Глава 8

   Дождь лил два дня кряду, но к утру воскресенья тучи наконец стали редеть, обещая солнечный день.
   Шерон под руку с бабушкой с утра отправилась в церковь. Их соседка миссис Бивэн шла с ними, а дедушка и мистер Бивэн чуть приотстали. Эмрис, как всегда, остался дома.
   Шерон всегда любила воскресенье. Шахта в этот день закрыта, с утра — служба и хор и проповедь отца Ллевелина, а после полудня занятия в воскресной школе. А потом вся семья и Оуэн соберутся за большим столом и будут пить чай. И отдых — благословенный отдых.
   Правда, это воскресенье несколько отличалось от других. Оуэн сказал, что не придет к чаю. Сегодня у него дома собираются мужчины. Шерон поежилась при этой мысли. Предупреждения графа Крэйла еще звучали у нее в ушах.
   И еще одно отличие было в настроении сегодняшнего дня. Ее отсутствие на работе не осталось незамеченным, слух о том, что она уходит с шахты, уже разнесся по Кембрану, и люди приставали к ней с расспросами. Она, разумеется, рассказала о своем решении домашним и семье Гуина. Ее дед опять заявил, что лучше бы она сидела дома и занималась хозяйством. Бабушка ахнула и расплакалась, повторяя, что нельзя верить англичанам, что все они как один развратники. Она никак не могла забыть о судьбе своей несчастной Марджет. Эмрис рычал и грозился сделать из графа отбивную, если тот позволит себе положить глаз на Шерон. Родители Гуина были немногословны. Мэри порадовалась за нее, а Йестин был просто в восторге. «Это то, что тебе нужно, Шерон, — сказал он с искренней убежденностью. — Ты ведь прирожденная учительница. Я ужасно рад за тебя. Жаль только, что у графа всего одна дочь». Хью, однако, отругал Шерон, назвав ее дурой. Он сказал, что, будь Гуин жив, он ни за что не допустил бы этого.
   Сегодня люди украдкой посматривали в ее сторону. В их взглядах было любопытство и что-то еще. И Шерон вновь чувствовала себя одинокой и чужой среди своих земляков. Она ненавидела это чувство. Но как ни трудно ей было, она не могла не признаться себе, что готова стерпеть его — такими приятными были эти три дня, когда ей не нужно было спускаться в шахту.
   — Значит, Шерон, — обратилась к ней миссис Бивэн, — тебе улыбнулась удача?
   — Вы имеете в виду мою новую работу? — уточнила Шерон. — Да, я очень рада ей.
   — Я не сомневаюсь, ты справишься, — сказала миссис Бивэн. — Все дети воскресной школы хотят учиться в твоем классе, и наш Гуин, и Вилли. Хорошо, что твой папа помог тебе получить образование.
   Как странно слышать, что кто-то называет сэра Джона Фаулера ее папой, подумала про себя Шерон. Бабушка поджала губы.
   — Миссис Бивэн, даже не говорите при мне об этом человеке, — сказала она. — Мой Хьюэлл — вот кто стал настоящим отцом для Шерон. А что до учености, то она может оказаться на руку дьяволу. Мне остается только молиться Богу за мою девочку.
   — Ох, бабушка, — вздохнула Шерон, и досадуя, и забавляясь ее словами.
   Жители Кембрана не привыкли опаздывать на воскресную службу. Хотя до ее начала оставалось пятнадцать минут, почти все скамьи были заняты. Бывало так, что к началу службы вовсе не оставалось свободных мест. Иногда опоздавшие — те, кто приходил всего за пять минут до начала, — вынуждены были отправляться на хоры, к органисту, или пристраивались на стульях, выставленных в проходе. Люди приходили сюда, чтобы пением вознести хвалу Господу, чтобы послушать горячую проповедь своего пастыря — и, конечно, ради общения.
