— Значит, мы с вами договорились, — Лакин улыбнулся. — Очень странный эффект. Что-то заставляет ядерные спины релаксировать, бинг, так-то вот. Спонтанный резонанс.
   — Это чушь. — Гордон решил было, что они действительно сошлись во мнениях, но, похоже, опять начались старые песни.
   — Нет, это констатация факта.
   — Ну а как вы объясните это? — Он снова помахал листочком.
   — Никак не объясню. — Лакин демонстративно пожал плечами. — На вашем месте я даже не стал бы об этом упоминать.
   — До тех пор, пока мы не сможем найти объяснений.
   — Нет. Мы поняли достаточно, чтобы публично заявить о наличии спонтанного резонанса. — Лакин начал научное подведение итогов, загибая пальцы вместе с формулировкой очередного пункта.
   Гордон понимал, что с Купером хорошо поработали. Лакин знал, как представить данные, чтобы получить кривую, как должны выглядеть цифры на бумаге, чтобы получился убедительный результат.
   — Спонтанный резонанс вдохновит написать интересную статью. Она может оказаться даже скандальной.
   Когда Лакин замолчал, подыскивая новые аргументы, Гордон небрежно бросил:
   — Наполовину правдивая история все же останется ложью, знаете ли.
   — Я пытался вас вразумить в течение многих месяцев. — Лакин поморщился. — Теперь надо посмотреть правде в глаза.
   — Даже так? Ну и в чем же состоит эта правда?
   — Ваша техника несостоятельна.
   — В чем именно?
   — Не знаю. — Он снова наклонил голову и поднял брови. — Я не могу находиться в лаборатории постоянно.
   — Мы смогли правильно расположить резонансные сигналы…
   — Таким образом, для вас они что-то представляют. — Лакин снисходительно улыбнулся. — Они могут представлять все, что угодно. — Он развел руками. — Может быть, вы помните астронома Лоуэлла?
   — Да, — насторожился Гордон.
   — Он “открыл” каналы на Марсе. Видел их многие десятилетия. Другие люди тоже сообщали, что видели их. Лоуэлл построил для себя обсерваторию в пустыне. Будучи богатым человеком, он создал там великолепные условия для наблюдения — времени сколько угодно, зрение отличное. Его открытия свидетельствовали о наличии разума на Марсе.
   — Да, но… — начал Гордон.
   — Его единственная ошибка состояла в том, что он сделал неправильные выводы. Разумная жизнь существовала с его стороны телескопа, а не на Марсе. Его мозг, — Лакин постучал указательным пальцем по виску, — фиксировал мерцающие изображения и наложил на них определенный порядок. Его разум подшутил над ним.
   — Да-да, — хмуро согласился Гордон. Он не находил никаких контраргументов. Здесь с Лакином тягаться не приходилось: он знал больше разных истории, обладал тонким чутьем там, где требовалось маневрировать.
   — Я думаю, что нам не стоит уподобляться Лоуэллу.
   — Надо немедленно опубликовать статью о спонтанном резонансе, — вымолвил Гордон, одновременно пытаясь оценить ситуацию.
   — Да. Мы должны на этой неделе закончить составление предложений для ННФ. Мы можем сообщить о спонтанном резонансе. По записям в лабораторной тетради я могу написать о нем так, что это будет готовой статьей для “Физикал ревью леттерс”.
   — А какая нам будет польза от этого сообщения? — спросил Гордон, который никак не мог решить, как относиться к предложению Лакина.
   — В нашем сообщении для ННФ в разделе “Литература” мы можем сослаться на эту статью с примечанием “Передано в журнал “Физикал ревью леттерс”. Это сразу покажет важность работы. Фактически, — он поджал губы, что-то обдумывая и глядя поверх воображаемых очков, — почему бы не написать: должно быть опубликовано в “ФРЛ”? Я уверен, что они опубликуют эту статью, а слова “должно быть опубликовано” придадут работе больший вес.
   — Но ведь это неправда.
   — Скоро станет правдой. — Лакин снова уселся за стол, наклонился вперед и сцепил руки. — Я скажу вам честно, что без чего-либо интересного и новенького получение гранта может зависнуть в воздухе.
   Гордон довольно долго смотрел на Лакина в упор. Тот встал и снова зашагал по кабинету.
   — Конечно, это только предложение. Напишем “передано”, и этого будет достаточно. — Он задумчиво обошел кабинет и остановился перед классной доской, на которой мелом были написаны данные в первом приближении. Затем повернулся к Гордону и продолжил:
   — Очень странный эффект, и слава достанется тому, кто его обнаружил, то есть вам.
