Беляева Лилия. Убийца-юморист

   - Каким "негром"? - спросила я будто только что с неба свалилась. Но надо было, во что бы то ни стало надо было подогреть у этой разговорившейся пьяненькой женщины самопочтение, самолюбование.
   - Неужто не знаешь? - она посмотрела на меня как на недоразумение. Ну это такие люди, из писателей, которые пишут за других.
   - Как за других?
   - А так, их самих не очень печатают. Они не сумели пробиться "в обойму". Ну, по-сегодняшнему, не нашлось критиков, чтоб их "раскрутили". Кругом ведь "свои" или "не свои". Но у всех, кого "раскручивают", обязательно есть покровители. Ну а "негры"... Это уже конец писательской карьеры. Их нанимают "раскрученные" писатели, и они пишут за них.
   - А те почему не пишут?
   - Господи! Да талантишку не хватило дальше писать. Он, к примеру, уже десять лет в руководящем составе Союза писателей - некогда да и лень за машинку садиться! Выпьем, девушка, за кавардак, который и есть наша жизнь!
   Выпили. Я опять исхитрилась слить почти всю жидкость за ворот.
   - Спилась я, девушка, - женщина повалилась на бок и расплакалась в желтую атласную подушку. - Если б жизнь другой была, может, и не спилась... Я её из Моршанска красивой-правильной представляла. Рвалась в Москву изо всех сил. Нинку с собой потащила... Ой, какие мы были глупые-глупые кисы с бантиками! А как открылась передо мной эта преисподняя, изнанка... Ненавижу всех! И себя! И Нинку! И Михайлова! Сволочь, ну сволочь, купил мне эту квартиренку и, думал, отделался! Да я как расскажу газетенке одной тут, какой он был жеребец! Они ко мне давно пристают, чтоб я им интервью дала! Пронюхали, что я знаю про Володечку такое... такое... Терпела, держалась... Он мне, когда жив был, деньжат подбрасывал. А теперь что? Позову журналиста, который просился, и расскажу. Попью ещё до воскресенья, потом приведу себя в порядок... и позову. Мое интервью на все языки переведут! И останется от Володьки одна труха! Всю его придурежность выведу на чистую воду! И накроется Ирка со своими выдумками! И не видать ей заграниц! И никакого музея из её дачи не будет! А то с любовником живет, а сама про нетленную любовь к Володьке журчит, притворщица, лгунья!
   - С каким любовником?
   Наталья Ильинична вытерла лицо подушкой, села, расставила ноги широко, как для игры в камешки, икнула и закричала, с ненавистью глядя на меня:
   - Да с парнем этим молодым! Все уже знают, все! Чего тут непонятного?
   - Да что вы?! - изобразила я крайнюю степень ханжеского изумления-осуждения. - Да не может этого быть! Она же и по телевизору говорит, как любит покойного мужа...
   - Ой, не могу! Ой, не могу! - задыхаясь, сморкаясь в полу халата, расхохоталась распоясавшаяся женщина. - И вы верите! Вы, дураки, верите! Но я разоблачу ее! Я дам интервью! Я такое выдам про Володьку...
   Тут-то я и вставила, тоже как бы от великой, постыдной наивности:
   - Но ведь Михайлов сам написал о себе...
   - Сам? - женщина захохотала во все горло, её седоватая головка моталась туда-сюда, а золотоволосым париком она била об пол, о синий палас. - Сам он только свой ... из штанов вытаскивал, сколько его знаю! Сам на толчок садился. Сам икру черную на белый хлеб мазал! Сам речи толкал с трибун про всякую нравственность! Сам баб трахал! Все! Уходи! Больше ни слова!
