Бэлоу Мэри. Волшебная ночь

   За такими мыслями Алекс просидел в кабинете все утро. Его тягостные размышления прервал приход Джошуа Барнса. Оказывается, через четыре дня, в полночь намечается сборище в горах.
   — Если позволите, — предложил Барнс, — я прижму их к ногтю. Я знаю заводил, их всего трое или четверо, и Оуэн Перри — главный из них. Я бы отстранил их от работы и припугнул арестом.
   — Ни в коем случае, — ответил ему Алекс. — Вы никого не уволите. И никого не арестуете. Мужчины имеют право собираться. В конце концов, мы живем в свободной стране.
   — Прошу прощения, сэр, — Барнс нахмурился, — но вы делаете большую ошибку. У нас будут сложности. Люди сейчас настроены не самым лучшим образом. И собрание распалит их недовольство. Я не удивлюсь, если в конце концов они примут решение бастовать.
   — Я беру на себя ответственность за последствия, — ответил Алекс. — И не буду мешать. Но откуда вам известно обо всем этом?
   — У меня есть осведомители, — уклончиво ответил Барнс. — Одного мужчину несколько недель назад жестоко избили, и он недолюбливает Оуэна Перри. Я надеюсь, сэр, что вы еще передумаете.
   — Собрание пройдет, как запланировано! — отрезал Алекс. — Рабочие имеют право собраться, чтобы обсудить свою жизнь. И вам, Барнс, не стоит рисковать жизнью и присматривать за тем, как оно будет проходить. Я сам прекрасно справлюсь с этим.
   Барнс несколько секунд смотрел на Алекса обиженным взглядом, затем повернулся и вышел из комнаты.
   Вот и еще один неприятель, уныло подумал Алекс. Неприятели окружают его со всех сторон, и как же ему одиноко здесь! Ах, как бы ему хотелось, чтобы у дядюшки нашелся в свое время какой-нибудь другой любимый племянник, которому он оставил бы в наследство свой чугунолитейный завод и свою шахту! Ему не хочется даже смотреть на эту проклятую уэльскую долину!
   Но стоило ему закрыть глаза, как он вновь видел ее, видел такой, какой она открылась ему в первый вечер, и потом, в ночь айстедвода, когда он смотрел на нее с вершины горы, снова слышал печальную, протяжную мелодию, которую услышал впервые, стоя на улице перед церковью.
   Внезапно он почувствовал, что вот-вот разрыдается. Вдруг его сердце охватила нестерпимая тоска, захватив его врасплох, она болью резанула глаза. Нет, никогда, никогда он не откажется от Кембрана, никогда не оставит его! Он без боли даже думать об этом не может. Он стал частью этого мира, хотел он этого или нет, и этот мир стал частью его.
   Он полюбил этот мир. Полюбил этих людей.
   Полюбил Шерон.
   Он впервые признался себе в этом.
 
   Джошуа Барнс, бледный от ярости, шел по дорожке от замка к своему дому. Двенадцать лет кряду он управлял шахтой и заводом и добился, чтобы они стали прибыльными. Он встал на равную ногу с Фаулером, Пэкенхэмом и другими землевладельцами. Он заслужил их уважение — и уважение всех рабочих в Кембране — упорным, изнурительным трудом.
   А теперь этот болван хочет разрушить все. Он просто не понимает, насколько опасны его поступки, что он играет с огнем! И неужели он, Джошуа Барнс, будет смиренно следовать за графом к полному краху?
   Ну уж нет! Он умеет управлять ситуацией и знает, как нужно поступить с Оуэном Перри и его дружками. Мужчин нужно выгнать с работы взашей, да так, чтобы они не смогли найти себе работу ни в одной из окрестных долин. Только так можно поставить на место этих людей. Увидев, что случится с их вожаками, они присмиреют.
