Страница:
– Ты зна-ме-ни-тость.
Патрик чуть было не выпаливает: «Не очень-то это весело», но ему не хочется показаться нюней. И вместо этого он говорит:
– Ты меня знаешь, а я тебя нет.
Она называет свое имя и протягивает для рукопожатия ладонь. Ту самую ладонь.
– Малери? – переспрашивает несколько удивленный Патрик.
– Да, Малери.
– Значит, Малери.
– Ага.
Он еще трижды нараспев повторяет ее имя.
– Что-то не так?
– Да нет. Просто я раньше не встречал никого с таким именем. Малери. Надо же.
Они болтают еще с минуту. Патрик не очень хорошо понимает о чем. Наверное, о школе. Возможно, о городе. Губы двигаются, и слова сами вылетают наружу. Звенит звонок.
Патрик никогда не любил прощаться. Когда по телефону кто-то говорит: «Ну ладно, я думаю, пора…», он всегда поспешно задает какой-нибудь вопрос, чтобы только разговор не кончался. И, помахав кому-то рукой, он всегда оборачивается, пройдя несколько шагов. Гэмбла удивляет: как это другие с такой легкостью спешат прочь с равнодушными лицами, мгновенно переключаются на следующую встречу.
С этой девчонкой все иначе. Патрик отходит на несколько шагов и поворачивается, чтобы взглянуть на нее, именно на нее – не на ее задницу. Ему нравится смотреть на Малери. И девчонка тут же, словно почувствовав его взгляд, замедляет шаг и тоже оборачивается. Улыбается, но потом опускает глаза, как будто он поймал ее на чем-то запретном.
– У меня французское имя! – кричит она Патрику. – Оно означает «невезение»!
Глава 9
Глава 10
Патрик чуть было не выпаливает: «Не очень-то это весело», но ему не хочется показаться нюней. И вместо этого он говорит:
– Ты меня знаешь, а я тебя нет.
Она называет свое имя и протягивает для рукопожатия ладонь. Ту самую ладонь.
– Малери? – переспрашивает несколько удивленный Патрик.
– Да, Малери.
– Значит, Малери.
– Ага.
Он еще трижды нараспев повторяет ее имя.
– Что-то не так?
– Да нет. Просто я раньше не встречал никого с таким именем. Малери. Надо же.
Они болтают еще с минуту. Патрик не очень хорошо понимает о чем. Наверное, о школе. Возможно, о городе. Губы двигаются, и слова сами вылетают наружу. Звенит звонок.
Патрик никогда не любил прощаться. Когда по телефону кто-то говорит: «Ну ладно, я думаю, пора…», он всегда поспешно задает какой-нибудь вопрос, чтобы только разговор не кончался. И, помахав кому-то рукой, он всегда оборачивается, пройдя несколько шагов. Гэмбла удивляет: как это другие с такой легкостью спешат прочь с равнодушными лицами, мгновенно переключаются на следующую встречу.
С этой девчонкой все иначе. Патрик отходит на несколько шагов и поворачивается, чтобы взглянуть на нее, именно на нее – не на ее задницу. Ему нравится смотреть на Малери. И девчонка тут же, словно почувствовав его взгляд, замедляет шаг и тоже оборачивается. Улыбается, но потом опускает глаза, как будто он поймал ее на чем-то запретном.
– У меня французское имя! – кричит она Патрику. – Оно означает «невезение»!
Глава 9
Клэр почувствовала себя очень умной, когда догадалась про созвездия. А вот теперь, две недели спустя, кажется себе невероятно глупой. Она ведь так и не поняла, что хотел сказать папа. В письме точно зашифровано не направление, не карта: ведь, если пойти вслед за небесными фигурами, придется постоянно поворачивать и ходить по кругу. Девушка скороговоркой произносит: «Индеец, Щит, Индеец» – может, тайна зашифрована в звуках? Подносит листок к глазам и медленно отодвигает – вдруг проявится какая-то картинка? Вспоминает мифы, связанные с каждым созвездием, анализирует их снова и снова, будто на уроке литературы. Свои предположения она записывает в тетрадку – ту самую, с футбольным мячом на обложке. В конце концов у Клэр начинают ныть пальцы, так сильно девушка сжимает ручку.
Хочется разорвать тетрадь пополам, и еще раз пополам, и пусть ветер унесет белые обрывки, похожие на падавший той страшной ночью снег. А потом, опустошенная, она залезет под чье-нибудь крыльцо, свернется калачиком и уснет. Оттого, что она бесконечно вглядывается в испещренный карандашными точками лист, у нее щиплет глаза. Да и запястье тоже болит. Клэр так устала, что ей хочется умереть.
Вокруг простирается равнина, расчерченная колючей проволокой на коричневые и желтые квадраты. Девушка словно шагает по огромной шахматной доске. Ветер гуляет в колышущейся пшенице и зарослях соевых бобов, уходящих до самого горизонта. Деревья здесь растут лишь вокруг домов. От одного городка до другого приходится идти все дольше. Сурки с желтыми брюшками высовываются из норок и что-то пищат ей вслед, будто спрашивают: «И куда же ты, интересно, направляешься? Зачем вообще мучиться и куда-то идти?»
Всю жизнь, особенно в последние несколько лет, Клэр чувствовала себя очень важной и значительной: важно было, какие именно у нее ботинки, какие джинсы и куртка, какие отметки в школе, с кем она дружит и что пишет в эсэмэсках, что она думает о тех или иных фильмах, сериалах, музыке, каких мальчиков любит, а каких терпеть не может. Теперь все это закончилось. На северных равнинах не переставая дует ветер, неба над головой больше, чем земли под ногами, и Клэр кажется себе маленькой и никому не нужной. Бедная беспомощная крошка, ее легко проглотить за один присест, никто и не заметит.
Возле супермаркета Клэр соглашается подвезти седая одноглазая женщина, толкающая перед собой полную замороженных полуфабрикатов тележку. Хозяева небольшого белого домика пускают девушку переночевать на крыльце под навесом (во дворе четверо ребятишек ловят кузнечиков и бросают их в паутину к толстому пауку). Двое мужчин в кожаных перчатках и соломенных шляпах, кидающие на краю поля кипы сена в кузов пикапа, указывают Клэр дорогу. Но по большей части она старается ни с кем не заговаривать. Боится, как бы кто-нибудь не прищурил глаза и не сказал: «Ты ведь та самая девчонка, про которую вчера говорили в новостях?»