   Я поднялась с кресла. Наталья Ильинична тоже встала, натянула на себя, как пришлось, парик и внезапно больно схватила меня за плечи, встряхнула, уставилась мутным взглядом в мои глаза и едва не зарычала:
   - Подосланная ты тварь! Ирка тебя подослала! Сначала своего любовника, потом - тебя! За черновиками охотитесь? Я и ему сказала - "вон!" И тебе скажу - вон! Из окна прыгнула! Прямо на мою кровать! Я ей все волосы выдрала! Скажи, скажи этой суке - Наталья не сдается! Наталья ещё в силе! Наталья переедет её машиной! Скажи - я это на кресте написала и приклеила! Имею право - я с Володькой целых девять лет прожила, а она всего ничего четыре годика!
   ... Как там говорится-то? "Хорошая мысля приходит опосля". Я вдруг сообразила, где читала начало статьи Михайлова, которую мне дала оплеванная Натальей Ильиничной последняя жена-вдова Ирина.
   Схватила телефонную трубку:
   - Дарья! Золотце! Надо срочно повидаться! На дачу съездить к тебе!
   - Ой, не могу! В поликлинику бегу! Зуб дергает ужас как! Потом! Потом!
   "Как же это у тебя не вовремя!" - хотела брякнуть, но удержалась. Ну до того некстати этот её больной зуб! Ну просто сил нет!
   - Когда тебе можно будет позвонить?
   - Если все нормально, если никакого воспаления надкостницы не обнаружат... Ой, болит, болит, бегу, бегу!
   Раздражение следовало растоптать. Оно мешает принимать разумные решения. Так я и поступила. И тотчас выстроилась в голове цепочка тех необходимейших действий, которые требовалось предпринять, если...
   Если мое чудовищное, невероятное, безумное предположение окажется чистой правдой...
   Но прежде сделала уже дежурный звонок Любе Пестряковой:
   - Очень бы хотела с тобой повидаться, Люба...
   - Это зачем еще?
   - Может быть, могла быть тебе полезной...
   - Какая чушь! Бредятина! Чем это ты мне можешь быть полезной? Чем? Я же тебе уже сколько раз говорила - мне никакие советчики не нужны! Я - сама по себе! Поняла? Все поздно, все...
   - Люба, ты такая красивая...
   - Завела шарманку... Гуляй и дыши свежим воздухом! Не мешай мне читать сказки братьев Гримм!
   Трубка брошена. Загадка осталась: "Почему эта девушка затаилась? Почему так упорно не желает встречаться со мной? Какие тайны скрывает её душа? Кому может повредить, если она вдруг разговорится? Значит, все-таки, она не сама сиганула с восьмого этажа... Значит, кто-то помог..."
   Впрочем, обо всем этом можно было думать до бесконечности, а толку... Мне было известно доподлинно одно: врачи поставили девушку на ноги. Она вернулась домой. На улицу не выходит. Дышит воздухом, выбредая на балкон. С подругами по телефону разговаривает только о пустяках: о погоде-природе, о кино-театрах, выставках, последнем модном цвете плащей и юбок.
   Есть у меня подозрение: боится чего-то Люба. Или кого-то. Даже из дома выходить боится...
   Но рано или поздно её бюллетень закончится... И что тогда? Как она поступит? Если боится? Что-то придумает, чтобы и дальше отсиживаться в четырех стенах?
   Упорная девушка Люба. Мне известно и то, как бились с ней следователи, пытаясь выведать, что это было, там, в гостинице "Орбита", сама ли она решила свести счеты с жизнью или...
   Я, признаться, затаила обиду на эту непробиваемую девушку, на её насмешливый, небрежный тон, какой она взяла для ответов на мои вполне доброжелательные вопросы.
   Я только потом, потом скажу себе: "Какая же ты эгоистка! Какая слепая, глухая эгоистка!.."
   Пока же я, раздраженная Любиной несговорчивостью, бегу по следу дальше... Меня не покидает теперь ощущение, что, наконец-то, нащупала очертания того, что похоже на ключ к разгадке последовательных смертей четырех писателей и певца Анатолия Козырева. Хотя повторюсь, мои предположения и мне казались невероятными и бесстыжими...
   И тем не менее... Другого не было дано. Следовало отработать эту чудовищную версию. И потому я сразу же, едва переговорив с Любой, глотнув кофе, раскрыла телефонную книжку. Ага, вот он, наинужнейший, а точнее, один из наинужнейших...
