Михаил Белозеров
Самурай из Киото
Меня зовут Натабура из рода Юкимура дома Тайра. Это конец моей истории и начало вашей.
Глава 1
СТРАНА ЧУ
Ленивая зеленая волна, напоследок зашипев, словно змея, приподнялась и выплеснулась на берег. Прежде чем впасть в забытье, Натабура успел заметить густую траву, бамбуковые крыши на взгорке и голубые горы за ними.
По-прежнему качало – вверх-вниз, вверх-вниз, но к привычной уже морской болезни добавились странные звуки, раздающиеся то ли в голове, то ли в реальности: словно звенели сотни мечей и одновременно дико кричали люди. Стены крепости Ити-но-тани рухнули, подняв столбы искр, придавив и разбросав воинов Тайра, а ринувшийся среди прочих в пролом оскалившийся Окабэ Иномата ударил Натабуру – оглушенного и беспомощного – тяжелой нагинатой в грудь, с небывалой легкостью пробив двойной панцирь, кольчугу и специальную шелковую ситаги. В торжестве замахнулся, чтобы отсечь голову, но сразу куда-то провалился. А Натабуре от кровавого пота стало так жарко и так захотелось пить, будто он, тоскуя, искал смерти и наконец нашел ее. Но, к удивлению своему, продолжал дышать, хотя испытывал тиснение в груди, и даже пошевелился, переходя в иное состояние бодрствования. А потом с облегчением понял, что это всего лишь один из снов-кошмаров о Ити-но-тани, которые преследовали его все эти дни в океане. Попробовал было открыть глаза, но дальше мыслей об этом дело не пошло. Тогда он справедливо решил, что ранен и что за ним сейчас придут, и стал терпеливо ждать.
Прошло полдня. Горы окрасились закатом. Ветер переменился и задул с моря, из которого вылез каппа и, с опаской поглядывая на деревню, подкрался к человеку. Он давно уже его причуял и ждал только темноты. Внимание каппы привлекли лук, колчан со стрелами и железные браслеты. Каппа хрюкнул от удовольствия и принялся разоблачать утопленника. Особенно ему понравился пурпурный шелковый пояс оби с золотыми драконами. То-то можно покрасоваться в морских пучинах!
Человек вдруг застонал и пошевелился. Песчинки осыпались с его лица, и кожа порозовела. Каппа подумал, что человека можно и придушить, все равно не жилец. Но знак кётэ на его груди заставил каппу остановиться. Не то чтобы он боялся – ха! кто узнает в этой пустыне?! Да и хозяин на побережье один! Просто он окончательно не успел обнаглеть, хотя знал скорый гнев господина Духа воды – Удзи-но-Оса. Так серьезно каппа закон еще не преступал, а преступать закон всегда страшно. Была не была! – решил он и потянулся к знаку.
В этот момент кособокая арба, которая двигалась вдоль песчаного берега, взобралась на дюну. Огромные колеса мерно скрипели. Волы равнодушно двигались, пережевывая жвачку. У одного из них в ноздре висело медное кольцо, второй имел бельмо на глазу и тянул влево. Старик в соломенной шляпе курил маленькую трубку и напевал что-то бесконечно тягучее. За спиной у него лежали сети и дневной улов.
Арба преодолела дюну и покатила вниз, увязая в песке. Каппа заметил ее слишком поздно. С досады дернул раз, другой – не справился, оборвал лишь веревочную перевязь колчана и бросился под берег. Да и куда еще можно было бежать с награбленным?
– Стой! Стой! Стой, говорю! – крикнул старик и осекся.
Каппа был тут как тут. Его жабья морда расплывалась до ушей. Не суйся не в свои дела, читалось на ней. А то как… Впрочем, каппе мешало награбленное, да и людей он старался лишний раз не тревожить, хотя знал свою безнаказанность.
Убедившись, что это всего-навсего старый рыбак, каппа даже не стал демонстрировать ядовитый коготь, которого крестьяне боялись пуще смерти, а, мешковато подпрыгивая на коротких лапах, отправился в ближайшую рощу, чтобы зарыть свои богатства.
– Поганец морской… – проворчал старик в сердцах и в последний момент, когда каппа уже проскользнул было мимо, тюкнул его веслом по темечку как раз в то место, где зеленая чешуя торчала хохолком.
Тюкнул скорее от досады, чем от злости, потому что каппа вечно нарушал неписаный закон: все, что находится вне воды, принадлежит деревне. А еще каппа рвал сети и таскал из них рыбу.
То ли удар был силен, то ли каппа исподволь признавал свою неправоту, только он заверещал, как испуганная свинья, и, не оглядываясь, скрылся в зарослях тасобаноки.
Старик почувствовал себя победителем. Весело посасывая пустую трубку, он глянул каппе вслед и удовлетворенно хмыкнул: «Разорви тебя гром!», дождался, пока не затихнет верещание, кряхтя, слез с арбы, поднял лук с колчаном, бросил поверх сети и, оставив там же шляпу, поплелся к утопленнику. Дело было привычное: половина того, что находилось при нем, отходило деревне, половина – нашедшему. Никто не оставался внакладе. А похоронят утопленника здесь же недалеко – на песчаной косе, где находилось кладбище для чужаков, которых отдавало море.
Утопленник оказался мальчишкой с черными длинными волосами, занесенными песком, с непривычно обритым лбом и в богатой каригине пурпурного цвета. На груди, под воротом, золоченый знак Удзи-но-Оса. Ишь ты! – опешил старик. Откуда он здесь?! Вроде шторма давно не было?! Озадаченно посмотрел на море, словно лицезрел его впервые: как бы чего не вышло из-за такой находки. Человек со знаком Удзи-но-Оса не мог быть обыкновенным смертным. Значит, в любом случае надо донести старосте – куш может выйти приличный, а можно и лишиться последнего. Не каждый день море выносит такого утопленника. А если еще окажется, что он из Чертогов!..
Старик, умудренный жизнью, уже не радовался, а сокрушенно качал головой – плохо только, что каппа опередил. Один этот факт мог быть поставлен в вину, да и шелковый пояс тянул на три мешка кукурузной муки. Досадно. «Наму Амида буцу!..» [1]– прошептал старик и принялся за дело. Перевернул мертвеца на спину, чтобы снять знак кётэ, сыромятный ремешок которого крепко запутался в волосах. Жаль мальчишку.
Черты утопленника показались старику удивительно знакомыми. Хм… Даже не успел закоченеть. Руки и ноги гибкие и теплые от солнца. Даже лицо не такое, как у покойника…
Вдруг ресницы у мальчишки затрепетали. Старик испуганно отпрянул, подслеповато щурясь – не ошибся ли? И растерянно произнес: «Когима… Когима… вот кого я привел…» А потом что есть сил бросился к арбе.
