Бенцони Жюльетта. Кречет - 3

   - Ты ездил в Сен-Дени? Когда?
   - Сегодня ночью. Как только я увидел ее почти обнаженную, окруженную толпой восхищенных мужчин, я сразу же бросился в Сен-Дени. Я хотел удостовериться, что глаза мне не лгут.
   - Я знаю, я испытала то же самое, когда Жюдит вышла нам навстречу. Но мне не нужно было искать подтверждения, по ее улыбке я поняла, что она узнала меня.
   - Меня она не видела, поэтому не узнала. Я взял напрокат лошадь, поскакал в Кармель, обратился к принцессе Луизе, и она мне все рассказала.
   - Ты видел мадам Луизу? Ночью? Она приняла тебя?
   - Боюсь, если бы она не приняла меня, я перевернул бы весь монастырь со шпагой в руке.
   Пойми, мне нужно было найти Жюдит, мою Жюдит, настоящую! Но я не нашел ее...
   Рука Анны с нежностью легла на холодную, сжатую ладонь Жиля.
   - Как ты ее любишь, - печально прошептала она. - Ты никогда не перестанешь ее любить, правда? За что ей такое счастье?
   - Люблю ли я ее? Не знаю... Сейчас у меня одно желание - убить ее...
   - Конечно, ты ее любишь! Но что тебе сказала мадам Луиза? Как Жюдит смогла покинуть монастырь? Ты мне говорил, что королева взяла ее под свое покровительство и, насколько мне известно, граф не собирался забирать ее из Сен-Дени. Он мне сам несколько раз говорил, что лучше о ней забыть и навсегда оставить в монастыре...
   - Четыре месяца тому назад по приказу королевы Жюдит выпустили из Сен-Дени.
   Госпожа де Бальби пожала плечами.
   - Ха, ха! Приказ королевы... Очередная подделка! После истории с колье меня уже ничего не удивляет. И что, мадам Луиза поверила простой бумаге, принесенной неизвестным посыльным?
   - Нет, приказ передала графиня Диана де Полиньяк.
   В темноте кареты глаза графини сердито блеснули. Анна помолчала немного и стала рассуждать вслух:
   - Здесь нет никакой логики! Зачем это королеве и при чем здесь Полиньяк? Может быть, они хотели направить твою дикую козочку по дороге, которая ей не понравилась, она ускользнула от них и нашла покровителя в лице Лаборда? Не забывай, как люто она ненавидит Марию-Антуанетту, впрочем, по моей вине, - добавила графиня с горечью, тронувшей изболевшееся сердце Жиля. Он даже попытался улыбнуться Анне.
   - Что было, то прошло, - со вздохом сказал Жиль. - Но я обязательно пойду к королеве и спрошу ее о моей жене, если, конечно, мне удастся выйти живым из сегодняшнего поединка, в чем я, откровенно говоря, сомневаюсь.
   Анна схватила Турнемина за руку, посмотрела на него влажными от слез глазами.
   - Обещай мне, клянись сделать все, чтобы остаться живым! Ведь ты не дашь заколоть себя этому сицилийцу? Правда? Он странный дуэлянт, и, возможно, у него в кармане припрятан кинжал или еще что-нибудь... Вот почему я предложила свой сад и своего врача. Жиль, я тебя умоляю, обещай мне хорошо драться! А я, в свою очередь, попытаюсь раскрыть тайну Королевы Ночи. Я завтра же увижу мосье и расспрошу его. Я поговорю с Дианой де Полиньяк, если нас не связывает добродетель, то связывают общие пороки...
   Словом, я узнаю правду. Спрошу даже Жюдит, но только обещай...
   Фонарь, мимо которого проехала карета, осветил слезы, градом катившиеся по ее бледным щекам. Жиль минуту молча смотрел на графиню, потом спросил:
   - Ты действительно меня любишь?
   - Да, да, я, графиня де Бальби, женщина сотни приключений, люблю только одного мужчину - тебя! Это смешно, не правда ли? Но я верю в тебя...
