Страница:
рублей и копеек, сбереженных от получки, оставил я в этих волшебных
подвальчиках!..
Во второй половине дня ветер стал понемногу стихать, но вода все еще
прибывала. Это было видно по вывеске "Готовое платье", которая висела как
раз против окна, на котором я лежал. На этой ржавой, еще дореволюционной,
вывеске был изображен розовощекий усатый человек в котелке и в старомодном
пальто с большими пуговицами. На наших глазах этот надменный господин
постепенно погружался в воду. Сначала вода залила его востроносые ботинки,
потом полосатые узенькие брючки, дошла до подола пальто, закрыла первую
пуговицу, вторую, третью... Где-то, не доходя четвертой пуговицы, вода
остановилась.
Часов в шесть вечера мимо наших окон на полной скорости промчалась
моторная лодка с милиционерами. Один из милиционеров стоял на носу лодки с
длинным багром в руках.
Мы напрасно поддерживали в плите огонь. Гости не шли - не до чаев было,
- и наконец хозяин, скрепя сердце, разрешил желающим расходиться по домам.
Те, кто жил далеко, идти не решились, остались ночевать в ресторане. Я и еще
несколько человек отважились и пошли.
Среди отважных оказалась и тетя Паша, судомойка. Эта молодая
деревенская женщина жила в Питере совсем недавно, города не знала,
наводнением была напугана до полусмерти, и я взялся проводить ее.
По правде сказать, я очень смутно помню это путешествие. Помню только,
что несколько раз мы погружались по горло в воду, а один раз - где-то около
Мещанской улицы - низкорослая тетя Паша оступилась, вскрикнула и исчезла под
водой. Я едва успел подхватить ее под руку и вытащил на тротуар.
Других происшествий, насколько мне помнится, у нас не было. Гораздо
лучше сохранилось в моей памяти то, о чем я тогда говорил.
Вообще-то я был парень застенчивый и молчаливый, но тут, под влиянием
ли холодной ванны или под впечатлениями событий этого дня, я разошелся,
разговорился и не умолкал всю дорогу.
Начал я, помню, с того, что пересказал тете Паше "Медного всадника".
Рассказал все, что помнил о наводнении 1824 года. Вот там, например, на
Кокушкином мосту, чуть не погибло тогда несколько извозчиков. Вода застигла
этих людей с их колясками и лошадьми на мосту. На счастье, к мосту прибило
большой плот. Извозчики отпрягли лошадей, отпустили их, а сами перешли на
плот. Вот здесь, около Вознесенской церкви, в церковном доме была тогда
аптека. Аптекарь открыл окно и перетащил извозчиков к себе в квартиру. Между
прочим, в этом доме жил писатель Гоголь. Это была его первая квартира в
Петербурге. А вон там, где сейчас бани, в ночь на 1 марта 1881 года
революционеры Вера Фигнер, Суханов, Кибальчич готовили бомбу, которой на
следующий день был убит царь Александр II.
Тетя Паша, бледная, перепуганная, шла, вцепившись под водой в мою руку,
растерянно поглядывала по сторонам и вздыхала:
- Ой, Лешка, парень! И откудова ты все это знаешь, бесенок? Врешь
небось? Выдумываешь?
- Выдумываю?!
Задетый недоверием спутницы, польщенный ее вниманием, я продолжал
ошеломлять ее своей ученостью:
- А вы знаете, между прочим, что здесь вот, где мы с вами сейчас идем,
в восемнадцатом веке было кладбище?
- Ой, Лешка, бесенок! - ахала тетя Паша.
- Да, уверяю вас, самое настоящее кладбище. Одно из самых старых в
Петербурге. Его закрыли при Елисавете. Елисавета - была царица, дочка Петра
Великого. Она была очень пугливая, боялась темноты, покойников, трех свечей.
Один раз она ехала рано утром с какого-то гулянья, из Екатерингофа. Карета
проезжала мимо этого кладбища, и вдруг в нос Елисавете ударило трупным
запахом. Она испугалась, велела кучеру гнать лошадей, а на другой день
подписала указ о закрытии кладбища.
Мы прошли с тетей Пашей две улицы и две площади, и ни на одну минуту я
не умолкал. Почти о каждом доме, о каждом окне в этом доме я мог что-нибудь
рассказать.
- Вот здесь жил Раскольников. Может быть, вы читали "Преступление и
наказание" Достоевского? На этом углу, где сейчас ломбард, жил декабрист
Рылеев. У него здесь бывали писатели Грибоедов, Гнедич, Дельвиг... Между
прочим, в 1824 году, во время наводнения погибла библиотека Рылеева. Кстати
о библиотеках. Вы знаете, что после наводнения 1824 года в подвалах
Публичной библиотеки нашли большого невского сига!.. Да, вот именно, сига! А
один раз, еще в XVIII веке, было такое наводнение, что купеческий корабль
сорвался с якоря, переплыл через гранитный парапет и сел на мель на
Дворцовой площади перед Зимним дворцом. А это вот памятник Николаю Первому.
Его делал скульптор Клодт. Тот самый, что лепил дедушку Крылова в Летнем
саду и диких коней на Аничковом мосту. Вот это Исаакиевский собор. Строился
он, между прочим, сорок лет. А это дом поэта Мятлева. Здесь часто бывал
Пушкин. Исаакиевский собор строил архитектор Монферран. И вот этот дом -
тоже монферрановский. С той стороны перед его подъездом стоят два каменных
льва. Это те самые львы, о которых я вам говорил. На одном из них сидел
пушкинский Евгений - из "Медного всадника".
Не знаю, каким образом выдержала тетя Паша этот фонтан моего
красноречия. Ведь воды вокруг было и без того больше чем достаточно.
Полуоткрыв рот, девушка слушала меня, часто мигала глазами, вскрикивала,
ахала, причитала:
- Ой, Лешка, Лешка, парень!.. И где же это ты, в каких книжках,
бесенок, все это вычитал?
Вы скажете: и в самом деле - откуда мог знать все эти подробности
шестнадцатилетний поваренок из третьеразрядного рыночного трактира?
Да, ничего не скажу, я много читал в те годы. Я любил с малых лет
родной город. Любил его той живой и естественной любовью, какой любит всякий
здоровый человек место, где он родился. Но ведь можно очень любить город и
не знать его истории. А я уже в 14 лет хоть и не очень твердо, а все-таки
знал, кто и когда строил, скажем, Петропавловскую крепость или Никольский
Морской собор; кто, когда и в честь какого события соорудил Александровскую
колонну перед Зимним дворцом или памятник Славы на Измайловском...