Натабура нарочно притворялся мертвым. Он давно услышал нетвердые шаги и, конечно, почувствовал чужие руки, когда его обыскивали и переворачивали. Наконец за ним пришли. Должно быть, враги! Кто еще может быть на вершинах крепости?! Сорвали колчан со стрелами. Вначале показалось, что смердит водяным. Теперь добрались до знака кётэ. В любом случае он хотел встретить опасность лицом к лицу, но, к своему ужасу, даже не мог шевельнуться, а только застонал и вдруг с равнодушием покойника подумал, что смерть эта очень странная, что такой смерти вообще не бывает и что отныне его голова будет украшать стены императорского дворца Киото.
Однако прошло достаточно времени, а голову никто не отрубил. Старик, от которого пахло старостью и рыбой, отсутствовал целую вечность. За это время Натабура забыл о нем и успел снова побывать во вселенской давке на берегу с другой стороны Ити-но-тани, чтобы найти себе достойного противника в лице все того же Окабэ Иномата, который искал знатный трофей из разбегающихся воинов Тайра. С презрением глядя на паническое бегство, в диком упоении Натабура подумал: «Пусть я найду смерть не в суете, а в бою, как подобает бусидо!» И услышал, как его окликают: «Эй! Кто ты?! Назови себя!» Он развернул лошадь, хотя вряд ли имел преимущество в конном бою. Но природная ловкость помогла и в этот раз. Окабэ Иномата демонстрировал родовой зеленый панцирь, плечи его защищали фигурные листы содэ, разукрашенные золотистыми осами. Его меч, поводья коня и седло были отделаны чеканным золотом, а стремена оторочены ярко-желтой шкурой яка.
Они столкнулись на узкой полоске берега. Окабэ Иномата, как более опытный боец, рассчитывал на правый удар. Он привстал на стременах, выкрикивая свои титулы: «Я Окабэ Иномата! В десятом поколении потомок Рёнгэ Иномата из Каваками! Один стою тысячи воинов!», и прикрыл левый бок содэ, полагая, что обрушит весь свой вес и силу удара на голову противника. Натабура же пришпорил коня с такой яростью, что тот мгновенно перешел в карьер. За миг до этого Натабура перехватил меч левой рукой, и поэтому упреждающий удар получился резким – кончиком кусанаги. Учитывая движение коня, Натабура не только опередил Окабэ Иномата, а просто снес и содэ, и кольчугу-нарукавник, причем шелковые шнуры лопнули, как гнилые нитки, и Окабэ Иномата практически лишился руки. Его швырнуло на правую сторону, и, если бы не поводья и стремена, он бы рухнул наземь. Левый бок окрасился кровью. Шлем слетел с головы. Нодова, прикрывающая шею, оторвалась и повисла на ремне. Натабура развернулся на пятачке, топча свою и вражескую пехоту, которая бросилась врассыпную, и готов был добить Окабэ Иномата, как кто-то резко потребовал:
– Пей!
Кисловатая жидкость из бамбукового сосуда была похожа на разбавленное вино. Натабура почувствовал, как она течет по подбородку; несколько капель проникли внутрь, обжигая желудок, который много дней не знал ничего, кроме морской воды. Потом услышал странный звук, похожий на его собственный стон. «Если это небесный гокураку, – удивленно подумал он, – то я не знал, что в нем потчуют вином, а если это подземный хабукадзё, то разве я заслужил его?»
Впрочем, ему было как никогда хорошо. Сквозь ресницы он разглядел темнолицего старика в пиратской косынке на голове и с жидкой седой бородкой, которую теребил ветер. Старик не был врагом, но не был и другом, а скорее чем-то неуловимо походил на учителя Акинобу – таким, каким Натабура его видел в последний раз на пороге храма Курама-деру. Акинобу вручил ему перед битвой кусанаги и повторил первую заповедь: «Не обнажай без надобности, а если обнажил, то будь быстрей молнии». «Это было так давно, что я не помню, когда именно», – думал Натабура.
Должно быть, он снова впал в забытье и очнулся от скрипа арбы. Его слегка мутило от вина и усталости. Пахло рыбой, мелькали спицы, покачивало, и казалось, что злые волны и холодный ветер все еще носят его по бескрайнему морю. Бог войны – Хатиман – пожалел, отвел все стрелы, а Бог морских волн – Сумиёси – не взял в качестве слуги в свой подводный дворец – Рюгу. Что и говорить, мне повезло, соображал Натабура. Ему казалось, что он все еще лежит в горах, крепость не пала, а стрелы, пущенные с обеих сторон, поют на все лады. Только он не знал, когда за ним придут, чтобы отрубить голову, и придут ли вообще.
Странно, что дарованная жизнь принимает совсем неземной вид: с тех пор он часто ходил в дивную горную страну Чу посмотреть, как бессмертные играют в сугоруку. И каждый раз, пока он следил за игрой, истлевал его колчан, рассыпался лук, а все его близкие, и их дети, и дети их детей умирали от старости. Иногда бессмертные играли душами смертных. Но результат неизменно был одним и тем же – все его оружие превращалось в прах, одежда сгнивала, а близкие люди отправлялись в область за Луной, из-за которой появлялась сухопарая старуха, которая поила горьким отваром и зеленым чаем. Ее невыщипанные брови и морщинистое лицо казались самыми уродливыми. Натабуру охватывал ужас. Он пытался найти свой меч, чтобы сражаться, но не мог даже шевельнуться, он пытался бежать, презрев кодекс самурая, но не знал куда. И тогда из бесконечно далекой дали прилетали хищные рогатые призраки – кабики и уносили его в самые глухие дебри и ущелья дикой и страшной страны Чу, откуда не было возврата. Много времени он пребывал в ней, не в силах найти выхода.
Наступила осень, звон мечей в голове прекратился, и в один из дней Натабура очнулся. Все было знакомо: и прокопченный потолок, и оконце, затянутое слюдой. «Учитель…» – обрадовался он. Взгляд скользнул по балкам очага, и разочарование охватило его. Это не был родной монастырь. Старуха, которую он боялся пуще неволи, пекла сладкие каштаны. Тотчас она бросила в огонь чашку желудей в знак того, что болезнь отступила, сунула Натабуре моти – толстую кукурузную лепешку с сочной курятиной, специально приготовленную для такого случая, большую чашку с бульоном и выбежала за стариком, который развешивал рыбу на террасе у моря.
– Садако!.. Садако!.. – Ветер уносил ее слова в сторону, а ноги едва преодолевали ноздреватые ступени. – Он открыл глаза!!! – В ее голосе слышалась неподдельная радость.