   Рассчитывала на сердечный ответ и полное благорасположение? Ничуть. По опыту знаю, что первая реакция пожилых людей на звонок журналиста - оторопь и подозрительность. Далее "персонаж" или "клиент" будет тянуть, что вот, мол, всегда готов встретиться, но только не сегодня и не завтра, а через недельку, есть дела, которые не терпят отлагательств...
   Однако ничуть не бывало! Мне ответил приветливый, спокойный голос:
   - Милости прошу. Если у вас есть серьезный интерес к жизни и деятельности Владимира Сергеевича - я рада побеседовать с вами. Вы готовы прямо сейчас? Пожалуйста! Пусть вас не смутит наше небольшое семейное торжество... Оно идет к концу... Мы к вашим услугам. Записывайте: подъезд шестой, код...
   "Ну надо же, какие ещё встречаются воспитанные люди! Ну надо же!" подумала я, уже на бегу к босоножкам дохлебывая кофе.
   Клавдия Ивановна, первая жена-вдова В.С. Михайлова, жила в высотке, где находится гостиница "Украина". Надо только зайти с противоположной стороны.
   Я все проделала, как велено, нашла шестой подъезд, нажала кнопку кода и вошла в сумрачный вестибюль
   Вот тебе и раз: со стороны-то казалось, что в этой высотке светло и празднично. Однако и в квартире Клавдии Ивановны было темновато, несмотря на обилие окон, и всюду горели торшеры. Пахло старостью, тленом, хотя кругом стояли вещи добротные, из резного дерева, а диван и кресла были обряжены в холщовые чистые чехлы. Угнетало и обилие фотографий в рамочках на стенах, напомнившее наш советский колумбарий.
   Впрочем, стол в гостиной был накрыт красиво и распространял вполне свежие, аппетитные запахи разных яств.
   Хозяйка поспешила мне налить бульону в большую зеленоватую чашку и положила на тарелочку рядом с моей левой рукой несколько аккуратных пирожков с поджаристой спинкой:
   - Ешьте, ешьте! Я вспомнила прежнее, решила побаловать внучка... Вы его не узнали?
   Я его узнала. Это был молодой человек, недавно вернувшийся из Америки и уже успевший войти в отечественную пятерку самых продвинутых клипмейкеров. Конечно, я знала, что он - Михайлов, но как-то не связала это со старым дедом-писателем.
   - Игнат! - поклонился он мне издали, из кресла, в котором раскинулся вальяжно, покуривая сигару с золотым ошейником. Стрижка короткая, без затей, но в ухе серьга, на шее - тонкая цепочка с крестиком. Мускулист, спортивен, бицепсы эффектно бугрятся под короткими рукавами белой футболки. А джинсики ношеные, и как бы даже грязноватые, намекающие на суровость трудовых будней носителя. Еще усы присутствуют, смоляного цвета.
   - Ну так вот, - продолжал он свою речь, обращаясь как бы в пространство, хотя мог бы поглядывать хоть изредка на свою бабушку или на пожилого человека в клетчатом пиджаке и бежевых брюках, который так тщательно зачесал остатки седых волос со лба и на темечко, что казалось наклеил. Он тоже покуривал, но сигарету. На его пальце блестело обручальное кольцо, на лице - очки в золотой оправе. Он встал, здороваясь со мной, и поцеловал мне руку. Ишь ты, поди ж ты!