   Итак, значит, Перри. Неожиданно Барнс приободрился — ему известно, кто зачинщик, а уж как с ним расправиться, он знает. Перри через пару недель собирается жениться на Шерон Джонс. Но если его уволить, этому браку не бывать. Ну а если она, несмотря ни на что, все же решится выйти за него, то сдохнет с голоду…
   А этот болван хочет все испортить.
   Но по мере того, как день клонился к закату, гнев Барнса постепенно переходил с графа Крэйла на Оуэна Перри и Шерон. Нет мести страшнее, чем месть отвергнутой женщины, гласит народная мудрость. Видимо, то же можно сказать и об отвергнутых мужчинах.
 
   Если бы это было приглашение, то она, конечно, отказалась бы. Но ведь это звучало как приказ. Граф Крэйл велел ей отобедать с ним, чтобы за обедом она рассказала ему об успехах Верити. Он отец, и приказ вполне уместен. Ей, конечно, было бы удобнее, если бы он вызвал ее для доклада к себе в кабинет, — тогда она могла бы сухо и кратко изложить ему суть дела. И еще ей хотелось, чтобы это произошло когда угодно, но только не сегодня. Ведь этот день начался с того, что она не ответила на его приветствие. Она чувствовала, как он смотрел ей вслед, когда, поднималась по лестнице. И ждала, что он вот-вот окликнет ее, чтобы сказать, что она уволена.
   Когда Шерон вошла в столовую, граф стоял в дальнем конце комнаты и смотрел в окно. Заметив ее, он поспешил навстречу и подвинул стул, чтобы она села. Он сделал это молча. Шерон тоже старалась не смотреть на него. Он сел на свое место во главе стола и дал знак слуге, чтобы подавали первое.
   — Насколько я понимаю, обучение продвигается успешно, — наконец произнес он. — Верити каждый вечер хвастается мне все новыми познаниями и выглядит очень довольной.
   Шерон почувствовала облегчение. Значит, разговор о Верити не был только предлогом для встречи. Граф Крэйл действительно желал обсудить с ней успехи дочери.
   — Секрет в том, — ответила она, — что наши уроки всегда проходят в виде игры и Верити не успевает понять, когда кончается игра и когда начинается урок.
   — Секрет в том, — возразил Алекс, — что вы не скупитесь на внимание к ней, на похвалу и любовь, поэтому она легко все усваивает.
   Теплота его слов удивила и смутила Шерон.
   — Девочке особенно нравится музыка, — сказала она. — Мне кажется, что у нее талант к музыке. Надеюсь, вы бережно отнесетесь к нему.
   — Надеюсь, вы тоже, — ответил Алекс.
   Это был прекрасный повод для того, чтобы наконец сообщить ему о решении.
   — Я смогу давать уроки вашей дочери еще две недели, — начала Шерон. — А потом, после свадьбы, я уже не смогу работать у вас. У меня будет муж и дом, я должна буду заниматься хозяйством.
   В столовой повисла тишина. Шерон склонилась над своей тарелкой, но знала, что Алекс неотрывно смотрит на нее.
   — Это ваше решение, — спросил он, — или так решил Оуэн Перри?
   — Это наше общее решение, — ответила Шерон и покраснела, зная, что это ложь. — Мы всегда все решаем вместе.
   — Мне очень жаль, — отозвался он. — Верити привязалась к вам. Ей необходима женщина, которая могла бы ее учить и опекать. Может быть, вы все же смогли бы еще какое-то время поработать у нас? По крайней мере до тех пор, пока не забеременеете?
   Шерон почувствовала, как у нее залились румянцем щеки. Граф, казалось, совсем забыл о присутствии слуг, которые стояли у них за спиной, ожидая, когда можно будет забрать тарелки и подать следующее блюдо.
   — Нет-нет, — поспешно ответила она, — я должна оставить работу.
   Слуги принялись убирать тарелки. Алекс молчал, затем дал им знак оставить их.
   — Ваше решение связано только с предстоящим замужеством, — спросил он, — или есть какие-то другие причины? Почему вы проигнорировали меня сегодня утром, Шерон? Почему не ответили на мое приветствие?