«Я должен проснуться и уйти», – подумал Натабура и, хотя его все еще душил кашель, впервые провалился в сон без кошмаров, где не было призраков морской крепости Ити-но-тани, Окабэ Иномата, бессмертных и ревущего на все лады моря.
Когда Садако с Когимой вбежали в хижину, он уже спал. Когима забрала из его рук пустую чашку и любовно укрыла одеялом.
– Вот в кого превратился наш Масатоки… – сокрушенно прошептала она и словно помолодела на десять лет.
– Да… – со вздохом согласился Садако, вытирая руки о фартук, – если бы только этот мальчик действительно был нашим сыном… – и с грустью посмотрел на Когиму.
Он проснулся ближе к вечеру от чьих-то взглядов. Кроме старухи, которая пряталась за фусума – раздвижной перегородкой, – в черном углу, на чистой половине находились двое. Старик, который вез его на арбе, сидел на голом полу, а второй, моложе, но с заметным брюшком, в круглой черной шапочке и в хаори цвета небесной зари, в одинаковой мере похожий и на кёрая, и на даймё – смотрителя земель, пил чай с подставки.
– Я староста деревни – Канрэй Синтага, – сказал он, заметив, что Натабура открыл глаза. – А вы кто? Это ваш знак кётэ?
Он даже не решился притронуться к знаку из опасения совершить ошибку, которая могла стоить жизни. Жирный указательный палец безвольно застыл в воздухе. Кто знает, что представляет собой этот изможденный юноша с потускневшими глазами и свалявшимися волосами. Является ли он, согласно знаку кётэ, придворным господина Духа воды – Удзи-но-Оса или же попал сюда прямо из столицы. Чертоги давно породнились с Водным царством. К тому же придворные – большие чудаки, они горазды кататься по морю в легкомысленных лодчонках, которые легко переворачиваются. А может быть, это чья-то злая шутка, направленная на проверку бдительности, и кто-то метит на непрестижную, но сытую должность старосты? Сотни предположений мелькали у него в голове, пока он смотрел на чудом выжившего утопленника.
– Я Натабура из рода Юкимура дома Тайра, сейса, – приподнялся Натабура, полагая, что все этим все сказано, и надолго закашлялся.
Это была ложь. Во благо и спасение. А долгий кашель – попытка скрыть смущение. Но даже за эту ложь могли убить. «Где я? Что со мной? Надо держать язык за зубами», – решил он.
Староста, ни о чем не догадываясь, терпеливо ждал, думая, что обо всех происшествиях подобного рода следует доносить одзия – главе округа. Конечно, одзия захочет урвать себе большую часть славы, а в случае неудачи все битые горшки свалит на бедную голову старосты. Но таково положение вещей, ничего не поделаешь. А перепрыгнуть одзию – себе дороже, можно лишиться доходного места, если не живота.
– Хм… – сдержанно удивился староста. – Я не знаю такого дома. Впрочем, я не столь сведущ… – добавил он вкрадчиво, на всякий случай кисло улыбаясь.
Его темное обветренное лицо жителя побережья мало что выражало. Черные раскосые глаза в сетке морщин остались холодными и равнодушными. Сквозь редкие волосы просвечивал бугристый лоб и гребень, как у обезьяны, аккурат вдоль головы.
– Мой отец Санада – хранитель вод Столицы Вечного Спокойствия – Киото, – добавил Натабура с поспешностью, как человек, который боится выдать себя.
Не слишком высокая должность и безопасная с точки зрения приближенности к императору, но и не столь низкая, чтобы к тебе относились пренебрежительно. Фонтаны и озера, кувшинки и лилии не имели отношения к войне. Кому интересен чиновник, которому полагается всю жизнь иметь дело с армией рабочих, чертежами и мотыгами. При случае Натабура даже мог описать большой дом в Киото, который был завален свитками проектов и эскизов. Ему даже казалось, что он с детства знаком с запахами туши и краски, а слова «композиция» и «перспектива» имели для него вполне конкретное значение.
– Странно, – никак не отреагировал староста. – Простите мою глупость, может быть, вы принц? – Он еще раз почтительно взглянул на знак Удзи-но-Оса и улыбнулся, выказывая редкие, щербатые зубы под щеточкой черных усов. – Может, в Чертогах произошел переворот?
И вдруг его резанула мысль – война. А мы ничего не знаем! Ох-ох-х!!! Надо собирать ополчение!
Улыбка ничего не означала. Это был элемент дворцового этикета – лицемерный, чтобы только скрыть мысли и как следствие – подлые поступки. И в Нихон любой из многочисленных принцев значил не больше, чем крестьянин в деревне, – головная боль императора, потому что любой из принцев готов был посягнуть на престол.
– Хоп?! А… нет, – твердо сказал Натабура, – я всего лишь один из самураев Тайра, сейса.
Староста Канрэй Синтага почти угадал. С той лишь разницей, что Натабура действительно был принцем, но не Чертогов, а последним внуком императора Тайра Киёмори и экс-императора Госирокава. Это была самая большая тайна, о которой не знал никто, кроме отца Натабуры – Тайра Такакуры, и учителя Акинобу, которому Натабуру отдали на воспитание в возрасте шести лет. Для того чтобы стереть воспоминания самого раннего детства, учитель Акинобу часто рассказывал Натабуре о выдуманном отчем доме. И постепенно Натабура стал думать, что он действительно сын хранителя вод. В памяти остались лишь смутные картины большой лаковой прихожей с подставкой для мечей и странная поговорка, которую любил повторять отец: «Рука охраняет голову». Таково было одно из условий воспитания Натабуры в горном монастыре Курама-деру. Натабуре даже казалось, что он вроде бы помнил, что мать называла его другим именем, но это было как давний-давний сон, само воспоминание о котором казалось сном.
Сердце Натабуры тягостно сжалось: предусмотрительный отец, должно быть, погиб, как погибли мать, сестры да и все придворные императора Тайра Киёмори. И хотя Натабура привык с малолетства к самостоятельной жизни и редко видел родных, разлука с ними показалась ему самым тяжелым испытанием. Никто из придворных дам теперь не выйдет после битвы на поле брани, чтобы отрезать головы любимым самураям, обмыть, оплакать, сделать им соответствующие прически и похоронить с подобающими почестями. Никто. Ибо война между родственными кланами на этот раз носила самый ожесточенный характер, и никто не хотел уступать.
– Не знаю я, что такое Чертоги, – признался Натабура. – Я из страны Нихон. – И снова надолго закашлялся.
– Нихон… – задумчиво произнес староста Канрэй Синтага, пошевелив толстыми, жирными пальцами. – Значит, ты иноземец… – сделал он вывод, переходя на ты.
