Белянинов Алексей. Много дней впереди

   - А хоть бы и списал?! Подумаешь, двойка! Я тебе её подарю. Вот мы возьмёмся с Кристепом вместе... Он мне по арифметике поможет, а я ему по русскому. У меня в Москве по русскому меньше четвёрки в четверти никогда не было!
   - В Москве, может, и не было. А в Ыйылы попал - двоек нахватал!
   Я хотел дать ему раз по уху, чтобы он знал, но тут почему-то Оля вмешалась. Оля Груздева. Маленькая она ростом, её за партой не разглядишь, а говорит так, будто все обязаны её слушаться.
   Вот Оля и выпалила:
   - И чего ты, Костя, всё про двойки? У тебя их, что ли, не было в школе, да? Верно Женя говорит - совсем как Вера Петровна!
   - А ну его, твоего Костю... - сказал я, чтобы ребята не подумали, что я испугался сам с Костей до конца говорить. - Подумаешь, заладил одно и тоже, как попка-дурак...
   Костя руки из карманов вынул, прищурил один глаз и нехорошо посмотрел на меня сбоку.
   Наверно, мы бы всё-таки подрались, но тут Вера Петровна подошла к нам и сказала:
   - Последнего урока у вас не будет: заболел учитель пения, а я должна идти в районо.
   Мы с Кристепом первыми побежали на вешалку и шапки, телогрейки надевали уже во дворе, на ходу. А то бы Оля увязалась с нами по дороге. А с девчонками водиться - самое последнее дело!
   Мы отбежали подальше и потом пошли медленно. Всегда идёшь медленно, когда несёшь двойку. Тяжёлая она, что ли?
   - Плохо, ой плохо... - вздыхал Кристеп. - Ты Веру Петровну хорошо не знаешь... Если у кого есть двойка, она того спрашивает часто. Караулит его...
   Я что - я тоже вздохнул. Если будет много двоек, Спиридон Иннокентьевич близко нас не подпустит к патронам, а то и весновать с собой не возьмёт.
   Мы уже дошли до нашего домика, отсюда Кристепу шагать одному.
   Окна в темноте светились. Значит, мама дома.
   2
   Всё-таки я решил сказать про двойку в понедельник. Зачем огорчать маму? Ей трудно приходится: она много времени проводит в больнице, устаёт, я же вижу. Так пусть хоть в воскресенье спокойно отдохнёт.
   Утром нам некуда было торопиться, и мама жарила оладьи, чтобы я получше поправился, а то, говорит, у меня одни рёбра торчат. Она снимала оладьи со сковородки, поливала сметаной из пузатого глиняного горшочка и ещё успевала рассказывать...
   К ним в больницу позавчера привезли девочку из пятого класса нашей школы. Она заболела потому, что мало ела. У неё в крови не хватает этих, ну, красных кровяных шариков... Такая болезнь очень опасная, она называется "белокровие". Я представил себе: порежешь руку или поцарапаешь - и кровь течёт белая, как молоко.
   А дальше мама принялась за меня. И я вот тоже ничего не хочу есть по утрам, а только дую кофе. А кофе, если много его пить, особенно в раннем возрасте, крайне вредно действует на сердце. Если же у человека сердце больное, то ему...
   Ох, ну и жизнь, когда у тебя дома есть врач!.. Как только мама не позволит мне что-нибудь сделать или не пустит куда-нибудь, обязательно зовёт на помощь медицину. И про бактерии расскажет, и про микробы, сколько их умещается на острие булавки, как будто кто-то мог сосчитать.
   А я ел оладьи, пил кофе со сгущённым молоком. Мне о чём рассказывать?.. О школьных делах? Так это получится, что я вру, раз молчу про двойку.
   - Ты, Женя, что собираешься делать сегодня? - спросила она меня, когда кончила про белокровие, про витамины, про кофе и про сердце.
   Тут я вспомнил, что меня теперь зовут иначе...
   - Знаешь, мама, а я больше не Женя, нет... Меня теперь зовут Ыйген...
   - Как-как?
   - Ыйген, - повторил я.
   - Это что же такое, как это надо понимать?
   Я объяснил, что так меня назвал отец Кристепа - Спиридон Иннокентьевич. По-якутски Евгений - Ыйген.