Открою вам тайну: я считаю, что мне очень повезло. В те годы
существовала в нашем городе организация, называющаяся общество "Старый
Петербург - Новый Петроград". Членом этого общества мог стать каждый
желающий, и, кажется, денег за членство не брали. Во всяком случае, с меня и
с моих товарищей не брали, это я помню.
А было нас пятнадцать или шестнадцать человек, босоногих огольцов,
бывших беспризорников. Воспитывались мы в детском доме, в школе имени
Достоевского, в той самой "республике Шкид", о которой несколько лет спустя
мы с Гришей Белых рассказали в своей первой книге... Народ мы были
отчаянный, у редкого из нас за спиной не числилось тюрьмы и судимости, но в
школе из нас к тому времени успели сколотить неплохой коллектив, мы много и
с удовольствием учились, много читали, писали стихи, выпускали рукописные
газеты, журналы и даже "бесплатные приложения" к этим газетам и журналам.
И вот уж не помню, что и как, чей был почин и кто все это устроил,
только в один хороший летний день мы всем классом (или "отделением", как
назывались у нас классы) вступили в общество "Старый Петербург - Новый
Петроград".
Что же мы там делали, в этом обществе? Да ничего особенного: сидели и
слушали лекции. Но что это были за лекции! И сейчас я с благодарностью и
даже с восторгом вспоминаю эти вечерние часы, проведенные в маленьком уютном
зальце на Почтамтской улице.
Чаще всего лекции читал очень бойкий и веселый старичок Столпянский,
основатель и председатель общества. Может быть, он и не был старичком, но
нам он казался старым.
Это был удивительный человек, который знал историю буквально каждого
ленинградского дома.
Скажи ему:
- Вот на Васильевском острове в каком-нибудь Козьем переулке есть дом
номер семь. Что это за дом?
И он очень недолго подумает, подергает свою седую бородку и скажет:
- Дом номер семь в Козьем переулке построен сравнительно недавно - в
конце девятнадцатого века. До революции он принадлежал домовладельцу
Шибаеву. В квартире номер четырнадцать жил в девятисотые годы инженер
такой-то, у него бывали большевики такие-то. В первом этаже помещалась
прачечная, владелицей ее была некая девица Синякова Фелицата Антоновна. До
такого-то года на этом месте стоял деревянный двухэтажный дом. Дом
принадлежал купцу Малафееву, а до него коллежскому асессору Брандту, а еще
раньше здесь был смоляной склад...
И пойдет, и пойдет... Бывало, до петровских времен доведет рассказ, а
случалось, и дальше, совсем уж в глубины времен проникает: вот здесь, мол,
во времена шведов находилась мыза королевского типографщика Андерсона, а в
новгородские времена - погост Успенский...
С такой дотошностью он мог рассказывать о любом уголке города. Это было
похоже на фокус, на колдовство: на наших глазах город молодел, менялся,
снимал с себя одну за другой одежды. Вот он в современном, теперешнем
пиджаке и в кепке, а вот уже - в клетчатых панталонах и в цилиндре, а через
минуту - в камзоле и парике...
Была ли польза в этом крохоборческом собирании и изучении мелочей,
фактов и фактиков? Не знаю, как для других, а для меня и для моих товарищей
польза от этих лекций была, и немалая. И не только от лекций. Два раза в
неделю мы ходили в экскурсии по городу. Причем бывали мы не только в
парадных местах, то есть в таких, куда обычно водят туристов и приезжих
гостей. Мы изучали город и вглубь и вширь: сегодня мы, скажем, знакомимся с
казематами Петропавловской крепости или с дворцом Меншикова, а в следующий
раз идем на какой-нибудь старый питерский завод, или в гавань, или в места,
связанные с революционными событиями... Несколько недель мы занимались
исследованием руин Литовского замка, знаменитой петербургской тюрьмы,
разрушенной в феврале 1917 года. Мы безуспешно разыскивали могилы
декабристов на острове Голодай. Еще при жизни Ленина мы два раза были в
Смольном.
Гуляя в отпускные часы по городу, мы щеголяли друг перед другом своими
познаниями, экзаменовали друг друга, перестреливались всякими каверзными
вопросами: а, скажи, ты помнишь, кто строил этот дом? А что здесь было
тогда-то? А в каком стиле выстроено это здание? А почему называется эта
улица так-то?..
Польза от всего этого была еще и в том, что, изучая прошлое города, мы
невольно должны были все чаще заглядывать в энциклопедические словари, в
справочники, в книги по истории, архитектуре и другим искусствам.
Мы знали теперь, почему Миллионная улица переименована в улицу
Халтурина; откуда происходит название Лештуков переулок, кто такие Газа,
Огородников, Шкапин, Вася Алексеев, почему Смольный называется Смольным, а
какая-нибудь Карповка - Карповкой...
Читая Пушкина, Гоголя, Достоевского, мы лучше, чем раньше, представляли
себе те места, где жили и действовали их герои: на какой из невских
набережных и в каком приблизительно месте стоял, "опершися на гранит",
Евгений Онегин; перед какой лавочкой в Щукином дворе мог остановиться
художник Чартков, герой гоголевского "Портрета"; или - где находился
Исаакиевский мост, возле которого прохаживал цирюльник Иван Яковлевич - тот
самый, что нашел однажды утром в горячем домашнем хлебе запеченный
человеческий нос...
Многие из нас рисовали самодельные планы города и заштриховывали
цветными карандашами те места, которые мы уже изучили. Конечно, это была
игра, но игра весьма полезная и к тому же - увлекательная. Мы чувствовали
себя следопытами, землепроходцами, разведчиками и гордились тем, что без
помощи путеводителей и мемориальных досок можем читать историю города, как
охотник читает следы зверя, а ученый-археолог - стертые письмена на каменных
стенах пещеры.
...Вот откуда так хорошо знал прошлое родного города мальчик Ленька,
поваренок из ресторана "Ново-Александровск".
Редакция "Пионерской правды" задала один и тот же вопрос народному
артисту СССР, мастеру спорта, инспектору уголовного розыска,
художнику-модельеру, ученому-кибернетику и детскому писателю:
- Что было бы, если бы вы снова сели за парту?
Писатель ответил:
- Если бы снова за парту? Легко сказать. И за какую, собственно, парту?