С одной стороны, это упрощало дело. Если окажется, что такой страны не существует (а староста плохо знал географию), но мальчишка все же иноземный принц, то его со всеми почестями стоит отвезти ко Двору. Если же мальчишка украл знак кёте, то в лене старосты одним бесправным работником будет больше. Хотя последний вариант маловероятен. Впрочем, если все же в Чертогах произошел переворот и этот мальчишка – опальный принц, присвоивший чужое имя и выдумавший неизвестную страну, то за усердие старосту хорошо наградят: или за спасение высокого лица, или за своевременный донос.
– Я отправлю в столицу гонца… – Староста выжидательно замолчал.
Однако на лице мальчишки не дрогнул ни единый мускул – то ли он ничего не понял, то ли имел отменную выдержку. Старосту вдруг ужалила мысль: Натабура может быть шпионом из неведомой страны или из Ая! Тогда его бдительность будет оценена еще выше по государственному реестру Гуэмэ! Быть может… Староста задохнулся от волнения. Быть может, даже переведут на придворную должность, например, в тайную канцелярию! В любом случае он ничего не проиграет – если все сделает правильно. Сердце старосты чуть ли не выпрыгивало из груди. Это был шанс – единственный, неповторимый, который выпадает раз в жизни.
– Клянусь, это правда! – Казалось, Натабура уловил ход мыслей старосты и в отчаянии махнул в сторону моря в надежде, что жители деревни называли его страну по-другому.
«За голубыми, небесными горами, которые походили на горы Коя, прятался монастырь Курама-деру, в котором я найду учителя Акинобу, – с тоской подумал он, – и все потечет по-прежнему, как в детстве. Однако, похоже, эти люди ничего не слышали ни о Тайра, ни о Минамото, ни о последнем великом сражении в проливе Дан-но-Ура рядом с островом Хонсю, да и вообще не имеют ни малейшего понятия о Нихон. Неужели меня вынесло в Корею? Нет, это не корейцы. Уж они-то знают о Киото. Во время странствий с учителем Акинобу мы не раз сталкивались с ними на западных границах страны, где они ведут обширную торговлю. У них есть чему научиться – корейцы славятся рукопашным боем и крепкими мечами».
– Там нет никакой земли. – Староста брезгливо взглянул в низкое окно, за которым солнце, освещая вечерние облака, падало в океан. Усы его возмущенно топорщились, а толстые, жирные пальцы нервно выбивали дробь.
Возникла пауза, в течение которой Садако и Когима безмерно страдали, а староста Канрэй Синтага готов был торжествовать, но по привычке боялся сделать ошибку.
«Должно быть, он не имеет понятия, о чем идет речь, – едва не рассмеялся Натабура, – а представляет себе море как огромную лужу, у которой не видно даже горизонта. Но все же есть резон усомниться – ведь я, судя по всему, переплыл этот горизонт и попал в неведомую страну. Пусть это будет моим маленьким-маленьким плюсом, о котором никто не догадывается. Пусть!». Сердце его наполнилось гордостью.
– Хорошо, – важно произнес староста, упираясь в колени жирными руками и с трудом поднимаясь, – поживешь пока у Садако, – он кивнул в сторону рыбака, – поможешь ему в хозяйстве. А потом поговорим…
И вышел, решил, что мальчишка слишком слаб, чтобы убежать. «А раз уж Садако нашел его, то пусть сам и кормит, и ухаживает, а я ему за это позволю ловить рыбу восемь раз в течение сэкки, что само по себе является великой милостью. Такова моя воля», – самодовольно подумал староста.
Довольный таким мудрым решением, староста Канрэй Синтага отправился домой, чтобы перед ужином выпить бутылочку сакэ и вкусить морских раков в укропном рассоле. «Завтра я пошлю лодку в Чертоги, – рассуждал он, – а к мальчишке приставлю своего человека, послезавтра, кто знает, я могу оказаться в Чертогах! Ха-ха… Дела наши грешные». Совесть его абсолютно не мучила, а душа была спокойна.
Неизвестно, о чем староста говорил с почтительно проводившим его Садако, но когда последний вернулся, то спросил с любопытством:
– Ты дзидай?
Таким образом он дал понять, что все, о чем говорил староста, не соответствует действительности или, по крайней мере, не имеет большого значения, во всяком случае, для него – Садако.
– Самурай! – уточнил Натабура, который устал от долгого разговора. – Или буси! Кими мо, ками дзо!
– А по-нашему – странствующий рыцарь. Они приходят оттуда. Не бойся, я никому не скажу, – наклонившись, Садако перешел на таинственный шепот, – даже Когиме… даже нашему старосте… хотя он и поручил мне за тобой следить. Ты очень похож на нашего сына Масатоки. Твой лук и колчан я отобрал у водяного и спрятал на чердаке. Староста одумается и будет рад видеть тебя в составе икки – нашего отряда самообороны. Выздоравливай быстрее. Нам нужны такие люди. Осенью с моря приплывают пираты. Мы сторожим с ночи до утра.
Натабура понял, что разговор идет о ронинах – так в Нихон называли праздно шатающихся людей, вооруженных дансё – большим и малым мечами. Во времена, когда запрещали оружие, они ходили с посохом, в котором прятали четырехгранный клинок. Ронины тоже являлись, когда созревал урожай. Очевидно и то, что Садако даже не слышал о Нихон. Натабура терялся в догадках: ни учитель Акинобу, который бывал и в Китае, и в Корее, ни отец, который учился искусству обустройства водоемов в этих же странах, никогда ничего не рассказывали о подобных землях.
– Скажи, что это за страна?
– Страна Чу, провинция Синтагэ, а деревня наша называется Вакаса.
– Хоп! Вакаса… Никогда ни о чем подобном не слышал, – признался Натабура, испытывая холодок к груди. Он понял, что все это время, каждую ночь, видел вещий сон, и, хотя в этих снах староста и не присутствовал, интуиция подсказывала, что он самый опасный человек в деревне.
– Скажи, а играют ли в вашей стране в сугоруку?
– Если и играют, то я не слышал о такой игре. – ответил Садако. – Я простой рыбак. Мой сын утонул пять лет назад. Вначале я решил, что море вернуло его нам. – Садако посмотрел в угол, где сидела Когима, и понизил голос до шепота, оберегая жену: – Ты так похож на него!
– Да-да… – грустно прошамкала из угла старуха, выказывая тонкий слух. – Очень похож… Только старше года на три.
– А есть ли в вашей стране бессмертные? – спросил Натабура.
– Это по направлению звезды Копье. Но ни один житель деревни не ходил в страну западных варваров – Ёми. Путь отсюда только морем. А столица наша лежит в трех дневных переходах на юг.