   Мама выслушала меня и махнула рукой: это что же, когда, допустим, я женюсь, ещё и моя жена начнёт меня как-нибудь по-другому называть, выходит, маме заново придётся привыкать?.. Она не согласна.
   Я хотел ей сказать, что никогда не женюсь, буду всегда с ней, но тут она спросила:
   - И всё же, будь ты Женя, будь ты Ыйген, что ты собираешься делать?
   - Мы договорились с Кристепом - пойдём в кино. Я должен за ним зайти.
   После завтрака мама подошла к зеркалу и поправила причёску. Она недавно постриглась под мальчика и никак не может понять, идёт ей или не идёт. И сейчас она тоже не поняла и стала мыть посуду. Я помогал ей: вытирал и ничего не разбил - ни чашки, ни тарелочки. Потом она начала одеваться, а я выскочил во двор.
   Погода была хорошая. Очень много солнца и тихо-тихо. А когда мы уезжали, все в Москве говорили, что в это время здесь уже зима и пора надевать шубы и валенки... Вот и слушай их! Сами не знают, а говорят! Какие там валенки, если и в телогрейке невозможно жарко и надо её расстёгивать!
   Мама вышла из дому на невысокое крыльцо. Она была в новой шляпке и натягивала кожаные перчатки.
   - Ты куда? - спросил я.
   - Мне надо в больницу.
   - Сегодня ж выходной!
   - У болезней выходных не бывает, - сказала она. - На днях к нам привезли одного зоотехника, из дальнего посёлка за рекой. Нужно взглянуть, как он провёл ночь... Если хочешь, если ты пока свободен, пойдём со мной. Я в больнице совсем недолго пробуду, оттуда заглянем в магазин. Может быть, привезли пальто на твой рост.
   Я пошёл с ней и всё время вертел головой по сторонам: не столкнуться бы с Верой Петровной... Хоть и воскресенье, она всё равно пожалуется маме, что я плохо учусь. Ну да ничего! Она живёт возле школы, где все учительские квартиры, а больница и магазин в другой стороне. Не встретим.
   - Смотри шею вывихнешь, - сказала мама.
   - А мне не страшно, - сказал я. - Если вывихну шею, ты мне её и починишь.
   Уже возле больницы, почти у самых ворот, нам навстречу попался здоровый высокий дядька в тёмно-синем пальто и жёлтой мохнатой шапке.
   Он, когда поравнялся с нами, голову наклонил и посмотрел на маму сверху:
   - Здравствуйте, Нина Игнатьевна...
   И остановился, сверху на нас смотрел.
   - Здравствуйте, - отозвалась мама и тоже остановилась, хотела снять перчатку, чтобы с ним поздороваться, но он ей не дал этого сделать и пожал руку. - Что, Фёдор Григорьевич, вышли пройтись? - спросила мама, хотя и без того было понятно, что вот воскресенье и человек гуляет.
   А он ничего, не удивился.
   - Да, такой погоды, как сегодня, теперь до весны не дождёшься... Последние деньки... И, понимаете, просто жалко дома сидеть. Но я-то гуляю, а вы, кажется, и сегодня направляетесь в больницу?
   - Только на минутку... Пошли вот вместе... - Она положила руку мне на плечо. - Вместе с моим птенцом.
   Я незаметно дёрнул её сзади за рукав. Сколько же раз, сколько говорить, чтобы она меня так никогда не называла, особенно при чужих!
   - А ты, Женя, тоже хочешь стать врачом? - заговорил Фёдор Григорьевич со мной.
   Смотри-ка!.. Знает, как меня зовут.
   - Почему врачом, нет...
   - Наверное, космонавтом, - улыбнулся он и показал два передних стальных зуба.
   - И не космонавтом вовсе, - ответил я, а сам подумал: "Что мне, пять лет, что ли?.. Это в детском саду все хотят быть обязательно космонавтами, а больше никем".
   - А ты смог бы быть космонавтом или, допустим, лётчиком, - продолжал Фёдор Григорьевич. - Ты разве не помнишь?.. Мы же в самолёте из Якутска вместе летели в Ыйылы. Высоко забирались, до трёх тысяч метров, до трёх с половиной... А ты хорошо держался, значит, полёт переносишь.