   - Ну, стало быть, - говорил Игнат в пространство, близкое к потолку, отводя руку с сигарой в сторону. - Я отнюдь не претендую на то, чтобы быть вписанным золотыми буквами в эти самые... как их... скрижали истории. Но мое открытие чего-то стоит! Так вот, господа, изучая быт и нравы нашей святой Руси, пришел к выводу, который считаю весьма одиозным, но тем не менее единственно верным. Хотя он, признаю, противоречит извечному стремлению всякого рода плакальщиков и народе, ибо эти самые плакальщики... включаю сюда и Гоголя, и Достоевского, и Карла Маркса и прочих, излишне идеализировали народные массы и принижали роль и значение высших классов. Я же открыто говорю, что никаких особых противоречий между трудовым народом, то есть крестьянством, и дворянами не существовало. Декабристы, приехавшие из Европы, не уловили самую суть обоюдной привязанности бар и крепостных взаимную зависимость. Я пришел к ортодоксальному, но одновременно исторически безупречному постулату: между русским дворянством и крепостными крестьянами существовала гармония внутренних отношений! Подлинная гармония, основанная, если хотите, на любви к своим традициям и родной природе.
   Господин в очках чуть-чуть пересел, судя по тончайшим полудвижениям, с одной стороны зада на другую и забарабанил по столешнице:
   - Браво, сынок! Ума у тебя палата! Америка раскрепостила твои спавшие до сих пор интеллектуальные силы! Какой рывок в философии! Какое откровение! Ты первый и, должно быть, единственный открыл гармонию между кнутом и пряником! Браво! Брависсимо! Никогда не сбривай усы - они придают твоим высказываниям солидный вид!
   - Папа, с тобой никогда не поговоришь всерьез, - обиделся молодой человек и даже надул губы. - Америка, действительно, открывает горизонты...
   - Только вот вы, с открытыми горизонтами, бежите обратно в Россию, в страну, как вам кажется, непуганых идиотов, и принимаетесь стричь овец.
   - Папа! При посторонних! - попытался предотвратить катастрофу знаменитый клипмейкер, который, как я запомнила, голых дев в своих убойных клипах сажает на коров и ослов, улетающих в визуальную даль между разбегающимися небоскребами. Та ещё фантазия и небывальщина!
   - Мы все для таких, как ты, посторонние, - резанул его папаша. - Это вы, зелень зеленая, решили, что можно грабить Россию безнаказанно! Как туземцев! Прилетели, пограбили - и опять пировать в Монте-Карло или Лас-Вегас... Из-за вас, из-за твоих дружков Семы Новогорского и Фимы Гукина Россия встает на дыбы! Во что телевидение превратили? В тель-авивскую тусовку!
   - Отец! Ты что, полный антисемит?
   - Дурак ты, Игнатий! Полный дурак со знанием английского! Меня можешь не слушать и обвинять в антисемитизме, хотя... что ж... ты - прав... переизбыток евреев во всех сферах, грабят Россию со всех концов. Финансовая власть оказалась в еврейских руках. Почти все деньги России в еврейских руках. Да не дергайся! Сиди, слушай. Это не я говорю, а еврей, писатель Эдуард Тополь. Мимо тебя пролетело его интервью в "Аргументах и фактах"? Он пробует остановить своих зарвавшихся собратьев. Он восхваляет еврейские таланты, сметку, но предупреждает эту нацию, что им и в России грозит Холокост.
   - Да ты что, отец!
   - Да вот так, сын мой, прессу читать надо! Тополь говорит дело: когда в Германии все немецкие деньги оказались в руках еврейских банкиров, которые думали только о преумножении своих богатств и власти, там появился неукротимый антисемитизм и Гитлер, и все прочее.
   - Я пошел! - Игнатий как выдернул себя из кресла. - Поганая страна! Дикие, плебейские нравы!
   - Но денежки ты огребаешь только тут, дорогой! - поддел его папаша. советую не строить иллюзий. Гармонии между нищим и миллиардером не было и не будет в России. Тем она и "погана" прежде всего. Я лично забаррикадировался на случай, если всякого рода неудачники полезут целоваться со мной. А ведь, боюсь, полезут!
   - Полезут! Потому что царь им необходим! Батюшка! - выкрикнул Игнат.
   - Да Пугачев-то, да Разин когда были, ученая голова? Не при царях ли? - крикнул и его отец.
