Страница:
— Про яд она даже не упомянула.
— А это как раз может быть доказательством вины, — фыркнул Рокк. — Было бы величайшей глупостью с ее стороны показать, что она хоть что-нибудь знает о делах Эдуарда. Но ведь мало найдется женщин, умеющих вовремя придержать язык. Дурак Уильям, если открыл ей такую тайну.
Внезапно он осекся: новая мысль поразила его.
— А может быть, дело не так просто. А вдруг она причастна к заговору? Что ни говори, Оррик стоит в самом центре этого осиного гнезда.
— У меня нет оснований подозревать ее в измене.
— Если не в измене, то, возможно… — яростный взгляд Корбетта заставил его замолчать. — Ты не можешь себе позволить такую роскошь, как эта чертова благородная доверчивость. Ты же знаешь, что Уильям замешан. И, вероятно, даже твой брат.
— Да, Уильям замешан. Да, он дурак, и это наша удача. Нам остается только доказать его вину и вину его сообщников.
— А если среди его сообщников окажется твой брат? Или твоя жена? — настаивал Рокк.
Корбетт ответил не сразу. Когда же он заговорил, голос его звучал зловеще:
— Тогда им не будет пощады.
Лиллиана опустилась на узкую обитую кожей скамью и потерла ноющую спину. Она выдохлась вконец. Все у нее болело от сидения в этом гнусном дамском седле, и она сама не знала, чего хотела больше: забраться в ванну или в постель.
— От вас пахнет лошадьми, вся одежда заляпана грязью — проворчала Магда, сняв с Лиллианы дорожный плащ и начиная распускать шнуровку ее грубой шерстяной туники.
— А от тебя пахнет свежим хлебом и… и младенцем. — Лиллиана улыбнулась, несмотря на всю свою усталость. — Как дела у малышки Элизы? Я бы хотела сейчас же ее повидать…
— Она сейчас сладко спит, и вы тоже скоро будете сладко спать. Как примете ванну и поедите, вам надо укладываться!
Лиллиана вздохнула. Как хорошо оказаться дома! Магда и Ферга содержали хозяйство в порядке, и даже Томас держался поблизости, улыбаясь ей такой привычной улыбкой. Пусть в Лондоне красуются другие, более знатные дамы. Она с радостью останется простой деревенской мышкой.
Обратный путь оказался куда более трудным, чем путешествие в Лондон. Корбетт сам мчался во весь опор и никому не позволял отставать. Он не щадил ни людей, ни животных, движимый решимостью скорее добраться до безопасных земель Оррика. Лиллиана опустила голову и задумалась.
В течение всего путешествия Корбетт держался вдали от нее. Конечно, она понимала, что главной его заботой была их безопасность. Даже сейчас по спине у нее пробегал озноб, когда она вспоминала, как он был страшен во время стычки с напавшими на них рыцарями. Но теперь-то они дома и все должно быть в порядке.
Была и другая причина для тревог — предстоящие Рождественские праздники. Почему Корбетт хотел развлекать людей, которые ему неприятны, да еще так скоро после смерти ее отца — это оставалось для нее тайной. Но в пути он все время пребывал в дурном настроении, и она не посмела расспрашивать его.
По просьбе Магды она подняла руки, чтобы та могла снять с нее через голову тунику.
— Нам предстоит трудное дело, — сказала Лиллиана; ее голос глухо доносился из-под тяжелой туники.
— Уж не знаю, о чем вы толкуете, только любое дело может подождать до завтра, — возразила Магда, подталкивая Лиллиану к ванне, установленной перед горящим камином, над ванной клубился пар.
— Это ты сейчас так говоришь, — ответила Лиллиана, позволяя женщине снять с нее остальную одежду. — Но для того чтобы исполнить пожелание милорда мужа, потребуется каждая пара рук в Оррике.
— Вы можете умилостивить его одной улыбкой.
Лиллиана усмехнулась и благодарно погрузилась в теплую воду.
— Ах если бы это было так, — вздохнула она. — Но я говорю о Рождественских праздниках. Он пригласил почти сотню гостей! Подумай, что это значит, Магда. Мы должны развлекать их в день святого Фомы, приготовить подарки и большое застолье на Рождество, а потом снова — на Крещение. Если погода не будет благоприятствовать путешествию, гости могут задержаться до Избиения Младенцев — Бог даст, они вспомнят, что в этот день положено поститься. И уж наверняка найдутся такие, кто останется до Двенадцатой ночи! — Она облизнула пересохшие губы, уже заранее устрашенная размахом стоящей перед ней задачи. — В лучшем случае, если повезет, они разъедутся к Сретению!
Но, как ни пугала Лиллиану перспектива таких грандиозных увеселений, в сердце у нее зарождалось и какое-то тайное удовлетворение. Корбетт полагался на нее: он верил, что она сумеет подготовить замок, предусмотреть каждую мелочь празднеств, которые продлятся не одну неделю. Когда наконец она забралась на свою высокую кровать, она уже наметила перечень блюд, которые украсят стол во время пиров, и продумала, где будет размещать гостей и какие виды развлечений им предложит.
Она твердо решила не засыпать, пока не придет Корбетт, но сон в конце концов сморил ее. Она пыталась бороться; мысли, которые приходили наяву, мешались с самыми странными сновидениями. «Дождись Корбетта, » — приказывала она себе. И все-таки последний образ, который сохранила ее память, был образом огромной черной птицы, описывающей круги в небе над заснеженной равниной, где одинокий белый цветок осмелился поднять свой тонкий венчик.
Сэр Рокк наблюдал за ней более пристально, чем когда-либо раньше, хотя и старался — очень усердно — делать это без назойливости и незаметно. Лиллиана постоянно чувствовала на себе его взгляд. Она, может быть, и пожаловалась бы Корбетту, но он держался как-то странно-натянуто. Иногда казалось, что он тоже пытался вглядеться ей в самую душу, как будто ему было недостаточно того, что он видел на поверхности.
Во всем остальном дела шли неплохо. Слуги прониклись сознанием важности своих дел и прилежно работали даже в отсутствие лорда и леди; маленькая Элиза росла не по дням, а по часам.
И все-таки Лиллиана чувствовала: что-то неладно.
На третий день их пребывания в Оррике она решила поговорить об этом с Корбеттом. Он уехал куда-то со своими бойцами, как было и в два прошедших дня; возвращались они лишь с наступлением вечера.
Лиллиана заперла кухонную кладовую, а затем поднялась на четыре невысоких ступеньки. Наверху она ощутила легкое головокружение, но вскоре оно прошло, и она продолжала свой путь. Корбетт был непривычно вспыльчив во время своих занятий с несчастными стражниками замка, арбалетчиками и своими собственными рыцарями. Ей, однако, следовало бы радоваться: уж пусть он лучше гоняет их до полного изнеможения, чем срывает свое плохое настроение на ней. Однако каждый раз, когда он поздней ночью добирался до постели и почти сразу засыпал беспокойным сном, она не могла вполне совладать с досадой.