У большинства людей моего поколения слово это вызовет в памяти одну,
может быть, две, в крайнем случае, три школьные парты. В моей жизни таких
парт было, я думаю, больше десяти. Начинал я свое школьное образование в
приготовительном училище баронессы фон Мерценфельд в Петрограде, учился еще
в двух приготовительных, учился в реальном училище, в бывшей частной
гимназии, в сельскохозяйственной школе, в профшколе, на рабфаке, в военном
училище, на курсах киноактеров... Всех парт, за которыми мне пришлось
посидеть, пожалуй, даже не вспомнишь. Но если бы и в самом деле случилось
чудо, и в один прекрасный день я проснулся помолодевшим лет, скажем, на
пятьдесят, и нужно было бы решать, в какой школе мне хотелось бы снова
учиться, думаю, я назвал бы школу имени Достоевского, ту школу для
трудновоспитуемых ребят, о которой мы с Гришей Белых рассказали впоследствии
в повести "Республика Шкид". Чем же она так дорога моей памяти, эта школа? А
тем прежде всего, что в ней, в этой закрытой школе с полутюремным режимом, я
получил путевку в жизнь, в ее стенах я научился работать над книгой и над
собой и там же я впервые по-настоящему приобщился к литературе, к искусству.
Недаром С.Я.Маршак в одной из своих статей сравнил нашу беспризорную
шкидскую республику с Царскосельским пушкинским лицеем. В Шкиде мы и зимой и
летом проводили за партами по десять и больше часов и не чувствовали при
этом никакой усталости, ни малейшего переутомления. Наоборот, учеба для нас
была высочайшей радостью. А ведь мы находили еще время и для чтения, и для
игры, и для бурной издательской деятельности, и для театральных постановок,
и для активной работы в обществе "Старый Петербург - Новый Петроград". И для
бузы. Да, для той мировой бузы, о которой мы не побоялись рассказать нашим
несовершеннолетним читателям на страницах "Республики Шкид".
И тем еще дорога мне Шкида, что во главе ее стоял наш бессменный
президент, один из крупнейших педагогов нашего времени Виктор Николаевич
Сорока-Росинский, или Викниксор, как прозвали его шкидцы. Тот Викниксор, о
котором Алексей Максимович Горький в письме к А.С.Макаренко сказал, что он
"такой же герой и страстотерпец", как и сам Макаренко.
Да, если бы чудо произошло, и я проснулся бы однажды тринадцатилетним,
и меня спросили бы, куда бы я хотел пойти учиться, я бы, не задумываясь,
ответил:
- К Викниксору! В Шкиду!
"Недавно всем классом мы посмотрели кинофильм "Республика Шкид". Мы
часто вместе ходим в кино. А потом спорим о просмотренных фильмах. Одним
нравится, другим нет. Но "Республика Шкид" понравилась всем без исключения.
Почти все читали эту книгу. Очень хочется знать, что с героями Шкиды сейчас?
Ученики 10-го класса "Б"
Харьков средней школы Э 90".
Редакция "Комсомольской правды" переслала мне это письмо харьковских
школьников и попросила ответить на него.
Таких писем - о "Республике Шкид" - я получаю очень много. Особенно
после выхода фильма. И это не удивительно: книга "Республика Шкид" за сорок
лет ее жизни была напечатана общим тиражом немногим больше миллиона
экземпляров. А фильм того же названия, судя по сообщениям газет, за один
месяц посмотрело 17 миллионов зрителей!
Радует ли меня такой успех картины? Буду откровенен и скажу: радует, да
не очень. Я знаю, что автор сценария, а тем более автор экранизируемой
книги, редко бывает доволен готовым фильмом. Понимаю, что экранизировать
повесть или роман "слово в слово" нельзя: у каждого искусства свой язык,
свои законы.
И все-таки...
Вот что писал мне весной 1964 года, незадолго до своей смерти, Самуил
Яковлевич Маршак:
"...А к телевидению и кино я по-прежнему тебя ревную.
Впрочем, если ты работаешь, как я слышал, над экранизацией "Республики
Шкид", - это другое дело. При наличии умного режиссера, обладающего хорошим
вкусом, может получиться прекрасный фильм. Очень важно сохранить в
кинокартине то лучшее, что есть в книге: жизнь школы и ее воспитанников на
фоне Петрограда первых лет революции. Картина должна быть правдивой и
человечной, трогательной и суровой.
Человечное сейчас нужнее, чем когда-либо..."
Я перечитываю эти строки и спрашиваю себя: так как же бы отнесся мой
друг и учитель к фильму "Республика Шкид", если бы дожил до его появления на
экранах? Отвечает ли картина тем требованиям, которые ставил Маршак?
Достаточно ли она правдива и человечна?
Вероятно, трогательное и человечное в картине есть, иначе ее не ходили
бы смотреть по 5-10 раз, в чем признаются многие мои читатели пионерского и
комсомольского возраста. Вряд ли фильм покоряет только своей экспрессией,
беспрерывными драками, беготней, дешевыми трюками (которых там тоже немало),
мальчишеской лихостью... Нет, успех фильма, что называется, заслуженный,
ставили его талантливые люди, в нем принимают участие талантливые актеры,
его украшает отличная музыка композитора С.Слонимского. И все-таки я должен
сказать, что, на мой взгляд, фильм не доносит до зрителя всей суровой
красоты тех далеких лет, всей сложности характеров, всей многогранности быта
нашей вольнолюбивой мальчишеской республики.
Тот, кто читал повесть "Республика Шкид", знает, что Шкида не была
институтом благородных девиц. Нет, это было заведение совсем другого рода.
Сюда приводили со всех концов Петрограда самых отъявленных бузовиков и
головорезов. Процветали в нашей школе и воровство, и картежные игры, и
ростовщичество. Были жестокие драки. Ни на минуту не утихала война между
"шкидцами" и "халдеями".
Но было и другое. Было то, что позволило С.Я.Маршаку в докладе на
Первом съезде советских писателей сравнить нашу школу Достоевского с
Царскосельским пушкинским лицеем. Мы учились - и учились охотно, без
принуждения - по десять часов в день. Мы много и с увлечением читали.
Изучали иностранные языки. Писали стихи. Было время, когда в нашей крохотной
республике на шестьдесят человек "населения" выходило около шестидесяти
газет и журналов. В течение целого месяца Гриша Белых и я выпускали газету
"День" в двух изданиях - дневном и вечернем, причем в вечернем выпуске
печатался изо дня в день большой приключенческий роман "Ультус Фантомас за
власть Советов". В школе существовали издательства - "Факел", "Вперед",
"Комар", "Зеленое кольцо" и др. Был музей. Был театр, где ставили "Бориса
Годунова" и современные революционные пьесы.
Ничего этого (или почти ничего) в фильме нет.
Почему так получилось - я говорить здесь не буду. Скажу только, что
жизнь Шкиды на экране выглядит беднее и грубее, чем она была на самом деле.
Многие ребята, читавшие повесть и смотревшие фильм, это заметили и писали
мне об этом. Теперь я должен ответить на другой вопрос, который чаще всего
задают мне читатели: как сложилась в дальнейшем судьба героев повести?