Хотя это вряд ли. Клэр читает газеты, останавливается в магазинах и внимательно изучает заголовки. «Кошмар в небесах». «Террористический заговор ликанов». «Чудовища среди нас». Фотографии обломков рухнувшего возле Денвера самолета: почерневший металл, развороченное пшеничное поле. Фотографии самолетов, приземлившихся в Портленде и Бостоне: на взлетной полосе куча машин полиции и «скорой помощи», на фюзеляжах отражаются красно-синие огни мигалок. Фотографии сложенных в длинный ряд черных мешков с телами погибших. Фотографии скорбящих родственников, выстроившихся за проволочной сеткой: люди цепляются за ограждение и друг за друга, лица у всех похожи на смятые, промокшие носовые платки. Фотографии Чудо-мальчика: выражения лица не разобрать – слишком зернистое изображение, на плечи наброшено одеяло, вокруг полицейские. Фотографии погибших. В специальном приложении к «Ю-эс-эй тудей» напечатали их список: имя, фамилия, возраст, родной город, профессия, краткая информация о родственниках. Три «боинга», пятьсот пятьдесят три трупа.
Но про нее нигде нет ни слова.
На каждом крыльце теперь развевается американский флаг, на каждом бампере красуется звездно-полосатая наклейка. Проходя утром мимо Макдоналдса, Клэр замечает, как мужчина с ведром оттирает мыльной щеткой от кирпичной стены намалеванную из баллончика надпись: «Око за око – смерть ликанам!»
Раньше она читала о таком в книгах, видела в кино, слышала от родителей, но никогда не сталкивалась с этим в реальной жизни. Заходить в Макдоналдс не хочется, из-за надписи здание кажется зараженным, но слишком уж соблазнительно пахнет. Рот наполняется слюной. И день выдался холодным, так что Клэр ныряет в теплую, ярко освещенную закусочную. Покупает большой кофе (двойная порция сливок и сахара), бигмак и жареную картошку. Это, наверное, самая вкусная еда, какую ей доводилось пробовать в жизни.
Девушка вытаскивает из рюкзака номер «Бисмарк трибьюн», который выудила из урны перед входом. Газета холодная на ощупь. Внимание Клэр привлекает статья на первой полосе. «ВОЗМЕЗДИЕ» – гласит заголовок, а рядом фотография президента перед целым букетом черных микрофонов. «Ситуация под контролем: мы как раз принимаем быстрые и жесткие меры». Подробности он не сообщает из опасения спугнуть подозреваемых, но американцы могут спать спокойно: несколько террористов уже арестовано и еще больше арестов будет произведено в течение следующих недель. «Сейчас не время паниковать. Не время ополчаться на наших мирных соседей-ликанов, которые зарегистрированы, находятся под наблюдением и не способны трансформироваться благодаря неукоснительно принимаемым медикаментам. Помните: ликан еще не значит экстремист. Я призываю общественность к терпению, правительство с надлежащим усердием выполняет свой долг и выслеживает тех, кто несет ответственность за чудовищные катастрофы». Еще в статье приведена небольшая цитата из высказываний представителей Организации по защите прав ликанов: ее члены говорят об участившихся после атак на самолеты случаях преследования.
И все. Ни слова о высаженных дверях, автоматах и ее убитых родителях. Люди в черных бронежилетах приехали также и к семье Стейси, и наверняка не к ним одним. Вполне возможно, что нечто подобное творится по всей стране. Клэр представляются сотни разоренных домов; жуткие звуки, будто одновременно ломаются сотни костей; а по трупам шагает Высокий Человек. Почему же ничего этого нет в новостях?
Клэр не знает, куда идти. А потому решает пока вовсе не двигаться с места и десять дней ютится в заброшенном мотеле на окраине Фарго. «Морской конек» – так он раньше назывался. Некогда голубая краска почти совсем облезла со стен. На парковке сквозь трещины в асфальте пробиваются сорняки. Окна заколочены фанерой. Двенадцать отдельных домиков-номеров, все заперты. Но, обойдя мотель сзади, девушка находит открытое окно. Кто-то ломом отодрал лист фанеры и забросил его в траву.
– Эй, есть тут кто-нибудь?
Но никто не отзывается. Клэр долго вглядывается в темное окно. Драная занавеска колышется на ветру и гладит ее по лицу. Наконец девушка встает на шлакобетонный кирпич и, уцепившись здоровой рукой за подоконник, залезает внутрь. Под ногами хрустят пустые пивные банки. Наверное, какие-то подростки вломились сюда и устроили вечеринку. На обоях – кораблики, морские звезды и светлые прямоугольники в тех местах, где раньше висели картины. В стене кто-то пробил дырку. На полу валяется стул. На голом матрасе темнеют пятна – Клэр надеется, что от пива. Да, заснуть здесь будет непросто, но это лучше, чем, как раньше, ночевать в коровнике или под крыльцом, в кузове грузовика или заброшенном домике на колесах.
Из ванной доносится вонь. Там темно, но вполне можно различить перепачканный высохшими фекалиями унитаз. Зеркало разбито, и весь пол усеян его мерцающими осколками. Клэр закрывает дверь и снова обходит комнату, потом стряхивает с себя рюкзак. Теперь это ее новый дом, по крайней мере на какое-то время.
От Клэр пахнет Клэр. Так всегда папа говорил после долгого рабочего дня – поднимал руку, нюхал у себя под мышкой и заявлял: «Пахнет мной». Она каждый день умывается – в речках, в туалетах на заправках и в супермаркетах, – но одежда все равно лоснится. И еще окровавленное запястье. От повязки воняет как от застывшего жира на дне сковородки. Девушка наматывает поверх старого «гипса» все новые слои скотча, скрывая вылезающие края футболки под серебристой «митенкой». Ибупрофен уже закончился. И боль ослабла, но снова дает о себе знать каждый раз, когда Клэр задевает обо что-нибудь рукой.
Девушка привыкла обходиться одной рукой – ею она ест, завязывает шнурки, расстегивает джинсы. Вторая, бесполезная, засунута в карман куртки. Клэр старается сосредоточиться на папином письме, разгадать шифр, но после стольких неудачных попыток мозг отказывается фокусироваться. И она сидит, тупо уставившись в стену, и думает о том, как ей не хватает мобильника, вспоминает, как однажды сделала кормушку для птиц из старой высохшей тыквы, как в сентябре северный Висконсин накрыло холодным фронтом. Температура тогда стремительно упала. Они с родителями приехали на озеро Лун, выбрались на лед, пробурили дырки и уселись на раскладных стульях. А через совершенно прозрачный лед видно было желтых судаков и черных окуней, плавающих прямо у них под ногами.