Но сегодня ночью будет по-другому, обещала она себе. Сегодня будет по-другому.
Однако при всей ее решимости получилось так, что еще до начала ужина на нее накатила непривычная усталость. Корбетт был явно чем-то расстроен, но тем не менее ему бросилось в глаза ее очевидное переутомление.
— Над чем ты так трудишься, если зеваешь в такой ранний час? — спросил он ее таким легким тоном, какого она уже неделю не слышала.
— Эти труды совсем не похожи на твои, но от них тоже устаешь.
Он усадил ее за господский стол и занял свое место рядом с ней.
— Должен признаться, я знаю очень мало о том, как проводят свои дни благородные дамы.
— Я еще меньше знаю о том, как их проводишь ты, — отозвалась Лиллиана более унылым голосом, чем собиралась.
Корбетт устремил на нее упорный, пытливый взгляд.
— На Востоке я узнал многое об обороне крепостей. И о вероломстве. — Он помолчал. — Я хочу сделать Оррик неприступным. Я хочу, чтобы стражники были хорошо обучены и чтобы все средства обороны замка всегда были наготове.
Ей пришло в голову, что у Оррика никогда не было серьезных врагов, кроме Колчестера. Рассуждая здраво, следует признать, что этой угрозы теперь нет. Но тогда как объяснить нападение на них?
— Значит, у тебя… у тебя так много врагов? — спросила она, запинаясь.
Зоркие глаза Корбетта снова остановились на ней, но ответил он сдержанно:
— Те, кто напал на нас, вряд ли были просто грабителями.
— Ты всегда уклонялся от моих вопросов о том дне, — упрекнула Лиллиана, которая от растерянности и усталости чувствовала себя совершенно обессиленной. — Ты узнал, кто это был?
На мгновение ей показалось, что он собирается довериться ей, собирается сказать правду — кого он подозревает в том бесчестном злодеянии. Но вдруг в конце залы возникла какая-то суматоха, которая привлекла его внимание.
Подняв глаза, Лиллиана увидела сэра Рокка, направляющегося к ним с самым негодующим видом.
— Только что прибыл сэр Уильям Дирн. Он ожидает, что его впустят в замок и отнесутся к нему как к гостю.
Лиллиана взглянула на Корбетта, но тот уставился на Рокка. Между ними существовало какое-то понимание — нечто такое, что полностью исключало ее участие.
— А почему бы не отнестись к нему как к гостю? — требовательно спросила она, подстрекаемая скорее их недоверием к ней, чем былой дружбой с Уильямом. — Его дочь поручена моим заботам. В качестве гостя он заслуживает всяческого внимания. Я предлагаю вам помнить свое место, сэр Рокк. В этом замке приемом гостей ведаю я.
Жестом она приказала двум слугам позаботиться об Уильяме, но не собиралась оставаться в зале, чтобы проверить, как выполнен ее приказ. Его приезд стал последней каплей этого долгого и изнурительного дня. Всякий аппетит у нее пропал. Сэр Рокк на нее злится. Корбетт ведет себя очень странно, и что-то непохоже, что ей удастся наладить человеческие отношения между мужем и Уильямом.
Она встала, чтобы уйти, но Корбетт схватил ее за руку и пристально посмотрел на нее.
— Ты хочешь упорхнуть? Хочешь уклониться от выполнения своих обязанностей — госпожи этого замка и хозяйки пира?
Взявшиеся неизвестно откуда слезы подступили к ее глазам.
— Слуги достаточно вышколены, чтобы подать жаркое, — с трудом выговорила она, потом метнула возмущенный взгляд на Рокка, надменно вскинула голову и снова посмотрела на Корбетта. — Кроме того, я сомневаюсь, что без моего общества здесь кто-нибудь будет очень скучать.
Лиллиана хотела, чтобы Корбетт последовал за ней, но, к ее разочарованию, этого не произошло. Оказавшись у себя спальне, она отпустила молоденькую служанку, которая хлопотала вокруг нее, а затем загасила два факела и пять свечей в тяжелом ветвистом подсвечнике. В тусклом свете камина она выскользнула из туники и накинула на плечи старое шерстяное одеяло.
На полу перед камином лежала большая овечья шкура, на ней и пристроилась Лиллиана с коротким печальным вздохом. Что-то было ужасно плохо, но что именно — она не знала и понять не могла. Раньше она бы подумала, что дело в навязчивости Уильяма и ревности Корбетта. Но Корбетт держался с ней отчужденно с самого отъезда из Лондона, и, следовательно, дело не в Уильяме. Да еще этот странный взгляд, которым обменялись Корбетт и сэр Рокк.
И, что совсем уж плохо, она, как видно, заболела, потому что ей явно изменяли и силы, и бодрость. Если бы она могла наброситься с попреками на сэра Рокка, это, возможно, и помогло бы ей, потому что он без конца испытывал ее терпение. Но она уже дважды набрасывалась на повара, и даже Магде досталось от ее скверного настроения.
Мир и покой душевный она обретала только тогда, когда проводила время с Элизой. Днем она уже подержала девочку на руках, покачала в колыбели и с удовольствием понаблюдала, как малышка, сладко зевнув, безмятежно засыпает. В такие минуты — какими бы краткими они ни были — казалось, что все в мире идет как должно.
Но теперь снова явился Уильям, и Корбетт наверняка еще больше отдалится от нее.
И Корбетта не в меньшей степени одолевали мрачные мысли. В молчании он кончил ужинать и, по наблюдениям повара, даже не заметил, какие вкусные яства были ему поданы на стол. Поднявшись из-за стола, он сделал всем присутствующим знак, чтобы они продолжали трапезу. Но Рокк быстро последовал за ним.
— Где он? — буркнул Корбетт, уже выйдя из залы.
— Красавчик пошел переодеваться с дороги, — сообщил Рокк с отвращением.
— Ну, красавчик или не красавчик, а без внимания его не стоит оставлять. — Корбетт колебался, словно не решаясь говорить дальше. — В Лондоне он провел не один вечер в долгих беседах с Хью.
Рокк пристально посмотрел на Корбетта, но, видимо, услышанное его не слишком удивило. Потом Корбетт продолжил:
— Все сходится к одному: похоже, Уильям — действительно пешка в руках Хью, а я-то надеялся, что дело обстоит как раз наоборот.
Рокк не протестовал. Корбетт потер бровь со шрамом, словно вдруг почувствовал усталость.
— Присмотри, чтобы к Уильяму приставили оруженосца для услуг. Кого-нибудь вполне надежного. А потом сообщай мне о любых необычных передвижениях нашего гостя.
