Некоторое время они ехали молча («Ах варьетэ, варьетэ, варьетэ …» — пел Мегамоев). «Хороший у вас в Голявкине клуб! — похвалил мужичонка, — Этот … как его … актерский состав, в общем, заебись! — он выставил Эрику под нос кулак с оттопыренным большим пальцем, — Да ведь и у нас, поди, нехуевый — лучше Говядина, грят, во всем районе никто ментов не играить!» Эрик молчал. «И нового врежистера из Москвы прислали. — Мужичонка выудил из кармана зипуна мятую папиросу и щелкнул зажигалкой, — Молодой, а строгий … старые порядки враз поменял. Сам видишь: таперича на репетикцию, будто на самое представление, в гриме приходить нужно! А еще Говядин сказывал …» («Вычислить путь звезды и развести сады …» — пел Мегамоев.) «Да ты его, поди, знаешь! — перебил сам себя мужичонка, — Он же в вашем голявкинском спехтахле осенью участвовал!» «Кто участвовал? — осторожно спросил Эрик, — Режиссер?»; «Да нет, Санька Говядин … ты чего, забыл? Ну, плешивый такой … у него еще на левом глазу бельмо — в детстве серной кислотой брызнуло!» «Почему забыл? Помню.» — после некоторого раздумья согласился Эрик. Аудио-скрижаль перед ветровым стеклом щелкнула, и гнусавый голос Романова-младшего затянул: «Коммунизм — это партийная власть плюс эвээмизация всей страны …» «А ты давно сюда переехал? — вклинился мужичонка, — Завклубом сказывал, что тебя с Португальщины прислали — агрономные кадры укреплять.» «Недавно.» — почти без запинки отвечал Эрик. «Евразийский коммунизм — самый коммунистический коммунизм мира. — нудел Романов-младший, — Слава евразийскому исскусству, открывшему единственно верный творческий метод коммунистического сюрреализма …»
Дорога вынырнула из леса в поле. Далеко впереди показались крошечные домишки. «Ну, таперича всего три минуты осталося! — радостно сказал мужичонка, — Дорога отсель прямая, хучь сто километров в час давай!» — он надавил на акселератор и мотор грузовичка надсадно взвыл. Бескрайние заснеженные поля, разделенные на квадраты ровными рядами деревьев, тянулись по обе стороны от проселка. На горизонте виднелся ряд блестевших алюминием ветряков (их лопасти казались отсюда размером со спичку). «Понастроили ентих мельниц, а толку чуть! — прокомментировал мужичонка, перекрикивая шум мотора, — Да еще телехвонную связь нарушають …» «Как это — нарушают?» — удивился Эрик. «Хуй его знаить … нарушають и все. Надысь опять телехвон молчал …» Грузовичок начал подпрыгивать на ухабах, все вокруг моталось, дребезжало и подскакивало. Эрик покосился на спидометр — тот показывал 85 километров в час. «Не ссы, артист, не перевернемси!» — перехватив его взгляд, ободрил мужичонка. Домики на горизонте быстро увеличивались в своих размерах и числе («Выберу самое синее море, — пел Мегамоев, — белый-пребелый возьму пароход …»). «Клянемся торжественной клятвой ленинцев-сталинцев-брежневцев, что уже к 1985 году над всем миром воцарится евразийский флаг!» — закончил Романов-младший и отключился. «Эх, через полчаса в баньке париться буду! — предвкусил мужичонка, — А потом с робятыми у Коляныча пивка попьем, головунами закусим.» Эрик молчал.
Грузовик миновал знак «Мерзуны — 439 ж.» и понесся, преследуемый стайкой отчаянно лающих собак, между двумя рядами покосившихся бревенчатых домов. На улице не было ни души — лишь ватага укутанных ребятишек угрюмо копошилась на огороженной колючей проволокой детской площадке. Сбросив скорость, грузовик проехал еще метров триста («А здеся я живу.» — указал мужичонка на маленькую облезлую избушку с заросшими грязью окнами). Наконец, они затормозили возле сравнительно большого кирпичного здания. «Приехали! — радостно объявил шофер, — Покедова, земляк!» Эрик вылез из кабины и в нерешительности остановился. На стене здания висел плакат:
Скоро! Скоро! Скоро! Скоро! Скоро! Скоро! Скоро! Скоро!
ОПТИМИСТИЧЕСКАЯ БАЛЛАДА
Текст и режиссура Сергея Вервольфова
В главных ролях: А.Говядин, Б.Халдеев и В.Звездищева
«Прямо туда и дуй! — высунувшись из окна кабины, мужичонка потыкал пальцем в обитую дермантином дверь, — Они тебя заждалися, поди!» Выхода не было — Эрик потянул дверную ручку.
Он оказался в длинном темном зале с рядами деревянных кресел. Тусклый верхний свет горел только на сцене. «Халдеев? Наконец-то! — к Эрику бросился тщедушный молодой человек в массивных роговых очках, — Я уж думал, вы опять в чайной застряли!» Эрик молчал. «Второй раз собираемся, а репетировать все никак не начнем!» Эрик потупился и шаркнул ногой. «Хорошо, что в гриме и костюме пришли … на этом хоть время сэкономим … — с укором заметил молодой человек и метнулся обратно к сцене, — Начинаем!!» Он замахал руками, как ветряная мельница, и в темноте зала зашевелились невидимые до того люди. «Акт 1-ый, явление 1-ое: Нидерландист ван Даал и Невинные Дети — на сцену, Воодушевленцев — наготове, остальные — не ближе десятого ряда, чтоб не мешать!» — молодой человек, очевидно, являлся режиссером Вервольфовым. Часть людей потянулась на сцену, остальные опять канули во тьму. «Почему стоите, Халдеев? — обернулся молодой человек к Эрику, — Вам что, отдельное приглашение требуется?» Эрик нехотя поплелся на сцену. «Не сюда! — тонким голосом взвизгнул режиссер, — Налево!… Вы читали пьесу или нет?…» — Эрик молча встал в указанное место. В противоположном конце сцены десятка полтора пожилых теток в тренировочных костюмах и пионерских галстуках строились в три шеренги — это, очевидно, были Невинные Дети (каждая держала в правой руке какие-то машинописные странички). «Где ваш экземпляр пьесы?» — страшным голосом спросил режиссер; «Дома забыл.» — после секундного колебания нашелся Эрик. «Боже! — схватился за голову молодой человек, чуть не сбив с носа очки, — Совесть у вас есть?» «Нет. — признал ошибку Эрик, — Виноват.» «Дайте ему запасной экземпляр!» — заверещал режиссер в глубину зала. Из темноты выплыла костлявая девица (помощница режиссера?), вручила Эрику растрепанную стопку страниц и опять растворилась во тьме. Режиссер уселся в первом ряду, нервно вцепившись в подлокотники кресла: «Готовы?» «Да!» — хором отвечали Невинные Дети; «Готов.» — неуверенно присоединился Эрик. «Начинаем!»
«Три, четыре!» — шепотом скомандовала одна из Детей, и они хором задекламировали:
Мы — невинные дети,
будущее поколение,
Наше сознание -
это чистая страница.
Наши души освещены
сердец горением,
Мы хотим
любить Родину
и учиться!
Дети замолчали — Эрик понял, что пришла его очередь. Он скосил глаза и начал читать с максимальной доступной ему выразительностью:
Нидерландист я, убежавший из тюрьмы.