   Что ж, видимо, придется объяснить ему все.
   — Я не хотела говорить вам «доброе утро», — сказала Шерон. — Я не хотела желать вам этого. И пришла сегодня только потому, что меня ждала Верити.
   — Что ж, вы добились своего, — сказал Алекс. — Утро действительно получилось недобрым. Как и сегодняшняя ночь. Да и вся прошлая неделя была на редкость неудачной. И я не могу винить вас за вашу ненависть.
   Шерон больше не в силах была притворяться, что ест. Она сняла салфетку и положила ее на стол рядом с тарелкой.
   — Если бы вы всегда были таким, как оказались на поверку, — воскликнула она, — я бы не почувствовала предательства! В каком-то смысле я даже уважаю Джошуа Барнса. Он по крайней мере всегда бывает самим собой. А вот вы постоянно выдаете себя за другого человека! Вы притворяетесь, что вас волнуют наши беды!
   Теперь он просто обязан был выгнать ее. Ей даже хотелось, чтобы он сделал это. Тогда она могла бы с чистой совестью вернуться к Оуэну и к домашним, не мучаясь тем, что ей самой приходится принимать решение.
   — Предательство, — тихо повторил Алекс. — Вы считаете, что я предал вас, Шерон?
   — Да, — ответила она. — Мне начинало казаться, что вы хороший человек. Вы даже стали нравиться мне.
   — Правда? — Его голос был тихим и лишенным всякого выражения. — Что ж, выходит, вы ошиблись. Человек в моем положении не может позволить себе поддаваться своим добрым порывам, Шерон. Слишком большая ответственность возложена на мои плечи. Но я не жду от вас понимания и не ищу вашего сочувствия.
   — И я не прошу вас о сочувствии! — Шерон посмотрела ему прямо в глаза и поразилась тому, каким бледным было у него лицо. — Факты сами скажут за себя, если, конечно, вы захотите понять, о чем они говорят, а не будете запираться в своем замке, чтобы укрыться от них.
   — Какие факты? — спросил он.
   — Такие, что скоро начнут умирать от голода маленькие дети! — воскликнула Шерон.
   Алекс вздрогнул, как от пощечины.
   — Вы не слишком ли драматизируете?
   — Нисколько! — Она решительно поднялась на ноги, с грохотом отодвинув стул. — Простите, но я не могу есть, а если бы даже могла, я не хочу есть с вами за одним столом.
   Она зажмурилась, приготовившись услышать неизбежный теперь приказ убираться из замка.
   — Шерон. — Алекс также встал, уронив салфетку на стол. Он набрал воздуха, явно желая что-то сказать, но затем как будто передумал и покачал головой. — Нам больше нечего сказать друг другу, — тихо проговорил он. — Идите к Верити. Я велю подать вам обед в детскую. И спасибо, что вы по-прежнему добры к ней, несмотря на мое вероломство.
   — Верити — невинное дитя, — ответила Шерон, — и не должна отвечать за грехи своего отца, так же как я за грехи своего.
   Она поспешила покинуть столовую. Поднимаясь по лестнице, она спрашивала себя: неужели и Верити когда-нибудь будет ненавидеть своего отца так же сильно, как она, Шерон, ненавидит своего? И так же будет тосковать по его любви? Тосковать так мучительно, что однажды захочет простить его?
   Впрочем, что общего между ней и Верити? Верити — единственная дочь своего отца, его законная наследница, и он любит ее, любит так, как никогда сэр Джон не любил ее, Шерон.
   Неужели ей нужен сэр Джон? Неужели она тоскует по его любви? Так тоскует, что готова простить его? Это была совсем незнакомая ей мысль.
   Шерон сделала над собой усилие и, стараясь казаться веселой и безмятежной, вошла в детскую.