– В какой стороне эта звезда? – спросил Натабура.
– Она приходит ночью из-за самой высокой горы, похожей на верблюда. Но дороги туда нет. А если и есть, то нам она неизвестна.
По-прежнему качало – вверх-вниз, вверх-вниз, но к привычной уже морской болезни добавились странные звуки, раздающиеся то ли в голове, то ли в реальности: словно звенели сотни мечей и одновременно дико кричали люди. Стены крепости Ити-но-тани рухнули, подняв столбы искр, придавив и разбросав воинов Тайра, а ринувшийся среди прочих в пролом оскалившийся Окабэ Иномата ударил Натабуру – оглушенного и беспомощного – тяжелой нагинатой в грудь, с небывалой легкостью пробив двойной панцирь, кольчугу и специальную шелковую ситаги. В торжестве замахнулся, чтобы отсечь голову, но сразу куда-то провалился. А Натабуре от кровавого пота стало так жарко и так захотелось пить, будто он, тоскуя, искал смерти и наконец нашел ее. Но, к удивлению своему, продолжал дышать, хотя испытывал тиснение в груди, и даже пошевелился, переходя в иное состояние бодрствования. А потом с облегчением понял, что это всего лишь один из снов-кошмаров о Ити-но-тани, которые преследовали его все эти дни в океане. Попробовал было открыть глаза, но дальше мыслей об этом дело не пошло. Тогда он справедливо решил, что ранен и что за ним сейчас придут, и стал терпеливо ждать.
Прошло полдня. Горы окрасились закатом. Ветер переменился и задул с моря, из которого вылез каппа и, с опаской поглядывая на деревню, подкрался к человеку. Он давно уже его причуял и ждал только темноты. Внимание каппы привлекли лук, колчан со стрелами и железные браслеты. Каппа хрюкнул от удовольствия и принялся разоблачать утопленника. Особенно ему понравился пурпурный шелковый пояс оби с золотыми драконами. То-то можно покрасоваться в морских пучинах!
Человек вдруг застонал и пошевелился. Песчинки осыпались с его лица, и кожа порозовела. Каппа подумал, что человека можно и придушить, все равно не жилец. Но знак кётэ на его груди заставил каппу остановиться. Не то чтобы он боялся – ха! кто узнает в этой пустыне?! Да и хозяин на побережье один! Просто он окончательно не успел обнаглеть, хотя знал скорый гнев господина Духа воды – Удзи-но-Оса. Так серьезно каппа закон еще не преступал, а преступать закон всегда страшно. Была не была! – решил он и потянулся к знаку.
В этот момент кособокая арба, которая двигалась вдоль песчаного берега, взобралась на дюну. Огромные колеса мерно скрипели. Волы равнодушно двигались, пережевывая жвачку. У одного из них в ноздре висело медное кольцо, второй имел бельмо на глазу и тянул влево. Старик в соломенной шляпе курил маленькую трубку и напевал что-то бесконечно тягучее. За спиной у него лежали сети и дневной улов.
Арба преодолела дюну и покатила вниз, увязая в песке. Каппа заметил ее слишком поздно. С досады дернул раз, другой – не справился, оборвал лишь веревочную перевязь колчана и бросился под берег. Да и куда еще можно было бежать с награбленным?
– Стой! Стой! Стой, говорю! – крикнул старик и осекся.
Каппа был тут как тут. Его жабья морда расплывалась до ушей. Не суйся не в свои дела, читалось на ней. А то как… Впрочем, каппе мешало награбленное, да и людей он старался лишний раз не тревожить, хотя знал свою безнаказанность.
Убедившись, что это всего-навсего старый рыбак, каппа даже не стал демонстрировать ядовитый коготь, которого крестьяне боялись пуще смерти, а, мешковато подпрыгивая на коротких лапах, отправился в ближайшую рощу, чтобы зарыть свои богатства.
– Поганец морской… – проворчал старик в сердцах и в последний момент, когда каппа уже проскользнул было мимо, тюкнул его веслом по темечку как раз в то место, где зеленая чешуя торчала хохолком.
Тюкнул скорее от досады, чем от злости, потому что каппа вечно нарушал неписаный закон: все, что находится вне воды, принадлежит деревне. А еще каппа рвал сети и таскал из них рыбу.
То ли удар был силен, то ли каппа исподволь признавал свою неправоту, только он заверещал, как испуганная свинья, и, не оглядываясь, скрылся в зарослях тасобаноки.
Старик почувствовал себя победителем. Весело посасывая пустую трубку, он глянул каппе вслед и удовлетворенно хмыкнул: «Разорви тебя гром!», дождался, пока не затихнет верещание, кряхтя, слез с арбы, поднял лук с колчаном, бросил поверх сети и, оставив там же шляпу, поплелся к утопленнику. Дело было привычное: половина того, что находилось при нем, отходило деревне, половина – нашедшему. Никто не оставался внакладе. А похоронят утопленника здесь же недалеко – на песчаной косе, где находилось кладбище для чужаков, которых отдавало море.
Утопленник оказался мальчишкой с черными длинными волосами, занесенными песком, с непривычно обритым лбом и в богатой каригине пурпурного цвета. На груди, под воротом, золоченый знак Удзи-но-Оса. Ишь ты! – опешил старик. Откуда он здесь?! Вроде шторма давно не было?! Озадаченно посмотрел на море, словно лицезрел его впервые: как бы чего не вышло из-за такой находки. Человек со знаком Удзи-но-Оса не мог быть обыкновенным смертным. Значит, в любом случае надо донести старосте – куш может выйти приличный, а можно и лишиться последнего. Не каждый день море выносит такого утопленника. А если еще окажется, что он из Чертогов!..
Старик, умудренный жизнью, уже не радовался, а сокрушенно качал головой – плохо только, что каппа опередил. Один этот факт мог быть поставлен в вину, да и шелковый пояс тянул на три мешка кукурузной муки. Досадно. «Наму Амида буцу!..» [1]– прошептал старик и принялся за дело. Перевернул мертвеца на спину, чтобы снять знак кётэ, сыромятный ремешок которого крепко запутался в волосах. Жаль мальчишку.
Черты утопленника показались старику удивительно знакомыми. Хм… Даже не успел закоченеть. Руки и ноги гибкие и теплые от солнца. Даже лицо не такое, как у покойника…
Вдруг ресницы у мальчишки затрепетали. Старик испуганно отпрянул, подслеповато щурясь – не ошибся ли? И растерянно произнес: «Когима… Когима… вот кого я привел…» А потом что есть сил бросился к арбе.