Хочу теперь отмстить за свой позор -
Растлять сердца, душить, вредить, громить,
Враждебно гадить, подло извращать.
Эрик повернулся к Детям и, немного подумав, выбросил руку в жесте безшабашной подлости:
Зачем вы, дети, мыслите о Светлом?
Зачем, скажите, любите Добро?
Ведь Светлое не принесет вам выгод,
Добро и Свет не нужны никому!
«А что, неплохо … — несколько смягчившись, похвалил режиссер, — Очень сдержанная манера … интересная интерпретация!» Эрик польщенно потупился. «Ладно, открывающий диалог, вроде бы, на мази. — режиссер пошелестел страницами, — Переходим сразу к выходу Воодушевленцева! — он приложил руки рупором ко рту, — Воодушевленцев, готовы?» «Готов!» — раздался чей-то бас. «Пошел!» — крикнул режиссер.
На середину сцены из-за кулис вышел грузный смурной человек в милицейской шинели и, воздевая руки к небу, обратился к невидимой аудитории:
Я страж порядка, доблестный блюститель,
С невинными детьми на встречу я иду.
Я буду нежный, добрый, мягкий их учитель,
Добро и Истину я в души их введу.
Человек неуклюже повернулся на месте и, сверкая бельмом на левом глазу, вперевалку подошел к Эрику:
А это кто таится в полумраке?
Кто гадко скрючился, ощерив острый зуб?
Коль враг ты — приготовься к схватке,
Но если друг — приди ко мне на грудь!
И милиционер Воодушевленцев распахнул объятья.
Вдруг выражение его лица изменилось с великодушного на подозрительное: «Слушай, парень, — прошипел он, не опуская рук, — а ты кто такой?» «Как — кто? — не понял Эрик в надежде выиграть время, — Артист Халдеев.» В темной глубине клуба всыхнула зажигалка — кто-то из незанятых в текущей сцене актеров закурил. «Не пизди! — твердо возразил милиционер, буравя Эрика бельмом, — Уж я-то Борьку Халдея знаю, не одну поллитровку с ним раздавил!» «Ван Даал и Воодушевленцев, почему бормочете себе под нос? — вдруг вмешался режиссер, — Действуйте, Халдеев!… или опять все позабыли?» Не раздумывая, Эрик ударил милиционера ребром ладони по шее чуть ниже уха. Тот рухнул на пол — раздался глухой удар, дощатая сцена заходила ходуном. Возникла тягостная пауза: Эрик не знал, что ему делать; Невинные Дети стояли, как ни в чем не бывало; режиссер нетерпеливо барабанил пальцами по подлокотнику кресла. «А теперь чего ждете?! — не выдержал, наконец, последний, — Переодевайтесь в его одежду!»
Не веря своим ушам, Эрик стал расстегивать ватник.
«Не ожидал я, что такого нерадивого артиста из Голявкино пришлют. — сокрушенно покачал головой режиссер, — Вместо первой репетиции в вытрезвителе оказались, на вторую — абсолютно неподготовленным пришли!» Эрик не отвечал, стаскивая шинель с лежавшего, как мертвое тело, Воодушевленцева. «Талант, конечно, важен, — назидательно продолжал режиссер, — однако и усердие надо иметь!» Невинные Дети обреченно, как коровы на дойке, смотрели перед собой, изредка подергивая дряблыми ляжками. «Я, когда в ГИТИСе учился, может, и не самый талантливый на курсе был, однако ж через свое усердие все пятерки в дипломе заслужил!» — режиссер встал и прошелся взад-вперед перед сценой. В темной глубине клуба млечным путем горели огоньки сигарет, тянуло табачным дымом. Прыгая на одной ноге, Эрик одевал милицейские брюки. «Только вот 'лапы' у меня не было! — в голосе режиссера зазвучала надрывная нотка, — А потому распределили меня сюда, в вонючие Мерзуны … Господи, сколько мне еще гнить здесь придется?! — очки его сползли на кончик носа и затуманились, обтянутые свитером острые лопатки дергались вверх-вниз, — Эй вы, там … а ну, кончайте в помещении курить!!!» — заорал он с ненавистью. Эрик зашнуровал ботинки, переложил респиратор в карман шинели, подобрал с пола правдолюбцевскую кобуру и нацепил на себя. «Переоделись?» — «Да.» — «Так чего ж стоите?» Эрик подобрал с пола листки с пьесой и стал искать нужное место. Раздетый до белья Воодушевленцев мирно лежал, присыпанный арестантской одеждой. «Горе мне с вами, Халдеев! — с горечью воскликнул режиссер и зачитал на память, — 'Ван Даал прыгает со сцены — пробегает, трусливо озираясь, вдоль прохода — с подлой ухмылкой выскакивает из зрительного зала' … Действуйте, наконец!…» Эрик, не споря, подчинился. Бежать, трусливо озираясь, в длинной милицейской шинели было неудобно. Чересчур широкие штаны сползали, кобура на плохо затянутом поясе моталась и хлопала по животу. Закрывая входную дверь, он услыхал раздраженный голос режиссера: «Что лежите, Воодушевленцев, ваш же монолог сейчас!»
Времени у Эрика, по самой оптимистической оценке, было минуты три.
Он посмотрел кругом и заметил запаркованный метрах в десяти от двери клуба желто-синий милицейский газик. На улице не было ни души. Эрик бросил листки с пьесой на снег, сдвинул кобуру на бок, подбежал к газику, рванул дверцу с водительской стороны (оказалась незаперта) и сел за руль. На мгновение он замер, собираясь с мыслями, затем по какому-то наитию сунул руку в карман шинели — и нащупал связку ключей. (Громко колотилось сердце, из-под милицейской ушанки по вискам стекал пот.) Эрик выбрал подходящий ключ, вставил в зажигание и повернул. «Р-р-р!» — машина резко дернулась и заглохла. Он чертыхнулся, судорожно вспоминая занятия по шоферскому делу в летнем военном лагере, спустил ручной тормоз, нажал левой ногой на сцепление, правой — слегка на газ и еще раз повернул ключ: «Р-р-р-р-р!» Мотор взревел, потом заурчал ровно — можно было ехать. В зеркале заднего обзора Эрик увидал, как из клуба вывалилась костлявая помощница режиссера и стала озираться по сторонам. Он отпустил сцепление — машина дернулась, и мотор заглох опять. Из клуба выбежало еще три-четыре человека. «Вон он, в машине!» — завизжала помощница, указуя костлявым перстом. Эрик снова завел мотор, как можно плавнее отпустил сцепление и тронулся с места. Позади раздались неразборчивые крики. Выехав из деревни, он увеличил скорость до семидесяти километров в час и перевел дух. Отер с лица пот. Газик подпрыгивал на ухабах. План действий был ясен: отъехать от проклятых Мерзунов как можно быстрее и дальше, а потом — по обстоятельствам.
Через десять минут Эрик увидал знак приближающегося перекрестка и указатель:
Прямо: п/ф 133 км,
Налево: колхоз им. Юности Шеварднадзе,
Направо: совхоз им. Гулям Хайдаровой.
Эрик поехал прямо. После перекрестка дорога стала немного шире, и он довел скорость до восьмидесяти километров в час. Быстрее ехать было невозможно: машину начинало мотать на ухабах, и Эрик боялся не справиться с управлением.