Однажды, очень давно, я уже отвечал на этот вопрос: в 1929 году я писал
о судьбе шкидцев по просьбе А.М.Горького на страницах его журнала "Наши
достижения". Но тогда говорить на эту тему было легко и просто, все герои
повести были живы. Теперь, сорок лет спустя, очень мало моих товарищей по
школе Достоевского осталось в живых.
Давно ушел от нас самый яркий, самый талантливый из шкидцев - Георгий
Ионин, он же Япончик. Это был человек необыкновенной, исключительной
одаренности. Еще в шкидские времена, то есть в возрасте 14-15 лет, Японец
свободно читал на четырех иностранных языках, хорошо знал историю,
философию, мировую литературу, искусство. И при этом он, как вы знаете, не
был "гогочкой", во всех шкидских затеях Ионин выступал верховодом.
По выходе из Шкиды Японец некоторое время бедствовал, потом поступил в
милицию, несколько месяцев заведовал милицейским клубом. Затем - Институт
сценических искусств, режиссерское отделение. Еще будучи студентом, он много
времени отдавал литературе, писал роман, пьесы, вместе с молодым
композитором Д.Шостаковичем работал над либретто оперы "Нос", написал пьесу
"Владимир III степени" по Гоголю. По окончании института Жоржик работал в
театре классических миниатюр, я видел там его первую постановку - "Театр
Клары Газуль". Умер Ионин очень рано, - с какой-то пустяковой болезнью он
попал в больницу, играл с мальчиком, соседом по койке, и заразился от него
скарлатиной. Японцу тогда не было двадцати лет.
Мой друг и соавтор Гриша Белых (Янкель) был писателем. Кроме
"Республики Шкид" он написал еще несколько книг. Одна из них, "Дом веселых
нищих", после долгого перерыва была переиздана в позапрошлом году
издательством "Детская литература". "Республика Шкид" тоже долгое время была
разлучена с читателями. Объясняется это тем, что в 1939 году жизнь Г.Г.Белых
трагически оборвалась.
Писали и печатались не только мы с Белых. Костя Лихтенштейн (Кобчик)
работал в газете, выпустил книгу "Приключения мистера Флуста в Ленинградском
торговом порту". В 1942 году Костя погиб на фронте под Ленинградом.
Шкидцы Евстафьев и Ольховский (Саша Пыльников) написали и выпустили
книгу "Последняя гимназия". Ольховский был учителем. Потом он ушел в армию,
стал офицером и, прослужив 25 лет, года два-три назад вышел в отставку.
Живет он в Ленинграде, печатается в журналах.
Много печатался, был журналистом, редактором, а потом и директором
издательства Сережа Лобанов.
Жоржик Лагидзе (Дзе) работал в одном из ленинградских конструкторских
бюро. Он умер от голода в блокадную зиму 1941/42 года. Совсем недавно я
получил письмо из Астрахани от его младшего брата - Вадима. В повести он,
как и многие другие шкидцы, по недостатку места не упомянут. А между тем это
была очень яркая, заметная фигура. Звали его мы "Дзеныш". "Я был
единственный из малышей, кому было разрешено в любое время ходить в вашу
группу", - напомнил он мне в своем письме.
Куракин (Курочка) живет в Москве, занимает крупный пост в одном из
министерств. Он мне довольно часто пишет.
Живет, здравствует, работает инженером на одном из ленинградских
заводов М.Е.Вольфрам (Купец).
Года два назад пришло письмо из города Калинина. Писал мне шофер
местной автобазы Яковлев. Подписано его письмо было так:
"Самый маленький гражданин республики - "Якушка".
Живы, подали голос, дали о себе знать после выхода фильма наши бывшие
воспитатели Пал Ваныч и Верблюдыч.
И совсем ничего не знаю я о судьбе Н.Победоносцева (Цыган), М.Ионова
(Кальмот), Федотова (Мамочка), Володина (Воробей), Скорикова (Адмирал),
Новалинского (Голый барин), Духова (Душка). Если они живы - может быть,
отзовутся, напишут мне по адресу редакции.
Читатели спросят: а Викниксор?
Виктор Николаевич Сорока-Росинский, основатель и бессменный президент
нашей республики, трагически погиб несколько лет назад. В Шкиде мы
относились к нему с большим уважением, с пиететом, но вместе с тем и слегка
насмешливо. Вероятно, это чувствуют и читатели книги. Лет восемь назад я
разыскал Виктора Николаевича, мы с ним не один раз встречались, и я имел
возможность убедиться, какой это был незаурядный, крупный человек. В то
время он уже вышел на пенсию, но и в этом преклонном возрасте жил не
по-стариковски деятельно: писал историю своих педагогических взглядов,
сотрудничал в газетах и журналах, составлял методические пособия для школы.
И постоянно он над кем-нибудь шефствовал, кого-нибудь опекал. Жил он в то
время один (жена его Элла Андреевна пропала без вести в войну), но всегда
был окружен ребятами. Одному помогал исправить двойку, другого подгонял в
вуз. А ведь ему было в то время восемьдесят или около этого.
Последним его подшефным была дочь дворничихи. Девочка эта долго болела,
отстала от класса, и Виктор Николаевич взялся ее подогнать, занимался с нею
по три часа в день. Когда ученица его получила первую пятерку, он решил
отметить это событие и обещал девочке повести ее в панорамное кино. Рано
утром поехал к Таврическому саду за билетами, возвращаясь, спешил порадовать
свою ученицу, переходил улицу и, по глухоте своей не услышав звонка, попал
под трамвай. Так с билетами, зажатыми в руке, он и умер на больничной
койке...
Выступая над его свежей могилой, я повторил слова, которые он сказал
мне незадолго до этого:
- В сущности, мы с Макаренко делали одно дело. Разница только в том,
что Макаренко был талантливее, во-первых, а во-вторых, ему было легче. Он
имел все-таки дело с нормальными селянскими хлопцами, а я - с такой вот
изощренной публикой, как ты и твой дружок, с начитанными, эрудированными,
богато одаренными и до мозга костей испорченными питерскими плашкетами...
"Дорогая редакция!
Простите, что пишу неграмотно. Училась я до войны и закончила всего
четыре класса. Я имею двух сыновей. Один из них Корнев Олег учится в 7-м
классе "А", он часто болеет, а сейчас лежит в больнице. Все интересуется,
что проходят ребята в классе. Я пошла в школу, попросила одноклассников
написать ему хотя бы записку, ведь больному очень дорого, когда пришлют
записку. И вот беда: наши пионеры из 7-го класса "А" Ленинграда Калининского
района по улице Вавиловых совсем забыли о своем товарище пионере. Я инвалид
подвальчиках!..