   Верно, мы летели вместе. То-то он сразу показался мне знакомым и по имени меня назвал. Его место было как раз позади наших кресел, и он ещё на стоянке всё советовал маме оба уха заткнуть ватой: так, он говорил, лучше, когда самолёт набирает высоту или начинает спускаться.
   - Нет, я всё равно не хочу лётчиком, - сказал я.
   - Скорей всего, он у меня будет путешественником, - вступила мама в разговор. - Путешественником по разным неизведанным странам. Вот и на Крайний Север меня затащил, говорил, никуда больше не поедет.
   Я снова дёрнул рукав маминого пальто. Кто её просит? Я же вот не спрашиваю, не надоедаю, кем Фёдор этот Григорьевич работает, что он тут, на Севере, делает. А он уже тогда, в самолёте, разведывал у мамы, кто она такая, и откуда, и надолго ли собирается в Ыйылы... Надоедливый он просто!..
   - И молодец, что затащил! - с чего-то обрадовался он. - Я с первого дня это утверждал. Помните?.. - Он к маме обращался, потом опять заговорил со мной: - Это ты хорошо решил - на Север. И путешественником - лучше не придумаешь! Но я задерживаю вас, Нина Игнатьевна? Вы, наверное, торопитесь?.. До свидания...
   Он не только маму задерживал, и меня тоже. Нам же после больницы надо в магазин. Поэтому я обрадовался, когда мама кивнула ему:
   - До свидания...
   Стоило ему отойти немного, мама повернулась ко мне.
   - Ну почему ты такой дикарёнок, Женька? - сказала она. - Спрашивают у него, кем он хочет быть, когда вырастет, а он словно язык проглотил!
   - Я не проглотил, - сказал я и высунул язык, как высовываю, когда мама хочет посмотреть, не простудился ли я, не красное ли у меня горло.
   - Вижу, вижу, что не проглотил! Закрой рот, а то сегодня всё равно холодно.
   Мы с ней вошли во двор больницы, поднялись на крыльцо. В больнице всегда пахнет лекарствами. Мне так шибануло в нос, когда открылась дверь, что я сказал маме: нет уж, я туда заходить не буду, подожду её во дворе.
   С чего это он придумал, будто я собираюсь стать врачом?..
   Во дворе кружились воробьи: они стайками слетались к длинному зданию больничной конюшни, клевали что-то, топорщили пёрышки - и скок-скок по мёрзлой земле... Воробьи здесь всю зиму живут: они никуда не улетают, ни в какие тёплые края. Вот отчаянные, не боятся холодов! А эти попались и вовсе какие-то сумасшедшие... Я их нарочно пугал. Только отгонишь и отойдёшь чуть в сторонку, а они тут же слетаются на прежнее место. Снова спугнёшь - всё равно возвращаются.
   Я с ними до тех пор воевал, пока мама не вышла обратно на крыльцо и не позвала меня.
   - Вот и всё... Я свободна, - сказала она, когда я подбежал к ней. Теперь мы с тобой можем пойти в магазин.
   - А как твой больной?
   - Моему зоотехнику сегодня гораздо лучше... И ночь он провёл спокойно. Я даже думаю, что через неделю он может выписаться и вернуться домой. Вот... А ведь когда его привезли, никто не мог ручаться, будет ли он жить!
   У неё был такой вид, как в институте после пятёрки на экзамене. А я хоть и не понимал, что было с этим зоотехником, но тоже обрадовался: мама врачом стала недавно, а вот уже спасла человеку жизнь!
   ...Большой бревенчатый магазин - на главной улице он стоит - только что открылся, внутри было полным-полно покупателей, и все они толпились возле прилавков. За чужими спинами, плечами и головами не так-то легко было рассмотреть, привезли пальто или не привезли. Вот если бы залезть куда повыше, но некуда было...
   Мама бочком-бочком подобралась к прилавку, где развешано готовое платье.
   - Детское пальто, детские вещи есть?.. - спрашивала она у толстой румяной продавщицы.
   Та ей не ответила - с другими переговаривалась, и маме пришлось одно и то же спрашивать несколько раз.
   Наконец продавщица что-то коротко сказала, словно швырнулась словом, но я в таком шуме ничего не понял.