   Шерон всегда сидела в двух рядах от задней стены церкви вместе с дедом и бабушкой, Оуэн — на скамье за ней, Джонсы — через проход от нее. Но этим утром, едва она ступила в проход между рядами следом за бабушкой, как кто-то, сидевший в последнем ряду, поймал ее за рукав.
   — Миссис Джонс, — услышала Шерон громкий детский шепот. Она обернулась и с удивлением увидела озорные глаза Верити Хит. — Папа сказал, что вы будете учить меня. И мы с ним решили пойти в церковь.
   Шерон посмотрела поверх детской головки и, как и ожидала, увидела графа. Он сидел рядом с дочерью, светловолосый, красивый и элегантный — и крайне неуместный здесь, среди этих людей, столь же неуместный, как кошка в собачьей конуре. Похоже было, что он и сам чувствовал себя неловко. Он поклонился ей.
   — Садитесь с нами, — горячо прошептала Верити. Она продолжала цепко держаться за рукав Шерон.
   Момент был из тех, когда просто нет времени, чтобы принять разумное решение. Лучше было бы, как потом говорила себе Шерон, вежливо улыбнуться ребенку и сказать, что обычно она сидит вместе с дедом и бабушкой, и утешить малышку тем, что они встретятся с ней завтра. И она двинулась бы дальше по проходу, и никто из присутствующих не заметил бы этой заминки на входе. Но у нее не было времени, чтобы подумать. Она чувствовала, что их встреча не прошла незамеченной. Она спиной ощущала на себе любопытные взгляды — и знала, что чувство не обманывает ее. Она улыбнулась и опустилась на скамью рядом с Верити Хит.
   Верити тут же обвила своими ручонками ее локоть и обрадованно заулыбалась.
   — Я так рада, что вы будете моей гувернанткой, — шептала она. — Я не могу дождаться, когда наступит завтра. Вот еще осталось ночь поспать — и будет завтра.
   — Тише, Верити, — прошептал граф, наклонившись к дочери. — Ты же знаешь, что в церкви нужно вести себя очень тихо.
   — Но это ведь совсем не такая церковь, папа, — прошептала она в ответ. — В нашей церкви в прошлое воскресенье было всего семь человек, миссис Джонс, вместе со мной и папой. Было так скучно. — Она сморщила нос.
   — Тс-с…
   Верити как будто испугалась и смолкла, но тут же вновь повернулась к Шерон и, заговорщически улыбаясь, пожала плечами.
   Шерон понимала, что для девочки это посещение валлийской церкви могло стать радостным событием на целую неделю. И она вспомнила себя в детстве, те воскресные дни, когда она, прильнув к окошку, смотрела, как жители Пенибонта идут на службу. Иногда мать брала ее с собой в англиканскую церковь. Шерон как сейчас помнила скуку тех дней и свою зависть к детям, которые радостно бежали на занятия в воскресную школу. Бессознательно она сжала ручонку Верити в своей ладони.
   Оглядевшись по сторонам, Шерон убедилась в том, что Оуэн сидит на своем обычном месте. Интересно, что он подумает, когда обнаружит, что она сидит с графом и его дочерью? И что подумают об этом люди? Под сводами церкви установилась непривычная тишина, неловкая тишина. Казалось, все ощущали присутствие графа Крэйла. Обычно до начала службы церковь была наполнена тихим гулом голосов: люди обсуждали события недели и сплетничали, пока на кафедре не появлялся отец Ллевелин.
   «Господи, зачем я не прошла на свое место? Зачем села с ними?» Смущение и беспокойство одолевали Шерон.
   Только пение развеяло охватившую ее скованность. Все прихожане под руководством отца Ллевелина воодушевленно повели первый псалом, гармонично и с энтузиазмом. Шерон прекрасно слышала это, потому что со своего места она пела одна; мужчина, сидевший по другую сторону Верити, был тих и задумчив. Он держал в руках открытый псалтырь, но не пел. Конечно, он не может петь, неожиданно поняла Шерон. Ведь они поют на валлийском языке. И служба будет на валлийском. Верити наверняка заскучает — заскучает еще сильнее, чем на прошлой неделе. Пока пелись псалмы, девочка сидела, во все глаза глядя на Шерон, все так же крепко держась за ее руку.