Во второй половине дня ветер стал понемногу стихать, но вода все еще
прибывала. Это было видно по вывеске "Готовое платье", которая висела как
раз против окна, на котором я лежал. На этой ржавой, еще дореволюционной,
вывеске был изображен розовощекий усатый человек в котелке и в старомодном
пальто с большими пуговицами. На наших глазах этот надменный господин
постепенно погружался в воду. Сначала вода залила его востроносые ботинки,
потом полосатые узенькие брючки, дошла до подола пальто, закрыла первую
пуговицу, вторую, третью... Где-то, не доходя четвертой пуговицы, вода
остановилась.
Часов в шесть вечера мимо наших окон на полной скорости промчалась
моторная лодка с милиционерами. Один из милиционеров стоял на носу лодки с
длинным багром в руках.
Мы напрасно поддерживали в плите огонь. Гости не шли - не до чаев было,
- и наконец хозяин, скрепя сердце, разрешил желающим расходиться по домам.
Те, кто жил далеко, идти не решились, остались ночевать в ресторане. Я и еще
несколько человек отважились и пошли.
Среди отважных оказалась и тетя Паша, судомойка. Эта молодая
деревенская женщина жила в Питере совсем недавно, города не знала,
наводнением была напугана до полусмерти, и я взялся проводить ее.
По правде сказать, я очень смутно помню это путешествие. Помню только,
что несколько раз мы погружались по горло в воду, а один раз - где-то около
Мещанской улицы - низкорослая тетя Паша оступилась, вскрикнула и исчезла под
водой. Я едва успел подхватить ее под руку и вытащил на тротуар.
Других происшествий, насколько мне помнится, у нас не было. Гораздо
лучше сохранилось в моей памяти то, о чем я тогда говорил.
Вообще-то я был парень застенчивый и молчаливый, но тут, под влиянием
ли холодной ванны или под впечатлениями событий этого дня, я разошелся,
разговорился и не умолкал всю дорогу.
Начал я, помню, с того, что пересказал тете Паше "Медного всадника".
Рассказал все, что помнил о наводнении 1824 года. Вот там, например, на
Кокушкином мосту, чуть не погибло тогда несколько извозчиков. Вода застигла
этих людей с их колясками и лошадьми на мосту. На счастье, к мосту прибило
большой плот. Извозчики отпрягли лошадей, отпустили их, а сами перешли на
плот. Вот здесь, около Вознесенской церкви, в церковном доме была тогда
аптека. Аптекарь открыл окно и перетащил извозчиков к себе в квартиру. Между
прочим, в этом доме жил писатель Гоголь. Это была его первая квартира в
Петербурге. А вон там, где сейчас бани, в ночь на 1 марта 1881 года
революционеры Вера Фигнер, Суханов, Кибальчич готовили бомбу, которой на
следующий день был убит царь Александр II.
Тетя Паша, бледная, перепуганная, шла, вцепившись под водой в мою руку,
растерянно поглядывала по сторонам и вздыхала:
- Ой, Лешка, парень! И откудова ты все это знаешь, бесенок? Врешь
небось? Выдумываешь?
- Выдумываю?!
Задетый недоверием спутницы, польщенный ее вниманием, я продолжал
ошеломлять ее своей ученостью:
- А вы знаете, между прочим, что здесь вот, где мы с вами сейчас идем,
в восемнадцатом веке было кладбище?
- Ой, Лешка, бесенок! - ахала тетя Паша.
- Да, уверяю вас, самое настоящее кладбище. Одно из самых старых в
Петербурге. Его закрыли при Елисавете. Елисавета - была царица, дочка Петра
Великого. Она была очень пугливая, боялась темноты, покойников, трех свечей.
Один раз она ехала рано утром с какого-то гулянья, из Екатерингофа. Карета
проезжала мимо этого кладбища, и вдруг в нос Елисавете ударило трупным
запахом. Она испугалась, велела кучеру гнать лошадей, а на другой день
подписала указ о закрытии кладбища.
Мы прошли с тетей Пашей две улицы и две площади, и ни на одну минуту я
не умолкал. Почти о каждом доме, о каждом окне в этом доме я мог что-нибудь
рассказать.
- Вот здесь жил Раскольников. Может быть, вы читали "Преступление и
наказание" Достоевского? На этом углу, где сейчас ломбард, жил декабрист
Рылеев. У него здесь бывали писатели Грибоедов, Гнедич, Дельвиг... Между
прочим, в 1824 году, во время наводнения погибла библиотека Рылеева. Кстати
о библиотеках. Вы знаете, что после наводнения 1824 года в подвалах
Публичной библиотеки нашли большого невского сига!.. Да, вот именно, сига! А
один раз, еще в XVIII веке, было такое наводнение, что купеческий корабль
сорвался с якоря, переплыл через гранитный парапет и сел на мель на
Дворцовой площади перед Зимним дворцом. А это вот памятник Николаю Первому.
Его делал скульптор Клодт. Тот самый, что лепил дедушку Крылова в Летнем
саду и диких коней на Аничковом мосту. Вот это Исаакиевский собор. Строился
он, между прочим, сорок лет. А это дом поэта Мятлева. Здесь часто бывал
Пушкин. Исаакиевский собор строил архитектор Монферран. И вот этот дом -
тоже монферрановский. С той стороны перед его подъездом стоят два каменных
льва. Это те самые львы, о которых я вам говорил. На одном из них сидел
пушкинский Евгений - из "Медного всадника".
Не знаю, каким образом выдержала тетя Паша этот фонтан моего
красноречия. Ведь воды вокруг было и без того больше чем достаточно.
Полуоткрыв рот, девушка слушала меня, часто мигала глазами, вскрикивала,
ахала, причитала:
- Ой, Лешка, Лешка, парень!.. И где же это ты, в каких книжках,
бесенок, все это вычитал?
Вы скажете: и в самом деле - откуда мог знать все эти подробности
шестнадцатилетний поваренок из третьеразрядного рыночного трактира?
Да, ничего не скажу, я много читал в те годы. Я любил с малых лет
родной город. Любил его той живой и естественной любовью, какой любит всякий
здоровый человек место, где он родился. Но ведь можно очень любить город и
не знать его истории. А я уже в 14 лет хоть и не очень твердо, а все-таки
знал, кто и когда строил, скажем, Петропавловскую крепость или Никольский
Морской собор; кто, когда и в честь какого события соорудил Александровскую
колонну перед Зимним дворцом или памятник Славы на Измайловском...