Холод приближается, Клэр знает об этом. Лютый холод, от которого чернеют пальцы и стучат зубы. Метеорологи любят рассказывать о том, как в Фарго можно выплеснуть воду из стакана и она моментально застынет, как можно оставить на ночь банан на крыльце, а утром забивать им гвозди.
Здесь нельзя задерживаться надолго. Каждый день Клэр выбирается через окно из «Морского конька» и бродит по городу. И с каждым днем трава все больше буреет, а на деревьях остается все меньше листьев, пока наконец ветки не делаются совершенно голыми. Клэр купила черную вязаную шапочку, чтоб хоть как-то справиться с холодом. Девушка слоняется по окрестностям, обходя магазины, а ее ум точно так же бесцельно кружит вокруг загадочного письма. Часто она замедляет шаг, почти останавливается: пронзительный ветер словно не дает ей пройти, разворачивает обратно.
А что, если и правда вернуться домой? Что ждет ее там? Клэр воображает, как бродит по темным комнатам, дотрагивается до изрешеченных пулями стен, обходит высохшие на линолеуме лужи крови, открывает шкафы с одеждой, которую больше никто никогда не наденет, подносит к лицу подушку из родительской спальни, вдыхает родные запахи, находит их волосы, запутавшиеся в расческе.
Или нет. А вдруг папа с мамой живы? Только ранены. Может, то были предупредительные выстрелы, в потолок, и родителей лишь присыпало штукатуркой. Может, разыскать телефон-автомат, набрать номер службы спасения и сдаться? И тогда она увидит родителей, прямо завтра. Они встретятся в комнате, облицованной белым кафелем и освещенной лампами дневного света, будут со смехом обниматься, плакать от облегчения. Ведь все это наверняка ошибка, недоразумение. Они же ничего плохого не сделали. Во всяком случае, сама Клэр ничего плохого никому не сделала. Что, разве не так?
Есть еще один вариант – отправиться к бабушке. В дом престарелых «Сонная лощина». Высокому Человеку бабушка уж точно ни к чему, у нее ведь половина лица парализована, и слова она выговаривает с трудом. Они с Клэр не очень-то ладили, но все равно родня. Хоть какое-то утешение. Может, бабушка что-то знает. Клэр воображает, как старуха манит ее скрюченным пальцем и, склонившись в кресле-каталке, шепчет на ухо внучке страшную тайну.
Или лучше отправиться на юг, как те перелетные птицы, что выстраиваются косяками в небе. Ходить по пляжу босиком, наняться официанткой в ресторан под открытым небом, вокруг которого горят бамбуковые факелы. Или, может, свериться с гороскопом, подбросить монетку, сесть на заднюю скамью в церкви и помолиться? Клэр не доверяет самой себе, не смеет ни на что решиться, ее разум, как и небо над головой, укутали серые тучи, и из них падают похожие на капли дождя противоречивые мысли.
Она долго сидит в телефонной будке и собирается с силами, потом бросает в щель четвертак и набирает свой домашний номер. Но после первого же гудка механический голос сообщает, что номер больше не обслуживается. Клэр вешает трубку, внимательно смотрит на телефон и достает второй четвертак. В этот раз она звонит отцу на мобильник. После двух гудков кто-то снимает трубку. Молчит. Она слышит лишь звук дыхания.
– Алло? Мама? Папа?
На том конце по-прежнему кто-то дышит. Потом раздается чуть влажный звук: чьи-то губы раздвинулись в улыбке.
– Где ты, Клэр? – спрашивает незнакомый баритон.
Ясно, Высокий Человек. Кто еще это может быть!
– Скажи мне, где ты?
Она с такой силой опускает трубку на рычаг, что та звенит, как ударивший по наковальне молот.
Клэр возвращается в мотель. Из покрасневшего носа течет, ноги ноют, пальцы онемели от холода. Что Высокий Человек хочет от нее? Сумеет ли он теперь найти беглянку? Определился ли номер телефона на мобильнике? Можно ли вычислить, где находится автомат? Нужно ли уходить немедленно? В любом случае уходить придется.
Девушка перелезает через подоконник, но тут же замирает. Откуда-то из глубины комнаты доносится шорох. Глаза постепенно привыкают к полумраку: вот выплывают очертания стола, стула, кровати. Пивные банки она давным-давно выкинула. Клэр хочется убежать, но она так устала, что не сможет выпрыгнуть через окно обратно в темную ночь. А если даже и выпрыгнет – куда ей деваться?
Девушка медленно делает шаг вперед, аккуратно ступая на цыпочках, чтобы пол не скрипел. Целую минуту обходит кровать, вокруг которой сгустились непроницаемые черные тени.
В кармане – дешевый фонарик, пластиковый, размером с карандаш. Клэр включает его, чтобы разогнать тени. Никого.
И снова шорохи и пощелкивание, словно задвигался оживший скелет. На этот раз в ванной. Дверь туда открыта. Может, это ветер, который задувает в комнату сквозь окно. А может, и нет.
Когда Клэр было пять или шесть лет, она боялась темноты. Верила, что в туалете прячется бледное чудовище с длинными костлявыми пальцами. Один раз даже описалась, до того боялась туда идти. Теперь ощущение похожее – так же сжимается мочевой пузырь. Клэр смотрит на дверь и представляет себе, чту может скрываться там, в темноте. Высокий Человек в черном костюме. Бродяга с гнилыми зубами и страшными татуировками на лице. Призраки родителей, зовущие ее в свои холодные объятия.
– Выходи, – приказывает Клэр хриплым голосом.
Словно в ответ на ее слова, ветер стихает, и в тишине отчетливо раздается тихое щелканье. Пистолета у Клэр нет, единственное оружие – затаившийся внутри девушки волк. Но как выпустить его сейчас, в таком состоянии, когда она чуть жива от горя и усталости?
Щелканье переходит в царапанье. А потом – в шорох, кажется, будто бы шуршит ткань.
Ну все, с нее хватит. Клэр бросается вперед. Ванную пронзает тусклый желтый луч фонарика, но одну тень он пронзить не в состоянии. Вспыхивают красным глаза. Ворона! С хриплым карканьем птица спрыгивает с унитаза и взмывает в воздух. Хлопают крылья. Опасаясь вороньих когтей, Клэр закрывается рукой, и фонарик падает куда-то в темноту. На мгновение все перемешивается – верх, низ, право, лево. Ворона мечется по комнате, стукаясь о стены, и наконец вылетает в открытое окно. Занавески дрожат, словно чьи-то губы.
Клэр опускается на пол и начинает смеяться. Но смех быстро переходит во всхлипывания.