Через двадцать минут дорога нырнула в лес. Еще через десять, сквозь деревья по правой стороне замаячила насыпь железной дороги.
Эрик остановил газик в более или менее укромном месте метрах в ста от станции, сунул ключи в «бардак» и захлопнул двери — так, чтобы их нельзя было отпереть снаружи. Через три минуты он поднялся на платформу. Рядом с вывеской «п/ф 133 км», под показывавшими 11:14 часами располагалась кассирская будка с зарешеченным окном и наклеенным на стену расписанием. Эрику продолжало везти — ближайшая электричка в Москву уходила через шесть минут (следующая — в 12:43, предыдущая — в 9:21). Он пошарил по карманам и выудил бумажник: там лежало удостоверение майора МВД на имя А.И.Говядина, водительские права с фотографией (Александр Ильич свирепо прищурил бельмо) и довольно много талонов (в основном культурно-просветительных, плюс несколько ресторанных). На что покупать билет?… — ни одного транспортного талона в бумажнике не оказалось. С тяжелым сердцем Эрик подошел к окошку кассы и постучал (зайцем ехать было нельзя: осложнения с контролерами, в его теперешнем положении, могли оказаться летальными). Дверца немедленно распахнулась, обнаружив старушечье лицо, обвязанное серым пуховым платком. «Извините, пожалуйста, — просительно сказал Эрик, — не могли бы вы продать мне билет до Москвы за ресторанные или просветительные талоны?» «Билет?… — удивилась кассирша, — Ты что, милок, удостоверение потерял?» «Какое удосто… — начал было Эрик, но осекся, — Не потерял — забыл.» «Но дома-то оно у тебя есть?» «Конечно! — горячо заверил он, — На комоде лежит!» «Ну, тогда так езжай, милок. — старушка разговаривала с ним, как с маленьким, — Я нашей доблестной милиции на слово верю!» Кляня себя за идиотизм, Эрик отошел в сторону. «Да и не спросят контролеры с тебя билет, ежели ты в форме!» — прокричала ему вдогонку кассирша.
В ожидании поезда, он ходил взад-вперед (в полном одиночестве) по платформе. Вдруг, вспомнив, расстегнул кобуру и достал оттуда пистолет: согласно сведениям, почерпнутым на занятиях военным делом в Физико-Техническом Институте, это была подарочная модель пистолета Макарова (малошумная, скорострельная, с лазерным прицелом), снаряженная полным магазином — двенадцать патронов. Вдоль дула извивалась плохоразборчивая старославянская вязь:
Дорогому майору Говядину в день сорокалетия.
Бди, Александр Ильич, на сцене и в жизни!
Коллектив Районного Управления Милиции.
Раздался громкий гудок — подходил поезд. Эрик сунул пистолет в кобуру и отошел от края платформы.
Электричка остановилась — двери раскрылись — Эрик зашел внутрь — двери закрылись — электричка тронулась.
По заплеванному полу вагона каталась одинокая пивная бутылка. На задней скамье застыла оцепенелая старуха в плюшевом казакине — слезящиеся глаза ее были устремлены в бесконечность. «Этот состав обслуживает бригада, борющаяся за звание 'Путейцев Грядущего! '» — гласил плакат на стене справа. «Спартак — чемпион!» — гласила надпись, намалеванная синей краской на стене слева. Под надписью спала, по-рыбьи раззявив рот, девица в красной меховой шапке поверх отливавшего серебром платка (на ее губах засохли крупные сгустки ярко-алой помады). Через две скамейки от нее растянулся оборванный забулдыга с мотавшейся в проходе головой. Эрик встал в тамбуре — так, чтобы видеть соседний вагон через окошко в тамбурной двери.
Было шумно и холодно. Пахло мочой (пол в углу красноречиво покрывали наросты желтоватого льда). Остановок машинист не объявлял. За окном мелькали бескрайние поля, полуразвалившиеся деревеньки, линии высоковольтных передач, гулкие мосты, заснеженные леса и скованные льдом реки. Новые пассажиры не появлялись, старые оставались на своих местах. Эрик задумался: через какое время мерзуновцы оповестят милицию? Или уже оповестили?… Он стал изучать схему Черненковской железной дороги, висевшую на стене тамбура.
Прошло двадцать минут и три станции.
Поезд начал тормозить. Пейзаж за окном изменился: потянулись длинные барачные здания, похожие на склады; потом жилые двух-трехэтажные дома — они подъезжали к городу. За окном пронесся огромный многоцветный плакат: «Добро пожаловать в Громыкск — город ткачих и поварих!» Наконец, поезд остановился, однако двери не открылись и платформы видно не было — справа и слева тянулась вязь рельсов. Эрик прижался щекой к стеклу окна и заглянул вперед — однако ничего, кроме красного огня светофора, не увидал. Электричка стояла на месте, было тихо. Впереди что-то происходило. Он почувствовал укол тревоги — как волк, завидевший издалека красный флажок … Несколько секунд Эрик размышлял, потом попытался растащить наружние двери вагона — безуспешно. Он повернулся и быстро пошел к хвосту поезда, натыкаясь на пустые взгляды немногочисленных пассажиров и пробуя по пути двери — ни одна не поддалась. Наконец, отступать стало некуда — он дошел до последнего вагона … ощущения запертости и надвигавшейся опасности давили на виски. Мозг Эрика лихорадочно перебирал бесполезные мысли: «Я так и так собирался здесь сходить …» — не то … «Телефоны в Мерзунах не работали из-за ветряков …» — не то!… «Как они так быстро успели?» — НЕТ, НЕ ТО!!!… В отчаянии, он подошел к двери, ведущей в кабину машиниста, и постучал. «Чиво стучищ, дарагой?» — неожиданно отозвался мужской голос с сильным кавказским акцентом. «Милиция!» Дверь немедленно распахнулась — на пороге стоял пожилой усатый грузин в железнодорожной форме. «Почему стоим?» — «Нэ знаю, дарагой! Старшой в галавном вагонэ елэктрычку астановил, вот и стаым.» «Слушай, командир, выпусти меня через свою дверь! — Эрик нетерпеливо переступил на месте. — Жена вот-вот родит … то есть, уже рожает … тесть позвонил — в роддом ее повезли!…» Грузин широко улыбнулся и отступил в сторону: «Парахады, дарагой!» Эрик быстро прошел в кабину, открыл боковую дверь и спустился по ступенькам на землю. «Дэнь рождэнья пиразноват будыщ — мэня нэ забуд пиригласыт!» — закричал вслед его благодетель.
Станция находилась в нескольких десятках метров от головного вагона — на платформе кишели синие милицейские шинели. Эрик быстро обошел последний вагон — так, чтобы поезд оказался между ним и платформой, — и побежал, спотыкаясь о рельсы, к забору, огораживавшему вокзал.
Ярко светило солнце. В ледяной голубизне неба беззаботно радовались жизни неподвластные развитому коммунизму воробьи. Эрик протиснулся сквозь дыру в заборе на улицу. Привезшая его электричка залязгала межвагонными буферами и медленно поползла к платформе.