Открою вам тайну: я считаю, что мне очень повезло. В те годы
существовала в нашем городе организация, называющаяся общество "Старый
Петербург - Новый Петроград". Членом этого общества мог стать каждый
желающий, и, кажется, денег за членство не брали. Во всяком случае, с меня и
с моих товарищей не брали, это я помню.
А было нас пятнадцать или шестнадцать человек, босоногих огольцов,
бывших беспризорников. Воспитывались мы в детском доме, в школе имени
Достоевского, в той самой "республике Шкид", о которой несколько лет спустя
мы с Гришей Белых рассказали в своей первой книге... Народ мы были
отчаянный, у редкого из нас за спиной не числилось тюрьмы и судимости, но в
школе из нас к тому времени успели сколотить неплохой коллектив, мы много и
с удовольствием учились, много читали, писали стихи, выпускали рукописные
газеты, журналы и даже "бесплатные приложения" к этим газетам и журналам.
И вот уж не помню, что и как, чей был почин и кто все это устроил,
только в один хороший летний день мы всем классом (или "отделением", как
назывались у нас классы) вступили в общество "Старый Петербург - Новый
Петроград".
Что же мы там делали, в этом обществе? Да ничего особенного: сидели и
слушали лекции. Но что это были за лекции! И сейчас я с благодарностью и
даже с восторгом вспоминаю эти вечерние часы, проведенные в маленьком уютном
зальце на Почтамтской улице.
Чаще всего лекции читал очень бойкий и веселый старичок Столпянский,
основатель и председатель общества. Может быть, он и не был старичком, но
нам он казался старым.
Это был удивительный человек, который знал историю буквально каждого
ленинградского дома.
Скажи ему:
- Вот на Васильевском острове в каком-нибудь Козьем переулке есть дом
номер семь. Что это за дом?
И он очень недолго подумает, подергает свою седую бородку и скажет:
- Дом номер семь в Козьем переулке построен сравнительно недавно - в
конце девятнадцатого века. До революции он принадлежал домовладельцу
Шибаеву. В квартире номер четырнадцать жил в девятисотые годы инженер
такой-то, у него бывали большевики такие-то. В первом этаже помещалась
прачечная, владелицей ее была некая девица Синякова Фелицата Антоновна. До
такого-то года на этом месте стоял деревянный двухэтажный дом. Дом
принадлежал купцу Малафееву, а до него коллежскому асессору Брандту, а еще
раньше здесь был смоляной склад...
И пойдет, и пойдет... Бывало, до петровских времен доведет рассказ, а
случалось, и дальше, совсем уж в глубины времен проникает: вот здесь, мол,
во времена шведов находилась мыза королевского типографщика Андерсона, а в
новгородские времена - погост Успенский...
С такой дотошностью он мог рассказывать о любом уголке города. Это было
похоже на фокус, на колдовство: на наших глазах город молодел, менялся,
снимал с себя одну за другой одежды. Вот он в современном, теперешнем
пиджаке и в кепке, а вот уже - в клетчатых панталонах и в цилиндре, а через
минуту - в камзоле и парике...
Была ли польза в этом крохоборческом собирании и изучении мелочей,
фактов и фактиков? Не знаю, как для других, а для меня и для моих товарищей
польза от этих лекций была, и немалая. И не только от лекций. Два раза в
неделю мы ходили в экскурсии по городу. Причем бывали мы не только в
парадных местах, то есть в таких, куда обычно водят туристов и приезжих
гостей. Мы изучали город и вглубь и вширь: сегодня мы, скажем, знакомимся с
казематами Петропавловской крепости или с дворцом Меншикова, а в следующий
раз идем на какой-нибудь старый питерский завод, или в гавань, или в места,
связанные с революционными событиями... Несколько недель мы занимались
исследованием руин Литовского замка, знаменитой петербургской тюрьмы,
разрушенной в феврале 1917 года. Мы безуспешно разыскивали могилы
декабристов на острове Голодай. Еще при жизни Ленина мы два раза были в
Смольном.
Гуляя в отпускные часы по городу, мы щеголяли друг перед другом своими
познаниями, экзаменовали друг друга, перестреливались всякими каверзными
вопросами: а, скажи, ты помнишь, кто строил этот дом? А что здесь было
тогда-то? А в каком стиле выстроено это здание? А почему называется эта
улица так-то?..
Польза от всего этого была еще и в том, что, изучая прошлое города, мы
невольно должны были все чаще заглядывать в энциклопедические словари, в
справочники, в книги по истории, архитектуре и другим искусствам.
Мы знали теперь, почему Миллионная улица переименована в улицу
Халтурина; откуда происходит название Лештуков переулок, кто такие Газа,
Огородников, Шкапин, Вася Алексеев, почему Смольный называется Смольным, а
какая-нибудь Карповка - Карповкой...
Читая Пушкина, Гоголя, Достоевского, мы лучше, чем раньше, представляли
себе те места, где жили и действовали их герои: на какой из невских
набережных и в каком приблизительно месте стоял, "опершися на гранит",
Евгений Онегин; перед какой лавочкой в Щукином дворе мог остановиться
художник Чартков, герой гоголевского "Портрета"; или - где находился
Исаакиевский мост, возле которого прохаживал цирюльник Иван Яковлевич - тот
самый, что нашел однажды утром в горячем домашнем хлебе запеченный
человеческий нос...
Многие из нас рисовали самодельные планы города и заштриховывали
цветными карандашами те места, которые мы уже изучили. Конечно, это была
игра, но игра весьма полезная и к тому же - увлекательная. Мы чувствовали
себя следопытами, землепроходцами, разведчиками и гордились тем, что без
помощи путеводителей и мемориальных досок можем читать историю города, как
охотник читает следы зверя, а ученый-археолог - стертые письмена на каменных
стенах пещеры.
...Вот откуда так хорошо знал прошлое родного города мальчик Ленька,
поваренок из ресторана "Ново-Александровск".
Редакция "Пионерской правды" задала один и тот же вопрос народному
артисту СССР, мастеру спорта, инспектору уголовного розыска,
художнику-модельеру, ученому-кибернетику и детскому писателю:
- Что было бы, если бы вы снова сели за парту?
Писатель ответил:
- Если бы снова за парту? Легко сказать. И за какую, собственно, парту?