Они с папой раньше часто считали ворон. На дереве, в небе среди низко висящих облаков. Он научил ее старому ирландскому стишку: «Одна на беду, две на радость, три – мальчишке, девчонке – четыре, пять к богатству, а шесть – на старость, семь – будет сказка новая в мире». «Семь, хочу, чтобы было семь, – говорила она обычно и, прищурившись, вглядывалась в небо. – Хочу сказку».
Да сколько угодно – лишь бы не одна. Если они замечали одинокую ворону, то принимались торопливо оглядываться вокруг в поисках второй. И сейчас Клэр тоже оглядывается, но кругом никого – только тени.
Клэр собирает немногочисленные пожитки и уходит из города. На лицо падает дождевая капля, потом еще одна, и еще. Начинается дождь, и она бежит к ближайшему зданию – магазину у заправки. Хорошо бы ливень побыстрее закончился.
Девушка крутит подставку с открытками и выбирает одну наугад. На ней нарисованы: младенец в грязных подгузниках, ковыряющая в носу девчонка с разбитыми коленками, подросток в солнечных очках и с сэндвичем в руках, чумазая собака и пожилая пара. В самой середине этой толпы стоит лысый мужчина в белой рубашке, поверх ремня свисает объемистый живот. Внутри – благодарственная надпись, видимо от имени мужа: «МАМ (Мать Адского Множества), спасибо тебе, что заботишься обо всех нас».
Клэр читает другие открытки, придумывая, кому можно было бы их послать. Потом идет к стойке с журналами и листает «Пипл». Там на обложке красуется фотография молодой актрисы – она выходит из моря, верх от купальника только что смыло волной. Грудь закрывает черная полоска. Внизу подпись: «Ой-ой-ой!» Клэр так хочется с интересом прочитать статью, проглотить ее, словно конфету, но в глубине души она знает: время подобных глупостей для нее прошло.
Дождь хлещет в окно. Сквозь капли на стекле видно, как к заправке, высоко разбрызгивая воду в лужах, подъезжает полицейская машина.
Это наверняка знак. Клэр не глядя ставит журнал обратно и не поднимает его, когда тот падает на пол. Звякает колокольчик на двери, и входит полицейский. У него на верхней губе растет щетина, готовая вскоре превратиться в усы, а под курткой чуть выпирает живот. За пояс заткнут пистолет. В правой руке зажата огромная пластмассовая кружка с соломинкой. Мужчина наливает туда вишневое пепси, закрывает крышку и, посвистывая, направляется к кассе. Но внезапно замолкает и останавливается, когда из-за подставки с открытками ему наперерез выходит Клэр.
– Простите.
– Чего? – Он смотрит на нее, прищурившись.
Из полицейской рации доносится громкий шум: сквозь помехи переговариваются жестяные голоса. Патрульный убавляет звук.
И Клэр все ему рассказывает. Но только мысленно. На самом же деле она стоит и молча смотрит на полицейского снизу вверх. На морщинки вокруг его глаз, на наручники, пристегнутые к поясу. Он может брызнуть ей в лицо из баллончика, повалить на пол, надавить коленом на крестец, сковать руки за спиной. Как странно. А ведь еще месяц назад в это же самое время она обедала с родителями: томатный суп в маленьких мисочках и горячие бутерброды с сыром и ветчиной. На кухонной стойке играл радиоприемник. Удивительно, иногда самые обычные вещи вдруг становятся такими необыкновенными лишь оттого, что тебе никогда не удастся пережить их вновь.
– Чего тебе? – спрашивает полицейский, поднося кружку ко рту.
Соломинка окрашивается красным напитком и становится похожей на кровеносный сосуд.
Клэр чувствует себя обнаженной и беззащитной под его взглядом, под белыми лампами, которые безжалостно высвечивают все детали, превращают лица людей в лица покойников. Кого он видит перед собой? Куртка на два размера больше, растрепанные волосы, грязное лицо с уже едва заметным синяком и красной царапиной на лбу. Беглянка. Именно так патрульный и подумает. А потом догадается: да это же та самая девчонка. Ведь вполне возможно, что в каждом полицейском участке уже лежит листовка с ее фотографией.
Клэр делает шаг назад и упирается в подставку с открытками. Почему-то из головы у нее никак не идет та самая глупая карточка с нарисованной семьей. Она открывает рот, а перед глазами все стоит треклятая открытка.
– Один мой друг говорит: можно превысить скорость на семь миль и тебя не остановят. – Удивительно, но голос у нее не дрожит. – Что якобы вы прощаете эти семь миль. Это правда?
– Не надо превышать скорость.
– Ладно. Не буду. Но это правда?
– Я вот, например, никогда скорость не превышаю.
Внутри открытки написано: МАМ. Мать Адского Множества. М. А. М. Акроним. Клэр думает совсем о другом, когда снова открывает рот:
– То есть вы все-таки штрафуете тех, кто превышает скорость на семь миль?
Патрульный снова отпивает из кружки, а потом ставит ее на кассу. Позади высится полка с пачками сигарет, зажигалками и энергетиками.
– Когда как, раз на раз не приходится. Может, тебе в тот день суждено быть оштрафованной. А может, и нет, – философствует полицейский. – Может, я в хорошем настроении, а может, в плохом. – Он выуживает из кармана мелкие монетки. – Дам такой совет: если тебе вдруг захочется сделать какую-нибудь глупость, вообрази меня и представь, что я не в духе.
– Хорошо, – отвечает Клэр.
И полицейский выходит из магазина. Да и она сама уже тоже выкинула его из головы. Рюкзак падает на пол, и девушка торопливо роется в нем в поисках ручки и бумаги. Глаза ее лихорадочно блестят, губы плотно сжаты. Она мысленно вспоминает изображенные в письме отца созвездия. Сидя на полу в пустом магазине, Клэр торжественным голосом, словно исполняя древний ритуал, перечисляет их названия вслух:
– Индеец. Щит. Индеец. Малая Медведица. Индеец. Рыбы. Индеец. Андромеда. Малая Медведица.
Хочется разорвать тетрадь пополам, и еще раз пополам, и пусть ветер унесет белые обрывки, похожие на падавший той страшной ночью снег. А потом, опустошенная, она залезет под чье-нибудь крыльцо, свернется калачиком и уснет. Оттого, что она бесконечно вглядывается в испещренный карандашными точками лист, у нее щиплет глаза. Да и запястье тоже болит. Клэр так устала, что ей хочется умереть.
Вокруг простирается равнина, расчерченная колючей проволокой на коричневые и желтые квадраты. Девушка словно шагает по огромной шахматной доске. Ветер гуляет в колышущейся пшенице и зарослях соевых бобов, уходящих до самого горизонта. Деревья здесь растут лишь вокруг домов. От одного городка до другого приходится идти все дольше. Сурки с желтыми брюшками высовываются из норок и что-то пищат ей вслед, будто спрашивают: «И куда же ты, интересно, направляешься? Зачем вообще мучиться и куда-то идти?»