Глава 15

   Шерон не могла понять, почему она всегда оказывается более любопытной, чем другие женщины. Или более храброй. Или более безрассудной. Может, все дело в том, что в ней сидит какая-то заноза, которая не дает ей покоя, толкает ее каждый раз в самое пекло? Это не значит, что она — само бесстрашие. В первый раз, когда она тайком пошла за мужчинами в горы, чтобы послушать речь мистера Митчелла, она каждую секунду дрожала от страха быть обнаруженной. И тут было чего бояться — посторонний, пойманный за подсматриванием, мог серьезно пострадать за свое любопытство. Она до сих пор вспоминает как кошмар ту ночь, когда приходили «бешеные быки» и беспокойство за Йестина заставило ее вскочить с постели и броситься на его поиски.
   Вот и сегодня она пошла в горы за мужчинами. Она пыталась отговорить себя. После ухода Эмриса и дедушки она долго лежала в постели, убеждая себя, что сейчас уснет, но ей очень хотелось узнать обо всем и увидеть все своими глазами…
   Ее интересовало, замешан ли во всем этом Оуэн. Ей также хотелось знать, насколько сплоченными будут мужчины в своем решении и как они отнесутся к тому, кто будет не согласен с ними.
   Она хотела проверить, не окажется ли там графа Крэйла, как во время прошлого собрания. В тот раз он ничего не предпринял против рабочих, но ведь он совсем не такой хороший человек, каким ей представлялся. На поверку он оказался эгоистичным и жестоким ловкачом. Если на этот раз до него дойдет слух о собрании или если он так же случайно, прогуливаясь ночью в горах, наткнется на мужчин, быть беде. Большой беде для всех них. И особенно для Оуэна.
   С такими мыслями Шерон торопливо поднималась в гору, перебегая от тени к тени, стуча зубами от холода, от возбуждения, от страха и безрассудно надеясь на то, что одним своим присутствием в лощине сможет отвести от людей Кембрана все опасности, нависшие над ними. Словно, подслушав их планы, она сможет предотвратить печальный исход.
   Мужчины собрались на том же самом месте, хотя этой ночью их было гораздо больше. Шерон спряталась за той же скалой, что и в прошлый раз, и тут же почувствовала, что дрожит от страха. Если ее поймают…
   Если ее поймают, ей придется плохо. Мужчины просто разъярятся; любой другой женщине за такой поступок крепко досталось бы от мужа — он просто вынужден был бы при всех наказать свою женщину. Правда, она пока не принадлежит никому из мужчин. Но зато она работает в замке графа Крэйла. Она отказалась оставить работу, несмотря на всеобщее осуждение. И если ее поймают сейчас, то, конечно же, сочтут шпионкой графа.
   Если ее поймают, Оуэн точно рассорится с ней.
   Какая же она дура, подумала Шерон, еще теснее прижимаясь к скале. За одну ночь она может потерять все, не приобретя ничего взамен.
   Ночь была темной, облака почти совсем скрывали лунный свет. И ни одного огонька на всю округу. Только сотня мужчин, молча стоявших плечом к плечу в ожидании начала собрания.
   Прошлое собрание он выследил, подумала Шерон. В тот раз он нагнал ее ниже по склону, но очевидно было, что он слышал каждое слово, сказанное в лощине. Он видел Оуэна. Шерон задумалась, где он мог прятаться в тот раз, и внимательно огляделась вокруг. Но в такой кромешной тьме разглядеть что-либо было невозможно. Знает ли он об этом собрании? Не спрятался ли он опять где-то здесь? Страх холодной змейкой скользнул по ее спине и мурашками разбежался между лопаток, заставляя ее замереть.
   Наконец собрание началось. Как и в прошлый раз, вел его Оуэн. Джон Фрост, хотя и был чистокровным валлийцем из Ньюпорта, обращался к мужчинам на английском. Его речь была длинной и страстной. Время просьб и петиций прошло, объявил он под одобрительный гул собравшихся. Пришло время распрямить спины и поквитаться. Каждый, у кого осталась хоть капля собственного достоинства, кто желает защитить свое право на свободу, право на часть богатств этой щедрой земли, должен присоединиться к массовому маршу протеста.
