но у нее в распоряжении было не слишком много средств, чтобы этого добиться, и оставалось только одно: проявлять свое неудовольствие всяческими проволочками: подольше отсиживаться в ванне, помедленнее одеваться, и вообще как можно больше копаться, производя необходимые приготовления к своему первому появлению при дворе. Но даже и в этом она не преуспела: уж и волосы она сушила нестерпимо долго, и все свои платья пожелала примерить по очереди, придирчиво отвергая одно за другим; несчастную безропотную девушку-служанку она довела до того, что та уже была готова взбунтоваться — а он все не приходил. В конце концов, она села на узкую скамью с бархатной обивкой и приготовилась ждать. Она была одета в шелковое зеленовато-серое платье изысканного покроя. Его открытый ворот и прорези в рукавах, вдоль которых вился прихотливый узор, вышитый зелеными и золотыми нитями, позволяли видеть светлое полотно рубашки, надетой под платье. Волосы Лиллиана уложила в тугой узел на затылке с помощью золотой сеточки. Диадема, платок и шпилька лежали у нее на коленях, и она играла с ними, постепенно приходя все в большее раздражение. Вот возьму и все это надену, думала Лиллиана, кипя от злости. Пусть он возражает, сколько хочет, но она не появится при дворе с распущенными по спине волосами, как какая-нибудь девчонка. Но не успела она решить, стоит ли надевать этот скромный убор, как наконец вернулся Корбетт.
Одним взглядом он отослал служанку. Потом подошел к глубокой оконной нише и уставился взглядом в вечернее небо.
Как ни сердилась на него Лиллиана, ее сразу насторожило угрюмое молчание мужа. Его напряженная поза и мрачный профиль сразу заставили улетучиться всякие мысли о каких-то упреках и сетованиях. Но когда она увидела глубокие складки усталости у него на лице, выдержка вообще изменила ей. Она подошла к нему и ладонью коснулась его щеки.
— Корбетт, что-нибудь неладно?
— В Лондоне всегда что-нибудь неладно, — буркнул он, а потом отвел глаза от окна. — Этот город населен грифами и стервятниками. Ты относишься к моим предостережениям как к чему-то необязательному, но поверь мне: здешние хищники могут тебя убить и кости обглодать, прежде чем ты сообразишь, что происходит.
— Я не понимаю. Из-за кого ты так встревожен?
Неподдельное сочувствие, звучавшее в ее вопросе, заставило его взбодриться, и он взглянул в ее лицо, обращенное к нему. Могло показаться, что одним лишь усилием воли он согнал с лица малейшие следы усталости, гнева и беспокойства.
— Пусть это тебя не заботит. Лондон всегда так на меня действует.
Когда стало ясно, что он ничего больше не скажет, Лиллиана вздохнула:
— Ты устал. Хочешь, я пошлю за ванной, чтобы ты мог освежиться?
— Нет, сейчас не время. Пусть принимают меня таким, какой я есть. — Он издал короткий смешок. — По крайней мере, это честные пот и грязь. Кроме того, ты так ослепительна, что все взгляды будут прикованы к тебе. А моего присутствия вообще никто не заметит.
От этого неожиданного комплимента Лиллиана вспыхнула. Но она была слишком озабочена его состоянием, чтобы позволить ему так легко ее отвлечь.
— Мы можем отложить наш выход до завтра, если хочешь. Ты выглядишь таким усталым.
Казалось, что Корбетт вот-вот задумается над ее предложением, но он лишь печально усмехнулся.
— Что? Ты хочешь, чтобы я упустил сегодняшнее представление? Все актеры в сборе. За исключением короля, разумеется. Остается только выяснить, кто же играет главную роль.
— Я не… — Лиллиана в недоумении покачала головой. — Я не понимаю. Разве король — не самая значительная особа?
Оживление, минуту назад промелькнувшее в его глазах, сразу погасло.
— Король — и его благоденствие — всегда должны быть предметом первостепенной важности для его подданных. Не обращай внимания на мои слова, Лилли. Для тебя это неважно.
— Но это важно для тебя. А я твоя жена.
— Да. — Он серьезно посмотрел ей в глаза. — Ты моя жена. А раз так, прошу тебя находиться рядом со мной и не делать ничего без моего ведома.
Было совершенно очевидно, что он вновь замкнулся и не расположен к дальнейшим разговорам. Он молча, но учтиво повел ее к двери. Лиллиана подчинилась достаточно легко, но беспокойство от его странного поведения не оставляло ее. Когда они направлялись через парк к самой башне, а затем внутри башни — в парадный зал, Лиллиана обратила внимание, какие странные изменения произошли в Корбетте. В его облике не осталось ни усталости, ни сожалений. Перед ней был хищник. Теперь в его глазах светился опасный блеск, как у подкрадывающегося волка. Он двигался, как охотничья собака, осторожно и бесстрашно, во всеоружии хитрости и силы. Но Лиллиана понимала, что Корбетт готов к любой неожиданности.
К ее немалому облегчению, муж задержался на узкой лестничной площадке. Ей было просто необходимо собраться с силами перед появлением в таком многочисленном и благородном обществе. На мгновение она забыла о своих беспокойствах насчет Корбетта: она думала о том, сколь незначительна здесь она сама. Конечно, все присутствующие сразу поймут, что она просто никому не известная дочь не слишком знатного барона из северных графств. Но Корбетт не позволил ей долго предаваться этим обескураживающим размышлениям.
— Вот что, Лиллиана. Я хочу видеть, что ты улыбаешься. — Он обернулся к ней и обеими руками поднял ее лицо к своему.
— Ты же не улыбаешься, — нервно возразила она. — И ты никогда не называешь меня Лиллианой, если только речь не идет о чем-то очень важном.
Если его и поразило ее наблюдение, он этого не показал.
И ничего не ответил. Вместо этого он вынул у себя из-под туники маленький бархатный мешочек.
— Я собирался отдать это тебе раньше, но как-то все отвлекался на другие дела. — Он развязал шнурок, перевернул мешочек, и в его подставленную широкую ладонь упало сверкающее ожерелье.
У Лиллианы язык отнялся от изумления, когда она воззрилась на это сокровище, которое он теперь держал между пальцами, слегка покачивая. К золотой цепочке искусной работы был прикреплен ряд подвесок-петелек такого же затейливого плетения, как и сама цепочка. Но в уголке каждой петли располагался прекрасный сапфир с двумя более мелкими рубинами по обе стороны от него.
Лиллиана была потрясена. Ее лицо выражало это так красноречиво, что Корбетт улыбнулся и воспользовался ее молчанием, чтобы застегнуть необычный подарок на ее гибкой шее.
К Лиллиане вернулся дар речи, и она воскликнула:
— О, Корбетт! Благодарю тебя! Благодарю! Оно так прекрасно!
— Тем более оно должно быть твоим. Я знал, что оно тебе подойдет. — Он провел пальцем по ее ключице вдоль линии ожерелья. — Кольцо с веридианом стало свидетельством того, что ты моя. А это ожерелье из золота и сапфиров станет свидетельством того, что ты — знатная властительная леди и тебе по праву принадлежит место при этом дворе.
Что-то послышалось ей в тоне, которым он произнес эти последние слова, и в глазах у него промелькнула тень, которая привлекла внимание Лиллианы. В ней снова вспыхнуло беспокойство, и она более внимательно присмотрелась к нему.