   Священник, пока звучало пение, успел разглядеть новых посетителей церкви. Когда хор смолк, он поприветствовал свою паству на ломаном английском языке, и вот тут-то взгляды всех присутствующих оказались обращены на них. Всех, и Оуэна в том числе. Шерон встретилась с ним глазами прежде, чем он успел отвернуться.
   Он ничего не рассказал ей о разговоре в Гленридском замке. «Черт бы побрал этого проклятого графа Крэйла!» — только и ответил он на ее расспросы. Хорошо, что деда не было поблизости, он бы обязательно отчитал его. «Это хитрая лиса, Шерон. И опасная. Он еще хуже, чем Барнс. Держись от него подальше. Держись ребенка».
   Он отказался объяснить, что дало ему повод так оценивать своего работодателя.
   Шерон прислушалась к тому, что рассказывал отец Ллевелин об Иове. Бог испытывал Иова, говорил священник в своей проповеди. Он испытывал его терпение, и Иов прошел через все испытания, узнал, что нет предела страданиям в этой жизни. Но он не впал в уныние и не был озлоблен испытаниями, выпавшими на его долю, они дали ему силу и облагородили его. Всем им есть чему поучиться у Иова.
   Шерон спрашивала себя, понимает ли граф Крэйл, на что направлена проповедь. Она видела, как Оуэн откинулся назад на своем месте, как склонил голову Йестин.
   Проповедь была завершена, служба подходила к концу. Шерон готовилась распрощаться с графом и девочкой. Она решила, что лишь улыбнется Верити, откланяется и поспешит к выходу, чтобы там уже дождаться бабушку и Оуэна, который проводит ее до дому. В любом случае она не хотела выйти из церкви вместе с графом и его дочерью. Она должна оставить впечатление, что случайно оказалась рядом с ними.
   Но сделать это оказалось не так-то просто. Верити, сообразив, что ей больше не нужно быть тихой и примерной девочкой, повисла на ее руке и принялась делиться впечатлениями.
   — Мне так понравилось здесь. Тут интереснее, чем у нас в церкви, — затараторила она. — Правда, я не поняла ничего. Мне понравились ваши молитвы. А у вас, миссис Джонс, очень красивый голос. И у остальных тоже. Папа как-то раз запел при мне на прошлой неделе. Это было так странно. Вы расскажете мне, кто эти люди? И вы научите меня валлийскому языку, правда? Тогда в следующее воскресенье я уже что-нибудь пойму.
   — Верити. — Рука графа опустилась на плечо дочери, и Шерон заметила, как ухожены его ногти. Ее взгляд скользнул выше, по его руке и плечу, до лица, и они наконец посмотрели в глаза друг другу, — Миссис Джонс пора идти домой. У тебя будет достаточно времени на следующей неделе, чтобы наговориться с ней, если, конечно, ей не наскучит твоя болтовня.
   — Нет, что вы, — возразила Шерон. — Мне очень интересно слушать ее. Детям иногда нужно выговориться.
   Особенно когда они так одиноки, чуть не вырвалось у нее, но она прикусила язык, сообразив, что это прозвучало бы дерзко.
   Она повернулась, чтобы уйти, но увидела в проходе отца Ллевелина. Он приветливо протянул к ним руки.
   — Слава Господу, что вы пришли к нам сегодня присоединить свой голос к нашим скромным молитвам, милорд, — произнес он.
   Граф протиснулся мимо дочери и Шерон, чтобы пожать протянутую руку.
   — Мы услышали пение, когда проходили мимо церкви в прошлое воскресенье, — сказал он, — и решили сегодня прийти послушать его еще раз. Вы можете гордиться вашим хором, сэр.