Всю жизнь, особенно в последние несколько лет, Клэр чувствовала себя очень важной и значительной: важно было, какие именно у нее ботинки, какие джинсы и куртка, какие отметки в школе, с кем она дружит и что пишет в эсэмэсках, что она думает о тех или иных фильмах, сериалах, музыке, каких мальчиков любит, а каких терпеть не может. Теперь все это закончилось. На северных равнинах не переставая дует ветер, неба над головой больше, чем земли под ногами, и Клэр кажется себе маленькой и никому не нужной. Бедная беспомощная крошка, ее легко проглотить за один присест, никто и не заметит.
Возле супермаркета Клэр соглашается подвезти седая одноглазая женщина, толкающая перед собой полную замороженных полуфабрикатов тележку. Хозяева небольшого белого домика пускают девушку переночевать на крыльце под навесом (во дворе четверо ребятишек ловят кузнечиков и бросают их в паутину к толстому пауку). Двое мужчин в кожаных перчатках и соломенных шляпах, кидающие на краю поля кипы сена в кузов пикапа, указывают Клэр дорогу. Но по большей части она старается ни с кем не заговаривать. Боится, как бы кто-нибудь не прищурил глаза и не сказал: «Ты ведь та самая девчонка, про которую вчера говорили в новостях?»
Хотя это вряд ли. Клэр читает газеты, останавливается в магазинах и внимательно изучает заголовки. «Кошмар в небесах». «Террористический заговор ликанов». «Чудовища среди нас». Фотографии обломков рухнувшего возле Денвера самолета: почерневший металл, развороченное пшеничное поле. Фотографии самолетов, приземлившихся в Портленде и Бостоне: на взлетной полосе куча машин полиции и «скорой помощи», на фюзеляжах отражаются красно-синие огни мигалок. Фотографии сложенных в длинный ряд черных мешков с телами погибших. Фотографии скорбящих родственников, выстроившихся за проволочной сеткой: люди цепляются за ограждение и друг за друга, лица у всех похожи на смятые, промокшие носовые платки. Фотографии Чудо-мальчика: выражения лица не разобрать – слишком зернистое изображение, на плечи наброшено одеяло, вокруг полицейские. Фотографии погибших. В специальном приложении к «Ю-эс-эй тудей» напечатали их список: имя, фамилия, возраст, родной город, профессия, краткая информация о родственниках. Три «боинга», пятьсот пятьдесят три трупа.
Но про нее нигде нет ни слова.
На каждом крыльце теперь развевается американский флаг, на каждом бампере красуется звездно-полосатая наклейка. Проходя утром мимо Макдоналдса, Клэр замечает, как мужчина с ведром оттирает мыльной щеткой от кирпичной стены намалеванную из баллончика надпись: «Око за око – смерть ликанам!»
Раньше она читала о таком в книгах, видела в кино, слышала от родителей, но никогда не сталкивалась с этим в реальной жизни. Заходить в Макдоналдс не хочется, из-за надписи здание кажется зараженным, но слишком уж соблазнительно пахнет. Рот наполняется слюной. И день выдался холодным, так что Клэр ныряет в теплую, ярко освещенную закусочную. Покупает большой кофе (двойная порция сливок и сахара), бигмак и жареную картошку. Это, наверное, самая вкусная еда, какую ей доводилось пробовать в жизни.
Девушка вытаскивает из рюкзака номер «Бисмарк трибьюн», который выудила из урны перед входом. Газета холодная на ощупь. Внимание Клэр привлекает статья на первой полосе. «ВОЗМЕЗДИЕ» – гласит заголовок, а рядом фотография президента перед целым букетом черных микрофонов. «Ситуация под контролем: мы как раз принимаем быстрые и жесткие меры». Подробности он не сообщает из опасения спугнуть подозреваемых, но американцы могут спать спокойно: несколько террористов уже арестовано и еще больше арестов будет произведено в течение следующих недель. «Сейчас не время паниковать. Не время ополчаться на наших мирных соседей-ликанов, которые зарегистрированы, находятся под наблюдением и не способны трансформироваться благодаря неукоснительно принимаемым медикаментам. Помните: ликан еще не значит экстремист. Я призываю общественность к терпению, правительство с надлежащим усердием выполняет свой долг и выслеживает тех, кто несет ответственность за чудовищные катастрофы». Еще в статье приведена небольшая цитата из высказываний представителей Организации по защите прав ликанов: ее члены говорят об участившихся после атак на самолеты случаях преследования.
И все. Ни слова о высаженных дверях, автоматах и ее убитых родителях. Люди в черных бронежилетах приехали также и к семье Стейси, и наверняка не к ним одним. Вполне возможно, что нечто подобное творится по всей стране. Клэр представляются сотни разоренных домов; жуткие звуки, будто одновременно ломаются сотни костей; а по трупам шагает Высокий Человек. Почему же ничего этого нет в новостях?
Клэр не знает, куда идти. А потому решает пока вовсе не двигаться с места и десять дней ютится в заброшенном мотеле на окраине Фарго. «Морской конек» – так он раньше назывался. Некогда голубая краска почти совсем облезла со стен. На парковке сквозь трещины в асфальте пробиваются сорняки. Окна заколочены фанерой. Двенадцать отдельных домиков-номеров, все заперты. Но, обойдя мотель сзади, девушка находит открытое окно. Кто-то ломом отодрал лист фанеры и забросил его в траву.
– Эй, есть тут кто-нибудь?
Но никто не отзывается. Клэр долго вглядывается в темное окно. Драная занавеска колышется на ветру и гладит ее по лицу. Наконец девушка встает на шлакобетонный кирпич и, уцепившись здоровой рукой за подоконник, залезает внутрь. Под ногами хрустят пустые пивные банки. Наверное, какие-то подростки вломились сюда и устроили вечеринку. На обоях – кораблики, морские звезды и светлые прямоугольники в тех местах, где раньше висели картины. В стене кто-то пробил дырку. На полу валяется стул. На голом матрасе темнеют пятна – Клэр надеется, что от пива. Да, заснуть здесь будет непросто, но это лучше, чем, как раньше, ночевать в коровнике или под крыльцом, в кузове грузовика или заброшенном домике на колесах.