   — Исаак, — Гордон тщательно подбирал слова, — я не намерен бросать эту работу.
   — Прекрасно. Я уверен, что неприятности с Купером разрешатся сами собой. Посвятите себя этой работе целиком, но не забудьте назначить дату его кандидатского экзамена в доктора.
   Гордон рассеянно кивнул. Для того чтобы приступить к исследовательской работе для защиты докторской диссертации, студент должен выдержать двухчасовой устный экзамен. Купера необходимо к этому подготовить: он сильно терялся, если рядом с ним оказывалось больше двух факультетских преподавателей, — черта, характерная для большинства студентов.
   — Я рад, что мы уладили это дело, — скороговоркой выпалил Лакин. — Наброски письма в “ФРЛ” я покажу вам в понедельник. Между прочим, — он взглянул на часы, — начинается коллоквиум.
   Гордон пытался сосредоточиться на коллоквиуме, но почему-то смысл аргументов все время ускользал от него. Мюррей Гелл-Манн объяснял схему восьмеричного пути для лучшего понимания сути основных частиц, образующих материю. Гордон знал, что должен внимательно следить за дискуссией, так как рассматривалась действительно фундаментальная проблема. Теоретики в области частиц утверждали, что Гелл-Манн должен получить Нобелевскую Премию за эту работу. Гордон нахмурился, уселся поудобнее и стал внимательно рассматривать уравнения, написанные Гелл-Манном на доске. Кто-то в аудитории задал каверзный вопрос, и Гелл-Манн, как всегда спокойный и невозмутимый, повернулся, чтобы ответить. Аудитория с интересом наблюдала за дискуссией. Гордон припомнил свой последний год в Колумбийском университете, когда он начал посещать коллоквиумы физического факультета. Еще там он заметил характерную черту таких еженедельных собраний, о которой никогда не говорили: если кто-то задавал вопрос, внимание аудитории сразу переключалось на него. И чем больше было этих вопросов, тем больше отвлекалось внимания. Если же вопрошающий ловил лектора на какой-нибудь ошибке, окружающие награждали его улыбками и кивками. Все это было совершенно понятно, и еще понятнее то, что никто в аудитории не готовился к лекциям, никто их не изучал. Тема коллоквиума объявлялась за неделю, и Гордон начинал работать над ней, делал заметки. Он просматривал статьи выступающего, обращая особое внимание на выводы. В этом разделе авторы часто предавались мечтаниям, высказывали завиральные идеи, а иногда вскользь чернили своих оппонентов. Затем он читал материалы оппонентов. Это позволяло подготовить несколько хороших вопросов. Иногда такой вопрос, заданный невинным тоном, мог вспороть идеи автора, как стилет. Заинтересованный шепот аудитории и любопытные взгляды Гордону были обеспечены. Даже ординарные вопросы создавали впечатление глубокого понимания проблемы. Гордон начал задавать вопросы, находясь еще “на Камчатке”. Через несколько недель он двинулся вперед — солидная профессура факультета обычно занимала места в первых рядах. Скоро он сидел всего лишь за два ряда от них. Они поворачивались в его сторону, наблюдая за тем, как он встает, намереваясь обратиться к докладчику. Вскоре профессора, достигшие высоких степеней, стали кивать ему, рассаживаясь перед коллоквиумом. К Рождеству имя Гордона гремело на весь факультет. Его начали немного мучить угрызения совести, но в конце концов он ведь только проявлял острый и систематический интерес к предметам обсуждения на коллоквиумах. Если это шло ему на пользу, что ж, тем лучше. Он стал просто одержим вопросами математики и физики и с гораздо большим интересом следил, как лектор вытаскивал аналитического кролика из высокого математического цилиндра, чем смотрел какое-нибудь шоу на Бродвее. Как-то целую неделю он потратил на то, чтобы расколоть теорему Ферма, пропуская лекции. Примерно в 1650 году Пьер Ферма составил уравнение х*y = f и записал его на полях “Арифметики” Диофанта. Ферма доказал, что если х, у и т. — целые положительные числа, то уравнение не имеет решения для случая, когда п больше двух. “Доказательство слишком длинно, чтобы изложить его на полях книги”, — написал ферма. С тех пор прошло 300 лет, но никто так и не смог обосновать это положение. Может, он блефовал и доказательства вообще не существует? Всякий, разрешивший эту проблему и продемонстрировавший математическое доказательство, стал бы знаменитостью. Гордон долго бился над задачей, но, почувствовав, что отстает в занятиях, оставил ее, поклявшись, однако, когда-нибудь снова вернуться к ней.