Натабура нарочно притворялся мертвым. Он давно услышал нетвердые шаги и, конечно, почувствовал чужие руки, когда его обыскивали и переворачивали. Наконец за ним пришли. Должно быть, враги! Кто еще может быть на вершинах крепости?! Сорвали колчан со стрелами. Вначале показалось, что смердит водяным. Теперь добрались до знака кётэ. В любом случае он хотел встретить опасность лицом к лицу, но, к своему ужасу, даже не мог шевельнуться, а только застонал и вдруг с равнодушием покойника подумал, что смерть эта очень странная, что такой смерти вообще не бывает и что отныне его голова будет украшать стены императорского дворца Киото.
Однако прошло достаточно времени, а голову никто не отрубил. Старик, от которого пахло старостью и рыбой, отсутствовал целую вечность. За это время Натабура забыл о нем и успел снова побывать во вселенской давке на берегу с другой стороны Ити-но-тани, чтобы найти себе достойного противника в лице все того же Окабэ Иномата, который искал знатный трофей из разбегающихся воинов Тайра. С презрением глядя на паническое бегство, в диком упоении Натабура подумал: «Пусть я найду смерть не в суете, а в бою, как подобает бусидо!» И услышал, как его окликают: «Эй! Кто ты?! Назови себя!» Он развернул лошадь, хотя вряд ли имел преимущество в конном бою. Но природная ловкость помогла и в этот раз. Окабэ Иномата демонстрировал родовой зеленый панцирь, плечи его защищали фигурные листы содэ, разукрашенные золотистыми осами. Его меч, поводья коня и седло были отделаны чеканным золотом, а стремена оторочены ярко-желтой шкурой яка.
Они столкнулись на узкой полоске берега. Окабэ Иномата, как более опытный боец, рассчитывал на правый удар. Он привстал на стременах, выкрикивая свои титулы: «Я Окабэ Иномата! В десятом поколении потомок Рёнгэ Иномата из Каваками! Один стою тысячи воинов!», и прикрыл левый бок содэ, полагая, что обрушит весь свой вес и силу удара на голову противника. Натабура же пришпорил коня с такой яростью, что тот мгновенно перешел в карьер. За миг до этого Натабура перехватил меч левой рукой, и поэтому упреждающий удар получился резким – кончиком кусанаги. Учитывая движение коня, Натабура не только опередил Окабэ Иномата, а просто снес и содэ, и кольчугу-нарукавник, причем шелковые шнуры лопнули, как гнилые нитки, и Окабэ Иномата практически лишился руки. Его швырнуло на правую сторону, и, если бы не поводья и стремена, он бы рухнул наземь. Левый бок окрасился кровью. Шлем слетел с головы. Нодова, прикрывающая шею, оторвалась и повисла на ремне. Натабура развернулся на пятачке, топча свою и вражескую пехоту, которая бросилась врассыпную, и готов был добить Окабэ Иномата, как кто-то резко потребовал:
– Пей!
Кисловатая жидкость из бамбукового сосуда была похожа на разбавленное вино. Натабура почувствовал, как она течет по подбородку; несколько капель проникли внутрь, обжигая желудок, который много дней не знал ничего, кроме морской воды. Потом услышал странный звук, похожий на его собственный стон. «Если это небесный гокураку, – удивленно подумал он, – то я не знал, что в нем потчуют вином, а если это подземный хабукадзё, то разве я заслужил его?»
Впрочем, ему было как никогда хорошо. Сквозь ресницы он разглядел темнолицего старика в пиратской косынке на голове и с жидкой седой бородкой, которую теребил ветер. Старик не был врагом, но не был и другом, а скорее чем-то неуловимо походил на учителя Акинобу – таким, каким Натабура его видел в последний раз на пороге храма Курама-деру. Акинобу вручил ему перед битвой кусанаги и повторил первую заповедь: «Не обнажай без надобности, а если обнажил, то будь быстрей молнии». «Это было так давно, что я не помню, когда именно», – думал Натабура.
Должно быть, он снова впал в забытье и очнулся от скрипа арбы. Его слегка мутило от вина и усталости. Пахло рыбой, мелькали спицы, покачивало, и казалось, что злые волны и холодный ветер все еще носят его по бескрайнему морю. Бог войны – Хатиман – пожалел, отвел все стрелы, а Бог морских волн – Сумиёси – не взял в качестве слуги в свой подводный дворец – Рюгу. Что и говорить, мне повезло, соображал Натабура. Ему казалось, что он все еще лежит в горах, крепость не пала, а стрелы, пущенные с обеих сторон, поют на все лады. Только он не знал, когда за ним придут, чтобы отрубить голову, и придут ли вообще.
Странно, что дарованная жизнь принимает совсем неземной вид: с тех пор он часто ходил в дивную горную страну Чу посмотреть, как бессмертные играют в сугоруку. И каждый раз, пока он следил за игрой, истлевал его колчан, рассыпался лук, а все его близкие, и их дети, и дети их детей умирали от старости. Иногда бессмертные играли душами смертных. Но результат неизменно был одним и тем же – все его оружие превращалось в прах, одежда сгнивала, а близкие люди отправлялись в область за Луной, из-за которой появлялась сухопарая старуха, которая поила горьким отваром и зеленым чаем. Ее невыщипанные брови и морщинистое лицо казались самыми уродливыми. Натабуру охватывал ужас. Он пытался найти свой меч, чтобы сражаться, но не мог даже шевельнуться, он пытался бежать, презрев кодекс самурая, но не знал куда. И тогда из бесконечно далекой дали прилетали хищные рогатые призраки – кабики и уносили его в самые глухие дебри и ущелья дикой и страшной страны Чу, откуда не было возврата. Много времени он пребывал в ней, не в силах найти выхода.
Наступила осень, звон мечей в голове прекратился, и в один из дней Натабура очнулся. Все было знакомо: и прокопченный потолок, и оконце, затянутое слюдой. «Учитель…» – обрадовался он. Взгляд скользнул по балкам очага, и разочарование охватило его. Это не был родной монастырь. Старуха, которую он боялся пуще неволи, пекла сладкие каштаны. Тотчас она бросила в огонь чашку желудей в знак того, что болезнь отступила, сунула Натабуре моти – толстую кукурузную лепешку с сочной курятиной, специально приготовленную для такого случая, большую чашку с бульоном и выбежала за стариком, который развешивал рыбу на террасе у моря.
– Садако!.. Садако!.. – Ветер уносил ее слова в сторону, а ноги едва преодолевали ноздреватые ступени. – Он открыл глаза!!! – В ее голосе слышалась неподдельная радость.
«Я должен проснуться и уйти», – подумал Натабура и, хотя его все еще душил кашель, впервые провалился в сон без кошмаров, где не было призраков морской крепости Ити-но-тани, Окабэ Иномата, бессмертных и ревущего на все лады моря.