Из ванной доносится вонь. Там темно, но вполне можно различить перепачканный высохшими фекалиями унитаз. Зеркало разбито, и весь пол усеян его мерцающими осколками. Клэр закрывает дверь и снова обходит комнату, потом стряхивает с себя рюкзак. Теперь это ее новый дом, по крайней мере на какое-то время.
От Клэр пахнет Клэр. Так всегда папа говорил после долгого рабочего дня – поднимал руку, нюхал у себя под мышкой и заявлял: «Пахнет мной». Она каждый день умывается – в речках, в туалетах на заправках и в супермаркетах, – но одежда все равно лоснится. И еще окровавленное запястье. От повязки воняет как от застывшего жира на дне сковородки. Девушка наматывает поверх старого «гипса» все новые слои скотча, скрывая вылезающие края футболки под серебристой «митенкой». Ибупрофен уже закончился. И боль ослабла, но снова дает о себе знать каждый раз, когда Клэр задевает обо что-нибудь рукой.
Девушка привыкла обходиться одной рукой – ею она ест, завязывает шнурки, расстегивает джинсы. Вторая, бесполезная, засунута в карман куртки. Клэр старается сосредоточиться на папином письме, разгадать шифр, но после стольких неудачных попыток мозг отказывается фокусироваться. И она сидит, тупо уставившись в стену, и думает о том, как ей не хватает мобильника, вспоминает, как однажды сделала кормушку для птиц из старой высохшей тыквы, как в сентябре северный Висконсин накрыло холодным фронтом. Температура тогда стремительно упала. Они с родителями приехали на озеро Лун, выбрались на лед, пробурили дырки и уселись на раскладных стульях. А через совершенно прозрачный лед видно было желтых судаков и черных окуней, плавающих прямо у них под ногами.
Холод приближается, Клэр знает об этом. Лютый холод, от которого чернеют пальцы и стучат зубы. Метеорологи любят рассказывать о том, как в Фарго можно выплеснуть воду из стакана и она моментально застынет, как можно оставить на ночь банан на крыльце, а утром забивать им гвозди.
Здесь нельзя задерживаться надолго. Каждый день Клэр выбирается через окно из «Морского конька» и бродит по городу. И с каждым днем трава все больше буреет, а на деревьях остается все меньше листьев, пока наконец ветки не делаются совершенно голыми. Клэр купила черную вязаную шапочку, чтоб хоть как-то справиться с холодом. Девушка слоняется по окрестностям, обходя магазины, а ее ум точно так же бесцельно кружит вокруг загадочного письма. Часто она замедляет шаг, почти останавливается: пронзительный ветер словно не дает ей пройти, разворачивает обратно.
А что, если и правда вернуться домой? Что ждет ее там? Клэр воображает, как бродит по темным комнатам, дотрагивается до изрешеченных пулями стен, обходит высохшие на линолеуме лужи крови, открывает шкафы с одеждой, которую больше никто никогда не наденет, подносит к лицу подушку из родительской спальни, вдыхает родные запахи, находит их волосы, запутавшиеся в расческе.
Или нет. А вдруг папа с мамой живы? Только ранены. Может, то были предупредительные выстрелы, в потолок, и родителей лишь присыпало штукатуркой. Может, разыскать телефон-автомат, набрать номер службы спасения и сдаться? И тогда она увидит родителей, прямо завтра. Они встретятся в комнате, облицованной белым кафелем и освещенной лампами дневного света, будут со смехом обниматься, плакать от облегчения. Ведь все это наверняка ошибка, недоразумение. Они же ничего плохого не сделали. Во всяком случае, сама Клэр ничего плохого никому не сделала. Что, разве не так?
Есть еще один вариант – отправиться к бабушке. В дом престарелых «Сонная лощина». Высокому Человеку бабушка уж точно ни к чему, у нее ведь половина лица парализована, и слова она выговаривает с трудом. Они с Клэр не очень-то ладили, но все равно родня. Хоть какое-то утешение. Может, бабушка что-то знает. Клэр воображает, как старуха манит ее скрюченным пальцем и, склонившись в кресле-каталке, шепчет на ухо внучке страшную тайну.
Или лучше отправиться на юг, как те перелетные птицы, что выстраиваются косяками в небе. Ходить по пляжу босиком, наняться официанткой в ресторан под открытым небом, вокруг которого горят бамбуковые факелы. Или, может, свериться с гороскопом, подбросить монетку, сесть на заднюю скамью в церкви и помолиться? Клэр не доверяет самой себе, не смеет ни на что решиться, ее разум, как и небо над головой, укутали серые тучи, и из них падают похожие на капли дождя противоречивые мысли.
Она долго сидит в телефонной будке и собирается с силами, потом бросает в щель четвертак и набирает свой домашний номер. Но после первого же гудка механический голос сообщает, что номер больше не обслуживается. Клэр вешает трубку, внимательно смотрит на телефон и достает второй четвертак. В этот раз она звонит отцу на мобильник. После двух гудков кто-то снимает трубку. Молчит. Она слышит лишь звук дыхания.
– Алло? Мама? Папа?
На том конце по-прежнему кто-то дышит. Потом раздается чуть влажный звук: чьи-то губы раздвинулись в улыбке.
– Где ты, Клэр? – спрашивает незнакомый баритон.
Ясно, Высокий Человек. Кто еще это может быть!
– Скажи мне, где ты?
Она с такой силой опускает трубку на рычаг, что та звенит, как ударивший по наковальне молот.
Клэр возвращается в мотель. Из покрасневшего носа течет, ноги ноют, пальцы онемели от холода. Что Высокий Человек хочет от нее? Сумеет ли он теперь найти беглянку? Определился ли номер телефона на мобильнике? Можно ли вычислить, где находится автомат? Нужно ли уходить немедленно? В любом случае уходить придется.
Девушка перелезает через подоконник, но тут же замирает. Откуда-то из глубины комнаты доносится шорох. Глаза постепенно привыкают к полумраку: вот выплывают очертания стола, стула, кровати. Пивные банки она давным-давно выкинула. Клэр хочется убежать, но она так устала, что не сможет выпрыгнуть через окно обратно в темную ночь. А если даже и выпрыгнет – куда ей деваться?
Девушка медленно делает шаг вперед, аккуратно ступая на цыпочках, чтобы пол не скрипел. Целую минуту обходит кровать, вокруг которой сгустились непроницаемые черные тени.
В кармане – дешевый фонарик, пластиковый, размером с карандаш. Клэр включает его, чтобы разогнать тени. Никого.
И снова шорохи и пощелкивание, словно задвигался оживший скелет. На этот раз в ванной. Дверь туда открыта. Может, это ветер, который задувает в комнату сквозь окно. А может, и нет.