   Почти забыв о том, что ее могут обнаружить, Шерон внимательно прислушивалась к горячим словам оратора. И чем дальше, тем отчетливее осознавала, что его слова находят путь к ее сердцу. Она вся негодовала. Ну да, конечно же, это должно помочь. Они имеют право, они должны сделать что-нибудь, чтобы защитить себя.
   Точной даты названо не было. Как объяснил мистер Фрост предстояло решить еще множество организационных вопросов, а пока мужчины должны собрать и спрятать в надежных местах оружие. Оно нужно не для того, чтобы угрожать кому-либо, а чтобы защититься от тех, кто захочет преградить им дорогу на Ньюпорт или помешать их возвращению домой.
   Ответом оратору были возгласы одобрения. Шерон почувствовала, как все поплыло у нее перед глазами, ощутила приступ тошноты и вынуждена была крепко вцепиться в холодный камень скалы. Оружие! Мужчины вооружатся и станут неуправляемы. Малейшей искры будет достаточно, чтобы вспыхнуло пламя насилия.
   Джон Фрост закончил свою речь, и разговор постепенно перешел на более насущные и безотлагательные проблемы. Люди говорили о том, что заработная плата вновь снизилась, что на эти деньги невозможно прокормить семью.
   Мужчины говорили о забастовке. Было решено, что уже завтра все рабочие и шахтеры не выйдут на работу и не вернутся на свои рабочие места до тех пор, пока Крэйл и другие хозяева не удовлетворят их требования.
   Кулаки собравшихся поднялись над толпой, мужчины криками выражали свое согласие. Казалось, еще мгновение — и вся эта толпа хлынет через края узкой лощины вниз по склонам холма. Шерон почувствовала, как ноги у нее становятся ватными, она поняла, что задержалась дольше, чем следовало. Ей надо было бы уйти пять минут назад. А теперь действительно будет большой удачей, если ее не заметят. Шерон еще плотнее прижалась к скале.
   А затем с ней произошло нечто нереальное, будто все это уже когда-то было. Какая-то теплая тяжесть прижала ее к скале, и Шерон почувствовала, как сильная рука крепко зажала ей рот.
   — Тихо. — Горячий шепот графа Крэйла обжег ей ухо. — Надо спешить. Не спорьте, или нас заметят.
   Итак, ее поймали. И вместе с ней их всех. Однако когда край тяжелого темного плаща лег ей на плечи и граф увлек ее за собой, она безропотно подчинилась и даже не попыталась предупредить мужчин о нависшей над ними опасности.
   Какое-то время Алекс думал, что на этот раз она не пришла. Это успокаивало его, он мог считать, что хотя бы она в безопасности, тем более что настроение собравшихся мужчин было далеко не миролюбивым.
   Мужчины были настроены воинственно. Они вряд ли обошлись бы ласково с человеком, который решился подсматривать за их собранием, даже если таким шпионом оказалась бы женщина из Кембрана. А ведь это была не простая женщина, а дочь Фаулера.
   Вот чертовка! — ахнул про себя Алекс, неожиданно заметив Шерон. Черт бы ее побрал! Ему потребовалось несколько минут, чтобы добраться до противоположной стороны лощины, где она притаилась. Хорошо еще, что луна скрылась за облаками. Но наконец он подкрался к ней вплотную — женщина, казалось, и не думала уходить, хотя собрание явно шло к концу. Он подобрался к ней сзади, одной рукой обхватил ее за плечи, а другой зажал рот, предупреждая испуганный вскрик.
   Теперь уже не оставалось времени, чтобы спуститься по склону холма и в целости и сохранности доставить ее домой. Алекс чувствовал, что мужчины вот-вот начнут расходиться.
   — Тихо, — опять прошептал он. — Молчите — или нас заметят.
   Он прикрыл ее краем своего плаща и, тесно прижав к себе, увлек вверх, в горы, в сторону, противоположную той, где находился поселок. Они не остановились, пока не перевалили за вершину холма и не оказались за скалой, надежно скрывшей их от посторонних глаз. Шерон лопатками ощутила холод камня.