   - Тогда покажите, пожалуйста, ушанку детскую, - попросила мама.
   Пальто, значит, нет... А на шапке мех был рыжий и мягкий. Если подуть на него - а я подул, - виднелись короткие тёмно-серые волоски. Мама сказала, что это шкурка ондатры. Ну, ондатра так ондатра... Я надел шапку и посмотрел на себя в зеркало - оно висело в простенке между двумя большими окнами.
   Шапка мне понравилась. У меня никогда раньше не было такой, и ни у кого из ребят я не видел ни в Москве, ни здесь.
   - Вот правильно... Правильно, что запасаетесь зимней одеждой, раздался откуда-то сбоку мужской голос.
   И в зеркале за моей спиной вырос Фёдор Григорьевич.
   - Да, запасаемся, - ответила ему мама, хотя и без того было видно, что мы покупаем. - Только вот, знаете, никак детские пальто не привезут с базы, совсем голый у меня Женька на зиму. В телогрейке здесь ведь не проходишь.
   Фёдор Григорьевич слушал её и улыбался, а она ничего такого смешного не говорила, по-моему. Он поулыбался, а потом вдруг снял с меня ушанку, развязал и отогнул поднятые кверху меховые уши.
   - Ещё вот так надо померить, обязательно, - сказал он. - Наглухо, с завязками, как зимой придётся носить.
   Что ему надо от меня?! Мне, например, совершенно ясно: ушанка в самый раз...
   Но когда мама бантиком завязала у подбородка тесёмки, шапка оказалась тесноватой. Пришлось переменить на номер больше. Здорово, оказывается, голова у меня растёт! Но в этой, в другой, что взяли, было совсем хорошо, просторно и тепло. Я снова подвязал на шапке уши да так в ней и остался, а старую держал в руке.
   - Значит, берём эту? - сказала мама. - Ты только говори: тебе удобно или, может быть, ещё померяем? Потом поздно будет, если окажется мала.
   - Удобно, удобно, удобно, удобно! - сказал я. - Пожалуйста, никакой другой мне не надо.
   - Нет, эта годится ему, - заметил Фёдор Григорьевич, точно ему покупали, а не мне. - Но вы дома, Нина Игнатьевна, тесёмки обрежьте и пришейте одну, длинную, сплошную... Так удобней зимой: не надо на морозе голыми руками возиться с завязками.
   - Я видела: тесёмка тогда просто натягивается через голову туго и держит шапку, - ответила мама, открыла сумочку и пошла в кассу платить деньги.
   Она отдала чек продавщице, вернулась к нам, и Фёдор Григорьевич снова заговорил с ней:
   - Почему же вы себе такую же не берёте? Шляпка вас не спасёт, не надейтесь... Это вам не Москва; тут зимой все женщины в ушанках ходят и в платки кутаются...
   - Мне обещали достать беличью, - ответила мама. - Знаете, с длинными-длинными ушами. Такая, пожалуй, всё же лучше для женщины.
   - Да, конечно, и вам пойдёт, не беспокойтесь!..
   Мы выбрались из толчеи, вышли из магазина, и я даже зажмурился - так ярко светило солнце. А когда открыл глаза, Фёдор Григорьевич оказался рядом, он вышел следом за нами.
   Мне надо было знать, сколько уже времени, и мама посмотрела на часы. Она их недавно купила. "Заря" - хорошие часы, минута в минуту ходят. Мы проверяли, когда по радио передают из Москвы сигналы. Пять раз "тии-тии" и напоследок коротко - "ти". Мне мама обещала подарить настоящие часы, если я хорошо кончу восьмой класс. Этого ещё так долго ждать, что я и не жду.
   Было на часах пятнадцать минут одиннадцатого.
   - Надо скорей к Кристепу!.. - заторопился я. - Мы в кино на двенадцать хотели...
   - Куда же так срочно? - спросил Фёдор Григорьевич. - Почти два часа до начала сеанса.
   Мама достала из сумки две новенькие блестящие монетки - сорок копеек. Десять копеек - на билет, а тридцать - на конфеты. В кино есть буфет; я покупаю там шоколадные, когда хожу, или пирожное.
   - А шапку давай мне... Я унесу её домой и сразу переделаю, протянула мама руку.