Эрик пересек привокзальную площадь и зашагал от железной дороги прочь. Вдоль заснеженного тротуара выстроилась шеренга бабушек, торговавших солеными огурцами, сушеными грибами и семечками. Около входа в кинотеатр бурлила толпа пришедших на дневной сеанс детей и мамаш. Папаши бурлили у гастронома напротив: разбившись на небольшие группы, они оживленно разговаривали за жизнь, иногда поднося к обветренным губам зажатые в мозолистых кулаках граненые стаканы. В открытую дверь магазина входили и выходили люди — жизнь била ключом. Около облезлого памятника Сталину сидела большая уродливая собака и улыбалась проходившим мимо гражданам вне зависимости от их национальности, партийности, пола и возраста.
Эрик прошел до конца главной улицы (упиравшейся в городской парк), повернул налево … и остановился, как вкопанный: метрах в пятидесяти от него стояло кружком несколько милиционеров. В центре кружка размахивал руками офицер в фуражке — видимо, давал указания. Эрик оглянулся — и увидал целое созвездие синих шинелей (часть милиционеров рассыпалась цепью по продолжению улицы, на которой он находился, остальные быстрым шагом заворачивали на улицу, откуда он только что пришел). Действовать надо было немедля: он резко повернулся и шагнул в гостеприимно маячившую слева дверь под вывеской «Шашлычная». «Доблестной милиции — пламенный привет!» — приветствовал его небритый гардеробщик в засаленном форменном пиджаке. «Здравствуйте!» — напряженно отвечал Эрик (сквозь грязное стекло окна было видно, как мимо целеустремленно прошагала стайка милиционеров). «Позвольте вашу шинель, товарищ майор.» — в воздухе запахло вчерашним перегаром. На стене гардероба висело роскошное, в золотой раме зеркало, на середине которого красовался жирный отпечаток чьей-то ладони. Под потолком покачивала бурыми от грязи подвесками хрустальная люстра. Эрик расстегнул портупею с кобурой, снял шинель, нацепил портупею поверх кителя и машинально посмотрелся в зеркало — отпечаток ладони пришелся его отражению точно на щеку, как пощечина. «Евгений Абрамыч! — хрипло заорал гардеробщик в глубину шашлычной, — Принимайте гостя дорогого!!» — он подмигнул Эрику. Из двери выкатился толстый человек в грязном свитере и домашних тапочках: «Доблестной милиции — пламенный привет!» Эрик молча кивнул. «Проходите, товарищ майор! — залебезил толстяк, — Вмиг обслужим … пяти минуток не пройдет.» Он с почестями препроводил Эрика в зал, усадил за лучший столик у окна и умчался, пообещав прислать официантку.
В шашлычной было темно, пыльно и пусто. В углу тихо гуляла компания из трех командировочных джентельменов в обтрепанных костюмах, несвежих белых сорочках и дешевых галстуках. Из двери, ведущей на кухню, струились запахи уксуса, прогорклого жира и подгоревшего мяса. Со стены строго смотрел засиженный мухами Романов-внук. На противоположной стене висел телевизор, показывавший обязательную программу «Воскресный Полдень». Под телевизором располагалась сцена, уставленная зачехленными музыкальными инструментами. Эрик раскрыл лежавшее на столе меню — шашлык по-карски, шашлык по-турецки … он ощутил в желудке болезненный укол голода … сациви, бастурма … Через какое время милиция начнет прочесывать общественные места — кинотеатры, магазины, шашлычные? Он осторожно отодвинул замызганную бархатную портьеру и выглянул на улицу: кирпичная стена дома напротив, три мусорных бака, присыпанная снегом дохлая кошка — окно выходило во двор.
«Выбрали?»
Вздрогнув, Эрик повернулся — перед ним стояла официантка, румяная блондинка лет двадцати пяти. «Что же вы пугаетесь, товарищ майор?… Я вас не съем!» — она дернула пухлым плечом под прозрачной кофточкой. «А вот я бы вас съел!» — с натугой пошутил Эрик. «Ах!… — кокетливо испугалась девица, закрываясь ладошкой, — Сразу видать — мужчина голодный!» Она шагнула вплотную к эрикову стулу (так, чтобы грудь ее оказалась в сантиметре от его носа) и вытащила из кармана кружевного фартука диктофон: «Что заказывать будем?» «Шашлык по-карски.» «И лаваш?» — «И лаваш.» «И зелень?» — «И зелень.» «И бутылочку бордо?» — «И бутылочку бор… а разве у вас есть?» «Для гостя дорогого …» — официантка спрятала диктофон и поплыла на кухню, покачивая сдобными бедрами. Сквозь прозрачную кофточку и полупрозрачную комбинацию было видно, что бюстгальтер глубоко врезался в ее белые бока.
«Когда они придут сюда?» — подумал Эрик. «Один по-карски. — донеслось из недр кухни, — И выбери мясо получше …» — конец предложения утонул в грохоте посуды. «Где можно спрятаться?» — Эрик машинально передвинул уродливую вазочку с пыльными искусственными цветами — так, чтобы та закрыла жирное пятно на скатерти. «Так выпьем же за то …» — поднял тост один из командировочных за столиком в углу. «Как выбраться из этого проклятого города?»
Прошло неопределенное количество единиц времени. Эрик сидел, как на иголках.
«Вот зелень, вот бордо, вот лаваш — закусывайте!… Шашлычок через пять минут будет. — официантка разгрузила поднос, но не ушла. — И как вам наш Громыкск, нравится?» «Очень.» — Эрик налил в бокал вина, отломил кусок лаваша и стал есть. «Наверно после Москвы провинцией кажется?» Он перестал жевать: «Откуда вы знаете, что я из Москвы?» Официантка наклонилась и оперлась локтями на стол, демонстрируя вырез своего бюстгальтера: «Знаю! — она загадочно улыбнулась. — У нас разведка во как поставлена!» Некоторое время они молча смотрели друг на друга. «Мне кажется, что вы меня с кем-то путаете.» «Путаю? — официантка хихикнула, — Вас, пожалуй, спутаешь: майор, молодой, кавказской национальности, только что приехали … ребенок догадается!» Один из командировочных сложил ладони рупором и прицелился в кухонную дверь: «Еще один большой графинчик, девушка!» Эрик осторожно поставил бокал на стол. «Вы присаживайтесь … Можно, я вам налью вина?» «Нам на работе не положено … — официантка замялась, а потом неожиданно выпалила, — Но, если хотите, мы с вами можем куда-нибудь пойти!» — щеки у нее вспыхнули. «Прямо сейчас? — удивился ее рвению Эрик, — Вы же …»; «У заведующего отпрошусь — до вечера настоящей работы все равно не будет …» «А куда мы можем пойти?»; «А куда бы вы хотели? — закокетничала официантка, — В кино?» «Зачем в кино? — ситуация заставляла Эрика играть ва-банк, — К вам!» Из кухни вывалилась толстая неряшливо одетая девка с запотевшим графинчиком в короткой руке и, как утка, засеменила к столику командировочных джентельменов. «Ко мне нельзя, муж дома. — с подкупающей прямотой объяснила официантка, — Опять, поди, с дружками водку трескает, алкаш проклятый! К подруге … — она помолчала, просчитывая какие-то варианты. — Скушаешь шашлык — и пойдем.» «Чего там кушать … пошли сразу! — Эрик глубоко вздохнул, обозначая безумную страсть. — А шашлык можно взять с собой в кастрюльке!» «Давай.» — покорно уступила дама его сердца. Он отодвинул стул и встал. «Триста в год — и ни тонной больше!» — ярился командировочный джентельмен за угловым столиком. «Вино, я думаю, тоже надо прихватить … — Эрик закупорил бутылку лежавшей на столе пробкой, — … и лаваш!» — он с сожалением посмотрел на блюдо с зеленью. Официантка подхватила тарелку с бутылку и лавашом и молча устремилась на кухню. «Подождите! — окликнул ее Эрик, роясь в бумажнике, — Давайте, я за еду заплачу.» «Ты что?! — негодующе обернулась девица, — Неужто я с тебя талоны брать буду?» — она исчезла в проеме двери. «Триста тонн?… Ха-ха-ха!… Да ни в жисть тебе главк такое не утвердит!» — донеслось с углового столика. «Евгений Абрамович, миленький!… меня новый начальник гормилиции на свиданку пригласил!» — донеслось сквозь кухонную дверь. «… что совпадает с мнением большинства евразийских геронтологов.» — донеслось со стены, где висел телевизор.