   Отец Ллевелин, польщенный, расправил плечи.
   — У нас лучший мужской хор на весь Уэльс, милорд, — заявил он, — и мы в очередной раз докажем это на айстедводе через две недели. Он лучший на всю Британию или даже на весь мир, могу сказать это с полной уверенностью. Нет певунов лучше валлийцев. Мы не боимся открыть рот и восхвалить Господа голосами, которые он даровал нам. Не так ли, Шерон Джонс?
   Шерон пробормотала что-то в знак согласия, граф вежливо улыбнулся. Она видела, что большинство прихожан уже вышли из церкви. Ей не хотелось бы выйти позже всех и привлечь к себе всеобщее внимание.
   — У вас чудесная малышка, — сказал священник, положив ладонь на головку девочке. — Скажи-ка, ты придешь сегодня в нашу воскресную школу? Придешь? Мы определили бы тебя в класс миссис Джонс.
   Лицо девочки озарилось радостным светом, но через мгновение она испуганно посмотрела на отца.
   — Можно мне, папа? Можно мне пойти в воскресную школу? Пожалуйста! Ну папа, ну пожалуйста, пожалуйста!
   — Там будут говорить только на валлийском языке, — предупредила ее Шерон. Она видела в глазах ребенка страстное желание получить еще одно развлечение. — И я могу взять тебя только в том случае, если твой папа не против. Но тогда сначала нам придется сходить ко мне домой и пообедать.
   Она смотрела на Верити и как будто видела себя в детстве. Она отлично понимала желание девочки и сочувствовала ему. Но она не должна говорить об этом. Она вообще не должна вмешиваться. Эта девочка, в конце концов, леди Верити Хит, дочь и наследница графа.
   — Ну что ж, я полагаю, вы придете к согласию. — Отец Ллевелин потрепал малышку по голове, еще раз пожал руку графу и отошел, чтобы побеседовать с другими прихожанами.
   Граф посмотрел вниз на дочь, затем поднял глаза на Шерон.
   — Мне кажется, она имеет право поскучать часок-другой, — сказал он и заговорщически подмигнул Шерон, чем полностью обескуражил ее. Это выглядело так по-мальчишески, и он стал настолько привлекательным в это мгновение, что Шерон покраснела. — А ваша бабушка, не будет ли она против?
   — Ни в коем случае, — ответила Шерон, лихорадочно соображая, как же на самом деле отреагирует на все это бабушка.
   — Ох, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! — подпрыгивала вокруг них Верити.
   — Ладно, — сказал наконец граф. — Но ты должна вести себя как следует и соблюдать приличия. И делать только то, что тебе велят. Если ты не будешь слушаться миссис Джонс, я спрошу с тебя со всей строгостью. Понятно?
   Верити улыбнулась счастливой улыбкой.
   — Да, папочка.
   Он склонился и поцеловал ее в подставленные губы.
   — Спасибо, — сказал он Шерон, — надеюсь, она не доставит вам хлопот. Я встречу вас после занятий.
   Шерон кивнула ему. Было что-то до странного трогательное, почти родственное в этой ситуации, подумалось ей вдруг, — они вдвоем в опустевшей церкви, с ребенком между ними. Она могла бы поклясться, что он чувствует то же. В ее памяти неожиданно всплыл образ графа Крэйла, стоящего на коленях и склоненного над Йестином. Она вспомнила, как он гладил его по голове, успокаивая его, как накинул плащ, чтобы согреть избитого мальчишку, и предложил Хью помочь проводить брата до дому. И то, как он похвалил Йестина, назвав его смелым парнем. Хитрая лиса, сказал о графе Оуэн. Наверное, нельзя так легко поддаваться его обаянию. В конце концов, это самый могущественный человек в Кембране, он может сделать с ними все, что пожелает.