   — Вы сошли с ума, — проговорил Алекс, — вас могли заметить.
   Он нашел ее губы и прижался к ним в крепком поцелуе.
   Когда он наконец оторвался от нее, она плакала.
   — Я ненавижу вас! Ненавижу! — Она заколотила кулаками по его плечам. — Зачем вы здесь? Зачем не оставите их в покое? Если вы знали об этом собрании, почему не предотвратили его? Неужели вам обязательно надо хитрить? Вам не терпится накинуть петли на их шеи и самому выбить скамейки у них из-под ног?
   — Тихо! — Он вновь прильнул к ее губам и не отрывался до тех пор, пока не почувствовал, что она успокоилась.
   — Ненавижу вас, — повторила она, но в ее голосе уже не было прежней уверенности. — Я расскажу о вас Оуэну — если, конечно, вы не собираетесь убить меня прямо здесь, не сходя с места.
   — Шерон. — Алекс опять поцеловал ее. — За что вы ненавидите меня? Ведь я не сделал им ничего плохого и не собираюсь наказывать их. Я отвечаю за них. Меня волнуют их беды и проблемы. Пожалуйста, верьте мне, мне так нужна ваша вера — говорил он, целуя ее шею, губами ощущая биение пульса у ее ключицы.
   — Пустите меня, — сказала Шерон, — мне нужно идти.
   — Шерон. — Он поднял голову и заглянул ей прямо в глаза. Даже в ночной темноте он видел там горечь. — Вы не верите мне, но поверьте тогда своему сердцу. Ведь в нем нет ненависти ко мне.
   Она молчала, покусывая губу.
   — Нет, — наконец ответила она. — Я видела ваше истинное лицо. Я видела страдания, которые вы причинили людям.
   Из-за скалы до них донесся отдаленный гул и гомон, бесспорно свидетельствовавший о том, что собрание завершилось и мужчины расходятся по домам. Алекс прижался спиной к скале рядом с Шерон. Он вновь накинул ей на плечи край своего плаща и тесно прижал ее к себе. Их укрытие было достаточно далеко от тропинки, по которой должны были возвращаться в долину жители Кембрана, но насчет мужчин из других долин он не был так спокоен. Кто знает, какой дорогой они направятся домой?
   — Ваши дедушка и дядя тоже были здесь? — спросил Алекс. — Они не хватятся вас, когда вернутся домой?
   — Нет, если только специально не заглянут за занавеску, — ответила она. — Но вряд ли они сделают это. Обычно они стараются пройти тихо и незаметно.
   — Пойдемте отсюда. — Он обнял ее за талию и увлек за собой выше в гору. — Там нам будет безопаснее.
   Она не сопротивлялась. Он сам не понимал, почему решил оставить укрытие, где они были в полной безопасности. Но он знал, что им придется оставаться в горах до тех пор, пока не уйдет последний из мужчин. Было бы опасно выходить на тропу, пока они не ушли все до одного. Так говорил себе Алекс.
   — Сюда, — наконец произнес он, когда они оказались высоко в горах. Остановившись, он усадил Шерон на зеленую лужайку. — Отсюда видна лощина, и, когда мужчины разойдутся, я провожу вас домой. — Он вновь накинул край плаща ей на плечи и прижал ее к себе.
   — Что вы собираетесь делать? — спросила она.
   — Сейчас? Пока не знаю. — Он сказал чистую правду.
   — Я о демонстрации, — поправилась Шерон. — О забастовке. О тех мужчинах, которых вы, без сомнения, разглядели, несмотря на ночную тьму. Что вы собираетесь со всем этим делать?
   — Я собираюсь делать то, что должен был сделать с самого начала, — ответил Алекс, — то, к чему был подготовлен всей моей жизнью и что велит мне моя совесть и ответственность, возложенная на мои плечи.
   — Но что именно? — настаивала Шерон.