У большинства людей моего поколения слово это вызовет в памяти одну,
может быть, две, в крайнем случае, три школьные парты. В моей жизни таких
парт было, я думаю, больше десяти. Начинал я свое школьное образование в
приготовительном училище баронессы фон Мерценфельд в Петрограде, учился еще
в двух приготовительных, учился в реальном училище, в бывшей частной
гимназии, в сельскохозяйственной школе, в профшколе, на рабфаке, в военном
училище, на курсах киноактеров... Всех парт, за которыми мне пришлось
посидеть, пожалуй, даже не вспомнишь. Но если бы и в самом деле случилось
чудо, и в один прекрасный день я проснулся помолодевшим лет, скажем, на
пятьдесят, и нужно было бы решать, в какой школе мне хотелось бы снова
учиться, думаю, я назвал бы школу имени Достоевского, ту школу для
трудновоспитуемых ребят, о которой мы с Гришей Белых рассказали впоследствии
в повести "Республика Шкид". Чем же она так дорога моей памяти, эта школа? А
тем прежде всего, что в ней, в этой закрытой школе с полутюремным режимом, я
получил путевку в жизнь, в ее стенах я научился работать над книгой и над
собой и там же я впервые по-настоящему приобщился к литературе, к искусству.
Недаром С.Я.Маршак в одной из своих статей сравнил нашу беспризорную
шкидскую республику с Царскосельским пушкинским лицеем. В Шкиде мы и зимой и
летом проводили за партами по десять и больше часов и не чувствовали при
этом никакой усталости, ни малейшего переутомления. Наоборот, учеба для нас
была высочайшей радостью. А ведь мы находили еще время и для чтения, и для
игры, и для бурной издательской деятельности, и для театральных постановок,
и для активной работы в обществе "Старый Петербург - Новый Петроград". И для
бузы. Да, для той мировой бузы, о которой мы не побоялись рассказать нашим
несовершеннолетним читателям на страницах "Республики Шкид".
И тем еще дорога мне Шкида, что во главе ее стоял наш бессменный
президент, один из крупнейших педагогов нашего времени Виктор Николаевич
Сорока-Росинский, или Викниксор, как прозвали его шкидцы. Тот Викниксор, о
котором Алексей Максимович Горький в письме к А.С.Макаренко сказал, что он
"такой же герой и страстотерпец", как и сам Макаренко.
Да, если бы чудо произошло, и я проснулся бы однажды тринадцатилетним,
и меня спросили бы, куда бы я хотел пойти учиться, я бы, не задумываясь,
ответил:
- К Викниксору! В Шкиду!
"Недавно всем классом мы посмотрели кинофильм "Республика Шкид". Мы
часто вместе ходим в кино. А потом спорим о просмотренных фильмах. Одним
нравится, другим нет. Но "Республика Шкид" понравилась всем без исключения.
Почти все читали эту книгу. Очень хочется знать, что с героями Шкиды сейчас?
Ученики 10-го класса "Б"
Харьков средней школы Э 90".
Редакция "Комсомольской правды" переслала мне это письмо харьковских
школьников и попросила ответить на него.
Таких писем - о "Республике Шкид" - я получаю очень много. Особенно
после выхода фильма. И это не удивительно: книга "Республика Шкид" за сорок
лет ее жизни была напечатана общим тиражом немногим больше миллиона
экземпляров. А фильм того же названия, судя по сообщениям газет, за один
месяц посмотрело 17 миллионов зрителей!
Радует ли меня такой успех картины? Буду откровенен и скажу: радует, да
не очень. Я знаю, что автор сценария, а тем более автор экранизируемой
книги, редко бывает доволен готовым фильмом. Понимаю, что экранизировать
повесть или роман "слово в слово" нельзя: у каждого искусства свой язык,
свои законы.
И все-таки...
Вот что писал мне весной 1964 года, незадолго до своей смерти, Самуил
Яковлевич Маршак:
"...А к телевидению и кино я по-прежнему тебя ревную.
Впрочем, если ты работаешь, как я слышал, над экранизацией "Республики
Шкид", - это другое дело. При наличии умного режиссера, обладающего хорошим
вкусом, может получиться прекрасный фильм. Очень важно сохранить в
кинокартине то лучшее, что есть в книге: жизнь школы и ее воспитанников на
фоне Петрограда первых лет революции. Картина должна быть правдивой и
человечной, трогательной и суровой.
Человечное сейчас нужнее, чем когда-либо..."
Я перечитываю эти строки и спрашиваю себя: так как же бы отнесся мой
друг и учитель к фильму "Республика Шкид", если бы дожил до его появления на
экранах? Отвечает ли картина тем требованиям, которые ставил Маршак?
Достаточно ли она правдива и человечна?
Вероятно, трогательное и человечное в картине есть, иначе ее не ходили
бы смотреть по 5-10 раз, в чем признаются многие мои читатели пионерского и
комсомольского возраста. Вряд ли фильм покоряет только своей экспрессией,
беспрерывными драками, беготней, дешевыми трюками (которых там тоже немало),
мальчишеской лихостью... Нет, успех фильма, что называется, заслуженный,
ставили его талантливые люди, в нем принимают участие талантливые актеры,
его украшает отличная музыка композитора С.Слонимского. И все-таки я должен
сказать, что, на мой взгляд, фильм не доносит до зрителя всей суровой
красоты тех далеких лет, всей сложности характеров, всей многогранности быта
нашей вольнолюбивой мальчишеской республики.
Тот, кто читал повесть "Республика Шкид", знает, что Шкида не была
институтом благородных девиц. Нет, это было заведение совсем другого рода.
Сюда приводили со всех концов Петрограда самых отъявленных бузовиков и
головорезов. Процветали в нашей школе и воровство, и картежные игры, и
ростовщичество. Были жестокие драки. Ни на минуту не утихала война между
"шкидцами" и "халдеями".
Но было и другое. Было то, что позволило С.Я.Маршаку в докладе на
Первом съезде советских писателей сравнить нашу школу Достоевского с
Царскосельским пушкинским лицеем. Мы учились - и учились охотно, без
принуждения - по десять часов в день. Мы много и с увлечением читали.
Изучали иностранные языки. Писали стихи. Было время, когда в нашей крохотной
республике на шестьдесят человек "населения" выходило около шестидесяти
газет и журналов. В течение целого месяца Гриша Белых и я выпускали газету
"День" в двух изданиях - дневном и вечернем, причем в вечернем выпуске
печатался изо дня в день большой приключенческий роман "Ультус Фантомас за
власть Советов". В школе существовали издательства - "Факел", "Вперед",
"Комар", "Зеленое кольцо" и др. Был музей. Был театр, где ставили "Бориса
Годунова" и современные революционные пьесы.
Ничего этого (или почти ничего) в фильме нет.
Почему так получилось - я говорить здесь не буду. Скажу только, что
жизнь Шкиды на экране выглядит беднее и грубее, чем она была на самом деле.
Многие ребята, читавшие повесть и смотревшие фильм, это заметили и писали
мне об этом. Теперь я должен ответить на другой вопрос, который чаще всего
задают мне читатели: как сложилась в дальнейшем судьба героев повести?