   Конечно, последняя теорема Ферма содержала известную долю математического изящества, но Гордон не поэтому схватился за нее. Ему было интересно решать проблемы просто потому, что они возникали. Большинство ученых увлекались этим, будучи первыми игроками в " шахматы и любителями решения загадок. Именно эта черта, да еще амбиции характерны для ученых — так ему казалось по крайней мере. Гордон некоторое время раздумывал над тем, какие они разные — он и Лакин, несмотря на их общие научные интересы, и тут до него дошло. Он резко выпрямился. Головы соседей повернулись в его сторону. Гордон мысленно повторил свою беседу с Лакином, вспомнил, что, как только он начал говорить о послании, Лакин аккуратно увел разговор в сторону — сначала о Купере, затем о Лоуэлле, после чего он якобы поддержал его и предложил публикацию в “ФРЛ”. Лакин протолкнул нужную ему статью в “ФРЛ”, причем в соавторстве с Гордоном и Купером, а у Гордона остался лишь отпечатанный текст послания…
   Гелл-Манн продолжал описывать характерным для него языком пирамиду частиц, подобранную по их массе, спину и различным квантовым числам. Гордону это казалось Сплошной тарабарщиной. Он сунул руку в боковой карман — даже если он забывал повязать галстук, то на коллоквиум всегда надевал жакет — и вытащил послание. Несколько мгновений Гордон смотрел на него, а потом поднялся и пошел. Огромная аудитория, слушавшая лекцию Гелл-Манна, — пожалуй, самая большая за последний год, казалось, смотрит только на Гордона, пробирающегося через забор коленей к выходу. Сжимая в руке послание, он покинул помещение через боковую дверь под удивленными взглядами собравшихся.
   — В этом есть какой-то смысл? — спросил Гордон сидевшего напротив за письменным столом человека с белесыми волосами.
   — Пожалуй, да.
   — Химия нормальная?
   — Насколько я понимаю, — Майкл Рамсей развел руками, — да. Вот эти промышленные названия — “Сприн-гфилд-AD 45”, “Дюпон Аналаган-58” мне ничего не говорят. Может быть, они сейчас находятся в стадии разработки.
   — Ну а то, что здесь написано по поводу океана, и об этих веществах, которые взаимодействуют в реакции?
   — Кто знает? — Рамсей пожал плечами. — По отношению ко многим веществам из длинноцепочечных молекул мы пока чувствуем себя детьми, заблудившимися в лесу. Не надо думать, что мы волшебники, только потому что научились делать пластиковые дождевики.
   — Слушайте, я пришел на химический факультет, чтобы мне помогли разобраться в этом послании. Кто еще может знать об этом?
   Рамсей откинулся в кресле и бессознательно прищурился, глядя на Гордона и явно пытаясь оценить ситуацию. Спустя некоторое время он спокойно спросил:
   — Где вы получили эту информацию? Гордон неловко повернулся в кресле.
   — Я… Хм, слушайте, только, пожалуйста, не говорите об этом ни с кем.
   — Конечно, конечно.
   — Во время своего эксперимента я стал получать.., какие-то странные сигналы. Они поступали оттуда, откуда их вообще не могло быть.
   — Да? — Рамсей снова прищурился.
   — Я знаю, конечно, что здесь не все ясно. Просто обрывки каких-то предложений.
   — Это как раз то, чего вы ожидали?
   — Ожидал? Откуда?
   — Перехваченная шифровка, принятая одной из наших подслушивающих станций в Турции. — Рамсей улыбался, в его голубых глазах светилось торжество. Кожа вокруг них сморщилась так, что веснушки сошлись вместе.
   Гордон потрогал воротник своей рубашки, открыл было рот, а потом снова закрыл.
   — Ладно, не надо, — Рамсей явно радовался тому, что сумел разгадать тайну. — Я знаю все о секретности. Много парней набивают руку таким образом. У правительства не хватает квалифицированных людей, а потому привлекают консультантов.
   — Я не работаю на правительство. Вернее, за пределами ННФ.