   - Ребята! Ребята! Не надо так нервно! - подала голос Клавдия Ивановна, стоя за столом и обеими руками опираясь на спинку стула. Так обычно ведут себя учительницы. Позже окажется, что так оно и есть - жена Михайлова преподаватель английского. - Не надо ссориться! Страна переживает трудный период. Но не может же нынешний хаос существовать вечно! Как-то же все устроится! Взять тебя, Антон, - обратилась она к лысеющему сыну. - Ты же сумел просчитать ситуацию, ушел из своего института, стал бизнесменом. Игнатий тоже при деле. Вы же с голоду, во всяком случае не умираете!
   - Еще чего! - оскорбился Игнатий, стряхивая столбик пепла в железную пепельницу в форме шкатулки. - Михайловы созданы всегда быть на коне. Иначе лично я лишусь уважения своего прапрапрадеда, который служил при дворе. И я, как дворянин, повторяю - нашему народу нужен монарх. Но с компьютером. Наш народ темен, пьян и туп. Ему, такому, в самый раз царь. Он всех готов считать царями. Он хочет сказку, миф!
   - Каша у тебя в голове, сын мой! - рубанул папаша. - И царя там не наблюдается! Россию грабанули по-крупному. Это факт. Просвета не видно это ещё один факт. Скажу больше - оглядываться назад бессмысленно. На днях читал дневники Суворина, издателя известного. Он пишет в начале века просто, по-бытовому, о привычках любезной тебе монархической семьи. Цитирую почти точно. Одной фрейлине матушка-императрица обещала заплатить её долги в 400 тысяч рублей, разумеется, за счет казны. Витте же дал ей всего 250 тысяч. Матушка-императрица узнала об этом его "проступке" и не пускала его к себе целых полтора года. Еще картинку из прежнего быта сиятельных особ желаешь?
   - Я же не о том! - поморщился Игнат, с подозрением разглядывая сигару, словно оружие, способное выстрелить. - Я же о монархе!
   - О том ты, родной, - погладил его ласковым тоном несговорчивый папа. - О том, о чем ты не имеешь желания даже знать. Скорее всего, тебе хочется быть оригиналом. На, лови ещё один бытовой фактик из биографии монарших кругов. Как пишет тот же Суворин, а не верить ему оснований нет, он был вхож всюду и отменно информирован, так вот, он пишет, что великие князья теми или иными способами всегда брали взятки и наживались... И потому, потому, милый мой, случилась революция! Народ наш российский, хоть и такой-рассякой, но чуток на ложь!
   - Быдло он, твой народ! Кого только не терпел! - высоко взял Игнат, словно позабыв, что владеет баритоном. - Мало ему на голову, мягко говоря, какали?
   Папа раскурил новую сигарету плавающими движениями свободной руки разогнал дым и заключил:
   - Правильно! Тут ты в точку! Он даже нас с тобой терпит! И за одно это ему стоит сказать спасибо.
   - Ребята! Ребята! - вмешалась в процесс старая женщина. - Сколько можно спорить? И о чем, о чем? Неразрешимые вопросы! Над ними бились лучшие умы! Я считаю так: какое бы сегодня ни было время, а есть возможность веровать. Не надо прятаться, не надо тайком посещать храм. Это - много! И вообще пора перейти на какие-то простые, разумные темы...
   - Бабуся, что же, - в немом смехе клипмейкер потряс плечами, поговорим о странностях любви... Или лучше о значении носков точно по ноге... Можно переметнуться на Антонио Бандераса, секс-символа Америки, поохать-поахать по тому поводу, что эта кинозвезда в детстве ничем не отличался от своих сверстников, купался в море, играл в футбол... Ну чем занимается большинство нашего серого населения в часы досуга? Все, а пас. Меня здесь не понимают. Пойду отдраивать мелом бляху с собственным именем, уже пришитую к культурной революции!
   - Мотай! - согласился родитель. - Но помни - перегибать палку в облом деле и начинании - себе дороже!
   - Ты, все-таки, считаешь мое дело достойным?
   - Ну раз тебе платят за него "баксики"!