   Я обе свои руки положил на голову:
   - Нет, не дам... Я пойду в этой. Старая у меня очень холодная: голова мёрзнет.
   Мама и Фёдор Григорьевич переглянулись и засмеялись.
   Да, вот она смеётся, а когда принесла домой новое пальто - вот это, в котором она сейчас, - сразу его надела и долго не отходила от зеркала, и так смотрела, и так... Даже на стул перед зеркалом лазила, чтобы получше себя разглядеть. Довольная была. А мне нельзя?..
   Я пошёл в новой шапке. Мама и Фёдор Григорьевич остались стоять на том же месте, у крыльца магазина, и продолжали разговаривать.
   ...Во дворе у Кристепа было пусто.
   Только Сольджут лежал у порога, грелся на солнышке. Он открыл один глаз, навострил уши и посмотрел на меня... И вдруг зевнул во всю пасть.
   Я стоял и не знал, пустит он меня в дом или нет.
   - Сольджут... - позвал я. - Сольджут, а ты помнишь, как я кормил тебя хлебом? Нарочно выбрал самую большую на столе горбушку. Помнишь?..
   Я говорил, смотрел на него, а он внимания не обращал, и непонятно было, помнит или забыл. Кристеп в окно, наверно, меня увидел, выскочил навстречу.
   На нашем сеансе должны были показывать картину про то, как двое ребят и одна девчонка, совсем малышка, жили на даче... И ещё у них был Дружок так они свою собаку звали. Ну, играли все вместе, всюду Дружок с ними бегал, однажды кашу им помогал варить... А когда ребята с дачи возвращались в Москву, они своего Дружка запрятали в чемодан и дрожали, как бы он в чемодане не залаял. Он-то не залаял, только скулил потихоньку, а вот сами ребята в спешке и от страха похожий чемодан, чужой, прихватили. А Дружка кто-то другой унёс. В самом конце он случайно нашёлся. Там ещё смешно, как им по объявлению несли всяких собак, когда Дружок был уже с ними. Одна девчонка даже кошку притащила...
   Кристеп этот фильм три раза видел, и я не меньше, ещё в Москве. Но ведь вместе мы ни разу не смотрели, так что решили сходить. И потом, интересно же сидеть в кино и знать, что будет впереди, кто что скажет и что сделает.
   Здесь картины в одном месте показывают - в клубе. Возле кассы было много ребят. Из нашего класса - Костя Макаров, Боря Кругликов, редактор стенгазеты, ещё Оля Груздева.
   - Где же вы раньше-то были? - сказал Костя. - Мы билеты уже взяли. Теперь не достанешь на двенадцать... А в два часа совсем другая картина идёт, нас на неё не пускают, вот...
   Он как будто обрадовался, что мы опоздали.
   На всякий случай, правда, подошли к кассе спросить: может, там остались ещё, хоть постоять... В окошечко был виден острый подбородок кассирши. Подбородок дёрнулся, когда она сказала:
   - Нету, нету билетов!
   И захлопнула у нас перед носом окошечко, чтобы к ней больше опоздавшие не приставали.
   А Фёдор Григорьевич ещё смеялся, что я в кино за два часа собираюсь! Вон другие ребята пораньше побеспокоились, и билеты у них в кармане, а мы с Кристепом должны выслушивать Костины смешки.
   Мы вернулись к своим, и Оля спросила:
   - Что, мальчики?..
   Кристеп рукой махнул.
   - А знаете, знаете чего? - продолжала она тараторить. - Я свой билет могу отдать, свой, если хотите. Я всю картину наизусть знаю, могу домой пойти...
   - Хочешь, иди, - сказал я Кристепу.
   - Оксэ! А ты?
   - Я же видел...
   - Я тоже.
   - А ну его, это кино! - рассердился я. - В другой раз дураками не будем, Кристеп, тогда и попадём. Так?..
   - Не пойдёте, значит, - сказала Оля.
   - Счастливо, счастливо! - сдёрнул перед нами шапку Костя. - Дураками не будьте... А ты чего, Кристеп? Женька сам про дураков сказал, а ты...
   Оля на него посмотрела, потом - на меня.
   - Ну-у... завелись! Чего не поделили? А вы бы ещё подрались...