   — Да я и не говорю, что вы работаете на него. Имеется рабочий совет в министерстве обороны. Как они его называют? Язоном, что ли? Там много толковых парней — Хэл Льюис из Санта-Барбары, Розенблат от нас. Вы не участвовали в исследованиях по вхождению тел из космоса в атмосферу вместе с ICBM для DOD?
   — Я не могу сказать, что участвовал, — ответил Гордон с нарочитой мягкостью в голосе. “И это чистая правда”, — подумал он.
   — Ха, хорошая фраза “не могу сказать”, но это не означает, что вы не принимали участия. Как говорил мэр Дейли? “Не запачкать рук — это не то же самое, что принять ванну”. Я не прошу вас рассекречивать ваши источники.
   Гордон снова прикоснулся к воротнику и обнаружил, что пуговица почти оторвалась. Когда он жил в Нью-Йорке, матери приходилось пришивать пуговицы почти каждую неделю. Последнее время он стал откручивать их не столь интенсивно, но сегодня…
   — Я удивлен, однако, что Россия говорит о подобных вещах, — пробормотал Рамсей, очевидно, размышляя вслух. Морщинки вокруг его глаз разгладились, и он опять (превратился в экспериментатора в области органической химии, задумавшегося над проблемой.
   — Русские недалеко ушли в этом направлении, — продолжал Рамсей. — Я присутствовал на последнем совещании в Москве. Могу поклясться, они значительно отстают от нас. Россия включила применение удобрении в свой пятилетний план. Никакого намека на те сложности, о которых вы рассказываете.
   — А почему английские и американские наименования продукции? — спросил Гордон, наклонившись вперед. — “Дюпон” и “Спрингфилд”. Да еще это “…возникает в результате повторного использования для сельского хозяйства бассейна Амазонки и других мест”, ну и так далее…
   — Да, — согласился Рамсей, — странно. Вы не думаете, что это как-нибудь связано с Кубой? Куба — единственное место, где русские пытаются влиять на события в Южной Америке.
   — Хм-м… — нахмурился Гордон, кивая самому себе.
   — Возможно, это имеет смысл. — Рамсей внимательно изучал выражение лица собеседника. — Что-то вроде побочных действий Кастро на Амазонке. Небольшая помощь втихаря для людей, живущих в глухих лесах, чтобы сделать партизанское движение более популярным. Не так уж глупо.
   — Знаете, мне все это кажется несколько усложненным. Я имею в виду другие части послания, насчет нейрооболочки планктона и прочего.
   — Да, я тоже не понимаю. Может быть, это относится к другой радиопередаче? — Он взглянул на Гордона. — А вы не могли бы получить лучшую транскрипцию? Эти радиопрослушиватели…
   — Боюсь, это лучшее из того, что я смог получить. Сами понимаете, — добавил он многозначительно. Рамсей сжал губы и кивнул:
   — Если DOD так заинтересован, что они начинают выкапывать подобную информацию… За этим что-то скрывается.
   Гордон пожал плечами. Он не решался сказать что-либо еще, позволяя Рамсею убедить самого себя в том, что все это связано с “тайной системой плаща и кинжала”. Главное — не переиграть и не сказать откровенной лжи. Он пришел на химический факультет поговорить начистоту, но теперь понял, что из этого ничего не получится. Лучше продолжать игру в том же духе.
   — Мне это нравится, — решительно сказал Рамсей и хлопнул рукой по куче экзаменационных билетов. — Чертовски интересная задача, и DOD заинтересован. Определенно в этом что-то есть. Думаете, мы могли бы получить финансирование?
   Вопрос застал Гордона врасплох.
   — Ну, я не знаю… Об этом я как-то не думал… Рамсей снова кивнул:
   — Правильно, я понял. DOD не собирается хвататься за каждую упавшую с неба идею. Им прежде всего нужна работа, подтверждающая эту идею. ;
   — Плата наличными.
   — Ну да. Какая-то предварительная информация. Она поможет лучше развить идею. — Он замолчал, что-то прикидывая в уме. — У меня есть соображения, как нам надо начать. Приступить к этому делу сейчас же мы не можем — у нас много текущей работы. — Он расслабился, откинулся на спинку кресла и улыбнулся. — Пришлите мне ксерокопию послания, я над ним поразмыслю. Мне нравятся загадки вроде этой. Я очень ценю то, что вы обратились к нам, пригласили меня участвовать в работе.
   — А я рад, что вы этим заинтересовались, — пробормотал Гордон и поднялся, сухо кивнув.