— А ты куда идешь?
Корбетт метнул на него быстрый взгляд, а затем направился к узкой боковой лестнице.
— По-моему, я должен навестить свою жену.
Понянчить Элизу… это как бальзам для души, думала Лиллиана. Она вышла из своей спальни, стремясь как-нибудь справиться с тревожными мыслями. И теперь, держа на руках теплого младенца, она действительно чувствовала облегчение. По крайней мере, здесь было существо, на которое она могла излить свою любовь, не опасаясь, что это обратится против нее самой. Здесь было существо, которое могло отвечать ей любовью на любовь и находить отраду в самом ее присутствии.
Сама она сидела на широкой скамье, обтянутой пестрым заморским шелком; Фергу она отослала со словами:
— Я позову тебя, когда уйду. А сейчас мне хочется побыть одной.
Но ей было не суждено долго наслаждаться одиночеством. Прошло всего лишь несколько минут после ухода Ферги, и вот в дверь постучали. Вошел Уильям, сначала с опасливой осторожностью, потом более смело; ей оставалось только изобразить приветливую улыбку. Тем не менее ее тронуло это очевидное свидетельство его заботы о своей маленькой дочке.
— Ты пришел навестить свою прелестную малышку? Что ж, она здорова и растет день ото дня. Подойди поближе, посмотри на нее. — Она осторожно сдвинула пеленку с крошечного подбородка, чтобы личико Элизы было лучше видно. — Клянусь, она уже напоминает свою красавицу мать.
Уильям сел рядом с ней на скамью и послушно уставился на спящего младенца; затем он поднял глаза на Лиллиану.
— Конечно, она расцветает от твоей заботы.
— По правде говоря, это Ферга заслуживает всяческих похвал…
— Ты слишком скромна, Лиллиана. Как всегда. — Он обвел ее медленным взглядом. — Знаешь ли ты сама, какое ты чудо женской красоты и заботливости? И теперь… когда я вижу тебя у колыбели моего ребенка, такую нежную и ласковую…
Он выразительно помолчал. Но Лиллиана, испуганная этими неумеренными комплиментами, опустила голову и не видела, каким взглядом он пожирает ее.
Она подозревала, что Уильям до сих пор томится по ней… или по тому, что могло бы быть между ними. Но она томилась только по своему мужу. Она была уверена, что Уильям скоро присмотрит себе еще кого-нибудь. Но сама она уже никогда и никого себе не присмотрит. Она нерасторжимо связана с сэром Корбеттом Колчестерским… или Оррикским… и ничем не может заглушить боль, которую причиняет ей его отчужденность.
Неожиданные слезы обожгли глаза, и лицо малютки Элизы расплылось, словно в дымке. «О, Корбетт, — думала она. — Почему ты не можешь сидеть рядом со мной и говорить о том, как ты любишь меня… как ты хочешь видеть меня у колыбели нашего с тобой младенца?..»
— Что это? Слезы? — Уильям повернул ее лицо к своему и прижал ладони к ее щекам. — О, Лиллиана, я… не могу этого вынести! Как я хотел бы украсть тебя у него. Мы могли бы быть счастливы вместе. Ты и я… и, конечно, малютка — добавил он.
Лиллиана была так возмущена словами Уильяма и так рассердилась на себя за эти слезы, что даже не смогла сразу ответить. А он, приняв ее оскорбленное молчание за знак согласия, дал себе волю:
— Я могу забрать тебя отсюда. Ты можешь найти защиту в аббатстве… или еще где-нибудь. Обещаю тебе, Лиллиана нам не долго придется ждать часа, когда мы сможем перед всем миром открыть нашу любовь.
Сердитые слова уже готовы были сорваться у нее с языка, но прежде чем она смогла осадить его и объяснить, как смехотворно он заблуждается, он схватил ее в объятия.
— О, я знаю, ты с ним несчастна. Но теперь я сделаю тебя счастливой.
Элиза расплакалась и задергалась: Уильям больно стиснул ее, стремясь покрепче обнять Лиллиану.
— О, Уильям, поосторожнее! — запротестовала Лиллиана, задохнувшись.
— Поосторожнее?
Насмешливый вопрос прозвучал от двери детской. Лиллиана узнала голос Корбетта, и сердце у нее ушло в пятки. Уильям вскочил как ужаленный. Однако, к ее полному возмущению, он остался с ней рядом и даже покровительственно положил руку ей на плечо.
— Так, так. Как это мило выглядит, совсем по-домашнему. Как неудачно получилось, что это мой дом. И моя жена.
— Зато младенец мой, — отпарировал Уильям. — И Лиллиана теперь — мать этого младенца.
Корбетт стоял, прислонившись к дверному косяку, в самой непринужденной позе. Но при этих словах Уильяма он резко оторвался от двери и с самым яростным видом шагнул в детскую. Его глаза были устремлены на Уильяма, но слова предназначались Лиллиане.
— Оставь ребенка и иди в нашу комнату.
— Корбетт! Прошу тебя, выслушай меня. Это не то, что ты вообразил!
Взгляд его темно-серых глаз остановился на ней не более чем на мгновение. Однако Лиллиана сразу поняла, что ступила на весьма опасную тропу.
— А что же это я вообразил? — спросил он мягко. Потом его лицо застыло; он не позволил ей ответить, приказав:
— Положи маленькую в колыбель и оставь нас.
Не выпуская из рук Элизу, Лиллиана смотрела на враждебное лицо Корбетта. Он был не в настроении слушать ее, и она боялась, что он сделает что-нибудь ужасное.
— Я… я уйду, — с трудом выговорила она. — Но, пожалуйста, я умоляю тебя. Не отсылай это дитя. Прошу тебя, Корбетт. Скажи только, что ты не будешь столь жестоким…
— Нет, он жесток, — горько перебил ее Уильям. — Ему понадобился Оррик — и он получил его… и тебя…
— И я не буду стоять столбом и глядеть, как вы отнимаете у меня все это! — громыхнул Корбетт.
Он пересек комнату и отшвырнул Уильяма от Лиллианы. Уильям приземлился на низенькую скамейку, а оттуда свалился на пол.
Тем временем, словно Уильям его больше не интересовал, Корбетт рывком поднял Лиллиану на ноги.
— Положи ребенка! — прорычал он.
Теперь уже по-настоящему перепуганная, она повиновалась немедленно. Потом он подтащил ее к двери и позвал стражу.
У нее не было возможности протестовать или умолять. Элизу быстро передали проходящей мимо служанке, которая и унесла девочку. Лиллиану поспешно отвели в спальню двое ее собственных дородных стражников. Последним, что она услышала, прежде чем они завернули за угол, был зловещий стук захлопнувшейся двери, а вслед за этим — тоненький плач ребенка.