   Игнат чмокнул бабушку в розоватую щечку, отцу пожал руку и исчез. На меня - ноль внимания. И правильно - он ведь жил где-то в поднебесье, не ходил, а парил. Что ему какие-то заурядкорреспондентки, если его последний клип про певицу Урсулу показывают по теле то и дело. И сразу понимаешь: такое не показывать нельзя, так как где ещё увидишь расчлененку женского тела, суверенные женские груди, порхающие в некоем космическом пространстве наряду с мужскими любвеобильными плавками? Тут скрыта, разумеется, бездна смысла, в том числе и философского...
   Геннадий Владимирович, его отец, тоже не стал засиживаться, спросил меня только:
   - О моем родителе хотите писать? Что ж, это дело. Не последний человек был. Не имею к нему претензий. Мать, конечно, обидел, когда ушел... Но жизнь непредсказуема. Я вон тоже ушел из первой семьи. Хотя, как и отец, не считаю возможным отказаться от помощи прежней жене и дочери. У нас, Михайловых, это в крови. Как бы мы не относились друг к другу, какие бы взгляды не исповедовали, - в трудную минуту, если нас пробуют атаковать, держимся все вместе. Скала! Утес! Могу ли я быть вам чем-то полезен? Предупреждаю заранее - фирмач всего-навсего, вице-президент совместной российско-американской фирмы по поставке лекарств. В настоящее время работаем над внедрением в рынок средств, препятствующих зачатию. Нищим лучше не рожать. Согласны?
   - А то, - сказала я.
   - Вот именно, - подтвердил потомок писателя. - Но если хотите знать, что я думаю о своем отце, поподробнее...
   - Буду признательна...
   - Только хорошо думаю. Вот кто был способен вкалывать так вкалывать! Как уйдет в свой кабинет с раннего утра, так часов до трех не появляется. Мой брат Василий и я учились на его примере. И наши дети получили неплохое наследство от деда. Никого из них не назовешь бездельником. Каждый даже в это сложное время нашел свою нишу и созидает... Прошу прощения. Мне пора. Открываем выставку наших товаров... Мамочка, дай щечку. Будьте здоровы и счастливы.
   Захлопнулась дальняя дверь. Стала слышна музыка из соседней квартиры. Видно, кто-то там широко распахнул окно...
   Мы остались с Клавдией Ивановной вдвоем. Конечно же, я тотчас сказала:
   - Какие хорошие у вас потомки!
   - Очень, очень, - легко согласилась она со мной и назидательно добавила: - В то время, когда сейчас многие пьют, потому что бездельничают, а бездельничают потому, что пьют, - мои ребята все время в деле, в заботах. Не стану скрывать, они обеспеченные люди. Отсюда - зависть. Ах, уж такая наша страна Россия. У нас не способны радоваться что своя корова жива-здорова, а только тому радуются, что у соседа сдохла, ибо...
   Я поняла - сидеть мне тут, с этой дамой, до первых петухов и, следовательно, надо рубить по живому.
   - Клавдия Ивановна, - начала я коварную фразу, - а ведь вот когда хоронили Владимира Сергеевича, кто-то хохотнул или хихикнул, а кто-то сказал, что это вы...
   Она села, потом встала, опять села и только затем всплеснула руками и грозно переспросила, сводя к переносью черные брови:
   - Как это? Как это? Будто бы именно я, женщина с высшим образованием, повела себя таким диким образом?!
   Я кивнула:
   - Представьте себе...
   - Какое безобразие! Какая подлость! - закричала старая дама, хлопая об стол тарелку с пирожками, отчего пирожки посыпались на белую скатерть. Чтобы я! Я! Унизилась до такого поступка! - она воздела руки кверху, и шелковые пышные рукава её лиловой кофты опали до костлявых локотков. Чтобы я...на похоронах... да ещё при всех...
   Понимала ли я, что творю жестокость? Понимала. Но мне нужно было, для дела нужно было чуть-чуть сдвинуть бывшую жену В.С. Михайлова с позиции уверенной в себе и дидактичной дамы с преподавательским прошлым. Мне надо было, чтобы она побыла хоть какое-то время просто старой женщиной...