Однажды, очень давно, я уже отвечал на этот вопрос: в 1929 году я писал
о судьбе шкидцев по просьбе А.М.Горького на страницах его журнала "Наши
достижения". Но тогда говорить на эту тему было легко и просто, все герои
повести были живы. Теперь, сорок лет спустя, очень мало моих товарищей по
школе Достоевского осталось в живых.
Давно ушел от нас самый яркий, самый талантливый из шкидцев - Георгий
Ионин, он же Япончик. Это был человек необыкновенной, исключительной
одаренности. Еще в шкидские времена, то есть в возрасте 14-15 лет, Японец
свободно читал на четырех иностранных языках, хорошо знал историю,
философию, мировую литературу, искусство. И при этом он, как вы знаете, не
был "гогочкой", во всех шкидских затеях Ионин выступал верховодом.
По выходе из Шкиды Японец некоторое время бедствовал, потом поступил в
милицию, несколько месяцев заведовал милицейским клубом. Затем - Институт
сценических искусств, режиссерское отделение. Еще будучи студентом, он много
времени отдавал литературе, писал роман, пьесы, вместе с молодым
композитором Д.Шостаковичем работал над либретто оперы "Нос", написал пьесу
"Владимир III степени" по Гоголю. По окончании института Жоржик работал в
театре классических миниатюр, я видел там его первую постановку - "Театр
Клары Газуль". Умер Ионин очень рано, - с какой-то пустяковой болезнью он
попал в больницу, играл с мальчиком, соседом по койке, и заразился от него
скарлатиной. Японцу тогда не было двадцати лет.
Мой друг и соавтор Гриша Белых (Янкель) был писателем. Кроме
"Республики Шкид" он написал еще несколько книг. Одна из них, "Дом веселых
нищих", после долгого перерыва была переиздана в позапрошлом году
издательством "Детская литература". "Республика Шкид" тоже долгое время была
разлучена с читателями. Объясняется это тем, что в 1939 году жизнь Г.Г.Белых
трагически оборвалась.
Писали и печатались не только мы с Белых. Костя Лихтенштейн (Кобчик)
работал в газете, выпустил книгу "Приключения мистера Флуста в Ленинградском
торговом порту". В 1942 году Костя погиб на фронте под Ленинградом.
Шкидцы Евстафьев и Ольховский (Саша Пыльников) написали и выпустили
книгу "Последняя гимназия". Ольховский был учителем. Потом он ушел в армию,
стал офицером и, прослужив 25 лет, года два-три назад вышел в отставку.
Живет он в Ленинграде, печатается в журналах.
Много печатался, был журналистом, редактором, а потом и директором
издательства Сережа Лобанов.
Жоржик Лагидзе (Дзе) работал в одном из ленинградских конструкторских
бюро. Он умер от голода в блокадную зиму 1941/42 года. Совсем недавно я
получил письмо из Астрахани от его младшего брата - Вадима. В повести он,
как и многие другие шкидцы, по недостатку места не упомянут. А между тем это
была очень яркая, заметная фигура. Звали его мы "Дзеныш". "Я был
единственный из малышей, кому было разрешено в любое время ходить в вашу
группу", - напомнил он мне в своем письме.
Куракин (Курочка) живет в Москве, занимает крупный пост в одном из
министерств. Он мне довольно часто пишет.
Живет, здравствует, работает инженером на одном из ленинградских
заводов М.Е.Вольфрам (Купец).
Года два назад пришло письмо из города Калинина. Писал мне шофер
местной автобазы Яковлев. Подписано его письмо было так:
"Самый маленький гражданин республики - "Якушка".
Живы, подали голос, дали о себе знать после выхода фильма наши бывшие
воспитатели Пал Ваныч и Верблюдыч.
И совсем ничего не знаю я о судьбе Н.Победоносцева (Цыган), М.Ионова
(Кальмот), Федотова (Мамочка), Володина (Воробей), Скорикова (Адмирал),
Новалинского (Голый барин), Духова (Душка). Если они живы - может быть,
отзовутся, напишут мне по адресу редакции.
Читатели спросят: а Викниксор?
Виктор Николаевич Сорока-Росинский, основатель и бессменный президент
нашей республики, трагически погиб несколько лет назад. В Шкиде мы
относились к нему с большим уважением, с пиететом, но вместе с тем и слегка
насмешливо. Вероятно, это чувствуют и читатели книги. Лет восемь назад я
разыскал Виктора Николаевича, мы с ним не один раз встречались, и я имел
возможность убедиться, какой это был незаурядный, крупный человек. В то
время он уже вышел на пенсию, но и в этом преклонном возрасте жил не
по-стариковски деятельно: писал историю своих педагогических взглядов,
сотрудничал в газетах и журналах, составлял методические пособия для школы.
И постоянно он над кем-нибудь шефствовал, кого-нибудь опекал. Жил он в то
время один (жена его Элла Андреевна пропала без вести в войну), но всегда
был окружен ребятами. Одному помогал исправить двойку, другого подгонял в
вуз. А ведь ему было в то время восемьдесят или около этого.
Последним его подшефным была дочь дворничихи. Девочка эта долго болела,
отстала от класса, и Виктор Николаевич взялся ее подогнать, занимался с нею
по три часа в день. Когда ученица его получила первую пятерку, он решил
отметить это событие и обещал девочке повести ее в панорамное кино. Рано
утром поехал к Таврическому саду за билетами, возвращаясь, спешил порадовать
свою ученицу, переходил улицу и, по глухоте своей не услышав звонка, попал
под трамвай. Так с билетами, зажатыми в руке, он и умер на больничной
койке...
Выступая над его свежей могилой, я повторил слова, которые он сказал
мне незадолго до этого:
- В сущности, мы с Макаренко делали одно дело. Разница только в том,
что Макаренко был талантливее, во-первых, а во-вторых, ему было легче. Он
имел все-таки дело с нормальными селянскими хлопцами, а я - с такой вот
изощренной публикой, как ты и твой дружок, с начитанными, эрудированными,
богато одаренными и до мозга костей испорченными питерскими плашкетами...
"Дорогая редакция!
Простите, что пишу неграмотно. Училась я до войны и закончила всего
четыре класса. Я имею двух сыновей. Один из них Корнев Олег учится в 7-м
классе "А", он часто болеет, а сейчас лежит в больнице. Все интересуется,
что проходят ребята в классе. Я пошла в школу, попросила одноклассников
написать ему хотя бы записку, ведь больному очень дорого, когда пришлют
записку. И вот беда: наши пионеры из 7-го класса "А" Ленинграда Калининского
района по улице Вавиловых совсем забыли о своем товарище пионере. Я инвалид