Глава 18
— А это как раз может быть доказательством вины, — фыркнул Рокк. — Было бы величайшей глупостью с ее стороны показать, что она хоть что-нибудь знает о делах Эдуарда. Но ведь мало найдется женщин, умеющих вовремя придержать язык. Дурак Уильям, если открыл ей такую тайну.
Внезапно он осекся: новая мысль поразила его.
— А может быть, дело не так просто. А вдруг она причастна к заговору? Что ни говори, Оррик стоит в самом центре этого осиного гнезда.
— У меня нет оснований подозревать ее в измене.
— Если не в измене, то, возможно… — яростный взгляд Корбетта заставил его замолчать. — Ты не можешь себе позволить такую роскошь, как эта чертова благородная доверчивость. Ты же знаешь, что Уильям замешан. И, вероятно, даже твой брат.
— Да, Уильям замешан. Да, он дурак, и это наша удача. Нам остается только доказать его вину и вину его сообщников.
— А если среди его сообщников окажется твой брат? Или твоя жена? — настаивал Рокк.
Корбетт ответил не сразу. Когда же он заговорил, голос его звучал зловеще:
— Тогда им не будет пощады.
Лиллиана опустилась на узкую обитую кожей скамью и потерла ноющую спину. Она выдохлась вконец. Все у нее болело от сидения в этом гнусном дамском седле, и она сама не знала, чего хотела больше: забраться в ванну или в постель.
— От вас пахнет лошадьми, вся одежда заляпана грязью — проворчала Магда, сняв с Лиллианы дорожный плащ и начиная распускать шнуровку ее грубой шерстяной туники.
— А от тебя пахнет свежим хлебом и… и младенцем. — Лиллиана улыбнулась, несмотря на всю свою усталость. — Как дела у малышки Элизы? Я бы хотела сейчас же ее повидать…
— Она сейчас сладко спит, и вы тоже скоро будете сладко спать. Как примете ванну и поедите, вам надо укладываться!
Лиллиана вздохнула. Как хорошо оказаться дома! Магда и Ферга содержали хозяйство в порядке, и даже Томас держался поблизости, улыбаясь ей такой привычной улыбкой. Пусть в Лондоне красуются другие, более знатные дамы. Она с радостью останется простой деревенской мышкой.
Обратный путь оказался куда более трудным, чем путешествие в Лондон. Корбетт сам мчался во весь опор и никому не позволял отставать. Он не щадил ни людей, ни животных, движимый решимостью скорее добраться до безопасных земель Оррика. Лиллиана опустила голову и задумалась.
В течение всего путешествия Корбетт держался вдали от нее. Конечно, она понимала, что главной его заботой была их безопасность. Даже сейчас по спине у нее пробегал озноб, когда она вспоминала, как он был страшен во время стычки с напавшими на них рыцарями. Но теперь-то они дома и все должно быть в порядке.
Была и другая причина для тревог — предстоящие Рождественские праздники. Почему Корбетт хотел развлекать людей, которые ему неприятны, да еще так скоро после смерти ее отца — это оставалось для нее тайной. Но в пути он все время пребывал в дурном настроении, и она не посмела расспрашивать его.
По просьбе Магды она подняла руки, чтобы та могла снять с нее через голову тунику.
— Нам предстоит трудное дело, — сказала Лиллиана; ее голос глухо доносился из-под тяжелой туники.
— Уж не знаю, о чем вы толкуете, только любое дело может подождать до завтра, — возразила Магда, подталкивая Лиллиану к ванне, установленной перед горящим камином, над ванной клубился пар.
— Это ты сейчас так говоришь, — ответила Лиллиана, позволяя женщине снять с нее остальную одежду. — Но для того чтобы исполнить пожелание милорда мужа, потребуется каждая пара рук в Оррике.
— Вы можете умилостивить его одной улыбкой.
Лиллиана усмехнулась и благодарно погрузилась в теплую воду.
— Ах если бы это было так, — вздохнула она. — Но я говорю о Рождественских праздниках. Он пригласил почти сотню гостей! Подумай, что это значит, Магда. Мы должны развлекать их в день святого Фомы, приготовить подарки и большое застолье на Рождество, а потом снова — на Крещение. Если погода не будет благоприятствовать путешествию, гости могут задержаться до Избиения Младенцев — Бог даст, они вспомнят, что в этот день положено поститься. И уж наверняка найдутся такие, кто останется до Двенадцатой ночи! — Она облизнула пересохшие губы, уже заранее устрашенная размахом стоящей перед ней задачи. — В лучшем случае, если повезет, они разъедутся к Сретению!
Но, как ни пугала Лиллиану перспектива таких грандиозных увеселений, в сердце у нее зарождалось и какое-то тайное удовлетворение. Корбетт полагался на нее: он верил, что она сумеет подготовить замок, предусмотреть каждую мелочь празднеств, которые продлятся не одну неделю. Когда наконец она забралась на свою высокую кровать, она уже наметила перечень блюд, которые украсят стол во время пиров, и продумала, где будет размещать гостей и какие виды развлечений им предложит.
Она твердо решила не засыпать, пока не придет Корбетт, но сон в конце концов сморил ее. Она пыталась бороться; мысли, которые приходили наяву, мешались с самыми странными сновидениями. «Дождись Корбетта, » — приказывала она себе. И все-таки последний образ, который сохранила ее память, был образом огромной черной птицы, описывающей круги в небе над заснеженной равниной, где одинокий белый цветок осмелился поднять свой тонкий венчик.
Сэр Рокк наблюдал за ней более пристально, чем когда-либо раньше, хотя и старался — очень усердно — делать это без назойливости и незаметно. Лиллиана постоянно чувствовала на себе его взгляд. Она, может быть, и пожаловалась бы Корбетту, но он держался как-то странно-натянуто. Иногда казалось, что он тоже пытался вглядеться ей в самую душу, как будто ему было недостаточно того, что он видел на поверхности.
Во всем остальном дела шли неплохо. Слуги прониклись сознанием важности своих дел и прилежно работали даже в отсутствие лорда и леди; маленькая Элиза росла не по дням, а по часам.
И все-таки Лиллиана чувствовала: что-то неладно.
На третий день их пребывания в Оррике она решила поговорить об этом с Корбеттом. Он уехал куда-то со своими бойцами, как было и в два прошедших дня; возвращались они лишь с наступлением вечера.
Лиллиана заперла кухонную кладовую, а затем поднялась на четыре невысоких ступеньки. Наверху она ощутила легкое головокружение, но вскоре оно прошло, и она продолжала свой путь. Корбетт был непривычно вспыльчив во время своих занятий с несчастными стражниками замка, арбалетчиками и своими собственными рыцарями. Ей, однако, следовало бы радоваться: уж пусть он лучше гоняет их до полного изнеможения, чем срывает свое плохое настроение на ней. Однако каждый раз, когда он поздней ночью добирался до постели и почти сразу засыпал беспокойным сном, она не могла вполне совладать с досадой.