Когда Садако с Когимой вбежали в хижину, он уже спал. Когима забрала из его рук пустую чашку и любовно укрыла одеялом.
– Вот в кого превратился наш Масатоки… – сокрушенно прошептала она и словно помолодела на десять лет.
– Да… – со вздохом согласился Садако, вытирая руки о фартук, – если бы только этот мальчик действительно был нашим сыном… – и с грустью посмотрел на Когиму.
* * *
Он проснулся ближе к вечеру от чьих-то взглядов. Кроме старухи, которая пряталась за фусума – раздвижной перегородкой, – в черном углу, на чистой половине находились двое. Старик, который вез его на арбе, сидел на голом полу, а второй, моложе, но с заметным брюшком, в круглой черной шапочке и в хаори цвета небесной зари, в одинаковой мере похожий и на кёрая, и на даймё – смотрителя земель, пил чай с подставки.
– Я староста деревни – Канрэй Синтага, – сказал он, заметив, что Натабура открыл глаза. – А вы кто? Это ваш знак кётэ?
Он даже не решился притронуться к знаку из опасения совершить ошибку, которая могла стоить жизни. Жирный указательный палец безвольно застыл в воздухе. Кто знает, что представляет собой этот изможденный юноша с потускневшими глазами и свалявшимися волосами. Является ли он, согласно знаку кётэ, придворным господина Духа воды – Удзи-но-Оса или же попал сюда прямо из столицы. Чертоги давно породнились с Водным царством. К тому же придворные – большие чудаки, они горазды кататься по морю в легкомысленных лодчонках, которые легко переворачиваются. А может быть, это чья-то злая шутка, направленная на проверку бдительности, и кто-то метит на непрестижную, но сытую должность старосты? Сотни предположений мелькали у него в голове, пока он смотрел на чудом выжившего утопленника.
– Я Натабура из рода Юкимура дома Тайра, сейса, – приподнялся Натабура, полагая, что все этим все сказано, и надолго закашлялся.
Это была ложь. Во благо и спасение. А долгий кашель – попытка скрыть смущение. Но даже за эту ложь могли убить. «Где я? Что со мной? Надо держать язык за зубами», – решил он.
Староста, ни о чем не догадываясь, терпеливо ждал, думая, что обо всех происшествиях подобного рода следует доносить одзия – главе округа. Конечно, одзия захочет урвать себе большую часть славы, а в случае неудачи все битые горшки свалит на бедную голову старосты. Но таково положение вещей, ничего не поделаешь. А перепрыгнуть одзию – себе дороже, можно лишиться доходного места, если не живота.
– Хм… – сдержанно удивился староста. – Я не знаю такого дома. Впрочем, я не столь сведущ… – добавил он вкрадчиво, на всякий случай кисло улыбаясь.
Его темное обветренное лицо жителя побережья мало что выражало. Черные раскосые глаза в сетке морщин остались холодными и равнодушными. Сквозь редкие волосы просвечивал бугристый лоб и гребень, как у обезьяны, аккурат вдоль головы.
– Мой отец Санада – хранитель вод Столицы Вечного Спокойствия – Киото, – добавил Натабура с поспешностью, как человек, который боится выдать себя.
Не слишком высокая должность и безопасная с точки зрения приближенности к императору, но и не столь низкая, чтобы к тебе относились пренебрежительно. Фонтаны и озера, кувшинки и лилии не имели отношения к войне. Кому интересен чиновник, которому полагается всю жизнь иметь дело с армией рабочих, чертежами и мотыгами. При случае Натабура даже мог описать большой дом в Киото, который был завален свитками проектов и эскизов. Ему даже казалось, что он с детства знаком с запахами туши и краски, а слова «композиция» и «перспектива» имели для него вполне конкретное значение.
– Странно, – никак не отреагировал староста. – Простите мою глупость, может быть, вы принц? – Он еще раз почтительно взглянул на знак Удзи-но-Оса и улыбнулся, выказывая редкие, щербатые зубы под щеточкой черных усов. – Может, в Чертогах произошел переворот?
И вдруг его резанула мысль – война. А мы ничего не знаем! Ох-ох-х!!! Надо собирать ополчение!
Улыбка ничего не означала. Это был элемент дворцового этикета – лицемерный, чтобы только скрыть мысли и как следствие – подлые поступки. И в Нихон любой из многочисленных принцев значил не больше, чем крестьянин в деревне, – головная боль императора, потому что любой из принцев готов был посягнуть на престол.
– Хоп?! А… нет, – твердо сказал Натабура, – я всего лишь один из самураев Тайра, сейса.
Староста Канрэй Синтага почти угадал. С той лишь разницей, что Натабура действительно был принцем, но не Чертогов, а последним внуком императора Тайра Киёмори и экс-императора Госирокава. Это была самая большая тайна, о которой не знал никто, кроме отца Натабуры – Тайра Такакуры, и учителя Акинобу, которому Натабуру отдали на воспитание в возрасте шести лет. Для того чтобы стереть воспоминания самого раннего детства, учитель Акинобу часто рассказывал Натабуре о выдуманном отчем доме. И постепенно Натабура стал думать, что он действительно сын хранителя вод. В памяти остались лишь смутные картины большой лаковой прихожей с подставкой для мечей и странная поговорка, которую любил повторять отец: «Рука охраняет голову». Таково было одно из условий воспитания Натабуры в горном монастыре Курама-деру. Натабуре даже казалось, что он вроде бы помнил, что мать называла его другим именем, но это было как давний-давний сон, само воспоминание о котором казалось сном.
Сердце Натабуры тягостно сжалось: предусмотрительный отец, должно быть, погиб, как погибли мать, сестры да и все придворные императора Тайра Киёмори. И хотя Натабура привык с малолетства к самостоятельной жизни и редко видел родных, разлука с ними показалась ему самым тяжелым испытанием. Никто из придворных дам теперь не выйдет после битвы на поле брани, чтобы отрезать головы любимым самураям, обмыть, оплакать, сделать им соответствующие прически и похоронить с подобающими почестями. Никто. Ибо война между родственными кланами на этот раз носила самый ожесточенный характер, и никто не хотел уступать.
– Не знаю я, что такое Чертоги, – признался Натабура. – Я из страны Нихон. – И снова надолго закашлялся.
– Нихон… – задумчиво произнес староста Канрэй Синтага, пошевелив толстыми, жирными пальцами. – Значит, ты иноземец… – сделал он вывод, переходя на ты.