Глава 13

14 января 1963 года
 
   Он с трудом пробирался в своем “шевроле” вдоль Пирлрит, тормозя чуть ли не каждую секунду, когда задние фары Идущей впереди машины начинали тревожно мигать у него перед глазами. С каждым днем движение делалось интенсивнее. Впервые Гордона стали раздражать окружающие — ему казалось, что люди своим присутствием портят пейзаж, захватывают этот райский уголок. Теперь, когда он здесь обосновался, ему представлялась бессмыслицей дальнейшая урбанизация этого края. Он слабо улыбнулся, подумав о том, что присоединился к легиону тех, кто чувствует себя действительно пересаженным в эту почву. Отныне Калифорния — здесь, а все остальное — там или оттуда. Нью-Йорк был скорее фантомом, чем городом.
   Пенни в бунгало не оказалось. Он предупредил ее, что вернется поздно, так как будет набирать публику для вечеринки с коктейлями у Лакина дома, и ожидал, что она приготовит легкий ужин. Гордон побродил по квартире, раздумывая, чем бы ему заняться, чувствуя какую-то легкость и беспокойство после трех стаканов белого вина. Он нашел банку с арахисом и сжевал его. На обеденном столе кучкой лежали сочинения учащихся школы, где преподавала Пенни. Похоже, она куда-то торопилась и не успела их убрать. Гордон нахмурился — это так непохоже на Пенни. На полях сочинений пестрели сделанные ее аккуратным почерком пометки: отдельные абзацы отмечались словами “тепловато” или “спорно”; в некоторых местах крупными буквами — “Предл, фрагм.” или же просто “фраг.”, что означало несогласованность между подлежащим и сказуемым, как когда-то она объяснила Гордону. В начале одного эссе “Кафка и Христос” она написала: “Кинг-Конг умер за наши грехи?”, и Гордон задумался над этими словами.
   Он решил сходить купить вина и что-нибудь пожевать. Ему совершенно не хотелось сидеть дома и ждать, когда придет Пенни. Выходя из комнаты, Гордон заметил вещмешок, прислоненный к мягкому креслу, на котором он обычно сидел. Он потянул за шнурок и, когда мешок раскрылся, заглянул в него. Там лежала мужская одежда. Гордон нахмурился.
   Сердитый и снедаемый любопытством, он раздумал ехать на машине и вместо этого прошагал полквартала к океану.
   Большие волны били по выступам скал. Ему стало интересно, как долго смогут выдержать скалы этот постоянный натиск прибоя, который обрушивался на них с грохотом взрывов. Неподалеку несколько подростков бродили около городской водопроводной насосной станции. Праздно застыв на месте, кое-кто из них бесцельно следил за прибоем, у некоторых в зубах дымились короткие сигареты. Гордону никогда не удавалось выжать из них более трех слов, о чем бы он их ни спрашивал. “Невозмутимые аборигены”, — подумал он и повернул обратно. По пути ему встретились несколько сосен Торрея, которые росли прямо из тротуара, пробуравив своей тяжелой и грубой корой бетон, похожий на застывшие волны.
   Дойдя до дома, Гордон сел в машину и поехал извилистыми узенькими боковыми улочками. Крохотные, будто кукольные, домики теснились вдоль дороги. Многие были украшены безвкусным орнаментом, на некоторых высились совершенно бесполезные башенки. Закругления и решетчатые заборы одних домиков смыкались с пышными побегами бегоний, посаженных у других; розы прорывались сквозь посадки бамбука. Коктейль всевозможных архитектурных стилей прямо-таки затоплял эти дома и стекал вниз. Улочки выглядели прямыми и тихими, в них собирались и оседали осколки различных культур и времен.
   Ла-Ойя — место, где все соприкасалось совсем не так, как в Нью-Йорке, с некоей непонятной и скрытой энергией. Повинуясь какому-то неясному импульсу, он развернулся и подъехал к дому 6005 на улице Камино де ла Коста. Теперь это место стало своего рода маленькой святыней — здесь в 40-х и 50-х годах жил и работал Раймонд Чендлер. Дворик дома был вымощен плитами, а на холме за домом поднимался сад. Гордон проглотил все романы Чендлера сразу же после того, как впервые увидел Богарта в “Большом сне”. Пенни утверждала, что это один из способов выяснить, что же такое Калифорния.