   - Я знаю, знаю, кто это про меня сказал! - заявила она со злорадным торжеством. - Это Софка, рыжая Софка, его прихихешка, на которую он сменил меня и моих детей! Только она могла лить на меня прилюдно подобную грязь! Это ничтожество! Это, по сути, проститутка! Это гадина с куриными мозгами! Абсолютно без образования! Абсолютно невоспитанная! И он, дворянин, польстился! И она отплатила ему! Отплатила! Изменяла налево и направо! Так ему и надо! Вы, девушка, думаете, что я очень злая? - Она смотрела на меня с горделивым вызовом. - Это потому вы можете так думать, что не знаете, что такое измена! Вас Бог миловал! Я ведь, признаюсь, когда Владимир ушел от меня, такой весь родной, привычный, чуть с ума не сошла! Я же ему во всем помогала! Я же его рукописи перепечатывала сама в первые годы...
   И тут вот я влезла с вопросом, от которого в моем деле многое зависело, тогда влезла, когда она вся в возбуждении и вряд ли способна следить за собой. Вот что я спросила:
   - А что, Владимир Сергеевич все свои вещи от руки писал?
   - Первые самые - от руки. Потом на машинке... Я уже с машинки перепечатывала, - сказала второпях Клавдия Ивановна и тут-то споткнулась, и тут капельку помедлила, но все-таки собралась с духом и расставила все по местам, как хотела:
   - Он и от руки писал... и на машинке печатал... Как ему хотелось, так и поступал. Но, - она быстро прошла к двери и, вроде, собралась уйти, но остановилась и переметнулась к другой теме, ломая пальцы в кольцах:
   - Я об измене! Мы же об измене! Я вам со всей откровенностью! Это было так тяжело для сердца! ,Я уже не молоденькая, принялась бежать, бежать... Лишь бы бежать! По улицам, переулкам... Сердце в груди билось невыносимо! Меня же он предал! Растоптал! Как я себя чувствовала в те минуты? Положим, вроде старых тапочек, которые сносились и их пора выбросить на помойку... Не приведи Бог кому-то ещё испытать такое! Хотя "это" происходит на земном шаре, вероятно, каждую минуту, если не чаще... Он ушел, а я осталась. Оплеванная с головы до ног. Как стояла посреди комнаты столб столбом, - так и продолжала стоять. Только рука мелко-мелко дрожала, когда попыталась дотронуться до губ... Да ведь и губы дрожали тоже... Вся дрожала, вся, словно очутилась на юру, на семи ветрах... Не было мне места в этом мире, нет! Девушки, женщины и дамы, те, кого ещё ни разу не бросали, знайте наперед: тотчас потеряете необходимость умываться, чистить зубы, причесываться, есть, пить, идти на работу, потом с работы... И некоторые, как известно, в таком вот смутно, полубредовом состоянии бодро вскакивают на подоконник и прыгают вниз... Понять можно: жестоко уязвленная женская гордость требует реванша - он ведь, её погубитель, теперь все равно как бы услышал последнее, ответное, беспощадное слово, которое, - вот тебе! Вот! осталось за ней. Она словно бы разом убила и свою мучительную боль оскорбленной, униженной души и его право уйти от нее, не оглядываясь. Может быть, и я что-то сотворила бы такое-эдакое, но - дети, дети... Сердцу и сейчас больно! Так больно!
   Наверное, мне следовало сострадать этой внезапно и словно напропалую разоткровенничавшейся женщине. Но... мешал сам перебор этих самых слов и вся эта оголтелая страдательность, связанная с очень-очень далекими днями...
   То ест я не спешила верить этой униженной, благополучной в общем-то даме. То ест почему-то сомневалась я в остроте её нынешней боли в связи с давно прошедшими страстями... Я видела женщин, почти сошедших с ума от мучений, - они уж точно не находили себе места и не взбивали столь пышно и эффектно седые волосы, не "рисовали" себе бровки-губки, не румянили щечки...