Когда Клэр было пять или шесть лет, она боялась темноты. Верила, что в туалете прячется бледное чудовище с длинными костлявыми пальцами. Один раз даже описалась, до того боялась туда идти. Теперь ощущение похожее – так же сжимается мочевой пузырь. Клэр смотрит на дверь и представляет себе, чту может скрываться там, в темноте. Высокий Человек в черном костюме. Бродяга с гнилыми зубами и страшными татуировками на лице. Призраки родителей, зовущие ее в свои холодные объятия.
– Выходи, – приказывает Клэр хриплым голосом.
Словно в ответ на ее слова, ветер стихает, и в тишине отчетливо раздается тихое щелканье. Пистолета у Клэр нет, единственное оружие – затаившийся внутри девушки волк. Но как выпустить его сейчас, в таком состоянии, когда она чуть жива от горя и усталости?
Щелканье переходит в царапанье. А потом – в шорох, кажется, будто бы шуршит ткань.
Ну все, с нее хватит. Клэр бросается вперед. Ванную пронзает тусклый желтый луч фонарика, но одну тень он пронзить не в состоянии. Вспыхивают красным глаза. Ворона! С хриплым карканьем птица спрыгивает с унитаза и взмывает в воздух. Хлопают крылья. Опасаясь вороньих когтей, Клэр закрывается рукой, и фонарик падает куда-то в темноту. На мгновение все перемешивается – верх, низ, право, лево. Ворона мечется по комнате, стукаясь о стены, и наконец вылетает в открытое окно. Занавески дрожат, словно чьи-то губы.
Клэр опускается на пол и начинает смеяться. Но смех быстро переходит во всхлипывания.
Они с папой раньше часто считали ворон. На дереве, в небе среди низко висящих облаков. Он научил ее старому ирландскому стишку: «Одна на беду, две на радость, три – мальчишке, девчонке – четыре, пять к богатству, а шесть – на старость, семь – будет сказка новая в мире». «Семь, хочу, чтобы было семь, – говорила она обычно и, прищурившись, вглядывалась в небо. – Хочу сказку».
Да сколько угодно – лишь бы не одна. Если они замечали одинокую ворону, то принимались торопливо оглядываться вокруг в поисках второй. И сейчас Клэр тоже оглядывается, но кругом никого – только тени.
Клэр собирает немногочисленные пожитки и уходит из города. На лицо падает дождевая капля, потом еще одна, и еще. Начинается дождь, и она бежит к ближайшему зданию – магазину у заправки. Хорошо бы ливень побыстрее закончился.
Девушка крутит подставку с открытками и выбирает одну наугад. На ней нарисованы: младенец в грязных подгузниках, ковыряющая в носу девчонка с разбитыми коленками, подросток в солнечных очках и с сэндвичем в руках, чумазая собака и пожилая пара. В самой середине этой толпы стоит лысый мужчина в белой рубашке, поверх ремня свисает объемистый живот. Внутри – благодарственная надпись, видимо от имени мужа: «МАМ (Мать Адского Множества), спасибо тебе, что заботишься обо всех нас».
Клэр читает другие открытки, придумывая, кому можно было бы их послать. Потом идет к стойке с журналами и листает «Пипл». Там на обложке красуется фотография молодой актрисы – она выходит из моря, верх от купальника только что смыло волной. Грудь закрывает черная полоска. Внизу подпись: «Ой-ой-ой!» Клэр так хочется с интересом прочитать статью, проглотить ее, словно конфету, но в глубине души она знает: время подобных глупостей для нее прошло.
Дождь хлещет в окно. Сквозь капли на стекле видно, как к заправке, высоко разбрызгивая воду в лужах, подъезжает полицейская машина.
Это наверняка знак. Клэр не глядя ставит журнал обратно и не поднимает его, когда тот падает на пол. Звякает колокольчик на двери, и входит полицейский. У него на верхней губе растет щетина, готовая вскоре превратиться в усы, а под курткой чуть выпирает живот. За пояс заткнут пистолет. В правой руке зажата огромная пластмассовая кружка с соломинкой. Мужчина наливает туда вишневое пепси, закрывает крышку и, посвистывая, направляется к кассе. Но внезапно замолкает и останавливается, когда из-за подставки с открытками ему наперерез выходит Клэр.
– Простите.
– Чего? – Он смотрит на нее, прищурившись.
Из полицейской рации доносится громкий шум: сквозь помехи переговариваются жестяные голоса. Патрульный убавляет звук.
И Клэр все ему рассказывает. Но только мысленно. На самом же деле она стоит и молча смотрит на полицейского снизу вверх. На морщинки вокруг его глаз, на наручники, пристегнутые к поясу. Он может брызнуть ей в лицо из баллончика, повалить на пол, надавить коленом на крестец, сковать руки за спиной. Как странно. А ведь еще месяц назад в это же самое время она обедала с родителями: томатный суп в маленьких мисочках и горячие бутерброды с сыром и ветчиной. На кухонной стойке играл радиоприемник. Удивительно, иногда самые обычные вещи вдруг становятся такими необыкновенными лишь оттого, что тебе никогда не удастся пережить их вновь.
– Чего тебе? – спрашивает полицейский, поднося кружку ко рту.
Соломинка окрашивается красным напитком и становится похожей на кровеносный сосуд.
Клэр чувствует себя обнаженной и беззащитной под его взглядом, под белыми лампами, которые безжалостно высвечивают все детали, превращают лица людей в лица покойников. Кого он видит перед собой? Куртка на два размера больше, растрепанные волосы, грязное лицо с уже едва заметным синяком и красной царапиной на лбу. Беглянка. Именно так патрульный и подумает. А потом догадается: да это же та самая девчонка. Ведь вполне возможно, что в каждом полицейском участке уже лежит листовка с ее фотографией.
Клэр делает шаг назад и упирается в подставку с открытками. Почему-то из головы у нее никак не идет та самая глупая карточка с нарисованной семьей. Она открывает рот, а перед глазами все стоит треклятая открытка.
– Один мой друг говорит: можно превысить скорость на семь миль и тебя не остановят. – Удивительно, но голос у нее не дрожит. – Что якобы вы прощаете эти семь миль. Это правда?
– Не надо превышать скорость.
– Ладно. Не буду. Но это правда?
– Я вот, например, никогда скорость не превышаю.
Внутри открытки написано: МАМ. Мать Адского Множества. М. А. М. Акроним. Клэр думает совсем о другом, когда снова открывает рот:
– То есть вы все-таки штрафуете тех, кто превышает скорость на семь миль?
Патрульный снова отпивает из кружки, а потом ставит ее на кассу. Позади высится полка с пачками сигарет, зажигалками и энергетиками.