   — Точно то, что я сказал. — Алекс посмотрел вниз. Свет луны, выскользнувшей из-за облаков, на краткий миг осветил долину. — Я поступлю так, как считаю нужным. В этом и будет выражаться моя забота.
   Прислушиваясь к ее дыханию, он почувствовал, как голова девушки доверчиво легла ему на плечо.
   — Ну почему, когда я слушаю вас, мне хочется вам верить? — сказала она. — В чем тут причина?
   — Может быть, в том, Шерон, — ответил Алекс, — что ваше сердце умеет отличать правду от лжи и знает, что на меня можно положиться.
   Если говорить начистоту, то сам он вовсе не был уверен в том, что в этот момент на него можно положиться. Еле сдерживаясь, он потерся подбородком о ее макушку.
   — Нет, наверное, потому, — откликнулась она, — что я глупая и доверчивая.
   — Шерон. — Закрывая глаза, он осознавал, что, конечно, ему нельзя доверять. — Мы с вами… так высоко в горах… И мы совсем одни…
   Он выждал какое-то мгновение, словно желая дать ей шанс остановить его, спасти их обоих.
   — Да, — тихо сказала она.
   Он провел пальцами по ее шее и осторожно приподнял подбородок. Еще несколько мгновений он медлил, поглаживая ее нежную кожу, а потом накрыл ртом ее губы. Они испуганно задрожали, но она не отклонила поцелуй, а обняла Алекса, обвив руками его шею. Ее рот доверчиво приоткрылся ему навстречу.
   — Шерон… — Мелкими, легкими поцелуями он покрывал ее щеки, лоб, виски, все еще пытаясь сохранить остатки благоразумия.
   — Александр… — прошептала она в ответ.
   Его имя, произнесенное ею, лишило его рассудка. Как давно он не слышал его из уст женщины и как дивно оно звучало в ее устах, обласканное певучим валлийским акцентом!
   Через несколько мгновений Шерон лежала на спине, он на ней, его широко раскрытые губы искали ее рот, и она отвечала на его поцелуи горячо и нетерпеливо. Его язык проник в ее уста и закружил там в ласковых движениях, переплетаясь с ее языком.
   Она тянула его к себе нежно и требовательно, ее рука сжимала его плечо, ее пальцы запутывались в его густых волосах. Ее тело выгнулось ему навстречу, и мягкие, упругие груди прижались к крепкой груди.
   Остатки самообладания покинули Алекса. Она хочет, чтобы это произошло. Она хочет его. Господи, он любит ее! Он может поклясться Богом, что любит ее!
   Его желание было так велико и нестерпимо, что не оставляло места сомнениям; уже ничто не могло помешать ему овладеть ею прямо здесь, на земле.
   Прильнув в поцелуе к ее губам, он ласкал ее тело, каждый его изгиб, замирая от восторга и возбуждения. Его ладони кружили по ее груди, подушечками пальцев он коснулся ее сосков и даже сквозь ткань платья почувствовал, что они затвердели от желания. Он и сам ощущал, как тяжело пульсирует его плоть.
   — Шерон… — Просунув руку ей под спину, он повернул ее на бок, чтобы расстегнуть платье, и когда его пальцы ощутили тепло кожи, таившейся под платьем, он снова дал ей возможность лечь на спину. — Любовь моя…
   Она помогла ему обнажить ей груди, а потом дрожащими пальцами расстегивала его жилет и рубашку. И наконец спустя несколько мгновений, показавшихся им вечностью, он смог прижать ее к себе и ощутить в исступлении все великолепие ее грудей, прильнувших к его телу.
   — Ах! — выдохнула Шерон. Она чувствовала себя на верху блаженства.
   — Боже, как ты прекрасна, — шептал Алекс, покрывая поцелуями ее лицо, подбородок, шею, постепенно подбираясь к ее налившимся в нетерпении грудям. Наконец ее грудь ощутила жар его дыхания, его язык осторожно коснулся затвердевшего соска.