   Еду он купил в магазине Альбертсона, а ящик белого вина — в магазине рядом с Уолл-стрит. Паркетный пол здания в это время еще хранил жару сухого дня. Плотный загорелый человек с плохо скрытой улыбкой рассматривал застегнутую на все пуговицы рубашку Гордона, когда он складывал бутылки вина в ящик. На крыльце магазина Гордон увидел Лакина, выходившего из “Остин-Хили”. Он быстро повернул в другую сторону и зашагал по проспекту, надеясь, что в наступающих сумерках Лакин его не заметит. Статья о спонтанном резонансе легко прошла в “Физикал ревью леттерс”, как тот и предполагал. Лакин считал инцидент исчерпанным, но Гордону было явно не по себе, он чувствовал себя человеком, который подписывает чеки, зная, что превысил свой банковский кредит.
   Он поставил ящик с позвякивающими бутылками в багажник “шевроле” и пошел к отелю “Валенсия”. Здесь не было видно кричащих электрических транспарантов, рекламирующих все и вся: заводы, крытые бассейны, дымовые трубы, кладбища, железные дороги или дешевые закусочные, встречающиеся на каждом шагу. “Валенсия” заявляла о себе скромной вывеской. На веранде отеля две пожилые дамы в платьях со сложным печатным узором и оборочками у талии играли в канасту и оживленно беседовали. Шею каждой украшали тяжелые металлические ожерелья, пальцы были унизаны кольцами. Двое мужчин, которые играли вместе с ними, выглядели постарше. “Вероятно, необходимость подписывать чеки очень утомляет”, — подумал Гордон, проходя мимо них в холл. Бар отеля встретил его многоголосым гулом. Гордон прошел мимо плетеных кресел в глубь холла. Сидя здесь, ему нравилось наблюдать за тем, что происходит внизу, в бухте. Эллен Браунинг Скриппс видела, во что превращали город дельцы, скупавшие землю, и потому сохранила зеленую лужайку вокруг бухточки, чтобы не только богачи могли любоваться ленивыми волнами. Пока Гордон наслаждался зрелищем, вспыхнули прожектора, и на темном фоне океана стали видны белые барашки волн. Предпринятые когда-то Гордоном экспедиции по Тихому океану начинались из такой полукруглой бухты.
   Он направился к выступающему из воды большому камню рядом с берегом. Набегающие волны не заливали его.
   Несмотря на скользкую поверхность камня, Гордону нравилось стоять здесь и смотреть на берег с деревянными домиками, оштукатуренными и побеленными. Казалось, что отсюда он может лучше оценить их архитектуру и рассмотреть перспективу города. Чендлер как-то сказал, что этот город полон пожилых людей и их родителей, но он никогда не упоминал об океане с его ревущими бурунами, которые служили как бы знаками препинания между длинными предложениями волн, грызущих берег. Словно какая-то невидимая сила шла из-за горизонта, от границ Азии, делить на кусочки уютное американское побережье. Кряжистые волноломы противостояли этому натиску, но Гордон никак не мог понять, как им удается здесь удержаться. Конечно, время сотрет эти сооружения, ничего не поделаешь.
   Когда он шел обратно, шум в баре стал на рюмку громче, чем когда он пришел. Крашеная блондинка бросила на Гордона оценивающий взгляд, но, видя, что шансов нет, вернулась к своему журналу “Лайф”. Он остановился у табачного киоска, купил какую-то книжку в бумажном переплете за 35 центов и, отходя от киоска, помахал ею, как веером. Такие книжки всегда пахли трубочным табаком.
   Открыв своим ключом дверь бунгало, Гордон увидел на диване незнакомого мужчину, который наливал в большой стакан “бурбон”.
   . — О, Гордон, — поднимаясь, весело сказала Пенни, сидевшая рядом с незнакомцем. — Это — Клиффорд Брок.
   Незнакомец встал. На нем были брюки цвета хаки и коричневая шерстяная рубашка с застегнутыми на пуговицы карманами; пара кроссовок валялась рядом с вещевым мешком около тахты. Мужчина был высокий и плотный, по лицу блуждала ленивая улыбочка, от которой вокруг глаз собирались лучиками морщинки.
   — Рад с вами познакомиться, — произнес Клиффорд Брок. — Неплохое местечко вы себе отхватили. Гордон пробормотал приветствие.
   — Клифф — мой старый школьный товарищ, — проговорила Пенни. — Это он взял меня тогда с собой на скачки.
   — О, — сказал Гордон таким тоном, будто это объясняло все.
   — Не хотите ли попробовать “Старого дедушку”? — предложил Клифф, ставя на кофейный столик открытую бутылку. Он по-прежнему улыбался.