Дорога вынырнула из леса в поле. Далеко впереди показались крошечные домишки. «Ну, таперича всего три минуты осталося! — радостно сказал мужичонка, — Дорога отсель прямая, хучь сто километров в час давай!» — он надавил на акселератор и мотор грузовичка надсадно взвыл. Бескрайние заснеженные поля, разделенные на квадраты ровными рядами деревьев, тянулись по обе стороны от проселка. На горизонте виднелся ряд блестевших алюминием ветряков (их лопасти казались отсюда размером со спичку). «Понастроили ентих мельниц, а толку чуть! — прокомментировал мужичонка, перекрикивая шум мотора, — Да еще телехвонную связь нарушають …» «Как это — нарушают?» — удивился Эрик. «Хуй его знаить … нарушають и все. Надысь опять телехвон молчал …» Грузовичок начал подпрыгивать на ухабах, все вокруг моталось, дребезжало и подскакивало. Эрик покосился на спидометр — тот показывал 85 километров в час. «Не ссы, артист, не перевернемси!» — перехватив его взгляд, ободрил мужичонка. Домики на горизонте быстро увеличивались в своих размерах и числе («Выберу самое синее море, — пел Мегамоев, — белый-пребелый возьму пароход …»). «Клянемся торжественной клятвой ленинцев-сталинцев-брежневцев, что уже к 1985 году над всем миром воцарится евразийский флаг!» — закончил Романов-младший и отключился. «Эх, через полчаса в баньке париться буду! — предвкусил мужичонка, — А потом с робятыми у Коляныча пивка попьем, головунами закусим.» Эрик молчал.
Грузовик миновал знак «Мерзуны — 439 ж.» и понесся, преследуемый стайкой отчаянно лающих собак, между двумя рядами покосившихся бревенчатых домов. На улице не было ни души — лишь ватага укутанных ребятишек угрюмо копошилась на огороженной колючей проволокой детской площадке. Сбросив скорость, грузовик проехал еще метров триста («А здеся я живу.» — указал мужичонка на маленькую облезлую избушку с заросшими грязью окнами). Наконец, они затормозили возле сравнительно большого кирпичного здания. «Приехали! — радостно объявил шофер, — Покедова, земляк!» Эрик вылез из кабины и в нерешительности остановился. На стене здания висел плакат:
Скоро! Скоро! Скоро! Скоро! Скоро! Скоро! Скоро! Скоро!
ОПТИМИСТИЧЕСКАЯ БАЛЛАДА
Текст и режиссура Сергея Вервольфова
В главных ролях: А.Говядин, Б.Халдеев и В.Звездищева
«Прямо туда и дуй! — высунувшись из окна кабины, мужичонка потыкал пальцем в обитую дермантином дверь, — Они тебя заждалися, поди!» Выхода не было — Эрик потянул дверную ручку.
Он оказался в длинном темном зале с рядами деревянных кресел. Тусклый верхний свет горел только на сцене. «Халдеев? Наконец-то! — к Эрику бросился тщедушный молодой человек в массивных роговых очках, — Я уж думал, вы опять в чайной застряли!» Эрик молчал. «Второй раз собираемся, а репетировать все никак не начнем!» Эрик потупился и шаркнул ногой. «Хорошо, что в гриме и костюме пришли … на этом хоть время сэкономим … — с укором заметил молодой человек и метнулся обратно к сцене, — Начинаем!!» Он замахал руками, как ветряная мельница, и в темноте зала зашевелились невидимые до того люди. «Акт 1-ый, явление 1-ое: Нидерландист ван Даал и Невинные Дети — на сцену, Воодушевленцев — наготове, остальные — не ближе десятого ряда, чтоб не мешать!» — молодой человек, очевидно, являлся режиссером Вервольфовым. Часть людей потянулась на сцену, остальные опять канули во тьму. «Почему стоите, Халдеев? — обернулся молодой человек к Эрику, — Вам что, отдельное приглашение требуется?» Эрик нехотя поплелся на сцену. «Не сюда! — тонким голосом взвизгнул режиссер, — Налево!… Вы читали пьесу или нет?…» — Эрик молча встал в указанное место. В противоположном конце сцены десятка полтора пожилых теток в тренировочных костюмах и пионерских галстуках строились в три шеренги — это, очевидно, были Невинные Дети (каждая держала в правой руке какие-то машинописные странички). «Где ваш экземпляр пьесы?» — страшным голосом спросил режиссер; «Дома забыл.» — после секундного колебания нашелся Эрик. «Боже! — схватился за голову молодой человек, чуть не сбив с носа очки, — Совесть у вас есть?» «Нет. — признал ошибку Эрик, — Виноват.» «Дайте ему запасной экземпляр!» — заверещал режиссер в глубину зала. Из темноты выплыла костлявая девица (помощница режиссера?), вручила Эрику растрепанную стопку страниц и опять растворилась во тьме. Режиссер уселся в первом ряду, нервно вцепившись в подлокотники кресла: «Готовы?» «Да!» — хором отвечали Невинные Дети; «Готов.» — неуверенно присоединился Эрик. «Начинаем!»
«Три, четыре!» — шепотом скомандовала одна из Детей, и они хором задекламировали:
Мы — невинные дети,
будущее поколение,
Наше сознание -
это чистая страница.
Наши души освещены
сердец горением,
Мы хотим
любить Родину
и учиться!
Дети замолчали — Эрик понял, что пришла его очередь. Он скосил глаза и начал читать с максимальной доступной ему выразительностью:
Нидерландист я, убежавший из тюрьмы.
Хочу теперь отмстить за свой позор -
Растлять сердца, душить, вредить, громить,
Враждебно гадить, подло извращать.
Эрик повернулся к Детям и, немного подумав, выбросил руку в жесте безшабашной подлости:
Зачем вы, дети, мыслите о Светлом?
Зачем, скажите, любите Добро?
Ведь Светлое не принесет вам выгод,
Добро и Свет не нужны никому!
«А что, неплохо … — несколько смягчившись, похвалил режиссер, — Очень сдержанная манера … интересная интерпретация!» Эрик польщенно потупился. «Ладно, открывающий диалог, вроде бы, на мази. — режиссер пошелестел страницами, — Переходим сразу к выходу Воодушевленцева! — он приложил руки рупором ко рту, — Воодушевленцев, готовы?» «Готов!» — раздался чей-то бас. «Пошел!» — крикнул режиссер.