– Когда как, раз на раз не приходится. Может, тебе в тот день суждено быть оштрафованной. А может, и нет, – философствует полицейский. – Может, я в хорошем настроении, а может, в плохом. – Он выуживает из кармана мелкие монетки. – Дам такой совет: если тебе вдруг захочется сделать какую-нибудь глупость, вообрази меня и представь, что я не в духе.
– Хорошо, – отвечает Клэр.
И полицейский выходит из магазина. Да и она сама уже тоже выкинула его из головы. Рюкзак падает на пол, и девушка торопливо роется в нем в поисках ручки и бумаги. Глаза ее лихорадочно блестят, губы плотно сжаты. Она мысленно вспоминает изображенные в письме отца созвездия. Сидя на полу в пустом магазине, Клэр торжественным голосом, словно исполняя древний ритуал, перечисляет их названия вслух:
– Индеец. Щит. Индеец. Малая Медведица. Индеец. Рыбы. Индеец. Андромеда. Малая Медведица.
Глава 10
Мириам устала ждать. Женщина не выходит из коттеджа уже две недели, беспрерывно меряет шагами комнаты и каждую минуту ждет, что вот сейчас отключится электричество или вода. Шея болит: ведь она каждую ночь спит в ванной. Зубы ноют: ведь она постоянно ими скрежещет. Глаза щиплет: ведь она все время вглядывается в щели, выпиленные в фанерных ставнях.
Иногда из леса доносится чей-то смех. Иногда срабатывают датчики движения, и ночь освещается призрачным светом. Однажды утром что-то шлепнулось на крыльцо. «Наверное, газету доставили», – спросонья подумала Мириам. А потом нашла на коврике у двери окровавленного дохлого кролика. Так проходят две недели.
Мириам никогда не обходилась столько времени без трансформации. Сейчас она уже не доверяет той своей половине. Так алкоголик не доверяет себе, глядя на бутылку виски. Он знает: пообещаешь, что выпьешь всего один глоток, а потом жадно выхлестаешь все и вечер закончится битьем посуды и синяками, а под дверью будут реветь полицейские сирены. Превратившись, Мириам разнесет коттедж и выберется наружу.
Она старается занять себя. До изнеможения прыгает через скакалку. Отжимается и качает пресс на ковре в гостиной. Играет сама с собой в шахматы. Читает книги в бумажных обложках в шкафу, среди прочих – «Странную историю доктора Джекила и мистера Хайда». Нижние полки заставлены детскими книжками. Мириам берет одну в руки и открывает, словно чтобы убедиться: слова и картинки все еще там, никуда не исчезли. На глаза ей попадается и написанный мужем манифест под названием «Революция» – изданная на собственные средства книга размером с добрый кирпич. На обложке изображен человек, отбрасывающий волчью тень. Нет уж, как бы скучно ей ни было, «Революцию» она читать не будет.
Мириам съедает целый пакет чипсов и слизывает с пальцев крошки и соль. Грызет арахис, жует печенье и зерновые батончики. Трет сыр, нарезает перцы и жарит омлет из шести яиц. У нее в руке постоянно чашка с кофе. Она все время голодна.
Вечером становится и того хуже. Сегодня луна почти полная и так волнует кровь. Рот женщины наполняется слюной. Мускулы ее похожи на туго стянутые пружины и не расслабляются, сколько ни разминай. Мириам стискивает зубы и принимается глубоко дышать, словно после пробежки. Каждый шорох заставляет ее бросаться к окну с пистолетом в руке. Каждая тень – прищуриваться. Раз за разом она обходит дом, вглядываясь через пропиленные окошки в лес.
Свет Мириам не включает, чтобы лучше видеть в темноте. В полумраке щели на окнах едва светятся, как прищуренные голубые глаза. Она останавливается в гостиной, падает на пол и двадцать пять раз отжимается, потом еще минуту лежит, прижавшись щекой к ковру и затаив дыхание. Что-то изменилось. Словно где-то распахнулась дверь, словно резко подпрыгнуло атмосферное давление.
Иногда из леса доносится чей-то смех. Иногда срабатывают датчики движения, и ночь освещается призрачным светом. Однажды утром что-то шлепнулось на крыльцо. «Наверное, газету доставили», – спросонья подумала Мириам. А потом нашла на коврике у двери окровавленного дохлого кролика. Так проходят две недели.
Мириам никогда не обходилась столько времени без трансформации. Сейчас она уже не доверяет той своей половине. Так алкоголик не доверяет себе, глядя на бутылку виски. Он знает: пообещаешь, что выпьешь всего один глоток, а потом жадно выхлестаешь все и вечер закончится битьем посуды и синяками, а под дверью будут реветь полицейские сирены. Превратившись, Мириам разнесет коттедж и выберется наружу.
Она старается занять себя. До изнеможения прыгает через скакалку. Отжимается и качает пресс на ковре в гостиной. Играет сама с собой в шахматы. Читает книги в бумажных обложках в шкафу, среди прочих – «Странную историю доктора Джекила и мистера Хайда». Нижние полки заставлены детскими книжками. Мириам берет одну в руки и открывает, словно чтобы убедиться: слова и картинки все еще там, никуда не исчезли. На глаза ей попадается и написанный мужем манифест под названием «Революция» – изданная на собственные средства книга размером с добрый кирпич. На обложке изображен человек, отбрасывающий волчью тень. Нет уж, как бы скучно ей ни было, «Революцию» она читать не будет.
Мириам съедает целый пакет чипсов и слизывает с пальцев крошки и соль. Грызет арахис, жует печенье и зерновые батончики. Трет сыр, нарезает перцы и жарит омлет из шести яиц. У нее в руке постоянно чашка с кофе. Она все время голодна.
Вечером становится и того хуже. Сегодня луна почти полная и так волнует кровь. Рот женщины наполняется слюной. Мускулы ее похожи на туго стянутые пружины и не расслабляются, сколько ни разминай. Мириам стискивает зубы и принимается глубоко дышать, словно после пробежки. Каждый шорох заставляет ее бросаться к окну с пистолетом в руке. Каждая тень – прищуриваться. Раз за разом она обходит дом, вглядываясь через пропиленные окошки в лес.
Свет Мириам не включает, чтобы лучше видеть в темноте. В полумраке щели на окнах едва светятся, как прищуренные голубые глаза. Она останавливается в гостиной, падает на пол и двадцать пять раз отжимается, потом еще минуту лежит, прижавшись щекой к ковру и затаив дыхание. Что-то изменилось. Словно где-то распахнулась дверь, словно резко подпрыгнуло атмосферное давление.