   Площадь перед церковью еще не опустела. Прихожане не торопились расходиться по домам, позволяя себе посудачить и посплетничать. А сегодня у них как никогда был повод почесать языки, тем более что Шерон Джонс появилась в дверях церкви спустя целых десять минут после того, как оттуда вышел последний человек, да еще держа за руку дочь графа Крэйла, в то время как другую руку девочки держал сам граф.
   Шерон изо всех сил старалась побороть смущение. В конце концов, теперь она гувернантка леди Верити, и рано или поздно все узнают об этом. Но она с сожалением вспомнила все, что ей пришлось пережить за последние восемь лет, когда она пыталась приспособиться к жизни среди этих людей, которые оттолкнули ее мать, пыталась стать одной из них, сродниться с ними, чтобы перестать чувствовать себя одинокой. Хотя она отклонила предложение графа перебраться в замок и решила остаться жить в дедовском доме, люди вряд ли будут считать ее своей. Она опять отторгнута, опять обречена на одиночество, которым были наполнены ее детство и девичество. Но сожалеть и сетовать было поздно.
   Шерон, держа Верити за руку, подошла к бабушке, стоявшей в окружении соседок, и предупредила ее, что придет обедать вместе с девочкой. А затем они направились к мужчинам, сгрудившимся вокруг Оуэна, который о чем-то толковал с ними. Едва завидев Шерон, он прервал свою речь и хмуро посмотрел на нее. Ее сердце тревожно сжалось. Может, и он теперь будет осуждать ее? Но ведь он сам уговаривал ее согласиться на эту работу и был как будто рад, когда она наконец решилась. Впрочем, тогда он еще не называл отца Верити хитрой лисой.
   Что с ней будет, если она потеряет Оуэна?
   — Верити будет у нас обедать, — сказала она ему, — а потом мы пойдем с ней в школу.
   Оуэн отвернулся от товарищей и посмотрел ей прямо в лицо.
   — Я думал, ты сегодня вообще забыла про меня, — сказал он по-валлийски. Затем посмотрел вниз, на Верити, и заговорил по-английски: — Значит, вы собираетесь пойти сегодня в школу? Наверное, и на следующей неделе тоже? Ну что ж, пойдемте. Держите мою руку.
   Верити доверчиво протянула ему свободную руку, и они втроем двинулись по улице. Всю дорогу девочка оживленно болтала, делясь новыми впечатлениями с Оуэном. Шерон молчала, погруженная в свои мысли.
   Он обиделся, думала она, обиделся, что она села в церкви рядом с Верити и графом, а не на свое обычное место перед ним. Он как-то сказал ей, что ему нравится смотреть на ее затылок, пока отец Ллевелин проповедует, и она тогда смутилась и рассмеялась, представив себе эту картину.
   И снова страх вкрался в ее сердце. Страх потерять Оуэна, опять оказаться между двух миров, как в первые семнадцать лет ее жизни.
   Сейчас, отрешенно прислушиваясь к его разговору с Верити, она почти жалела, что в тот раз, когда была с ним в горах, не согласилась, не допустила его до себя. Ей хотелось принадлежать ему, принадлежать телом и душой. Она хотела его. Он был нужен ей. Он, только он был для нее и каменной стеной, и тихой гаванью.
   Алекс понятия не имел, как долго могут продолжаться занятия в воскресной школе. Он знал, что детей там учат только грамоте и счету, и потому предположил, что уроки должны продолжаться не меньше двух часов. Он постарался не прийти встречать Верити слишком рано, но все-таки ему пришлось более получаса топтаться по тротуару, пока наконец распахнулись двери и дети с веселыми криками высыпали на улицу.
   Его озадачила мысль, что у детей была только эта скромная возможность получить образование. Детям необходима школа, доступная и открытая для них каждый день, такая, какие были в его поместьях. У ребенка должен быть выбор: стать служащим, или адвокатом, или священником, как сказала ему Шерон.