На середину сцены из-за кулис вышел грузный смурной человек в милицейской шинели и, воздевая руки к небу, обратился к невидимой аудитории:
Я страж порядка, доблестный блюститель,
С невинными детьми на встречу я иду.
Я буду нежный, добрый, мягкий их учитель,
Добро и Истину я в души их введу.
Человек неуклюже повернулся на месте и, сверкая бельмом на левом глазу, вперевалку подошел к Эрику:
А это кто таится в полумраке?
Кто гадко скрючился, ощерив острый зуб?
Коль враг ты — приготовься к схватке,
Но если друг — приди ко мне на грудь!
И милиционер Воодушевленцев распахнул объятья.
Вдруг выражение его лица изменилось с великодушного на подозрительное: «Слушай, парень, — прошипел он, не опуская рук, — а ты кто такой?» «Как — кто? — не понял Эрик в надежде выиграть время, — Артист Халдеев.» В темной глубине клуба всыхнула зажигалка — кто-то из незанятых в текущей сцене актеров закурил. «Не пизди! — твердо возразил милиционер, буравя Эрика бельмом, — Уж я-то Борьку Халдея знаю, не одну поллитровку с ним раздавил!» «Ван Даал и Воодушевленцев, почему бормочете себе под нос? — вдруг вмешался режиссер, — Действуйте, Халдеев!… или опять все позабыли?» Не раздумывая, Эрик ударил милиционера ребром ладони по шее чуть ниже уха. Тот рухнул на пол — раздался глухой удар, дощатая сцена заходила ходуном. Возникла тягостная пауза: Эрик не знал, что ему делать; Невинные Дети стояли, как ни в чем не бывало; режиссер нетерпеливо барабанил пальцами по подлокотнику кресла. «А теперь чего ждете?! — не выдержал, наконец, последний, — Переодевайтесь в его одежду!»
Не веря своим ушам, Эрик стал расстегивать ватник.
«Не ожидал я, что такого нерадивого артиста из Голявкино пришлют. — сокрушенно покачал головой режиссер, — Вместо первой репетиции в вытрезвителе оказались, на вторую — абсолютно неподготовленным пришли!» Эрик не отвечал, стаскивая шинель с лежавшего, как мертвое тело, Воодушевленцева. «Талант, конечно, важен, — назидательно продолжал режиссер, — однако и усердие надо иметь!» Невинные Дети обреченно, как коровы на дойке, смотрели перед собой, изредка подергивая дряблыми ляжками. «Я, когда в ГИТИСе учился, может, и не самый талантливый на курсе был, однако ж через свое усердие все пятерки в дипломе заслужил!» — режиссер встал и прошелся взад-вперед перед сценой. В темной глубине клуба млечным путем горели огоньки сигарет, тянуло табачным дымом. Прыгая на одной ноге, Эрик одевал милицейские брюки. «Только вот 'лапы' у меня не было! — в голосе режиссера зазвучала надрывная нотка, — А потому распределили меня сюда, в вонючие Мерзуны … Господи, сколько мне еще гнить здесь придется?! — очки его сползли на кончик носа и затуманились, обтянутые свитером острые лопатки дергались вверх-вниз, — Эй вы, там … а ну, кончайте в помещении курить!!!» — заорал он с ненавистью. Эрик зашнуровал ботинки, переложил респиратор в карман шинели, подобрал с пола правдолюбцевскую кобуру и нацепил на себя. «Переоделись?» — «Да.» — «Так чего ж стоите?» Эрик подобрал с пола листки с пьесой и стал искать нужное место. Раздетый до белья Воодушевленцев мирно лежал, присыпанный арестантской одеждой. «Горе мне с вами, Халдеев! — с горечью воскликнул режиссер и зачитал на память, — 'Ван Даал прыгает со сцены — пробегает, трусливо озираясь, вдоль прохода — с подлой ухмылкой выскакивает из зрительного зала' … Действуйте, наконец!…» Эрик, не споря, подчинился. Бежать, трусливо озираясь, в длинной милицейской шинели было неудобно. Чересчур широкие штаны сползали, кобура на плохо затянутом поясе моталась и хлопала по животу. Закрывая входную дверь, он услыхал раздраженный голос режиссера: «Что лежите, Воодушевленцев, ваш же монолог сейчас!»
Времени у Эрика, по самой оптимистической оценке, было минуты три.
Он посмотрел кругом и заметил запаркованный метрах в десяти от двери клуба желто-синий милицейский газик. На улице не было ни души. Эрик бросил листки с пьесой на снег, сдвинул кобуру на бок, подбежал к газику, рванул дверцу с водительской стороны (оказалась незаперта) и сел за руль. На мгновение он замер, собираясь с мыслями, затем по какому-то наитию сунул руку в карман шинели — и нащупал связку ключей. (Громко колотилось сердце, из-под милицейской ушанки по вискам стекал пот.) Эрик выбрал подходящий ключ, вставил в зажигание и повернул. «Р-р-р!» — машина резко дернулась и заглохла. Он чертыхнулся, судорожно вспоминая занятия по шоферскому делу в летнем военном лагере, спустил ручной тормоз, нажал левой ногой на сцепление, правой — слегка на газ и еще раз повернул ключ: «Р-р-р-р-р!» Мотор взревел, потом заурчал ровно — можно было ехать. В зеркале заднего обзора Эрик увидал, как из клуба вывалилась костлявая помощница режиссера и стала озираться по сторонам. Он отпустил сцепление — машина дернулась, и мотор заглох опять. Из клуба выбежало еще три-четыре человека. «Вон он, в машине!» — завизжала помощница, указуя костлявым перстом. Эрик снова завел мотор, как можно плавнее отпустил сцепление и тронулся с места. Позади раздались неразборчивые крики. Выехав из деревни, он увеличил скорость до семидесяти километров в час и перевел дух. Отер с лица пот. Газик подпрыгивал на ухабах. План действий был ясен: отъехать от проклятых Мерзунов как можно быстрее и дальше, а потом — по обстоятельствам.
Через десять минут Эрик увидал знак приближающегося перекрестка и указатель:
Прямо: п/ф 133 км,
Налево: колхоз им. Юности Шеварднадзе,
Направо: совхоз им. Гулям Хайдаровой.
Эрик поехал прямо. После перекрестка дорога стала немного шире, и он довел скорость до восьмидесяти километров в час. Быстрее ехать было невозможно: машину начинало мотать на ухабах, и Эрик боялся не справиться с управлением.
Через двадцать минут дорога нырнула в лес. Еще через десять, сквозь деревья по правой стороне замаячила насыпь железной дороги.