Но сегодня ночью будет по-другому, обещала она себе. Сегодня будет по-другому.
Однако при всей ее решимости получилось так, что еще до начала ужина на нее накатила непривычная усталость. Корбетт был явно чем-то расстроен, но тем не менее ему бросилось в глаза ее очевидное переутомление.
— Над чем ты так трудишься, если зеваешь в такой ранний час? — спросил он ее таким легким тоном, какого она уже неделю не слышала.
— Эти труды совсем не похожи на твои, но от них тоже устаешь.
Он усадил ее за господский стол и занял свое место рядом с ней.
— Должен признаться, я знаю очень мало о том, как проводят свои дни благородные дамы.
— Я еще меньше знаю о том, как их проводишь ты, — отозвалась Лиллиана более унылым голосом, чем собиралась.
Корбетт устремил на нее упорный, пытливый взгляд.
— На Востоке я узнал многое об обороне крепостей. И о вероломстве. — Он помолчал. — Я хочу сделать Оррик неприступным. Я хочу, чтобы стражники были хорошо обучены и чтобы все средства обороны замка всегда были наготове.
Ей пришло в голову, что у Оррика никогда не было серьезных врагов, кроме Колчестера. Рассуждая здраво, следует признать, что этой угрозы теперь нет. Но тогда как объяснить нападение на них?
— Значит, у тебя… у тебя так много врагов? — спросила она, запинаясь.
Зоркие глаза Корбетта снова остановились на ней, но ответил он сдержанно:
— Те, кто напал на нас, вряд ли были просто грабителями.
— Ты всегда уклонялся от моих вопросов о том дне, — упрекнула Лиллиана, которая от растерянности и усталости чувствовала себя совершенно обессиленной. — Ты узнал, кто это был?
На мгновение ей показалось, что он собирается довериться ей, собирается сказать правду — кого он подозревает в том бесчестном злодеянии. Но вдруг в конце залы возникла какая-то суматоха, которая привлекла его внимание.
Подняв глаза, Лиллиана увидела сэра Рокка, направляющегося к ним с самым негодующим видом.
— Только что прибыл сэр Уильям Дирн. Он ожидает, что его впустят в замок и отнесутся к нему как к гостю.
Лиллиана взглянула на Корбетта, но тот уставился на Рокка. Между ними существовало какое-то понимание — нечто такое, что полностью исключало ее участие.
— А почему бы не отнестись к нему как к гостю? — требовательно спросила она, подстрекаемая скорее их недоверием к ней, чем былой дружбой с Уильямом. — Его дочь поручена моим заботам. В качестве гостя он заслуживает всяческого внимания. Я предлагаю вам помнить свое место, сэр Рокк. В этом замке приемом гостей ведаю я.
Жестом она приказала двум слугам позаботиться об Уильяме, но не собиралась оставаться в зале, чтобы проверить, как выполнен ее приказ. Его приезд стал последней каплей этого долгого и изнурительного дня. Всякий аппетит у нее пропал. Сэр Рокк на нее злится. Корбетт ведет себя очень странно, и что-то непохоже, что ей удастся наладить человеческие отношения между мужем и Уильямом.
Она встала, чтобы уйти, но Корбетт схватил ее за руку и пристально посмотрел на нее.
— Ты хочешь упорхнуть? Хочешь уклониться от выполнения своих обязанностей — госпожи этого замка и хозяйки пира?
Взявшиеся неизвестно откуда слезы подступили к ее глазам.
— Слуги достаточно вышколены, чтобы подать жаркое, — с трудом выговорила она, потом метнула возмущенный взгляд на Рокка, надменно вскинула голову и снова посмотрела на Корбетта. — Кроме того, я сомневаюсь, что без моего общества здесь кто-нибудь будет очень скучать.
Лиллиана хотела, чтобы Корбетт последовал за ней, но, к ее разочарованию, этого не произошло. Оказавшись у себя спальне, она отпустила молоденькую служанку, которая хлопотала вокруг нее, а затем загасила два факела и пять свечей в тяжелом ветвистом подсвечнике. В тусклом свете камина она выскользнула из туники и накинула на плечи старое шерстяное одеяло.
На полу перед камином лежала большая овечья шкура, на ней и пристроилась Лиллиана с коротким печальным вздохом. Что-то было ужасно плохо, но что именно — она не знала и понять не могла. Раньше она бы подумала, что дело в навязчивости Уильяма и ревности Корбетта. Но Корбетт держался с ней отчужденно с самого отъезда из Лондона, и, следовательно, дело не в Уильяме. Да еще этот странный взгляд, которым обменялись Корбетт и сэр Рокк.
И, что совсем уж плохо, она, как видно, заболела, потому что ей явно изменяли и силы, и бодрость. Если бы она могла наброситься с попреками на сэра Рокка, это, возможно, и помогло бы ей, потому что он без конца испытывал ее терпение. Но она уже дважды набрасывалась на повара, и даже Магде досталось от ее скверного настроения.
Мир и покой душевный она обретала только тогда, когда проводила время с Элизой. Днем она уже подержала девочку на руках, покачала в колыбели и с удовольствием понаблюдала, как малышка, сладко зевнув, безмятежно засыпает. В такие минуты — какими бы краткими они ни были — казалось, что все в мире идет как должно.
Но теперь снова явился Уильям, и Корбетт наверняка еще больше отдалится от нее.
И Корбетта не в меньшей степени одолевали мрачные мысли. В молчании он кончил ужинать и, по наблюдениям повара, даже не заметил, какие вкусные яства были ему поданы на стол. Поднявшись из-за стола, он сделал всем присутствующим знак, чтобы они продолжали трапезу. Но Рокк быстро последовал за ним.
— Где он? — буркнул Корбетт, уже выйдя из залы.
— Красавчик пошел переодеваться с дороги, — сообщил Рокк с отвращением.
— Ну, красавчик или не красавчик, а без внимания его не стоит оставлять. — Корбетт колебался, словно не решаясь говорить дальше. — В Лондоне он провел не один вечер в долгих беседах с Хью.
Рокк пристально посмотрел на Корбетта, но, видимо, услышанное его не слишком удивило. Потом Корбетт продолжил:
— Все сходится к одному: похоже, Уильям — действительно пешка в руках Хью, а я-то надеялся, что дело обстоит как раз наоборот.
Рокк не протестовал. Корбетт потер бровь со шрамом, словно вдруг почувствовал усталость.