   Он притянул ее к себе, погрузив свой взгляд в темную бездну ее зрачков. Сердце Анны билось рядом с сердцем Жиля.
   - Это действительно смешно, - сказал он печально, - я видел в тебе врага, а ты не переставала доказывать мне свою любовь... А она.., она, моя жена, говорит, что любит меня, но, за исключением дара ее невинности, я не видел от нее подтверждения любви. Сегодня я понял, что все разбито, мне трудно держаться за жизнь, когда моя самая дорогая надежда умерла...
   - Но ты будешь жить, ты должен... Я хочу, чтобы ты жил!
   Он наклонился к ней и сначала нежно, а потом страстно обнял и поцеловал. Ее губы казались ему источником, найденным в конце долгого изнуряющего пути. Он пил большими глотками, черпая уверенность и силу в живой трепещущей женственности. Он держал в руках саму жизнь и больше не думал с смерти. Карета свернула во двор особняка де Бальби, Анна схватила Жиля за руки.
   - Ты не поклялся, - шептала она, вытирая слезы. - Ты не поклялся...
   - Нет, я поклялся, сейчас, на твоих губах.
   Надо быть сумасшедшим, чтобы навсегда отказаться от радости обладать тобой!
   - Это правда? Ты будешь драться...
   - ..так, словно от этого зависит моя жизнь, - ответил он, усмехнувшись. - Ты вернула мне вкус боя.
   Прижав к губам ямочку на ее руке. Жиль выскочил из кареты. Во двор въехали экипажи Караманико и Поль-Джонса. Графиня, опираясь на Руку Жиля, вышла из кареты и шепнула несколько слов подошедшему к ней мажордому. Отдав приказания слугам, Анна повела дуэлянтов к калитке, ведущей в сад.
   Этот сад на самом деле был розарием, настоящим раем роз, их благоухающие куртины самых фантастических форм восхищали и глаз и обоняние. Они заполняли каменные вазы, украшавшие террасу и лестницу, они спускались каскадами и образовывали декоративные ширмы, они оплетали беседки, гроты и маленький храм с четырьмя дорическими колоннами...
   Именно к этому храму и направились противники. Храм возвышался в центре небольшой лужайки, где песчаные дорожки разделяли зеленые полосы газона. Появились лакеи с фонарями и врач - его подняли с постели, и он на ходу завязывал галстук.
   - Вот, господа, доктор Марше, хирург самого принца, он наблюдает за здоровьем графа де Бальби. Хочу добавить, что прежде он служил в карабинерском полку графа Прованского и может помочь вам в качестве распорядителя дуэли, если вы, конечно, не хотите, чтобы я взяла на себя эту роль...
   - Как можно, сударыня! - воскликнул потрясенный Поль-Джонс. - Шпага для женских рук - вещь совершенно неподходящая, тем более если эта женщина молода и красива!
   - Вы будете удивлены, адмирал, но я умею держать в руках шпагу, и я не одна такая во Франции. Теперь я вас покину, начинайте, господа.
   Анна отошла и присела на ступени маленького храма, а два секунданта принялись обсуждать условия дуэли. Переговоры закончились быстро: оба противника были вооружены одинаковым оружием и выражали желание немедленно приступить к делу. Жиль небрежно бросил плащ и шляпу на землю, Караманико аккуратно сложил свои вещи и подвернул рукава и штанины, чтобы они, не дай Бог, не запачкались.
   Жиль со сдержанным любопытством разглядывал принца. Путешествие в карете вернуло ему способность рассуждать, теперь он считал эту дуэль бесполезной и глупой, он не чувствовал ненависти к сицилийцу, бросившемуся на защиту добродетели, в которую он сам явно не верил.
   Турнемину было жалко времени, его обуревало одно желание - возвратиться на улицу Клиши и увидеть господина де Керноа, человека, слывшего умершим и неожиданным образом воскресшего...