Эрик остановил газик в более или менее укромном месте метрах в ста от станции, сунул ключи в «бардак» и захлопнул двери — так, чтобы их нельзя было отпереть снаружи. Через три минуты он поднялся на платформу. Рядом с вывеской «п/ф 133 км», под показывавшими 11:14 часами располагалась кассирская будка с зарешеченным окном и наклеенным на стену расписанием. Эрику продолжало везти — ближайшая электричка в Москву уходила через шесть минут (следующая — в 12:43, предыдущая — в 9:21). Он пошарил по карманам и выудил бумажник: там лежало удостоверение майора МВД на имя А.И.Говядина, водительские права с фотографией (Александр Ильич свирепо прищурил бельмо) и довольно много талонов (в основном культурно-просветительных, плюс несколько ресторанных). На что покупать билет?… — ни одного транспортного талона в бумажнике не оказалось. С тяжелым сердцем Эрик подошел к окошку кассы и постучал (зайцем ехать было нельзя: осложнения с контролерами, в его теперешнем положении, могли оказаться летальными). Дверца немедленно распахнулась, обнаружив старушечье лицо, обвязанное серым пуховым платком. «Извините, пожалуйста, — просительно сказал Эрик, — не могли бы вы продать мне билет до Москвы за ресторанные или просветительные талоны?» «Билет?… — удивилась кассирша, — Ты что, милок, удостоверение потерял?» «Какое удосто… — начал было Эрик, но осекся, — Не потерял — забыл.» «Но дома-то оно у тебя есть?» «Конечно! — горячо заверил он, — На комоде лежит!» «Ну, тогда так езжай, милок. — старушка разговаривала с ним, как с маленьким, — Я нашей доблестной милиции на слово верю!» Кляня себя за идиотизм, Эрик отошел в сторону. «Да и не спросят контролеры с тебя билет, ежели ты в форме!» — прокричала ему вдогонку кассирша.
В ожидании поезда, он ходил взад-вперед (в полном одиночестве) по платформе. Вдруг, вспомнив, расстегнул кобуру и достал оттуда пистолет: согласно сведениям, почерпнутым на занятиях военным делом в Физико-Техническом Институте, это была подарочная модель пистолета Макарова (малошумная, скорострельная, с лазерным прицелом), снаряженная полным магазином — двенадцать патронов. Вдоль дула извивалась плохоразборчивая старославянская вязь:
Дорогому майору Говядину в день сорокалетия.
Бди, Александр Ильич, на сцене и в жизни!
Коллектив Районного Управления Милиции.
Раздался громкий гудок — подходил поезд. Эрик сунул пистолет в кобуру и отошел от края платформы.
Электричка остановилась — двери раскрылись — Эрик зашел внутрь — двери закрылись — электричка тронулась.
По заплеванному полу вагона каталась одинокая пивная бутылка. На задней скамье застыла оцепенелая старуха в плюшевом казакине — слезящиеся глаза ее были устремлены в бесконечность. «Этот состав обслуживает бригада, борющаяся за звание 'Путейцев Грядущего! '» — гласил плакат на стене справа. «Спартак — чемпион!» — гласила надпись, намалеванная синей краской на стене слева. Под надписью спала, по-рыбьи раззявив рот, девица в красной меховой шапке поверх отливавшего серебром платка (на ее губах засохли крупные сгустки ярко-алой помады). Через две скамейки от нее растянулся оборванный забулдыга с мотавшейся в проходе головой. Эрик встал в тамбуре — так, чтобы видеть соседний вагон через окошко в тамбурной двери.
Было шумно и холодно. Пахло мочой (пол в углу красноречиво покрывали наросты желтоватого льда). Остановок машинист не объявлял. За окном мелькали бескрайние поля, полуразвалившиеся деревеньки, линии высоковольтных передач, гулкие мосты, заснеженные леса и скованные льдом реки. Новые пассажиры не появлялись, старые оставались на своих местах. Эрик задумался: через какое время мерзуновцы оповестят милицию? Или уже оповестили?… Он стал изучать схему Черненковской железной дороги, висевшую на стене тамбура.
Прошло двадцать минут и три станции.
Поезд начал тормозить. Пейзаж за окном изменился: потянулись длинные барачные здания, похожие на склады; потом жилые двух-трехэтажные дома — они подъезжали к городу. За окном пронесся огромный многоцветный плакат: «Добро пожаловать в Громыкск — город ткачих и поварих!» Наконец, поезд остановился, однако двери не открылись и платформы видно не было — справа и слева тянулась вязь рельсов. Эрик прижался щекой к стеклу окна и заглянул вперед — однако ничего, кроме красного огня светофора, не увидал. Электричка стояла на месте, было тихо. Впереди что-то происходило. Он почувствовал укол тревоги — как волк, завидевший издалека красный флажок … Несколько секунд Эрик размышлял, потом попытался растащить наружние двери вагона — безуспешно. Он повернулся и быстро пошел к хвосту поезда, натыкаясь на пустые взгляды немногочисленных пассажиров и пробуя по пути двери — ни одна не поддалась. Наконец, отступать стало некуда — он дошел до последнего вагона … ощущения запертости и надвигавшейся опасности давили на виски. Мозг Эрика лихорадочно перебирал бесполезные мысли: «Я так и так собирался здесь сходить …» — не то … «Телефоны в Мерзунах не работали из-за ветряков …» — не то!… «Как они так быстро успели?» — НЕТ, НЕ ТО!!!… В отчаянии, он подошел к двери, ведущей в кабину машиниста, и постучал. «Чиво стучищ, дарагой?» — неожиданно отозвался мужской голос с сильным кавказским акцентом. «Милиция!» Дверь немедленно распахнулась — на пороге стоял пожилой усатый грузин в железнодорожной форме. «Почему стоим?» — «Нэ знаю, дарагой! Старшой в галавном вагонэ елэктрычку астановил, вот и стаым.» «Слушай, командир, выпусти меня через свою дверь! — Эрик нетерпеливо переступил на месте. — Жена вот-вот родит … то есть, уже рожает … тесть позвонил — в роддом ее повезли!…» Грузин широко улыбнулся и отступил в сторону: «Парахады, дарагой!» Эрик быстро прошел в кабину, открыл боковую дверь и спустился по ступенькам на землю. «Дэнь рождэнья пиразноват будыщ — мэня нэ забуд пиригласыт!» — закричал вслед его благодетель.
Станция находилась в нескольких десятках метров от головного вагона — на платформе кишели синие милицейские шинели. Эрик быстро обошел последний вагон — так, чтобы поезд оказался между ним и платформой, — и побежал, спотыкаясь о рельсы, к забору, огораживавшему вокзал.
Ярко светило солнце. В ледяной голубизне неба беззаботно радовались жизни неподвластные развитому коммунизму воробьи. Эрик протиснулся сквозь дыру в заборе на улицу. Привезшая его электричка залязгала межвагонными буферами и медленно поползла к платформе.
Эрик пересек привокзальную площадь и зашагал от железной дороги прочь. Вдоль заснеженного тротуара выстроилась шеренга бабушек, торговавших солеными огурцами, сушеными грибами и семечками. Около входа в кинотеатр бурлила толпа пришедших на дневной сеанс детей и мамаш. Папаши бурлили у гастронома напротив: разбившись на небольшие группы, они оживленно разговаривали за жизнь, иногда поднося к обветренным губам зажатые в мозолистых кулаках граненые стаканы. В открытую дверь магазина входили и выходили люди — жизнь била ключом. Около облезлого памятника Сталину сидела большая уродливая собака и улыбалась проходившим мимо гражданам вне зависимости от их национальности, партийности, пола и возраста.