— Присмотри, чтобы к Уильяму приставили оруженосца для услуг. Кого-нибудь вполне надежного. А потом сообщай мне о любых необычных передвижениях нашего гостя.
— А ты куда идешь?
Корбетт метнул на него быстрый взгляд, а затем направился к узкой боковой лестнице.
— По-моему, я должен навестить свою жену.
Понянчить Элизу… это как бальзам для души, думала Лиллиана. Она вышла из своей спальни, стремясь как-нибудь справиться с тревожными мыслями. И теперь, держа на руках теплого младенца, она действительно чувствовала облегчение. По крайней мере, здесь было существо, на которое она могла излить свою любовь, не опасаясь, что это обратится против нее самой. Здесь было существо, которое могло отвечать ей любовью на любовь и находить отраду в самом ее присутствии.
Сама она сидела на широкой скамье, обтянутой пестрым заморским шелком; Фергу она отослала со словами:
— Я позову тебя, когда уйду. А сейчас мне хочется побыть одной.
Но ей было не суждено долго наслаждаться одиночеством. Прошло всего лишь несколько минут после ухода Ферги, и вот в дверь постучали. Вошел Уильям, сначала с опасливой осторожностью, потом более смело; ей оставалось только изобразить приветливую улыбку. Тем не менее ее тронуло это очевидное свидетельство его заботы о своей маленькой дочке.
— Ты пришел навестить свою прелестную малышку? Что ж, она здорова и растет день ото дня. Подойди поближе, посмотри на нее. — Она осторожно сдвинула пеленку с крошечного подбородка, чтобы личико Элизы было лучше видно. — Клянусь, она уже напоминает свою красавицу мать.
Уильям сел рядом с ней на скамью и послушно уставился на спящего младенца; затем он поднял глаза на Лиллиану.
— Конечно, она расцветает от твоей заботы.
— По правде говоря, это Ферга заслуживает всяческих похвал…
— Ты слишком скромна, Лиллиана. Как всегда. — Он обвел ее медленным взглядом. — Знаешь ли ты сама, какое ты чудо женской красоты и заботливости? И теперь… когда я вижу тебя у колыбели моего ребенка, такую нежную и ласковую…
Он выразительно помолчал. Но Лиллиана, испуганная этими неумеренными комплиментами, опустила голову и не видела, каким взглядом он пожирает ее.
Она подозревала, что Уильям до сих пор томится по ней… или по тому, что могло бы быть между ними. Но она томилась только по своему мужу. Она была уверена, что Уильям скоро присмотрит себе еще кого-нибудь. Но сама она уже никогда и никого себе не присмотрит. Она нерасторжимо связана с сэром Корбеттом Колчестерским… или Оррикским… и ничем не может заглушить боль, которую причиняет ей его отчужденность.
Неожиданные слезы обожгли глаза, и лицо малютки Элизы расплылось, словно в дымке. «О, Корбетт, — думала она. — Почему ты не можешь сидеть рядом со мной и говорить о том, как ты любишь меня… как ты хочешь видеть меня у колыбели нашего с тобой младенца?..»
— Что это? Слезы? — Уильям повернул ее лицо к своему и прижал ладони к ее щекам. — О, Лиллиана, я… не могу этого вынести! Как я хотел бы украсть тебя у него. Мы могли бы быть счастливы вместе. Ты и я… и, конечно, малютка — добавил он.
Лиллиана была так возмущена словами Уильяма и так рассердилась на себя за эти слезы, что даже не смогла сразу ответить. А он, приняв ее оскорбленное молчание за знак согласия, дал себе волю:
— Я могу забрать тебя отсюда. Ты можешь найти защиту в аббатстве… или еще где-нибудь. Обещаю тебе, Лиллиана нам не долго придется ждать часа, когда мы сможем перед всем миром открыть нашу любовь.
Сердитые слова уже готовы были сорваться у нее с языка, но прежде чем она смогла осадить его и объяснить, как смехотворно он заблуждается, он схватил ее в объятия.
— О, я знаю, ты с ним несчастна. Но теперь я сделаю тебя счастливой.
Элиза расплакалась и задергалась: Уильям больно стиснул ее, стремясь покрепче обнять Лиллиану.
— О, Уильям, поосторожнее! — запротестовала Лиллиана, задохнувшись.
— Поосторожнее?
Насмешливый вопрос прозвучал от двери детской. Лиллиана узнала голос Корбетта, и сердце у нее ушло в пятки. Уильям вскочил как ужаленный. Однако, к ее полному возмущению, он остался с ней рядом и даже покровительственно положил руку ей на плечо.
— Так, так. Как это мило выглядит, совсем по-домашнему. Как неудачно получилось, что это мой дом. И моя жена.
— Зато младенец мой, — отпарировал Уильям. — И Лиллиана теперь — мать этого младенца.
Корбетт стоял, прислонившись к дверному косяку, в самой непринужденной позе. Но при этих словах Уильяма он резко оторвался от двери и с самым яростным видом шагнул в детскую. Его глаза были устремлены на Уильяма, но слова предназначались Лиллиане.
— Оставь ребенка и иди в нашу комнату.
— Корбетт! Прошу тебя, выслушай меня. Это не то, что ты вообразил!
Взгляд его темно-серых глаз остановился на ней не более чем на мгновение. Однако Лиллиана сразу поняла, что ступила на весьма опасную тропу.
— А что же это я вообразил? — спросил он мягко. Потом его лицо застыло; он не позволил ей ответить, приказав:
— Положи маленькую в колыбель и оставь нас.
Не выпуская из рук Элизу, Лиллиана смотрела на враждебное лицо Корбетта. Он был не в настроении слушать ее, и она боялась, что он сделает что-нибудь ужасное.
— Я… я уйду, — с трудом выговорила она. — Но, пожалуйста, я умоляю тебя. Не отсылай это дитя. Прошу тебя, Корбетт. Скажи только, что ты не будешь столь жестоким…
— Нет, он жесток, — горько перебил ее Уильям. — Ему понадобился Оррик — и он получил его… и тебя…
— И я не буду стоять столбом и глядеть, как вы отнимаете у меня все это! — громыхнул Корбетт.
Он пересек комнату и отшвырнул Уильяма от Лиллианы. Уильям приземлился на низенькую скамейку, а оттуда свалился на пол.
Тем временем, словно Уильям его больше не интересовал, Корбетт рывком поднял Лиллиану на ноги.
— Положи ребенка! — прорычал он.
Теперь уже по-настоящему перепуганная, она повиновалась немедленно. Потом он подтащил ее к двери и позвал стражу.
У нее не было возможности протестовать или умолять. Элизу быстро передали проходящей мимо служанке, которая и унесла девочку. Лиллиану поспешно отвели в спальню двое ее собственных дородных стражников. Последним, что она услышала, прежде чем они завернули за угол, был зловещий стук захлопнувшейся двери, а вслед за этим — тоненький плач ребенка.