   Наконец принц был готов. Жиль встал в позицию, решив при первой же крови прекратить поединок. Но вскоре он понял, что ему понадобятся все знания и вся ловкость, чтобы первая кровь не стала и последней. Едва врач произнес обычное "К барьеру, господа", как Караманико обрушил на своего противника неожиданный удар, странный вращающийся выпад, обычный для сабельного боя, но недопустимый для поединка на шпагах. Жиля спасла быстрота реакции: если бы он вовремя не поднял свой клинок, шпага противника разрезала бы ему горло. Принц явно обучался У матросов Неапольского порта.
   Поняв, что перед ним не обычный дуэлянт, Жиль стал внимательно следить за дыханием и вести бой более собранно, чем предполагал ранее.
   У принца была железная рука, стальные нервы и ошеломляющий набор ударов. С удивительной быстротой он перекладывал шпагу из правой руки в левую, стремясь нападать сразу со всех сторон. Кроме того, бретонца раздражал мрачный, застывший, как базальт, взгляд принца.
   Когда Жиль, в свою очередь, перешел к атаке, Караманико без труда парировал каждый его выпад. Чем дольше шел бой, тем яснее становилось Жилю, что это была не простая светская дуэль, а настоящее показательное выступление со смертельным исходом под конец. Караманико несомненно собирался поднести Королеве Ночи труп Турнемина, как желанный подарок.
   Секунданты тоже поняли, что бой идет не на жизнь, а на смерть, затаив дыхание, они с ужасом следили за развитием событий. Сицилиец с такой скоростью носился вокруг Жиля, что в какой-то момент молодому человеку показалось, будто противник метит ему в спину.
   Жиля охватил гнев. То, что принц хотел его жену, не вызывало сомнения, но верхом глупости было бы дать убить себя полусумасшедшему, решившемуся на все, лишь бы лечь в ее кровать.
   Поставив свою жизнь на карту, Жиль бросился в атаку с яростью, поразившей его противника. Принц был вынужден отступить, Турнемин встретил взгляд предательских глаз Караманико и прочел в них страх и смерть... Бой продолжался, внезапно, уклоняясь от удара, принц поскользнулся на влажной от росы траве, не упал, но на миг потерял бдительность, и это позволило Жилю победно завершить атаку: шпага шевалье вонзилась в грудь Караманико.
   Жиль незамедлительно вынул шпагу из раны.
   Его противник, с выпученными от изумления глазами, застыл на месте, судорожно прижимая руки к залитой кровью рубашке. Потом он зашатался и рухнул на травяной ковер к ногам секундантов и подбежавшего врача. Врач приступил к осмотру, а Жиль хладнокровно вытер шпагу и убрал ее в ножны.
   - Он мертв? - спросил Турнемин.
   - Нет, он жив. Но я не знаю, сколько времени он проживет.
   - Пусть его перенесут в дом, - приказала госпожа де Бальби, она уже послала слуг за носилками и распорядилась приготовить комнату для раненого. - Если вы согласны последовать за мной, господа, вы сможете отведать прохладительных напитков, составляя протокол боя.
   Тут впервые заговорил граф Кавальканти, секундант принца.
   - Что касается протокола, - проскрипел Кавальканти, даже неаполитанский акцент не мог скрасить неприятный тембр его голоса, - то я его не подпишу. Бой велся не по правилам.
   - Не по правилам?! - возмутился Поль-Джонс. - Почему вы так решили?
   - Принц был поражен на земле. Видя, что противник споткнулся, капитан Воган должен был опустить шпагу и ждать. А он...
   Сицилиец не успел закончить фразу. Жиль, красный от гнева, схватил его обеими руками за ворот и приподнял над землей так, что их глаза оказались на одном уровне.
   - Я должен был? Вот как! Если кто и вел бой не по правилам, так это ваш драгоценный принц!
   Окажись я убитым и убитым предательски, в спину, вы бы не нашли в этом ничего не правильного, не так ли?
   - Отпустите меня, отпустите! Вы меня задушите...
   - Не искушайте меня! Или хотите, чтобы я и вас поучил бою на шпагах? Пока я здесь...