С одной стороны, это упрощало дело. Если окажется, что такой страны не существует (а староста плохо знал географию), но мальчишка все же иноземный принц, то его со всеми почестями стоит отвезти ко Двору. Если же мальчишка украл знак кёте, то в лене старосты одним бесправным работником будет больше. Хотя последний вариант маловероятен. Впрочем, если все же в Чертогах произошел переворот и этот мальчишка – опальный принц, присвоивший чужое имя и выдумавший неизвестную страну, то за усердие старосту хорошо наградят: или за спасение высокого лица, или за своевременный донос.
– Я отправлю в столицу гонца… – Староста выжидательно замолчал.
Однако на лице мальчишки не дрогнул ни единый мускул – то ли он ничего не понял, то ли имел отменную выдержку. Старосту вдруг ужалила мысль: Натабура может быть шпионом из неведомой страны или из Ая! Тогда его бдительность будет оценена еще выше по государственному реестру Гуэмэ! Быть может… Староста задохнулся от волнения. Быть может, даже переведут на придворную должность, например, в тайную канцелярию! В любом случае он ничего не проиграет – если все сделает правильно. Сердце старосты чуть ли не выпрыгивало из груди. Это был шанс – единственный, неповторимый, который выпадает раз в жизни.
– Клянусь, это правда! – Казалось, Натабура уловил ход мыслей старосты и в отчаянии махнул в сторону моря в надежде, что жители деревни называли его страну по-другому.
«За голубыми, небесными горами, которые походили на горы Коя, прятался монастырь Курама-деру, в котором я найду учителя Акинобу, – с тоской подумал он, – и все потечет по-прежнему, как в детстве. Однако, похоже, эти люди ничего не слышали ни о Тайра, ни о Минамото, ни о последнем великом сражении в проливе Дан-но-Ура рядом с островом Хонсю, да и вообще не имеют ни малейшего понятия о Нихон. Неужели меня вынесло в Корею? Нет, это не корейцы. Уж они-то знают о Киото. Во время странствий с учителем Акинобу мы не раз сталкивались с ними на западных границах страны, где они ведут обширную торговлю. У них есть чему научиться – корейцы славятся рукопашным боем и крепкими мечами».
– Там нет никакой земли. – Староста брезгливо взглянул в низкое окно, за которым солнце, освещая вечерние облака, падало в океан. Усы его возмущенно топорщились, а толстые, жирные пальцы нервно выбивали дробь.
Возникла пауза, в течение которой Садако и Когима безмерно страдали, а староста Канрэй Синтага готов был торжествовать, но по привычке боялся сделать ошибку.
«Должно быть, он не имеет понятия, о чем идет речь, – едва не рассмеялся Натабура, – а представляет себе море как огромную лужу, у которой не видно даже горизонта. Но все же есть резон усомниться – ведь я, судя по всему, переплыл этот горизонт и попал в неведомую страну. Пусть это будет моим маленьким-маленьким плюсом, о котором никто не догадывается. Пусть!». Сердце его наполнилось гордостью.
– Хорошо, – важно произнес староста, упираясь в колени жирными руками и с трудом поднимаясь, – поживешь пока у Садако, – он кивнул в сторону рыбака, – поможешь ему в хозяйстве. А потом поговорим…
И вышел, решил, что мальчишка слишком слаб, чтобы убежать. «А раз уж Садако нашел его, то пусть сам и кормит, и ухаживает, а я ему за это позволю ловить рыбу восемь раз в течение сэкки, что само по себе является великой милостью. Такова моя воля», – самодовольно подумал староста.
Довольный таким мудрым решением, староста Канрэй Синтага отправился домой, чтобы перед ужином выпить бутылочку сакэ и вкусить морских раков в укропном рассоле. «Завтра я пошлю лодку в Чертоги, – рассуждал он, – а к мальчишке приставлю своего человека, послезавтра, кто знает, я могу оказаться в Чертогах! Ха-ха… Дела наши грешные». Совесть его абсолютно не мучила, а душа была спокойна.
Неизвестно, о чем староста говорил с почтительно проводившим его Садако, но когда последний вернулся, то спросил с любопытством:
– Ты дзидай?
Таким образом он дал понять, что все, о чем говорил староста, не соответствует действительности или, по крайней мере, не имеет большого значения, во всяком случае, для него – Садако.
– Самурай! – уточнил Натабура, который устал от долгого разговора. – Или буси! Кими мо, ками дзо!
– А по-нашему – странствующий рыцарь. Они приходят оттуда. Не бойся, я никому не скажу, – наклонившись, Садако перешел на таинственный шепот, – даже Когиме… даже нашему старосте… хотя он и поручил мне за тобой следить. Ты очень похож на нашего сына Масатоки. Твой лук и колчан я отобрал у водяного и спрятал на чердаке. Староста одумается и будет рад видеть тебя в составе икки – нашего отряда самообороны. Выздоравливай быстрее. Нам нужны такие люди. Осенью с моря приплывают пираты. Мы сторожим с ночи до утра.
Натабура понял, что разговор идет о ронинах – так в Нихон называли праздно шатающихся людей, вооруженных дансё – большим и малым мечами. Во времена, когда запрещали оружие, они ходили с посохом, в котором прятали четырехгранный клинок. Ронины тоже являлись, когда созревал урожай. Очевидно и то, что Садако даже не слышал о Нихон. Натабура терялся в догадках: ни учитель Акинобу, который бывал и в Китае, и в Корее, ни отец, который учился искусству обустройства водоемов в этих же странах, никогда ничего не рассказывали о подобных землях.
– Скажи, что это за страна?
– Страна Чу, провинция Синтагэ, а деревня наша называется Вакаса.
– Хоп! Вакаса… Никогда ни о чем подобном не слышал, – признался Натабура, испытывая холодок к груди. Он понял, что все это время, каждую ночь, видел вещий сон, и, хотя в этих снах староста и не присутствовал, интуиция подсказывала, что он самый опасный человек в деревне.
– Скажи, а играют ли в вашей стране в сугоруку?
– Если и играют, то я не слышал о такой игре. – ответил Садако. – Я простой рыбак. Мой сын утонул пять лет назад. Вначале я решил, что море вернуло его нам. – Садако посмотрел в угол, где сидела Когима, и понизил голос до шепота, оберегая жену: – Ты так похож на него!
– Да-да… – грустно прошамкала из угла старуха, выказывая тонкий слух. – Очень похож… Только старше года на три.
– А есть ли в вашей стране бессмертные? – спросил Натабура.
– Это по направлению звезды Копье. Но ни один житель деревни не ходил в страну западных варваров – Ёми. Путь отсюда только морем. А столица наша лежит в трех дневных переходах на юг.
– В какой стороне эта звезда? – спросил Натабура.
– Она приходит ночью из-за самой высокой горы, похожей на верблюда. Но дороги туда нет. А если и есть, то нам она неизвестна.