Глава 18
— Не разрушай все из-за нее.
— С каких это пор ты стал защитником Уильяма? Или моей жены? — накинулся Корбетт на Рокка. — Может быть убить его сейчас было бы самым верным решением. Некому будет затевать заговоры против короля. Некому искушать мою милую женушку!
— Не один Уильям замешан в этом изменническом умысле. Есть и другие.
Корбетт цинично ухмыльнулся.
— Ты, кажется, не договорил. Как же ты не добавил, что и в шашнях с моей женой замешан не один Уильям, и что тут тоже могут найтись «другие»? Но, кажется, никто не замечал, чтобы она позволила себе лишнее с любым другим мужчиной. Мне всегда причинял беспокойство только Уильям. Всегда это был Уильям, и только он!
— Это еще не значит, что она изменница.
Глаза Корбетта сузились.
— Что я слышу? Ты запел новую песенку о Лиллиане? Я-то думал, ты будешь первым, кто скажет, что ее измена доказана. Вы с ней не очень-то подружились.
Рокк скорчил гримасу, но тут же принял прежний угрюмый вид.
— С этим я спорить не стану. Но она странная женщина. Когда ее посадили под замок, она была в бешенстве. И напугана. Она обвиняла тебя, она рыдала и умоляла пожалеть малышку, но даже словом не упомянула Уильяма.
Корбетт пожал плечами.
— Может быть, ты придаешь этому слишком большое значение. Может быть, она так же виновна, как и он, и просто не хочет идти ко дну вместе с ним.
— Да, могло быть и так, — медленно признал Рокк. — И все же я начинаю думать, что вещи не всегда таковы, какими кажутся.
— Есть один способ установить это, — провозгласил Корбетт, бросив многозначительный взгляд на тяжелую дверь, за которую был брошен Уильям. — Не потребуется больших усилий, чтобы вырвать у него правду.
— Но разве сейчас время для этого?
Ответа пришлось ждать долго; казалось, Корбетт борется самим собой. Когда же он заговорил, речь его была вполне рассудительна, хотя в голосе и звенела опасная язвительность:
— Я буду осторожен. Ни об Эдуарде, ни о государственной измене никто не упомянет.
Корбетт вошел в сырую камеру один. Уильям, сидевший на грубой каменной скамье, вскочил на ноги при виде посетителя.
— Наконец-то пожаловал хозяин замка, — сказал Уильям с издевкой. — Вы, может быть, не уверены, что ваши распоряжения будут исполнены, и желаете сами убедиться, что меня впихнули в это подземелье? Или вы находите наслаждение в страданиях тех, кто попался вам в когти? — Он горько засмеялся. — Зря я не увел у вас Лиллиану еще в Лондоне. Такая глупость с моей стороны!
— Глупость? Я так и думал, что не честь помешала вам, а что-то другое, — фыркнул Корбетт, но челюсти его окаменели.
— Мой ребенок был тогда в Оррике. Кто знает, на какую месть оказался бы способен Королевский Ястреб, если бы его супруга открыто предпочла ему другого!
— Лиллиана никогда не унизилась бы сама — и не унизила бы меня — таким способом. А вы недостойны даже презрения, если намекаете на это. — Хотя Корбетт говорил ровным, бесстрастным голосом, руки его сжались в кулаки.
— Она — леди, — признал Уильям. — Но прежде всего она женщина. И она не любит вас.
Корбетт холодно улыбнулся.
— Вы совершенно упускаете из виду весьма важное обстоятельство. О любви здесь и речи нет. Она моя жена. Она останется моей женой. И вам не дано это изменить. Нет, я полагаю, что вам пора покинуть Оррик раз и навсегда.
Он резко повернулся, как бы собираясь уйти, но тут Уильяма прорвало:
— Если мне придется уехать, я заберу свою дочь! Я не допущу, чтобы она росла в вашем доме!
— Никого вы не заберете. Ни Лиллиану, ни Элизу. Сейчас зима. Эта малышка не выдержит долгого пути до Дирна. Нет. Она останется здесь… с Лиллианой.
Лицо Уильяма исказилось от ярости.
— Может быть, она и останется с Лиллианой. Но вы заблуждаетесь, если верите, что Лиллиана надолго останется с вами!
Корбетт взглянул на взъерошенного узника, словно считая эти угрозы совершенно не заслуживающими внимания, и еще больше подстрекнул Уильяма, умышленно доводя того до неистовства:
— Лиллиана знает, в чем ее долг. А долг велит ей быть со мной.
— Но она последует зову сердца. А сердце велит ей быть со мной.
— Вы все толкуете о чувствах, как будто они что-то значат, — нетерпеливо бросил Корбетт. — Всем очень хорошо известно, что я женился на ней не по любви.
— Еще бы! Вы женились на ней ради Оррика и ради детей, которых она сможет вам подарить. Что ж, рассмотрим дело с этой стороны, — глумливо предложил Уильям, и злобная улыбка искривила его губы. — Когда она принесет вам ребенка… он может оказаться не вашим.
На мгновение в камере воцарилась полнейшая тишина. Оба замерли. Казалось, они даже не дышали.
Если Корбетт хотел раздразнить Уильяма до такой степени, чтобы у того сорвалось невольное признание, он, очевидно, получил больше, чем ожидал.
Если Уильям хотел нанести Корбетту удар посильнее — он преуспел. Но, судя по его настороженному выражению, он, очевидно, беспокоился, какую цену ему придется платить за этот успех.
Целую вечность они смотрели друг на друга — и на лице у одного явственно читалось изумление, а на лице другого — страх. Потом Корбетт, не произнеся более ни слова, повернулся на каблуках и покинул камеру, громко захлопнув за собой дверь.
Весь замок замер в ожидании. Каждый знал, что леди Лиллиане запрещено покидать свою комнату, и что сэр Уильям заключен в редко используемой подземной темнице. Никто не мог точно сказать, что именно случилось, но каждому было известно, что хозяин разгневан.
Воздух гудел от сплетен.
Ферга, вся в слезах, сидела на кухне, окруженная любопытствующими слугами.
— Он спросил меня, можно ли крошку отправить в путь… — Она всхлипнула и вытерла глаза застиранной полотняной тряпкой. — Сможет ли она выжить в дороге… зимой…
— А ты что ответила?
— Господи, что ответила! Ну конечно, что не сможет. Так недавно родилась, и такая крошечная… Это для нее верная смерть!
— А он что? — спокойно спросила Магда.
— Он… он вообще ничего не сказал. — Ферга прочистила нос и выпрямилась. — Он просто подошел и уставился на бедняжку… а она спала тогда. Он долго-долго на нее смотрел. А потом ушел.