   Поль-Джонс и врач поспешили отнять у Жиля полузадушенного итальянца. Жиль смотрел с усмешкой, как он растирал свою шею, яростно сверкая глазами.
   - Ну что? Мы деремся?
   - Я.., я не дерусь с людьми вашего сорта...
   - Господа, - вмешался Поль-Джонс, - дуэль со стороны капитана Вогана велась по всем правилам, чего нельзя сказать о сицилийском министре. Итак, мы, я и врач, идем составлять протокол, а потом его подпишем.
   - Я тоже подпишу протокол, - сказала Анна, - от имени моего мужа.
   - Спасибо, графиня. Что касается вас, господин Кавальканти, то, подпишете вы его или нет, не имеет значения. Но знайте, что я вам уши на ходу отрежу, если вы соберетесь его опротестовывать.
   - О, я подпишу, подпишу. В любом случае, - сказал он, ухмыляясь, принц все равно будет отмщен. Сицилийцы такой народ, мы не привыкли сносить безропотно оскорбления. Теперь, капитан Воган, куда бы вы ни поехали, ваша жизнь будет в постоянной опасности...
   - Вы мне угрожаете! - воскликнул Жиль с холодной улыбкой. - Могу вам порекомендовать обратиться в Трибунал маршалов Франции за информацией о правилах дуэли во Франции и в других цивилизованных странах. Кажется, ваши сицилийские знания слишком неполны...
   После подписания протокола Кавальканти откланялся. Жиль, стараясь не смотреть в умоляющие глаза графини, уехал вместе с адмиралом. И действительно, как он мог остаться под крышей дома мужа своей любовницы, где, кроме того, находился человек, которого он, возможно, убил.
   Дуэль закончилась совсем не так, как предполагал шевалье, ведь он считал, что их поединок завершится мирно, и побежденный уйдет домой на своих ногах.
   Всю дорогу до улицы Бак, где жил Турнемин, спутники не перекинулись ни одним словом. Но, прощаясь, адмирал наконец прервал молчание:
   - Хотите, дам вам добрый совет, Воган? Собирайте багаж и поедем со мной.
   - Я знаю вашу заботу, адмирал, но, по правде говоря, не понимаю, почему я должен бежать.
   Вы так серьезно относитесь к угрозам этого Кавальканти?
   - Пожалуй. Видите ли, мой друг, я лучше знаю жизнь, чем вы. Вы еще слишком молоды, я старше вас и многое повидал. Я не хочу возвращаться к тому, что произошло сегодня у госпожи де Керноа. Я был глубоко шокирован, но, поразмыслив, пришел к выводу, что у вас, возможно, была веская причина, вы, видимо, знали ее прежде...
   - Вы правы, я знал ее. И я умоляю вас верить, что я не был пьян, а если и завязал драку с Караманико, то имел на это действительно вескую причину..
   - Я рад, что вы успокоились. Если ваш противник умрет и даже если он останется жив, хотя я считаю его рану серьезной, вы оказываетесь перед лицом двух проблем: вы в трудное положение поставили Джефферсона, сегодняшнюю дуэль постараются представить как посягательство Америки на Сицилийское королевство.
   - Я не вижу, в чем тут проблема. Господин Джефферсон ответит, что она носила частный характер...
   - Несомненно, он так и ответит, но вы не знаете сицилийцев. Вторая проблема посерьезней: вы рискуете быть убитым на пороге собственного дома.
   - Как это - быть убитым?
   - Очень просто! В Сицилии, как и на Корсике, действуют странные, неписаные законы, своего рода кодекс чести. Сицилийцы образуют кланы, и любое посягательство на члена клана, а тем более на его главу, должно быть отомщено. Они тем более опасны, что прячут под маской миролюбия коварные замыслы. Это бандиты, настоящие фанатики. Живые машины убийства. Ну что, едете со мной?
   - Это невозможно, но я вам благодарен за приглашение, помощь и совет. Не волнуйтесь, я поостерегусь... Счастливого пути, адмирал! Возможно, мы еще встретимся по другую сторону Атлантики. Да хранит вас Бог!