   - Пусть попробуют! - постучал по столбу кулаком Боря. - Я тогда... Сперва каждого по отдельности отлупим, а потом я карикатуру нарисую в стенгазете: два петуха друг на друга наскакивают... Коська будет белый петух - у него же волосы белые, а Женька - рыжий.
   - Это я - рыжий? - сказал я. - Если рыжего нарисуешь, никто не узнает, что это про меня.
   - Узнает, - сказал Боря.
   Мы ушли с Кристепом.
   С горя накупили в продмаге на все деньги конфет. Сбоку у входа в магазин были свалены брёвна. Мы сели там, жевали конфеты, отколупывали красную кору - она чешуйками налипает на бревно - и думали, чем же теперь заняться. Рисовать? В такой день дома сидеть? Нет... По двору побегать? И так бегаем каждый день, а сегодня выходной, воскресенье. Жаль его зазря терять...
   Мы с ним гадали, гадали и не заметили, как возле нас очутилась сама Вера Петровна! Она была в пуховом платке, в белых скрипучих бурках. И как это мы не услышали её шагов!
   - Здравствуй, Гермогенов... И ты здравствуй, Савельев, - сказала она и остановилась возле нас.
   Мы вскочили, разом ответили "здравствуйте, здравствуйте" и поскорей сдёрнули шапки. Испугались, что она будет ругаться, почему первыми не поздоровались. Но она - ничего... Спросила, что мы тут делаем, почему облюбовали эти брёвна. Кристеп ей ответил:
   - В кино собирались и опоздали за билетами - ни одного уже не осталось.
   - Ну, гуляйте, ребята, - разрешила она. - Может, хотите почитать "Пионерскую правду"? Вот, возьмите у меня... Только завтра в классе верните, не порвите.
   Когда Вера Петровна отошла и уже не могла нас слышать, Кристеп спросил:
   - Как думаешь, Ыйген, завтра она меня и тебя вызовет к доске отвечать?
   - То завтра, завтра и будем думать... Ох, я же испугался, Кристеп! Я же с мамой в больницу ходил и в магазин. Вот было бы, если б она тогда нам встретилась!
   - Ты про двойку дома молчал?
   - Завтра скажу, утром.
   - Я тоже завтра утром, - согласился он со мной. - Завтра всё равно в школу идти...
   Я слушал его и рассматривал картинки в газете. И вдруг увидел заголовок над заметкой: "Поединок с рысью".
   - Посмотри, Кристеп!
   Там была рысь нарисована; она сидела высоко на дереве, на толстой ветке, и спину изогнула, как кошка, когда встречается с собакой. Только собаки нигде не было видно. Внизу двое ребят стояли: один из них целился в рысь из ружья, а другой, что поменьше, руками разводил...
   - Кто это? Где они встретили рысь? - спросил Кристеп. - Может, у нас в Якутии где?
   - Нет, не у нас... Тут написано: "Томская область. Ча... Ча-ин-ский район, село Усть-Бакчар".
   - Там, однако, тоже встречаются?.. Читай, Ыйген.
   Я стал читать:
   - "Десятиклассник Владислав Исаков и его братишка Витя (хотя у него ещё нет своего ружья) пошли поохотиться за куропатками..."
   - У меня тоже ружья нет, - вздохнул Кристеп. - Отец дал бы - мама не разрешает...
   - Да не мешай ты! Слушай: "...поохотиться за куропатками... Долго бродили, а куропаток всё нет и нет. Вдруг Витя заметил собаку. "Посмотри, куда она бежит?" - сказал он своему брату. Владислав сразу понял, что Витя ошибся. Это была не собака. Это была большая рысь..."
   Кристеп даже присвистнул:
   - Рысь?.. А они на куропаток пошли! Значит, патроны в стволе были слабые...
   - Ты не угадывай, а слушай. Ну, про патроны верно. Тут написано, что зверь появился неожиданно, а заряды в ружье на куропаток, на зайцев. Что делать?
   - Я бы пошёл по следу! - снова не утерпел Кристеп.
   - Ты бы!.. Они не трусливее тебя или меня были. Вот: "Владислав решил преследовать зверя. С расстояния примерно в сорок метров он выстрелил. Разъярённая раненая рысь бросилась в сторону леса, взобралась на большую берёзу и приготовилась к прыжку. Перезарядив ружьё, братья стали обходить рысь кустарниками, чтобы она не могла прыгнуть на них с дерева..."