   Однако он не успел как следует обдумать эту мысль. Из церкви вышла Шерон Джонс. И Верити рядом с ней. Увидев его, Верити радостно вскрикнула и подлетела к нему, захлебываясь от восторга, спеша поделиться впечатлениями.
   — …у них такая широкая деревянная скамья, я на ней сидела, а тарелки у них стоят на полках, и кровать миссис Джонс стоит там же, за занавеской, а дядя Эмрис, дядя миссис Джонс, заставлял меня говорить «здравствуйте» и «спасибо» по-валлийски и смеялся, и миссис Рис, это бабушка миссис Джонс, говорила ему, чтобы он не смеялся надо мной, и еще она прижимала хлеб к животу, когда резала, и…
   Алекс наклонился и сгреб ее в охапку, испытывая почти до боли приступ любви к ней. Она такая кроха. Все ее приводит в восторг. И такая одинокая. Почему он не женился на Лоррейн или на ком-нибудь еще? У него было бы много детей. Нельзя ребенку без братьев и сестер.
   — Надеюсь, ты была умницей, — прошептал Алекс, целуя дочь. — Ты не забывала говорить «спасибо» миссис Рис по-английски или по-валлийски, правда?
   Шерон все это время стояла в нескольких шагах поодаль.
   — Мне пора домой, — наконец сказала она. — Я приду к вам завтра в девять утра.
   Его ответ был импульсивным, ему не хотелось, чтобы она сейчас развернулась и ушла до завтрашнего утра. Завтра он может даже и не увидеть ее толком. Не может же он завтра целый день провести в детской. И в конце концов, солнце светит сейчас так приветливо, словно приглашая их на прогулку.
   — Давайте немного прогуляемся, — предложил Алекс, опуская дочь на землю. — Мы могли бы спуститься в долину, полюбоваться рекой.
   — Река в этом месте грязная, — ответила Шерон. — Лучше пройти вверх по течению, мимо поселка и шахты.
   — Хорошо, пройдем вверх по течению, — сказал он. — Так вы согласны?
   Он видел, что она колеблется, и с настойчивой требовательностью заглянул ей в глаза, заставляя ее согласиться. Она кивнула, и они двинулись. Между ними была Верити, и только несколько футов отделяло их друг от друга.
   Шерон знала, что говорила. Река в этом месте была грязной и распространяла зловоние.
   — Неужели в поселке нет канализации? — спросил Алекс и тут же понял, как странно должен был прозвучать его вопрос. Ведь это была его собственность. Он должен был знать об этом.
   Она горько усмехнулась:
   — Нет, конечно.
   — Это, должно быть, вредно влияет на здоровье людей, — сказал Алекс, хмурясь.
   — Говорят, на канализацию нет средств, — ответила она. — Я слышала, что нигде в стране не умирает столько детей, как в долинах Южного Уэльса.
   Он ужаснулся ее словам и беспокойно посмотрел на речную воду. Вблизи река выглядела почти сточной канавой. А с холмов все казалось таким живописным…
   Верити опять оживленно затараторила, рассказывая о занятиях в воскресной школе, и Алекс с удовольствием отвлекся от неприятных размышлений. Сейчас ему не хотелось думать об этом, он обязательно вернется к этому позже, в более подходящее время, и потребует ответа от Барнса. Однако увиденное не давало ему покоя.
   — Все-таки нужно что-то делать с отходами производства, — сказал он позже. — Взять хотя бы эти терриконы — разве они украшают пейзаж? — Он с отвращением указал на черные конусы пустой породы рядом с входом в шахту.
   — Заводы и шахты не очень красивы, — сказала Шерон. — Но они есть и от них никуда не деться. Разумеется, надо стараться, чтобы они не наносили вреда природе. Мне больно видеть, как моя долина покрывается слоем черной пыли и отвратительной грязи. Раньше здесь было так красиво. Из красоты здешних мест родилась наша музыка, наши песни, полные мечты и любви. Но люди надругались над природой, они…
   — Изнасиловали ее? — закончил за нее Алекс.