   Дружески пожав руку адмиралу. Жиль выскочил из кареты и пошел к своему дому. С порога он проводил взглядом удаляющийся в рассветных сумерках экипаж.
   НА ПЕРЕКРЕСТКЕ ДОРОГ
   Жиль вернулся домой, попросил у Понго бутылку рома, осушил ее на две трети и улегся в кровать, чувствуя, как голова становится легкой и пустой. После такой богатой на события ночи он справедливо полагал, что хороший отдых вернет ему ясность мысли и подготовит к новым испытаниям, которые ожидают его наступающим утром.
   Но когда яркий луч солнца, проникнув сквозь занавески, задернутые заботливым Понго, коснулся молодого человека, он с трудом мог разлепить глаза. Голова казалась странно тяжелой и туманной. Турнемин зевнул, потянулся, ударом ноги отбросил простыню и одеяло и уселся на край кровати, облизывая сухие губы. Восхитительный запах кофе заставил его окончательно открыть глаза.
   Возле кровати стоял Понго с чашкой ароматного напитка. Жиль одним глотком, обжигаясь, выпил полную чашку.
   - Еще!
   Вторую чашку постигла та же участь, после чего молодой человек встал, встряхнулся, словно большая собака, и с радостью заметил, что мебель и стены комнаты наконец приобрели свое обычное очертание.
   - Который час? - спросил Турнемин.
   - Два часа. Твой одеваться и уходить. Великий самагор Джефферсон присылать человека просить твой приходить к нему быстро-быстро...
   - Да, - пробормотал Жиль, - в сицилийской миссии время зря не теряют... Друг мой, приготовь горячую ванну и три ведра холодной воды, а потом еще кофе...
   - Все готово! Понго думать, тебе это нужно после почти пустой бутылки рома...
   - Как, я не все выпил? - искренне удивился Жиль. - Тогда я прикончу остаток вместе с кофе. Помоги мне, а я тебе расскажу, что приключилось этой ночью.
   Не совсем твердой походкой он направился в ванную, лег в горячую воду, намылился, потом встал, и Понго окатил его тремя ведрами холодной воды. Последующее растирание с применением настойки боярышника окончательно вернуло Жилю свежесть и бодрость. А вот настроение Понго значительно ухудшилось после рассказа шевалье. Он долго молчал и, только выйдя из ванной и помогая Жилю одеться, пробубнил:
   - Огненный Цветок - погибшая женщина?..
   Невозможно. Понго не верит.
   - Я тоже не поверил. Даже поехал за ней в Сен-Дени. Но, к сожалению, сомневаться не приходится - это она! Она стала любовницей банкира, снюхалась с каким-то проходимцем, назвавшимся Джобом Керноа. О, Жюдит не продешевила! Видел бы ты ее, Понго, - декольте до пупа, шея, грудь, руки все голые, вокруг свора мужиков с липкими руками и сладенькими глазками.
   Говорят даже, что у нее несколько любовников...
   - Говорят, говорят... А она? Что она тебе сказать?
   - А что она могла сказать? Я не спрашивал у нее объяснений, они были лишними... Я понял только одно: Жюдит меня больше не любит, допускаю, что она меня никогда не любила...
   - Почему она тогда хотеть убить королеву?
   - Просто из мести. Не надо любить мужчину, чтобы возненавидеть женщину, которую считаешь своей соперницей. Достаточно раненой гордости...
   - Может быть, да, может быть, нет... Ты что теперь делать?
   - Пойду к господину Джефферсону, раз он ждет меня...
   Заканчивая одеваться, Жиль сунул руки в табачного цвета фрак с серебряными пуговицами, поправил перед зеркалом штаны и жилет из светло-желтого кашемира, обулся в короткие сапоги с отворотами, взял шляпу, перчатки и спустился в конюшню. Спокойным шагом Жиль выехал на улицу Бак, пересек Сену по мосту Руаяль и направился к площади Людовика XV, чтобы наиболее короткой дорогой попасть на Елисейские поля.