   - Правильно, - одобрил Кристеп.
   - Этот же... как его, Владислав, он ведь десятиклассник. Небось получше тебя знает, как надо... "Владислав выстрелил ещё раз. Рысь с рёвом рванулась вверх по берёзе. Раздался ещё один выстрел, и опасный хищник замертво рухнул на снег. Свою добычу братья принесли в школу... Представляете, что творилось у них в этот день?"
   Кристеп уже не мог сидя слушать про всё это.
   - Вот бы мы с тобой встретили рысь!.. - сказал он и пригнулся, стал осматриваться вокруг, как охотники осматриваются, когда выслеживают какого-нибудь зверя.
   - Рысь? А где у нас ружьё? - сказал я и сложил газету.
   Никаких зверей тут не увидишь. Только в конце улицы носился пятнистый телёнок, задрав хвост: убегал от девчонки, которая хотела загнать его во двор.
   Конечно, если бы мы встретили рысь и у нас было заряжено ружьё, мы тоже не побоялись, тоже пошли бы за ней.
   - А как же они тащили её, Кристеп? - спросил я. - Рысь - она побольше кошки, она, верно, тяжёлая...
   - Шкуру с неё сняли, - ответил он.
   - Почему же в заметке об этом нет ничего?
   - Не знаю, почему нет. Однако, тот, кто писал, не охотник...
   Да, не охотник это писал... А вот если бы записать, что сам Кристеп мне стал рассказывать, и послать в газету...
   Когда он был маленький и не ходил в школу, они жили на зимовье. Зимовье - это дом, в нём зимуют, а кругом, хоть на сто километров иди, нет никакого другого жилья, нет людей... Одни звери встречаются. Сохатый набрёл на их дом, на полянке встал, откинул назад рога и смотрит. Сольджут ка-ак кинется на него!.. Жаль, нельзя сохатых стрелять - есть запрет, потому что мало их осталось. А то бы не ушёл от пули. Кристеп видал и много разных других зверей: волков, горностаев, лисиц. А летом было: он выбрался на речку поудить. А там в его любимом месте, у коряги, сидит медведь. Мишка одной лапой отмахивается от мошкары, а другой шарит в воде: зацепит рыбу и выбрасывает подальше на берег. Пришлось возвращаться домой с пустой плетёнкой... Ещё у них бельчонок жил целое лето, зиму и весну. Спиридон Иннокентьевич его принёс совсем крохотным: он выпал из гнезда на землю, а лазить по деревьям ещё не умел. Весёлая была белка! Подросла, так Сольджуту покоя не давала - хотела, чтобы он всё время с ней играл. А ему надоест, он заворчит на неё и сбежит во двор... Потом заглянет в комнату с порога: если белка не спит, он снова уходит. Она ведь какую игру признаёт? Шлёпнет лапой ему по морде - и на печку. Кому же это понравится? Весной белка часто убегала в тайгу погулять, а однажды убежала и больше не вернулась. К своим, должно быть, попала и захотела навсегда остаться с ними.
   - А ондатру живую ты не встречал? - спросил я и дотронулся до своей новой шапки. - Вот такую...
   - Там, где мы жили, ондатры не было. Отец в прошлом году приносил шкурки, когда перешёл охотиться в Бекё, на новые угодья.
   Вот и газету мы прочли, про случай с рысью и про тайгу, про зверей поговорили, но так и не решили, что же нам делать. Ещё целых полвоскресенья впереди...
   - Ты маленько помолчи, - сказал Кристеп и снова сел на бревно. - И я молчу. Я думать хочу.
   Он подумал и предложил пойти к ним домой. Отец у друзей; он говорил, к вечеру вернётся. Можно найти малопульку. Кристеп знает, где её найти. А патроны к ней он ещё раньше запас - двенадцать патронов.
   - А ничего нам не будет?..
   - Откуда будет? - засмеялся он. - Я обратно её положу, куда мама спрятала, никто не узнает!..
   В своём дворе Кристеп повёл меня в сарай, к большому сундуку, который стоял в тёмном углу, и с самого низа вытащил малокалиберку; она была спрятана под мохнатой медвежьей шкурой.