   Она покраснела. Румянец, заливший ее щеки, сделал ее еще привлекательнее.
   — Да, это самое подходящее слово, — сказала она. — Неужели мы можем лишь разрушать красоту? Почему не можем сберечь ее?
   Верити убежала вперед. Поселок, шахта с пирамидами терриконов и завод остались позади, и перед ними двоими будто предстал другой мир. Воды реки были прозрачны и чисты, под ногами ярко зеленела трава. Алекс глубоко вдохнул свежий воздух, словно желая очиститься от дыма, изрыгаемого трубами завода.
   — Заводы, шахты — все это еще в новинку для нас, — сказал он. — Развитие промышленности не остановишь. Эта жизнь очень отличается от той, которой жили наши предки сотни и тысячи лет до нас.
   — Еще сто лет назад вся долина была такой же цветущей, — сказала Шерон, обводя рукой реку и холмы вокруг них. — Иногда мне кажется, что я родилась не в свое время. Но разве может человек выбирать, когда ему родиться?
   Верити загребала ладонью гальки и с размаху бросала их в реку. Она была так поглощена своим занятием, так счастлива, что, казалось, совсем забыла об их присутствии,
   — Для меня, — сказал Алекс, — все, с чем я столкнулся здесь, все, что увидел здесь, стало настоящим потрясением. Большую часть жизни я провел в Лондоне и в своих загородных поместьях, где жизнь течет так, как она текла из века в век, из поколения в поколение. Я жил с ощущением, что все знаю, все понимаю, я чувствовал, что в состоянии исполнить хорошо и правильно то, чего от меня ожидают. Я не представлял себе, что такое производство. Это было для меня пустым словом, пока я не приехал сюда. И вот теперь я чувствую себя так, словно попал на другую планету или перенесся в другую вселенную. Осторожнее, не споткнитесь об эту корягу.
   Он перешагнул через торчащий из земли корень и протянул руку Шерон. Он сделал это автоматически, и она, не задумываясь, оперлась на его руку. Только когда он почувствовал ее прикосновение, он понял, что сделал. Поспешность, с которой она отвела взгляд, и напряжение, которое появилось в ее руке, подсказали ему, что и она подумала о том же. Как просто, подумал Алекс, ступить на скользкий путь милой дружбы с этой женщиной. Он не должен был протягивать ей руку. Это было совсем неуместно. В конце концов, она его работница. В нем еще живо воспоминание о том, как она выглядела, когда чуть не сбила его с ног в шахте.
   Они двинулись дальше, рука в руке, и ни у одного из них не хватало решимости нарушить случайно возникшую близость.
   — Во мне словно все перевернулось, — продолжал Алекс. — Я понял, что прежде ничего не знал о жизни. Сейчас мне приходится учиться. И многих вещей я пока не понимаю и даже не могу догадываться, сколько нового мне еще предстоит открыть для себя. Я полагался во всем на своего управляющего, мистера Барнса, и до сих пор полагаюсь на него, уважая его знания и опыт. В конце концов, благодаря его стараниям завод и шахта приносят прибыль.
   Неужели он оправдывается перед этой женщиной, вдруг подумал Алекс. Уж не старается ли он убедить ее в том, что если что-то и неладно в Кембране — а тут явно не все в порядке, — то в этом нет его вины? Но ведь это именно его вина. Уже два года как он получил в наследство эти земли, но пока не сделал ничего, чтобы взять на себя ответственность за свое хозяйство.
   — Да уж, — тихо проговорила Шерон. — Я не сомневаюсь, что они прибыльны. Иначе как содержать такой дом, в котором аж семьдесят две комнаты.
   Алекс вздрогнул, как от удара. Это непозволительное высказывание. Он не мог допустить, чтобы с ним говорили в таком тоне. Вот результат того, что он держался с ней на равных. Никогда прежде он не позволял себе изливать душу слугам. Может, следует наказать ее за такую дерзость?