   Стояла прекрасная погода, отдыхающая публика, кто верхом, кто в каретах, а кто и пешком, спешила в сады Тюильри, где наряды женщин спорили с красотой цветов.
   В такой день, в "день удачи", как любил говорить Жиль, все получается само собой: солнце светит, птицы поют, улыбка встречает ответную улыбку, и нищий срывает цветок, чтобы воткнуть его в дыру шляпы. Если накануне Париж познал начало мятежа, узнав об ужесточении приговора кардиналу, то сегодня ничто не напоминало об этом.
   Легкомысленный парижанин, отдав долг возмущению и поддержав Рогана, спокойно возвратился к своей конторе, жене и удочке.
   Солнце, как мы уже говорили, сияло, но, по мере приближения к дому Джефферсона, настроение Жиля заволакивалось тучами. Он чувствовал страшную пустоту в сердце, в сердце, так долго жившем любовью...
   С того памятного сентябрьского вечера, когда он выловил из вод Блаве обнаженное тело Жюдит, вся его жизнь, все его время, все его мечты, все надежды были связаны только с ней. Любовь стала смыслом жизни, целью жизни.., а что теперь? Все рассыпалось, разрушилось, исчезло по капризу бессовестной женщины, перед Богом и людьми ставшей его женой и тут же нарушившей свой долг.
   Возможно, после всех пережитых испытаний Жюдит потеряла рассудок? Страшные события ее свадьбы с Керноа, воздействие Калиостро, больше озабоченного чистотой экспериментов, чем здоровьем медиума, могли нарушить хрупкую психику девушки. Ночью Жиль решил обязательно вернуться к особняку Ришелье, попытаться вновь в него проникнуть, в последний раз испытать непостоянное сердце своей любимой и узнать, осталось ли в Королеве Ночи что-нибудь от прежней Жюдит. Если же нет, если она не захочет разговаривать с ним, придется перевернуть эту страницу жизни и попытаться либо научиться жить не любя, либо достойно встретить смерть...
   Входя в знакомый кабинет Джефферсона и кланяясь послу, молодой человек подумал, что с их последней встречи прошла целая вечность. С прошлого вечера ничто не изменилось: все так же кресло стояло у распахнутого окна и запах жасмина и жимолости наполнял комнату... Но от вчерашнего любезного добродушия хозяина ничего не осталось: Джефферсон нервными шагами мерил комнату и мрачным взглядом встретил застывшего на пороге Турнемина.
   - Какого черта вам пришло в голову драться с полномочным послом Обеих Сицилий? - спросил он со вздохом, говорившим о его тайных мыслях.
   - Инициатором был не я. Не знаю, кто вас информировал, господин министр.
   - Поль-Джонс, он приходил прощаться со мной утром. При нем принесли ноту из сицилийской миссии... Адмирал сказал мне, что принц вас действительно вызвал, но своим вызовом лишь опередил намерения большинства мужчин, присутствовавших при учиненном вами скандале.
   Поль-Джонс тщетно пытался вас образумить...
   - Могу я узнать, - спросил Жиль, намеренно игнорируя слова Джефферсона, - каковы требования, сформулированные неаполитанцами в отношении этого дела? Чего они хотят? Извинения?
   - Извинения? Да вы грезите! Эти люди всегда хотят только крови. Они предложили мне выбор: или я сам доставляю им виновного, или передаю его в руки французской полиции.
   - Французской полиции? В качестве кого? Я ни в чем не нарушил законов королевства, равно как, впрочем, и законов дуэли. Что не скажешь о моем противнике...
   - Я все это знаю, - вздохнул Джефферсон. - Но я также знаю, что они не будут иметь ничего против королевского указа о заточении вас без суда и следствия в один из тюремных замков. Не забывайте, что их королева, Мария-Каролина, - родная сестра Марии-Антуанетты. Она не откажет сестре в такой малости...
   - Не думаю. Королева меня знает, а король не позволит меня заточить. Они не выдадут меня...