Эрик прошел до конца главной улицы (упиравшейся в городской парк), повернул налево … и остановился, как вкопанный: метрах в пятидесяти от него стояло кружком несколько милиционеров. В центре кружка размахивал руками офицер в фуражке — видимо, давал указания. Эрик оглянулся — и увидал целое созвездие синих шинелей (часть милиционеров рассыпалась цепью по продолжению улицы, на которой он находился, остальные быстрым шагом заворачивали на улицу, откуда он только что пришел). Действовать надо было немедля: он резко повернулся и шагнул в гостеприимно маячившую слева дверь под вывеской «Шашлычная». «Доблестной милиции — пламенный привет!» — приветствовал его небритый гардеробщик в засаленном форменном пиджаке. «Здравствуйте!» — напряженно отвечал Эрик (сквозь грязное стекло окна было видно, как мимо целеустремленно прошагала стайка милиционеров). «Позвольте вашу шинель, товарищ майор.» — в воздухе запахло вчерашним перегаром. На стене гардероба висело роскошное, в золотой раме зеркало, на середине которого красовался жирный отпечаток чьей-то ладони. Под потолком покачивала бурыми от грязи подвесками хрустальная люстра. Эрик расстегнул портупею с кобурой, снял шинель, нацепил портупею поверх кителя и машинально посмотрелся в зеркало — отпечаток ладони пришелся его отражению точно на щеку, как пощечина. «Евгений Абрамыч! — хрипло заорал гардеробщик в глубину шашлычной, — Принимайте гостя дорогого!!» — он подмигнул Эрику. Из двери выкатился толстый человек в грязном свитере и домашних тапочках: «Доблестной милиции — пламенный привет!» Эрик молча кивнул. «Проходите, товарищ майор! — залебезил толстяк, — Вмиг обслужим … пяти минуток не пройдет.» Он с почестями препроводил Эрика в зал, усадил за лучший столик у окна и умчался, пообещав прислать официантку.
В шашлычной было темно, пыльно и пусто. В углу тихо гуляла компания из трех командировочных джентельменов в обтрепанных костюмах, несвежих белых сорочках и дешевых галстуках. Из двери, ведущей на кухню, струились запахи уксуса, прогорклого жира и подгоревшего мяса. Со стены строго смотрел засиженный мухами Романов-внук. На противоположной стене висел телевизор, показывавший обязательную программу «Воскресный Полдень». Под телевизором располагалась сцена, уставленная зачехленными музыкальными инструментами. Эрик раскрыл лежавшее на столе меню — шашлык по-карски, шашлык по-турецки … он ощутил в желудке болезненный укол голода … сациви, бастурма … Через какое время милиция начнет прочесывать общественные места — кинотеатры, магазины, шашлычные? Он осторожно отодвинул замызганную бархатную портьеру и выглянул на улицу: кирпичная стена дома напротив, три мусорных бака, присыпанная снегом дохлая кошка — окно выходило во двор.
«Выбрали?»
Вздрогнув, Эрик повернулся — перед ним стояла официантка, румяная блондинка лет двадцати пяти. «Что же вы пугаетесь, товарищ майор?… Я вас не съем!» — она дернула пухлым плечом под прозрачной кофточкой. «А вот я бы вас съел!» — с натугой пошутил Эрик. «Ах!… — кокетливо испугалась девица, закрываясь ладошкой, — Сразу видать — мужчина голодный!» Она шагнула вплотную к эрикову стулу (так, чтобы грудь ее оказалась в сантиметре от его носа) и вытащила из кармана кружевного фартука диктофон: «Что заказывать будем?» «Шашлык по-карски.» «И лаваш?» — «И лаваш.» «И зелень?» — «И зелень.» «И бутылочку бордо?» — «И бутылочку бор… а разве у вас есть?» «Для гостя дорогого …» — официантка спрятала диктофон и поплыла на кухню, покачивая сдобными бедрами. Сквозь прозрачную кофточку и полупрозрачную комбинацию было видно, что бюстгальтер глубоко врезался в ее белые бока.
«Когда они придут сюда?» — подумал Эрик. «Один по-карски. — донеслось из недр кухни, — И выбери мясо получше …» — конец предложения утонул в грохоте посуды. «Где можно спрятаться?» — Эрик машинально передвинул уродливую вазочку с пыльными искусственными цветами — так, чтобы та закрыла жирное пятно на скатерти. «Так выпьем же за то …» — поднял тост один из командировочных за столиком в углу. «Как выбраться из этого проклятого города?»
Прошло неопределенное количество единиц времени. Эрик сидел, как на иголках.
«Вот зелень, вот бордо, вот лаваш — закусывайте!… Шашлычок через пять минут будет. — официантка разгрузила поднос, но не ушла. — И как вам наш Громыкск, нравится?» «Очень.» — Эрик налил в бокал вина, отломил кусок лаваша и стал есть. «Наверно после Москвы провинцией кажется?» Он перестал жевать: «Откуда вы знаете, что я из Москвы?» Официантка наклонилась и оперлась локтями на стол, демонстрируя вырез своего бюстгальтера: «Знаю! — она загадочно улыбнулась. — У нас разведка во как поставлена!» Некоторое время они молча смотрели друг на друга. «Мне кажется, что вы меня с кем-то путаете.» «Путаю? — официантка хихикнула, — Вас, пожалуй, спутаешь: майор, молодой, кавказской национальности, только что приехали … ребенок догадается!» Один из командировочных сложил ладони рупором и прицелился в кухонную дверь: «Еще один большой графинчик, девушка!» Эрик осторожно поставил бокал на стол. «Вы присаживайтесь … Можно, я вам налью вина?» «Нам на работе не положено … — официантка замялась, а потом неожиданно выпалила, — Но, если хотите, мы с вами можем куда-нибудь пойти!» — щеки у нее вспыхнули. «Прямо сейчас? — удивился ее рвению Эрик, — Вы же …»; «У заведующего отпрошусь — до вечера настоящей работы все равно не будет …» «А куда мы можем пойти?»; «А куда бы вы хотели? — закокетничала официантка, — В кино?» «Зачем в кино? — ситуация заставляла Эрика играть ва-банк, — К вам!» Из кухни вывалилась толстая неряшливо одетая девка с запотевшим графинчиком в короткой руке и, как утка, засеменила к столику командировочных джентельменов. «Ко мне нельзя, муж дома. — с подкупающей прямотой объяснила официантка, — Опять, поди, с дружками водку трескает, алкаш проклятый! К подруге … — она помолчала, просчитывая какие-то варианты. — Скушаешь шашлык — и пойдем.» «Чего там кушать … пошли сразу! — Эрик глубоко вздохнул, обозначая безумную страсть. — А шашлык можно взять с собой в кастрюльке!» «Давай.» — покорно уступила дама его сердца. Он отодвинул стул и встал. «Триста в год — и ни тонной больше!» — ярился командировочный джентельмен за угловым столиком. «Вино, я думаю, тоже надо прихватить … — Эрик закупорил бутылку лежавшей на столе пробкой, — … и лаваш!» — он с сожалением посмотрел на блюдо с зеленью. Официантка подхватила тарелку с бутылку и лавашом и молча устремилась на кухню. «Подождите! — окликнул ее Эрик, роясь в бумажнике, — Давайте, я за еду заплачу.» «Ты что?! — негодующе обернулась девица, — Неужто я с тебя талоны брать буду?» — она исчезла в проеме двери. «Триста тонн?… Ха-ха-ха!… Да ни в жисть тебе главк такое не утвердит!» — донеслось с углового столика. «Евгений Абрамович, миленький!… меня новый начальник гормилиции на свиданку пригласил!» — донеслось сквозь кухонную дверь. «… что совпадает с мнением большинства евразийских геронтологов.» — донеслось со стены, где висел телевизор.