— И все? — настаивал повар. — Он больше ничего не сказал?
— С каких это пор ты стал защитником Уильяма? Или моей жены? — накинулся Корбетт на Рокка. — Может быть убить его сейчас было бы самым верным решением. Некому будет затевать заговоры против короля. Некому искушать мою милую женушку!
— Не один Уильям замешан в этом изменническом умысле. Есть и другие.
Корбетт цинично ухмыльнулся.
— Ты, кажется, не договорил. Как же ты не добавил, что и в шашнях с моей женой замешан не один Уильям, и что тут тоже могут найтись «другие»? Но, кажется, никто не замечал, чтобы она позволила себе лишнее с любым другим мужчиной. Мне всегда причинял беспокойство только Уильям. Всегда это был Уильям, и только он!
— Это еще не значит, что она изменница.
Глаза Корбетта сузились.
— Что я слышу? Ты запел новую песенку о Лиллиане? Я-то думал, ты будешь первым, кто скажет, что ее измена доказана. Вы с ней не очень-то подружились.
Рокк скорчил гримасу, но тут же принял прежний угрюмый вид.
— С этим я спорить не стану. Но она странная женщина. Когда ее посадили под замок, она была в бешенстве. И напугана. Она обвиняла тебя, она рыдала и умоляла пожалеть малышку, но даже словом не упомянула Уильяма.
Корбетт пожал плечами.
— Может быть, ты придаешь этому слишком большое значение. Может быть, она так же виновна, как и он, и просто не хочет идти ко дну вместе с ним.
— Да, могло быть и так, — медленно признал Рокк. — И все же я начинаю думать, что вещи не всегда таковы, какими кажутся.
— Есть один способ установить это, — провозгласил Корбетт, бросив многозначительный взгляд на тяжелую дверь, за которую был брошен Уильям. — Не потребуется больших усилий, чтобы вырвать у него правду.
— Но разве сейчас время для этого?
Ответа пришлось ждать долго; казалось, Корбетт борется самим собой. Когда же он заговорил, речь его была вполне рассудительна, хотя в голосе и звенела опасная язвительность:
— Я буду осторожен. Ни об Эдуарде, ни о государственной измене никто не упомянет.
Корбетт вошел в сырую камеру один. Уильям, сидевший на грубой каменной скамье, вскочил на ноги при виде посетителя.
— Наконец-то пожаловал хозяин замка, — сказал Уильям с издевкой. — Вы, может быть, не уверены, что ваши распоряжения будут исполнены, и желаете сами убедиться, что меня впихнули в это подземелье? Или вы находите наслаждение в страданиях тех, кто попался вам в когти? — Он горько засмеялся. — Зря я не увел у вас Лиллиану еще в Лондоне. Такая глупость с моей стороны!
— Глупость? Я так и думал, что не честь помешала вам, а что-то другое, — фыркнул Корбетт, но челюсти его окаменели.
— Мой ребенок был тогда в Оррике. Кто знает, на какую месть оказался бы способен Королевский Ястреб, если бы его супруга открыто предпочла ему другого!
— Лиллиана никогда не унизилась бы сама — и не унизила бы меня — таким способом. А вы недостойны даже презрения, если намекаете на это. — Хотя Корбетт говорил ровным, бесстрастным голосом, руки его сжались в кулаки.
— Она — леди, — признал Уильям. — Но прежде всего она женщина. И она не любит вас.
Корбетт холодно улыбнулся.
— Вы совершенно упускаете из виду весьма важное обстоятельство. О любви здесь и речи нет. Она моя жена. Она останется моей женой. И вам не дано это изменить. Нет, я полагаю, что вам пора покинуть Оррик раз и навсегда.
Он резко повернулся, как бы собираясь уйти, но тут Уильяма прорвало:
— Если мне придется уехать, я заберу свою дочь! Я не допущу, чтобы она росла в вашем доме!
— Никого вы не заберете. Ни Лиллиану, ни Элизу. Сейчас зима. Эта малышка не выдержит долгого пути до Дирна. Нет. Она останется здесь… с Лиллианой.
Лицо Уильяма исказилось от ярости.
— Может быть, она и останется с Лиллианой. Но вы заблуждаетесь, если верите, что Лиллиана надолго останется с вами!
Корбетт взглянул на взъерошенного узника, словно считая эти угрозы совершенно не заслуживающими внимания, и еще больше подстрекнул Уильяма, умышленно доводя того до неистовства:
— Лиллиана знает, в чем ее долг. А долг велит ей быть со мной.
— Но она последует зову сердца. А сердце велит ей быть со мной.
— Вы все толкуете о чувствах, как будто они что-то значат, — нетерпеливо бросил Корбетт. — Всем очень хорошо известно, что я женился на ней не по любви.
— Еще бы! Вы женились на ней ради Оррика и ради детей, которых она сможет вам подарить. Что ж, рассмотрим дело с этой стороны, — глумливо предложил Уильям, и злобная улыбка искривила его губы. — Когда она принесет вам ребенка… он может оказаться не вашим.
На мгновение в камере воцарилась полнейшая тишина. Оба замерли. Казалось, они даже не дышали.
Если Корбетт хотел раздразнить Уильяма до такой степени, чтобы у того сорвалось невольное признание, он, очевидно, получил больше, чем ожидал.
Если Уильям хотел нанести Корбетту удар посильнее — он преуспел. Но, судя по его настороженному выражению, он, очевидно, беспокоился, какую цену ему придется платить за этот успех.
Целую вечность они смотрели друг на друга — и на лице у одного явственно читалось изумление, а на лице другого — страх. Потом Корбетт, не произнеся более ни слова, повернулся на каблуках и покинул камеру, громко захлопнув за собой дверь.
Весь замок замер в ожидании. Каждый знал, что леди Лиллиане запрещено покидать свою комнату, и что сэр Уильям заключен в редко используемой подземной темнице. Никто не мог точно сказать, что именно случилось, но каждому было известно, что хозяин разгневан.
Воздух гудел от сплетен.
Ферга, вся в слезах, сидела на кухне, окруженная любопытствующими слугами.
— Он спросил меня, можно ли крошку отправить в путь… — Она всхлипнула и вытерла глаза застиранной полотняной тряпкой. — Сможет ли она выжить в дороге… зимой…
— А ты что ответила?
— Господи, что ответила! Ну конечно, что не сможет. Так недавно родилась, и такая крошечная… Это для нее верная смерть!
— А он что? — спокойно спросила Магда.
— Он… он вообще ничего не сказал. — Ферга прочистила нос и выпрямилась. — Он просто подошел и уставился на бедняжку… а она спала тогда. Он долго-долго на нее смотрел. А потом ушел.
— И все? — настаивал повар. — Он больше ничего не сказал?