   - Глупец! Речь идет о полномочном министре, мой мальчик. Если он умрет, а он быстро к этому продвигается, вы обязательно будете арестованы, если, конечно, окажетесь в пределах досягаемости...
   - Окажите мне честь сообщить, каков был ваш ответ?
   - Я его еще не дал. Я попросил время на размышление. Если король прикажет арестовать вас, я не смогу противиться... Да, я помню, вчера я говорил, что с удовольствием предоставил бы убежище Кречету-беглецу, но сегодня речь уже идет о международной политике. В настоящее время я не могу допустить обострения отношений между нашей страной и Францией. Вы же знаете, какие надежды возлагаем мы на французский порт Онфлер. Теперь, когда английский порт Кавс для нас потерян, мы ни в коем случае не можем рисковать. Онфлер станет постоянной американской базой, порто-франко. Ваши интересы слишком ничтожны по сравнению с интересами целой страны.
   - Спасибо, я понял. Хорошо, господин министр, у вас нет другого выбора: откажитесь от меня.
   - Зачем? Вы сами отлично знаете, что надо сделать: Воган просто исчезнет, ведь теперь у вас нет больше причин скрываться...
   - Конечно. Но хочу заметить, что еще вчера вы призывали меня отказаться от первого имени и безоговорочно стать сыном старого моряка.
   - Да, я так говорил, я думал...
   - Вы так больше не думаете?
   Воцарилось короткое молчание. Джефферсон стукнул кулаком по столу красного дерева.
   - Во имя всех пророков! Какая бешеная муха покусала вас вчера? Зачем вы напали на бедную женщину? Я считал вас джентльменом, порядочным человеком и теперь сожалею, что дал вам американское гражданство!
   Жиль вскочил и с высоты своего роста саркастически поглядел на Джефферсона.
   - В первый раз слышу, что американский народ состоит только из джентльменов. Не бойтесь, господин полномочный министр, я не стану утаивать свои европейские пороки под маской добропорядочного американского имени. С сегодняшнего дня я отказываюсь от американского гражданства, от прав на наследство Джона Вогана и от концессии на землю...
   - Концессия тут ни при чем. Она была предоставлена прежде всего шевалье де Турнемину.
   Это дар признательности, цена пролитой крови...
   - Я, сударь, своей кровью не торгую. У нее не может быть никакой цены. Соединенные Штаты мне ничего не должны.
   Джефферсон медленно встал, его красивое лицо побледнело.
   - Я прошу вас, Джон, не говорить так.
   - Меня зовут Жиль, - оборвал молодой человек.
   - Постарайтесь понять, вы поставили меня в очень трудное положение. Людовик XVI особой нежности к нам, повстанцам, не питает. Мы живое доказательство того, что битва против монархии может закончиться победой народа. Он видит в нас семена крамолы, засеянные в его стране, и если все мы: Вашингтон, Лафайет, я и многие ваши собратья по оружию, хотим, чтобы вечная, нерушимая дружба установилась между нашими странами, то должны соблюдать законы этого государства, щадить и короля, и его подданных. Кстати, не могли бы вы назвать причину вашего столь странного вчерашнего поведения?
   Холодная улыбка раздвинула губы шевалье.
   - Я бы мог это сделать, господин министр, - сказал он, меряя Джефферсона ледяным взглядом, - я бы мог привести лучшую убедительнейшую причину, но я этого не сделаю.
   - Почему?
   Повернувшись к послу спиной. Жиль подошел к столику с гнутыми ножками, взял свои перчатки и шляпу и направился к выходу. Уже у самой двери он остановился и сказал:
   - Потому что, раз вы сожалеете, что сделали меня американским гражданином, то я не хочу им больше быть. Мое почтение, господин полномочный министр Северных Соединенных Штатов.
   Он низко поклонился и, тихо насвистывая менуэт Моцарта, спустился по большой каменной лестнице. Во дворе его поджидал Мерлин, Жиль вскочил в седло и покинул отель Ланжак.